Страница:
Противники направились прямо к Монмартрскому рву. Когда они пришли, уже стемнело. Д'Артаньян вежливо попросил швейцарца уступить ему жилье и больше не возвращаться; тот отрицательно мотнул головой и обнажил шпагу.
— В таком случае вы будете ночевать здесь, — сказал д'Артаньян. — Это скверный ночлег, но я не виноват, вы его сами выбрали.
При этих словах он тоже обнажил шпагу и скрестил ее со шпагой противника.
Ему пришлось иметь дело с крепкой рукой, но его ловкость одолевала любую силу. Шпага швейцарца не сумела отразить шпаги мушкетера. Швейцарец был дважды ранен. Из-за холода он не сразу заметил раны, но потеря крови и вызванная ею слабость внезапно принудили его сесть на землю.
— Так! — сказал д'Артаньян. — Что я вам говорил? Вот вам и досталось, упрямая голова. Радуйтесь еще, если отделаетесь двумя неделями. Оставайтесь тут, я сейчас пришлю с лакеем ваши вещи. До свидания. Кстати, советую поселиться на улице Монторгейль, в «Кошке с клубком»: там отлично кормят, если только там еще прежняя хозяйка. Прощайте.
Очень довольный, он вернулся домой и в самом деле послал слугу отнести пожитки швейцарцу, который все сидел на том же месте, где оставил его д'Артаньян, и не мог прийти в себя от нахальства противника.
Слуга, хозяйка и весь дом преисполнились к д'Артаньяну таким благоговением, с каким отнеслись бы разве только к Геркулесу, если бы он снова явился на землю для свершения своих двенадцати подвигов.
Но, оставшись наедине с хозяйкой, д'Артаньян сказал ей:
— Теперь, прекрасная Мадлен, вам известно, чем отличается швейцарец от дворянина. Вы-то сами вели себя как трактирщица. Тем хуже для вас, так как из-за вашего поведения вы теряете мое уважение и своего постояльца. Я выгнал швейцарца, чтобы проучить вас, но жить я здесь не стану, я не квартирую у тех, кого презираю. Эй, малый, отнеси мой сундук в «Бочку Амура» на улицу Бурдоне. До свидания, сударыня.
Произнося эти слова, д'Артаньян был, вероятно, и величествен и трогателен. Хозяйка бросилась к его ногам, просила прощения и своей нежностью принудила его задержаться. Что сказать еще? Вертел крутился, огонь трещал, прекрасная Мадлен рыдала; д'Артаньян сразу почувствовал соединенное действие голода, холода и любви; он простил, а простив — остался.
Вот почему д'Артаньян жил на Тиктонской улице в гостинице «Козочка».
— В таком случае вы будете ночевать здесь, — сказал д'Артаньян. — Это скверный ночлег, но я не виноват, вы его сами выбрали.
При этих словах он тоже обнажил шпагу и скрестил ее со шпагой противника.
Ему пришлось иметь дело с крепкой рукой, но его ловкость одолевала любую силу. Шпага швейцарца не сумела отразить шпаги мушкетера. Швейцарец был дважды ранен. Из-за холода он не сразу заметил раны, но потеря крови и вызванная ею слабость внезапно принудили его сесть на землю.
— Так! — сказал д'Артаньян. — Что я вам говорил? Вот вам и досталось, упрямая голова. Радуйтесь еще, если отделаетесь двумя неделями. Оставайтесь тут, я сейчас пришлю с лакеем ваши вещи. До свидания. Кстати, советую поселиться на улице Монторгейль, в «Кошке с клубком»: там отлично кормят, если только там еще прежняя хозяйка. Прощайте.
Очень довольный, он вернулся домой и в самом деле послал слугу отнести пожитки швейцарцу, который все сидел на том же месте, где оставил его д'Артаньян, и не мог прийти в себя от нахальства противника.
Слуга, хозяйка и весь дом преисполнились к д'Артаньяну таким благоговением, с каким отнеслись бы разве только к Геркулесу, если бы он снова явился на землю для свершения своих двенадцати подвигов.
Но, оставшись наедине с хозяйкой, д'Артаньян сказал ей:
— Теперь, прекрасная Мадлен, вам известно, чем отличается швейцарец от дворянина. Вы-то сами вели себя как трактирщица. Тем хуже для вас, так как из-за вашего поведения вы теряете мое уважение и своего постояльца. Я выгнал швейцарца, чтобы проучить вас, но жить я здесь не стану, я не квартирую у тех, кого презираю. Эй, малый, отнеси мой сундук в «Бочку Амура» на улицу Бурдоне. До свидания, сударыня.
Произнося эти слова, д'Артаньян был, вероятно, и величествен и трогателен. Хозяйка бросилась к его ногам, просила прощения и своей нежностью принудила его задержаться. Что сказать еще? Вертел крутился, огонь трещал, прекрасная Мадлен рыдала; д'Артаньян сразу почувствовал соединенное действие голода, холода и любви; он простил, а простив — остался.
Вот почему д'Артаньян жил на Тиктонской улице в гостинице «Козочка».
Глава 7. Д'АРТАНЬЯН В ЗАТРУДНИТЕЛЬНОМ ПОЛОЖЕНИИ, НО ОДИН ИЗ НАШИХ СТАРЫХ ЗНАКОМЫХ ПРИХОДИТ ЕМУ НА ПОМОЩЬ
Итак, д'Артаньян в раздумье шел к себе домой, с удовольствием унося кошелек кардинала Мазарини и мечтая о прекрасном алмазе, который некогда принадлежал ему и теперь на мгновенье сверкнул перед ним на пальце первого министра.
«Если бы этот алмаз когда-нибудь снова попал мне в руки, — думал он, — я бы не сходя с места превратил его в деньги и купил маленькое поместье возле отцовского замка; замок этот довольно приятное обиталище, но не имеет при себе никаких угодий, кроме сада величиной с кладбище Избиенных Младенцев; затем я величественно дожидался бы, пока какая-нибудь богатая наследница, соблазненная моей внешностью, предложит мне вступить с ней в брак; потом у меня появилось бы три мальчугана: из первого я сделал бы важного барина вроде Атоса, из второго — храброго солдата вроде Портоса, а из третьего — изящного аббата вроде Арамиса. Право, это было бы куда лучше той жизни, какую я веду; но, на беду мою, господин де Мазарини жалкий скряга и не поступится этим алмазом в мою пользу».
Что сказал бы д'Артаньян, если бы знал, что королева вручила Мазарини алмаз для передачи ему!
Выйдя на Тиктонскую улицу, он застал там большое волнение; множество народу столпилось возле его дома.
