Джонс Джулия. Ученик пекаря (Книга Слов - 1)

   Они вышли на городскую площадь, и толпа собралась вокруг них. Судья оглашал перечень провинностей Мелли:
   - Сия девица, именуемая Мелли из Темного Леса, повинна в грабеже, нанесении телесного ущерба, в торговле своим телом и обмане. Она приговаривается к двадцати ударам веревкой. Приговор будет приведен в исполнение завтра в два часа пополудни.
   Собравшиеся заухмылялись. Судья провел Мелли еще немного и вдруг, без всякого предупреждения, столкнул ее в глубокую яму.
   Упав, Мелли больно ушибла плечо и бок. Взглянув вверх, она увидела над краем ямы множество лиц - всех, похоже, только порадовало ее падение.
   - Так этой поганой воровке и надо!
   - Будет знать, как красть лошадей!
   - Хорошая порка как раз таким и нужна.
   - Узнает теперь, как в нашем городе обходятся с такими вот грязными шлюхами!
   Мелли была почти уверена, что последний голос принадлежит тетушке Грил. Удостовериться в этом ей помешал град гнилых овощей и тухлого мяса. Поначалу отбросы, несмотря на зловоние, были мягкими, но после кто-то принялся обстреливать Мелли репой. Кто бы он ни был, ему не составляло труда попадать в цель, и Мелли съежилась, прикрыв лицо руками.
   Это привело в восторг злобную толпу и лишь подогрело ее пыл. На голову Мелли вылили целый жбан кислого молока, за ним последовали яблоки-дички. Мелли ничего не могла поделать: она оказалась в ловушке. Низко опустив голову, она молилась о том, чтобы им не пришло в голову швыряться камнями.
   Но мало-помалу горожанам стала надоедать эта забава - а может, у них просто кончились снаряды, - и они начали расходиться, покричав напоследок "шлюха" и "воровка". Под конец кто-то швырнул в яму большую дыню. Она попала в ушибленное плечо, и Мелли сморщилась от боли.
   Посмотрев вверх, она увидела, что толпа разошлась. Слезы навернулись ей на глаза. Все тело ныло, и мысль о предстоящей порке ужасала ее. Все поверили тетушке Грил, а не ей, да еще от себя присочинили, будто она, Мелли, крадет лошадей и торгует своим телом.
   Она, как могла, почистилась, обобрав с себя склизкие капустные листья и мякоть гнилых плодов. Но уничтожить запах было не в ее силах.
   Яма, примерно в два раза выше рослого мужчины, была так тесна, что едва позволяла прилечь. Стены были каменные, а холодный пол - земляной. Судя по грудам овощей в разных стадиях разложения, пользовались ямой часто. Пошевелив плечом, Мелли почувствовала острую боль. Она свернулась в комочек и плакала, пока не уснула.
   Разбудили ее мужские голоса - пока она спала, настала ночь.
   - Эй, красотка, покажи-ка нам свои сиськи.
   - Дай поглядеть - не то пивом обольем.
   Мелли смотрела на них дикими глазами.
   - Ишь сучка - она небось это только за деньги делает.
   - Шлюха поганая! - И они вывернули ей на голову кувшин с элем. Сколько добра понапрасну извели.
   Мелли задрожала - эль промочил ее насквозь.
   Зрелище мокрой Мелли, как видно, позабавило мужчин, и они заржали. Один держал над ямой горящую свечу, и воск капал на голые руки Мелли. Но она молчала, опасаясь, что ее жалобы только продлят эту пытку. Вылив свой эль, они ушли, и Мелли вздохнула с облегчением.
   Она продрогла, ночь была холодная, а платье - стараниями тетушки Грил - очень открытое. На ней не было живого места: Репу и кислые яблоки кидали с жестокой меткостью, и Мелли вся покрылась синяками. Но больше всего донимало ее левое плечо. Мелли осторожно ощупала его - плечо опухло, но кость как будто осталась цела.
   С приходом ночи Мелли сделалось еще холоднее. Ее била дрожь. В конце концов ей удалось, скорчившись, забыться беспокойным сном.
   Утром она проснулась от того, что сверху на нее лилось что-то мерзкое. Над ямой стояла тетушка Грил с опустевшим ночным горшком.
