Страница:
— Пойдемте, — решительно ответил канадец, положив винтовку на плечо.
Серый Медведь стал спускаться с пригорка, неслышно скользя сквозь заросли кустов.
Меткая Пуля шел точно по его следам.
Хотя охотник прикидывался совершенно спокойным, он тем не менее тщательно осматривался вокруг и прислушивался к малейшему звуку.
Но в прерии все было тихо и безмолвно.
Минут через десять ходьбы эти два человека остановились у самой реки.
Миссисипи величественно катила свои волны по золотисто-желтому песку; временами какие-то неясные тени мелькали на ее берегах.
Неподалеку, самое большее в двух милях от них, на вершине холма светились последние отблески догоравшего костра, мелькавшие по временам между деревьями.
Серый Медведь остановился на конце небольшого мыса, который довольно далеко вдавался в реку. На этом месте не было никакой растительности, оттуда открывалась широкая панорама и можно было заметить малейшее движение в прерии.
— Удобно ли это место для охотника? — спросил вождь.
— Вполне удобно, — ответил Меткая Пуля. Он поставил винтовку наземь и оперся на нее руками: — Теперь я готов выслушать моего брата.
Индеец стал ходить взад и вперед по песку, скрестив руки на груди и опустив голову, как человек, погруженный в глубокую думу.
Охотник следил за ним глазами, невозмутимо ожидая, когда он вздумает объясниться.
Легко было угадать, что Серый Медведь взвешивает в уме один из тех смелых замыслов, на которые индейцы отваживаются порой, но что он не знает, как приступить к делу.
Охотник решил положить конец его размышлениям.
— Послушайте, вождь, — сказал он, — вы просили меня следовать за вами; я согласился. Теперь мы, как вы того желали, находимся вдали от человеческих ушей, однако вы все еще ничего не говорите. Если вы раздумали, то я вернусь к своим товарищам.
Индеец остановился перед ним.
— Нет, — сказал он, — брат мой не должен уходить. Настал час объяснения между нами… Мой брат любит Стеклянного Глаза?
Охотник с насмешливым видом поглядел на собеседника.
— К чему этот вопрос? — осведомился он. — Люблю я или нет того, кого вы вздумали называть Стеклянным Глазом, вам, я полагаю, это должно быть все равно.
— Вождь не теряет времени в пустых разговорах, — повелительно сказал индеец, — слова, исходящие из его груди, всегда просты и идут прямо к цели. Пусть мой брат ответит так же просто и ясно, как я его спросил.
— Не вижу к этому никаких препятствий. Да, я люблю Стеклянного Глаза, я люблю его не только за то, что он спас мне жизнь, но еще и за то, что он — самая благородная душа, с какой только мне доводилось встречаться.
— Прекрасно! Знает ли мой брат, с какой целью Стеклянный Глаз разъезжает по прериям?
— Признаться, нет, вождь, понятия не имею. Я только предполагаю, что, пресытившись жизнью в городах, он прибыл сюда воспрянуть духом от дивного и величественного зрелища дикой природы.
Индеец покачал головой. Метафизические соображения и поэтические обороты речи охотника были для него арабской грамотой; он ничего не понял.
— Серый Медведь — вождь, — сказал он, — у него язык не раздвоенный, слова, исходящие из его груди, ясны, как кровь в его жилах. Почему охотник не говорит с ним таким же языком?
— Я отвечаю на ваш вопрос, вождь, вот и все. Не думаете ли вы, что я расспрашивал своего друга о его намерениях? Они меня не касаются. Я не признаю за собой права отыскивать в сердце человека причины его действий.
— Мой брат говорит хорошо, на его голове седина, он имеет многолетний опыт.
— Может быть, вождь. Во любом случае наши с вами отношения не настолько близки, чтобы поверять друг другу свои мысли с полной откровенностью. А так как вы держите меня здесь уже больше часа, ничего не говоря, то нам лучше разойтись.
— Нет еще.
— Почему нет? Разве вы думаете, что я, подобно вам, вместо того чтобы спать ночью, как подобает всякому доброму христианину, шляюсь по степи, как ягуар в поисках добычи?
Индеец засмеялся.
— О-о-а! — воскликнул он. — Мой брат хитер, от него ничто не укроется.
— Вот тебе на! Велика хитрость угадать, что вы тут делаете.
— Слушайте меня.
— Пожалуйста, но с условием, что на этот раз вы отбросите все ваши индейские штучки, эти намеки, за которыми вы так искусно скрываете настоящую мысль.
— Мой брат откроет уши, и слова его друга дойдут до его сердца.
— Ну, покончим с этим раз и навсегда.
— Раз брат мой любит Стеклянного Глаза, то передаст от Серого Медведя, что ему грозит большая опасность.
— Ага! — отозвался канадец, бросив на собеседника подозрительный взгляд. — Какая же опасность?
— Больше я ничего не могу сказать.
— Очень хорошо, — посмеиваясь, заметил Меткая Пуля, — ваши сведения очень ценны, хоть и не слишком обстоятельны. Но что же мы должны сделать, чтобы уйти от грозной опасности?
— Мой брат разбудит своего друга, вы сядете на лошадей и уедете отсюда как можно скорее. Вы остановитесь только тогда, когда достигнете противоположного берега.
— Гм! А когда это будет сделано, то опасаться нам будет нечего?
— Решительно нечего.
— Замечательно! — насмешливо сказал охотник. — А когда нам надо ехать?
— Сейчас.
— Еще лучше.
Меткая Пуля сделал несколько шагов с задумчивым видом, потом вернулся к вождю и остановился прямо перед ним. Глаза у индейца сверкали во мраке, точно у тигра, когда он следил за всеми движениями охотника.
— Так вы не можете открыть мне причину, по которой нам следует уехать?
— Нет.
— Также невозможно, не правда ли, объяснить мне, какого рода опасность угрожает нам?
— Невозможно.
— Это ваше последнее слово? Индеец утвердительно кивнул головой.
— Если так, — вскричал Меткая Пуля, стукнув о землю прикладом винтовки, — я сам вам все объясню!
— Вы?
— Да, я! Слушайте же! Речь моя будет не длинной и, надеюсь, весьма любопытной для вас.
Вождь насмешливо улыбнулся.
— Мои уши открыты, — произнес он.
— Тем лучше! Я наполню их вестями, которые, быть может, и не очень вам понравятся.
— Я слушаю, — невозмутимо повторил индеец.