— Ого, — сказал он, — уж не горит ли гостиница «Козочка» или не вернулся ли и впрямь муж прекрасной Мадлен?
Оказалось, ни то, ни другие; подойдя ближе, д'Артаньян увидел, что толпа собралась не перед его домом, а перед соседним. Раздавались крики, люди бегали с факелами, и при свете этих факелов д'Артаньян разглядел мундиры.
Он спросил, что случилось.
Ему ответили, что какой-то горожанин с дюжиной друзей напал на карету, ехавшую под конвоем кардинальской гвардии, но явилось подкрепление, и горожане обратились в бегство. Их предводитель скрылся в соседнем доме, и теперь этот дом обыскивают.
В молодости д'Артаньян непременно бросился бы туда, где были солдаты, и стал бы помогать им против горожан, но такой пыл давно уже остыл в нем; к тому же у него в кармане было сто пистолей, полученных от кардинала, и он не хотел подвергать их разным случайностям, вмешавшись в толпу.
Он пошел в гостиницу без дальнейших расспросов. Бывало, д'Артаньян всегда желал все знать; теперь он всякий раз считал, что знает уже достаточно.
Его встретила красотка Мадлен. Она его не ожидала, так как д'Артаньян сказал ей, что проведет ночь в Лувре, и обласкала его за это непредвиденное появление, которое пришлось тем более кстати, что она очень боялась смятения на улице и теперь не располагала швейцарцем для охраны.
Она хотела завязать с д'Артаньяном разговор, рассказать обо всем случившемся; но он велел подать ужин к себе в комнату и принести туда бутылку старого бургундского.
Прекрасная Мадлен была у него вышколена по-военному, — иначе говоря, исполняла все по первому знаку; а так как д'Артаньян на этот раз соблаговолил говорить, то его приказание было выполнено вдвое скорее обычного.
Д'Артаньян взял ключ и свечу и поднялся в свою комнату; чтобы не сокращать доходов хозяйки, он удовлетворился комнаткой в верхнем этаже.
Уважение, которое мы питаем к истине, вынуждает нас даже сказать, что эта комната помещалась под самой крышей и рядом с водосточным желобом.
Д'Артаньян удалялся в эту комнату, как Ахиллес в свой шатер, когда хотел наказать прекрасную Мадлен своим презрением.
Прежде всего он спрятал в старый шкафчик с новым замком свой мешок, содержимое которого он не собирался пересчитывать, чтобы узнать, какую оно составляет сумму; через минуту ему подали ужин и бутылку вина, он отпустил слугу, запер дверь и сел за стол.
Все это было сделано д'Артаньяном вовсе не для того, чтобы предаться размышлениям, как мог бы предположить читатель, — просто он считал, что только делая все по очереди — можно делать все хорошо. Он был голоден — он поужинал; потом лег спать.
Д'Артаньян не принадлежал к тем людям, которые полагают, что ночь добрая советчица: ночью Д'Артаньян спал. Наоборот, именно по утрам он бывал бодр, сообразителен, и ему приходили в голову самые лучшие решения. Размышлять по утрам он уже давно не имел повода, но спал ночью всегда.
На рассвете он проснулся, живо, по-военному, вскочил с постели и зашагал по комнате, соображая:
«В сорок третьем году, за полгода примерно до смерти кардинала, я получил письмо от Атоса. Где это было?.. Где же?.. Ах, это было при осаде Безансона. Помню, я сидел в траншее. Что он мне писал? Будто поселился в маленьком поместье, — да, именно так, в маленьком поместье. Но где? Я как раз дочитал до этих слов, когда порыв ветра унес письмо. Следовало мне тогда броситься за ним, хотя ветер нес его прямо в поле. Но молодость — большой недостаток… для того, кто уже не молод. Я дал моему письму улететь к испанцам, которым адрес Атоса был ни к чему, так что им следовало прислать мне письмо обратно. Итак, бросим думать об Атосе. Перейдем к Портосу…
Я получил от него письмо; он приглашал меня на большую охоту в своих поместьях в сентябре тысяча шестьсот сорок шестого года. К несчастью, я был тогда в Беарне по случаю смерти отца; письмо последовало за мной, но я уже уехал из Беарна, когда оно пришло. Тогда оно отправилось по моим следам и чуть не нагнало меня в Монмеди, опоздав всего на несколько дней. В апреле оно попало наконец в мои руки, но так как шел уже апрель тысяча шестьсот сорок седьмого года, а приглашение было на сентябрь тысяча шестьсот сорок шестого года, то я не мог им воспользоваться. Надо отыскать это письмо: оно должно лежать вместе с моими актами на именье».
Д'Артаньян открыл старый сундучок, стоявший в углу комнаты, наполненный пергаментами, относившимися к землям д'Артаньяна, которые уже с лишком двести лет как вышли из владения его предков, и вскрикнул от радости. Он узнал размашистый почерк Портоса, а под ним несколько строчек каракуль, начертанных сухой рукой его достойной супруги.
Д'Артаньян не стал терять времени попусту на перечитыванье письма, содержание которого он знал, а прямо обратился к адресу.
Адрес был: «Замок дю Валлон».
Портос и не подумал дать более точные указания. В своей надменности он думал, что весь свет должен знать замок, которому он дал свое имя.
— Проклятый хвастун! — воскликнул Д'Артаньян. — Он нисколько не переменился! А мне именно с него-то и следовало бы начать ввиду того, что он, унаследовав от Кокнара восемьсот тысяч ливров, не нуждается в деньгах. Эх, самого-то лучшего у меня и не будет! Атос так пил, что, наверное, совсем отупел. Что касается Арамиса, то он, конечно, погружен в свое благочестие.
Д'Артаньян еще раз взглянул на письмо. В нем была приписка, в которой значилось следующее:
«С этой же почтой пишу нашему достойному другу Арамису в его монастырь».
— В его монастырь? Отлично. Но какой монастырь? Их двести в одном Париже. И три тысячи во Франции. К тому же он, может быть, поступая в монастырь, в третий раз изменил свое имя? Ах, если бы я был силен в богословии, если б я мог только вспомнить предмет его тезисов, которые он так рьяно обсуждал в Кревкере с кюре из Мондидье и настоятелем иезуитского монастыря, я бы уже смекнул, какой доктрине он отдает предпочтение, и вывел бы отсюда, какому святому он мог себя посвятить. А не пойти ли мне к кардиналу и не спросить ли у него пропуск во всевозможные монастыри, даже женские? Это действительно мысль, и, может быть, туда-то он и удалился, как Ахиллес. Да, но это значит с самого начала признаться в своем бессилии и с первого шага уронить себя во мнении кардинала. Сановники бывают довольны только тогда, когда ради них делают невозможное. «Будь это вещь возможная, — говорят они нам, — я бы и сам это сделал». И сановники правы. Но не будем торопиться и разберемся толком. От него я тоже получил письмо, от милого друга, и он даже просил меня оказать ему какую-то услугу, что я и выполнил. Да. Но куда же я девал это письмо?