   - Это еще не самое худшее, что случится с тобой сегодня, потаскушка неблагодарная! - С этими словами Грил удалилась.
   Все утро вновь собравшаяся толпа обзывала Мелли, швыряя в нее огрызки от своих завтраков.
   Она знала, что сегодня ее будут наказывать, и внутри у нее все дрожало от страха при мысли о веревке. Она не могла придумать ничего, чтобы избежать этого. Она уже сказала судье, кто она, но в ее теперешнем виде ее бы и родной отец не признал. Мелли вдруг очень захотелось, чтобы отец оказался рядом. Да, он ударил ее и хотел выдать замуж насильно - но он ее любил. Она была светом его очей. Он покупал ей все, чего ей хотелось, и радовался, видя, какая его дочка нарядная и красивая. Какое потрясение испытал бы он, увидев ее сегодня!
   Время шло очень медленно. Каждая минута тянулась бесконечно. Мелли мучила жажда - она уже сутки ничего не пила. А вот есть ей не хотелось: жуткая вонь гнилых овощей отбивала всякий аппетит.
   С возрастающим трепетом Мелли следила за движением солнца по небу. Близился полдень: скоро за ней придут и поведут наказывать.
   Джек думал о Мелли. Его тревожило, что солдаты, взявшие его в плен, скоро схватят и ее. Рано утром они проехали через какую-то деревушку, провожаемые враждебными взглядами поселян. Трафф спросил у одной женщины, не видела ли она девушку, идущую из леса на восток. Две серебряные монеты развязали женщине язык, и она поведала:
   - Да, проходила тут одна - чучело чучелом. Темноволосая, как ты говоришь, и в мешке. - Женщина прищурилась, соображая что к чему. - Я ее, бедняжку, еще пожалела и сказала: иди, мол, в Дувитт.
   - Когда это было?
   - Не помню, право, - четыре или пять дней назад.
   - Далеко ли до Дувитта?
   - К полудню доедете - вот так прямо, на восток. Ошибиться нельзя - тут все дороги в Дувитт ведут.
   Они выехали из деревни - по дороге они двигались куда быстрее, чем по лесу. Джек, перекинутый через спину лошади, почти не заметил, как деревья сменились полями. Зато он разглядел, что дорога тут широкая и гладкая признак плотной населенности и достатка. Город, куда они едут, должен быть зажиточным.
   Он горячо надеялся, что Мелли не осталась в этом Дувитте. Если она еще в городе, люди Баралиса наверняка ее схватят.
   Мелли спустили веревку, крикнув: "Держись!" Мелли совсем не улыбалось быть вытащенной из ямы на веревке - она не знала, выдержит ли это ее больное плечо. Ей пришло в голову, что, если она не станет хвататься за веревку, ее не смогут вытащить из ямы, а стало быть, и высечь не смогут. Она упрямо затрясла головой в ответ на приказание держаться за веревку.
   - Если не ухватишься за веревку, шлюшка, я прекращу твою гулящую жизнь раз и навсегда. - Мелли упорствовала. - Вот что: в последний раз говорю берись за веревку, не то я велю мастеру Хальбиту нагреть куриного жира и вылью его прямо на твое смазливое личико. А ну живо!
   Мелли взялась за веревку. Плечо сразу отозвалось болью, и горючие слезы обожгли глаза. Мелли обмотала конец вокруг пояса и крепко ухватилась руками. Потом сцепила зубы и почувствовала, что ее тянут вверх. Когда ее голова поравнялась с краем ямы, двое мужчин подхватили ее под мышки и вытащили наружу. Мелли едва не падала в обморок от боли. Она была горда, как и отец, и потому изо всех сил старалась не доставить удовольствия этому сброду, лишившись чувств, словно кисейная барышня.
   Мелли огляделась. На площади собралось куда больше народу, чем вчера. Толпа заволновалась, увидев Мелли. Но крики "шлюха" и "воровка" больше не задевали ее - она пропускала их мимо ушей. Толпа, приняв это за проявление высокомерия, совсем взбесилась, и крики стали еще злее. В мужчине, обозвавшем ее рябой шлюхой, Мелли узнала Эдрада и невольно улыбнулась. Хуже она, с точки зрения толпы, поступить не могла. Вокруг завопили:
   - Ни стыда ни совести!
