Страница:
«Заявление 83» открывалось обвинением руководства партии в неверной политике в Китае: «Серьезные ошибки, допущенные в деле руководства китайской революцией, способствовали тяжелому поражению, из которого можно выйти, только вернувшись на путь Ленина». Оппозиция обвиняла руководство ВКП(б) в том, что оно неправильно оценивало обстановку и давало ошибочные советы Компартии Китая в отношении правящей партии Гоминдана. В дальнейшем редкое выступление оппозиционера обходилось без детальных разборов ситуации внутри Гоминдана. При этом оппозиционеры считали политбюро виновным в перевороте Чан Кайши и его расправе над китайскими коммунистами.
Не менее суровой критике подвергалась политика руководства ВКП(б) в отношении английского рабочего движения. Вопреки фактам, не сотрудничество советских профсоюзов с английскими, вызывавшее беспокойство у правящих кругов Англии, а отсутствие прямого вмешательства ВКП(б) в дела рабочего движения объявлялось причиной возросшей агрессивности Англии против СССР. Оппозиционеры клеймили политбюро за сотрудничество с Генеральным советом тред-юнионов через «Англо-Русский комитет». Они утверждали, что такое сотрудничество привело к тому, что была упущена возможность революции в Великобритании.
Объявив, что партийное руководство отошло от ленинских принципов во внешней политике, «заявление 83» находило корень зла в «теории социализма в одной стране», которая объявлялась «неверной», «мелкобуржуазной», «не имеющей ничего общего с марксизмом». «Неправильная политика», исходящая из этой теории, утверждалось в «Заявлении», «ускоряет рост враждебных пролетарской диктатуре сил: кулака, нэпмана, бюрократа».
Как и в предыдущих подобных заявлениях, здесь отмечались многие острые проблемы, затрагивавшие жизненные интересы людей. Как и раньше, выход из них предлагался с помощью привлекательных, но экономически малообоснованных идей (например, предлагалось отменить налог с малоимущих крестьян, на которых приходилось 50 процентов всего крестьянства; повысить зарплату всем рабочим). Та политика, которую отстаивали вожди оппозиции, когда они были у власти, теперь объявлялась порочной и несущей людям беды. Троцкий, который 4 года назад выдвигал программу «концентрации производства» за счет массовой безработицы, теперь подписывал «заявление», в котором осуждалась «рационализация промышленности», выталкивающая «все новых и новых групп рабочих в ряды безработных… Увеличение армии безработных ухудшает экономическое положение рабочего класса в целом».
Как и авторы аналогичных заявлений, лидеры оппозиции вновь выдвигали лозунги «оживления внутрипартийной демократии и усиления живой, действенной связи партии с рабочим классом», борьбы с «внутрипартийным режимом», который «снизил активность партии». «Заявление» требовало созыва специального пленума ЦК, на котором следовало добиться «единодушных решений». В противном случае предлагалось развернуть широкую дискуссию, в ходе которой оппозиции должны были быть предоставлены такие же возможности, что и у большинства, для изложения своих взглядов. Наряду с Троцким и Зиновьевым под заявлением стояли подписи таких активных деятелей оппозиции, как К.Б. Радек, И.Т. Смилга, Г.И. Сафаров, ряда соавторов «заявления 46» (А.С. Альский, А.Т. Белобородое, Г.Л. Пятаков, Л.П. Серебряков, Л.С. Сосновский, И.Н. Смирнов, В. Эльцин).
Оппозиция организовала среди членов партии сбор подписей под «заявлением 83». 27 июня к троцкистско-зиновьевской оппозиции присоединились децисты. Под программным заявлением «Под знамя Ленина» подписались 15 человек, включая В.М. Смирнова, М.В. Сапронова. Этот документ, получивший название «платформа 15-ти», содержал развернутый исторический экскурс, открывавшийся призывом к борьбе против «мелкобуржуазной» политики внутри страны и «меньшевистской» международной политики.
Выступления оппозиции стали предметом разбирательства ЦКК, которую в это время возглавлял Г.К. Орджоникидзе. Вступив в переписку с Орджоникидзе, Троцкий пустился в рассуждения относительно того, как оппозиция понимает защиту интересов своего класса. Поскольку летом 1927 года международная обстановка обострилась и возникла реальная угроза войны, то оппозицию обвиняли в том, что своими выступлениями она лишь ослабляет идейно-политическую сплоченность советского общества и является группой пораженцев. Отвергая эти обвинения, Троцкий привел пример того, как лидер французских радикалов Ж. Клемансо вел острую политическую борьбу против правительства Франции, «несмотря даже на то, что немцы стояли в 80 километрах от Парижа (Клемансо говорил: «именно поэтому»)… Группа Клемансо пришла к власти и более последовательной, более разбойничьей империалистической политикой обеспечила французской буржуазии победу». Аналогия с Клемансо позволяла Троцкому оправдать развертывание оппозицией антиправительственной кампании в период, когда угроза войны против СССР считалась им реальной.