Подумав немного, д'Артаньян подошел к вешалке, где висело его старое платье, и стал искать свой камзол 1648 года, а так как наш д'Артаньян был парень аккуратный, то камзол оказался на крючке. Порывшись в карманах, он вытащил бумажку: это было письмо Арамиса.
На этот раз даже не было прибавлено: «до свидания».
Д'Артаньян пытался припомнить события: он отправился на поединок, встретил там указанного противника, имени которого он так и не узнал, ловко проткнул ему шпагой руку и подошел к Арамису, который, окончив уже свое дело, вышел к нему навстречу из-под третьего фонаря.
— Готово, — сказал Арамис. — Кажется, я убил наглеца. Ну, милый друг, если вам встретится надобность во мне, вы знаете — я вам всецело предан.
И, пожав ему руку, Арамис исчез под аркой.
Выходило, что Д'Артаньян знал о местопребывании Арамиса столько же, сколько и о местопребывании Атоса и Портоса, и дело начинало казаться ему очень затруднительным, как вдруг ему послышалось, будто в его комнате разбили стекло.
Он сейчас же вспомнил о своем мешке и бросился к шкафчику. Он не ошибся: в ту минуту, как он входил в комнату, какой-то человек влезал в окно.
— А, негодяй! — закричал д'Артаньян, приняв его за вора и хватаясь за шпагу.
— Сударь! — взмолился этот человек. — Ради бога, вложите шпагу в ножны и не убивайте меня, не выслушав. Я не вор, вовсе нет! Я честный и зажиточный буржуа, у меня собственный дом. Меня зовут… Ай! Может ли быть? Нет, я не ошибаюсь, вы господин д'Артаньян.
— Это ты, Планше? — вскричал лейтенант.
— К вашим услугам, — ответил Планше, сияя, — если только я еще гожусь.
— Может быть, — сказал д'Артаньян. — Но какого черта ты лазишь в семь часов утра по крышам, да еще в январе месяце?
— Сударь, — сказал Планше, — надо вам знать… хотя, в сущности, вам, пожалуй, этого и знать не надо.
— Что такое? — переспросил д'Артаньян. — Но сперва прикрой окно полотенцем и задерни занавеску.
Планше повиновался.
— Ну, говори же! — сказал д'Артаньян, когда тот исполнил приказание.
— Сударь, скажите прежде всего, — спросил осторожно Планше, — в каких вы отношениях с господином до Рошфором?
— В превосходных! Еще бы! Он теперь один из моих лучших друзей!
— А! Ну тем лучше!
— Но что общего имеет Рошфор с подобным способом входить в комнату?
— Видите ли, сударь… Прежде всего нужно вам сказать, что господин де Рошфор в…
Планше замялся.
— Черт возьми, — сказал д'Артаньян. — Я отлично знаю, что он в Бастилии.
— То есть он был там, — ответил Планше.
— Как так был? — вскричал д'Артаньян. — Неужели ему посчастливилось бежать?
— Ах, сударь, — вскричал, в свою очередь, Планше, — если это, по-вашему, счастье, то все обстоит благополучно. В таком случае нужно вам сказать, что вчера, по-видимому, за господином де Рошфором присылали в Бастилию…
— Черт! Я это отлично знаю, потому что сам ездил за ним.
— Но, на его счастье, не вы отвозили его обратно; потому что, если бы я узнал вас среди конвойных, то поверьте, сударь, что я слишком уважаю вас, чтобы…
— Да кончай же, скотина! Что такое случилось?
— А вот что. Случилось, что на Скобяной улице, когда карета господина де Рошфора пробиралась сквозь толпу народа и конвойные разгоняли граждан, поднялся ропот, арестант подумал, что настал удобный момент, сказал свое имя и стал звать на помощь. Я был тут же, услышал имя графа де Рошфора, вспомнил, что он сделал меня сержантом Пьемонтского полка, и закричал, что этот узник — друг герцога Бофора. Тут все сбежались, остановили лошадей, оттеснили конвой. Я успел отворить дверцу, Рошфор выскочил из кареты и скрылся в толпе. К несчастью, в эту минуту проходил патруль, присоединился к конвойным, и они бросились на нас. Я отступил к Тиктонской улице, они за мной, я вбежал в соседний дом, его оцепили, обыскали, но напрасно — я нашел в пятом этаже одну сочувствующую нам особу, которая спрятала меня под двумя матрацами. Я всю ночь или около того оставался в своем тайнике и, подумав, что вечером могут возобновить поиски, на рассвете спустился по водосточной трубе, чтобы отыскать сначала вход, а потом и выход в каком-нибудь доме, который бы не был оцеплен. Вот моя история, и, честное слово, сударь, я буду в отчаянии, если она вам не по вкусу.
— Нет, напротив, — сказал д'Артаньян, — право же, я очень рад, что Рошфор на свободе. Но ты понимаешь, что, попадись ты теперь в руки королевских солдат, тебя без пощады повесят?
— Как не понимать? Черт возьми! — воскликнул Планше. — Именно это меня и беспокоит, и вот почему я так обрадовался, что нашел вас; ведь если вы захотите меня спрятать, то никто этого не сделает лучше вашего.
— Да, — сказал д'Артаньян. — Я, пожалуй, не против, хоть и рискую ни много ни мало, как моим чином, если только дознаются, что я укрываю мятежника.
— Ах, сударь, вы же знаете, что я рискнул бы для вас жизнью.
— Ты можешь даже прибавить, что не раз рисковал ею, Планше. Я забываю только то, что хочу забыть. Ну а об этом я хочу помнить. Садись же и стой спокойно; я вижу, ты весьма выразительно поглядываешь на остатки моего ужина.
— Да, сударь, потому что буфет соседки оказался небогат сытными вещами, и я с полудня съел всего лишь кусок хлеба с вареньем. Хоть я и не презираю сладостей, когда они подаются вовремя и к месту, ужин показался мне все же чересчур легким.
— Бедняга! — сказал д'Артаньян. — Ну, ешь, ешь!
— Ах, сударь, вы мне вторично спасаете жизнь.
Планше уселся за стол и принялся уписывать за обе щеки, как в доброе старое время, на улице Могильщиков.
