Эмар Густав. Меткая Пуля

   — Вы ее знаете?
   — Знаю.
   — Тогда дело другое. Начинайте, я весь превратился в слух.
   Меткая Пуля придвинул скамью, сел с раздосадованным видом и после минуты размышления начал свой рассказ:
   — Лет пятнадцать назад Серый Медведь, которому в то время было не более двадцати лет от роду, но который был уже знаменитым воином, отправился во главе пятидесяти лучших своих воинов в прерию попытаться напасть на белых. В то время кайнахи жили не здесь, компания пушных промыслов не проникла еще так далеко по берегам Миссури, и форта Макензи не существовало. Кайнахи охотились на свободе на обширных землях, которыми впоследствии американцы завладели, вытеснив оттуда краснокожих. Тогда селение кайнахов примыкало к южной границе этой территории и находилось в восьмидесяти милях отсюда. Серый Медведь в первый раз возглавлял экспедицию. Как и все молодые люди его лет в подобном случае, он сиял от гордости и горел нетерпением отличиться и доказать старейшинам своего племени, что достоин предводительствовать храбрыми воинами. Как только экспедиция выступила, он тотчас разослал шпионов по всем направлениям и запретил своим воинам курить, опасаясь, как бы огоньки трубок не выдали врагам его присутствия. С необычайной мудростью он принял все меры предосторожности, необходимые в подобном случае. Его экспедиция прошла блистательно: он захватил несколько караванов, ограбил и разрушил несколько плантаций, его воины вернулись с громадным количеством добычи и уздечками лошадей, увешанными скальпами. Сам Серый Медведь привез с собой слабенькую девочку двух-трех лет, которую бережно держал на руках или усаживал перед собой в седле. Этот ребенок и есть та самая высокая и красивая девушка, которую вы видели сегодня.
   — А!
   — Белая она или индианка, американка или испанка — этого никто не знает и не узнает никогда. Вам известно, что некоторые индейцы родятся белыми; цвет кожи еще не признак, по которому можно было бы отыскать родителей девушки. Словом, вождь взял ее в приемные дочери. Но по мере того как девочка росла, она приобретала все большее влияние на него, которому он подчинялся против воли; наконец это влияние легло на него таким гнетом, что вождь племени встревожился. Впрочем, образ жизни Цвета Лианы… это ее имя…
   — Знаю, — перебил граф.
   — Я говорю, — продолжал охотник, — образ жизни этого ребенка всегда был странен, она не резвилась, не играла и не смеялась, как другие девушки ее возраста. Она по большей части грустна, задумчива, дика, бродит всегда одна в лугах, то носится по траве, усыпанной бриллиантовыми росинками, словно газель, то мечтает в лунную ночь, бормоча слова, которых никто не слышит. Порой издали видели — поскольку близко подойти никто не осмеливался — возле нее некую тень с опущенной головой, которая по целым часам неотлучно следовала за ней, но когда девушка возвращалась в селение и ее принимались расспрашивать, она только молча пожимала плечами или плакала.
   — Это действительно странно.
   — Не правда ли? Вот вожди и собрались вокруг огня совета; они решили, что Цвет Лианы околдовала своего приемного отца.
   — Идиоты! — пробормотал граф.
   — Быть может, — продолжал охотник, покачав головой, — но дело в том, что они вознамерились бросить ее в прерии на растерзание диким зверям.
   — Бедняжка!.. И что же?
   — Серый Медведь и Белый Бизон, которые не были приглашены на совет, услышав об этом решении, немедленно отправились туда и лживыми словами сумели так обработать старейшин, что те не только отказались от мысли послать девушку на неминуемую гибель, но с этой минуты стали считать ее гением-хранителем их племени.
   — А Серый Медведь?
   — Все так же, как и прежде.
   — Только-то?
   — Только.
   — Так вот что я вам скажу, любезный мой друг Меткая Пуля: в течение двух дней я узнаю, такая ли колдунья эта девушка, как вы говорите, и что мне о ней думать.
   Охотник ответил невнятным ворчанием и, не говоря больше ни слова, растянулся на мехах и захрапел.

ГЛАВА XV. Белый Бизон

   Выйдя из хижины, где расположились граф и его друзья, Серый Медведь направился к жилищу Белого Бизона.
   Начинало темнеть; кайнахи, собравшись вокруг небольших костров, разведенных перед входом в каждую хижину, весело беседовали между собой и курили трубки.
