Дюма Александр. Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Том 2

   Он указал королю ту комнату, куда провели Лавальер. Король вошел.
   Сент-Эньян последовал за ним.
   В просторной зале с низким потолком, у окна, выходившего на цветник, в широком кресле сидела Лавальер и полной грудью вдыхала ароматный ночной воздух.
   Ее роскошные белокурые волосы были распущены и волнами спускались на полуприкрытые кружевами грудь и плечи, из глаз катились крупные слезы.
   Матовая бледность покрывала ее лицо, придавая ей неописуемую прелесть, а физические и нравственные страдания наложили на ее лицо отпечаток благородной скорби. Она сидела неподвижно, точно мертвая. Казалось, она не слышала ни шушуканья подруг, суетившихся около нее, ни отдаленного гула толпы, доносившегося в открытое окно. Она ушла в себя, и только ее прекрасные тонкие руки изредка вздрагивали, точно от невидимого прикосновения. Задумавшись, она не заметила, как вошел король.
   Он издали увидел ее прелестную фигуру, облитую мягким серебряным светом луны.
   — Боже мой, — воскликнул он с невольным ужасом, — она умерла!
   — Нет, нет, государь, — сказала шепотом Монтале. — Напротив, ей теперь гораздо лучше. Не правда ли, Луиза, сейчас ты чувствуешь себя лучше?
   Лавальер ничего не ответила.
   — Луиза, — продолжала Монтале, — король беспокоится о твоем здоровье.
   — Король! — вскричала Луиза, вскочив с кресла, словно ее обожгло пламя. — Король беспокоится о моем здоровье?
   — Да, — отвечала Монтале.
   — И король пришел сюда? — проговорила Лавальер, не решаясь поднять глаза.
   — Боже мой, тот самый голос! — шепнул король на ухо Сент-Эньяну.
   — Вы правы, государь, — отвечал Сент-Эньян. — Это та самая, которая влюблена в солнце.
   — Тсс! — остановил его король.
   Потом он подошел к Лавальер.
   — Вы нездоровы, мадемуазель? Я видел вас несколько минут назад в обмороке, на траве. Как это случилось с вами?
   — Государь, — пробормотала бедная девушка, бледнея и дрожа, словно в лихорадке, — право, я сама не знаю.
   — Вы, вероятно, много ходили, — сказал король. — Быть может, от усталости…
   — Нет, государь, — поспешно ответила за свою подругу Монтале, — это не от усталости: почти весь вечер мы просидели под королевским дубом.
   — Под королевским дубом? — вздрогнув, прошептал король. — Так и есть, я не ошибся.
   И он подмигнул графу.
   — Да, да, — подтвердил Сент-Эньян, — под королевским дубом, вместе с мадемуазель де Тонне-Шарант.
   — Откуда вы это знаете? — спросила Монтале.
   — Очень просто: сама мадемуазель де Тонне-Шарант сказала мне.
   — Так она, вероятно, сказала вам и причину обморока Луизы?
   — Она говорила мне не то про волка, не то про злоумышленника, я не понял хорошенько.
   Лавальер слушала с остановившимся взглядом, тяжело дыша, словно угадывала истину. Людовик приписал ее состояние перенесенному испугу.
   — Не бойтесь, — успокаивал он ее, заметно волнуясь и сам, — волк, который так напугал вас, был о двух ногах.
   — Значит, это был человек! — воскликнула Луиза. — Значит, кто-то нас подслушивал!
   — А если бы даже и так! Разве вы говорили вещи, которые нельзя слышать?
   Лавальер всплеснула руками и закрыла лицо, чтобы скрыть выступившую краску.
   — Ах! — застонала она. — Ради бога, скажите, кто прятался в кустах?
   Король взял ее за руку.
   — Это я, мадемуазель, — проговорил он, почтительно наклонившись к ней, — неужели вы боитесь меня?