— Как вы совершенно справедливо заметили с минуту назад — хотя, между прочим будет сказано, ваше сообщение было совершенно лишним, поскольку я знаю вас давно, — у краснокожих орлиный глаз, они хищные птицы, от которых ничто не ускользнет.
— Дальше.
— Сейчас. Ваши разведчики заметили, что было совсем нетрудно, следы, оставленные семейством переселенцев; по этим следам вы давно уже преследуете путников, дожидаясь благоприятного момента, чтобы напасть на них и одержать верную победу. Предположив, что такая минута теперь настала, вы объединились — команчи, сиу и черноногие, все черти одного племени, — чтобы напасть в эту ночь на людей, которых подкарауливаете уже столько дней, горя желанием овладеть их большим, как вы полагаете, богатством… Не так ли?
На лице вождя не дрогнул ни один мускул, хотя при всем внешнем бесстрастии в душе он был взбешен и встревожен, что его планы так верно разгадали.
— В словах охотника есть доля правды, — холодно ответил он.
— Здесь все правда! — вскричал Меткая Пуля.
— Быть может, но я не вижу причины, зачем мне понадобилось предостерегать моего брата.
— А-а! Вы не видите причины? Ладно, я объясню и это. Вы явились ко мне, прекрасно зная, что Стеклянный Глаз, как вы называете его, не позволит вам безнаказанно совершить в его присутствии задуманное вами преступление.
Черноногий пожал плечами.
— Как бы храбр человек ни был, может ли он устоять против полутора сотен воинов? — заметил он.
— Нет, конечно, — согласился Меткая Пуля, — но он может устрашить их своим присутствием, воспользоваться своим влиянием на них и вынудить отказаться от их намерений, а именно это Стеклянный Глаз и сделает. По неизвестным мне причинам вы испытываете к нему глубокое уважение, непостижимое благоговение; разумеется, вы боитесь, что при первом же выстреле он прискачет, грозный, как ангел-мститель, и стараетесь удалить его под предлогом, благовидным для любого другого, но который его только заставит вмешаться в это дело!.. Ну, все ли я теперь сказал, вполне ли я разоблачил ваши мысли? Отвечайте!
— Мой брат знает все. Повторяю, его мудрость велика.
— Теперь вам нечего добавить, не правда ли? Так прощайте.
— Еще одну минуту.
— Еще?
— Это необходимо.
— По-моему, мы все выяснили.
— Мой брат говорил от своего имени, а не от имени Стеклянного Глаза. Разбудите вашего друга и передайте ему наш разговор; быть может, вы ошибаетесь.
— Не думаю, вождь, — возразил канадец, качая головой.
— Пусть так, — продолжал настаивать краснокожий, — однако сделайте то, о чем я вас прошу.
— Вам этого очень хочется, вождь?
— Очень.
— Не хочу вводить вас в неудовольствие из-за такого пустяка, но вы вскоре убедитесь, насколько я прав.
— Возможно. Я буду ждать ответа моего брата в течение получаса.
— Куда мне прийти с ним?
— Никуда! — с живостью вскричал индеец. — Если я прав, мой брат прокричит по-сорочьи два раза, если ошибаюсь, то он закричит, как сыч.
— Ладно. До свидания, вождь. Индеец грациозно поклонился.
— Да пребудет Ваконда с моим братом! — сказал он. После этого обмена любезностями они разошлись. Канадец небрежно перекинул винтовку через плечо и большим шагом направился к месту их стоянки, в то время как индеец внимательно следил за ним глазами, оставаясь, по-видимому, совершенно равнодушен. Но едва охотник скрылся из виду, как краснокожий лег на песок и пополз, как тень или как змея, в свою очередь скрывшись в кустарнике в том же направлении, что и Меткая Пуля, хоть и на порядочном расстоянии от него.
Не предполагая, что за ним следят, охотник не обращал внимания на то, что делалось вокруг него, и вернулся к товарищам, не заметив ничего необычного.
Если бы его мысли не были заняты другим и его многолетний опыт не усыплен в ту минуту, он, конечно, заметил бы с той проницательностью, какой отличался, что прерия вовсе не погружена в свою обычную тишину; он услышал бы странный шелест листьев и, быть может, увидел бы даже в тени высокой травы чьи-то ярко блестевшие глаза.
Вскоре он дошел до пригорка, где граф и его слуга спали крепким сном.
Меткая Пуля колебался несколько секунд, прежде чем потревожить сладкий сон молодого человека; однако вспомнив, что малейшая неосторожность может повести к страшным последствиям, которые невозможно предвидеть заранее, он наклонился к графу и слегка коснулся его плеча.
Как ни легко было прикосновение, оно мгновенно разбудило спящего.
Граф открыл глаза, сел и внимательно посмотрел на старого охотника.
— Нет ли чего нового, Меткая Пуля? — спросил он.
— Есть, граф, — печально ответил канадец.
— Ого! Какой у вас мрачный вид, любезный друг, — заметил де Болье со смехом. — Что же произошло?
— Пока что ничего, но скоро, пожалуй, нам надо будет посчитаться с краснокожими.
— Тем лучше, мы хоть согреемся… Чертовский холод, — ответил он, дрожа от озноба. — Но как вы узнали об этом?
— Пока вы спали, у меня был посетитель.
— А! И кто же выбрал такой неурочный час, чтобы нанести вам визит?
— Вождь черноногих.
— Серый Медведь?
— Он самый.
— Он что, лунатик разве, что расхаживает ночью по прерии?
— Он не расхаживает, а подстерегает.
— О! Я догадываюсь! Не оставляйте же меня долее в неизвестности, расскажите скорее обо всем, что произошло между вами. Серый Медведь не таков, чтобы беспокоиться без уважительной причины, и я сгораю от нетерпения узнать ее.
— Судите сами.
Без лишних слов охотник передал графу со всеми подробностями свой разговор с вождем.
— Гм! Это не шутка, — сказал граф, когда Меткая Пуля закончил свой рассказ. — Этот Серый Медведь — хитрый мошенник! Вы разоблачили его намерения и прекрасно сделали, что дали ему такой ответ. За кого меня принимает этот негодяй? Не воображает ли он, чего доброго, что я захочу быть его соучастником?! Пусть только осмелится напасть на бедняг-переселенцев, которые расположились на том пригорке, и клянусь вам, Меткая Пуля, что прольется много крови — если вы, конечно, поможете мне.
— Разве вы сомневаетесь в этом?