Однако из этого сравнения руководство сделало вывод, что оппозиция отчаянно рвется к власти и готова для этого воспользоваться войной или предвоенной обстановкой. Выступая 1 августа на пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), Сталин так истолковал письмо Троцкого: «Если враг подойдет к стенам Кремля километров на 80, то этот новоявленный Клемансо, этот опереточный Клемансо постарается, оказывается, сначала свергнуть нынешнее большинство именно потому, что враг стоит в 80 километрах от Кремля, а потом взяться за оборону. И если это удастся сделать нашему опереточному Клемансо, то это, оказывается, и будет настоящей и безусловной обороной СССР».
Оправдываясь перед участниками пленума, Троцкий переходил в активное наступление, обвиняя руководство ВКП(б) в измене делу Ленина. Троцкий утверждал, что Сталин и его сторонники дошли до классового перерождения, и он проводил историческую аналогию с французской революцией, сравнивая их с организаторами переворота 9 термидора.
Обвиняя руководство в термидорианском перерождении, Троцкий объяснял: «Во время Великой французской революции гильотинировали многих. И мы расстреливали многих. Но в Великой французской революции было две большие главы… Когда глава шла так – вверх, – французские якобинцы, тогдашние большевики, гильотинировали роялистов и жирондистов. И у нас такая большая глава была, когда и мы, оппозиционеры, вместе с вами расстреливали белогвардейцев и высылали жирондистов. А потом началась во Франции другая глава, когда… термидорианцы и бонапартисты… стали расстреливать левых якобинцев – тогдашних большевиков». Обращаясь к члену Президиума ЦКК А.А. Сольцу, Троцкий спрашивал: «Я бы хотел, чтобы тов. Сольц… себе самому сказал: по какой главе Сольц собирается нас расстреливать?»
Эта историческая аналогия нужна была Троцкому для того, чтобы прочнее внедрить в общественное сознание ярлык «термидорианства» и мысль о контрреволюционном перерождении руководства ВКП(б). В то же время ему было важно создать психологический, барьер в сознании власть имущих, чтобы обезопасить себя от суровых санкций. Хотя судьба Робеспьера, Сен Жюста и Кутона не грозила в то время Троцкому, в эти августовские дни (т. е. когда по французскому революционному календарю был термидор) лидеры оппозиции понимали, что Сталин и большинство членов ЦК могут совершить над ними гражданскую казнь. Как и год назад, когда он использовал жупел антисемитизма или обвинял в предвзятости к троцкизму, теперь Троцкому было необходимо вызвать в своих судьях чувства неловкости, смятения. Знаменательно, что Троцкому не приходило в голову усомниться в том, что когда революция идет «вверх», то гильотинировать и расстреливать можно, не испытывая при этом неудобств и душевных мук. Лишь расстреливать тех, кто расстреливал, было, с его точки зрения, глубоко аморально. Эту идею настойчиво внедрял Троцкий в сознание сидевших в зале, а затем читателей его речи, вопрошая: «Я опасаюсь, тов. Сольц, что вы собираетесь нас расстреливать по… термидорианской главе».
Острая дискуссия завершилась компромиссом. 8 августа Троцкий, Зиновьев, Каменев, Пятаков, Смилга, Раковский, Муралов и другие направили в ЦК покаянное заявление. Выразив удовлетворение тем, что оппозиция «по всем… вопросам, нами поставленным, в известной мере отступила», Сталин заявил: «То, что предлагает нам оппозиция, нельзя считать миром в партии. Не надо поддаваться иллюзии… Это есть временное перемирие, которое может при известных условиях явиться некоторым шагом вперед, но может и не явиться».
В ответ на возгласы из зала: «Нам не надо перемирия, нам нужен мир», Сталин говорил: «Нет, товарищи, нам перемирие нужно, вы тут ошибаетесь. Если уж брать примеры, лучше было бы взять пример у гоголевского Осипа, который говорил: «веревочка?» – давайте сюда, и веревочка пригодится… Мы не так богаты ресурсами и не так сильны, чтобы пренебрегать веревочкой».
В качестве условия перемирия Сталин требовал от оппозиционеров немедленного роспуска «фракции, которая у них есть, которая на днях собирается созвать свою нелегальную конференцию здесь, в Москве». На последнем заседании пленума Троцкий заявил, что у оппозиции «нет другого выхода», как подчиниться решению пленума.
Резолюция, принятая пленумом ЦК, отмечала, что с 1923 года «оппозиция, сначала во главе с Троцким, а с 1926 года – во главе с Троцким и Зиновьевым, использовала каждое затруднение, которое партии приходилось преодолевать в деле социалистического строительства страны, для того чтобы нанести удар по единству нашей партии и по ее руководству, не останавливаясь ни перед каким нарушением партийной дисциплины». Резолюция объявила, что оппозиция «становится объективно центром, вокруг которого собираются антипартийные и антисоветские силы, на разлагающую деятельность которого уже теперь рассчитывает внутренняя и зарубежная контрреволюция». Однако, несмотря на резкий тон, решение закрепляло двусторонний характер перемирия и вожди оппозиции остались в составе ЦК.
