Страница:
— Чему ты удивляешься — Рыжебородый не дает им спать и толкает по ночам рукоятью своего молота! Их хоть не корми — только дай подраться! — со смехом крикнул его племянник, Аслак Облако, получивший свое прозвище за пышные кудрявые волосы, стоявшие облаком вокруг головы.
— Боги за что-то сильно прогневались на конунга фьяллей, — переждав общий смех, спокойно заметил Фрейвид. — Светлые асы предупреждали Фьялленланд «гнилой смертью». Почти половика дружины Модольва Золотой Пряжки умерли от нее, а из моих людей не заболел ни один раб. Разве это не доказательство гнева богов? Но они почему-то обвиняют в этом нас и какую-то ведьму, наславшую на них мор.
— Так чего же мы ждем? — Гримкель ярл вскочил на ноги, пытаясь перекричать Халькеля и прочих родичей, тоже открывших рты. — Сами боги дают нам знак, чтобы проучить этих козлиноголовых! Другого такого года не будет! Торбранд лишился жены, сыновей, шестнадцати кораблей и сколько-то там сотен дружины! Сейчас его можно взять голыми руками! Мы должны…
— Ты должен помолчать! — резко перебила его мать, старая Йорунн. Она не принадлежала по рождению к Лейрингам и была умнее их всех; благодаря уму, решительному и неуступчивому нраву она после смерти мужа, Бергтора Железного Дуба, на деле стала главой рода и единовластно распоряжалась своими взрослыми сыновьями, включая Тюрвинда хёвдинга и Гримкеля ярла. — Дай сказать конунгу! — продолжала фру Йорунн. Гримкель так и замер с открытым ртом, возмущенный, что его перебили, но не смея спорить с матерью на глазах у людей. — Ведь пока еще не ты один решаешь, куда и когда квитты обратят оружие!
Стюрмир конунг бросил старой хозяйке быстрый благодарный взгляд. Он уважал ее и часто с ее помощью склонял всех Лейрингов к нужному решению.
— Может быть, год и хорош, но я не сказал бы, что Торбранда Тролля можно взять голыми руками, — заговорил Стюрмир. Ему было не занимать храбрости, но он любил наносить только один удар — быстрый и верный, не требующий повторений. — Козлы упрямы и еще могут бодаться. У фьяллей много людей и много кораблей. Если шестнадцать пропали, за зиму Торбранд соберет еще шестьдесят. Он упрям, как оба Небесных Козла сразу. Всю зиму он будет ездить по Фьялленланду и собирать войско.
— Мы должны опередить их! — крикнул Халькель.
— А разве у тебя есть волшебный ларец, из которого вылезает разом целое войско? — насмешливо крикнула ему Йорунн. — И тебе не нужно времени на то, чтобы его собрать?
— Разве у нас мало воинов? — возмутился Халькель. — Квитты! Разве у нас некому воевать?
Гридница разразилась бурей криков. Сотни мужчин стучали чашами, выражая полную готовность идти в битву хоть сейчас. Лейринги самозабвенно орали, а Стюрмир конунг оставался спокоен, как гранитный утес в бушующем море.
— Вы еще забыли про раудов! — стукнув клюкой об пол, закричала Йорунн. Эти вопли доблести ее только злили — она-то хорошо знала, как далеко от похвальбы до настоящего дела. — Матерью Торб-Ранда была сестра Бьяртмара, конунга раудов. Думаете, Бьяртмар об этом забыл? Думаете, он откажется, если Торбранд предложит ему вместе пограбить Квиттинг? Наше железо нравится всем!
— Они обломают об него зубы! — завели Лей-ринги свою любимую песню.
Кюна Далла поморщилась.
— Неужели нам некого позвать с собой пограбить Аскефьорд? — негромко спросила она. — Не могу поверить, чтобы за сорок лет жизни Торбранд Тролль не нажил себе врагов!
То ли Стюрмир конунг услышал жену, то ли сам думал об этом.
— Может быть, и нам стоит позаботиться о поддержке? — сказал он. — Что ты думаешь об этом, Фрейвид хёвдинг?
— Я думаю, конунг, что тебе стоит спросить совета не у нас, а у богов, — спокойно сказал Фрейвид.
Это был ловкий ход: того, кто просит совета у богов, невозможно обвинить в трусости, а можно лишь похвалить за осторожность и благоразумие. Как раз эти качества и заставили Стюрмира конунга ценить Фрейвида выше, чем все шумное гнездо Лейрингов.
— Это мудрый совет, достойный тебя, Фрейвид. — Стюрмир конунг благодарно наклонил голову. — Завтра мы будем приносить жертвы Тюру и узнаем его волю.
Вдруг в гриднице раздались приветственные крики, сначала несколько, потом целый хор. Кюна Далла сжала руку Ингвильды и кивнула на дверь. На пороге стоял Вильмунд. Он чуть запыхался, как будто бежал, на нем была нарядная шелковая рубаха с несколькими влажными пятнами на груди — видно, он так спешил привести себя в порядок и прийти на пир, что вытирался после мытья кое-как. Его светло-русые волосы тоже были влажными и прилипли ко лбу, но две тонкие косички на висках были заплетены аккуратно и заправлены за уши. Лоб его украшала шитая золотом повязка, на груди сверкала широкая гривна с головками волков, скалящих зубы друг на друга. На поясе его блестели серебром ножны и рукоять нового меча, которого Ингвильда еще не видела — то ли подарок, то ли добыча? Виль-мунд изменился и точно повзрослел за эти несколько месяцев, в нем появилась уверенность, которой раньше не было. Черты лица стали неуловимо жестче, мужественнее. Глянув ему в лицо, Ингвильда на миг растерялась — да он ли это?
Но тут же взгляд Ингвильды встретился с ищущим взглядом Вильмунда, в лице его что-то дрогнуло, величавость растаяла, он радостно, с каким-то облегчением улыбнулся Ингвильде. И она улыбнулась в ответ, на душе у нее посветлело: радость от встречи с тем, кого она привыкла считать своим братом, напомнила ей о прежней безмятежной жизни, и мысли о неприятностях последнего времени отступили.
