Дворецкая Елизавета. Стоячие камни

   — Ее звали Рюнки, — беспомощно ответил Вильмунд, совершенно неспособный собраться с мыслями, которых у него вовсе не было. — У нее были другие имена, но я их не запомнил. Она была вся морщинистая. Я… — Он снова потер лоб, словно надеялся протереть светлое окошко, и растерянно признался: — Я ничего не знаю.
   — Он совсем плох! — Оддбранд перевел взгляд на Хродмара. Сумасшедший Квитт вовсе не выглядел удивленным. — Сдается мне, что он видел фюльгью*. Ты знаешь, Хродмар ярл, что дух-двойник часто принимает образ женщины.
   — Но он является перед самой смертью!
   — Да. — Оддбранд спокойно кивнул. — А также на человека нападает слепота. Помнишь, что рассказывают про конунга Эрвальда Серебряную Шишку? Впрочем, ты можешь этого не знать, это же квиттингский конунг. Так вот, он ехал на битву, в которой его убили, и спросил у своих людей, где они находятся. А они как раз проезжали мимо Тюрсхейма. Ты бывал на Остром мысу и знаешь — Тюрс-хейм трудно не заметить. Так что его люди поняли, что обратно он поедет не в седле, а на щите. Все пали духом и проиграли битву. Но это тебе уже не любопытно. Посмотри на него — он едва соображает, где находится. Скорее даже совсем не соображает.
   Хродмар посмотрел на Вильмунда. Много месяцев он ждал этой встречи, боялся упрека в трусости и нарушении слова, надеялся достойно ответить на вызов. Но теперь он чувствовал растерянность — Вильмунд едва ли был пригоден для битвы, о которой не стыдно будет потом рассказать.
   — Но ведь дух-двойник является человеку перед смертью! — повторил Хродмар. — Значит, ему пора умереть? Почему же фюльгья сама привела его сюда?
   — Значит, она хотела, чтобы он умер от твоей руки, Хродмар ярл, раз все равно пришел его срок! — сказал позади них голос Торбранда конунга.
   Обернувшись, Хродмар увидел конунга в дверях хозяйского дома; тот стоял там уже давно и почти все слышал. Вильмунд почему-то тоже его увидел, и теперь на дворе усадьбы Можжевельник, полном людей, перед его глазами были три человека: Торбранд конунг, Хродмар и Оддбранд. Как три брата-бога: Один, Вили, Be. Сила, Воля, Знание. Союз, способный перевернуть мир и создать его заново.
   — Ведь ты еще осенью просился поехать на поединок с ним? — продолжал Торбранд, обращаясь к Хродмару. — А я пообещал, что он достанется тебе и никому другому. Как видно, Один услышал нас и сделал так, чтобы я мог исполнить мое обещание. Срок вашего поединка настал.
   — Но он… — Хродмар в нерешительности посмотрел снова на Вильмунда, — он же ничего не соображает. Как я буду с ним биться? В прошлый раз мы отложили поединок, потому что я сам после болезни едва держался на ногах. А теперь поединок с ним не принесет мне чести. Я не стану биться с больным.
   — Тебе ничего другого не остается! — Торбранд слегка пожал плечами, невозмутимый, как сами норны. — Раз его привела фюльгья, значит, срок его вышел, такова судьба! А с судьбой не поспоришь! Пусть ему дадут выбрать оружие.
   Несколько хирдманов протянули Вильмунду рукояти мечей или секир, кто-то подал щит. Для Вильмунда это выглядело так, как будто из окружавшего его тумана высунулись рукояти оружия и края двух-трех щитов. Не глядя, он взял первый попавшийся щит и рукоять секиры. Рукояти фьялленландских мечей с молотами на концах ему не нравились.
   — Возьми! — Сёльви сунул ему под локоть его собственное копье, и Вильмунд, засунув секиру за пояс, с облегчением сжал знакомое древко.
   — Ореховых жердей не надо — здесь достаточно много копий! — говорил где-то в тумане Торбранд конунг, но Вильмунд снова его не видел. Окно в тумане опять сузилось, оставив перед ним одного только Хродмара.
