Страница:
Как Парвус и Милюков, Троцкий утверждал, что в России государство играло надклассовую роль. Он писал: «Государственная власть, как самостоятельная сила, рассматривала даже интересы высших сословий под своим углом зрения и, развивая сопротивление их притязаниям, стремилась подчинить их себе».
Подчеркивая решающую роль государства в становлении и развитии российской экономики, Троцкий принимал безоговорочно вывод Парвуса об «искусственном» характере российского хозяйства: «Новые отрасли ремесла, машины, фабрики, крупное производство, капитал представляются – с известной точки зрения – как бы искусственной прививкой к естественному хозяйственному стволу». А отсюда делался вывод об «искусственности», а, стало быть, нежизненности всех достижений России в развитии экономики, науки, техники и культуры.
Троцкий писал: «С этой точки зрения можно… сказать, что вся русская наука есть искусственный продукт государственных усилий, искусственная прививка к естественному стволу национального невежества». Таким образом, получалось, что никакие достижения России не смогли преодолеть ее органической примитивности и отсталости от «передового» Запада.
С точки зрения Троцкого, российское государство, в отличие от «естественно развивающихся» государств Европы, представляло собой некоего искусственно выращенного и непропорционально сложенного урода, обладавшего гипертрофированной силой. Троцкий утверждал, что все достижения современного научно-технического прогресса XIX века (железнодорожный транспорт, телеграф) были взяты на вооружение российским государством исключительно в интересах самовыживания правящей бюрократии. Благодаря этому, утверждал Троцкий, «в 80-е и 90-е годы XIX в. русское правительство стояло перед лицом мира как колоссальная военно-бюрократическая и фискально-биржевая организация несокрушимой силы».
Троцкий считал, что искусственный характер российского государства, работающего лишь на самого себя и оторванного от других классов, превратил его в колосс на глиняных ногах. Оторванная от государства российская буржуазия была неспособна отстоять свои интересы. Развивая положение Парвуса о возможности прихода пролетариата к власти в ходе российской революции, Троцкий писал: «В стране экономически более отсталой пролетариат может оказаться у власти раньше, чем в стране капиталистически передовой. В 71 г. он сознательно взял в свои руки управление общественными делами в мелкобуржуазном Париже – правда, только на два месяца, – но ни на один час он не брал власти в крупно-капиталистических центрах Англии или Соединенных Штатов. Представление о какой-то автоматической зависимости пролетарской диктатуры от технических сил и средств страны представляет собой предрассудок упрошенного до крайности «экономического» материализма. С марксизмом такой взгляд не имеет ничего общего. Русская революция создает, на наш взгляд, такие условия, при которых власть может (при победе революции – должна) перейти в руки пролетариата, прежде чем политики буржуазного либерализма получат возможность в полном виде развернуть государственный гений».
Это положение Троцкого повторяло мысли Парвуса, изложенные им еще в начале 1904 года на страницах «Искры». Парвус считал, что «революционное временное правительство России должно стать правительством демократии рабочих», а «так как социал-демократическое правительство находится во главе революционного движения… это правительство будет социал-демократическим». Отголоском этих идей явился лозунг Троцкого «Без царя, а правительство – рабочее».
Эти идеи были впоследствии подвергнуты резкой критике со стороны Ленина, который увидел в них недооценку роли крестьянства в революции и стремление «перепрыгнуть» через этап буржуазно-демократической революции сразу же к пролетарской. Считая, что Троцкий на деле лишь мешает развитию революции, Ленин писал: «Троцкий на деле помогает либеральным рабочим политикам России, которые под «отрицанием» роли крестьянства понимают нежелание поднимать крестьянство на революцию». Нигилистическое отношение к крестьянству было характерно для западноевропейской социал-демократии. Перенося такие оценки на Россию, Троцкий лишь повторял установки, которые он считал бесспорными, потому что они были рождены на «передовом» Западе.
Отношение к революционному потенциалу российского крестьянства стало водоразделом между большевизмом и европейской социал-демократией. Впоследствии Сталин противопоставлял «равнодушное, а то и отрицательное отношение к крестьянскому вопросу» партий II Интернационала позиции Ленина, который, по его словам, исходил из «признания в рядах большинства крестьянства революционных способностей и… возможностей их использования в интересах пролетариата».
Правда, такое признание не означало, что в рабоче-крестьянском союзе, о необходимости которого говорил Ленин, крестьянство играло равноправную роль. За крестьянством оставалась лишь роль «резерва революции», и в этом проявлялось отношение к нему всех горожан, в том числе и бывших крестьян, превратившихся в городских рабочих. Нежелание видеть в крестьянах равноправного партнера стало источником многих политических ошибок и социальных катастроф в нашей стране в XX веке.
В отличие от рабочего класса Западной Европы начала XX века, российский пролетариат состоял в основном из вчерашних крестьян и сохранял тесные, часто родственные, связи с деревней. С точки зрения Троцкого наличие этих связей было проявлением отсталости российского пролетариата. На самом деле они способствовали сохранению в сознании российских рабочих многих сильных черт, рожденных в традиционной крестьянской общине (духовная энергия, живость ума, любознательность, требовательность к себе, способность к упорному труду, коллективная взаимовыручка и т. д.). Именно эти качества российского пролетариата, рожденные крестьянской, народной культурой, позволили ему стать решающей силой в превращении нашей страны в течение XX века в одну из величайших держав мира.
То обстоятельство, что руководство большевистской партии во главе с Лениным высоко оценивало возможности российского пролетариата, в конечном счете легло в основу идеи о возможности начать социалистическую революцию в России, не дожидаясь революции на Западе. В дальнейшем же представление о мощном потенциале русского пролетариата позволило Сталину выдвинуть тезис о построении социализма в одной стране. Заявление же Солженицына о том, что у Ленина был «стратегически задуманный удар по русскому народу как главному препятствию для победы коммунизма», является совершенно голословным.