   Лавальер громко вскрикнула: второй раз силы покинули ее, она похолодела и со стоном, без чувств повалилась в кресло. Но король успел протянуть руку и поддержать ее.
   А в двух шагах стояли де Тонне-Шарант и Монтале; они тоже окаменели, вспоминая свой разговор с Лавальер, и совсем позабыли, что нужно прийти ей на помощь, настолько они растерялись от присутствия короля, который, преклонив колено, держал в объятиях потерявшую сознание Лавальер.
   — Вы все слышали, государь? — с ужасом пролепетала Атенаис.
   Король не ответил; он пристально смотрел в полузакрытые глаза Лавальер, пожимая ее свесившуюся руку.
   — Все, до последнего слова, — отозвался Сент-Эньян, подходя к мадемуазель де Тонне-Шарант в надежде, что и она упадет в обморок к нему в объятия.
   Но гордую Атенаис трудно было довести до обморока: она бросила уничтожающий взгляд на Сент-Эньяна и выбежала из комнаты.
   Более храбрая Монтале нагнулась к Луизе и приняла ее из рук короля, у которого уже начинала кружиться голова от душистых волос лежавшей без чувств Луизы.
   — В добрый час! — прошептал Сент-Эньян. — Занятное происшествие! Глуп я буду, если не разглашу о нем первый.
   Король подошел к нему и, сделав предостерегающий жест, сказал дрожащим голосом:
   — Ни слова, граф!
   Бедный король совсем забыл, что час назад он говорил Сент-Эньяну то же самое, но с противоположным намерением, то есть с намерением придать делу возможно более широкую огласку.
   Разумеется, второе предостережение оказалось таким же бесполезным, как и первое. Через полчаса всему Фонтенбло стало известно, что мадемуазель де Лавальер под королевским дубом призналась Монтале и Тонне-Шарант в своей любви к королю.
   Стало известно также, что король был очень встревожен состоянием здоровья мадемуазель де Лавальер, что он побледнел и задрожал, заключив в объятия упавшую в обморок красавицу. Таким образом, никто не сомневался, что совершилось величайшее событие — король влюбился в мадемуазель де Лавальер. Принц мог спать совершенно спокойно.
   Удивленная не менее других таким оборотом дела, королева-мать поспешила сообщить о нем молодой королеве и Филиппу Орлеанскому. Но каждому из них она передала новость по-разному. Невестке она сказала так:
   — Видите, Тереза, как вы ошибались, обвиняя короля: сегодня ему приписывают уже новую любовь, наверно, и этот слух такой же пустой, как и вчерашний.
   А рассказав приключение под королевским дубом принцу, она добавила:
   — До чего вас ослепила ревность, дорогой мой Филипп! Ясно как день, что король совсем потерял голову из-за этой девчонки Лавальер. Смотрите не проболтайтесь об этом жене, а то, пожалуй, это дойдет и до королевы.
   Последнее предупреждение подействовало немедленно. Лицо принца просияло; он торжествовал; так как еще не было двенадцати, а праздник должен был продолжаться до двух часов ночи, то, разыскав жену, он предложил ей руку и пошел гулять.
   Через несколько шагов он сделал именно то, против чего предостерегала его мать.
   — Смотрите, не передавайте королеве, что болтают про короля, — сказал он таинственно.
   — А что болтают? — осведомилась принцесса.
   — Что мой брат вдруг самым нелепым образом влюбился.
   — В кого?
   — В девчонку Лавальер.
   Было темно, и принцесса могла улыбаться сколько угодно.
   — Вот как! — проговорила она. — А с каких это пор?
   — По видимому, недавно, всего несколько дней тому назад. Но это был только дымок, пламя вспыхнуло лишь сегодня.
   — Что ж, по моему, у короля прекрасный вкус: девочка очаровательна.
   — Вы смеетесь, дорогая моя.
   — Я? Почему же?