   — Послушай! — Хродмар подошел к. Вильмунду вплотную и положил свободную руку ему на плечо. Теперь ему приходилось смотреть на Вильмунда снизу вверх, поскольку противник был выше его ростом. — Я вижу, что ты не в себе, но, может быть, ты все-таки помнишь Ингвильду? Ингвильду дочь Фрейвида?
   — Инг… Ингвильда? — неуверенно повторил Вильмунд.
   И в мыслях его посветлело: он вспомнил какой-то чистый, радостный образ, затуманенный далью и временем. Так вспоминается лето среди зимы.
   — Да, — продолжал Хродмар. — Она была с нами, когда мы договорились о поединке. Нам обоим была обещана ее рука. Она и сейчас с нами, здесь. Мы будем биться за нее, и она останется с победителем.
   Вильмунд посмотрел в жесткие светлые глаза Хродмара и вдруг вспомнил берег моря, это же лицо, эти же глаза противника напротив и лицо девушки за его плечом. Он плохо отдавал себе отчет, кто ему эта девушка и зачем, но знал — она нужна ему. За нее стоит битья.
   — Я понял, — глухо, но твердо сказал Вильмунд.
   Хродмар быстро подался назад, предлагая Вильмунду ударить первым. Его движение словно подтолкнуло в душе Вильмунда какой-то камень, и тот покатился, со стуком подпрыгивая на уступах. Вильмунд бросился на противника и сильно ударил своим копьем. Хродмар выбил его сильным ударом по древку, сам ударил секирой, и Вильмунд ощутил сильный толчок и треск — его щит раскололся до середины. Отбросив его в сторону — в туман, он выхватил свою секиру. Не зря сам Фрейвид хёвдинг учил его драться — руки и ноги Вильмунда действовали слаженно и четко, невзирая на туман в голове и перед глазами. Противника он видел ясно, только ему казалось, что Хродмар двигается очень быстро, быстрее, чем успевал сам Вильмунд.
   А Хродмар не мог заставить себя биться в полную силу. Он видел, что Вильмунд обречен, что норны уже занесли нож над нитью его жизни, и сам Хродмар чувствовал себя этим ножом. Ему осталось только нанести предначертанный удар, исполнить волю богов и судьбы, но на него давило сознание, что они с Вильмунд ом в неравном положении. Да видит ли Вильмунд его? Вот он ударил в бок, промахнулся, и Хродмар мог бы трижды убить его, пока он замахивался снова. Хродмар встретил новый удар щитом, и секира Вильмунда застряла в нем. Мгновенно рванув щит, Хродмар заставил Вильмунда выпустить оружие и замахнулся для последнего удара. Ему хотелось поскорее кончить этот безумный поединок. Но лицо Вильмунда вдруг показалось ему таким по-детски беспомощным, как будто удивленным потерей оружия, что секира уже в полете чуть-чуть повернулась и ударила Вильмунда по голове не лезвием, а краем обуха.
   Вильмунд молча упал на землю. Из-под его светло-русых волос повыше виска медленно потекла кровь. Хродмар стоял над ним, не зная, что делать дальше.
   — Раз уж ты не добил его, то пусть его перевяжут, — спокойно сказал Торбранд конунг. — Боги водили твоей рукой в этом поединке, боги и удержали ее.
   Хирдманы подняли Вильмунда и понесли в дружинный дом. Хродмар обернулся, провожая его глазами, потом с беспокойством глянул на двери хозяйского дома. Он не хотел бы, чтобы Ингвильда увидела его стоящим над свежим пятном крови.
 
   — Йомфру! Может, тебе любопытно узнать, что тот ярл уже обтер плечами все бревна в сенях? — услышала Ингвильда сквозь дрему голос Хрефны.
   Открыв глаза, она увидела знахарку стоящей возле лежанки, с упертыми в бока руками и полотенцем на плече.
   Ингвильда села, потерла кулаками глаза, улыбнулась. Сейчас она вдруг почувствовала себя совсем счастливой. Она здорова, и Хродмар рядом с ней. Больше ни о чем она сейчас не помнила: добрые дисы не пускали к ее изголовью тень убитого отца.