Жертвоприношения проводились в полдень, но еще с рассвета все жители и гости Острого мыса потянулись к Тюрсхейму. Рассказывали, что святилище когда-то построил сам Однорукий Ас — как он это сделал одной рукой, спрашивать было не принято, — и жил в нем, поэтому оно называлось не Тюрс-хоф — Святилище Тюра, а Тюрсхейм — Дом Тюра. Иначе нельзя было объяснить, откуда в этом святилище большая бревенчатая постройка, в то время как все остальные обходятся только оградой и жертвенным камнем. Правда, за прошедшие века сама постройка сильно обветшала, и конунги квиттов приказывали подновлять ее. От первоначального строения в итоге остались только два воротных столба, покрытых древней резьбой. Узоры правого столба изображали возникновение и становление мира, а левого — его грядущую гибель. На первый взгляд резьба казалась грубой, не такой утонченной и искусной, как делали теперь, но она завораживала своей колдовской силой. Фигуры богов, великанов и чудовищ, сплетенные в сложном священном узоре, дышали какой-то Дикой прелестью, как все, созданное в те времена, когда мир был еще молод. Основание каждого столба обвивала разорванная цепь — Дроми и Лединг, две цепи, не удержавшие Фенрира Волка*.
Незадолго до полудня к святилищу приехали Стюрмир конунг с приближенными. Конунг привел для жертвы Тюру коня, Лейринги и каждый из знатных людей — по быку. Народ пестрой многоголовой волной залил берег фьорда и окрестные склоны, чтобы видеть все происходящее на площадке перед святилищем. На свободном пространстве за воротами лежал огромный черный валун, а под ним темнел круг жертвенного очага, обложенного камнями помельче. Большой камень напоминал лежащего волка и назывался Волчьим. Это была главная святыня квиттов, возле которой приносили клятвы и заключали самые важные договора. На верху камня имелся отпечаток, похожий на крупную ладонь. Считалось, что это след левой руки самого Тюра. Приходя к власти, каждый конунг квиттов клал на отпечаток левую ладонь — громом небесным асы отвергали неугодного им, а тишина или иные благоприятные знамения указывали на их расположение, и власть его отныне считалась законной.
Перед жертвенником конунга встретил сам Сиггейр Голос Камня — жрец и хранитель Тюрсхейма. Стюрмир подошел к нему, остальные знатные гости разместились поодаль, по сторонам жертвенника. Глянув на Сиггейра, Ингвильда содрогнулась и заново порадовалась, что в поисках огнива и решении судьбы Хёрдис они обошлись без этого человека. Сиггейр был невысок ростом и довольно худощав, но во всем его облике чувствовалась огромная сила. Казалось, там, где могучий берсерк будет налегать плечом и обливаться потом, Сиггейр лишь повелительно взмахнет рукой — и тяжелый боевой корабль сам собой сползет в воду, гранитные валуны разойдутся, давая дорогу, ворота сами сломают засов и распахнутся. Черты его лица были тонкими и острыми, темные с проседью волосы волнистыми прядями спускались почти до пояса, борода прикрывала множество цепей с амулетами. В руке жрец держал древний жертвенный нож с крупными зазубринами. Вид ножа внушал ужас, напоминая о зубах Фенрира Волка, откусивших руку Тюра.
Вильмунд ярл, стоявший рядом с Ингвильдой, незаметно взял ее руку и сжал, чувствуя, что она робеет и нуждается в поддержке. Ни вчера на пиру, ни сегодня им не удавалось как следует поговорить и приходилось ограничиваться дружескими взглядами. Но Вильмунд и этим был доволен: несколько месяцев походив на собственном корабле и выиграв несколько битв с уладами, он набрался уверенности и теперь смотрел на Ингвильду со снисходительностью взрослого мужчины, уже не помня о том, что она старше его на целый год. Но она была по-прежнему красива, его влекло к ней, и он надеялся вызвать в ней желанные ему чувства рассказами о своих походах и подарками. Всем известно, что женщин привлекают слава и добыча — а у него теперь имелось к то, и другое. Подарки, которые он приготовил Ингвильде, вызвали бы зависть у самой кюны Даллы, и Вильмунд втайне гордился тем, что его любимая будет наряжена богаче жены отца. О Хродмаре он предпочел не вспоминать: знакомство с рябым фьяллем оставило неприятный осадок на дне души, но он не знал, что Ингвильда помолвлена с его соперником, и считал, что вспоминать о нем больше не придется.
Квитты пели хвалу Однорукому Асу, к Сиггейру подвели коня с золоченой уздечкой. Положив руку на лоб животного, Сиггейр лишь чуть-чуть погладил, и конь замер, как изваяние. Тогда колдун одним сильным ударом зубчатого волчьего ножа перерезал ему горло и ловко отскочил, так что падающее животное не задело его, а лишь обрызгало кровью. Народ на площадке и склонах пригорков ликующе закричал — дымящиеся потоки жертвенной крови заливали священный камень, боги будут довольны жертвой. Кюна Далла и ее мать Йорунн собирали кровь в большие позолоченные чаши.
— Я хочу просить совета у Волчьего камня, — сказал Стюрмир конунг Сиггейру. — Скажи, достаточно ли этой жертвы, чтобы Однорукий дал мне ответ?
— О чем ты хочешь спросить? — Сиггейр уколол конунга острым взглядом.
Стюрмир никому не уступал твердостью духа, но теперь отвел глаза — смотреть в глаза Сиггейру было страшно, как в саму бездну Нифльхейма.
— Боги посылают мне войну. Племя Тора идет на нас и хочет гибели квиттам. Я должен узнать, велит ли Тюр нам идти в битву или его совет будет иным?
В душе— Стюрмир мало сомневался в ответе — не было еще такого случая, чтобы бог войны удерживал свое племя от испытаний красного щита. Но Сиггейр молча кивнул, отошел к камню и сложил руки возле рта, словно чашу. Вся огромная толпа затихла, и колдун негромко запел ровным унылым голосом, глядя на камень в упор, словно хотел проникнуть взглядом внутрь:
Сиггейр поднялся на ноги, и на лбу его виднелся размазанный кровавый отпечаток.
— Как нам понять ответ камня? — стараясь держать себя в руках, спросил Стюрмир конунг.
При всем самообладании ему было трудно справиться с дрожью: никогда прежде камень не обещал ему поражения еще до начала похода.
— Пророчество понять нетрудно, — ответил жрец, и глаза его смотрели мимо конунга, как будто уже видели будущее. — Тебе не стоит воевать с фьяллями в одиночку. Тор — достойный противник даже Для Смирителя Волка. В битве асов победит тот, кто заручится поддержкой самого Одина. А для этого нужно отправить людей к конунгу слэттов. Племя Одина будет наилучшим союзником. Может быть, стоит поехать тебе самому.
Стюрмир конунг вздохнул с облегчением. Условие победы не казалось таким уж трудным. Вслед за ним и остальные перевели дух, стали переговариваться. На площадку святилища повели быков, Сиггейр снова принялся колоть жертвенных животных.
Скоро потоки дымящейся темной крови залили весь камень, и на нем уже не видна была та руна, которую начертил жрец.