Принижение возможностей российского пролетариата и русского народа проявлял не Ленин, а Троцкий. Даже когда Троцкий говорил о «пролетарской диктатуре», эти заявления могли служить для прикрытия установления режима, который бы привел к установлению не социалистического, а буржуазного строя. Из рассуждений Троцкого о диктатуре пролетариата, которая должна быть установлена в России в ходе революции, следовало, что речь идет о диктатуре социал-демократической партии, которая будет управлять именем пролетариата. При этом он ссылался на опыт французской революции и сравнивал будущую диктатуру пролетариата в России с диктатурой якобинцев в ходе французской революции. «При таких условиях, – писал Троцкий, – русское крестьянство будет… не меньше заинтересовано… в поддержании пролетарского режима…, чем французское крестьянство было заинтересовано в поддержании военного режима Наполеона Бонапарта». Получалось, что «пролетарская диктатура» могла стать аналогом диктатуры либо Робеспьера, либо Бонапарта. Похоже, что речь шла о том, чтобы повторить в «отсталой» России буржуазную революцию, которая совершилась сто с лишним лет назад во Франции.
Троцкий считал, что власть «пролетарской диктатуры» в России не могла стать прочной. Главную опасность он видел в «низком уровне» крестьянского населения. «Мелкобуржуазный характер и политическая примитивность крестьянства, деревенская ограниченность кругозора, оторванность от мировых политических связей представят страшное затруднение для упрочения революционной политики пролетариата у власти», – писал он. Троцкий был уверен, что пролетарская власть «натолкнется на политические препятствия гораздо раньше, чем упрется в техническую отсталость страны… Предоставленный своим собственным силам, рабочий класс России будет неизбежно раздавлен контрреволюцией в тот момент, когда крестьянство отвернется от него».
Из этого следовал другой вывод: «Без прямой государственной поддержки европейского пролетариата рабочий класс России не сможет удержаться у власти и превратить свое временное государство в длительную социалистическую диктатуру. В этом нельзя сомневаться ни одной минуты. Но, с другой стороны, нельзя сомневаться и в том, что социалистическая революция на Западе позволит нам непосредственно и прямо превратить временное господство рабочего класса в социалистическую диктатуру». Троцкий утверждал, что рабочему классу России «ничего другого не остается, как связать судьбу всей российской революции с судьбой социалистической революции в Европе».
Эти мысли, в том числе и те, что были выделены жирным шрифтом в его брошюре, стали краеугольным положением в идейно-политическом арсенале Троцкого. На практике это означало подчинение интересов революции в России тем задачам, которые ставили перед собой руководители социал-демократических партий Западной Европы.
Как показала история, социал-демократия, после прихода к власти во многих западноевропейских странах после 1918 года, даже не попыталась строить социализм, а ограничилась проведением ряда социальных реформ при сохранении и укреплении капиталистических порядков. Поэтому привязывание «социалистической диктатуры» России к политике социал-демократических партий Западной Европы означало бы использование потенциала нашей страны для поддержания западноевропейской буржуазии, с которой был теснейшим образом связан Парвус.
Вооружив Троцкого своими теоретическими установками, Парвус получил надежного проводника своих идей, готового превратить российскую революцию в важный этап на пути создания капиталистических Соединенных Штатов Европы.
Одновременно Парвус старался подготовить Троцкого как вождя всероссийского революционного восстания. Плодом занятий в Мюнхене стала брошюра Троцкого, в которой был изложен план революционного восстания. В нем Троцкий писал: «Отрывайте рабочих от машин и мастерских; выводите их через проходные ворота на улицу; направляйте их на соседние фабрики, объявляйте там стачку и ведите новые массы на улицу. Так, передвигаясь от фабрики к фабрике, от мастерской к мастерской, нарастая и сметая полицейские препятствия, выступая с речами и привлекая внимание прохожих, захватывая группы, которые идут в другую сторону, заполняя улицы, занимая первые попавшиеся здания, используя их для непрерывных революционных митингов с постоянно сменяемой аудиторией, вы внесете порядок в движение масс, поднимете их уверенность, объясните им цель и смысл событий, и таким образом вы превратите город в революционный лагерь – таков в целом план действий».
Дейчер утверждал, что «план действий» Троцкого был оригинален, так как не опирался на какие-либо прецеденты, в этом можно усомниться. Есть сведения, что еще в 1903—1904 годах Троцкий прослушал в Париже цикл лекций профессора и масона Олара об истории французской революции и методике революционной борьбы. Скорее всего, эти лекции во многом повлияли на «план действия» Троцкого.
Неправ был Дейчер и утверждая, будто к началу XX века мир еще не знал городских восстаний с участием фабричных рабочих. Такой опыт имелся не только во Франции, известной своими революционными традициями, в том числе и восстаниями городских рабочих (достаточно вспомнить восстания лионских рабочих 1831 и 1834 годов, восстания парижских рабочих в июне 1848 года и в дни Парижской коммуны 1871 года).
Чарлз Диккенс не разделял восторга перед восстаниями городских рабочих. Описание организованного масонами лондонского восстания 1780 года в его романе «Барнаби Радж» во многих чертах напоминало «план действия» Троцкого. Восстанию предшествовала активная планомерная агитация. Затем «бунтовщики… группами разбегались по различным кварталам города, …и такие банды по дороге обрастали людьми, как река стремящаяся к морю. Все новые вожаки появлялись, как только в них возникала надобность, исчезали, когда становились ненужны, и в критический момент снова вырастали как из-под земли. Вспышки принимали различный характер в зависимости от обстановки. Мирные рабочие люди, возвращавшиеся домой после трудового дня, бросали свои сумки с инструментами и в один миг становились бунтовщиками. К ним присоединялись и мальчишки-посыльные. Словно какая-то эпидемия охватила весь город. Возбуждение, шум, стремительное движение имели для сотен людей притягательную силу, перед которой они не могли устоять. Заразительное безумие распространялось, как страшная злокачественная лихорадка. Оно еще не достигло крайних пределов, но каждый час охватывало все новые жертвы, и лондонское общество уже начинало трепетать, наблюдая это буйное сумасшествие».