— Нет, любезный друг, благодарю вас. С вами и моим трусом Ивоном мы обратим в бегство всех индейцев!
— Ваше сиятельство изволили звать меня? — спросил бретонец, вскочив с места.
— Нет, нет, дружище Ивон, я только говорил, что нам, вероятно, придется драться.
Бретонец вздохнул и пробормотал, снова опускаясь на землю:
— Ах! Если бы я имел столько же отваги, сколько усердия, ваше сиятельство, но — увы! — сами изволите знать, я страшный трус и скорее помешаю вам, чем принесу пользу.
— Ты сделаешь, что можешь, любезный друг, и этого довольно.
Ивон вздохнул и ничего не ответил.
Меткая Пуля с улыбкой слушал этот разговор. Бретонец был наделен даром постоянно приводить его в изумление; он ровно ничего не понимал в этой странной натуре.
Граф обратился к охотнику.
— Значит, решено? — спросил он.
— Решено, — ответил тот.
— Тогда подавайте сигнал, любезный друг.
— Крик сыча, не так ли?
— Еще бы, черт возьми!
Меткая Пуля поднес к губам два пальца и, согласно уговору с Серым Медведем, издал пару звуков, с редким совершенством подражая крику сыча.
Едва замолк второй крик, как в кустарнике раздался страшный шум; не успели трое друзей занять оборонительную позицию, как человек двадцать индейцев внезапно бросились на них, мигом обезоружили и привели в совершенную невозможность сопротивляться.
Граф де Болье пожал плечами, прислонился к дереву и вставил монокль в правый глаз.
— Очень смешно… — пробормотал он.
— Не слишком-то, — заметил про себя Ивон. Среди индейцев легко было узнать Серого Медведя.
— Я предупреждал Меткую Пулю, — сказал он. Охотник презрительно улыбнулся.
— Вы предупреждали меня, как это делают краснокожие.
— Что хочет сказать мой брат?
— Хочу сказать то, что вы предупреждали о грозившей нам опасности, но не говорили, что замышляете измену.
— Это все равно, — невозмутимо сказал индеец.
— Меткая Пуля, друг мой, не стоит разговаривать с этими негодяями, — сказал граф и, надменно обратившись к вождю, спросил:
— Чего же вы хотите от нас?
За время своего странствия по прериям граф, постоянно сталкиваясь с индейцами, незаметно выучил их язык и говорил на нем довольно бегло.
— Мы не собираемся причинять вам вреда, но не допустим, чтобы вы вмешивались в наши дела, — почтительно ответил вождь. — Мы пришли бы в отчаяние, если бы были вынуждены прибегнуть к насильственным мерам.
Молодой человек расхохотался.
— Вы идиоты! Я сумею уйти от вас против вашей воли.
— Пусть мой брат попробует.
— Попробую, когда настанет время, но не теперь. Говоря таким беспечным тоном, граф достал из кармана сигарочницу, выбрал сигару и, взяв из коробка спичку, наклонился и зажег ее о камень.
Индейцы следили за его движениями с напряженным любопытством и тревогой.
Вдруг они вскрикнули от ужаса и отскочили на несколько шагов.
От трения о камень спичка зажглась, и на конце ее заколебался легкий голубоватый огонек. Граф небрежно вертел спичку в пальцах, чтобы дать сере разгореться.
Он не заметил испуга индейцев.
Между тем краснокожие движением быстрым, как мысль, наклонились все до одного и, взяв первый попавшийся кусок дерева, стали тереть им о камни.
Изумленный граф смотрел, не понимая, что они делают.
Серый Медведь колебался с минуту; странная улыбка мелькнула на его смуглом лице, но он тотчас принял обычный холодный вид, сделал шаг вперед и почтительно поклонился графу.
— Мой отец обладает огнем солнца, — сказал он со всеми признаками мистического ужаса, указывая на горящую спичку.
Молодой человек усмехнулся. Он понял все.
— Кто из вас, — надменно произнес он, — посмеет бороться со мной?
Индейцы оторопело переглянулись.
Эти неустрашимые люди, привыкшие бороться с самыми грозными опасностями, были побеждены непостижимой для них властью, которой обладал их пленник.
Так как граф, говоря с Серым Медведем, не обратил внимания на свою спичку, то она почти догорела, и он не мог уже ею воспользоваться. Он бросил ее.
Индейцы кинулись к ней удостовериться, действительно ли это был огонь.
Не придавая внешне значения этому действию, граф взял другую спичку из своей коробки и повторил опыт.
Его торжество было полным.
Краснокожие, приведенные в ужас, упали на колени и умоляли его простить их. Теперь он мог решиться на все. Эти первобытные натуры, подавленные чудом, совершенным на их глазах, считали его отныне существом высшим и находились целиком в его власти.
Меткая Пуля смеялся про себя над их простодушием.
Молодой человек искусно воспользовался своим торжеством.
— Теперь вы видите, что я в состоянии сделать? — осведомился он.
— Видим, — ответил Серый Медведь.
— Когда вы хотели напасть на переселенцев?
— Когда зайдет луна, воины нашего племени подступят к их лагерю.
— А вы?
— Мы должны стеречь нашего отца.
— И вы продолжаете утверждать, что это возможно? — надменно спросил граф.
Краснокожие содрогнулись от блеска в его глазах.
— Да простит наш отец, — ответил вождь, — мы его плохо знали.
— А теперь?
— Теперь мы знаем, что он наш властелин. Пусть он приказывает, мы будем повиноваться.
— Берегитесь! — сказал граф голосом, от которого индейцев охватил ужас. — Я подвергну вашу покорность тяжелому испытанию!
— Наши уши открыты, чтобы воспринимать слова отца.
— Подойдите.
Черноногие нерешительно сделали несколько шагов, они еще не вполне пришли в себя.
— Слушайте внимательно, — произнес граф, — а когда получите мое приказание, берегитесь, если не исполните его!
ГЛАВА V. Незнакомка
Серый Медведь стал спускаться с пригорка, неслышно скользя сквозь заросли кустов.
Меткая Пуля шел точно по его следам.
Хотя охотник прикидывался совершенно спокойным, он тем не менее тщательно осматривался вокруг и прислушивался к малейшему звуку.
Но в прерии все было тихо и безмолвно.
Минут через десять ходьбы эти два человека остановились у самой реки.
Миссисипи величественно катила свои волны по золотисто-желтому песку; временами какие-то неясные тени мелькали на ее берегах.
Неподалеку, самое большее в двух милях от них, на вершине холма светились последние отблески догоравшего костра, мелькавшие по временам между деревьями.