Весь день собравшиеся на тинг пировали в святилище, поедая мясо жертвенных животных. Сиггейр пел сказания о доблести Тюра. Уже темнело, когда конунг и его приближенные вернулись из Тюр-схейма. Люди разошлись по усадьбам и землянкам, чтобы немного передохнуть перед вечерними пирами. Каждый из хозяев на Остром мысу стремился устроить пир побогаче, каждый звал к себе гостей. Конунг пировал сегодня у Лейрингов, а завтра его будет принимать Адильс хёльд из усадьбы Железный Пирог, стоявшей чуть дальше от моря.
Ингвильда умывалась, Бломма готовила ей новую одежду для пира вместо забрызганной кровью, в которой она была в Тюрсхейме. Зная, конечно, освящающую силу жертвенной крови, Ингвильда все же с трудом переносила этот обряд — ее мутило от сладковатого запаха и липких пятен на руках и на лице. Она усердно протирала мокрыми пальцами волосы, стараясь смыть темные пятнышки.
— Ты еще не одета, дочь моя? — едва расслышала она за плеском воды голос отца.
Отняв мокрые ладони от лица, Ингвильда увидела Фрейвида. Он стоял возле занавеси, а из-за спины его поблескивало несколько любопытных глаз. Фрей-вид шагнул в закуток и опустил за собой занавес, чтобы хирдманы не слишком пялили глаза на его дочь в одной рубашке.
— Одевайся получше, — сказал он и сел на край лежанки. Другого сиденья здесь не было, ворох цветной одежды был навален прямо поверх одеяла, и Фрейвид сел осторожно, чтобы ничего не помять. — Я дам тебе еще одно украшение, — сказала он и вынул из-за пазухи небольшой сверток в платке.
У Ингвильды дрогнуло сердце — она сразу догадалась, что там. Не желая показывать отцу смущеяия и тревоги, она схватила полотенце и принялась вытирать лицо и шею.
Фрейвид развернул платок, и Бломма ахнула, фрейвид еще никому в доме не показывал своей последней добычи, даже фру Альмвейг, а Бломма и вообразить не могла такое сокровище, какое держал в руке хёвдинг.
— Наверное, это сковали свартальвы! — пробормотала она, изумленно глядя на золотого дракона с белыми звездочками в глазах.
Ингвильда опустила полотенце. Она не могла спорить с отцом, но принимать обручье ей вовсе не хотелось. Она вспомнила пастбище возле Кремнистого Склока, россыпь темных валунов, дикое лицо Хёрдис и ее неразборчиво-яростный крик, долетевший до них с Асольвом из-за можжевеловых кустов. Если она хоть немного знает свою сводную сестру, то Хёрдис призвала страшные проклятья на головы всех тех, кто прикоснется к отнятому у нее сокровищу.
— Зачем оно мне, отец? — тихо спросила Ингвильда. — Большие сокровища часто приносят одно горе, а у меня достаточно украшений и без него.
— Это верно, — Фрейвид кивнул, держа обручье в ладонях. — Но все же тебе понадобится подарок для Вильмунда ярла. Я говорил с конунгом. Сегодня на пиру будет ваше обручение, к тебе нужно будет что-то подарить жениху. А лучше этого и не придумаешь. Едва ли хоть один конунг квиттов получал от своей невесты что-то подобное.
Ингвильда была так изумлена, что села прямо на разложенные одежды, уронила на колени влажное полотенце и с недоуменным ужасом устремила взгляд на отца.
— Но как же так? — дрожащим голосом выговорила она. Ей казалось, что у Фрейвида отшибло память или что сама она видит нелепый сон. — Как же я могу с ним обручиться? Ведь у меня уже есть…
— Ты не обручена, дочь моя, и свободна выбрать себе в мужья любого достойного человека, — с подчеркнутой уверенностью поправил ее Фрейвид. —Да, я обещал отдать тебя тому фьяллю, но сговора не было, а он с тех пор показал, как мало считается с обетами дружбы. Я думал, ты сама поняла цену его обещаний. Он подарил мне свой щит, но сам пришел с мечом. Ведь Хёрдис рассказывала, что и Хродмар сын Кари, и его родич Модольв были среди тех, кто спалил наш Прибрежный Дом. Если бы боги не предупредили нас и мы не ушли в Кремнистый Склон, сейчас ты, возможно, была бы рабыней этого фьялля и твои дети от него стали бы зваться детьми рабыни. После их набега ни один человек ни упрекнет нас в том, что и мы отказались от своего слова, как он отказался от своего. Ты разумная девушка и сама должна это понять.
— Но я… — начала Ингвильда.
От растерянности и горя она не находила слов; да, обстоятельства не благоприятствовали ее свадьбе с Хродмаром, но она готова была ждать сколько понадобится. Никого другого она не могла вообразить своим мужем, как не могла вообразить своего будущего без Хродмара. Месяцы разлуки не уменьшили ее влечения к нему, и обручиться с другим казалось ей хуже смерти.
— Ведь ты же не скажешь мне, что любишь того рябого фьялля? — проницательно глядя на нее, спросил Фрейвид, и Ингвильда опустила глаза. Сказатьоб этом она не смела, но думала именно так, и слезы текли по ее щекам и падали на колени, а она не могла их сдержать. — Забудь о нем, как будто его и не было. Что тебе в том рябом уроде? Вильмунд ярл гораздо красивее и знатнее его, он старший сын конунга, а не какой-то там двоюродный племянник, да еще и бывший. Вильмунд ярл молод, красив, доблестен, он любит тебя, ты хорошо знаешь его. Жениха лучше и придумать нельзя. Будет война, а в такое время родство с конунгами никому еще не мешало. Обручение должно состояться быстрее, и я надеюсь убедить конунга сыграть свадьбу еще здесь, на тинге. Он согласится — ведь скоро ему предстоит плыть в Эльвенэс, просить о поддержке конунга слэттов.
Он захочет оставить Квиттинг на попечении надежных людей, родичей. Ты уедешь с этого тинга не в Кремнистый Склон, а на озеро Фрейра и будешь называться молодой кюной. Больше Лейрингам не придется задирать перед нами нос!