   — Хродмар ярл? — спросила Ингвильда, все еще улыбаясь: начинать утро с этого имени было очень приятно.
   — Ну да! — Хрефна нарисовала на своих широких щеках какие-то знаки, которые изображали рубцы от болезни на лице Хродмара. Она уверяла, что у нее слишком короткая память, чтобы запомнить все славные имена знатных людей, которыми усадьба Можжевельник вдруг стала полна, как дупло дикими пчелами. — Я вот принесла тебе умыться!
   С этими словами она грохнула на пол возле лежанки широкую деревянную бадейку с водой, которая до этого стояла возле двери. Хрефна была очень хорошая женщина, только все делала очень громко.
   Ингвильда оделась, собрала волосы, чтобы не намокли, склонилась над бадейкой. В покое было полутемно, и она наклонилась пониже, стараясь разглядеть свое лицо.
   Собственные глаза, отраженные в темной воде, вдруг показались Ингвильде огромными. Она заглянула в глаза отражению, и вдруг увидела, как в окне, плывущий строй кораблей. Они были далеко, только-только показались из-за горизонта, но уже можно было различить позолоченную голову рогатого волка на штевне переднего и большой красный щит на его мачте. Корабли быстро приближались, Ингвильда видела высокую, крепкую человеческую фигуру под штевнем. Метельный Великан. Не различая лица, Ингвильда узнала его по тому тревожному ощущению прохладного ветра, уже знакомому ей по прежним видениям. Только сейчас она была слаба и ветер пробрал ее до костей, продул насквозь, как будто она в одной рубахе вышла навстречу зимней буре. А корабли все шли и шли, их было много, целые стаи «Волков», «Медведей», «Оленей», «Змеев»…
   Отшатнувшись от бадейки, Ингвильда вскочила на ноги, путаясь в подоле платья, и бросилась из покоя, как от пожара. Каждый раз видения томили ее непосильным грузом, хотелось скорее поделиться с кем-то. И особенно теперь, когда каждое из них вновь заставляло ее заглядывать в лицо войны.
   За дверью в сенях она сразу наткнулась на Хродмара. Поймав ее в объятия, он прижал ее к себе, засмеялся, хотел что-то сказать, но заметил, что она дрожит и льнет к нему, как будто в поисках защиты.
   — Что с тобой? — тревожно воскликнул он. — Ты так бежишь, как будто…
   — Ах, Хродмар! — Ингвильда обняла его за шею изо всех сил, как будто тот стылый ветер грозил оторвать ее от него и унести. — Я видела…
   — Что? — Крепко прижав ее голову к своему плечу, Хродмар склонился к ней.
   А Ингвильда молчала. Видение кораблей Стюрмира конунга с красными щитами на мачтах стояло у нее перед глазами. Они шли сюда, на фьяллей. Ингвильде было страшно, какие-то две силы разрывали ее пополам. Она не знала самого простого и важного: кто ее враг? Фьялли или квитты? Она выросла среди квиттов и по крови принадлежала к ним, но разве был ей врагом Хродмар? Или даже Торб-ранд конунг?
   — Что ты видела? — расспрашивал Хродмар. — Что-то плохое?
   — Я видела корабли, — сказала наконец Ингвильда. Каким-то неведомым чувством она ощущала движение этих кораблей во всей их тяжелой громадности, они становились ближе с каждым мгновением, и ни слова, ни молчание не могли ничего переменить. — Стюрмир конунг идет сюда. И я боюсь.
   — Чего? — Хродмар удивился.
   И тут же запнулся — понял чего. И промолчал, не зная, что сказать. Убеждать ее в победе фьяллей? В победе над ее родным племенем?
   — Я боюсь за тебя, — тихо сказала Ингвильда, крепче прижимаясь к нему.
   Даже сейчас, в объятиях Хродмара, она помнила тот стылый ветер, грозящий разрушить ее неверное и тревожное счастье. Она не хотела думать, кто ей теперь свои, а кто чужие. Она знала одно: у нее остался единственный дорогой и близкий человек, и это Хродмар.