Серый Медведь остановился на конце небольшого мыса, который довольно далеко вдавался в реку. На этом месте не было никакой растительности, оттуда открывалась широкая панорама и можно было заметить малейшее движение в прерии.
— Удобно ли это место для охотника? — спросил вождь.
— Вполне удобно, — ответил Меткая Пуля. Он поставил винтовку наземь и оперся на нее руками: — Теперь я готов выслушать моего брата.
Индеец стал ходить взад и вперед по песку, скрестив руки на груди и опустив голову, как человек, погруженный в глубокую думу.
Охотник следил за ним глазами, невозмутимо ожидая, когда он вздумает объясниться.
Легко было угадать, что Серый Медведь взвешивает в уме один из тех смелых замыслов, на которые индейцы отваживаются порой, но что он не знает, как приступить к делу.
Охотник решил положить конец его размышлениям.
— Послушайте, вождь, — сказал он, — вы просили меня следовать за вами; я согласился. Теперь мы, как вы того желали, находимся вдали от человеческих ушей, однако вы все еще ничего не говорите. Если вы раздумали, то я вернусь к своим товарищам.
Индеец остановился перед ним.
— Нет, — сказал он, — брат мой не должен уходить. Настал час объяснения между нами… Мой брат любит Стеклянного Глаза?
Охотник с насмешливым видом поглядел на собеседника.
— К чему этот вопрос? — осведомился он. — Люблю я или нет того, кого вы вздумали называть Стеклянным Глазом, вам, я полагаю, это должно быть все равно.
— Вождь не теряет времени в пустых разговорах, — повелительно сказал индеец, — слова, исходящие из его груди, всегда просты и идут прямо к цели. Пусть мой брат ответит так же просто и ясно, как я его спросил.
— Не вижу к этому никаких препятствий. Да, я люблю Стеклянного Глаза, я люблю его не только за то, что он спас мне жизнь, но еще и за то, что он — самая благородная душа, с какой только мне доводилось встречаться.
— Прекрасно! Знает ли мой брат, с какой целью Стеклянный Глаз разъезжает по прериям?
— Признаться, нет, вождь, понятия не имею. Я только предполагаю, что, пресытившись жизнью в городах, он прибыл сюда воспрянуть духом от дивного и величественного зрелища дикой природы.
Индеец покачал головой. Метафизические соображения и поэтические обороты речи охотника были для него арабской грамотой; он ничего не понял.
— Серый Медведь — вождь, — сказал он, — у него язык не раздвоенный, слова, исходящие из его груди, ясны, как кровь в его жилах. Почему охотник не говорит с ним таким же языком?
— Я отвечаю на ваш вопрос, вождь, вот и все. Не думаете ли вы, что я расспрашивал своего друга о его намерениях? Они меня не касаются. Я не признаю за собой права отыскивать в сердце человека причины его действий.
— Мой брат говорит хорошо, на его голове седина, он имеет многолетний опыт.
— Может быть, вождь. Во любом случае наши с вами отношения не настолько близки, чтобы поверять друг другу свои мысли с полной откровенностью. А так как вы держите меня здесь уже больше часа, ничего не говоря, то нам лучше разойтись.
— Нет еще.
— Почему нет? Разве вы думаете, что я, подобно вам, вместо того чтобы спать ночью, как подобает всякому доброму христианину, шляюсь по степи, как ягуар в поисках добычи?
Индеец засмеялся.
— О-о-а! — воскликнул он. — Мой брат хитер, от него ничто не укроется.
— Вот тебе на! Велика хитрость угадать, что вы тут делаете.
— Слушайте меня.
— Пожалуйста, но с условием, что на этот раз вы отбросите все ваши индейские штучки, эти намеки, за которыми вы так искусно скрываете настоящую мысль.
— Мой брат откроет уши, и слова его друга дойдут до его сердца.
— Ну, покончим с этим раз и навсегда.
— Раз брат мой любит Стеклянного Глаза, то передаст от Серого Медведя, что ему грозит большая опасность.
— Ага! — отозвался канадец, бросив на собеседника подозрительный взгляд. — Какая же опасность?
— Больше я ничего не могу сказать.
— Очень хорошо, — посмеиваясь, заметил Меткая Пуля, — ваши сведения очень ценны, хоть и не слишком обстоятельны. Но что же мы должны сделать, чтобы уйти от грозной опасности?
— Мой брат разбудит своего друга, вы сядете на лошадей и уедете отсюда как можно скорее. Вы остановитесь только тогда, когда достигнете противоположного берега.
— Гм! А когда это будет сделано, то опасаться нам будет нечего?
— Решительно нечего.
— Замечательно! — насмешливо сказал охотник. — А когда нам надо ехать?
— Сейчас.
— Еще лучше.
Меткая Пуля сделал несколько шагов с задумчивым видом, потом вернулся к вождю и остановился прямо перед ним. Глаза у индейца сверкали во мраке, точно у тигра, когда он следил за всеми движениями охотника.
— Так вы не можете открыть мне причину, по которой нам следует уехать?
— Нет.
— Также невозможно, не правда ли, объяснить мне, какого рода опасность угрожает нам?
— Невозможно.
— Это ваше последнее слово? Индеец утвердительно кивнул головой.
— Если так, — вскричал Меткая Пуля, стукнув о землю прикладом винтовки, — я сам вам все объясню!
— Вы?
— Да, я! Слушайте же! Речь моя будет не длинной и, надеюсь, весьма любопытной для вас.
Вождь насмешливо улыбнулся.
— Мои уши открыты, — произнес он.
— Тем лучше! Я наполню их вестями, которые, быть может, и не очень вам понравятся.
— Я слушаю, — невозмутимо повторил индеец.
— Как вы совершенно справедливо заметили с минуту назад — хотя, между прочим будет сказано, ваше сообщение было совершенно лишним, поскольку я знаю вас давно, — у краснокожих орлиный глаз, они хищные птицы, от которых ничто не ускользнет.
— Дальше.
— Сейчас. Ваши разведчики заметили, что было совсем нетрудно, следы, оставленные семейством переселенцев; по этим следам вы давно уже преследуете путников, дожидаясь благоприятного момента, чтобы напасть на них и одержать верную победу. Предположив, что такая минута теперь настала, вы объединились — команчи, сиу и черноногие, все черти одного племени, — чтобы напасть в эту ночь на людей, которых подкарауливаете уже столько дней, горя желанием овладеть их большим, как вы полагаете, богатством… Не так ли?