   - Глядите, как эта сучка о себе воображает! - В Мелли снова полетели гнилые фрукты и овощи. Мужчины, державшие ее, заорали, прося перестать, им тоже доставалось.
   Мелли вывели на середину площади, где стоял деревянный помост. Один из стражей заставил Мелли взойти на помост спиной к толпе и привязал ее руки на уровне плеч к столбу.
   Мелли стало страшно. Она больше не видела толпы, но слышала насмешки и свист. Как только стражник отошел от нее, обстрел возобновился. Мелли закусила губу, чувствуя, как твердые предметы барабанят по ее спине и по ногам. Но ожидание было всего тяжелее.
   Никто как будто не торопился приступить к наказанию. Мелли предполагала, что быть выставленной на поругание толпы составляет часть ее кары. Улюлюканье и оскорбления не утихали. Мелли чувствовала, как возбужден народ: он хотел зрелища, хотел крови.
   Внезапно настала тишина, и Мелли оглянулась, вывернув шею. Появился судья, сопровождаемый человеком с веревочным кнутом. Не с каким-нибудь хлыстиком для верховой езды - с настоящим кнутом, толстым и жестким, с завязанным на конце узлом. Мелли содрогнулась, и толпа загудела.
   Судья еще раз перечислил совершенные Мелли преступления - он делал это патетически, с расстановкой, давая толпе время поулюлюкать после каждого пункта. Перечень стал длиннее против вчерашнего - теперь в него входили конокрадство и мошенничество. Когда судья закончил, толпа пришла в раж.
   - Высечь ее!
   - Шкуру с нее спустить!
   - Никакой пощады шлюхе!
   Тогда судья произнес приговор:
   - Тридцать ударов веревкой! - И толпа разразилась восторженными воплями.
   Вчера говорилось - двадцать! Мелли оцепенела от страха. Человек с кнутом показывал свое орудие зрителям, держа его над головой, чтобы могли видеть и дети, и стоящие в задних рядах. Потом он хлестнул кнутом сверху вниз, зажав узловатый конец в ладони, и толпа затихла.
   Он взошел на помост, и тень его упала на Мелли. Толпа затаила дыхание. Мелли напряглась в ожидании удара. Палач отвел кнут назад, помедлил долю мгновения и обрушил его на спину Мелли. Мелли услышала звук удара, прежде чем ощутила сам удар, и тут же судорожно дрогнула от боли и потрясения. Толпа дружно ахнула.
   - Один, - начал считать судья.
   Кнут взвился опять и обрушился на Мелли с ужасающей силой. Он вышиб весь воздух у нее из груди, и тонкое платье лопнуло.
   - Два.
   От боли у Мелли хлынули слезы. Палач высоко поднял кнут и с размахом опустил его на хрупкую спину. Теперь веревка впилась в обнажившееся тело.
   - Три.
   Кнут поднялся и опустился, оставив рубец на нежной коже. Показалась кровь.
   - Четыре.
   Веревка хлестала, вздувая кожу и раздирая плоть.
   - Пять.
   Мелли почувствовала теплую струйку крови, текущую вдоль хребта.
   - Шесть.
   Кнут взвился вверх, но тут в толпе возникла какая-то суматоха, отвлекшая палача. Мелли слишком ослабела, чтобы обращать на это внимание.
   По камням зазвенели копыта - какие-то всадники въехали в толпу. Судья побагровел от злости.
   - Кто такие? - заорал он. - Ступайте прочь и не мешайте экзекуции!
   - Если вы сей же миг не развяжете девушку, - ответил убийственно спокойный голос, - я прикажу своим людям изрубить вас, добрых горожан, в капусту.
   - Не посмеешь, - не слишком твердо сказал судья.
   - Веск, Харл. - Двое конных, обнажив длинные мечи, выехали вперед. Толпа, объятая страхом, застыла недвижимо.
   - Делай, что он говорит, - развяжи ее, - пролепетал судья. Палач заткнул кнут за пояс и перерезал ножом путы, привязывающие руки Мелли к столбу.