Последние слова Фрейвид произнес с неприкрытой гордостью, но до Ингвильды так мало доходил смысл его речи, что она ничего не заметила. Будущее развернулось перед ней темной раскрытой могилой, острая боль терзала ее грудь, словно стрела вонзилась в самое сердце. От слез она ничего не видела, полутемный закуток поплыл вокруг нее, взор заволокло туманом, только золотистое пятнышко обручья дрожало на коленях у Фрейвида. Ингвильда пыталась вздохнуть, вырвать эту стрелу из груди…
Вдруг туман сам разорвался, блеснул свет. Ингвильда увидела Волчий камень, а перед ним на земле лицом вниз лежал человек, возле его плеча и шеи быстро расползалось пятно свежей крови. Ингвильда вскрикнула, сама не зная, вслух или только в душе, — она узнала в лежащем отца, его широкие плечи и разметавшиеся рыжеватые волосы с тонкими нитями седины. Снова вспыхнул яркий золотой свет и поглотил виденье; в глазах потемнело, но тут же Ингвильда увидела настоящую темноту. Где-то в стороне ярко горел костер, освещая огромное дерево, то ли дуб, то ли ясень. На ветке его тяжело качалось что-то большое, вытянутое, страшное. Нечеловеческое лицо мелькнуло перед взором, искаженное диким страданием, темное, как лик самой Хель, в ушах раздался короткий сдавленный хрип. Каменный грохот обрушился на Ингвильду, она ощущала, как тысячи и тысячи камней валятся сверху прямо на нее, с громовыми раскатами летят огромные валуны, подскакивают на уступах, мелкая галька скатывается по ее голове и плечам. Ингвильда чувствовала над собой эту каменную лавину и едва могла удивиться, что остается живой. И вдруг камнепад растаял, наступила тишина, видения погасли.
Фрейвид молча смотрел в лицо Ингвильде; она сидела бледная, выпрямившись и опустив руки, ее глаза были широко раскрыты, а взгляд застыл, по лицу пробегали быстрые судороги ужаса. Холодок пополз по спине Фрейвида, волосы шевельнулись. Его было нелегко напугать, но он уже знал о даре своей дочери. Ее снова посетили видения, и с таким лицом не встречают добрые знамения.
Вдруг Ингвильда вскрикнула и повалилась на лежанку, закрыла лицо руками и зарыдала. Перепуганная Бломма выскочила из закутка, не в силах здесь оставаться. Даже Фрейвид не сразу взял себя в руки; тело Ингвильды сотрясалось от бурных рыданий, а в голосе слышалось такое безнадежное отчаяние, какое, должно быть, мучает вёльву*, прозревающую неизбежную гибель мира и богов.
— Дочь моя! Ингвильда! — наконец решился позвать Фрейвид и положил ладонь ей на плечо.
Ингвильда сильно вздрогнула, резко обернулась, глянула на него безумными глазами и отшатнулась, словно перед ней был восставший из-под кургана мертвец.
— Что с тобой? — стараясь скрыть дрожь, с сердитой требовательностью спросил Фрейвид. Он и в самом деле сердился, как сердится сильный и гордый человек, чувствуя, что не может побороть страх. — Тебе было виденье? О чем оно?
Ингвильда отодвинулась от него как можно дальше, насколько позволяла длина лежанки в тесном закутке. За занавесом тоже было тихо: хирдманы в землянке напряженно и тревожно прислушивались к разговору хёвдинга с дочерью-ясновидящей. А Ингвильда снова закрыла лицо руками, как маленький ребенок в попытке спрятаться. Она дрожала после пережитого потрясения и не находила в себе сил рассказать отцу о том, что видела его мертвым. Произнести вслух, даже допустить мысли о подобном для нее было более страшным и кощунственным, чем своими руками попытаться обрушить один из опорных столбов Тюрсхейма. Но первое из страшных видений стояло у нее перед глазами, она могла подробно рассмотреть лежащее тело, и у нее не было никаких сомнений: Фрейвид хёвдинг лежал убитым перед священным Волчьим камнем в святилище Тюрсхейм. Таков был конец дороги, на которую он сейчас вступал.
— Что открыли тебе боги? — настойчиво спрашивал Фрейвид. — О чем они предупреждают нас?
— Я видела горе, — выговорила наконец Ингвильда, и никакими силами из нее сейчас нельзя было бы вытянуть более подробный ответ. Ведь сейчас было не новолуние, она не ждала видений и не знала, верить ли тому, что увидела. Хотелось бы не верить, но где взять такой смелости? — Я знаю одно, — тихо сказала Ингвильда, опустив руки, но не глядя на отца. — Вероломство порождает вероломство, горе и гибель. Не нужно этого делать, отец.
Фрейвид нахмурился. Он тоже вспомнил, что сейчас вовсе не новолуние, и в нем возникло подозрение: богами ли были посланы дочери те пугающие видения, которых она не хочет ему открыть? Впрямую он не подозревал ее в притворстве, но, может быть, их внушило сердце, не желающее расстаться с памятью о Хродмаре. Так стоит ли ей верить?
— Я согласен с этим, как согласится и всякий разумный человек, — сурово ответил он. — Из дурного зерна не может вырасти ничего хорошего. Вероломство всегда породит только вероломство. Это неплохо бы помнить нашим бывшим гостям-фьяллям. Разве не вероломно с их стороны разорить мою усадьбу после того, как я целый месяц давал им пристанище, кормил и лечил их, да еще и продал железо? Чем был их поход, если не вероломством? Теперь же наш путь указан речами самого Одина. Ты знаешь, что говорил Властитель?
— Фьялли первыми нарушили обет дружбы! — настойчиво повторил Фрейвид, как будто убеждал не только дочь, но и самого себя. Ее молчание уже не требовало споров, но Фрейвид, непривычно разгорячившись, все не мог успокоиться. — Никто тебя не осудит, если ты отдашь это обручье Вильмунду ярлу. Ты не опозоришь своего отца и не заставишь обручать тебя без тебя самой?
— Ты волен поступать как тебе угодно, хёвдинг, — тихо и безразлично ответила Ингвильда, впервые называя его хёвдингом, а не отцом. — Но я обещана Хродмару сыну Кари и по доброй воле не буду принадлежать никому другому.
Возбуждение, принесенное видениями, уже схлынуло, в душе осталась гулкая пустота. Ингвильде не хотелось спорить, убеждать — она просто знала, что это не нужно. Фрейвид может нарушить обещание, данное фьяллям. Но сама Ингвильда не могла отступиться от обетов, которыми обменялись они с Хродмаром не в гриднице перед людьми, а наедине. Обетами, которые слышали только они двое да еще богиня Вар*, хранительница людских клятв.
— Боги за что-то сильно прогневались на конунга фьяллей, — переждав общий смех, спокойно заметил Фрейвид. — Светлые асы предупреждали Фьялленланд «гнилой смертью». Почти половика дружины Модольва Золотой Пряжки умерли от нее, а из моих людей не заболел ни один раб. Разве это не доказательство гнева богов? Но они почему-то обвиняют в этом нас и какую-то ведьму, наславшую на них мор.