   — А вот это зря! — решительно ответил Хродмар. — Хель обломала об меня зубы уже… раз, два, три… четыре раза.
   — Не говори так! Не дразни ее. — Ингвильда подняла голову и посмотрела ему в глаза. — Я видела.. Еще раньше, на том осеннем тинге, мне было много страшных видений. Я видела моего отца убитым возле Волчьего камня, и это свершилось — я видела его гибель наяву.
 
   Ингвильда смотрела в лицо Хродмару сухими глазами, но они были темны и суровы. То давнее виденье отчетливо вспомнилось ей. Висящая на дереве фигура человека, неуловимо знакомого и неузнаваемо измененного предсмертными муками. Даже сейчас она не знала — кто это. И теперь, когда она убедилась в правдивости своих видений, то, несбывшееся, превратилось в ее мучение.
   И Хродмар молчал, не смея успокаивать ее. После того как он столько раз избежал смерти, Торбранд конунг поверил в его удачу и даже дал ему новое прозвище — Удачливый. И приговаривал, что это гораздо лучше, чем Щеголь, поскольку даже маленькая удача лучше большой красоты. И сам Хродмар поверил в свою удачу, но тревога Ингвильды передалась и ему. Хель коварна. Может быть, она подстережет его именно сейчас, когда он уже поверил, что его удача сильнее удачи всех его врагов? ^[33]
   — Я хотел спросить, как твое здоровье, — снова заговорил Хродмар. — Я думал, что если ты окрепла для переезда, то мне пора отвезти тебя домой, в Бьёрндален. Я думал, что конунг обойдется без меня какое-то время. А теперь я даже не знаю, что скажу ему…
   Однако о видении Ингвильды все же следовало рассказать, и Хродмар пошел к Торбранду. Тот уже проснулся и сидел в гриднице, ожидая, пока женщины соберут завтрак.
   — Ты встаешь раньше самого солнца, Хродмар ярл! — воскликнул он, и уголки его тонких губ кривились книзу в знак хорошего расположения духа. — А сейчас тебе надо спать побольше! Думается мне, что после свадьбы у тебя будет на это меньше времени.
   Хирдманы засмеялись, но Хродмар даже не улыбнулся.
   — Сюда идут корабли Стюрмира, — сказал он. — Йомфру Ингвильда видела не меньше четырех десятков.
   Все стали серьезными. Торбранд конунг переменился в лице.
   — Я хотел просить у тебя, конунг, позволения отвезти мою невесту домой, в Медвежью Долину, — продолжал Хродмар. — Но теперь…
   — Теперь об этом нечего и думать! — подтвердил Торбранд еще прежде, чем он закончил. — Не тебе объяснять, где место воина во время битвы.
   Хродмар кивнул.
   — У Стюрмира сейчас должно быть тысячи три-четыре войска, — подал голос Оддбранд. Он так естественно прижился среди фьяллей, что даже спал в одном покое с конунгом, и никто не видел в этом ничего необычного. У этого человека с глазами духа как будто вовсе не было племени, а достойного вождя он выбирал себе сам. — На твоем месте, Торбранд конунг, я позаботился бы о жертвах перед битвой.
   — Я позабочусь о них! — Торбранд кивнул и внимательно посмотрел в лицо Оддбранду. — Но мне хотелось бы знать вот что. На чьей стороне собираешься сражаться ты сам?
   — Я собираюсь провожать йомфру в безопасное место, потому что в войске во время битвы ей нечего делать. Ты несомненно согласишься с этим. А если ты спросишь, кому я желаю победы,..
   Все в гриднице напряженно ждали: никто и не думал, что о таком вообще можно заговорить с конунгом враждующего племени накануне битвы. Даже Торбранд вынул изо рта соломинку, которую по привычке покусывал, и стал вертеть ее в пальцах,
   — …то я напомню тебе, что Стюрмир конунг убил Фрейвида Огниво, который приходился воспитанником моему отцу, то есть почти братом мне, — спокойно продолжал Оддбранд. — Между нами не было любви, но родичей не выбирают. Я не смог отомстить за него вовремя, потому что должен был спасти его дочь. Но ведь месть не становится хуже оттого, что проходит время, не так ли?