Создается впечатление, что опыт городских восстаний, давно описанный и хорошо изученный в Западной Европе, Троцкий намеревался применить в России. Главное в его «плане действий» он отводил управлению настроениями возбужденных агитацией масс и превращению их в орудие разрушения строя. Судя по всему, Парвус и Троцкий намеревались находиться близко от пульта управления этими событиями. Однако события в России опередили планы Парвуса и Троцкого.
СРЕДИ ВОЛН РЕВОЛЮЦИОННОЙ БУРИ
Подчеркивая решающую роль государства в становлении и развитии российской экономики, Троцкий принимал безоговорочно вывод Парвуса об «искусственном» характере российского хозяйства: «Новые отрасли ремесла, машины, фабрики, крупное производство, капитал представляются – с известной точки зрения – как бы искусственной прививкой к естественному хозяйственному стволу». А отсюда делался вывод об «искусственности», а, стало быть, нежизненности всех достижений России в развитии экономики, науки, техники и культуры.
Троцкий писал: «С этой точки зрения можно… сказать, что вся русская наука есть искусственный продукт государственных усилий, искусственная прививка к естественному стволу национального невежества». Таким образом, получалось, что никакие достижения России не смогли преодолеть ее органической примитивности и отсталости от «передового» Запада.
С точки зрения Троцкого, российское государство, в отличие от «естественно развивающихся» государств Европы, представляло собой некоего искусственно выращенного и непропорционально сложенного урода, обладавшего гипертрофированной силой. Троцкий утверждал, что все достижения современного научно-технического прогресса XIX века (железнодорожный транспорт, телеграф) были взяты на вооружение российским государством исключительно в интересах самовыживания правящей бюрократии. Благодаря этому, утверждал Троцкий, «в 80-е и 90-е годы XIX в. русское правительство стояло перед лицом мира как колоссальная военно-бюрократическая и фискально-биржевая организация несокрушимой силы».
Троцкий считал, что искусственный характер российского государства, работающего лишь на самого себя и оторванного от других классов, превратил его в колосс на глиняных ногах. Оторванная от государства российская буржуазия была неспособна отстоять свои интересы. Развивая положение Парвуса о возможности прихода пролетариата к власти в ходе российской революции, Троцкий писал: «В стране экономически более отсталой пролетариат может оказаться у власти раньше, чем в стране капиталистически передовой. В 71 г. он сознательно взял в свои руки управление общественными делами в мелкобуржуазном Париже – правда, только на два месяца, – но ни на один час он не брал власти в крупно-капиталистических центрах Англии или Соединенных Штатов. Представление о какой-то автоматической зависимости пролетарской диктатуры от технических сил и средств страны представляет собой предрассудок упрошенного до крайности «экономического» материализма. С марксизмом такой взгляд не имеет ничего общего. Русская революция создает, на наш взгляд, такие условия, при которых власть может (при победе революции – должна) перейти в руки пролетариата, прежде чем политики буржуазного либерализма получат возможность в полном виде развернуть государственный гений».
Это положение Троцкого повторяло мысли Парвуса, изложенные им еще в начале 1904 года на страницах «Искры». Парвус считал, что «революционное временное правительство России должно стать правительством демократии рабочих», а «так как социал-демократическое правительство находится во главе революционного движения… это правительство будет социал-демократическим». Отголоском этих идей явился лозунг Троцкого «Без царя, а правительство – рабочее».
Эти идеи были впоследствии подвергнуты резкой критике со стороны Ленина, который увидел в них недооценку роли крестьянства в революции и стремление «перепрыгнуть» через этап буржуазно-демократической революции сразу же к пролетарской. Считая, что Троцкий на деле лишь мешает развитию революции, Ленин писал: «Троцкий на деле помогает либеральным рабочим политикам России, которые под «отрицанием» роли крестьянства понимают нежелание поднимать крестьянство на революцию». Нигилистическое отношение к крестьянству было характерно для западноевропейской социал-демократии. Перенося такие оценки на Россию, Троцкий лишь повторял установки, которые он считал бесспорными, потому что они были рождены на «передовом» Западе.
Отношение к революционному потенциалу российского крестьянства стало водоразделом между большевизмом и европейской социал-демократией. Впоследствии Сталин противопоставлял «равнодушное, а то и отрицательное отношение к крестьянскому вопросу» партий II Интернационала позиции Ленина, который, по его словам, исходил из «признания в рядах большинства крестьянства революционных способностей и… возможностей их использования в интересах пролетариата».
Правда, такое признание не означало, что в рабоче-крестьянском союзе, о необходимости которого говорил Ленин, крестьянство играло равноправную роль. За крестьянством оставалась лишь роль «резерва революции», и в этом проявлялось отношение к нему всех горожан, в том числе и бывших крестьян, превратившихся в городских рабочих. Нежелание видеть в крестьянах равноправного партнера стало источником многих политических ошибок и социальных катастроф в нашей стране в XX веке.