Оппозиция решила воспользоваться временным перемирием для консолидации своих сил. Не прошло и месяца после пленума ЦК и ЦКК, как в своем заявлении от 6 сентября Троцкий, Зиновьев, Муралов и Петерсон, ссылаясь на сокращение сроков предсъездовской дискуссии до одного месяца, потребовали созыва пленума ЦК 15—20 сентября. За три дня до этого, 3 сентября, 13 членов ЦК и ЦКК во главе с Троцким, Зиновьевым и Каменевым подготовили к XV съезду ВКП(б) проект «Платформы большевиков-ленинцев (оппозиции)». Само название платформы свидетельствовало о том, что Троцкий и его единомышленники имеют партию внутри партии.
Судя по письму, которое Троцкий направил 12 сентября своему соратнику Эльцину с просьбой уточнить ряд данных о Енукидзе, с целью его компрометации, он не подозревал о новой беде, нависшей над оппозицией. В этот день, когда в Крыму произошло грандиозное землетрясение, запечатленное в романе «Двенадцать стульев», в Москве произошло событие в политической жизни, которое напоминало по своим разрушительным последствиям геологический катаклизм и сопровождалось выходом на поверхность сил, которые до сих пор были глубоко скрыты в недрах советского общества. Органы ОГПУ, произведя обыск на квартире некоего Щербакова, сына бывшего фабриканта, и обнаружив там подпольную типографию, установили связь владельца с рядом членов партии – сторонников оппозиции (Грюнштейн, Гердовский, Мрачковский, Охотников и другие). В своем сообщении от 13 сентября ОГПУ ссылалось на показание арестованного, в котором говорилось: «В военных кругах существует движение, во главе которого стоят тт. Троцкий и Каменев… о том, что организация предполагает совершить переворот, не говорилось, но это само собой подразумевалось».
Сообщение о раскрытии типографии свидетельствовало о том, что руководство страны решило развернуть активную борьбу против оппозиционного подполья. И хотя, кроме слухов о «движении» с целью военного переворота, ОГПУ не могло ничего предъявить, а классово чуждое происхождение Щербакова вряд ли могло свидетельствовать о «белогвардейской» природе типографии, обвинение в подпольной контрреволюционной деятельности стало использоваться против оппозиции. 15 сентября секретариат ЦКК заслушал доклад Е.М. Ярославского «Об участии членов ВКП(б) в деятельности нелегальной контрреволюционной организации вместе с беспартийными», в котором было приведено это сообщение ОГПУ. 22 сентября политбюро и президиум ЦК обратились ко всем партийным организациям с извещением о раскрытии типографии, в котором говорилось, что «часть арестованных беспартийных действительно связана с некоторыми лицами из военной среды, помышляющими о военном перевороте в СССР по типу переворота Пилсудского».
Эти события изменили планы Троцкого. Еще 17 сентября он писал Зиновьеву из Нальчика, что он пробудет там до 25 сентября, а затем направится в Кисловодск. Очевидно, Троцкий собирался, как обычно, подольше отдохнуть перед политическими баталиями. Однако вместо Кисловодска Троцкому пришлось вернуться в Москву и выслушивать речь Сталина на объединенном заседании президиума исполкома Коминтерна и его исполнительной контрольной комиссии. Одним из главных обвинений в адрес Троцкого стал «вопрос о нелегальной антипартийной типографии троцкистов». Сталин заявлял: «Оппозиция до того запуталась, так ловко загнала себя в тупик, из которого нет выхода, что она очутилась перед выбором: либо Коминтерн и ВКП, либо… ренегаты из нелегальной антипартийной типографии. Нельзя болтаться вечно между этими двумя лагерями. Пора сделать выбор. Либо с Коминтерном и ВКП, и тогда– война… против всех и всяких ренегатов. Либо против ВКП и Коминтерна, и тогда– скатертью дорога… ко всяким ренегатам и перерожденцам, ко всяким Щербаковым и прочей дряни».
Сталин заявлял: «На прошлом пленуме ЦК и ЦКК в августе этого года меня ругали некоторые члены пленума за мягкость в отношении Троцкого и Зиновьева, за то, что я отговаривал пленум от немедленного исключения Троцкого и Зиновьева из ЦК. (Голоса с мест: «Правильно, и теперь ругаем».) Возможно, что я тогда передобрил и допустил ошибку, предлагая более умеренную линию в отношении Троцкого и Зиновьева. (Голоса: «Правильно!» Тов. Петровский: «Правильно, всегда будем ругать за гнилую веревочку»!») Но теперь, товарищи, после всего того, что мы пережили за эти три месяца, после того, как оппозиция нарушила ею же данное обещание о ликвидации своей фракции в специальном «заявлении» от 8 августа, обманув еще раз партию, – после этого для мягкости не остается уже никакого места».