   — Значит, если бы не необходимость провожать девушку, ты бился бы на моей стороне? — спросил Торбранд.
   В уме он уже прикидывал, а так ли насущна эта необходимость. Оддбранд был таким воином, который не будет лишним даже в самом большом войске. В нем жила необычная сила, а Торбранд конунг был достаточно проницателен, чтобы ее заметить.
   — Я не доверю йомфру никому другому, если ты об этом, — ответил ему Оддбранд. — Я должен сам увидеть дом и людей, с которыми она будет жить. А чтобы ты не думал, что я бросил тебя, я дам тебе хороший совет.
   — Хороший совет иной раз дороже, чем меч в битве, — согласился Торбранд. — И что же это?
   — Как ты думаешь, большую ли плату потребует Властелин Битв за то, чтобы отдать тебе победу?
   — Я думаю, что немалую. Но скупиться было бы глупо, а ты же не считаешь меня глупцом?
   — Нет. — Оддбранд спокойно качнул головой, а в противоположном случае мог бы и ответить утвердительно. — Ты умный человек, конунг. И ты наверняка знаешь сагу о том конунге, который во время битвы принес в жертву Одину своего сына.
   — У меня нет сына! — Торбранд дернул опущенным уголком рта, и усмешка вышла кривая и нервная. В невозмутимости Сумасшедшего Квитта было что-то жуткое. — У меня их было двое, и обоих боги уже забрали.
   — Зато они отдали в твои руки сына самого Стюрмира. Жертвы лучше этой и не придумаешь.
   В гриднице стало совсем тихо.
   — Это очень сложное дело! — сказал наконец Торбранд конунг к бросил соломинку на пол. — Чтобы приносить человеческие жертвы, надо быть очень сведущим человеком. У меня в войске такого нет.
   — Есть, — возразил Оддбранд. — Это я.
   — Ты? — Торбранд даже привстал на скамье, снова сел и подался вперед. — Разве ты жрец?
   — Нет, я не жрец, — ответил Оддбранд. — Но я уже однажды ступал на Радужный Мост* и знаю дорогу к Одину. Я сумею это сделать.
   Торбранд посмотрел ему в глаза и вдруг вспомнил, как Оддбранд и Ингвильда попали сюда от Острого мыса. Взгляд его скользнул по мечу на поясе квитта с простым железным кольцом в рукояти. И молчание конунга сказало всем, что он согласен.
 
   На следующий день Ингвильду снова разбудил голос Хрефны.
   — Йомфру! Там пришел твой воспитатель… — сквозь дрёму услышала она, и тут же чья-то жесткая ладонь легла ей на лоб. Сон мигом растаял, и Ингвильда села на лежанке, жмурясь и моргая.
   — Оддбранд? — Она посмотрела на своего «воспитателя». — Уже… вечер или утро?
   Ингвильда помнила только то, что Оддбранд положил ладонь ей на лоб, сказал два-три слова, а потом она спала. Но когда это было? Сегодня, вчера или пять дней назад?
   — Уже миновал полдень, йомфру, — ответил он. — Ты проспала день, ночь и часть другого дня, а значит, набралась сил как следует. Лошади готовы — нам пора ехать.
   — А где Хродмар?
   — Хродмара ярла уже здесь нет. Конунг послал его с дружиной вперед, потому что корабли Стюрмира уже близко.
   — Они ушли сразу, как… — горячо начала Хрефна, но вдруг поймала стальной взгляд Оддбракда и осеклась. Это было странно — знахарка не отличалась чувствительностью и не боялась далее конунга. — А вообще ты хорошо сделала, йомфру, что столько проспала! — неожиданно закончила Хрефна.
   Ингвильда стало грустно и тревожно. Хродмар уехал, не простившись с ней, и вот опять только норны знают, когда они увидятся. Оддбранд мог бы разбудить ее и пораньше. И незачем было так крепко усыплять ее!
   А может, он и правильно сделал. Ингвильда не могла представить, как стала бы прощаться с Хродмаром. Оддбранд хорошо сделал, что избавил ее от этого. Если разлука неизбежна, то прощальные слезы не облегчат ее.