   — Во всяком случае, эта страсть кому-нибудь принесет счастье, хотя бы самой Лавальер.
   — Право, вы говорите так, точно читаете в сердце моей фрейлины. Почему вы так уверены, что она согласна отвечать на страсть короля?
   — А почему вы уверены, что она не согласна?
   — Она любит виконта де Бражелона.
   — Вы думаете?
   — Она даже его невеста.
   — Была.
   — Как так?
   — Да ведь когда к королю обратились за разрешением на этот брак, он отказался дать согласие.
   — Отказался?
   — Отказался, несмотря на то, что его просил граф де Ла Фер, которого он так уважает за участие в восстановлении на престоле вашего брата и за многое другое.
   — Тогда бедным влюбленным ничего больше не остается, как ждать, чтобы король изменил свое решение, они молоды, времени впереди у них много.
   — Ах, душечка, — сказал Филипп, рассмеявшись, в свою очередь, — я вижу, что вы не знаете самой сути дела, не знаете, что именно так глубоко тронуло короля.
   — Что же его так тронуло? Говорите скорее!
   — Одно весьма романтическое приключение.
   — Вы знаете, как я люблю такие приключения, и томите меня, — нетерпеливо сказала принцесса.
   — Так вот, под королевским дубом… Вы знаете, где этот королевский дуб?
   — Не все ли равно где. Под королевским дубом.
   — Видите ли, мадемуазель де Лавальер была там с двумя подругами и, полагая, что они совершенно одни, призналась в своей страстной любви к королю.
   — Вот как! — сказала принцесса, начиная волноваться. — Она призналась в любви к королю?
   — Да.
   — Когда?
   — Час тому назад.
   Принцесса вздрогнула.
   — А об этой ее страсти никому не было известно раньше?
   — Никому.
   — Даже самому его величеству?
   — Даже самому его величеству. Малютка глубоко хранила свою тайну, но не выдержала и проговорилась подругам.
   — Откуда вы узнали эту чепуху?
   — Да оттуда же, откуда всем стало известно об этом.
   — А откуда известно всем?
   — От самой Лавальер, которая созналась в этой любви своим подругам Монтале и Тонне-Шарант.
   Принцесса остановилась и нервным движением выдернула свою руку из-под руки мужа.
   — Так час тому назад она сделала это признание?
   — Да, приблизительно час тому назад.
   — И королю стало об этом известно?
   — В этом именно и заключается самая романтическая сторона приключения. Король с Сент-Эньяном стояли невдалеке от дуба и, разумеется, ни слова не упустили из всего этого интересного разговора.
   При этих словах принцесса почувствовала, что ее точно ударили ножом в сердце.
   — Но я после этого видалась с королем, — проговорила она опрометчиво, — и он ничего не сказал мне об этом.
   — Ну вот! — наивно воскликнул принц, как торжествующий супруг. — Еще бы он сам рассказал о том, что строжайше запретил передавать вам.
   — Что-о-о! — гневно вскричала принцесса.
   — Я говорю, что все это хотели скрыть от вас.
   — Зачем же это понадобилось?
   — Боялись, что вы так дружны с королевой, что не выдержите и разболтаете ей все.
   Принцесса поникла. Ей был нанесен смертельный удар. И она не успокоилась, пока не встретилась с королем.
   Король, конечно, узнает последним, что про него говорят, подобно тому как любовник — единственный человек, который не знает, что говорят про его возлюбленную. Поэтому, когда Людовик увидел искавшую его принцессу, он подошел к ней немного смущенный, но все такой же любезный и предупредительный.
   Принцесса ждала, чтобы он сам заговорил о Лавальер. Не дождавшись, она спросила:
   — Ну, что случилось с этой девчонкой?
   — С какой девчонкой? — спросил король.
   — С Лавальер… Ведь вы говорили мне, государь, что она упала в обморок.
   — Ей все еще нехорошо, — проговорил король с притворным равнодушием.