Словно подводя итог политической карьере Троцкого, Сталин иронизировал над потерпевшим поражение: «Почему… Троцкому не удалось «захватить» власть в партии, пробраться к руководству в партии?… Разве тов. Троцкий более глуп или менее умен, чем Бухарин или Сталин? Разве у тов. Троцкого нет воли, желания к руководству? Разве это не факт, что вот уже более двух десятков лет борется тов. Троцкий с большевиками за руководство в партии?… Разве он менее крупный оратор, чем нынешние лидеры нашей партии? Не вернее ли будет сказать, что, как оратор, тов. Троцкий стоит выше многих нынешних лидеров нашей партии? Чем объяснить в таком случае, что тов. Троцкий, несмотря на его ораторское искусство, несмотря на его способности, оказался отброшенным прочь от руководства великой партией, называемой ВКП?»
Сталин объяснял поражение Троцкого его отрывом от партии: «Тов. Троцкий не понимает нашей партии. У него нет правильного представления о нашей партии. Он смотрит на нашу партию так же, как дворянин на чернь или как бюрократ на подчиненных… Так могут говорить о нашей партии только люди, презирающие ее и считающие ее чернью». В этих замечаниях Сталина, в которых ощущалось торжество победителя, было и очевидное признание достоинств Троцкого, и верное наблюдение о причинах его краха.
Воспринимая тех членов партии, которые отвергли его платформы, как сброд шкурников, глубоко презирая народ, который был лучше представлен в партийных массах, чем в малочисленной оппозиции, состоявшей главным образом из выдвиженцев первых дней революции и Гражданской войны, Троцкий утрачивал способность реалистично чувствовать настроение людей.
Впрочем, презрение Троцкого распространялось не только на партийную массу, поддерживавшую политбюро. Высокомерие Троцкого по отношению к окружающим было одной из важнейших черт его характера. Он зачастую с презрением отвергал дельные советы близких к нему людей, полагаясь на свой ум и опыт жизни в Западной Европе. Один из видных советских служащих тех лет Пестковский, сравнивая стиль работы Сталина и Троцкого отмечал, что Сталин был всегда готов терпеливо выслушивать самые разные мнения, в том числе резко отличавшиеся от его собственных, на коллегиях наркоматов. Троцкий же, по убеждению Пестковского, разогнал бы такие коллегии за пару дней.
Даже в отношении своих сторонников, которых Троцкий не раз бросал на произвол судьбы во время наиболее острых политических схваток, он проявлял «презрение дворянина к черни». Он презирал и тех, кто верил ему как «своему» «русскому», и тех, кто считал, что он – вождь «красного иудаизма». Он не скрывал презрение к стране, которую он пытался возглавить, а поэтому он был оторван от народа и не понимал его. Настроениям народа и его чаяниям Троцкий противопоставлял свои личные интересы и лозунги мировой революции.
Недолгая дискуссия в исполкоме Коминтерна завершилась исключением Троцкого из его состава. Создается впечатление, что Троцкий уже был готов к подобному повороту дела и расценивал свое исключение как азартный игрок, не обращающий внимание на временные потери в предвкушении крупной удачи. В своем письме Х.Г. Раковскому 30 сентября он лишь между прочим упомянул об этом событии. Как верно рассчитывал Сталин, для действий Троцкого в эти дни была особенно характерна утрата им реализма. Свое неумение чувствовать настроения масс Троцкий и другие лидеры оппозиции ярко проявили в отношении предложения политбюро о введении семичасового рабочего дня по случаю 10-й годовщины Октябрьской революции.
Оппозиция имела определенные основания считать, что такая акция была плохо экономически обоснована. Однако совсем недавно оппозиционеры упорно настаивали на повышении заработной платы всем рабочим, явно не учитывая, обосновано ли это предложение в экономическом отношении. На сей раз Троцкий, удрученный тем, что инициатива привлекательного для трудящихся предложения перехвачена руководством страны, решил продемонстрировать свой реализм и резко выступил против провозглашения семичасового рабочего дня, обвиняя политбюро в демагогии. От имени платформы «большевиков-ленинцев» он предложил приступить не позже чем через год к постепенному введению семичасового дня «без уменьшения вознаграждения за труд». Однако активная критика Троцким предложения о сокращении рабочего дня была использована как свидетельство того, что он и его соратники выступают против улучшения условий труда рабочих. Как справедливо заметил Дейчер, решению правительства оппозиция могла противопоставить вопросы, «которые для рабочих казались абстрактными: Гоминдан, англо-русский комитет, перманентная революция, термидор, Клемансо и т. д. Единственный вопрос, по которому язык оппозиции не был труден для понимания, было требование улучшить положение рабочих». Теперь после ее выступления против семичасового рабочего дня «вокруг оппозиции возникла стена безразличия и враждебности».
Троцкий, Зиновьев и другие упорно не замечали этой стены отчуждения. Их самоослепление усилилось после событий в Ленинграде, где 15 октября открылась юбилейная сессия ЦИК, на которой было объявлено о введении семичасового дня. Через два дня, 17 октября, состоялась праздничная демонстрация ленинградцев, посвященная юбилею революции. Как обычно, демонстранты шли мимо трибуны, на которой стояли представители руководства страны. Когда колонны демонстрантов миновали эту трибуну, они неожиданно обнаружили открытый грузовик, в кузове которого стояли Троцкий, Зиновьев и ряд других лидеров оппозиции. По словам Дейчера, демонстранты «узнали двух вождей оппозиции и остановились». Некоторые помахали им шапками, платками. Поведение толпы, стоявшей перед Троцким и Зиновьевым, «было двусмысленным». Очевидно, в реакции людей преобладало любопытство. «Но лидеры оппозиции неверно истолковали настроения демонстрантов». Зиновьев и Троцкий решили, что массы идут за ними.