   Хрефна, отправляющаяся вместе с ней, уже приготовила все в дорогу, и Ингвильде осталось только одеться и поесть.
   На дворе усадьбы было заметно меньше народу — с передовым отрядом Хродмара ушло немало людей .
   — Не бойся за него, йомфру! — сказал ей Оддбранд, помогая сесть в седло. — Он останется жив и невредим. Мы выкупили у Одина его жизнь и удачу.
   — Как? — спросила Ингвильда, но Оддбранд уже отошел к своему коню.
   Торбранд дал им в провожатые самого Модольва Золотую Пряжку с сорока хирдманами, и Ингвильде было приятно снова увидеть его.
   — Все будет хорошо, Фрейя нарядов! — подбодрил он ее, разбирая поводья своего коня. — Я рад, что мне доверено отвезти тебя домой и познакомить с моей сестрой Стейнвёр. Вы хорошо поладите!
   Ингвильда улыбнулась в благодарность за такое доброе предсказанье, но тут жe испугалась: неужели она действительно уезжает с Квиттинга и никогда больше не увидит своей родной матери, Асольва, всех домочадцев? Но Оддбранд уже выезжал со двора, и лошадь Ингвильды пошла за ним. Боги не оставили ейни выбора, ни даже времени на то, чтобы все осмыслить.
   За воротами усадьбы ока увидела широкую равнину. Поскольку сюда она попала без памяти на руках у Оддбранда, то открывшийся вид берега был Ингвильде незнаком. Чуть в отдалении, на каменистом утесе над морем четко вырисовывался очерк могучего старого дуба. А на одной из толстых нижних ветвей висело что-то большое, вытянутое. Похожее на человека. Ингвкльда вздрогнула, ахнула, невольно натянула поводья.
   — Не смотри туда, йомфру! — сказал кто-то из хирдманов и потянул повод ее лошади вперед. — Жертвы Одину — не для твоих глаз.
   Лошадь шла вперед, а Ингвильда все смотрела, не в силах отвести глаз. Там, на дубу, раскачивалось под порывами морского ветра тело человека, пронзенное копьем. Лица отсюда не было видно, но ветер трепал длинные пряди светло-русых волос, и только эти волосы Ингвильда смогла узнать. И отвернулась, не в силах больше выдержать этого зрелища. В ней бушевали ужас, тоска, смятение. Она вспомнила свое видение. И теперь она знала, кого ждала участь жертвы.
   — Не хмурься, йомфру! — крикнул ей Оддбранд. — Он будет висеть так целых девять ночей, но зато Один принял нашу жертву! Он даст победу Торбранду конунгу и сохранит жизнь Хродмару ярлу! И твой отец теперь отомщен!
   Ингвильда ничего не ответила. Совершенной мести за отца она порадуется когда-нибудь потом, когда успокоится. А сейчас… Она ехала прочь от усадьбы Можжевельник и от дерева, ставшего Конем Ужаса для невольного всадника, и перед глазами ее стоял тот Вильмунд, которого она знала в детстве — ловкий, красивый, веселый и дружелюбный. Тот, которого больше нет и никогда уже не будет. Но тот Вильмунд погиб не теперь, а гораздо раньше — когда в него вцепился дракон честолюбия, который дает силу сильным, но отнимает ее у слабых. И Вильмунд оказался недостаточно силен для этой борьбы. А она сама? Ведь она знала, знала заранее почти все! Почему же она не помешала Вильмунду и тем самым не спасла?
   Опустив голову, Ингвильда смахивала слезы со щек, но они застилали глаза горьким туманом, не давали смотреть. Что такое знание? Это меч, зарытый в землю и ждущий сильной руки, которая оживит его. Для поступков, способных в этом мире хоть что-то изменить, знания недостаточно — нужна воля и сила. Себя саму Ингвильда ощущала сейчас безвольной и бессильной, тонкой былинкой в волнах, которую бурное море судьбы бросает то к надежде, то к отчаянию, то к радости, то к горю. Лишившись отца, потеряв дом и семью, а теперь и родину, она ощущала себя деревцем, выломанным из земли без корней.