В отличие от рабочего класса Западной Европы начала XX века, российский пролетариат состоял в основном из вчерашних крестьян и сохранял тесные, часто родственные, связи с деревней. С точки зрения Троцкого наличие этих связей было проявлением отсталости российского пролетариата. На самом деле они способствовали сохранению в сознании российских рабочих многих сильных черт, рожденных в традиционной крестьянской общине (духовная энергия, живость ума, любознательность, требовательность к себе, способность к упорному труду, коллективная взаимовыручка и т. д.). Именно эти качества российского пролетариата, рожденные крестьянской, народной культурой, позволили ему стать решающей силой в превращении нашей страны в течение XX века в одну из величайших держав мира.
То обстоятельство, что руководство большевистской партии во главе с Лениным высоко оценивало возможности российского пролетариата, в конечном счете легло в основу идеи о возможности начать социалистическую революцию в России, не дожидаясь революции на Западе. В дальнейшем же представление о мощном потенциале русского пролетариата позволило Сталину выдвинуть тезис о построении социализма в одной стране. Заявление же Солженицына о том, что у Ленина был «стратегически задуманный удар по русскому народу как главному препятствию для победы коммунизма», является совершенно голословным.
Принижение возможностей российского пролетариата и русского народа проявлял не Ленин, а Троцкий. Даже когда Троцкий говорил о «пролетарской диктатуре», эти заявления могли служить для прикрытия установления режима, который бы привел к установлению не социалистического, а буржуазного строя. Из рассуждений Троцкого о диктатуре пролетариата, которая должна быть установлена в России в ходе революции, следовало, что речь идет о диктатуре социал-демократической партии, которая будет управлять именем пролетариата. При этом он ссылался на опыт французской революции и сравнивал будущую диктатуру пролетариата в России с диктатурой якобинцев в ходе французской революции. «При таких условиях, – писал Троцкий, – русское крестьянство будет… не меньше заинтересовано… в поддержании пролетарского режима…, чем французское крестьянство было заинтересовано в поддержании военного режима Наполеона Бонапарта». Получалось, что «пролетарская диктатура» могла стать аналогом диктатуры либо Робеспьера, либо Бонапарта. Похоже, что речь шла о том, чтобы повторить в «отсталой» России буржуазную революцию, которая совершилась сто с лишним лет назад во Франции.
Троцкий считал, что власть «пролетарской диктатуры» в России не могла стать прочной. Главную опасность он видел в «низком уровне» крестьянского населения. «Мелкобуржуазный характер и политическая примитивность крестьянства, деревенская ограниченность кругозора, оторванность от мировых политических связей представят страшное затруднение для упрочения революционной политики пролетариата у власти», – писал он. Троцкий был уверен, что пролетарская власть «натолкнется на политические препятствия гораздо раньше, чем упрется в техническую отсталость страны… Предоставленный своим собственным силам, рабочий класс России будет неизбежно раздавлен контрреволюцией в тот момент, когда крестьянство отвернется от него».
Из этого следовал другой вывод: «Без прямой государственной поддержки европейского пролетариата рабочий класс России не сможет удержаться у власти и превратить свое временное государство в длительную социалистическую диктатуру. В этом нельзя сомневаться ни одной минуты. Но, с другой стороны, нельзя сомневаться и в том, что социалистическая революция на Западе позволит нам непосредственно и прямо превратить временное господство рабочего класса в социалистическую диктатуру». Троцкий утверждал, что рабочему классу России «ничего другого не остается, как связать судьбу всей российской революции с судьбой социалистической революции в Европе».
Эти мысли, в том числе и те, что были выделены жирным шрифтом в его брошюре, стали краеугольным положением в идейно-политическом арсенале Троцкого. На практике это означало подчинение интересов революции в России тем задачам, которые ставили перед собой руководители социал-демократических партий Западной Европы.
Как показала история, социал-демократия, после прихода к власти во многих западноевропейских странах после 1918 года, даже не попыталась строить социализм, а ограничилась проведением ряда социальных реформ при сохранении и укреплении капиталистических порядков. Поэтому привязывание «социалистической диктатуры» России к политике социал-демократических партий Западной Европы означало бы использование потенциала нашей страны для поддержания западноевропейской буржуазии, с которой был теснейшим образом связан Парвус.
Вооружив Троцкого своими теоретическими установками, Парвус получил надежного проводника своих идей, готового превратить российскую революцию в важный этап на пути создания капиталистических Соединенных Штатов Европы.
Одновременно Парвус старался подготовить Троцкого как вождя всероссийского революционного восстания. Плодом занятий в Мюнхене стала брошюра Троцкого, в которой был изложен план революционного восстания. В нем Троцкий писал: «Отрывайте рабочих от машин и мастерских; выводите их через проходные ворота на улицу; направляйте их на соседние фабрики, объявляйте там стачку и ведите новые массы на улицу. Так, передвигаясь от фабрики к фабрике, от мастерской к мастерской, нарастая и сметая полицейские препятствия, выступая с речами и привлекая внимание прохожих, захватывая группы, которые идут в другую сторону, заполняя улицы, занимая первые попавшиеся здания, используя их для непрерывных революционных митингов с постоянно сменяемой аудиторией, вы внесете порядок в движение масс, поднимете их уверенность, объясните им цель и смысл событий, и таким образом вы превратите город в революционный лагерь – таков в целом план действий».
Дейчер утверждал, что «план действий» Троцкого был оригинален, так как не опирался на какие-либо прецеденты, в этом можно усомниться. Есть сведения, что еще в 1903—1904 годах Троцкий прослушал в Париже цикл лекций профессора и масона Олара об истории французской революции и методике революционной борьбы. Скорее всего, эти лекции во многом повлияли на «план действия» Троцкого.
Неправ был Дейчер и утверждая, будто к началу XX века мир еще не знал городских восстаний с участием фабричных рабочих. Такой опыт имелся не только во Франции, известной своими революционными традициями, в том числе и восстаниями городских рабочих (достаточно вспомнить восстания лионских рабочих 1831 и 1834 годов, восстания парижских рабочих в июне 1848 года и в дни Парижской коммуны 1871 года).
