Джонс Джулия. Пещера Черного Льда

   — Бедняга отец, — сказал он, поворачивая муху под лампой. — Нельзя отбирать землю у суллов маленькими кусочками. Надо дождаться нужного времени и тогда забрать ее всю.
   Он встряхнул муху так, чтобы через нее прошел воздух, и разбудил ее. Муха вытянула задние лапки, и в ее красноватом панцире дрогнули четыре полностью развитых крыла. Муха знала, что уже вышла из тела носителя, и стремилась улететь на поиски самца. Исс остался доволен этим. Столь сильная тяга пойдет только на пользу его чарам.
   Он занял чародейское сиденье, вырубленное две тысячи лет назад каменотесами, которых затем перед смертью лишили глаз и языка, чтобы даже их призраки не могли раскрыть секретов. Сиденье представляло собой неприметное углубление в стене камеры, состоящей из такого же складчатого гранита, что и весь Перевернутый Шпиль, и обитый сверху листовым железом. На металле не было оттиснуто ничего — ни рун, ни символов. Само присутствие этой ниши в нижней камере было символичным. Иссу нравилось представлять, что это был последний штрих, выполненный каменщиками по приказу Робба Кло. «Сделайте мне чародейское сиденье, чтобы я вершил на нем работу богов».
   Потрогав языком нёбо, Исс приготовился к ворожбе. Беспокойство и теперь не оставляло его. Он полагался на Перевернутый Шпиль и знал возможности Скованного, как свои, но каждый раз, прежде чем положить муху в рот, чувствовал спазмы в желудке.
   Здесь, правда, не было опасности обратного удара. Перевернутый Шпиль строился как защитный футляр. Окружающая его гора, облицовка из камней разрушенной чародейской башни в Линне и сама сужающаяся к железному наконечнику конфигурация надежно отделяли его от внешнего мира. Никакие чары извне не могли проникнуть в него, никакой обратный удар не мог сокрушить его, и никто не мог обнаружить источник творящихся внутри него чар. Всякий человек, вороживший здесь, мог поистине чувствовать себя богом.
   Когда он поднес руку ко рту, его желудок и легкие уже сократились, готовясь извергнуть чары. Держа щипчики легко, без напряжения, Исс положил муху на язык. Она дернулась, и в тот же миг он перекусил ее надвое.
   Скованный закричал. Его тонкий переливчатый крик бился о стены камеры, как птица, попавшая в колодец. Горький сок наполнил рот Исса, ножки проехали по зубам, крылья хрустнули, как вафля, и вся мощь мясной мухи, накопленная ею за восемь недель жизни в теле носителя, затопила его естество, вытесняя наружу колдовскую силу. Расставаясь со своей плотью, Исс пережил миг божественного экстаза. Это и значило прогуливаться об руку с богами.
   Пентеро Исс, правитель города Вениса, командующий гвардией Рубак, хранитель Крепости Масок и властелин Черных Ворот, взмыл туда, где не слышал больше воплей Скованного. Мощь била из тела мухи, как кровь из взрезанной жилы. Исс посмотрел вниз и увидел под собой свои волосы и одежду. Он дохнул последний раз телом, из которого вышел, и ощутил в воздухе запах своих нечистот.
   Все выше и выше поднимался он, и гул его чародейства стоял в оставленных им ушах. Чернота небосвода выгнулась ему навстречу, маня бесконечностью, зазывая его в холодный край по ту сторону смерти. Исс шарахнулся прочь от его мерцающей тверди — и с этого пути не было возврата назад.
   Он углубился в себя, ища темную тропу в пограничье, но цвет небосвода запомнился ему. Он уже видел эту полночную синеву когда-то... так были одеты суллы, пославшие двенадцать стрел в спину Эдди Исса.
   Его тело, в полутора мирах под ним, содрогалось на сиденье из камня и железа. Исс, не думая больше о нем, направил свое нематериальное естество навстречу клубящимся серым теням пограничья.