— Так чего же мы ждем? — Гримкель ярл вскочил на ноги, пытаясь перекричать Халькеля и прочих родичей, тоже открывших рты. — Сами боги дают нам знак, чтобы проучить этих козлиноголовых! Другого такого года не будет! Торбранд лишился жены, сыновей, шестнадцати кораблей и сколько-то там сотен дружины! Сейчас его можно взять голыми руками! Мы должны…
— Ты должен помолчать! — резко перебила его мать, старая Йорунн. Она не принадлежала по рождению к Лейрингам и была умнее их всех; благодаря уму, решительному и неуступчивому нраву она после смерти мужа, Бергтора Железного Дуба, на деле стала главой рода и единовластно распоряжалась своими взрослыми сыновьями, включая Тюрвинда хёвдинга и Гримкеля ярла. — Дай сказать конунгу! — продолжала фру Йорунн. Гримкель так и замер с открытым ртом, возмущенный, что его перебили, но не смея спорить с матерью на глазах у людей. — Ведь пока еще не ты один решаешь, куда и когда квитты обратят оружие!
Стюрмир конунг бросил старой хозяйке быстрый благодарный взгляд. Он уважал ее и часто с ее помощью склонял всех Лейрингов к нужному решению.
— Может быть, год и хорош, но я не сказал бы, что Торбранда Тролля можно взять голыми руками, — заговорил Стюрмир. Ему было не занимать храбрости, но он любил наносить только один удар — быстрый и верный, не требующий повторений. — Козлы упрямы и еще могут бодаться. У фьяллей много людей и много кораблей. Если шестнадцать пропали, за зиму Торбранд соберет еще шестьдесят. Он упрям, как оба Небесных Козла сразу. Всю зиму он будет ездить по Фьялленланду и собирать войско.
— Мы должны опередить их! — крикнул Халькель.
— А разве у тебя есть волшебный ларец, из которого вылезает разом целое войско? — насмешливо крикнула ему Йорунн. — И тебе не нужно времени на то, чтобы его собрать?
— Разве у нас мало воинов? — возмутился Халькель. — Квитты! Разве у нас некому воевать?
Гридница разразилась бурей криков. Сотни мужчин стучали чашами, выражая полную готовность идти в битву хоть сейчас. Лейринги самозабвенно орали, а Стюрмир конунг оставался спокоен, как гранитный утес в бушующем море.
— Вы еще забыли про раудов! — стукнув клюкой об пол, закричала Йорунн. Эти вопли доблести ее только злили — она-то хорошо знала, как далеко от похвальбы до настоящего дела. — Матерью Торб-Ранда была сестра Бьяртмара, конунга раудов. Думаете, Бьяртмар об этом забыл? Думаете, он откажется, если Торбранд предложит ему вместе пограбить Квиттинг? Наше железо нравится всем!
— Они обломают об него зубы! — завели Лей-ринги свою любимую песню.
Кюна Далла поморщилась.
— Неужели нам некого позвать с собой пограбить Аскефьорд? — негромко спросила она. — Не могу поверить, чтобы за сорок лет жизни Торбранд Тролль не нажил себе врагов!
То ли Стюрмир конунг услышал жену, то ли сам думал об этом.
— Может быть, и нам стоит позаботиться о поддержке? — сказал он. — Что ты думаешь об этом, Фрейвид хёвдинг?
— Я думаю, конунг, что тебе стоит спросить совета не у нас, а у богов, — спокойно сказал Фрейвид.
Это был ловкий ход: того, кто просит совета у богов, невозможно обвинить в трусости, а можно лишь похвалить за осторожность и благоразумие. Как раз эти качества и заставили Стюрмира конунга ценить Фрейвида выше, чем все шумное гнездо Лейрингов.
— Это мудрый совет, достойный тебя, Фрейвид. — Стюрмир конунг благодарно наклонил голову. — Завтра мы будем приносить жертвы Тюру и узнаем его волю.
Вдруг в гриднице раздались приветственные крики, сначала несколько, потом целый хор. Кюна Далла сжала руку Ингвильды и кивнула на дверь. На пороге стоял Вильмунд. Он чуть запыхался, как будто бежал, на нем была нарядная шелковая рубаха с несколькими влажными пятнами на груди — видно, он так спешил привести себя в порядок и прийти на пир, что вытирался после мытья кое-как. Его светло-русые волосы тоже были влажными и прилипли ко лбу, но две тонкие косички на висках были заплетены аккуратно и заправлены за уши. Лоб его украшала шитая золотом повязка, на груди сверкала широкая гривна с головками волков, скалящих зубы друг на друга. На поясе его блестели серебром ножны и рукоять нового меча, которого Ингвильда еще не видела — то ли подарок, то ли добыча? Виль-мунд изменился и точно повзрослел за эти несколько месяцев, в нем появилась уверенность, которой раньше не было. Черты лица стали неуловимо жестче, мужественнее. Глянув ему в лицо, Ингвильда на миг растерялась — да он ли это?
Но тут же взгляд Ингвильды встретился с ищущим взглядом Вильмунда, в лице его что-то дрогнуло, величавость растаяла, он радостно, с каким-то облегчением улыбнулся Ингвильде. И она улыбнулась в ответ, на душе у нее посветлело: радость от встречи с тем, кого она привыкла считать своим братом, напомнила ей о прежней безмятежной жизни, и мысли о неприятностях последнего времени отступили.
Жертвоприношения проводились в полдень, но еще с рассвета все жители и гости Острого мыса потянулись к Тюрсхейму. Рассказывали, что святилище когда-то построил сам Однорукий Ас — как он это сделал одной рукой, спрашивать было не принято, — и жил в нем, поэтому оно называлось не Тюрс-хоф — Святилище Тюра, а Тюрсхейм — Дом Тюра. Иначе нельзя было объяснить, откуда в этом святилище большая бревенчатая постройка, в то время как все остальные обходятся только оградой и жертвенным камнем. Правда, за прошедшие века сама постройка сильно обветшала, и конунги квиттов приказывали подновлять ее. От первоначального строения в итоге остались только два воротных столба, покрытых древней резьбой. Узоры правого столба изображали возникновение и становление мира, а левого — его грядущую гибель. На первый взгляд резьба казалась грубой, не такой утонченной и искусной, как делали теперь, но она завораживала своей колдовской силой. Фигуры богов, великанов и чудовищ, сплетенные в сложном священном узоре, дышали какой-то Дикой прелестью, как все, созданное в те времена, когда мир был еще молод. Основание каждого столба обвивала разорванная цепь — Дроми и Лединг, две цепи, не удержавшие Фенрира Волка*.