Самоослепление, которое охватило лидеров оппозиции, не было преодолено ими даже на объединенном пленуме ЦК и ЦКК, на котором 23 октября Троцкий и Зиновьев были исключены из состава ЦК. Троцкий в своем выступлении на пленуме уверял, что «рабочий класс Ленинграда… выразил в форме яркой демонстрации 17 октября… свое законное недовольство ростом бюрократизма и зажима». Казалось, что Троцкий в толпе удивленных ленинградцев, остановившихся посмотреть на бывших вождей, увидел солдат революции, ожидающих призыва к выступлению против «термидорианской диктатуры», и он поверил в собственные вымыслы и пророчества. «В нашей июльской декларации прошлого года, – заявлял Троцкий, – мы с полной точностью предсказали все этапы, через которые пройдет разрушение ленинского руководства партии и временная замена его сталинским. Я говорю о временной замене, ибо чем больше руководящая группа одерживает «побед», тем больше она слабеет. Июльское предвидение прошлого года мы теперь можем дополнить следующим заключительным выводом: нынешняя организационная победа Сталина предшествует его политическому крушению. Оно совершенно неизбежно и в соответствии со сталинским режимом наступит сразу».
Эти пророчества Троцкого были такими же несостоятельными, как и его прогнозы о неизбежном и скором начале иностранной интервенции против СССР, но, видимо, он страстно желал своей победы, а поэтому слепо верил собственным выводам. Оппозиция приняла участие в дискуссии, объявленной по решению пленума ЦК. В «Дискуссионных листках» «Правды» помещались материалы Троцкого, Зиновьева и его сторонников. Как и год назад, актив оппозиции выступал перед членами партии. Позже, когда были подведены итоги голосования, выяснилось, что в ходе дискуссии за «линию ЦК» проголосовало 738 тысяч членов партии, за оппозицию – немногим более 4 тысяч, воздержалось менее 3 тысяч. Казалось бы, все свидетельствовало о сокрушительном поражении, но, очевидно, Троцкий не замечал, что на дворе был ноябрь 1927 года и 4 тысячи человек не смогут повернуть ход истории. Проявляя такой же оптимизм и ту же энергию, которые в эти дни излучал Остап Бендер, рыскавший в Москве в поисках двенадцатого стула, Троцкий готовил свое выступление в годовщину Октября.
За три дня до праздника оппозиционеры, захватив одну из аудиторий МВТУ, провели там собрание. Утром 7 ноября в окнах и на балконах московских квартир оппозиционеров были выставлены портреты Троцкого, Зиновьева вместе с портретами Ленина и призывами «Назад к Ленину!». Троцкий со своими сторонниками разъезжал в автомобиле, время от времени останавливаясь и обращаясь к колоннам демонстрантов. Смилга, Преображенский и ряд других деятелей оппозиции, действуя по примеру того, как действовали Зиновьев и Троцкий 17 октября в Ленинграде, вышли на балкон дома на углу Тверской улицы (нынешняя гостиница «Националь»), чтобы приветствовать проходивших мимо них демонстрантов. Но так как влиятельные противники оппозиции готовились к ответным действиям, то все хитроумные комбинации Троцкого, Каменева и Смилги кончились серией скандалов, зарегистрированных в заявлениях вождей «большевиков-ленинцев». В них подробно рассказывается про половые щетки, которыми оппозиционеры защищали праздничное оформление своих квартир, швыряние мелкими предметами, оскорбительные выражения, драки и т. д.
Как утверждалось в заявлениях, в Смилгу, Преображенского, Грюнштейна, Альского и других вышедших на балкон кидали «огурцами, помидорами», что, между прочим, свидетельствует о существенных успехах Советской страны в деле восстановления сельского хозяйства. В своих заявлениях лидеры оппозиции подчеркивали, что в действиях против них принимали самое активное участие секретарь Краснопресненского райкома Рютин, председатель Краснопресненского райсовета Минайчев, секретарь МКК Мороз, член бюро МК Цифринович.