   Эта область имела много имен. Фаги называли ее Серыми Марками, жрецы Храма Костей — Порогом, а сулльское название было лучше не произносить. Слышащий племени Ледовых Ловцов не пользовался никаким названием и говорил лишь, что это «место, где человек крадет сны». Именно так и чувствовал себя Исс, приближаясь к его бледным рубежам — воротам.
   Световая черта, розовая, как плоть новорожденного, обозначала край пограничья, словно ложная заря. Вдоль нее клубился дым, то поднимаясь, то втягиваясь обратно. Здесь не было ни звуков, ни запахов, но в тишине не чувствовалось покоя. Не отвлекаемый ни слухом, ни обонянием, Исс казался себе еретиком Дальнего Юга, распятым и оставленным умирать на песках пустыни. Темнокожие жрецы пришивали этим еретикам веки, чтобы те не могли закрыть глаза; пришивали к надбровным дугам черным шелком, чтобы те, умирая, могли видеть лик Бога. Исс теперь чувствовал нечто подобное. Моргнуть или отвести взгляд было невозможно: оставалось только смотреть — и видеть.
   Перед ним простирались серые туманы, ледовые пики и наполненные тенью лощины пограничья, уходящие вдаль, во мрак. Исс многое знал о пограничье: знал, что его окраины могут посещать лишь несколько человек в каждом поколении, каждый по своей причине, и что некоторые, как Слышащий племени Ледовых Ловцов, способны видеть начертанное здесь будущее. Возможности самого Исса, даже движимого силой Скованного, были ограниченны. Он был незваным гостем, вором, не могущим ступить даже на порог. Спелые плоды грядущего висели вокруг, но он не мог сорвать их. И если бы он увидел дорогу, ведущую вглубь, ему осталось бы только повернуть назад.
   Асария Марка, найденыш, родившаяся на склоне горы и выросшая в городе, — вот единственная среди живых, кто мог без страха войти в пограничье. Это ее стихия. Она создана для здешних мест. Ее разум может проложить через них дорогу. Ее руки могут коснуться Стены Провала, не опасаясь ожога.
   Она там, Стена Провала, на той стороне, где серость переходит в тьму и куда даже самый могущественный чародей и Слышащий ступить не может. Здесь кончаются все миры, здесь проходят все души на пути к вечному отдохновению или гибели. Исс слышал о людях, видевших эти места во сне. В отличие от Слышащего, для которого сновидение — ремесло, эти люди сразу сбивались с дороги. Их души, погруженные в сон, плыли сюда, как туман, гонимые тоской по своим утраченным любимым. Скорбящие не имеют здесь власти, только боги и Асария Марка наделены ею — и скорбь приводит их на грань смерти.
   Исс плыл над порогом, пользуясь украденной у другого силой, и озирал то, что лежало внизу. Он знал пограничье не слишком хорошо, но посещал его уже с полдюжины раз, и острый взгляд правителя сразу же уловил произошедшие в нем перемены.
   Асария побывала здесь.
   В дыму открывались каналы. Их холодные токи струились по-прежнему мощно, но поперечные течения пересекали их, создавая водовороты. Серая масса пограничья вздувалась и перемещалась, серые клочья материи всплывали на поверхность и вновь уходили вниз, оставляя за собой дымовые хвосты, как кометы. Под зыбью в сплошной серости виднелись темные области спокойствия, а под ними, колеблясь, как тело огромной мускулистой змеи, текла река, чьи темные воды поглощали всякий свет.
   Исс, содрогнувшись, посмотрел вдаль. Каналы, открытые Асарией, тянулись в глубину серой страны. Исс направил взгляд к горизонту, силясь разглядеть Стену Провала. «Как далеко простерла ты руки, названая дочка? Нет на Севере чародея, который бы не почувствовал твоей силы вчера на рассвете. Теперь я знаю, что против тебя никто не устоит — ни фаги, ни суллы, ни сами Первые Боги. Шестнадцать лет держал я тебя вдалеке от них, лелея и оберегая, а ты возомнила, что можешь убежать и оставить позади город Венис. Знай же, Асария Марка: как бы скоро ты ни бежала и как бы далеко ни ушла, ты, простирая руки, работаешь на меня».