На лице вождя не дрогнул ни один мускул, хотя при всем внешнем бесстрастии в душе он был взбешен и встревожен, что его планы так верно разгадали.
— В словах охотника есть доля правды, — холодно ответил он.
— Здесь все правда! — вскричал Меткая Пуля.
— Быть может, но я не вижу причины, зачем мне понадобилось предостерегать моего брата.
— А-а! Вы не видите причины? Ладно, я объясню и это. Вы явились ко мне, прекрасно зная, что Стеклянный Глаз, как вы называете его, не позволит вам безнаказанно совершить в его присутствии задуманное вами преступление.
Черноногий пожал плечами.
— Как бы храбр человек ни был, может ли он устоять против полутора сотен воинов? — заметил он.
— Нет, конечно, — согласился Меткая Пуля, — но он может устрашить их своим присутствием, воспользоваться своим влиянием на них и вынудить отказаться от их намерений, а именно это Стеклянный Глаз и сделает. По неизвестным мне причинам вы испытываете к нему глубокое уважение, непостижимое благоговение; разумеется, вы боитесь, что при первом же выстреле он прискачет, грозный, как ангел-мститель, и стараетесь удалить его под предлогом, благовидным для любого другого, но который его только заставит вмешаться в это дело!.. Ну, все ли я теперь сказал, вполне ли я разоблачил ваши мысли? Отвечайте!
— Мой брат знает все. Повторяю, его мудрость велика.
— Теперь вам нечего добавить, не правда ли? Так прощайте.
— Еще одну минуту.
— Еще?
— Это необходимо.
— По-моему, мы все выяснили.
— Мой брат говорил от своего имени, а не от имени Стеклянного Глаза. Разбудите вашего друга и передайте ему наш разговор; быть может, вы ошибаетесь.
— Не думаю, вождь, — возразил канадец, качая головой.
— Пусть так, — продолжал настаивать краснокожий, — однако сделайте то, о чем я вас прошу.
— Вам этого очень хочется, вождь?
— Очень.
— Не хочу вводить вас в неудовольствие из-за такого пустяка, но вы вскоре убедитесь, насколько я прав.
— Возможно. Я буду ждать ответа моего брата в течение получаса.
— Куда мне прийти с ним?
— Никуда! — с живостью вскричал индеец. — Если я прав, мой брат прокричит по-сорочьи два раза, если ошибаюсь, то он закричит, как сыч.
— Ладно. До свидания, вождь. Индеец грациозно поклонился.
— Да пребудет Ваконда с моим братом! — сказал он. После этого обмена любезностями они разошлись. Канадец небрежно перекинул винтовку через плечо и большим шагом направился к месту их стоянки, в то время как индеец внимательно следил за ним глазами, оставаясь, по-видимому, совершенно равнодушен. Но едва охотник скрылся из виду, как краснокожий лег на песок и пополз, как тень или как змея, в свою очередь скрывшись в кустарнике в том же направлении, что и Меткая Пуля, хоть и на порядочном расстоянии от него.
Не предполагая, что за ним следят, охотник не обращал внимания на то, что делалось вокруг него, и вернулся к товарищам, не заметив ничего необычного.
Если бы его мысли не были заняты другим и его многолетний опыт не усыплен в ту минуту, он, конечно, заметил бы с той проницательностью, какой отличался, что прерия вовсе не погружена в свою обычную тишину; он услышал бы странный шелест листьев и, быть может, увидел бы даже в тени высокой травы чьи-то ярко блестевшие глаза.
Вскоре он дошел до пригорка, где граф и его слуга спали крепким сном.
Меткая Пуля колебался несколько секунд, прежде чем потревожить сладкий сон молодого человека; однако вспомнив, что малейшая неосторожность может повести к страшным последствиям, которые невозможно предвидеть заранее, он наклонился к графу и слегка коснулся его плеча.
Как ни легко было прикосновение, оно мгновенно разбудило спящего.
Граф открыл глаза, сел и внимательно посмотрел на старого охотника.
— Нет ли чего нового, Меткая Пуля? — спросил он.
— Есть, граф, — печально ответил канадец.
— Ого! Какой у вас мрачный вид, любезный друг, — заметил де Болье со смехом. — Что же произошло?
— Пока что ничего, но скоро, пожалуй, нам надо будет посчитаться с краснокожими.
— Тем лучше, мы хоть согреемся… Чертовский холод, — ответил он, дрожа от озноба. — Но как вы узнали об этом?
— Пока вы спали, у меня был посетитель.
— А! И кто же выбрал такой неурочный час, чтобы нанести вам визит?
— Вождь черноногих.
— Серый Медведь?
— Он самый.
— Он что, лунатик разве, что расхаживает ночью по прерии?
— Он не расхаживает, а подстерегает.
— О! Я догадываюсь! Не оставляйте же меня долее в неизвестности, расскажите скорее обо всем, что произошло между вами. Серый Медведь не таков, чтобы беспокоиться без уважительной причины, и я сгораю от нетерпения узнать ее.
— Судите сами.
Без лишних слов охотник передал графу со всеми подробностями свой разговор с вождем.
— Гм! Это не шутка, — сказал граф, когда Меткая Пуля закончил свой рассказ. — Этот Серый Медведь — хитрый мошенник! Вы разоблачили его намерения и прекрасно сделали, что дали ему такой ответ. За кого меня принимает этот негодяй? Не воображает ли он, чего доброго, что я захочу быть его соучастником?! Пусть только осмелится напасть на бедняг-переселенцев, которые расположились на том пригорке, и клянусь вам, Меткая Пуля, что прольется много крови — если вы, конечно, поможете мне.
— Разве вы сомневаетесь в этом?
— Нет, любезный друг, благодарю вас. С вами и моим трусом Ивоном мы обратим в бегство всех индейцев!
— Ваше сиятельство изволили звать меня? — спросил бретонец, вскочив с места.
— Нет, нет, дружище Ивон, я только говорил, что нам, вероятно, придется драться.
Бретонец вздохнул и пробормотал, снова опускаясь на землю:
— Ах! Если бы я имел столько же отваги, сколько усердия, ваше сиятельство, но — увы! — сами изволите знать, я страшный трус и скорее помешаю вам, чем принесу пользу.
— Ты сделаешь, что можешь, любезный друг, и этого довольно.
Ивон вздохнул и ничего не ответил.