Чарлз Диккенс не разделял восторга перед восстаниями городских рабочих. Описание организованного масонами лондонского восстания 1780 года в его романе «Барнаби Радж» во многих чертах напоминало «план действия» Троцкого. Восстанию предшествовала активная планомерная агитация. Затем «бунтовщики… группами разбегались по различным кварталам города, …и такие банды по дороге обрастали людьми, как река стремящаяся к морю. Все новые вожаки появлялись, как только в них возникала надобность, исчезали, когда становились ненужны, и в критический момент снова вырастали как из-под земли. Вспышки принимали различный характер в зависимости от обстановки. Мирные рабочие люди, возвращавшиеся домой после трудового дня, бросали свои сумки с инструментами и в один миг становились бунтовщиками. К ним присоединялись и мальчишки-посыльные. Словно какая-то эпидемия охватила весь город. Возбуждение, шум, стремительное движение имели для сотен людей притягательную силу, перед которой они не могли устоять. Заразительное безумие распространялось, как страшная злокачественная лихорадка. Оно еще не достигло крайних пределов, но каждый час охватывало все новые жертвы, и лондонское общество уже начинало трепетать, наблюдая это буйное сумасшествие».
Создается впечатление, что опыт городских восстаний, давно описанный и хорошо изученный в Западной Европе, Троцкий намеревался применить в России. Главное в его «плане действий» он отводил управлению настроениями возбужденных агитацией масс и превращению их в орудие разрушения строя. Судя по всему, Парвус и Троцкий намеревались находиться близко от пульта управления этими событиями. Однако события в России опередили планы Парвуса и Троцкого.
СРЕДИ ВОЛН РЕВОЛЮЦИОННОЙ БУРИ
10 (23) января 1905 года Троцкий прибыл в Женеву для того, чтобы выступить там среди российских эмигрантов. Он знал, что накануне в Санкт-Петербурге собиралась массовая демонстрация, но почему-то решил, что она не состоялась. Когда же он зашел в редакцию «Искры» (к этому времени переместившуюся из Лондона в Женеву), то на его замечание об отмене демонстрации Мартов воскликнул: «Неужели вы не знаете?» – и сунул Троцкому свежие телеграммы. Троцкий вспоминал: «Я пробежал первые десять строк телеграфного отчета о кровавом воскресенье. Глухая и жгучая волна ударила мне в голову».
Вряд ли Троцкий был единственным человеком, который так воспринял известие о начале революционных событий в России. Революция, о возможности которой говорили чуть ли не целое столетие, стала неожиданной даже для тех, кто ее тщательно готовил. С одной стороны, революция была естественным следствием обострившихся противоречий между сохранявшимися помещичье-монархическими порядками и бурно развивавшимися капиталистическими отношениями, между обездоленными и привилегированными классами. С другой стороны, революционной ситуацией воспользовались самые различные политические группировки внутри страны и за ее пределами, нередко враждебные друг другу, а потому готовившие свержение царского строя в тайне и независимо друг от друга.
Еще в ходе «банкетной кампании» против самодержавия выступила либеральная буржуазия России, деловая активность которой сдерживалась тогдашними политическими, экономическими и coциальными порядками. Значительная часть интеллигенции постоянно находилась в оппозиции к самодержавию. Лозунги против самодержавия уже не раз появлялись в ходе демонстраций и забастовок рабочих, находившихся под воздействием политической пропаганды революционных партий (социалисты-революционеры, социал-демократы, анархисты).
В разрушении самодержавного строя по разным причинам были заинтересованы и внешние конкуренты России. США хотели ослабить позиции России на зерновом рынке. Германия и Австро-Венгрия, стремившиеся к расширению своего влияния на Балканах, желали того, чтобы Россия была отвлечена от международных дел обострившимися внутренними проблемами. К тому же они видели в России союзника враждебной им англо-французской Антанты. Япония, воевавшая с Россией с начала 1904 года, жаждала добиться внутриполитического кризиса в стане своего противника. Эти державы плели свои интриги внутри России через сеть своей агентуры, не жалея расходов.
Немалые усилия для поражения России были предприняты и международными кругами еврейской буржуазии. Бывший подданный Германии, а затем американский гражданин Яков Шифф, возглавлявший один из крупнейших банков США «Кун и Леб», предоставил Японии займ в 200 млн. долларов во время русско-японской войны.. Он же щедро финансировал революционное движение в России.
Некоторые исследователи объясняли пораженческую позицию многих российских органов печати деньгами Японии или Шиффа. Публикации о слабости русских войск, о бездарности командования, о коррупции в тылу лишь способствовали революционной пропаганде. Находясь в Мюнхене, Троцкий рекомендовал в своей брошюре разжигать страсти вокруг поражений в ходе русско-японской войны: «Наши суда ходят медленнее, наши пушки бьют не так далеко, наши солдаты неграмотны, у унтеров нет компаса и карты, наши солдаты босы, голы и голодны, наш Красный Крест крадет, интендантство крадет, – слухи и вести об этом, разумеется, доходят до армии и жадно всасываются ею. Каждый такой слух точно острая кислота разъедает ржавчину нравственной муштры».
Вряд ли Троцкий знал, что такие же методы пропаганды использовал священник Георгий Гапон, который уже с конца 1904 года возглавил «Собрание русских фабрично-заводских рабочих Петербурга». По совету Гапона члены «Собрания» знакомили рабочих со специально подобранной информацией о ходе русско-японской войны, которая создавала впечатление о полном разложении царского строя. Сообщения о падении Порт-Артура накалили подогретые страсти, и поэтому потребовался незначительный предлог, которым стала искаженная весть об увольнении 4 рабочих, чтобы столица оказалась парализованной забастовкой.