   Мелли едва удержалась на ногах. Все вокруг плыло. Она ослабела от боли, и спину жгло огнем. Она повела вокруг глазами и увидела едущего к ней предводителя всадников. Это он разорвал на ней платье в лесу. Мелли пришла в смятение. Всадник с угрюмой усмешкой схватил ее своими сильными руками и поднял на коня. Чаша переполнилась: все вокруг потемнело, и Мелли лишилась чувств.
   Глава 13
   Баралис лежал в постели. Последние несколько дней стали худшими в его жизни. Он был на грани смерти, да и теперь едва оправился. Слабый, обливающийся потом, он ворочался на простынях. Ясность мысли изменила ему, его мучили видения, терзали демоны, и тело не знало покоя.
   Он получил сильные ожоги, но это не было худшим из зол. Он совершил страшную ошибку. Поняв, что сейчас будет зарезан, он выплеснул на убийцу всю свою мощь - стремление выжить толкнуло его на это. Он не рассчитывал, не сдерживал себя - он спасал свою жизнь. Сила вырвалась из него так неистово, что он утратил над ней власть.
   Сразу же поняв, что перестарался, он попытался втянуть излитое обратно - и не сумел. Слишком сильным и свирепым был выплеск - теперь он обрел собственную волю. Баралис мог лишь наблюдать за ним со стороны. Он сделал то, чего не должен делать ни один мастер, - отпустил вожжи. Он вывернул себя наизнанку - и остался пуст, а его сила теперь бушевала вне его. Если бы не заботы Кропа, Баралис мог бы и умереть.
   Он совершил ошибку, которой устыдился бы новичок. Все годы учения в него вдалбливали первейшее правило чародея: не прыгать выше головы. Он как сейчас помнил руку учителя на своем плече. "Ты, Баралис, отмечен и благодатью, и проклятием, - говорил тот. - Благодать - это твой дар, а проклятие - твое честолюбие. Ты ворожишь слишком яростно. Ты не умеешь сдерживаться и когда-нибудь дорого заплатишь за свою дерзость".
   Его всегда пытались обуздать, завидуя его одаренности. И кто? Кучка старых дураков, открывших в нарушение закона школу ворожбы. Они желали доказать народу, что ворожба сама по себе не может быть злой и Борк заблуждался, когда осудил ее. Им позволяли существовать так долго только потому, что Лейсс издавна кичился своим либерализмом. Теперь, конечно, все изменилось.
   Там, поблизости от Сухих Степей, крестьянин должен быть семи пядей во лбу, чтобы вырастить хоть какой-то урожай. Отец Баралиса и ворожил понемногу. Он происходил из длинного рода удачливых хозяев, творивших чудеса на скудной почве Лейсса. И женились они промеж себя, словно в диких племенах: на кровных сестрах, на троюродных тетках, на падчерицах - чтобы кровь не разжижалась. Ворожба копилась у них в крови, а простаки-соседи ведать об этом не ведали и приписывали хорошие урожаи хозяйской сметке.
   Но мать Баралиса знала. Слишком умная для отца, она догадывалась, что скрывается за обильными урожаями. Она и в сыне угадала этот дар - и послала его в единственное место Обитаемых Земель, где он мог пройти обучение. Да, ему повезло родиться в этом некогда либеральном городе. Если бы не школа, не быть бы ему сейчас королевским советником. Учитель заблуждался: честолюбие - тоже благодать.
   А потом он много путешествовал, совершенствуя свои знания. На Дальнем Юге его научили повелевать животными и подчинять их себе, от пастухов Великих Равнин он перенял искусство составления снадобий, а за Северным Кряжем постиг, как покидать свое тело и улетать в небеса. Он посетил множество городов, говорил со множеством людей, прочел много книг. Никто в Обитаемых Землях не может сравниться с ним.
   Однако канун зимы показал, что и он не без греха. Убийцу можно было истребить гораздо меньшим усилием, самому испытав после этого только легкое утомление. Между тем он, Баралис, двое суток провалялся без памяти. Чары вобрали в себя его кровь, его печень, его сердце. Даже простейшие пассы вызывают слабость, длящуюся несколько часов, - то, что он совершил в канун зимы, более хилого человека свело бы с ума или погубило.