Меткая Пуля с улыбкой слушал этот разговор. Бретонец был наделен даром постоянно приводить его в изумление; он ровно ничего не понимал в этой странной натуре.
Граф обратился к охотнику.
— Значит, решено? — спросил он.
— Решено, — ответил тот.
— Тогда подавайте сигнал, любезный друг.
— Крик сыча, не так ли?
— Еще бы, черт возьми!
Меткая Пуля поднес к губам два пальца и, согласно уговору с Серым Медведем, издал пару звуков, с редким совершенством подражая крику сыча.
Едва замолк второй крик, как в кустарнике раздался страшный шум; не успели трое друзей занять оборонительную позицию, как человек двадцать индейцев внезапно бросились на них, мигом обезоружили и привели в совершенную невозможность сопротивляться.
Граф де Болье пожал плечами, прислонился к дереву и вставил монокль в правый глаз.
— Очень смешно… — пробормотал он.
— Не слишком-то, — заметил про себя Ивон. Среди индейцев легко было узнать Серого Медведя.
— Я предупреждал Меткую Пулю, — сказал он. Охотник презрительно улыбнулся.
— Вы предупреждали меня, как это делают краснокожие.
— Что хочет сказать мой брат?
— Хочу сказать то, что вы предупреждали о грозившей нам опасности, но не говорили, что замышляете измену.
— Это все равно, — невозмутимо сказал индеец.
— Меткая Пуля, друг мой, не стоит разговаривать с этими негодяями, — сказал граф и, надменно обратившись к вождю, спросил:
— Чего же вы хотите от нас?
За время своего странствия по прериям граф, постоянно сталкиваясь с индейцами, незаметно выучил их язык и говорил на нем довольно бегло.
— Мы не собираемся причинять вам вреда, но не допустим, чтобы вы вмешивались в наши дела, — почтительно ответил вождь. — Мы пришли бы в отчаяние, если бы были вынуждены прибегнуть к насильственным мерам.
Молодой человек расхохотался.
— Вы идиоты! Я сумею уйти от вас против вашей воли.
— Пусть мой брат попробует.
— Попробую, когда настанет время, но не теперь. Говоря таким беспечным тоном, граф достал из кармана сигарочницу, выбрал сигару и, взяв из коробка спичку, наклонился и зажег ее о камень.
Индейцы следили за его движениями с напряженным любопытством и тревогой.
Вдруг они вскрикнули от ужаса и отскочили на несколько шагов.
От трения о камень спичка зажглась, и на конце ее заколебался легкий голубоватый огонек. Граф небрежно вертел спичку в пальцах, чтобы дать сере разгореться.
Он не заметил испуга индейцев.
Между тем краснокожие движением быстрым, как мысль, наклонились все до одного и, взяв первый попавшийся кусок дерева, стали тереть им о камни.
Изумленный граф смотрел, не понимая, что они делают.
Серый Медведь колебался с минуту; странная улыбка мелькнула на его смуглом лице, но он тотчас принял обычный холодный вид, сделал шаг вперед и почтительно поклонился графу.
— Мой отец обладает огнем солнца, — сказал он со всеми признаками мистического ужаса, указывая на горящую спичку.
Молодой человек усмехнулся. Он понял все.
— Кто из вас, — надменно произнес он, — посмеет бороться со мной?
Индейцы оторопело переглянулись.
Эти неустрашимые люди, привыкшие бороться с самыми грозными опасностями, были побеждены непостижимой для них властью, которой обладал их пленник.
Так как граф, говоря с Серым Медведем, не обратил внимания на свою спичку, то она почти догорела, и он не мог уже ею воспользоваться. Он бросил ее.
Индейцы кинулись к ней удостовериться, действительно ли это был огонь.
Не придавая внешне значения этому действию, граф взял другую спичку из своей коробки и повторил опыт.
Его торжество было полным.
Краснокожие, приведенные в ужас, упали на колени и умоляли его простить их. Теперь он мог решиться на все. Эти первобытные натуры, подавленные чудом, совершенным на их глазах, считали его отныне существом высшим и находились целиком в его власти.
Меткая Пуля смеялся про себя над их простодушием.
Молодой человек искусно воспользовался своим торжеством.
— Теперь вы видите, что я в состоянии сделать? — осведомился он.
— Видим, — ответил Серый Медведь.
— Когда вы хотели напасть на переселенцев?
— Когда зайдет луна, воины нашего племени подступят к их лагерю.
— А вы?
— Мы должны стеречь нашего отца.
— И вы продолжаете утверждать, что это возможно? — надменно спросил граф.
Краснокожие содрогнулись от блеска в его глазах.
— Да простит наш отец, — ответил вождь, — мы его плохо знали.
— А теперь?
— Теперь мы знаем, что он наш властелин. Пусть он приказывает, мы будем повиноваться.
— Берегитесь! — сказал граф голосом, от которого индейцев охватил ужас. — Я подвергну вашу покорность тяжелому испытанию!
— Наши уши открыты, чтобы воспринимать слова отца.
— Подойдите.
Черноногие нерешительно сделали несколько шагов, они еще не вполне пришли в себя.
— Слушайте внимательно, — произнес граф, — а когда получите мое приказание, берегитесь, если не исполните его!
ГЛАВА V. Незнакомка
Теперь мы вынуждены вернуться в лагерь американцев.
Как уже говорилось, его караулили отец и сын. На душе у Джона Брайта было тревожно. Хотя у него еще не было достаточного опыта, коего требует жизнь в прерии, за четыре месяца трудных странствований и постоянных тревог он все-таки приобрел известный навык к бдительности, который в настоящем случае мог принести ему пользу, по крайней мере, чтобы отразить нападение, если не предотвратить его.
Вообще лагерь занимал положение отличное и тем удачнее выбранное, что с этого места взгляд охватывал большое пространство и легко было видеть приближение неприятеля.
Отец и сын легли возле костра, время от времени вставая поочередно, чтобы осмотреть степь и убедиться, что ничто не угрожает их безопасности.
Джон Брайт был человек железной воли и обладал храбростью льва; до сих пор в жизни ему не очень-то везло, но он поклялся, что добьется успеха во что бы то ни стало.
Он происходил от древнего рода скваттеров.
Скваттер — личность, присущая одному Новому свету, которую тщетно было бы искать в иных странах.
Расскажем в двух словах, что такое скваттер.
По территории, принадлежащей Соединенным Штатам, которая не была еще размежевана, встречается многочисленное население, которое заняло эти земли с целью приобрести их в день, когда североамериканское правительство объявит о их продаже.