Незадолго до полудня к святилищу приехали Стюрмир конунг с приближенными. Конунг привел для жертвы Тюру коня, Лейринги и каждый из знатных людей — по быку. Народ пестрой многоголовой волной залил берег фьорда и окрестные склоны, чтобы видеть все происходящее на площадке перед святилищем. На свободном пространстве за воротами лежал огромный черный валун, а под ним темнел круг жертвенного очага, обложенного камнями помельче. Большой камень напоминал лежащего волка и назывался Волчьим. Это была главная святыня квиттов, возле которой приносили клятвы и заключали самые важные договора. На верху камня имелся отпечаток, похожий на крупную ладонь. Считалось, что это след левой руки самого Тюра. Приходя к власти, каждый конунг квиттов клал на отпечаток левую ладонь — громом небесным асы отвергали неугодного им, а тишина или иные благоприятные знамения указывали на их расположение, и власть его отныне считалась законной.
Перед жертвенником конунга встретил сам Сиггейр Голос Камня — жрец и хранитель Тюрсхейма. Стюрмир подошел к нему, остальные знатные гости разместились поодаль, по сторонам жертвенника. Глянув на Сиггейра, Ингвильда содрогнулась и заново порадовалась, что в поисках огнива и решении судьбы Хёрдис они обошлись без этого человека. Сиггейр был невысок ростом и довольно худощав, но во всем его облике чувствовалась огромная сила. Казалось, там, где могучий берсерк будет налегать плечом и обливаться потом, Сиггейр лишь повелительно взмахнет рукой — и тяжелый боевой корабль сам собой сползет в воду, гранитные валуны разойдутся, давая дорогу, ворота сами сломают засов и распахнутся. Черты его лица были тонкими и острыми, темные с проседью волосы волнистыми прядями спускались почти до пояса, борода прикрывала множество цепей с амулетами. В руке жрец держал древний жертвенный нож с крупными зазубринами. Вид ножа внушал ужас, напоминая о зубах Фенрира Волка, откусивших руку Тюра.
Вильмунд ярл, стоявший рядом с Ингвильдой, незаметно взял ее руку и сжал, чувствуя, что она робеет и нуждается в поддержке. Ни вчера на пиру, ни сегодня им не удавалось как следует поговорить и приходилось ограничиваться дружескими взглядами. Но Вильмунд и этим был доволен: несколько месяцев походив на собственном корабле и выиграв несколько битв с уладами, он набрался уверенности и теперь смотрел на Ингвильду со снисходительностью взрослого мужчины, уже не помня о том, что она старше его на целый год. Но она была по-прежнему красива, его влекло к ней, и он надеялся вызвать в ней желанные ему чувства рассказами о своих походах и подарками. Всем известно, что женщин привлекают слава и добыча — а у него теперь имелось к то, и другое. Подарки, которые он приготовил Ингвильде, вызвали бы зависть у самой кюны Даллы, и Вильмунд втайне гордился тем, что его любимая будет наряжена богаче жены отца. О Хродмаре он предпочел не вспоминать: знакомство с рябым фьяллем оставило неприятный осадок на дне души, но он не знал, что Ингвильда помолвлена с его соперником, и считал, что вспоминать о нем больше не придется.
Квитты пели хвалу Однорукому Асу, к Сиггейру подвели коня с золоченой уздечкой. Положив руку на лоб животного, Сиггейр лишь чуть-чуть погладил, и конь замер, как изваяние. Тогда колдун одним сильным ударом зубчатого волчьего ножа перерезал ему горло и ловко отскочил, так что падающее животное не задело его, а лишь обрызгало кровью. Народ на площадке и склонах пригорков ликующе закричал — дымящиеся потоки жертвенной крови заливали священный камень, боги будут довольны жертвой. Кюна Далла и ее мать Йорунн собирали кровь в большие позолоченные чаши.
— Я хочу просить совета у Волчьего камня, — сказал Стюрмир конунг Сиггейру. — Скажи, достаточно ли этой жертвы, чтобы Однорукий дал мне ответ?
— О чем ты хочешь спросить? — Сиггейр уколол конунга острым взглядом.
Стюрмир никому не уступал твердостью духа, но теперь отвел глаза — смотреть в глаза Сиггейру было страшно, как в саму бездну Нифльхейма.
— Боги посылают мне войну. Племя Тора идет на нас и хочет гибели квиттам. Я должен узнать, велит ли Тюр нам идти в битву или его совет будет иным?
В душе— Стюрмир мало сомневался в ответе — не было еще такого случая, чтобы бог войны удерживал свое племя от испытаний красного щита. Но Сиггейр молча кивнул, отошел к камню и сложил руки возле рта, словно чашу. Вся огромная толпа затихла, и колдун негромко запел ровным унылым голосом, глядя на камень в упор, словно хотел проникнуть взглядом внутрь:
Опустив обе руки в жертвенную кровь, Сиггейр начертил на белом камне руну «ансу» — руну совета и прижался лбом к голове каменного волка. Все затаили дыхание, стало тихо, как будто здесь не было ни одного человека. И все, от Стюрмира конунга до самых дальних рядов толпы, услышали низкий ровный голос, нечеловечески спокойный, исходящий из самого камня:
К тебе мы взываем,
воин могучий,
Волка смиритель!
Зовем мы в раздумье,
зовем мы в сомненье,
квиттам ответь!
На жертву ответь
добрым советом,
Одина сын:
поднять ли щиты нам
багряные смело
на Тора сынов?
Дадут ли победу
посланницы Одина
племени Тюра?
Или убийца
родичей Волка
их склонит к себе?
Голос камня умолк, но никто не решался заговорить. Пророчество показалось зловещим: Стюрмир конунг побледнел, Фрейвид украдкой вытер рукавом вспотевший лоб, и даже шумные Лейринги стояли как облитые холодной водой, не смея подать голос.
В вихре сражений
Тюра и Тора
жребии Один
смертных вершит.
Коль будет не с вами —
взор мой предвидит
войска разгром
и гибель вождей.
Сиггейр поднялся на ноги, и на лбу его виднелся размазанный кровавый отпечаток.
— Как нам понять ответ камня? — стараясь держать себя в руках, спросил Стюрмир конунг.
При всем самообладании ему было трудно справиться с дрожью: никогда прежде камень не обещал ему поражения еще до начала похода.
— Пророчество понять нетрудно, — ответил жрец, и глаза его смотрели мимо конунга, как будто уже видели будущее. — Тебе не стоит воевать с фьяллями в одиночку. Тор — достойный противник даже Для Смирителя Волка. В битве асов победит тот, кто заручится поддержкой самого Одина. А для этого нужно отправить людей к конунгу слэттов. Племя Одина будет наилучшим союзником. Может быть, стоит поехать тебе самому.