До сих пор неясно, какие силы стояли за священником и кто направлял его действия. Его связи с полицией и эсерами, в среде которых было немало полицейских агентов, наводили на мысли о том, что руками Гапона была осуществлена полицейская провокация. Странная роль, которую играла российская полиция в своих связях с террористами, и многие другие обстоятельства не позволяют наверняка говорить, что полиция действовала исключительно в интересах правящего строя. Кто бы ни стоял за Гапоном, ясно было одно: массовая демонстрация столичных рабочих и ее жестокий расстрел застали многих революционеров страны, особенно тех, кто находился за границей, врасплох.
Очевидно, что до получения сообщений из Петербурга Троцкий считал, что еще оставалось немало времени до того, как его «план действия» станет воплощаться в жизнь. Беспощадная же расправа властей с демонстрантами свидетельствовала, что события шли отнюдь не так, как их замысливал автор «плана действий», находясь в Мюнхене. И поэтому Троцкий решил немедленно направиться в Россию, чтобы попытаться воплотить свои замыслы в жизнь до того, как царские войска раздавят последние отряды революционных масс. «Оставаться за границей я дольше не мог», – писал Троцкий.
Троцкий сразу же вернулся в Мюнхен. Вместе с Парвусом они решили, что брошюру, содержащую «план действия», надо немедленно издать под заголовком «До 9 января». По словам Троцкого, Парвус тогда говорил: «События полностью подтвердили этот прогноз. Теперь никто не сможет отрицать, что всеобщая стачка есть основной метод борьбы. Девятое января – это первая политическая стачка, хотя и прикрытая рясой. Нужно только договорить, что революция в России может привести к власти демократическое рабочее правительство». В этом духе Парвус написал предисловие к брошюре Троцкого.
Одновременно были предприняты меры для нелегального переезда Троцкого в Россию. И вновь Троцкий обратился за поддержкой к лидеру австрийской социал-демократии Виктору Адлеру. Последний, по словам Троцкого, «был целиком поглощен делами… У него на квартире парикмахер изменил мою внешность, уже достаточно примелькавшуюся русским охранникам за границей». Было очевидно, что австрийская социал-демократия, как и германская, видели в Троцком такого же своего агента в российской революции, каким уже давно считался Парвус.
Седова выехала в Россию раньше супруга, чтобы «наладить в Киеве квартиру и связи». В феврале 1905 года туда прибыл и Троцкий с паспортом прапорщика Арбузова. В Киеве Троцкий постоянно менял одну квартиру за другой. На какое-то время он ради конспирация был даже помещен в глазную больницу.
Во время своего киевского подполья и в последовавшие месяцы 1905 года Троцкий поддерживал связь с Леонидом Красиным. Выбор Красина в качестве человека, который мог бы оказать максимальную помощь Троцкому, вряд ли был случайным. Будучи инженером-электротехником по образованию, Красин обрел и неплохие навыки предпринимателя, как организатор быстро развивавшегося электротехнического производства. Связи Красина в деловом мире России и за ее пределами позволяли ему играть во многом самостоятельную роль в революционном движении. Порой он занимал ведущие позиции в РСДРП, порой отходил от активной политической деятельности и возвращался к своей электротехнической профессии и деловой жизни. Начав свою революционную деятельность в кружке Бруснева вместе с Кржижановским и Крупской, Красин к 1905 году занимал видное место в руководстве большевистской партии. В то же время он принадлежал к группе так называемых примиренцев, то есть людей, готовых к компромиссу с меньшевиками, а поэтому Троцкому, занявшему «нейтральную» позицию между двумя фракциями в РСДРП, было легче найти с ним общий язык.
Однако «примиренческая» позиция Красина никоим образом не распространялась на его взгляды в отношении революции. Выступая за быстрейшее преодоление раскола в РСДРП, Красин считал, что это необходимо для решительного выступления против самодержавия. О том, что его позиция пользовалась поддержкой среди большевиков, свидетельствовало то, что на III съезде партии большевиков (апрель 1905 года), который был впервые проведен отдельно от меньшевиков, Красин выступил с двумя важными докладами (по организационным вопросам и с отчетом ЦК съезду). Наряду с Лениным Красин был избран одним из пяти членов ее Центрального Комитета.
Принятая на III съезде РСДРП резолюция о вооруженном восстании признавала, что «задача организовать пролетариат для непосредственной борьбы с самодержавием путем вооруженного восстания является одной из самых главных и неотложных задач партии в настоящий революционный момент». Съезд поручал партийным организациям «принять самые энергичные меры к вооружению пролетариата, а также к выработке плана вооруженного восстания и непосредственного руководства таковым, создавая для этого по мере надобности особые группы из партийных работников».
Задача подготовки вооруженного восстания стала центральной для большевистской партии. В ее выполнении Красин играл решающую роль. Вскоре после завершения съезда при ЦК РСДРП была создана Боевая техническая группа, во главе которой встал Леонид Красин. «Члены Боевой технической группы организовывали изготовление взрывчатых веществ и бомб, создавали склады для хранения оружия, налаживали его закупку за границей и транспортировку в Россию». Под контролем Боевой группы находились и вооруженные отряды большевиков – боевые дружины. Троцкий писал: «Для меня связь с Красиным была истинным кладезем. Мы условились с ним встретиться в Петербурге. Явки я получил от него же». В столице империи Троцкий жил по паспорту помещика Викентьева.