   Впереди виднелась крепкая фигура Оддбранда — Сумасшедший Квитт, никогда никого не слушавший, кроме собственного сердца и совести, спокойно покачивался в седле, готовый ехать, если понадобится, хоть в Нифльхель, и уверенный, что и там не пропадет. Он провел Ингвильду через жуткое Ничто, а теперь вез ее в другой, новый дом, который отныне станет для нее родным и единственным. И при взгляде на него Ингвильда вдруг ощутила в душе какую-то униженную, умильную благодарность судьбе, которая не оставила ее без поддержки сильной руки.
 
   На дар ждут ответа — так говорил Властелин Битв. Ночью после принесения жертвы Торбранд конунг долго не мог заснуть. Ему вспоминался обряд, в голову лезли мысли, останется ли Властелин доволен их жертвой, чем и как отплатит за нее. И тут же всплывали откуда-то ненужные и неуместные сейчас воспоминания о собственных сыновьях, Тормунде и Торгейре. Тормунду уже сравнялось бы двенадцать лет — он непременно взял бы сына в поход, будь тот жив. А повернись судьба по-иному — его отроческое тело сейчас раскачивалось бы на дубу где-нибудь над морем, с копьем в сердце, а Стюрмир конунг ожидал бы ответа от бога войны и победы на свой дар.
   В усадьбе было тихо, только ка дворе и в сенях слышались шаги и негромкие разговоры дозорных. Покой полнился дыханием и посапыванием спящих хирдманов. От медленно дрожащих языков огня в очаге по стенам ходили тени, похожие на великанов.
   Торбранд перевернулся: жесткий, набитый свалявшейся шерстью валик, служивший подушкой, горбился посередине, и от этого было неудобно лежать. Под головой ощущалось что-то твердое. Запустив руку в изголовье, Торбранд вытащил что-то гладкое, холодное. Ах да! Сев на лежанке, он повертел в руках золотое обручье, искусно сделанное в виде свернувшегося дракона. Белые звездочки в глазах сверкали холодными бликами, словно покалывали крохотными стальными иголочками. Это обручье отдал конунгу Оддбранд, коротко сказав при этом: «Ему больше не надо»*. По этим словам Торбранд догадался, что обручье было снято с Вильмунда.. Другой обрадовался бы такому сокровищу, но Торбранд отчего-то усомнился. Золотой дракон был прекрасен, но в нем таилась угроза. Только глупый был бы рад наследству от такого неудачливого человека, как Вильмунд сын Стюрмира.
   «Повешу на ясень! — подумал Торбранд, вспомнив дерево в гриднице Аскегорда. — Где лошадка, там и уздечка». Эта мысль вдруг принесла ему облегчение — значит, боги одобрили ее. Снова засунув обручье под изголовье, конунг улегся поудобнее, закрыл глаза, стараясь заснуть.
   Вдруг в душном покое повеяло свежим прохладным ветерком — открылась дверь. Торбранд поднял веки. От порога к его лежанке неспешно шел высокий человек в сером плаще, в шапке, надвинутой низко на лоб и закрывающей один глаз. Торбранд снова приподнялся и сел. Он мгновенно узнал старика, хотя никогда прежде его не видел, и застыл, охваченный трепетом, волнением, радостью, благоговением, тревогой… Можно ли перечесть чувства, наполняющие смертного человека, пусть и конунга, при встрече с божеством? С самим Отцом Богов, Властителем Асгарда! Это и есть ответ ка жертву, то самое, чего он так напряженно ждал. Сбылось… Сумасшедший Квитт действительно умеет приносить жертвы! Торбранд чувствовал себя заключенным в какие-то невидимые оковы, но это было просто ощущение его человеческой слабости рядом с силой бога. Покой был полон этой силой, и она стояла в нем как неподвижный упругий ветер, так что дышать было трудно, но каждый вздох казался необычайно живительным. Спящие хирдманы невольно вдыхали силу будущих побед, и она растекалась по их жилам, чтобы потом в битве вдруг вскипеть и выплеснуться бурным потоком.