   На слове «работаешь» дунул ветер, дым разошелся, и на миг Иссу открылась высокая стена древней твердыни, совершенно гладкая и черная как ночь.
   Исс ахнул, и его тело в подземелье обмякло, ибо сила Скованного дала сбой. Челюсти сомкнулись, высасывая из мухи остатки влаги. Он видел перед собой Стену Провала. Она подавляла своим величием, но, кажется, у ее подножия появилась крохотная щербинка? Он должен был знать.
   Крик Скованного становился все тоньше и тоньше — такой звук способен разбить стекло. Исс раздавил зубами голову мухи. Поток воздуха и света унес прочь все, что открывалось перед ним. Исчезла Стена Провала, исчезло Пограничье. Освобожденной силы было недостаточно, чтобы удержать его на месте, а плоть тянула его назад.
   Он вернулся в свое тело так резко, что рука стукнулась о стену, и прокусил себе язык. Тошнота, всегда мучившая его по возвращении, заявила о себе, и он выплюнул сгусток слюны и остатки мухи. Какое-то время он не мог пошевелиться и сидел, уронив голову на колени. Прошло немало минут, прежде чем он поднял глаза. Взгляд Исса, еще более медленный и неверный, чем там, в пограничье, упал на Скованного.
   Тот лежал весь в поту, не подавая признаков жизни. Глаза, хотя и открытые, закатились, показывая сплошные белки. Язвы от кандалов на запястьях открылись, и на железных стенах остались следы ногтей. Грудь вздымалась, но едва заметно.
   Исс с трудом поднялся на ноги. Вонь собственного тела казалась ему невыносимой. В камере разило мочой и дерьмом, как в каморке дряхлого старика. Всякий раз, когда он возвращался в тело и начинал распоряжаться своими пятью чувствами, запахи донимали его больше всего. Как могут люди жить с этим? Одолеваемый злобой и отвращением, он кулаком двинул Скованного в грудь. Тот непроизвольно дернулся, соскользнув еще глубже в свою келью. Дыхание стало чаще, и лицо оживилось на миг, но после он снова впал в забытье.
   Исс пристально смотрел на него. Что могло произойти здесь? Сила Скованного обычно не истощалась так быстро — даже там, в пограничье, где ее хватает ненадолго. Не стукнуть ли его еще раз, чтобы испытать? Не притворяется ли он? Может, он сознательно отвел свою силу? Может, он тоже увидел Стену Провала? Или причина в том, что он слабеет? Он уже стар, и его тело желтеет и усыхает. Естественно, что и силы его покидают. И все же...
   Исс снова опустился на чародейское сиденье и стал ждать. Лишь когда прошло около часа, а Скованный так и не пошевельнулся, он решился уйти.
   Скованный впервые за все время не выразил своего горя, когда он унес свет.

46
НАЧАЛО ПУТИ

   Райф проснулся в стылой предрассветной тьме. Зная, что больше не уснет, он встал и вышел наружу. Небо над головой было черным, но на востоке, над деревьями и грифельными утесами Ганмиддиша, сквозь туман уже проглядывала розовая заря.
   Райф завязал ранку на передней ноге мерина, а после занялся собственными ссадинами. Его руки пахли сырой говядиной и горели огнем. Он погрузил их в снег, чтобы промыть и сделать не столь чувствительными, а потом туго забинтовал. Поврежденная кожа легче всего поддается обморожению. Кот Мэрдок потерял стрелковый палец из-за ничтожного укуса потому только, что не позаботился перевязать этот палец в лютую морозную ночь. А прошлой зимой Арлек Байс встречал День Богов, густо намазанный свежим жиром, из-за того, что отправился в Старый лес со свежими порезами после бритья.