   Вождь отвечал кивком головы или приветливым жестом на дружелюбные поклоны воинов, встречавшихся на его пути, но нигде не останавливался и шел все быстрее по мере того как сгущался мрак.
   Наконец он дошел до хижины, стоявшей почти в самом конце селения, на берегу Миссури.
   Пытливо всмотревшись в окружающий его мрак, вождь остановился у этой хижины, собираясь войти.
   Однако, уже взявшись за занавеску из бизоновой шкуры, висящей у входа, он внезапно остановился и задумался, точно пытаясь собраться с мыслями.
   Внешне эта хижина ничем не отличалась от других, она также была круглая, с кровлей в виде улья и сделана из переплетенных ветвей, скрепленных глиной и покрытых сверху циновками.
   Однако после минутного размышления Серый Медведь приподнял занавеску, вошел и остановился на пороге, говоря по-французски:
   — Добрый вечер, отец.
   — Добрый вечер, дитя, я ждал тебя с нетерпением. Садись возле меня, нам надо поговорить.
   Эти слова были сказаны на том же языке тихим голосом. Серый Медведь сделал несколько шагов вперед и опустил входную занавеску.
   Если по внешнему виду хижина, куда вошел молодой вождь, ничем не отличалась от других хижин в селении, то нельзя было сказать того же о ее внутреннем устройстве.
   Все, что только может произвести на свет человеческая изобретательность, лишенная и орудий, и необходимых материалов для выражения своей мысли, хозяин этого жилища создал собственными руками. Внутреннее устройство его жилища представляло собой некое причудливое сборище всевозможных предметов, самых разнородных и, по-видимому, не слишком подходящих один к другому.
   Вместо стекол в окна хижины была вставлена масляная бумага. В углу стояла кровать, посередине стол, несколько стульев и большое кресло у стола, все срубленное топором и неотесанное, — такова была мебель в этом странном жилище.
   На полках помещалось штук сорок книг, по большей части отдельных томов, на веревках висели чучела животных, насекомые и тому подобное; наконец, множество предметов неопределенных, но содержащихся в строгом порядке и снабженных ярлыками, довершали обстановку этого своеобразного жилища, которое скорее походило на келью отшельника или тайное подземелье алхимика шестнадцатого века, чем на дом индейского вождя. Однако эта хижина принадлежала Белому Бизону, одному из главных старейшин кайнахов. Он-то и ответил Серому Медведю на его приветствие.
   Но мы уже говорили, что этот вождь был европейцем и бесспорно сохранил в настоящей жизни дикаря воспоминания о своем утраченном прошлом.
   Когда Серый Медведь вошел в хижину, Белый Бизон, сидя в кресле у стола, читал, подперев голову руками, большую книгу с пожелтевшими и потертыми страницами при свете глиняной лампы, которая сильно коптила и распространяла лишь дрожащий полусвет.
   Старик поднял голову, снял очки, вложил их в книгу и закрыл ее, потом, подвинув свое кресло немного ближе, улыбнулся молодому человеку, указал ему на стул и сказал ласково:
   — Ну, садись, дитя.
   Вождь взял стул, придвинул его к столу и сел, не говоря ни слова.
   Некоторое время старик молча всматривался в лицо молодого человека.
   — Гм! Ты мне кажешься очень мрачным, — заметил он наконец. — Не таков бывает человек, когда достигает давно желаемого, как, полагаю, достиг этого ты. Что огорчает тебя? Уж не колеблешься ли ты теперь, когда так близок к успеху? Не начинаешь ли понимать, что дело, которое предпринял вопреки моим убеждениям, превышает силы одинокого человека, у которого одна опора — дряхлый старик?
   — Быть может, — ответил вождь глухим голосом. — О! Зачем вы дали мне вкусить горькие плоды проклятого образования, которое было создано не для меня? Зачем, отец мой, вы вашими уроками сделали из меня человека непохожего на тех, кто меня окружает и с кем я осужден жить и умереть?
   — Слепой, которому я показал свет солнца, — ты ослеплен его лучами, твои глаза еще слабы и не выносят его блеска, вместо невежества и тупости, в которой ты прозябал бы свой век, я развил в тебе единственное чувство, которое возвышает человека над животными, я научил тебя думать — и вот благодарность, до которой я дожил, вот награда за мои труды, за неусыпную заботу!
   — Отец мой!