Стюрмир конунг вздохнул с облегчением. Условие победы не казалось таким уж трудным. Вслед за ним и остальные перевели дух, стали переговариваться. На площадку святилища повели быков, Сиггейр снова принялся колоть жертвенных животных.
Скоро потоки дымящейся темной крови залили весь камень, и на нем уже не видна была та руна, которую начертил жрец.
Весь день собравшиеся на тинг пировали в святилище, поедая мясо жертвенных животных. Сиггейр пел сказания о доблести Тюра. Уже темнело, когда конунг и его приближенные вернулись из Тюр-схейма. Люди разошлись по усадьбам и землянкам, чтобы немного передохнуть перед вечерними пирами. Каждый из хозяев на Остром мысу стремился устроить пир побогаче, каждый звал к себе гостей. Конунг пировал сегодня у Лейрингов, а завтра его будет принимать Адильс хёльд из усадьбы Железный Пирог, стоявшей чуть дальше от моря.
Ингвильда умывалась, Бломма готовила ей новую одежду для пира вместо забрызганной кровью, в которой она была в Тюрсхейме. Зная, конечно, освящающую силу жертвенной крови, Ингвильда все же с трудом переносила этот обряд — ее мутило от сладковатого запаха и липких пятен на руках и на лице. Она усердно протирала мокрыми пальцами волосы, стараясь смыть темные пятнышки.
— Ты еще не одета, дочь моя? — едва расслышала она за плеском воды голос отца.
Отняв мокрые ладони от лица, Ингвильда увидела Фрейвида. Он стоял возле занавеси, а из-за спины его поблескивало несколько любопытных глаз. Фрей-вид шагнул в закуток и опустил за собой занавес, чтобы хирдманы не слишком пялили глаза на его дочь в одной рубашке.
— Одевайся получше, — сказал он и сел на край лежанки. Другого сиденья здесь не было, ворох цветной одежды был навален прямо поверх одеяла, и Фрейвид сел осторожно, чтобы ничего не помять. — Я дам тебе еще одно украшение, — сказала он и вынул из-за пазухи небольшой сверток в платке.
У Ингвильды дрогнуло сердце — она сразу догадалась, что там. Не желая показывать отцу смущеяия и тревоги, она схватила полотенце и принялась вытирать лицо и шею.
Фрейвид развернул платок, и Бломма ахнула, фрейвид еще никому в доме не показывал своей последней добычи, даже фру Альмвейг, а Бломма и вообразить не могла такое сокровище, какое держал в руке хёвдинг.
— Наверное, это сковали свартальвы! — пробормотала она, изумленно глядя на золотого дракона с белыми звездочками в глазах.
Ингвильда опустила полотенце. Она не могла спорить с отцом, но принимать обручье ей вовсе не хотелось. Она вспомнила пастбище возле Кремнистого Склока, россыпь темных валунов, дикое лицо Хёрдис и ее неразборчиво-яростный крик, долетевший до них с Асольвом из-за можжевеловых кустов. Если она хоть немного знает свою сводную сестру, то Хёрдис призвала страшные проклятья на головы всех тех, кто прикоснется к отнятому у нее сокровищу.
— Зачем оно мне, отец? — тихо спросила Ингвильда. — Большие сокровища часто приносят одно горе, а у меня достаточно украшений и без него.
— Это верно, — Фрейвид кивнул, держа обручье в ладонях. — Но все же тебе понадобится подарок для Вильмунда ярла. Я говорил с конунгом. Сегодня на пиру будет ваше обручение, к тебе нужно будет что-то подарить жениху. А лучше этого и не придумаешь. Едва ли хоть один конунг квиттов получал от своей невесты что-то подобное.
Ингвильда была так изумлена, что села прямо на разложенные одежды, уронила на колени влажное полотенце и с недоуменным ужасом устремила взгляд на отца.
— Но как же так? — дрожащим голосом выговорила она. Ей казалось, что у Фрейвида отшибло память или что сама она видит нелепый сон. — Как же я могу с ним обручиться? Ведь у меня уже есть…
— Ты не обручена, дочь моя, и свободна выбрать себе в мужья любого достойного человека, — с подчеркнутой уверенностью поправил ее Фрейвид. —Да, я обещал отдать тебя тому фьяллю, но сговора не было, а он с тех пор показал, как мало считается с обетами дружбы. Я думал, ты сама поняла цену его обещаний. Он подарил мне свой щит, но сам пришел с мечом. Ведь Хёрдис рассказывала, что и Хродмар сын Кари, и его родич Модольв были среди тех, кто спалил наш Прибрежный Дом. Если бы боги не предупредили нас и мы не ушли в Кремнистый Склон, сейчас ты, возможно, была бы рабыней этого фьялля и твои дети от него стали бы зваться детьми рабыни. После их набега ни один человек ни упрекнет нас в том, что и мы отказались от своего слова, как он отказался от своего. Ты разумная девушка и сама должна это понять.
— Но я… — начала Ингвильда.
От растерянности и горя она не находила слов; да, обстоятельства не благоприятствовали ее свадьбе с Хродмаром, но она готова была ждать сколько понадобится. Никого другого она не могла вообразить своим мужем, как не могла вообразить своего будущего без Хродмара. Месяцы разлуки не уменьшили ее влечения к нему, и обручиться с другим казалось ей хуже смерти.
— Ведь ты же не скажешь мне, что любишь того рябого фьялля? — проницательно глядя на нее, спросил Фрейвид, и Ингвильда опустила глаза. Сказатьоб этом она не смела, но думала именно так, и слезы текли по ее щекам и падали на колени, а она не могла их сдержать. — Забудь о нем, как будто его и не было. Что тебе в том рябом уроде? Вильмунд ярл гораздо красивее и знатнее его, он старший сын конунга, а не какой-то там двоюродный племянник, да еще и бывший. Вильмунд ярл молод, красив, доблестен, он любит тебя, ты хорошо знаешь его. Жениха лучше и придумать нельзя. Будет война, а в такое время родство с конунгами никому еще не мешало. Обручение должно состояться быстрее, и я надеюсь убедить конунга сыграть свадьбу еще здесь, на тинге. Он согласится — ведь скоро ему предстоит плыть в Эльвенэс, просить о поддержке конунга слэттов.
Он захочет оставить Квиттинг на попечении надежных людей, родичей. Ты уедешь с этого тинга не в Кремнистый Склон, а на озеро Фрейра и будешь называться молодой кюной. Больше Лейрингам не придется задирать перед нами нос!