Эти жители непроданных земель называются скваттерами.
Мы не станем утверждать, что они составляли лучшую часть стремящихся на Запад переселенцев, однако нам известно, что в некоторых местностях они установили у себя самоуправление и избрали из своей среды должностных лиц для соблюдения суровых законов, ими самими выработанных с целью охранять спокойствие на земле, где они поселились.
Однако наряду с этими честными скваттерами, которые, плохо ли, хорошо ли, подставляют шею под ярмо, часто очень тяжелое, существует другой разряд скваттеров, которые владение землей понимают в самом широком смысле, то есть когда в своих бесцельных странствованиях они встречают — что случается нередко — вспаханную землю, для них подходящую, то поселяются на ней без малейших колебаний и устраивают себе жилище, нисколько не думая о владельце, точно его вовсе не существует. Когда же тот является с нанятыми работниками, чтобы обработать и засеять свое поле, то приходит в немалое изумление, найдя его в чужих руках. Захватчик отказывается возвратить его, опираясь на гибкую аксиому, что владение подтверждается документами, а если настоящий хозяин настаивает на своем требовании, то прогоняет его выстрелами из винтовки и револьверов, этого ultima ratio2 переселенцев.
Нам известен любопытный случай с господином, отправившимся из Нью-Йорка с двумя сотнями работников, нанятых им для корчевки девственного леса, который он приобрел лет десять назад и до той поры еще не удосужился расчистить. Прибыв на место, он нашел целый город в четыре тысячи душ, построенный на месте его девственного леса, от которого не сохранилось ни единого деревца. После бесчисленных переговоров и объяснений вышеупомянутый господин счел себя счастливым, что унес ноги целым и невредимым, не заплатив за понесенные убытки своим грабителям, которых вначале надеялся выгнать сам.
Но скваттера не прогонишь с земли, которой он завладел, точно так же, как не заставишь янки выпустить доллар, попавший ему в руки.
Приведенный нами случай является одним из многих тысяч подобных и даже еще более странных примеров.
Джон Брайт принадлежал к первому из двух описываемых нами типов скваттеров. Когда ему минуло двадцать лет, отец наделил его топором, винтовкой с порохом на двадцать выстрелов и ножом, говоря:
— Послушай, мой мальчик, теперь ты большой и сильный, тебе стыдно оставаться долее на моем попечении. Я должен кормить шестерых твоих братьев. Америка велика, земли вволю; ступай с Богом, и чтобы больше я о тебе не слышал. Имея в руках оружие, с тем воспитанием, что получил, ты вскоре составишь себе состояние. Избегай ненужных стычек и постарайся не дать себя повесить.
После этой прочувственной речи отец нежно обнял сына, после чего вытолкал его из дома и захлопнул за ним дверь.
С той поры Джон Брайт так ничего и не слыхал об отце — правда, добрый малый и не справлялся о нем.
Вначале ему пришлось очень туго, но благодаря своему покорному нраву и некоторой законопослушности, его единственному родовому наследству, он все-таки кое-как устроился и взрастил детей, не подвергаясь чересчур тяжелым лишениям.
От одиночества ли, в котором он провел свою молодость, или от другой неизвестной нам причины, но только Джон Брайт боготворил жену и детей и ни под каким видом не согласился бы расстаться с ними.
Когда судьба вынудила его бросить землю, на которой он жил, и податься на поиски другой земли, более плодородной, он весело отправился в путь, поддерживаемый любовью к семейству, все члены которого сознавали и глубоко ценили его самопожертвование. Он принял решение зайти на этот раз так далеко, чтобы его уже никто не мог вытеснить из новых владений. Дело в том, что законный владелец земли, на которой к тому времени обосновалось его семейство, вынудил его уступить место, просто предъявив акты на владение; Джон Брайт даже не подумал сопротивляться, хотя его образ действия подвергся большому осуждению со стороны соседей.
Джон Брайт хотел видеть свою семью счастливой. Он охранял ее с ревнивой нежностью наседки к своим цыплятам.
Нынешним вечером его терзало страшное беспокойство, хотя он сам не понимал настоящей причины. Исчезновение индейцев казалось ему неестественным. Тишина вокруг была, по его мнению, чересчур глубокой, безмолвие в прерии каким-то особенно мертвым; он не находил себе места и, несмотря на убеждения сына, то и дело вскакивал, чтобы заглянуть через воздвигнутое ими укрепление.
Уильям горячо любил и уважал отца. Состояние, в котором находился Джон, тем сильнее огорчало молодого человека, что, по-видимому, это необычайное беспокойство ничем не оправдывалось.
— Боже мой! Отец, — сказал он Джону, — не мучайте же себя таким образом; на вас, право, жалко смотреть. Неужели вы думаете, что индейцы посмеют напасть на нас при этом ясном лунном свете? Взгляните-ка, ведь все видно, как средь бела дня. Если бы мы захотели, уверен, мы могли бы читать Библию при этом серебристом свете.
— Ты прав, но только относительно настоящей минуты, Уильям; краснокожие — хитрый народ и при таком ярком свете луны не станут подставляться под пули. Но через час луна зайдет, и тогда они без всякого риска подкрадутся во мраке к нашему укреплению.
— Не думаю, чтобы они попытались это сделать, дорогой отец. С тех пор как они подсматривают за нами, эти краснокожие дьяволы видели нас близко и могли убедиться, что от нас им получить нечего, кроме трепки.
— Гм! Я не разделяю твоего мнения. Наш скот для них богатство; я вовсе не желаю предоставить его в их пользование, тем более что нам пришлось бы возвратиться обратно в населенные места для закупки другого. Согласись, это было бы не очень приятно.
— Разумеется, но мы не будем поставлены в такую необходимость.
— Дай-то Бог, сынок!.. Ты ничего не слышишь? Молодой человек стал внимательно прислушиваться.
Как уже говорилось, его караулили отец и сын. На душе у Джона Брайта было тревожно. Хотя у него еще не было достаточного опыта, коего требует жизнь в прерии, за четыре месяца трудных странствований и постоянных тревог он все-таки приобрел известный навык к бдительности, который в настоящем случае мог принести ему пользу, по крайней мере, чтобы отразить нападение, если не предотвратить его.
Вообще лагерь занимал положение отличное и тем удачнее выбранное, что с этого места взгляд охватывал большое пространство и легко было видеть приближение неприятеля.