Один из эпизодов событий 7 ноября был описан в заявлении сторонника оппозиции И.М. Архипова, которое включено в сборник «Архив Троцкого» с сохранением стилистических и орфографических особенностей этого документа. «В момент сбора демонстрации у Александровского вокзала, – говорилось в заявлении, – к нам приехали вожди пролетариата всего мира тт. Троцкий, Каменев и Муралов, которые были встречены рабочими Краснопресненского района приветствиями: «Ура!» В этот момент заранее сорганизовавшаяся группа свистунов чисто фашистского характера, в которой участвовали представители нашей ячейки Эйденов, Королев и целый ряд других, имевших цель стащить их с машины. Я, как преданный член партии, всегда стоя на страже интересов рабочих, принял участие в борьбе с этими явлениями и, когда Эйденов лез в машину к тов. Троцкому и намерением причинить ему побои, я оттащил за воротник этого отъявленного фашиста нашей ячейки. При отъезде машины с вождями всемирной революции, эти фашисты забрасывали их яблоками, булками, грязью и всем, что у них было… Когда мы возвращались в ряды своей колонны, я Эйденеву сделал замечание, сказав: «Так делают только фашисты». В это время Королев ударяет размахом кулака меня по голове только за то, что я сделал долг честного рабочего, партийца, защищая вождей мирового пролетариата и долг всякого честного рабочего, хотя бы и не коммуниста, защищая вождей… Со своей стороны, считаю долгом заявить, что подобные явления должны быть прекращены, ибо они мешают правильно войти в курс современной политики рабочему классу, и опора на этих свистунов может послужить крахом для всех октябрьских завоеваний».
Не менее суровой критике подвергалась политика руководства ВКП(б) в отношении английского рабочего движения. Вопреки фактам, не сотрудничество советских профсоюзов с английскими, вызывавшее беспокойство у правящих кругов Англии, а отсутствие прямого вмешательства ВКП(б) в дела рабочего движения объявлялось причиной возросшей агрессивности Англии против СССР. Оппозиционеры клеймили политбюро за сотрудничество с Генеральным советом тред-юнионов через «Англо-Русский комитет». Они утверждали, что такое сотрудничество привело к тому, что была упущена возможность революции в Великобритании.
Объявив, что партийное руководство отошло от ленинских принципов во внешней политике, «заявление 83» находило корень зла в «теории социализма в одной стране», которая объявлялась «неверной», «мелкобуржуазной», «не имеющей ничего общего с марксизмом». «Неправильная политика», исходящая из этой теории, утверждалось в «Заявлении», «ускоряет рост враждебных пролетарской диктатуре сил: кулака, нэпмана, бюрократа».
Как и в предыдущих подобных заявлениях, здесь отмечались многие острые проблемы, затрагивавшие жизненные интересы людей. Как и раньше, выход из них предлагался с помощью привлекательных, но экономически малообоснованных идей (например, предлагалось отменить налог с малоимущих крестьян, на которых приходилось 50 процентов всего крестьянства; повысить зарплату всем рабочим). Та политика, которую отстаивали вожди оппозиции, когда они были у власти, теперь объявлялась порочной и несущей людям беды. Троцкий, который 4 года назад выдвигал программу «концентрации производства» за счет массовой безработицы, теперь подписывал «заявление», в котором осуждалась «рационализация промышленности», выталкивающая «все новых и новых групп рабочих в ряды безработных… Увеличение армии безработных ухудшает экономическое положение рабочего класса в целом».
Как и авторы аналогичных заявлений, лидеры оппозиции вновь выдвигали лозунги «оживления внутрипартийной демократии и усиления живой, действенной связи партии с рабочим классом», борьбы с «внутрипартийным режимом», который «снизил активность партии». «Заявление» требовало созыва специального пленума ЦК, на котором следовало добиться «единодушных решений». В противном случае предлагалось развернуть широкую дискуссию, в ходе которой оппозиции должны были быть предоставлены такие же возможности, что и у большинства, для изложения своих взглядов. Наряду с Троцким и Зиновьевым под заявлением стояли подписи таких активных деятелей оппозиции, как К.Б. Радек, И.Т. Смилга, Г.И. Сафаров, ряда соавторов «заявления 46» (А.С. Альский, А.Т. Белобородое, Г.Л. Пятаков, Л.П. Серебряков, Л.С. Сосновский, И.Н. Смирнов, В. Эльцин).
Оппозиция организовала среди членов партии сбор подписей под «заявлением 83». 27 июня к троцкистско-зиновьевской оппозиции присоединились децисты. Под программным заявлением «Под знамя Ленина» подписались 15 человек, включая В.М. Смирнова, М.В. Сапронова. Этот документ, получивший название «платформа 15-ти», содержал развернутый исторический экскурс, открывавшийся призывом к борьбе против «мелкобуржуазной» политики внутри страны и «меньшевистской» международной политики.
Выступления оппозиции стали предметом разбирательства ЦКК, которую в это время возглавлял Г.К. Орджоникидзе. Вступив в переписку с Орджоникидзе, Троцкий пустился в рассуждения относительно того, как оппозиция понимает защиту интересов своего класса. Поскольку летом 1927 года международная обстановка обострилась и возникла реальная угроза войны, то оппозицию обвиняли в том, что своими выступлениями она лишь ослабляет идейно-политическую сплоченность советского общества и является группой пораженцев. Отвергая эти обвинения, Троцкий привел пример того, как лидер французских радикалов Ж. Клемансо вел острую политическую борьбу против правительства Франции, «несмотря даже на то, что немцы стояли в 80 километрах от Парижа (Клемансо говорил: «именно поэтому»)… Группа Клемансо пришла к власти и более последовательной, более разбойничьей империалистической политикой обеспечила французской буржуазии победу». Аналогия с Клемансо позволяла Троцкому оправдать развертывание оппозицией антиправительственной кампании в период, когда угроза войны против СССР считалась им реальной.