Последние слова Фрейвид произнес с неприкрытой гордостью, но до Ингвильды так мало доходил смысл его речи, что она ничего не заметила. Будущее развернулось перед ней темной раскрытой могилой, острая боль терзала ее грудь, словно стрела вонзилась в самое сердце. От слез она ничего не видела, полутемный закуток поплыл вокруг нее, взор заволокло туманом, только золотистое пятнышко обручья дрожало на коленях у Фрейвида. Ингвильда пыталась вздохнуть, вырвать эту стрелу из груди…
Вдруг туман сам разорвался, блеснул свет. Ингвильда увидела Волчий камень, а перед ним на земле лицом вниз лежал человек, возле его плеча и шеи быстро расползалось пятно свежей крови. Ингвильда вскрикнула, сама не зная, вслух или только в душе, — она узнала в лежащем отца, его широкие плечи и разметавшиеся рыжеватые волосы с тонкими нитями седины. Снова вспыхнул яркий золотой свет и поглотил виденье; в глазах потемнело, но тут же Ингвильда увидела настоящую темноту. Где-то в стороне ярко горел костер, освещая огромное дерево, то ли дуб, то ли ясень. На ветке его тяжело качалось что-то большое, вытянутое, страшное. Нечеловеческое лицо мелькнуло перед взором, искаженное диким страданием, темное, как лик самой Хель, в ушах раздался короткий сдавленный хрип. Каменный грохот обрушился на Ингвильду, она ощущала, как тысячи и тысячи камней валятся сверху прямо на нее, с громовыми раскатами летят огромные валуны, подскакивают на уступах, мелкая галька скатывается по ее голове и плечам. Ингвильда чувствовала над собой эту каменную лавину и едва могла удивиться, что остается живой. И вдруг камнепад растаял, наступила тишина, видения погасли.
Фрейвид молча смотрел в лицо Ингвильде; она сидела бледная, выпрямившись и опустив руки, ее глаза были широко раскрыты, а взгляд застыл, по лицу пробегали быстрые судороги ужаса. Холодок пополз по спине Фрейвида, волосы шевельнулись. Его было нелегко напугать, но он уже знал о даре своей дочери. Ее снова посетили видения, и с таким лицом не встречают добрые знамения.
Вдруг Ингвильда вскрикнула и повалилась на лежанку, закрыла лицо руками и зарыдала. Перепуганная Бломма выскочила из закутка, не в силах здесь оставаться. Даже Фрейвид не сразу взял себя в руки; тело Ингвильды сотрясалось от бурных рыданий, а в голосе слышалось такое безнадежное отчаяние, какое, должно быть, мучает вёльву*, прозревающую неизбежную гибель мира и богов.
— Дочь моя! Ингвильда! — наконец решился позвать Фрейвид и положил ладонь ей на плечо.
Ингвильда сильно вздрогнула, резко обернулась, глянула на него безумными глазами и отшатнулась, словно перед ней был восставший из-под кургана мертвец.
— Что с тобой? — стараясь скрыть дрожь, с сердитой требовательностью спросил Фрейвид. Он и в самом деле сердился, как сердится сильный и гордый человек, чувствуя, что не может побороть страх. — Тебе было виденье? О чем оно?
Ингвильда отодвинулась от него как можно дальше, насколько позволяла длина лежанки в тесном закутке. За занавесом тоже было тихо: хирдманы в землянке напряженно и тревожно прислушивались к разговору хёвдинга с дочерью-ясновидящей. А Ингвильда снова закрыла лицо руками, как маленький ребенок в попытке спрятаться. Она дрожала после пережитого потрясения и не находила в себе сил рассказать отцу о том, что видела его мертвым. Произнести вслух, даже допустить мысли о подобном для нее было более страшным и кощунственным, чем своими руками попытаться обрушить один из опорных столбов Тюрсхейма. Но первое из страшных видений стояло у нее перед глазами, она могла подробно рассмотреть лежащее тело, и у нее не было никаких сомнений: Фрейвид хёвдинг лежал убитым перед священным Волчьим камнем в святилище Тюрсхейм. Таков был конец дороги, на которую он сейчас вступал.
— Что открыли тебе боги? — настойчиво спрашивал Фрейвид. — О чем они предупреждают нас?
— Я видела горе, — выговорила наконец Ингвильда, и никакими силами из нее сейчас нельзя было бы вытянуть более подробный ответ. Ведь сейчас было не новолуние, она не ждала видений и не знала, верить ли тому, что увидела. Хотелось бы не верить, но где взять такой смелости? — Я знаю одно, — тихо сказала Ингвильда, опустив руки, но не глядя на отца. — Вероломство порождает вероломство, горе и гибель. Не нужно этого делать, отец.
Фрейвид нахмурился. Он тоже вспомнил, что сейчас вовсе не новолуние, и в нем возникло подозрение: богами ли были посланы дочери те пугающие видения, которых она не хочет ему открыть? Впрямую он не подозревал ее в притворстве, но, может быть, их внушило сердце, не желающее расстаться с памятью о Хродмаре. Так стоит ли ей верить?
— Я согласен с этим, как согласится и всякий разумный человек, — сурово ответил он. — Из дурного зерна не может вырасти ничего хорошего. Вероломство всегда породит только вероломство. Это неплохо бы помнить нашим бывшим гостям-фьяллям. Разве не вероломно с их стороны разорить мою усадьбу после того, как я целый месяц давал им пристанище, кормил и лечил их, да еще и продал железо? Чем был их поход, если не вероломством? Теперь же наш путь указан речами самого Одина. Ты знаешь, что говорил Властитель?
Ингвильда наконец посмотрела на отца. Он ничего не понял.
Смехом на смех
пристойно ответить
и обманом — на ложь [18].
— Фьялли первыми нарушили обет дружбы! — настойчиво повторил Фрейвид, как будто убеждал не только дочь, но и самого себя. Ее молчание уже не требовало споров, но Фрейвид, непривычно разгорячившись, все не мог успокоиться. — Никто тебя не осудит, если ты отдашь это обручье Вильмунду ярлу. Ты не опозоришь своего отца и не заставишь обручать тебя без тебя самой?
— Ты волен поступать как тебе угодно, хёвдинг, — тихо и безразлично ответила Ингвильда, впервые называя его хёвдингом, а не отцом. — Но я обещана Хродмару сыну Кари и по доброй воле не буду принадлежать никому другому.
Возбуждение, принесенное видениями, уже схлынуло, в душе осталась гулкая пустота. Ингвильде не хотелось спорить, убеждать — она просто знала, что это не нужно. Фрейвид может нарушить обещание, данное фьяллям. Но сама Ингвильда не могла отступиться от обетов, которыми обменялись они с Хродмаром не в гриднице перед людьми, а наедине. Обетами, которые слышали только они двое да еще богиня Вар*, хранительница людских клятв.