Д'Артаньян прохаживался взад и вперед по комнате, Придумывая, какую бы пользу можно было извлечь из Планше в данных обстоятельствах. Тем временем Планше добросовестно трудился, чтобы наверстать упущенное время.
Наконец он испустил тот удовлетворенный вздох голодного человека, который свидетельствует, что, заложив прочный фундамент, он собирается сделать маленькую передышку.
— Ну, — сказал д'Артаньян, полагавший, что настало время приступить к допросу, — начнем по порядку: известно ли тебе, где Атос?
— Нет, сударь, — ответил Планше.
— Черт! Известно ли тебе, где Портос?
— Тоже пет.
— Черт! Черт! А Арамис?
— Ни малейшего понятия.
— Черт! Черт! Черт!
— Но, — сказал Планше лукаво, — мне известно, где находится Базен.
— Как! Ты знаешь, где Базен?
— Да, сударь.
— Где же он?
— В соборе Богоматери.
— А что он делает в соборе Богоматери?
— Он там причетник.
— Базен причетник в соборе Богоматери! Ты в этом уверен?
— Вполне уверен. Я его сам видел и говорил с ним.
— Он, наверное, знает, где его господин!
— Разумеется.
Д'Артаньян подумал, потом взял плащ и шпагу и направился к двери.
— Сударь, — жалобно сказал Планше. — Неужели вы меня покинете? Подумайте, мне ведь больше не на кого надеяться.
— Но здесь не станут тебя искать, — сказал д'Артаньян.
— А если сюда кто войдет? — сказал осторожный Планше. — Никто не видел, как я вошел, и ваши домашние примут меня за вора.
— Это правда, — сказал д'Артаньян. — Слушай, знаешь ты какое-нибудь провинциальное наречие?
— Лучше того, сударь, я знаю целый язык, — сказал Планше, — я говорю по-фламандски.
— Где ты, черт возьми, выучился ему?
— В Артуа, где я сражался два года. Слушайте: «Goeden morgen, myn heer! Ik ben begeeray te weeten the ge sond hects omstand».
— Что это значит?
— «Добрый день, сударь, позвольте осведомиться о состоянии вашего здоровья».
— И это называется язык! — сказал д'Артаньян. — Но все равно, это очень кстати.
Он подошел к двери, кликнул слугу и приказал позвать прекрасную Мадлен.
— Что вы делаете, сударь, — вскричал Планше, — вы хотите доверить тайну женщине!
— Будь покоен, она не проговорится.
В эту минуту явилась хозяйка. Она вбежала с радостным лицом, надеясь застать д'Артаньяна одного, но, заметив Планше, с удивлением отступила.
— Милая хозяюшка, — сказал д'Артаньян, — рекомендую вам вашего брата, только что приехавшего из Фландрии; я его беру к себе на несколько дней на службу.
— Моего брата! — сказала ошеломленная хозяйка.
— Поздоровайтесь же со своей сестрой, master Петер.
— Wilkom, zuster! — сказал Планше.
— Goeden day, hroer![5]— ответила удивленная хозяйка.
— Вот в чем дело, — сказал д'Артаньян, — этот человек ваш брат, которого вы, может быть, и не знаете, но зато знаю я; он приехал из Амстердама; я сейчас уйду, а вы должны его одеть; когда я вернусь, примерно через час, вы мне его представите, и по вашей рекомендации, хотя он не знает ни слова по-французски, я возьму его к себе в услужение, так как ни в чем не могу вам отказать. Понимаете?
— Вернее, я догадываюсь, чего вы желаете, и этого с меня достаточно, — сказала Мадлен.
— Вы чудная женщина, хозяюшка, и я полагаюсь на вас.
Сказав это, д'Артаньян подмигнул Планше и отправился в собор Богоматери.
«Если бы этот алмаз когда-нибудь снова попал мне в руки, — думал он, — я бы не сходя с места превратил его в деньги и купил маленькое поместье возле отцовского замка; замок этот довольно приятное обиталище, но не имеет при себе никаких угодий, кроме сада величиной с кладбище Избиенных Младенцев; затем я величественно дожидался бы, пока какая-нибудь богатая наследница, соблазненная моей внешностью, предложит мне вступить с ней в брак; потом у меня появилось бы три мальчугана: из первого я сделал бы важного барина вроде Атоса, из второго — храброго солдата вроде Портоса, а из третьего — изящного аббата вроде Арамиса. Право, это было бы куда лучше той жизни, какую я веду; но, на беду мою, господин де Мазарини жалкий скряга и не поступится этим алмазом в мою пользу».
Что сказал бы д'Артаньян, если бы знал, что королева вручила Мазарини алмаз для передачи ему!
Выйдя на Тиктонскую улицу, он застал там большое волнение; множество народу столпилось возле его дома.
— Ого, — сказал он, — уж не горит ли гостиница «Козочка» или не вернулся ли и впрямь муж прекрасной Мадлен?
Оказалось, ни то, ни другие; подойдя ближе, д'Артаньян увидел, что толпа собралась не перед его домом, а перед соседним. Раздавались крики, люди бегали с факелами, и при свете этих факелов д'Артаньян разглядел мундиры.
Он спросил, что случилось.
Ему ответили, что какой-то горожанин с дюжиной друзей напал на карету, ехавшую под конвоем кардинальской гвардии, но явилось подкрепление, и горожане обратились в бегство. Их предводитель скрылся в соседнем доме, и теперь этот дом обыскивают.
В молодости д'Артаньян непременно бросился бы туда, где были солдаты, и стал бы помогать им против горожан, но такой пыл давно уже остыл в нем; к тому же у него в кармане было сто пистолей, полученных от кардинала, и он не хотел подвергать их разным случайностям, вмешавшись в толпу.
Он пошел в гостиницу без дальнейших расспросов. Бывало, д'Артаньян всегда желал все знать; теперь он всякий раз считал, что знает уже достаточно.
Его встретила красотка Мадлен. Она его не ожидала, так как д'Артаньян сказал ей, что проведет ночь в Лувре, и обласкала его за это непредвиденное появление, которое пришлось тем более кстати, что она очень боялась смятения на улице и теперь не располагала швейцарцем для охраны.
Она хотела завязать с д'Артаньяном разговор, рассказать обо всем случившемся; но он велел подать ужин к себе в комнату и принести туда бутылку старого бургундского.
Прекрасная Мадлен была у него вышколена по-военному, — иначе говоря, исполняла все по первому знаку; а так как д'Артаньян на этот раз соблаговолил говорить, то его приказание было выполнено вдвое скорее обычного.
Д'Артаньян взял ключ и свечу и поднялся в свою комнату; чтобы не сокращать доходов хозяйки, он удовлетворился комнаткой в верхнем этаже.