Отец и сын легли возле костра, время от времени вставая поочередно, чтобы осмотреть степь и убедиться, что ничто не угрожает их безопасности.
Джон Брайт был человек железной воли и обладал храбростью льва; до сих пор в жизни ему не очень-то везло, но он поклялся, что добьется успеха во что бы то ни стало.
Он происходил от древнего рода скваттеров.
Скваттер — личность, присущая одному Новому свету, которую тщетно было бы искать в иных странах.
Расскажем в двух словах, что такое скваттер.
По территории, принадлежащей Соединенным Штатам, которая не была еще размежевана, встречается многочисленное население, которое заняло эти земли с целью приобрести их в день, когда североамериканское правительство объявит о их продаже.
Эти жители непроданных земель называются скваттерами.
Мы не станем утверждать, что они составляли лучшую часть стремящихся на Запад переселенцев, однако нам известно, что в некоторых местностях они установили у себя самоуправление и избрали из своей среды должностных лиц для соблюдения суровых законов, ими самими выработанных с целью охранять спокойствие на земле, где они поселились.
Однако наряду с этими честными скваттерами, которые, плохо ли, хорошо ли, подставляют шею под ярмо, часто очень тяжелое, существует другой разряд скваттеров, которые владение землей понимают в самом широком смысле, то есть когда в своих бесцельных странствованиях они встречают — что случается нередко — вспаханную землю, для них подходящую, то поселяются на ней без малейших колебаний и устраивают себе жилище, нисколько не думая о владельце, точно его вовсе не существует. Когда же тот является с нанятыми работниками, чтобы обработать и засеять свое поле, то приходит в немалое изумление, найдя его в чужих руках. Захватчик отказывается возвратить его, опираясь на гибкую аксиому, что владение подтверждается документами, а если настоящий хозяин настаивает на своем требовании, то прогоняет его выстрелами из винтовки и револьверов, этого ultima ratio2 переселенцев.
Нам известен любопытный случай с господином, отправившимся из Нью-Йорка с двумя сотнями работников, нанятых им для корчевки девственного леса, который он приобрел лет десять назад и до той поры еще не удосужился расчистить. Прибыв на место, он нашел целый город в четыре тысячи душ, построенный на месте его девственного леса, от которого не сохранилось ни единого деревца. После бесчисленных переговоров и объяснений вышеупомянутый господин счел себя счастливым, что унес ноги целым и невредимым, не заплатив за понесенные убытки своим грабителям, которых вначале надеялся выгнать сам.
Но скваттера не прогонишь с земли, которой он завладел, точно так же, как не заставишь янки выпустить доллар, попавший ему в руки.
Приведенный нами случай является одним из многих тысяч подобных и даже еще более странных примеров.
Джон Брайт принадлежал к первому из двух описываемых нами типов скваттеров. Когда ему минуло двадцать лет, отец наделил его топором, винтовкой с порохом на двадцать выстрелов и ножом, говоря:
— Послушай, мой мальчик, теперь ты большой и сильный, тебе стыдно оставаться долее на моем попечении. Я должен кормить шестерых твоих братьев. Америка велика, земли вволю; ступай с Богом, и чтобы больше я о тебе не слышал. Имея в руках оружие, с тем воспитанием, что получил, ты вскоре составишь себе состояние. Избегай ненужных стычек и постарайся не дать себя повесить.
После этой прочувственной речи отец нежно обнял сына, после чего вытолкал его из дома и захлопнул за ним дверь.
С той поры Джон Брайт так ничего и не слыхал об отце — правда, добрый малый и не справлялся о нем.
Вначале ему пришлось очень туго, но благодаря своему покорному нраву и некоторой законопослушности, его единственному родовому наследству, он все-таки кое-как устроился и взрастил детей, не подвергаясь чересчур тяжелым лишениям.
От одиночества ли, в котором он провел свою молодость, или от другой неизвестной нам причины, но только Джон Брайт боготворил жену и детей и ни под каким видом не согласился бы расстаться с ними.
Когда судьба вынудила его бросить землю, на которой он жил, и податься на поиски другой земли, более плодородной, он весело отправился в путь, поддерживаемый любовью к семейству, все члены которого сознавали и глубоко ценили его самопожертвование. Он принял решение зайти на этот раз так далеко, чтобы его уже никто не мог вытеснить из новых владений. Дело в том, что законный владелец земли, на которой к тому времени обосновалось его семейство, вынудил его уступить место, просто предъявив акты на владение; Джон Брайт даже не подумал сопротивляться, хотя его образ действия подвергся большому осуждению со стороны соседей.
Джон Брайт хотел видеть свою семью счастливой. Он охранял ее с ревнивой нежностью наседки к своим цыплятам.
Нынешним вечером его терзало страшное беспокойство, хотя он сам не понимал настоящей причины. Исчезновение индейцев казалось ему неестественным. Тишина вокруг была, по его мнению, чересчур глубокой, безмолвие в прерии каким-то особенно мертвым; он не находил себе места и, несмотря на убеждения сына, то и дело вскакивал, чтобы заглянуть через воздвигнутое ими укрепление.
Уильям горячо любил и уважал отца. Состояние, в котором находился Джон, тем сильнее огорчало молодого человека, что, по-видимому, это необычайное беспокойство ничем не оправдывалось.
— Боже мой! Отец, — сказал он Джону, — не мучайте же себя таким образом; на вас, право, жалко смотреть. Неужели вы думаете, что индейцы посмеют напасть на нас при этом ясном лунном свете? Взгляните-ка, ведь все видно, как средь бела дня. Если бы мы захотели, уверен, мы могли бы читать Библию при этом серебристом свете.
— Ты прав, но только относительно настоящей минуты, Уильям; краснокожие — хитрый народ и при таком ярком свете луны не станут подставляться под пули. Но через час луна зайдет, и тогда они без всякого риска подкрадутся во мраке к нашему укреплению.
— Не думаю, чтобы они попытались это сделать, дорогой отец. С тех пор как они подсматривают за нами, эти краснокожие дьяволы видели нас близко и могли убедиться, что от нас им получить нечего, кроме трепки.
— Гм! Я не разделяю твоего мнения. Наш скот для них богатство; я вовсе не желаю предоставить его в их пользование, тем более что нам пришлось бы возвратиться обратно в населенные места для закупки другого. Согласись, это было бы не очень приятно.
— Разумеется, но мы не будем поставлены в такую необходимость.
— Дай-то Бог, сынок!.. Ты ничего не слышишь? Молодой человек стал внимательно прислушиваться.