   Предвидя сильные морозы, Райф тревожился. Как защитить от них Аш? Она слишком худа, а если кормить ее одними зайцами да рыболовами, она не сможет бороться с холодом. На такой кормежке и ноги недолго протянуть. Два лета назад Дрей и Рори Клит вернулись после десятидневной охоты в Лысых холмах с коликами и несварением желудка. Охота не удалась, и они неделю жили на прокисшем пиве и крольчатине. Райф помнил, как стоял с Битти Шенком и Туллом Мелоном около отхожего места, распевая: «Бежит, бежит крольчатника, течет, как ручеек», пока Дрей с Рори мучились внутри.
   Райф улыбнулся... и слезы навернулись ему на глаза — наверно, от ветра.
   Дрей его не дождался.
   Вчера, когда тропа увела его от волчьей тропы на север, он оглянулся, чтобы взглянуть напоследок на брата, но Дрея не было — он уже ушел. Только тень его еще ползла по камням на восток, навстречу Градскому Волку. Райф постоял в снегу и пошел обратно в дом, заставляя себя думать о десятках разных вещей, которые следовало сделать, прежде чем отправиться в путь.
   Аш уже проснулась и подкладывала дрова в огонь, разогревая остатки вчерашней еды. Она робко улыбнулась Райфу, и у него не повернулся язык сказать ей, что мясо не надо было трогать, что он собирается соскрести с него жир и намазать им лица от мороза. Мясо, которое он вчера нарезал на полоски и повесил сушиться, провялилось не до конца — ну да ничего, сойдет. Шкурка задубела, но размачивать ее мочой не было времени, и Райф показал Аш, как ее месить и разминать кулаками.
   Пока Аш занималась этим, он обшарил дом в поисках одежды, ножей и еды. Здесь все промерзло, и немногочисленные половики и одеяла, найденные им в погребе, совсем обледенели. Райф выбрал два одеяла получше и выбил их досуха. На дне сундука из кровавого дерева отыскалась пара перчаток из козьей шерсти. Они отсырели и покрылись плесенью, но Райф все равно их взял. Почти непригодные для носки и дурно пахнущие, они все-таки пришлись ему впору.
   Он откопал еще ветхий, прожженный на плече плащ, детскую овчинную шапочку, жестяную мисочку с салом и воском и проржавевший нож. И бладдийцы, и черноградцы, как видно, очистили дом на совесть, и съестного не осталось ни крошки.
   Аш примерила плащ и шапочку. В его отсутствие она завернула мясо в листья щавеля, натопила снега и просушила над огнем свои чулки и сапожки.
   — А у тебя-то плаща нет, — заметила она.
   — Обойдусь одеялом. Сейчас наточу нож и скрою из шкурки рыболова шапку.
   — Надо было мне прихватить что-нибудь из лагеря, — нахмурилась Аш. — Все валялось на снегу — я могла бы взять что хотела.
   — Не жалей, — ответил Райф.
   Она взглянула на него своими серыми глазами и тут же отвела их.
   «Если кто-нибудь тронет тебя снова, я разорву их голыми руками», — хотелось сказать Райфу. Вместо этого он сказал:
   — Залей огонь водой, которую натаяла. Я пойду оседлаю коня.
   Теперь уже совсем рассвело. От ветра пахло ледником. Снег после недавней оттепели сделался рыхлым. Райф покрыл спину мерина одеялом и наложил седло. Пальцы у него не гнулись. Зажав в кулаке нож, чтобы наточить его о ступеньку, он прикусил щеку от боли.
   Ржавчина глубоко въелась в незакаленное железо, и хрупкое лезвие не желало заостряться. Райф сделал с ним что мог.
   Когда Аш вышла, он уже смастерил себе шапку и теперь выкраивал завязки. Ее прожженный плащ, выкрашенный в густой красно-коричневый цвет, волочился по снегу. От ветра она сразу зарумянилась, и на глазах у нее выступили слезы. Из-под шапки выбились пряди серебристых волос. За время, проведенное в Ганмиддише, она немного округлилась, и в ее лице появилась мягкость, которой Райф прежде не видел.