Уважение, которое мы питаем к истине, вынуждает нас даже сказать, что эта комната помещалась под самой крышей и рядом с водосточным желобом.
Д'Артаньян удалялся в эту комнату, как Ахиллес в свой шатер, когда хотел наказать прекрасную Мадлен своим презрением.
Прежде всего он спрятал в старый шкафчик с новым замком свой мешок, содержимое которого он не собирался пересчитывать, чтобы узнать, какую оно составляет сумму; через минуту ему подали ужин и бутылку вина, он отпустил слугу, запер дверь и сел за стол.
Все это было сделано д'Артаньяном вовсе не для того, чтобы предаться размышлениям, как мог бы предположить читатель, — просто он считал, что только делая все по очереди — можно делать все хорошо. Он был голоден — он поужинал; потом лег спать.
Д'Артаньян не принадлежал к тем людям, которые полагают, что ночь добрая советчица: ночью Д'Артаньян спал. Наоборот, именно по утрам он бывал бодр, сообразителен, и ему приходили в голову самые лучшие решения. Размышлять по утрам он уже давно не имел повода, но спал ночью всегда.
На рассвете он проснулся, живо, по-военному, вскочил с постели и зашагал по комнате, соображая:
«В сорок третьем году, за полгода примерно до смерти кардинала, я получил письмо от Атоса. Где это было?.. Где же?.. Ах, это было при осаде Безансона. Помню, я сидел в траншее. Что он мне писал? Будто поселился в маленьком поместье, — да, именно так, в маленьком поместье. Но где? Я как раз дочитал до этих слов, когда порыв ветра унес письмо. Следовало мне тогда броситься за ним, хотя ветер нес его прямо в поле. Но молодость — большой недостаток… для того, кто уже не молод. Я дал моему письму улететь к испанцам, которым адрес Атоса был ни к чему, так что им следовало прислать мне письмо обратно. Итак, бросим думать об Атосе. Перейдем к Портосу…
Я получил от него письмо; он приглашал меня на большую охоту в своих поместьях в сентябре тысяча шестьсот сорок шестого года. К несчастью, я был тогда в Беарне по случаю смерти отца; письмо последовало за мной, но я уже уехал из Беарна, когда оно пришло. Тогда оно отправилось по моим следам и чуть не нагнало меня в Монмеди, опоздав всего на несколько дней. В апреле оно попало наконец в мои руки, но так как шел уже апрель тысяча шестьсот сорок седьмого года, а приглашение было на сентябрь тысяча шестьсот сорок шестого года, то я не мог им воспользоваться. Надо отыскать это письмо: оно должно лежать вместе с моими актами на именье».
Д'Артаньян открыл старый сундучок, стоявший в углу комнаты, наполненный пергаментами, относившимися к землям д'Артаньяна, которые уже с лишком двести лет как вышли из владения его предков, и вскрикнул от радости. Он узнал размашистый почерк Портоса, а под ним несколько строчек каракуль, начертанных сухой рукой его достойной супруги.
Д'Артаньян не стал терять времени попусту на перечитыванье письма, содержание которого он знал, а прямо обратился к адресу.
Адрес был: «Замок дю Валлон».
Портос и не подумал дать более точные указания. В своей надменности он думал, что весь свет должен знать замок, которому он дал свое имя.
— Проклятый хвастун! — воскликнул Д'Артаньян. — Он нисколько не переменился! А мне именно с него-то и следовало бы начать ввиду того, что он, унаследовав от Кокнара восемьсот тысяч ливров, не нуждается в деньгах. Эх, самого-то лучшего у меня и не будет! Атос так пил, что, наверное, совсем отупел. Что касается Арамиса, то он, конечно, погружен в свое благочестие.
Д'Артаньян еще раз взглянул на письмо. В нем была приписка, в которой значилось следующее:
«С этой же почтой пишу нашему достойному другу Арамису в его монастырь».
— В его монастырь? Отлично. Но какой монастырь? Их двести в одном Париже. И три тысячи во Франции. К тому же он, может быть, поступая в монастырь, в третий раз изменил свое имя? Ах, если бы я был силен в богословии, если б я мог только вспомнить предмет его тезисов, которые он так рьяно обсуждал в Кревкере с кюре из Мондидье и настоятелем иезуитского монастыря, я бы уже смекнул, какой доктрине он отдает предпочтение, и вывел бы отсюда, какому святому он мог себя посвятить. А не пойти ли мне к кардиналу и не спросить ли у него пропуск во всевозможные монастыри, даже женские? Это действительно мысль, и, может быть, туда-то он и удалился, как Ахиллес. Да, но это значит с самого начала признаться в своем бессилии и с первого шага уронить себя во мнении кардинала. Сановники бывают довольны только тогда, когда ради них делают невозможное. «Будь это вещь возможная, — говорят они нам, — я бы и сам это сделал». И сановники правы. Но не будем торопиться и разберемся толком. От него я тоже получил письмо, от милого друга, и он даже просил меня оказать ему какую-то услугу, что я и выполнил. Да. Но куда же я девал это письмо?
Подумав немного, д'Артаньян подошел к вешалке, где висело его старое платье, и стал искать свой камзол 1648 года, а так как наш д'Артаньян был парень аккуратный, то камзол оказался на крючке. Порывшись в карманах, он вытащил бумажку: это было письмо Арамиса.
«Господин д'Артаньян, — писал Арамис, — извещаю вас, что я поссорился с одним дворянином, который назначил поединок сегодня вечером на Королевской площади; так как я — духовное лицо и это дело может повредить мне, если я сообщу о ном кому-нибудь другому, а не такому верному другу, как вы, то я прошу вас быть моим секундантом.
Войдите на площадь с новой улицы Святой Екатерины и под вторым фонарем вы встретите вашего противника. Я с моим буду под третьим.
Ваш Арамис»
На этот раз даже не было прибавлено: «до свидания».
Д'Артаньян пытался припомнить события: он отправился на поединок, встретил там указанного противника, имени которого он так и не узнал, ловко проткнул ему шпагой руку и подошел к Арамису, который, окончив уже свое дело, вышел к нему навстречу из-под третьего фонаря.
— Готово, — сказал Арамис. — Кажется, я убил наглеца. Ну, милый друг, если вам встретится надобность во мне, вы знаете — я вам всецело предан.
И, пожав ему руку, Арамис исчез под аркой.
Выходило, что Д'Артаньян знал о местопребывании Арамиса столько же, сколько и о местопребывании Атоса и Портоса, и дело начинало казаться ему очень затруднительным, как вдруг ему послышалось, будто в его комнате разбили стекло.