   — Не оправдывайся, дитя, — перебил старик с оттенком горечи, — я должен был ожидать этого, я и ожидал; неблагодарность и эгоизм вложены провидением в сердце человека как защита. Без неблагодарности и себялюбия, этих главных свойств человека, общество не могло бы существовать. Я не сетую на тебя, я не имею права сетовать, ты человек, и потому ничто человеческое тебе не чуждо, как сказал один мудрец.
   — Я не жалуюсь, не упрекаю вас, отец, я знаю, что ваши намерения были самыми добрыми, — возразил вождь. — К несчастью, ваши уроки вызвали действие совсем иное, чем вы ожидали. Развив мои способности, вы бессознательно, помимо моей воли развили мои потребности. Жизнь, которую я веду, мне в тягость; люди, окружающие меня, не могут меня понять и я их не понимаю. Невольно мои мысли устремлены в иной мир, мне грезятся наяву вещи странные, невозможные, я страдаю неизлечимой болезнью, определить которой не могу… Я безнадежно люблю девушку, которую ревную и которую не могу назвать своей, не совершив при этом преступления. О, отец мой! Как я несчастен!..
   — Дитя мое! — воскликнул старик, пожав плечами с видом сожаления. — Это ты-то несчастен? Твои страдания мне смешны. Человек заключает в себе зародыши добра и зла; если ты страдаешь, то сам виноват. Ты молод, умен, силен, первый в племени, чего тебе еще надо для счастья? Ничего! Если ты твердо захочешь, то подавишь в своем сердце безумную страсть и, ничем не отвлекаясь, посвятишь себя славному призванию, которое предначертал себе сам. Что может быть возвышеннее, прекраснее, благороднее, чем избавить соплеменников от тяжелого ига и способствовать возрождению их нации?
   — Увы! В силах ли я совершить это?
   — А-а! Так ты сомневаешься?! — вскричал старик, ударив по столу кулаком и глядя собеседнику прямо в лицо. — Тогда ты погиб. Откажись от своих замыслов; на пути, подобном твоему, колебаться или останавливаться — это гибель!
   — Отец мой!
   — Молчи! — вскричал старик еще с большим жаром. — Слушай меня. Когда ты в первый раз открыл мне свои планы, я всеми доводами пытался заставить тебя отказаться от них; я доказывал тебе, что твое решение преждевременно, что индейцы после продолжительного рабства упали слишком низко и теперь это всего лишь тень прежнего народа, что силиться пробудить в них благородство и великодушие — то же самое, что пытаться оживить труп!.. Ты не послушал меня, ты не хотел принимать моих доводов, ты бросился очертя голову в омут интриг и всевозможных заговоров, Не правда ли?
   — Правда.
   — Ну, так теперь поздно отступать, надо идти вперед во что бы то ни стало! Пускай ты падешь, но по крайней мере падешь со славой, и твое имя, дорогое каждому, увеличит громадный список великих мучеников, которые пожертвовали собой ради отечества!
   — Но дело еще не зашло настолько далеко, чтобы…
   — Нельзя было отступать, не так ли? — перебил старик.
   — Да, я думаю.
   — Ошибаешься! Пока ты был занят своим делом, собирая союзников и готовясь к борьбе, неужели ты полагаешь, что я оставался в бездействии?
   — Что вы хотите этим сказать?
   — То, что враги заподозрили твои замыслы, что они наблюдают за тобой. Если ты не упредишь их действия громовым ударом, они захватят тебя врасплох, расставив тебе западню, в которую ты непременно попадешь.
   — Я-то! — вскричал вождь в порыве гнева. — Посмотрим, как это они сделают!
   — Будь же деятельнее прежнего, не давай опередить себя, а главное, соблюдай величайшую осторожность. За тобой следят зорко, повторяю тебе.
   — Откуда вы знаете?
   — Не суть важно. Довольно того, что я это знаю. Положись на мою опытность; я бодрствую. Пусть изменники и соглядатаи пребывают в обманчивой безопасности. Если мы изобличим их сейчас, другие явятся на их место. Для нас лучше, чтобы мы знали, кто они. Таким образом от нас не ускользнет ничто, ни малейшее их действие. Мы будем знать, что они собираются предпринять, чего хотят, и в то время, как они тешат себя мыслью, будто знают все о наших планах, и раскрывают их тем, кто подкупает этих шпионов, они в нашей власти; мы можем снабжать их ложными сведениями, тщательно скрывая наши настоящие действия. Положись на меня. Их слепая уверенность составляет нашу безопасность.