   — Собачий Вождь хорошо с тобой обращался? — спросил он, подсаживая ее на коня.
   Ее серые глаза немного потемнели.
   — Он не мог дождаться, когда избавится от меня.
   Со двора они выехали молча. Райф вел мерина через проходы, мимо изгородей и служб, пробуя на вкус воздух. Тучи обещали снег, но запах ледника беспокоил его куда больше. Если здесь, так далеко на юге, пахнет Великой Глушью, это может означать только одно.
   Райф старался шагать побыстрее. Чем дальше он отойдет на запад, когда разразится буря, тем лучше. Горькие холмы останавливают бури, запирая их между Полу-Бладдом на востоке и Банненом на западе. Надежнее всего будет укрыться в западной тайге, за частоколом каменных сосен и черных елей.
   На ходу Райф замечал среди карликовой березы и кизила следы разной дичи. Привычка делать это глубоко укоренилась в нем. Прошлая ночь доказала, что он может убить животное ударом в сердце без стрелы. Рыболова он уложил куском грифеля, тяжелого, как железо, и синего, как дхунский чертополох. Зверек копошился у овечьего загона, привлеченный застоявшимся там запахом убоины. Он учуял Райфа своим тонким нюхом и услышал хруст сапог по снегу чуткими ушами, способными засечь мышь-полевку в сугробе двухфутовой глубины. Райф, глядя, как он убегает вдоль изгороди, подобрал первый попавшийся камень и согрел его в кулаке. Аш нуждалась в пище.
   Это было не то же самое, что стрелять из лука. Подозвать зверя к себе оказалось гораздо труднее. Миг полного покоя не соединял Райфа с добычей, и он ничего не узнал о ней. Сердце явилось перед ним внезапно, как пылающий уголь, и пришлось действовать очень быстро. Без взаимодействия прицельного глаза и руки, отпускающей тетиву, Райфу нечем было привязать к себе дичь, и он просто метнул камень. Как только он это сделал, видение сердца поблекло.
   Удара он не услышал. Им овладела тошнота, и рука, бросившая камень, бессильно повисла. Желудочный сок обжег глотку, и Райф, упав на колени, долго блевал и отплевывался. Лишь через несколько минут он смог встать и пойти за добычей. Когда он вернулся в дом, тошнота прошла, но чувство стыда осталось. Не годилось убивать дичь таким образом.
   — Разве мы не переправимся через холмы на городские земли? Ангус, насколько я помню, собирался держаться подальше от кланов.
   Райф посмотрел на Аш. Жир у нее на лице от ветра стал восковым и матовым.
   — Мы затратим меньше времени, если пойдем прямо на запад. В холмах мы потеряли бы полдня.
   — Но Ангус говорил...
   — Ангуса с нами нет, а я глэвских земель не знаю, зато знаю клановые владения до самого Орля и дорогу до Буревого Рубежа. — Райф говорил резко, сам не зная почему. Ему не хотелось объяснять Аш, что Ангус выбрал дорогу через земли Глэйва единственно из опасения, что его племянник может встретиться с черноградцами. Десять дней назад дядино решение обрадовало Райфа, но теперь ему стало все равно. Черный Град вырезал из священного камня память о нем. Если Райф теперь и встретится с черноградцем, то должен будет убить его или погибнуть сам. Как ни странно, он находил в этом некоторое утешение. Отношения между ним и его кланом определились, и все мечты о возвращении умерли.
   — Как тебе удалось бежать из башни?
   Райф, недоумевая, почему Аш спросила об этом именно теперь, ничего не ответил.
   — Я вынудила Собачьего Вождя дать мне слово ничего не делать с тобой до моего отъезда. — На лице Аш прорезалась улыбка. — Он свиреп, но, кажется, испугался меня больше, чем я его.
   — Дхун он взял не в одиночку.
   — О чем ты?