Он сейчас же вспомнил о своем мешке и бросился к шкафчику. Он не ошибся: в ту минуту, как он входил в комнату, какой-то человек влезал в окно.
— А, негодяй! — закричал д'Артаньян, приняв его за вора и хватаясь за шпагу.
— Сударь! — взмолился этот человек. — Ради бога, вложите шпагу в ножны и не убивайте меня, не выслушав. Я не вор, вовсе нет! Я честный и зажиточный буржуа, у меня собственный дом. Меня зовут… Ай! Может ли быть? Нет, я не ошибаюсь, вы господин д'Артаньян.
— Это ты, Планше? — вскричал лейтенант.
— К вашим услугам, — ответил Планше, сияя, — если только я еще гожусь.
— Может быть, — сказал д'Артаньян. — Но какого черта ты лазишь в семь часов утра по крышам, да еще в январе месяце?
— Сударь, — сказал Планше, — надо вам знать… хотя, в сущности, вам, пожалуй, этого и знать не надо.
— Что такое? — переспросил д'Артаньян. — Но сперва прикрой окно полотенцем и задерни занавеску.
Планше повиновался.
— Ну, говори же! — сказал д'Артаньян, когда тот исполнил приказание.
— Сударь, скажите прежде всего, — спросил осторожно Планше, — в каких вы отношениях с господином до Рошфором?
— В превосходных! Еще бы! Он теперь один из моих лучших друзей!
— А! Ну тем лучше!
— Но что общего имеет Рошфор с подобным способом входить в комнату?
— Видите ли, сударь… Прежде всего нужно вам сказать, что господин де Рошфор в…
Планше замялся.
— Черт возьми, — сказал д'Артаньян. — Я отлично знаю, что он в Бастилии.
— То есть он был там, — ответил Планше.
— Как так был? — вскричал д'Артаньян. — Неужели ему посчастливилось бежать?
— Ах, сударь, — вскричал, в свою очередь, Планше, — если это, по-вашему, счастье, то все обстоит благополучно. В таком случае нужно вам сказать, что вчера, по-видимому, за господином де Рошфором присылали в Бастилию…
— Черт! Я это отлично знаю, потому что сам ездил за ним.
— Но, на его счастье, не вы отвозили его обратно; потому что, если бы я узнал вас среди конвойных, то поверьте, сударь, что я слишком уважаю вас, чтобы…
— Да кончай же, скотина! Что такое случилось?
— А вот что. Случилось, что на Скобяной улице, когда карета господина де Рошфора пробиралась сквозь толпу народа и конвойные разгоняли граждан, поднялся ропот, арестант подумал, что настал удобный момент, сказал свое имя и стал звать на помощь. Я был тут же, услышал имя графа де Рошфора, вспомнил, что он сделал меня сержантом Пьемонтского полка, и закричал, что этот узник — друг герцога Бофора. Тут все сбежались, остановили лошадей, оттеснили конвой. Я успел отворить дверцу, Рошфор выскочил из кареты и скрылся в толпе. К несчастью, в эту минуту проходил патруль, присоединился к конвойным, и они бросились на нас. Я отступил к Тиктонской улице, они за мной, я вбежал в соседний дом, его оцепили, обыскали, но напрасно — я нашел в пятом этаже одну сочувствующую нам особу, которая спрятала меня под двумя матрацами. Я всю ночь или около того оставался в своем тайнике и, подумав, что вечером могут возобновить поиски, на рассвете спустился по водосточной трубе, чтобы отыскать сначала вход, а потом и выход в каком-нибудь доме, который бы не был оцеплен. Вот моя история, и, честное слово, сударь, я буду в отчаянии, если она вам не по вкусу.
— Нет, напротив, — сказал д'Артаньян, — право же, я очень рад, что Рошфор на свободе. Но ты понимаешь, что, попадись ты теперь в руки королевских солдат, тебя без пощады повесят?
— Как не понимать? Черт возьми! — воскликнул Планше. — Именно это меня и беспокоит, и вот почему я так обрадовался, что нашел вас; ведь если вы захотите меня спрятать, то никто этого не сделает лучше вашего.
— Да, — сказал д'Артаньян. — Я, пожалуй, не против, хоть и рискую ни много ни мало, как моим чином, если только дознаются, что я укрываю мятежника.
— Ах, сударь, вы же знаете, что я рискнул бы для вас жизнью.
— Ты можешь даже прибавить, что не раз рисковал ею, Планше. Я забываю только то, что хочу забыть. Ну а об этом я хочу помнить. Садись же и стой спокойно; я вижу, ты весьма выразительно поглядываешь на остатки моего ужина.
— Да, сударь, потому что буфет соседки оказался небогат сытными вещами, и я с полудня съел всего лишь кусок хлеба с вареньем. Хоть я и не презираю сладостей, когда они подаются вовремя и к месту, ужин показался мне все же чересчур легким.
— Бедняга! — сказал д'Артаньян. — Ну, ешь, ешь!
— Ах, сударь, вы мне вторично спасаете жизнь.
Планше уселся за стол и принялся уписывать за обе щеки, как в доброе старое время, на улице Могильщиков.
Д'Артаньян прохаживался взад и вперед по комнате, Придумывая, какую бы пользу можно было извлечь из Планше в данных обстоятельствах. Тем временем Планше добросовестно трудился, чтобы наверстать упущенное время.
Наконец он испустил тот удовлетворенный вздох голодного человека, который свидетельствует, что, заложив прочный фундамент, он собирается сделать маленькую передышку.
— Ну, — сказал д'Артаньян, полагавший, что настало время приступить к допросу, — начнем по порядку: известно ли тебе, где Атос?
— Нет, сударь, — ответил Планше.
— Черт! Известно ли тебе, где Портос?
— Тоже пет.
— Черт! Черт! А Арамис?
— Ни малейшего понятия.
— Черт! Черт! Черт!
— Но, — сказал Планше лукаво, — мне известно, где находится Базен.
— Как! Ты знаешь, где Базен?
— Да, сударь.
— Где же он?
— В соборе Богоматери.
— А что он делает в соборе Богоматери?
— Он там причетник.
— Базен причетник в соборе Богоматери! Ты в этом уверен?
— Вполне уверен. Я его сам видел и говорил с ним.
— Он, наверное, знает, где его господин!
— Разумеется.
Д'Артаньян подумал, потом взял плащ и шпагу и направился к двери.
— Сударь, — жалобно сказал Планше. — Неужели вы меня покинете? Подумайте, мне ведь больше не на кого надеяться.
— Но здесь не станут тебя искать, — сказал д'Артаньян.