   — Вы всегда правы, отец мой, и я вполне полагаюсь на вас, но скажите мне, по крайней мере, имя этих изменников.
   — К чему говорить тебе, если я их знаю? Когда настанет пора, я скажу.
   — Хорошо.
   Оба замолчали. Погруженные в свои мысли, они не заметили нахмуренной физиономии, которая высовывалась из-под занавески у входа и уже довольно долго прислуживалась к их разговору.
   Но человек, кто бы он ни был, который занимался подслушиванием, выказывал время от времени признаки неудовольствия и разочарования. Действительно, подкравшись, чтобы услышать разговор между двумя вождями, он не подумал об одном — о том, что не сможет понять ни слова. Серый Медведь и Белый Бизон говорили между собой по-французски — язык совершенно не понятный для подслушивающего. Итак, шпион обманулся в своих надеждах.
   Однако он не унывал и все слушал, полагая, что с минуты на минуту они перейдут на туземное наречие.
   — Теперь расскажи мне о том, как прошла твоя экспедиция, — продолжал старик. — Ты уехал в таком восторге и с надеждой, как говорил мне, привезти человека, который нужен тебе для главной роли в твоем заговоре.
   — Вы видели его сегодня, отец мой, он здесь. Сегодня он вместе со мной въехал в селение.
   — О-о! Объясни-ка мне это, дитя, — сказал старик с ласковой улыбкой и, расположившись в своем кресле удобнее, приготовился слушать.
   В это же время он незаметным движением, делая вид, что слушает с глубоким вниманием, пододвинул к себе лежащие рядом с ним большие пистолеты.
   — Продолжай, — сказал он, — я слушаю тебя.
   — Месяцев шесть тому назад — не знаю, говорил ли я вам тогда — мне удалось поймать канадца-охотника, на которого я давно имею зуб…
   — Постой, мне что-то смутно припоминается… Кажется, его прозвище Меткая Пуля?
   — Вот именно. Я ненавидел этого охотника, который давно подсмеивался над нами и убивал у меня лучших воинов. Поймав его, я решил, что он умрет в пытках.
   — Хотя я и не одобряю этого варварского обычая, но должен сознаться, что ты действовал правильно.
   — Он также не протестовал, напротив, он подсмеивался над нами; словом, он взбесил нас до такой степени, что я велел немедленно приступить к пытке. Когда его смерть уже была неминуема, человек — или какой-то демон — внезапно появился среди нас и один, не обращая никакого внимания на опасность, которой подвергался, бросился к столбу пыток и отвязал пленника.
   — Гм! Это был настоящий храбрец, верно?
   — Да, но его отважный поступок стоил бы ему жизни, и тем не менее по данному мной знаку все мои воины и я сам пали перед ним на колени с изъявлением глубокого благоговения.
   — Что ты такое говоришь?!
   — Истину. Всмотревшись в лицо этого человека, я увидел на нем два удивительных знака.
   — Какие?
   — Рубец над правой бровью и черную точку под правым глазом.
   — Странно! — прошептал старик в задумчивости.
   — Но еще более странно, что этот человек точь-в-точь походит на того, кого вы мне описывали и чей портрет подробно изложен в этой книге, — прибавил вождь, указывая на нее рукой.
   — Что же ты сделал?
   — Вы знаете, как я хладнокровен и как быстро принимаю решения; я позволил этому человеку уехать вместе с моим пленником.
   — Прекрасно. И что дальше?
   — Я прикинулся, будто вовсе не стараюсь встретить его опять.
   — Еще лучше, — похвалил старик, одобрительно кивнул головой и движением, мгновенным как мысль, взвел курок пистолета, который держал в руке. Раздался выстрел и вслед за ним ужасный крик; голова под занавеской мигом исчезла.
   Оба вождя подскочили к занавеске, не за ней уже никого не было, и только лужа крови ясно указывала, что выстрел попал в цель.
   — Что вы сделали, отец? — вскричал изумленный Серый Медведь.
   — Ничего; дал урок, довольно чувствительный, вероятно, одному из тех негодяев, о которых только что говорил.
   И он хладнокровно вернулся к своему креслу. Молодой человек хотел пойти по следам раненого.
   — Не делай этого, — остановил его старик, — довольно моего предостережения; продолжай свой рассказ, он до крайности занимателен, но теперь ты сам видишь, что времени терять нельзя, если хочешь победить.
   — И не потеряю, будьте спокойны! — вскричал молодой вождь с гневом. — Однако я разыщу подлеца, клянусь вам!