   — Это, пожалуй, может повредить тем слухам, которые вы так хотели пустить, государь.
   — Каким слухам?
   — Что вы интересуетесь Лавальер.
   — Надеюсь, что они сами распространятся, — отвечал рассеянным тоном король.
   Принцесса подождала еще; она хотела знать, расскажет ли ей король о происшествии под королевским дубом. Но король и не заикнулся о нем.
   Принцесса тоже не решалась заговорить Так они и расстались, ни словом не обмолвившись обо всех этих событиях.
   Как только король удалился, принцесса тотчас же разыскала Сент-Эньяна. Это было нетрудно, так как граф, подобно сторожевому судну, конвоирующему большие корабли, всегда находился где-нибудь поблизости от короля.
   В ту минуту принцессе нужен был именно такой человек, как Сент-Эньян.
   А он, со своей стороны, искал слушателя познатнее, чтобы изложить разговор под дубом во всех подробностях. Поэтому он не заставил себя долго упрашивать. Когда он окончил свое повествование, принцесса сказала:
   — Признайтесь, что это прелестная сказка.
   — Не сказка, а истинное происшествие.
   — Ну все равно, но только признайтесь, что вы сами не присутствовали там, а просто слышали это от кого-нибудь.
   — Клянусь честью, ваше высочество, что все это произошло в моем присутствии.
   — И по-вашему, признание ее произвело на короля впечатление?
   — Такое же точно, какое произвело на меня признание мадемуазель де Тонне Шарант! — воскликнул Сент-Эньян — Ведь вы только послушайте, принцесса, Лавальер сравнила короля с солнцем: сравнение очень лестное!
   — Король не очень-то падок на лесть.
   — Ваше высочество, король, сколько бы ни сравнивали его с солнцем, все-таки человек, в чем я убедился собственными глазами, когда мадемуазель де Лавальер упала в его объятия.
   — Лавальер упала в объятия короля.
   — Ах, какая эффектная была картина: представьте себе, что Лавальер упала.
   — Ну, ну, что же вы видели? Говорите скорее.
   — Да то же самое, что видели и остальные присутствующие: когда Лавальер без чувств упала к королю в объятия, король сам чуть не лишился чувств.
   Принцесса вскрикнула, будучи не в силах удержаться от душившего ее гнева.
   — Спасибо, — проговорила она с нервным смехом, — вы чудный рассказчик, господин де Сент-Эньян.
   И, задыхаясь от ярости, она почти бегом устремилась к замку,

Глава 25. НОЧНЫЕ ПОХОЖДЕНИЯ

   Принц расстался с принцессой в отличнейшем настроении и, чувствуя себя сильно уставшим, поехал домой, предоставив каждому проводить остаток ночи как заблагорассудится.
   Придя к себе, он тотчас занялся ночным туалетом с еще большей тщательностью, чем обыкновенно; он чувствовал себя победителем И пока его камердинеры были заняты работой, он напевал мотивы балета, под которые недавно танцевал король.
   Потом он позвал портных и велел им показать приготовленные на завтра костюмы, оставшись очень доволен, он одарил каждого из них. Наконец принц обласкал также шевалье де Лоррена, возвратившегося с празднества.
   Шевалье, поклонившись принцу, хранил некоторое время молчание, как командир стрелков, исследующий, в какую сторону ему нужно прежде всего направить огонь Затем, словно решившись, он начал.
   — Обратили ли вы внимание на одно странное обстоятельство, ваше высочество?
   — Нет. На какое?
   — На якобы дурной прием, оказанный его величеством графу де Гишу.
   — Якобы дурной?
   — Да, конечно, потому что на самом деле король ведь вернул ему свою благосклонность.
   — Я что то не заметил этого, — сказал принц.
   — Как! Вы не заметили, что король, вместо того чтобы отправить его в ссылку, что было бы вполне естественно, как будто оказал поощрение его странному упорству, позволив ему снова занять место в балете.