Однако из этого сравнения руководство сделало вывод, что оппозиция отчаянно рвется к власти и готова для этого воспользоваться войной или предвоенной обстановкой. Выступая 1 августа на пленуме ЦК и ЦКК ВКП(б), Сталин так истолковал письмо Троцкого: «Если враг подойдет к стенам Кремля километров на 80, то этот новоявленный Клемансо, этот опереточный Клемансо постарается, оказывается, сначала свергнуть нынешнее большинство именно потому, что враг стоит в 80 километрах от Кремля, а потом взяться за оборону. И если это удастся сделать нашему опереточному Клемансо, то это, оказывается, и будет настоящей и безусловной обороной СССР».
Оправдываясь перед участниками пленума, Троцкий переходил в активное наступление, обвиняя руководство ВКП(б) в измене делу Ленина. Троцкий утверждал, что Сталин и его сторонники дошли до классового перерождения, и он проводил историческую аналогию с французской революцией, сравнивая их с организаторами переворота 9 термидора.
Обвиняя руководство в термидорианском перерождении, Троцкий объяснял: «Во время Великой французской революции гильотинировали многих. И мы расстреливали многих. Но в Великой французской революции было две большие главы… Когда глава шла так – вверх, – французские якобинцы, тогдашние большевики, гильотинировали роялистов и жирондистов. И у нас такая большая глава была, когда и мы, оппозиционеры, вместе с вами расстреливали белогвардейцев и высылали жирондистов. А потом началась во Франции другая глава, когда… термидорианцы и бонапартисты… стали расстреливать левых якобинцев – тогдашних большевиков». Обращаясь к члену Президиума ЦКК А.А. Сольцу, Троцкий спрашивал: «Я бы хотел, чтобы тов. Сольц… себе самому сказал: по какой главе Сольц собирается нас расстреливать?»
Эта историческая аналогия нужна была Троцкому для того, чтобы прочнее внедрить в общественное сознание ярлык «термидорианства» и мысль о контрреволюционном перерождении руководства ВКП(б). В то же время ему было важно создать психологический, барьер в сознании власть имущих, чтобы обезопасить себя от суровых санкций. Хотя судьба Робеспьера, Сен Жюста и Кутона не грозила в то время Троцкому, в эти августовские дни (т. е. когда по французскому революционному календарю был термидор) лидеры оппозиции понимали, что Сталин и большинство членов ЦК могут совершить над ними гражданскую казнь. Как и год назад, когда он использовал жупел антисемитизма или обвинял в предвзятости к троцкизму, теперь Троцкому было необходимо вызвать в своих судьях чувства неловкости, смятения. Знаменательно, что Троцкому не приходило в голову усомниться в том, что когда революция идет «вверх», то гильотинировать и расстреливать можно, не испытывая при этом неудобств и душевных мук. Лишь расстреливать тех, кто расстреливал, было, с его точки зрения, глубоко аморально. Эту идею настойчиво внедрял Троцкий в сознание сидевших в зале, а затем читателей его речи, вопрошая: «Я опасаюсь, тов. Сольц, что вы собираетесь нас расстреливать по… термидорианской главе».
Острая дискуссия завершилась компромиссом. 8 августа Троцкий, Зиновьев, Каменев, Пятаков, Смилга, Раковский, Муралов и другие направили в ЦК покаянное заявление. Выразив удовлетворение тем, что оппозиция «по всем… вопросам, нами поставленным, в известной мере отступила», Сталин заявил: «То, что предлагает нам оппозиция, нельзя считать миром в партии. Не надо поддаваться иллюзии… Это есть временное перемирие, которое может при известных условиях явиться некоторым шагом вперед, но может и не явиться».
В ответ на возгласы из зала: «Нам не надо перемирия, нам нужен мир», Сталин говорил: «Нет, товарищи, нам перемирие нужно, вы тут ошибаетесь. Если уж брать примеры, лучше было бы взять пример у гоголевского Осипа, который говорил: «веревочка?» – давайте сюда, и веревочка пригодится… Мы не так богаты ресурсами и не так сильны, чтобы пренебрегать веревочкой».
В качестве условия перемирия Сталин требовал от оппозиционеров немедленного роспуска «фракции, которая у них есть, которая на днях собирается созвать свою нелегальную конференцию здесь, в Москве». На последнем заседании пленума Троцкий заявил, что у оппозиции «нет другого выхода», как подчиниться решению пленума.
Резолюция, принятая пленумом ЦК, отмечала, что с 1923 года «оппозиция, сначала во главе с Троцким, а с 1926 года – во главе с Троцким и Зиновьевым, использовала каждое затруднение, которое партии приходилось преодолевать в деле социалистического строительства страны, для того чтобы нанести удар по единству нашей партии и по ее руководству, не останавливаясь ни перед каким нарушением партийной дисциплины». Резолюция объявила, что оппозиция «становится объективно центром, вокруг которого собираются антипартийные и антисоветские силы, на разлагающую деятельность которого уже теперь рассчитывает внутренняя и зарубежная контрреволюция». Однако, несмотря на резкий тон, решение закрепляло двусторонний характер перемирия и вожди оппозиции остались в составе ЦК.