   — Напрасно… Говори дальше.
   Серый Медведь со всеми подробностями рассказал о своей встрече с графом и о том, как он заставил графа согласиться ехать с ним в их селение.
   На этот раз его рассказ ничем не прерывался; урок, данный шпиону Белым Бизоном, оказался достаточным, по крайней мере на первый случай.
   Опыт с зажженной спичкой очень насмешил старика; развлекло его также описание невероятного удивления графа при внезапном открытии, что неотесанный дикарь, полуидиот, как он воображал вначале, напротив, является человеком, не уступающим ему самому ни в уме, ни в образовании.
   — Что же мне теперь делать? — прибавил Серый Медведь, закончив свой рассказ. — Он здесь, нос ним Меткая Пуля — охотник-канадец, к которому он питает величайшее доверие.
   — Гм! Все это очень важно, — ответил старик. — Во-первых, дитя, ты был неправ, что показался перед этим человеком тем, что ты есть на самом деле; ты был гораздо сильнее его, пока он считал тебя необразованным дикарем, ты увлекся гордостью, желанием поблистать в глазах европейца, изумив его; это твоя ошибка, большая ошибка, потому что теперь он будет тебя остерегаться.
   Молодой человек молча опустил голову.
   — Я постараюсь уладить это, — продолжал старик, — но сперва мне необходимо увидеться с Меткой Пулей и переговорить с ним.
   — Вы ничего от него не узнаете, он предан графу.
   — Тем более я нахожу нужным видеть его… В какой хижине ты поместил их, дитя мое?
   — В бывшей хижине совета.
   — Да, там им удобно… и легко слышать, что они говорят.
   — Я так и думал.
   — Еще одно замечание.
   — Какое?
   — Отчего ты не убил Степную Волчицу?
   — Но ведь я ее не видел, меня в лагере не было… правда, я и так не убил бы ее.
   Старик положил ему руку на плечо.
   — Дитя, — сказал он строго, — когда несешь ответственность за судьбу целого народа, нельзя отступать ни перед чем; когда враг мертв, живые спят спокойно. Степная Волчица — твой враг, ты знаешь это, ее влияние на суеверных краснокожих громадно. Запомни слова человека опытного: если ты не убьешь ее, тогда она убьет тебя!
   Серый Медведь презрительно улыбнулся.
   — Ну вот! — вскричал он. — Эта полусумасшедшая старуха…
   — Ах! — перебил его Белый Бизон. — Разве ты не знаешь, что за каждым великим событием почти всегда стоит женщина? Они убивают гениальных людей и губят из-за ничтожных выгод и мелочных страстей самые прекрасные и смелые замыслы.
   — Вы правы, быть может, — ответил Серый Медведь, — но я чувствую, что никогда не буду в состоянии обагрить руки кровью этой женщины.
   Белый Бизон презрительно улыбнулся.
   — Совестливость, бедное мое дитя! — сказал он с видом сожаления. — Хорошо, я не настаиваю, но знай, что эта совестливость — твоя гибель; кто хочет управлять другими, тот должен превратить свое сердце в камень, иначе планы его будут рушиться в самом зародыше, и враги поднимут его на смех. Величайшие гении гибли потому, что не хотели понять именно этого, что трудятся они для преемников, не для себя. Человек близорук, каким бы умным ни был. Свирепый эгоизм, который все подавляет в нем, налагает непроницаемую повязку на его глаза и не дает ему осматриваться вокруг.
   — Вместо того, чтобы помочь мне своими советами, вы как будто нарочно и с наслаждением приводите меня в отчаяние! Ваши теории раздирают мою душу, отец мой!
   — Но разве я создал их? Нет, таков свет! Никто его не изменит. Было время, когда и я говорил так, как говоришь ты теперь, бедное дитя. Но я и мои последователи боролись с целой цивилизацией, которую хотели разрушить, чтобы заменить ее другой. Мы, титаны будущего, за совершенное нами громадное дело сегодня отвержены, осуждены на проклятие, но завтра мы будем мучениками, а для правнуков превратимся в благодетелей рода человеческого!.. Иди, мой бедный юноша, иди своей дорогой, твои замыслы — детские игры по сравнению с тем, что сделали мы с товарищами, когда одни, сильные лишь своим правом, бросили перчатку всей Европе, восставшей против нас, чтобы броситься на раздел наших плодороднейших земель и с дьявольским смехом делить между собой наши головы.