   — Дхунский дом укреплен лучше всех других круглых домов: его строил первый клановый король, Торни Дхун. Стены у него шестнадцать футов толщиной, а крыша из железного камня. В ночь, когда Вайло Бладд его взял, его стены обороняли пятьсот дхунских воинов, и еще больше кланников стояли на границе. Однако Собачий Вождь как-то умудрился прорвать оборону, поднять Репейные ворота и перебить триста человек.
   — Это еще не значит, что ему кто-то помогал.
   — Еще как значит. Каждый дхунит, убитый бладдийским мечом, потерял так мало крови, что даже панцирь на нем не мог заржаветь.
   — Не понимаю.
   — Дхунитов одолели с помощью колдовства. Оно заставило их сердца биться медленнее, и они больше не могли защищаться. Собачий Вождь шел на Дхун, зная заранее, что дхуниты не окажут ему сопротивления. Он одержал победу, но чести не снискал. — Райф намеренно говорил жестко. Он видел, как Аш подалась вперед в седле, готовая защищать Собачьего Вождя, и ему это не нравилось. Она смотрела на него так, будто он лгал.
   — Если он на самом деле использовал колдовство, как ты говоришь, почему ты думаешь, что оно пришло извне? Он мог получить такую помощь в собственном клане.
   — В кланах не занимаются колдовством.
   — К чему ты, собственно, клонишь?
   — Тот же человек, который помог Собачьему Вождю взять Дхун, убил моего отца, моего вождя и еще десятки кланников на Пустых Землях.
   С губ Аш слетело только «ах».
   Райф продолжал говорить, и чувство правды укреплялось в нем.
   — Всего нас там было пятнадцать. Мы поставили свой лагерь в месте, где проходят старые лосиные тропы. Каждый год в первый месяц зимы мы отправляемся туда, чтобы добыть положенную Черному Граду долю. Лоси в это время года кочуют на юго-восток. Этой зимой нас с братом взяли в охотничью дружину, и это была большая честь. Охотников возглавлял сам Дагро Черный Град, впервые за последние пять лет выехавший на лосиный промысел. Охота шла не слишком удачно. Тем сказал, что лоси, зная, что зима будет суровой, ушли на юг месяцем раньше обычного.
   — Кто это — Тем?
   — Мой отец. — Сказав это, Райф почти не испытал боли. — Они с Дагро были приятели. Мейс Черный Град несколько недель таскался за приемным отцом, уговаривая его поехать с ним на север, но это Тем в конце концов убедил вождя. «Съездим на север последний разок, Дагро Черный Град. Будем ехать, пока задница не отнимется, дуть водку, пока голова не откажет, и бить лосей, пока не потонем в крови». — Отцовские слова Райф проговорил быстро, чтобы не разволноваться. — Накануне дня, назначенного для отъезда домой, мы с Дреем ушли из лагеря пострелять зайцев. Мы соревновались, кто выстрелит дальше и набьет больше, и тут я... почувствовал что-то.
   — Колдовство?
   Райф кивнул, и ему вдруг стало трудно говорить.
   — Мы повернули назад, но в лагере все уже были мертвы, а на их оружии — ни капли крови. Двенадцать мертвых мужчин, и ни один не обнажил меч, чтобы защитить себя.
   Аш не пыталась выразить свое сочувствие, и Райф был благодарен ей за это. Больше к прошлому они не возвращались, и за это тоже следовало быть благодарным. Некоторыми своими воспоминаниями о лагере на Пустых Землях Райф не хотел делиться ни с кем. Молча следуя на запад вдоль речной долины, они вступили на земли другого клана.
   В полдень они миновали врытый глубоко в снег каменный столб со скрещенными мечами Баннена. Баннен был хоть и мал, но богат: он владел многочисленными озерами, где в изобилии водилась форель, тучными лугами под пастбища и железными рудниками, уходящими на сотни футов в глубину Горьких холмов. Баннен присягнул Дхуну, но это произошло не столь давно. В прошлом вожди клана переходили к Черному Граду, когда считали это выгодным, и Хаудер Баннен сражался с Орнфелем Черным Градом против дхунского короля у Кобыльей Скалы. Баннен славился своими бойцами на мечах. Тем говорил Райфу, что банненцы упражняются в фехтовании, стоя по шею в проточной воде.