   — И вы находите, что король был не прав, шевалье?
   — А вы, принц, разве не разделяете моего мнения?
   — Не совсем, дорогой мой шевалье, и я одобряю короля за то, что он не подверг немилости несчастного, скорее сумасброда, чем злонамеренного.
   — Ну а меня, — заметил шевалье, — это великодушие, признаюсь, очень удивляет.
   — Почему же? — спросил Филипп.
   — Я считал короля более ревнивым, — со злостью ответил шевалье.
   В течение нескольких мгновений принц чувствовал какое-то раздражение в словах своего фаворита, последняя его фраза подействовала, как искра на порох.
   — Ревнивым! — вскричал принц. — Ревнивым? Что это значит? Ревнивым к чему или к кому, скажите на милость?
   Шевалье заметил, что у него вырвалась невзначай злобная фраза, как это иногда с ним случалось. И он постарался, пока не поздно, замять ее.
   — Да просто к своему авторитету, — ответил он с притворным равнодушием. — К чему же еще может ревновать король?
   — Ах да, конечно! — сказал принц.
   — А разве, — продолжал шевалье, — ваше королевское высочество не замолвили бы словечка за милого графа де Гиша?
   — Ей-богу, нет! — отвечал принц. — Гиш малый умный и храбрый. Но он вел себя легкомысленно с моей женой, и я не желаю ему ни худа, ни добра.
   Шевалье заронил подозрение относительно де Гиша, как он попробовал это сделать относительно короля; но он, видимо, не заметил, что в настоящую минуту требуется снисходительность и даже полное равнодушие и для освещения положения ему необходимо будет поднести лампу к самому носу мужа.
   При помощи этого маневра иногда удается обжечь других, но чаще обжигаешься сам.
   «Отлично, отлично, — думал про себя шевалье — Подожду-ка я де Варда, он за один день сделает больше, чем я за месяц, ибо я думаю, прости меня боже, пли, вернее, прости его боже, что он еще ревнивее, чем я. Впрочем, мне нужен не де Вард, а какое-нибудь событие, которого при данных обстоятельствах я не вижу Конечно, возвращение де Гиша, когда его прогнали, очень знаменательно, но значение этого факта умаляется, если принять во внимание, что де Гиш вернулся как раз в тот момент, когда ее высочество больше не интересуется им. В самом деле, принцесса занята королем, это ясно Но помимо того, что король мне не по зубам, да мне и не нужно кусать его, принцессе недолго осталось любезничать с его величеством, так как поговаривают, что король больше не интересуется ею. Отсюда следует, что мы должны сидеть спокойно и ожидать какого-нибудь нового каприза: он-то и решит дело».
   С этими мыслями шевалье опустился в кресло, принц разрешил ему садиться в своем присутствии Так как у де Лоррена иссяк весь запас язвительности, то разговор с ним не представлял уже никакого интереса.
   К счастью, как мы уже сказали, принц был в прекрасном расположении духа, которого хватило бы на двоих, до той минуты, когда, отпустив лакея и свиту, он прошел к себе в спальню. Уходя, он поручил шевалье передать привет принцессе и сказать ей, что так как ночь сырая, то он, боясь за свои зубы, не спустится больше в парк.
   Шевалье вошел к принцессе как раз в тот момент, когда она возвращалась в свои комнаты Он в точности исполнил поручение, и ему бросилось в глаза равнодушие, не лишенное некоторого смущения, с которым принцесса выслушала его сообщение.
   Это показалось ему новым.
   И если бы этот странный вид был у принцессы, когда она собиралась уходить, он бы непременно последил за ней. Но принцесса возвращалась домой; делать было нечего. Он повернулся на каблуках, как цапля, осмотрелся по сторонам, тряхнул головой и машинально направился к цветникам.