   Баралис не мог не дивиться тому, сколь велика его сила. Да, она может угрожать ему самому - но тогда быстрый и страшный разряд, сотрясший его тело, пронзил его блаженством. Он сам не знал, какая мощь в нем заложена. Поправившись, он обратит это новое знание на пользу себе. Кроме того, он будет осторожен и никогда больше не поставит себя под удар.
   Ему многое предстоит сделать, многое выяснить. Нельзя позволять слабости спутать его планы. Баралис кликнул Кропа, и тот явился.
   - Да, хозяин.
   - Кроп, ты хорошо ухаживал за мной, и я благодарен тебе за твою заботу.
   Кроп широко улыбнулся, собрав в складки свое исполосованное рубцами лицо.
   - Я старался, хозяин, - сказал он, радуясь, что его усилия оценили.
   - Ну а теперь поговорим о более важных вещах. Как двор воспринял новость о смерти лорда Мейбора?
   - Лорд Мейбор не умер, хозяин, - недоуменно ответил Кроп.
   - Не умер? Что за дьявольщина! Да точно ли ты знаешь, дубина?
   - Точно, хозяин. - Кроп был только доволен, когда Баралис его обзывал. - Он не умер, но очень плох. Еле дышит, говорят, и лицо все в язвах. К нему уж и священников звали.
   Баралис ничего не понимал. Этот яд смертелен. Он пробовал его на старой лошади, и несчастная кляча издохла через несколько часов.
   - Когда лорд Мейбор ушел с бала?
   - Об этом везде говорят. - Кроп напрягся, силясь вспомнить получше. Одна молодая девица облила его пуншем. Все стали над ним смеяться, и он ушел еще до пожара.
   Не иначе как этому Мейбору сам Борк помогает. Облившая его жидкость разбавила яд - притом Мейбор, очевидно, снял с себя мокрое платье. Будь он проклят! Баралис собрался с мыслями.
   - Он выздоравливает?
   - Не могу знать, хозяин. Говорят, королева прислала ему свою знахарку.
   - Так королева навещала его? - Ведь королева не должна иметь никакого дела с Мейбором теперь, когда его ложь раскрыта!
   - Да, хозяин. И к вам от нее приходил паж, сказал: королева желает вас видеть незамедлительно.
   - Что ты ему ответил?
   - Сказал, что вы малость простыли, когда скакали верхом.
   - Правильно сказал, Кроп. Молодец. Ну а что говорят о пожаре, что случился в канун зимы?
   - Говорят, что он загорелся от упавших свечей, хозяин.
   - Хорошо. Видел кто-нибудь, как загорелось?
   - Один пьяный дворянин говорил, что пожар зажег человек в черном.
   - Как его имя?
   - Не знаю, хозяин.
   - Так узнай! А как узнаешь, устрой ему несчастный случай. - Баралис пристально посмотрел в глаза слуге. - Понимаешь меня? - Кроп кивнул. Хорошо. Теперь иди, мне надо подумать.
   Баралис дождался, когда Кроп вывалится из комнаты, и встал с постели. Собственная слабость удивила его: ноги его подгибались. Он дотащился до кабинета и, перерыв множество бутылок и пузырьков, нашел что искал. Раскупорив бутылочку, выпил ее до дна - он должен был полностью избавиться от боли.
   Руки, пострадавшие от пожара, покрылись свежими рубцами, и лоснящаяся кожа на них туго натянулась. Целебная мазь, безусловно, поможет - руки заживут. Но именно этого Баралис боялся. Кожа может натянуться так, что он больше не сможет расправить пальцы. Придется в таком случае подрезать кожу на суставах.
   О том, чтобы исцелить руки с помощью чар, не могло быть и речи Баралис был еще слишком слаб. Никакой ворожбы несколько дней - он не сможет даже соединиться мысленно со вторым голубком, которого послал за Меллиандрой.
   Мейбору за многое придется держать ответ. Баралис был почти уверен, что это Мейбор подослал к нему убийцу. У него много врагов при дворе, но никто не желает его смерти так, как Мейбор. Владелец восточных земель не дурак: сам он руки пачкать не станет - наймет другого для грязной работы.