— А если сюда кто войдет? — сказал осторожный Планше. — Никто не видел, как я вошел, и ваши домашние примут меня за вора.
— Это правда, — сказал д'Артаньян. — Слушай, знаешь ты какое-нибудь провинциальное наречие?
— Лучше того, сударь, я знаю целый язык, — сказал Планше, — я говорю по-фламандски.
— Где ты, черт возьми, выучился ему?
— В Артуа, где я сражался два года. Слушайте: «Goeden morgen, myn heer! Ik ben begeeray te weeten the ge sond hects omstand».
— Что это значит?
— «Добрый день, сударь, позвольте осведомиться о состоянии вашего здоровья».
— И это называется язык! — сказал д'Артаньян. — Но все равно, это очень кстати.
Он подошел к двери, кликнул слугу и приказал позвать прекрасную Мадлен.
— Что вы делаете, сударь, — вскричал Планше, — вы хотите доверить тайну женщине!
— Будь покоен, она не проговорится.
В эту минуту явилась хозяйка. Она вбежала с радостным лицом, надеясь застать д'Артаньяна одного, но, заметив Планше, с удивлением отступила.
— Милая хозяюшка, — сказал д'Артаньян, — рекомендую вам вашего брата, только что приехавшего из Фландрии; я его беру к себе на несколько дней на службу.
— Моего брата! — сказала ошеломленная хозяйка.
— Поздоровайтесь же со своей сестрой, master Петер.
— Wilkom, zuster! — сказал Планше.
— Goeden day, hroer![5]— ответила удивленная хозяйка.
— Вот в чем дело, — сказал д'Артаньян, — этот человек ваш брат, которого вы, может быть, и не знаете, но зато знаю я; он приехал из Амстердама; я сейчас уйду, а вы должны его одеть; когда я вернусь, примерно через час, вы мне его представите, и по вашей рекомендации, хотя он не знает ни слова по-французски, я возьму его к себе в услужение, так как ни в чем не могу вам отказать. Понимаете?
— Вернее, я догадываюсь, чего вы желаете, и этого с меня достаточно, — сказала Мадлен.
— Вы чудная женщина, хозяюшка, и я полагаюсь на вас.
Сказав это, д'Артаньян подмигнул Планше и отправился в собор Богоматери.
Глава 8. О РАЗЛИЧНОМ ДЕЙСТВИИ, КАКОЕ ПОЛУПИСТОЛЬ МОЖЕТ ИМЕТЬ НА ПРИЧЕТНИКА И НА СЛУГУ
Д'Артаньян шел по Новому мосту, радуясь, что снова обрел Планше. Ведь как ни был он полезен доброму малому, но Планше был ему самому гораздо полезней. В самом деле, ничто не могло быть ему приятнее в эту минуту, как иметь в своем распоряжении храброго и сметливого лакея. Правда, по всей вероятности, Планше недолго будет служить ему; но, возвратясь к своему делу на улице Менял, Планше будет считать себя обязанным д'Артаньяну за то, что тот, скрыв его у себя, спас ему жизнь, а д'Артаньяну было очень на руку иметь связи в среде горожан в то время, когда они собирались начать войну с двором. У него будет свой человек во вражеском лагере. А такой умница, как д'Артаньян, умел всякую мелочь обратить себе во благо.
В таком настроении, весьма довольный судьбой и самим собой, д'Артаньян подошел к собору Богоматери.
Он поднялся на паперть, вошел в храм и спросил у ключаря, подметавшего часовню, не знает ли он г-на Базена.
— Господина Базена, причетника? — спросил ключник.
— Его самого.
— Он прислуживает за обедней, в приделе Богоцы.
Д'Артаньян вздрогнул от радости. Несмотря на слова Планше, ему не верилось, что он найдет Базена; по теперь, поймав один конец нити, он мог ручаться, что доберется и до другого.
Он опустился на колени, лицом к этому приделу, чтобы не терять Базена из виду. По счастью, служилась краткая обедня, она должна была скоро кончиться. Д'Артаньян, перезабывший все молитвы и не позаботившийся захватить с собой молитвенник, стал на досуге наблюдать Базена.
Вид Базена в новой одежде был, можно сказать, столь же величественный, сколь и блаженный. Сразу видно было, что он достиг или почти достиг предела своих желаний и что палочка для зажигания свеч, оправленная в серебро, которую он держал в руке, казалась ему столь же почетной, как маршальский жезл, который Конде бросил, а может быть, и не бросал, в неприятельские ряды во время битвы под Фрейбургом.
Даже физически он преобразился, если можно так выразиться, совершенно под стать одежде. Все его тело округлилось и приобрело нечто поповское.
Все угловатости на его лице как будто сгладились. Нос у него был все тот же, но он тонул в круглых щеках; подбородок незаметно переходил в шею; глаза заплыли, не то что от жира, а от какой-то одутловатости; волосы, подстриженные по-церковному, под скобку, закрывали лоб до самых бровей.
Заметим кстати, что лоб Базена, даже совсем открытый, никогда не превышал полутора дюймов в вышину.
В ту минуту как Д'Артаньян кончил свой осмотр, кончилась и обедня.
Священник произнес «аминь» и удалился, благословив молящихся, которые, к удивлению д'Артаньяна, все преклонили колена. Он перестал удивляться, узнав в священнослужителе самого коадъютора, знаменитого Жана-Франсуа де Гонди, который уже в это время, предчувствуя свою будущую роль, создавал себе популярность щедрой раздачей милостыни. Для того чтобы увеличить эту популярность, он и служил иногда ранние обедни, на которые обычно приходит только простой люд.
Д'Артаньян, как и все, опустился на колени, принял причитающееся на его долю благословение, перекрестился, но в ту минуту, когда мимо него, с возведенными к небу очами, проходил Базен, скромно замыкавший шествие, д'Артаньян схватил его за полу; Базен опустил глаза и отскочил назад, словно увидал змею.
— Господин Д'Артаньян! — воскликнул он. — Vade retro, Satanasi[6].
—Отлично, милый Базен, — ответил, смеясь, офицер, — вот как вы встречаете старого друга.
— Сударь, — ответил Базен, — истинные друзья христианина те, кто споспешествует спасению, а не те, кто отвращает от него.
— Я вас не понимаю, Базен, — сказал Д'Артаньян, — я не вижу, как я могу служить камнем преткновения на вашем пути к спасению.
— Вы забываете, — ответил Базен, — что пытались навсегда закрыть к нему путь для моего бедного господина; из-за вас он губил свою душу, служа в мушкетерах, хотя чувствовал пламенное призвание к церкви.