   Не успел он сделать сотню шагов, как встретил двоих молодых людей, шедших под руку, опустив головы и разбрасывая попадавшиеся им под ноги камешки. То были господа де Гиш и де Бражелон.
   Их вид, как всегда, возбудил у шевалье де Лоррена инстинктивное отвращение. Тем не менее он сделал им глубокий поклон и получил в ответ такой же.
   Потом, увидя, что парк пустеет, что огни иллюминации догорают и что подул утренний ветерок, он повернул налево и возвратился в замок через маленький двор; а двое молодых людей повернули направо и продолжали путь к большому парку.
   Когда шевалье поднимался по маленькой лестнице, которая вела к потайному ходу, он заметил, как в проходе между большим и малым двором показалась женщина, а за ней другая.
   Женщины эти шли быстро, что можно было угадать в темноте по шелесту их шелковых платьев. Фасон их мантилий, изящное сложение, таинственный и высокомерный вид, особенно у той, которая шла первой, поразили шевалье.
   — Удивительно знакомые фигуры, — сказал он себе, останавливаясь на последней ступеньке лестницы.
   Подобно хорошей ищейке, он собрался уже идти вслед за ними. Но в этот момент его остановил бежавший за ним уже несколько минут лакей.
   — Сударь, — доложил он, — приехал курьер.
   — Ладно, ладно, — отвечал шевалье. — У нас есть время; до завтра.
   — Он привез какие-то спешные письма, которые господину шевалье, может быть, будет приятно прочесть.
   — Вот как! — воскликнул шевалье. — Откуда же они?
   — Одно из Англии, а другое из Кале. Последнее прислано с нарочным, и, по-видимому, очень важное.
   — Из Кале! Какой же дьявол пишет мне из Кале?
   — Мне кажется, что я узнал почерк вашего друга графа де Барда.
   — О, в таком случае я сейчас приду, — вскричал шевалье, позабыв, что он сию минуту только собирался шпионить. И он поднялся к себе, а тем временем две незнакомки исчезли в глубине противоположного двора.
   Последуем же за ними, оставив шевалье разбирать письма.
   Когда они подошли к деревьям, первая остановилась, запыхавшись и осторожно приподымая вуаль.
   — Что, далеко еще до того места? — спросила она.
   — Да, ваше — высочество, еще шагов пятьсот; но пусть ваше высочество немного отдохнет, а то мы скоро устанем.
   — Ваша правда.
   И принцесса, потому что это была она, прислонилась к дереву.
   — Послушайте, сударыня, — сказала она, немного отдышавшись, — не скрывайте от меня ничего, скажите мне правду.
   — Ах, ваше высочество, вы уже рассердились, — ответила дрожащим голосом молодая девушка.
   — Да нет, моя дорогая Атенаис, успокойтесь, я нисколько не сержусь.
   Да, в сущности, все это меня не касается. Вас беспокоит, не сказали ли вы чего-нибудь лишнего под дубом; вы боитесь, что, может быть, задели короля, а я хочу вас успокоить, убедившись сама, можно ли было вас слышать.
   — Ах, конечно, можно было, король стоял совсем близко от нас.
   — Да, но вы, вероятно, говорили не очень громко, так что некоторые слова можно было и не расслышать?
   — Ваше высочество, мы думали, что мы совершенно одни.
   — Вас было трое?
   — Да. Лавальер, Монтале и я.
   — Значит, именно вы говорили опрометчиво о короле?
   — Боюсь, что так. Но в таком случае не будете ли вы, ваше высочество, так добры помирить меня с его величеством?
   — Если нужно будет, я вам обещаю. Однако, как я уже вам говорила, прежде чем идти на неприятность, нужно сначала убедиться, действительно ли король слышал что-нибудь. На дворе темная ночь, а под деревьями еще темнее. Король, наверное, вас не узнал, Начать об этом разговор — значит выдать себя.