   Баралису было о чем поразмыслить. Надо сосредоточиться, чтобы довести свои планы до успешного завершения. Ступать придется осторожно - королева, похоже, все еще сочувствует Мейбору, несмотря на его вранье. Надо убрать Мейбора с дороги - нельзя позволить, чтобы королева сблизилась с ним.
   Баралис решил, что не станет больше терять времени, пытаясь отравить Мейбора. Лорд, похоже, заговорен против яда. Вместо этого Баралис удалит его от двора. Известно, что Мейбор любит больше, чем себя, только одно: свои восточные земли, тучные и плодородные, засаженные яблонями, которые дают лучший сидр в Обитаемых Землях. По лицу Баралиса прошла улыбка: он заставит Мейбора спешно покинуть замок и отбыть на восток.
   Таул, прищурясь, смотрел в ту сторону, куда указывал Файлер.
   - Ничего не вижу. - Файлер сказал ему, что Ларн уже показался на горизонте, но Таул никак не мог его разглядеть.
   - Ты, наверно, родом с Низменных Земель? - Таул кивнул, Удивляясь, откуда моряку это известно. Кормчий подмигнул и пояснил: - Уроженцы Низменных Земель известны своим слабым зрением. Это болотные испарения портят им глаза. Хорошо еще, что ты вовремя уехал оттуда, не то видел бы еще хуже.
   Оба они стояли на носу. В море появились скалы, которых становилось все больше и больше. Дул сильный восточный ветер, разводя волну, и валы гулко били в хрупкий корпус судна. Корабль, первые два дня плавания казавшийся Таулу таким прочным, превратился в игрушку среди бурного моря.
   Матросы, уже привыкшие к присутствию Таула на борту, сегодня были угрюмы и молчаливы. Всех кликнули наверх - требовалось постоянно управлять парусами, чтобы приспособиться к порывистому ветру.
   А погода между тем все ухудшалась. Небо зловеще нахмурилось, и начал накрапывать дождь. Ветер гнал навстречу все более высокую и мощную волну. Таулу приходилось крепко держаться за поручни.
   - Долго ли нам еще плыть? - спросил он.
   Файлер, привыкший к бурному морю, стоял, сложив руки на груди.
   - Я точно видел Ларн на горизонте - да только теперь так нахмарило, что он пропал из виду. За полдня, пожалуй, дойдем - ну, при такой погоде, может, и дольше проваландаемся. Ветер-то встречный. И я не любитель идти в шторм через мелкие воды.
   - Насколько эти воды опасны? - Таулу приходилось кричать, чтобы быть услышанным.
   - Я плавал и в худших. Но тут не только мели - хотя, если не остережешься, мигом сядешь на брюхо. - Файлер посмотрел вдаль. - Самое худое - это скалы. Море вокруг них так и кипит. Невозможно угадать, куда направлено течение, - одно только верно: если не будешь настороже, оно увлечет тебя на камни.
   - Капитан сказал, что не станет подходить близко к острову.
   - Так и есть, парень. Капитан не дурак. Но нам все равно нелегко придется. Сам видишь, что делается с судном уже теперь. - Словно в ответ на слова Файлера море вздыбилось, и палуба накренилась у них под ногами.
   - Я думал, это просто из-за погоды, - прокричал Таул.
   - Около Ларна всегда такая погода, вот в чем беда. При спокойном море я мог бы провести корабль среди всех скал и мелей с закрытыми глазами. Ларн - одно из тех Богом проклятых мест, где море не знает покоя.
   - Это из-за его расположения?
   - Нет, из-за того, что Ларн - это Ларн.
   Файлер отошел, и Таул подивился его способности шагать так твердо по шаткой палубе. Сам Таул остался на носу, где ветер и дождь били прямо в лицо. Он смотрел вперед, стараясь разглядеть на горизонте остров, но это ему не удавалось. Однако он знал отчего-то, что Ларн близко: остров манил его, притягивал к себе. Таул глядел в свинцово-серую пелену моря и неба, и ему становилось страшно.
   Он не знал, долго ли стоит так, подвластный всем стихиям, но резкий окрик вырвал его из раздумий.