— Мой милый Базен, — возразил Д'Артаньян, — вы должны были бы понять уже по месту, где меня видите, что я очень переменился: с годами становишься разумнее. И так как я не сомневаюсь, что ваш господин спасает свою душу, то я хочу узнать от вас, где он находится, чтобы он своими советами помог и моему спасению.
— Скажите лучше — чтобы вновь увлечь его в мир? По счастью, я не знаю, где он, так как, находясь в святом месте, я никогда не решился бы солгать.
— Как! — воскликнул Д'Артаньян, совершенно разочарованный. — Вы не знаете, где Арамис?
— Прежде всего, — сказал Базен, — Арамис — это имя погибели. Если прочесть Арамис навыворот, получится Симара, имя одного из злых духов, и, по счастию, мой господин навсегда бросил это имя.
— Хорошо, — сказал Д'Артаньян, решившись перетерпеть все, — я ищу не Арамиса, а аббата д'Эрбле. Ну же, мой милый Базен, скажите мне, где он.
— Разве вы не слыхали, господин Д'Артаньян, как я ответил вам, что не знаю этого?
— Слышал, конечно; но я отвечу вам, что это невозможно.
— Тем не менее это правда, сударь, чистая правда, как перед богом…
Д'Артаньян хорошо видел, что ничего не вытянет из Базена; ясно было Базен лжет, но по тому, с каким: жаром и упорством он лгал, можно было легко предвидеть, что он от своего не отступится.
— Хорошо, — сказал д'Артаньян. — Так как вы не знаете, где живет ваш барин, не будем больше говорить о нем и расстанемся друзьями; вот вам полпистоля, выпейте за мое здоровье.
В таком настроении, весьма довольный судьбой и самим собой, д'Артаньян подошел к собору Богоматери.
Он поднялся на паперть, вошел в храм и спросил у ключаря, подметавшего часовню, не знает ли он г-на Базена.
— Господина Базена, причетника? — спросил ключник.
— Его самого.
— Он прислуживает за обедней, в приделе Богоцы.
Д'Артаньян вздрогнул от радости. Несмотря на слова Планше, ему не верилось, что он найдет Базена; по теперь, поймав один конец нити, он мог ручаться, что доберется и до другого.
Он опустился на колени, лицом к этому приделу, чтобы не терять Базена из виду. По счастью, служилась краткая обедня, она должна была скоро кончиться. Д'Артаньян, перезабывший все молитвы и не позаботившийся захватить с собой молитвенник, стал на досуге наблюдать Базена.
Вид Базена в новой одежде был, можно сказать, столь же величественный, сколь и блаженный. Сразу видно было, что он достиг или почти достиг предела своих желаний и что палочка для зажигания свеч, оправленная в серебро, которую он держал в руке, казалась ему столь же почетной, как маршальский жезл, который Конде бросил, а может быть, и не бросал, в неприятельские ряды во время битвы под Фрейбургом.
Даже физически он преобразился, если можно так выразиться, совершенно под стать одежде. Все его тело округлилось и приобрело нечто поповское.
Все угловатости на его лице как будто сгладились. Нос у него был все тот же, но он тонул в круглых щеках; подбородок незаметно переходил в шею; глаза заплыли, не то что от жира, а от какой-то одутловатости; волосы, подстриженные по-церковному, под скобку, закрывали лоб до самых бровей.
Заметим кстати, что лоб Базена, даже совсем открытый, никогда не превышал полутора дюймов в вышину.
В ту минуту как Д'Артаньян кончил свой осмотр, кончилась и обедня.
Священник произнес «аминь» и удалился, благословив молящихся, которые, к удивлению д'Артаньяна, все преклонили колена. Он перестал удивляться, узнав в священнослужителе самого коадъютора, знаменитого Жана-Франсуа де Гонди, который уже в это время, предчувствуя свою будущую роль, создавал себе популярность щедрой раздачей милостыни. Для того чтобы увеличить эту популярность, он и служил иногда ранние обедни, на которые обычно приходит только простой люд.
Д'Артаньян, как и все, опустился на колени, принял причитающееся на его долю благословение, перекрестился, но в ту минуту, когда мимо него, с возведенными к небу очами, проходил Базен, скромно замыкавший шествие, д'Артаньян схватил его за полу; Базен опустил глаза и отскочил назад, словно увидал змею.
— Господин Д'Артаньян! — воскликнул он. — Vade retro, Satanasi[6].
—Отлично, милый Базен, — ответил, смеясь, офицер, — вот как вы встречаете старого друга.
— Сударь, — ответил Базен, — истинные друзья христианина те, кто споспешествует спасению, а не те, кто отвращает от него.
— Я вас не понимаю, Базен, — сказал Д'Артаньян, — я не вижу, как я могу служить камнем преткновения на вашем пути к спасению.
— Вы забываете, — ответил Базен, — что пытались навсегда закрыть к нему путь для моего бедного господина; из-за вас он губил свою душу, служа в мушкетерах, хотя чувствовал пламенное призвание к церкви.
— Мой милый Базен, — возразил Д'Артаньян, — вы должны были бы понять уже по месту, где меня видите, что я очень переменился: с годами становишься разумнее. И так как я не сомневаюсь, что ваш господин спасает свою душу, то я хочу узнать от вас, где он находится, чтобы он своими советами помог и моему спасению.
— Скажите лучше — чтобы вновь увлечь его в мир? По счастью, я не знаю, где он, так как, находясь в святом месте, я никогда не решился бы солгать.
— Как! — воскликнул Д'Артаньян, совершенно разочарованный. — Вы не знаете, где Арамис?
— Прежде всего, — сказал Базен, — Арамис — это имя погибели. Если прочесть Арамис навыворот, получится Симара, имя одного из злых духов, и, по счастию, мой господин навсегда бросил это имя.
— Хорошо, — сказал Д'Артаньян, решившись перетерпеть все, — я ищу не Арамиса, а аббата д'Эрбле. Ну же, мой милый Базен, скажите мне, где он.
— Разве вы не слыхали, господин Д'Артаньян, как я ответил вам, что не знаю этого?
— Слышал, конечно; но я отвечу вам, что это невозможно.
— Тем не менее это правда, сударь, чистая правда, как перед богом…
Д'Артаньян хорошо видел, что ничего не вытянет из Базена; ясно было Базен лжет, но по тому, с каким: жаром и упорством он лгал, можно было легко предвидеть, что он от своего не отступится.
— Хорошо, — сказал д'Артаньян. — Так как вы не знаете, где живет ваш барин, не будем больше говорить о нем и расстанемся друзьями; вот вам полпистоля, выпейте за мое здоровье.