   — Ах, ваше высочество, если узнали мадемуазель де Лавальер, узнали и меня. К тому же господин де Сент-Эньян не оставил у меня ни малейших сомнений на этот счет.
   — Значит, вы говорили что-нибудь очень обидное для короля?
   — Да нет же, ваше высочество, ни одного слова. Одна из нас уж очень его превозносила, так что, по сравнению с этими похвалами, мои слова могли показаться несколько холодными.
   — Эта Монтале так безрассудна, — сказала принцесса.
   — Нет, это не Монтале! Монтале ничего не говорила, это Лавальер.
   Принцесса вздрогнула, точно она не знала этого раньше.
   — Ах нет, нет! — воскликнула она. — Король не мог все расслышать. А лучше давайте проделаем опыт, ради которого мы пришли сюда. Покажите мне дуб.
   И принцесса пошла дальше.
   — Вы знаете, где он? — спросила она.
   — Увы, ваше высочество, знаю.
   — И вы найдете его?
   — Найду даже с закрытыми глазами.
   — Великолепно; вы сядете на ту скамью, где вы сидели рядом с Лавальер и повторите тем же тоном то, что вы говорили с ней, а я спрячусь в кустах и скажу вам, слышно ли оттуда или нет.
   — Хорошо, ваше высочество.
   — Значит, если вы действительно говорили так громко, что король расслышал вас, в таком случае…
   Атенаис с напряжением стала ожидать конца фразы.
   — В таком случае, — сказала принцесса прерывающимся, вероятно от быстрой ходьбы, голосом, — в таком случае я должна буду вам запретить…
   И принцесса еще более ускорила шаг.
   Вдруг она остановилась.
   — Мне пришла в голову мысль, — обрадовалась она.
   — О, наверное, прекрасная мысль! — ответила мадемуазель де Тонне-Шарант.
   — Вероятно, Монтале тоже чувствует себя неловко.
   — Нет, не очень; она меньше говорила и, значит, меньше скомпрометирована.
   — Все равно, она поможет вам, солгав немного.
   — Разумеется, особенно если она узнает, что вашему высочеству угодно было проявить ко мне участие.
   — Ба, я, кажется, угадала, что нам нужно сделать, дитя мое.
   — Ах, как хорошо!
   — Вы скажете, что вам всем троим было отлично известно, что король стоял за этим деревом или кустом, уж я не знаю, и что с ним был господин де Сент-Эньян.
   — Да, ваше высочество.
   — Ведь вы же знаете, Атенаис, что Сент-Эньян был очень польщен вашим добрым отзывом о нем.
   — Вот вы видите теперь, ваше высочество, что оттуда все слышно, вскричала Атенаис. — Услышал же господин де Сент-Эньян.
   Заметив свою опрометчивость, принцесса закусила губу.
   — Вы ведь хорошо знаете, каков этот Сент-Эньян, — сказала она, — от королевских милостей у него закружилась голова, и он несет теперь всякий вздор, подчас даже выдумывает. Впрочем, дело не в этом. Слышал ли король или не слышал, вот самое главное.
   — Конечно, ваше высочество, слышал! — с отчаянием проговорила Атенаис.
   — В таком случае сделайте так, как я вам говорю: упорно повторяйте, что вам троим было известно, — слышите»: всем троим, так как, если возникнет подозрение относительно одной, то заподозрят во лжи также и других; итак, повторяйте, что вам троим было известно о присутствии короля и господина де Сент-Эньяна и что вы захотели подшутить над ними.
   — Ах, ваше высочество, — подшутить над королем! Мы никогда не посмеем сказать этого.
   — Да ведь это была шутка, чистейшая шутка; невинная забава, очень позволительная для женщин, которых хотят поймать врасплох мужчины. Этим все и объясняется. Все, что Монтале говорила о Маликорне, — шутка; все, что вы говорили о Сент-Эньяне, — шутка, и те слова, которые произносила Лавальер…