   Старик невольно увлекся бурными чувствами, которые клокотали у него в душе, его глаза блистали, лицо сияло, жесты были исполнены величия, он мысленно перенесся к прежним дням борьбы и торжества.
   Серый Медведь слушал его с безотчетным волнением, невольно подчиняясь неодолимому влиянию этого поверженного исполина, все еще великого после падения.
   — Но что я говорю? Прости мне, дитя, я просто сумасшедший… — оборвал свою речь старик, бессильно откидываясь на спинку кресла. — Ступай, оставь меня теперь, завтра на заре, может быть, я сообщу тебе что-нибудь новое.
   Знаком он указал молодому человеку, чтобы тот уходил. Привычный к таким внезапным переменам в настроении, Серый Медведь молча поклонился и вышел.

ГЛАВА XVI. Шпион

   Пистолетный выстрел не имел последствий, которых, без сомнения, ожидал Белый Бизон. Человек был ранен, правда, но поспешность, с какой старому вождю пришлось стрелять, конечно, помешала меткости выстрела, и подслушивающий отделался царапиной; пуля, направленная неточно, только содрала кожу с его головы и вызвала сильное кровотечение.
   Однако это довольно грубое предостережение доказало шпиону, что он замечен и что оставаться тут долее — значит, неминуемо попасться в руки противника; разумеется, он стал улепетывать со всех ног.
   Пробежав довольно далеко и полагая, что сбил с толку тех, кто вздумал бы гнаться за ним, он наконец остановился перевести дух и перевязать рану: хоть она и была пустяковой, но кровь так и струилась из нее.
   Он с беспокойством осмотрелся.
   Все вокруг казалось тихим и пустынным. Густой снег, который хлопьями валил уже с добрый час, вынудил индейцев разойтись по своим шалашам.
   Выстрел не произвел ни малейшей тревоги; привыкнув к ночным схваткам в своих селениях, краснокожие не выходили на улицу.
   Слышен был только лай собак да отрывистый хриплый вой диких зверей, рыщущих по прерии в поисках добычи.
   Успокоенный тишиной в селении, шпион принялся торопливо перевязывать свою рану, радуясь в душе, что снег скрывает под собой кровавые следы, оставленные им.
   — Ну, — пробормотал он вполголоса, — больше я ничего не узнаю сегодня. Дух Зла охраняет этих людей.
   Он осмотрелся вокруг в последний раз и уже хотел уйти, как вдруг белая тень, скользя по снегу, словно призрак, промелькнула неподалеку от него.
   — Это еще что? — пробормотал индеец, которым овладел суеверный страх. — Неужели Дева черных часов бродит по селению? Какое ужасное бедствие нам грозит?
   Индеец наклонился вперед, вытянул шею и, как бы влекомый сверхъестественной силой, следил глазами за странным видением, неясные контуры которого уже терялись вдали среди мрака.
   — Это существо не ходит, — пробормотал он в ужасе, — оно не оставляет следов на снегу. Не дух ли это, враждебный черноногим? Тут кроется тайна, и я хочу знать ее.
   Побуждаемый любопытством, индеец забыл страх и смело бросился вслед за тенью.
   Через несколько минут загадочное видение, тень или дух, остановилось и посмотрело во все стороны с очевидным недоумением.
   Индеец едва успел притаиться за стеной хижины, но светлый луч месяца, проскользнув между облаков, на миг осветил лицо того, за кем он гнался.
   — Цвет Лианы! — пробормотал он, едва сдержав крик изумления.
   Действительно, это была она.
   После минуты колебания девушка подняла голову, храбро подошла к хижине и твердой рукой подняла бизоновую шкуру у входа.
   Она вошла внутрь и опустила за собой занавеску.
   Индеец одним прыжком очутился у хижины, воткнул в стену свой нож по самую рукоять, повернул его раза два или три, чтобы расширить отверстие, потом приложил ухо к этой своеобразной слуховой трубе и стал прислушиваться.
   В селении царила мертвая тишина.
   Не успела девушка сделать хоть один шаг в хижине, как перед ней мгновенно поднялась тень, и чья-то рука опустилась на ее плечо.
   Она машинально отступила.
   — Чего вы хотите? — спросил грозный голос.
   Вопрос был задан по-французски, и молодая индианка не могла понять его.
   — Отвечайте — или я вас застрелю! — продолжат тот же грозный голос.
   Щелкнул взведенный курок пистолета.