Троцкий вскоре был переправлен в Финляндию, где он жил в пансионе «Рауха» (по-фински – «мир»). Известны тексты прокламаций, подготовленные Троцким в пансионе и начинавшиеся схожими обращениями к своим читателям: «Слушай, крестьянин!» или «Слушай, рабочий!» В них содержались призывы к рабочим не страшиться царских пуль, как они не боятся каждый день ходить на заводы, «где машины высасывают вашу кровь и калечат ваше тело». В прокламациях к деревенским жителям повторялись обычные среди российской интеллигенции рассказы из крепостнических времен о том, как крестьян выменивали на породистых псов, а царь награждал дворян крепостными работниками. Троцкий призывал крестьян убеждать солдат крестьянского происхождения не стрелять в рабочих. Он обращался к солдатам, заявляя, что Россия – это «огромный броненосец», и призывал их выступить против властей по примеру матросов броненосца «Потемкин».
Однако неизвестно, через какие организации РСДРП распространялись эти прокламации и были ли они вообще использованы в ходе революции. Нет никаких объяснений и тому, почему в отличие от Красина и многих других социал-демократов, находившихся в гуще событий, Троцкий прятался на конспиративных квартирах в Киеве и Петербурге или в лесном пансионе Финляндии. Казалось, что он выжидал приказа для появления в нужный момент на политической авансцене.
Революционные события в России, начатые «кровавым воскресеньем» 9 января, развивались неровно. Это во многом объяснялось тем, что антиправительственные силы были разобщены между различными политическими партиями, каждая из которых исходила из своих представлений о целях революции.
Вряд ли Троцкий был единственным человеком, который так воспринял известие о начале революционных событий в России. Революция, о возможности которой говорили чуть ли не целое столетие, стала неожиданной даже для тех, кто ее тщательно готовил. С одной стороны, революция была естественным следствием обострившихся противоречий между сохранявшимися помещичье-монархическими порядками и бурно развивавшимися капиталистическими отношениями, между обездоленными и привилегированными классами. С другой стороны, революционной ситуацией воспользовались самые различные политические группировки внутри страны и за ее пределами, нередко враждебные друг другу, а потому готовившие свержение царского строя в тайне и независимо друг от друга.
Еще в ходе «банкетной кампании» против самодержавия выступила либеральная буржуазия России, деловая активность которой сдерживалась тогдашними политическими, экономическими и coциальными порядками. Значительная часть интеллигенции постоянно находилась в оппозиции к самодержавию. Лозунги против самодержавия уже не раз появлялись в ходе демонстраций и забастовок рабочих, находившихся под воздействием политической пропаганды революционных партий (социалисты-революционеры, социал-демократы, анархисты).
В разрушении самодержавного строя по разным причинам были заинтересованы и внешние конкуренты России. США хотели ослабить позиции России на зерновом рынке. Германия и Австро-Венгрия, стремившиеся к расширению своего влияния на Балканах, желали того, чтобы Россия была отвлечена от международных дел обострившимися внутренними проблемами. К тому же они видели в России союзника враждебной им англо-французской Антанты. Япония, воевавшая с Россией с начала 1904 года, жаждала добиться внутриполитического кризиса в стане своего противника. Эти державы плели свои интриги внутри России через сеть своей агентуры, не жалея расходов.
Немалые усилия для поражения России были предприняты и международными кругами еврейской буржуазии. Бывший подданный Германии, а затем американский гражданин Яков Шифф, возглавлявший один из крупнейших банков США «Кун и Леб», предоставил Японии займ в 200 млн. долларов во время русско-японской войны.. Он же щедро финансировал революционное движение в России.
Некоторые исследователи объясняли пораженческую позицию многих российских органов печати деньгами Японии или Шиффа. Публикации о слабости русских войск, о бездарности командования, о коррупции в тылу лишь способствовали революционной пропаганде. Находясь в Мюнхене, Троцкий рекомендовал в своей брошюре разжигать страсти вокруг поражений в ходе русско-японской войны: «Наши суда ходят медленнее, наши пушки бьют не так далеко, наши солдаты неграмотны, у унтеров нет компаса и карты, наши солдаты босы, голы и голодны, наш Красный Крест крадет, интендантство крадет, – слухи и вести об этом, разумеется, доходят до армии и жадно всасываются ею. Каждый такой слух точно острая кислота разъедает ржавчину нравственной муштры».
Вряд ли Троцкий знал, что такие же методы пропаганды использовал священник Георгий Гапон, который уже с конца 1904 года возглавил «Собрание русских фабрично-заводских рабочих Петербурга». По совету Гапона члены «Собрания» знакомили рабочих со специально подобранной информацией о ходе русско-японской войны, которая создавала впечатление о полном разложении царского строя. Сообщения о падении Порт-Артура накалили подогретые страсти, и поэтому потребовался незначительный предлог, которым стала искаженная весть об увольнении 4 рабочих, чтобы столица оказалась парализованной забастовкой.
До сих пор неясно, какие силы стояли за священником и кто направлял его действия. Его связи с полицией и эсерами, в среде которых было немало полицейских агентов, наводили на мысли о том, что руками Гапона была осуществлена полицейская провокация. Странная роль, которую играла российская полиция в своих связях с террористами, и многие другие обстоятельства не позволяют наверняка говорить, что полиция действовала исключительно в интересах правящего строя. Кто бы ни стоял за Гапоном, ясно было одно: массовая демонстрация столичных рабочих и ее жестокий расстрел застали многих революционеров страны, особенно тех, кто находился за границей, врасплох.
Очевидно, что до получения сообщений из Петербурга Троцкий считал, что еще оставалось немало времени до того, как его «план действия» станет воплощаться в жизнь. Беспощадная же расправа властей с демонстрантами свидетельствовала, что события шли отнюдь не так, как их замысливал автор «плана действий», находясь в Мюнхене. И поэтому Троцкий решил немедленно направиться в Россию, чтобы попытаться воплотить свои замыслы в жизнь до того, как царские войска раздавят последние отряды революционных масс. «Оставаться за границей я дольше не мог», – писал Троцкий.