   Райф посмотрел на север. Банненский дом стоял в низине, задом к песчаниковому утесу, и с реки его не было видно.
   Судя по дыму над верхушками деревьев, до него было лиг десять. За дымом шли на юг из Глуши черные тучи.
   Райфу захотелось поскорее убраться отсюда, и он тронул Аш за сапог.
   — Как насчет того, чтобы заставить вислоухого пробежаться?
   — А ты как же?
   — Я тоже пробегусь. Хочу за час добраться вон до тех деревьев. — Он указал на северо-запад, где виднелся старый сосновый бор. — Нам понадобится укрытие, когда грянет буря. — Райф хлопнул мерина по крупу. — Пошел!
   Аш осталось только отпустить поводья. Конь взял с места в карьер, осыпав Райфа снегом. Райф постоял немного, убедившись, что Аш на скаку держится в седле уверенно, и побежал следом. Его тело, не готовое к такому испытанию, откликнулось сильной дрожью в ногах. Не до конца сросшиеся ребра похрустывали на бегу. Злясь на собственную слабость, Райф вспахивал снег, поднимая вихрь ледяных кристаллов и мерзлой земли.
   Аш ускакала далеко вперед. Ветер уже задул, неся на юг поземку, и с высот заструились снежные шлейфы. Шум в воздухе нарастал, и вскоре в уши Райфа ударил рев бури. Волчья река текла здесь прямо на север — и там мелела, питая дюжину лососевых заводей, меняла камень на зеленый песок и образовывала защитный рубеж вдоль южной границы Баннена. По-своему Райф даже радовался буре. Не будь ее, между банненским домом и холмами сновало бы множество кланников, рудокопов и звероловов.
   Лицо и руки Райфа горели от бега, пальцы в козьих рукавицах распарились. Догнав Аш, он стащил перчатки зубами и заткнул их за пояс. На каждом вдохе ему казалось, что ребра вот-вот переломятся пополам.
   Аш уже спешилась и прислонилась к стволу тридцатилетней ели. Она добралась до леса на четверть часа раньше Райфа и успела отряхнуть коня, сбить снег с плаща, а шапку повесила проветриваться на нижнюю ветку. Увидев Райфа, она усмехнулась.
   — Вот в такой же день меня нашли. Вьюга — моя стихия.
   В это охотно верилось. Глаза Аш сверкали, как замерзшее море. Райф отдувался, переминаясь в снегу. Аш наполнила снегом жестяную миску, взятую из крестьянского дома, и снег уже наполовину растаял. Где же она его держала эти четверть часа, чтобы растопить так быстро?
   — А теперь что? — спросила она.
   Райф посмотрел на небо между конусов черных елей.
   — Будем по-прежнему двигаться на запад. Мы не можем позволить себе потерять полдня из-за бури.
   Аш кивнула.
   — Теперь тебе надо сесть на коня — хотя бы ненадолго.
   Ему очень бы хотелось возразить ей, сказать, что кланник ни за что не сядет на коня, оставив женщину пешей, но ребра у него трещали, руки горели огнем, а ноги ныли при одной мысли о том, чтобы выпрямиться. Чтобы поддержать свою гордость, Райф отдал приказ:
   — Достань из мешка немного мяса. Надо подкрепиться, прежде чем идти дальше.
   — Мне не хочется есть.
   — Ничего. Отныне мы больше не будем полагаться на твой желудок. На каждом привале ты должна хоть что-нибудь съесть. Здесь можно умереть с голоду в два раза быстрее, чем в огороженном стенами Венисе.
   Аш бросила на него быстрый взгляд, однако послушалась: взяла полоску мяса и со злостью стала его жевать.