   - Эй ты, рехнулся, что ли? Тебя ж продует насмерть! - кричал Карвер. Ступай-ка вниз, капитан тебя зовет.
   Таул внезапно почувствовал, что весь продрог, а плащ промок насквозь. Небо стало еще темнее, волны - выше, и дождь налетал на судно широкими полосами.
   - Вот что Ларн-то делает, - пробормотал Карвер, когда Таул стал спускаться вниз.
   В капитанской каюте, теплой и уютной, пахло старой кожей и ромом.
   - Помилуй нас Борк! Ты промок до костей, парень. Зачем ты столько торчал на палубе? - Капитан налил Таулу полный кубок рома и подал ему грубое одеяло. - Снимай свой плащ и закутайся вот в это. Задумался, видать.
   - Я думал о Ларне.
   - Не ты один, парень. Ларн - такое место, что из головы его выкинуть трудно.
   - Вы бывали здесь прежде? Капитан кивнул:
   - Подходил близко еще мальчишкой - и с тех пор он не оставляет меня в покое.
   - Зачем вы тогда подходили к острову?
   - Я впервые шел кормчим и был совсем еще зеленый. Мы плыли в Тулей, но я так трусил, что сбился с курса. - Капитан хлебнул рому и умолк так надолго, что Таул удивился, когда он заговорил опять. - Однако не могу сказать, что я об этом сожалею. Я и посейчас думаю, что это судьба вела корабль в то холодное, ветреное утро - не я. - Квейн со стуком поставил кубок на стол, Дав понять, что больше говорить об этом не станет. - Завтра будешь на острове. Но если море не успокоится, ты, само собой, высадиться не сможешь. Никто, если он не сумасшедший, не выйдет в такие волны на утлой лодчонке. Я начинаю думать, что сам лишился разума, когда привел сюда "Чудаков". - Капитан подлил себе рому. - Ты пей, парень, пей. Ром согреет тебя лучше всякого огня. - Таул послушался и убедился, что капитан говорит правду, - тепло прошло по телу до самых пят. - А коли высадишься, тебе уже известно - я жду тебя только сутки, не больше. Уж очень предательские тут воды. Я кладу голову на плаху, бросая здесь якорь. Понятно, если море к утру не уймется, то никакой якорь нас не удержит. Впрочем, это забота не твоя. Я просто хочу, чтобы ты хорошо меня понял. Если не вернешься через сутки - я уйду, и помоги тебе Борк: застряв на Ларне, ты можешь просидеть там много месяцев. - Взгляд капитана был тяжел.
   - Я все понимаю, капитан. На остров я решил ехать один - у вас и так одного человека не хватает. Грести я и сам могу.
   Капитан, проворчав что-то, налил рому им обоим.
   - Молись, чтоб море утихло, парень.
   Тавалиск совершал послеполуденную прогулку по дворцовым садам, которые славились своей красотой по всему востоку. Тавалиска, однако, больше занимало то, что он ел, нежели окружающая его красота. Слуга в ливрее нес за ним блюдо с куриной печенкой.
   - Смотри, чтобы на печенку мухи не садились, - сказал Тавалиск, подзывая слугу, - свежий воздух возбуждал аппетит. Выбрав особенно крупный сочный кусочек, архиепископ сунул его в рот. Печенка была такая, как ей и полагалось, - нежная и лакомая. Тавалиск тяжело вздохнул, увидев, что к нему приближается его секретарь Гамил. - Пойдем-ка отсюда, мальчик. - И архиепископ устремился в противоположную сторону, хлопая на ветру своими просторными одеждами. - Только не урони блюдо, - предостерег он слугу, сворачивая на окаймленную живыми изгородями дорожку. Однако ноги Гамила оказались проворнее, чем у Тавалиска, и секретарь вскоре догнал беглецов. Гамил! Что ты здесь делаешь? Я не слышал, как ты подошел. А ты, мальчик? Слуга, повинуясь взгляду Тавалиска, замотал головой. Архиепископ взял с блюда еще кусок печенки. - Хотя тебя трудно не заметить в твоем красивом новом наряде. Шелк, если я не ошибаюсь. Я и не знал, что так хорошо тебе плачу.