Троцкий сразу же вернулся в Мюнхен. Вместе с Парвусом они решили, что брошюру, содержащую «план действия», надо немедленно издать под заголовком «До 9 января». По словам Троцкого, Парвус тогда говорил: «События полностью подтвердили этот прогноз. Теперь никто не сможет отрицать, что всеобщая стачка есть основной метод борьбы. Девятое января – это первая политическая стачка, хотя и прикрытая рясой. Нужно только договорить, что революция в России может привести к власти демократическое рабочее правительство». В этом духе Парвус написал предисловие к брошюре Троцкого.
Одновременно были предприняты меры для нелегального переезда Троцкого в Россию. И вновь Троцкий обратился за поддержкой к лидеру австрийской социал-демократии Виктору Адлеру. Последний, по словам Троцкого, «был целиком поглощен делами… У него на квартире парикмахер изменил мою внешность, уже достаточно примелькавшуюся русским охранникам за границей». Было очевидно, что австрийская социал-демократия, как и германская, видели в Троцком такого же своего агента в российской революции, каким уже давно считался Парвус.
Седова выехала в Россию раньше супруга, чтобы «наладить в Киеве квартиру и связи». В феврале 1905 года туда прибыл и Троцкий с паспортом прапорщика Арбузова. В Киеве Троцкий постоянно менял одну квартиру за другой. На какое-то время он ради конспирация был даже помещен в глазную больницу.
Во время своего киевского подполья и в последовавшие месяцы 1905 года Троцкий поддерживал связь с Леонидом Красиным. Выбор Красина в качестве человека, который мог бы оказать максимальную помощь Троцкому, вряд ли был случайным. Будучи инженером-электротехником по образованию, Красин обрел и неплохие навыки предпринимателя, как организатор быстро развивавшегося электротехнического производства. Связи Красина в деловом мире России и за ее пределами позволяли ему играть во многом самостоятельную роль в революционном движении. Порой он занимал ведущие позиции в РСДРП, порой отходил от активной политической деятельности и возвращался к своей электротехнической профессии и деловой жизни. Начав свою революционную деятельность в кружке Бруснева вместе с Кржижановским и Крупской, Красин к 1905 году занимал видное место в руководстве большевистской партии. В то же время он принадлежал к группе так называемых примиренцев, то есть людей, готовых к компромиссу с меньшевиками, а поэтому Троцкому, занявшему «нейтральную» позицию между двумя фракциями в РСДРП, было легче найти с ним общий язык.
Однако «примиренческая» позиция Красина никоим образом не распространялась на его взгляды в отношении революции. Выступая за быстрейшее преодоление раскола в РСДРП, Красин считал, что это необходимо для решительного выступления против самодержавия. О том, что его позиция пользовалась поддержкой среди большевиков, свидетельствовало то, что на III съезде партии большевиков (апрель 1905 года), который был впервые проведен отдельно от меньшевиков, Красин выступил с двумя важными докладами (по организационным вопросам и с отчетом ЦК съезду). Наряду с Лениным Красин был избран одним из пяти членов ее Центрального Комитета.
Принятая на III съезде РСДРП резолюция о вооруженном восстании признавала, что «задача организовать пролетариат для непосредственной борьбы с самодержавием путем вооруженного восстания является одной из самых главных и неотложных задач партии в настоящий революционный момент». Съезд поручал партийным организациям «принять самые энергичные меры к вооружению пролетариата, а также к выработке плана вооруженного восстания и непосредственного руководства таковым, создавая для этого по мере надобности особые группы из партийных работников».
Задача подготовки вооруженного восстания стала центральной для большевистской партии. В ее выполнении Красин играл решающую роль. Вскоре после завершения съезда при ЦК РСДРП была создана Боевая техническая группа, во главе которой встал Леонид Красин. «Члены Боевой технической группы организовывали изготовление взрывчатых веществ и бомб, создавали склады для хранения оружия, налаживали его закупку за границей и транспортировку в Россию». Под контролем Боевой группы находились и вооруженные отряды большевиков – боевые дружины. Троцкий писал: «Для меня связь с Красиным была истинным кладезем. Мы условились с ним встретиться в Петербурге. Явки я получил от него же». В столице империи Троцкий жил по паспорту помещика Викентьева.
Троцкий вскоре был переправлен в Финляндию, где он жил в пансионе «Рауха» (по-фински – «мир»). Известны тексты прокламаций, подготовленные Троцким в пансионе и начинавшиеся схожими обращениями к своим читателям: «Слушай, крестьянин!» или «Слушай, рабочий!» В них содержались призывы к рабочим не страшиться царских пуль, как они не боятся каждый день ходить на заводы, «где машины высасывают вашу кровь и калечат ваше тело». В прокламациях к деревенским жителям повторялись обычные среди российской интеллигенции рассказы из крепостнических времен о том, как крестьян выменивали на породистых псов, а царь награждал дворян крепостными работниками. Троцкий призывал крестьян убеждать солдат крестьянского происхождения не стрелять в рабочих. Он обращался к солдатам, заявляя, что Россия – это «огромный броненосец», и призывал их выступить против властей по примеру матросов броненосца «Потемкин».
Однако неизвестно, через какие организации РСДРП распространялись эти прокламации и были ли они вообще использованы в ходе революции. Нет никаких объяснений и тому, почему в отличие от Красина и многих других социал-демократов, находившихся в гуще событий, Троцкий прятался на конспиративных квартирах в Киеве и Петербурге или в лесном пансионе Финляндии. Казалось, что он выжидал приказа для появления в нужный момент на политической авансцене.
Революционные события в России, начатые «кровавым воскресеньем» 9 января, развивались неровно. Это во многом объяснялось тем, что антиправительственные силы были разобщены между различными политическими партиями, каждая из которых исходила из своих представлений о целях революции.