Оппозиция решила воспользоваться временным перемирием для консолидации своих сил. Не прошло и месяца после пленума ЦК и ЦКК, как в своем заявлении от 6 сентября Троцкий, Зиновьев, Муралов и Петерсон, ссылаясь на сокращение сроков предсъездовской дискуссии до одного месяца, потребовали созыва пленума ЦК 15—20 сентября. За три дня до этого, 3 сентября, 13 членов ЦК и ЦКК во главе с Троцким, Зиновьевым и Каменевым подготовили к XV съезду ВКП(б) проект «Платформы большевиков-ленинцев (оппозиции)». Само название платформы свидетельствовало о том, что Троцкий и его единомышленники имеют партию внутри партии.
Судя по письму, которое Троцкий направил 12 сентября своему соратнику Эльцину с просьбой уточнить ряд данных о Енукидзе, с целью его компрометации, он не подозревал о новой беде, нависшей над оппозицией. В этот день, когда в Крыму произошло грандиозное землетрясение, запечатленное в романе «Двенадцать стульев», в Москве произошло событие в политической жизни, которое напоминало по своим разрушительным последствиям геологический катаклизм и сопровождалось выходом на поверхность сил, которые до сих пор были глубоко скрыты в недрах советского общества. Органы ОГПУ, произведя обыск на квартире некоего Щербакова, сына бывшего фабриканта, и обнаружив там подпольную типографию, установили связь владельца с рядом членов партии – сторонников оппозиции (Грюнштейн, Гердовский, Мрачковский, Охотников и другие). В своем сообщении от 13 сентября ОГПУ ссылалось на показание арестованного, в котором говорилось: «В военных кругах существует движение, во главе которого стоят тт. Троцкий и Каменев… о том, что организация предполагает совершить переворот, не говорилось, но это само собой подразумевалось».
Сообщение о раскрытии типографии свидетельствовало о том, что руководство страны решило развернуть активную борьбу против оппозиционного подполья. И хотя, кроме слухов о «движении» с целью военного переворота, ОГПУ не могло ничего предъявить, а классово чуждое происхождение Щербакова вряд ли могло свидетельствовать о «белогвардейской» природе типографии, обвинение в подпольной контрреволюционной деятельности стало использоваться против оппозиции. 15 сентября секретариат ЦКК заслушал доклад Е.М. Ярославского «Об участии членов ВКП(б) в деятельности нелегальной контрреволюционной организации вместе с беспартийными», в котором было приведено это сообщение ОГПУ. 22 сентября политбюро и президиум ЦК обратились ко всем партийным организациям с извещением о раскрытии типографии, в котором говорилось, что «часть арестованных беспартийных действительно связана с некоторыми лицами из военной среды, помышляющими о военном перевороте в СССР по типу переворота Пилсудского».
Эти события изменили планы Троцкого. Еще 17 сентября он писал Зиновьеву из Нальчика, что он пробудет там до 25 сентября, а затем направится в Кисловодск. Очевидно, Троцкий собирался, как обычно, подольше отдохнуть перед политическими баталиями. Однако вместо Кисловодска Троцкому пришлось вернуться в Москву и выслушивать речь Сталина на объединенном заседании президиума исполкома Коминтерна и его исполнительной контрольной комиссии. Одним из главных обвинений в адрес Троцкого стал «вопрос о нелегальной антипартийной типографии троцкистов». Сталин заявлял: «Оппозиция до того запуталась, так ловко загнала себя в тупик, из которого нет выхода, что она очутилась перед выбором: либо Коминтерн и ВКП, либо… ренегаты из нелегальной антипартийной типографии. Нельзя болтаться вечно между этими двумя лагерями. Пора сделать выбор. Либо с Коминтерном и ВКП, и тогда– война… против всех и всяких ренегатов. Либо против ВКП и Коминтерна, и тогда– скатертью дорога… ко всяким ренегатам и перерожденцам, ко всяким Щербаковым и прочей дряни».
Сталин заявлял: «На прошлом пленуме ЦК и ЦКК в августе этого года меня ругали некоторые члены пленума за мягкость в отношении Троцкого и Зиновьева, за то, что я отговаривал пленум от немедленного исключения Троцкого и Зиновьева из ЦК. (Голоса с мест: «Правильно, и теперь ругаем».) Возможно, что я тогда передобрил и допустил ошибку, предлагая более умеренную линию в отношении Троцкого и Зиновьева. (Голоса: «Правильно!» Тов. Петровский: «Правильно, всегда будем ругать за гнилую веревочку»!») Но теперь, товарищи, после всего того, что мы пережили за эти три месяца, после того, как оппозиция нарушила ею же данное обещание о ликвидации своей фракции в специальном «заявлении» от 8 августа, обманув еще раз партию, – после этого для мягкости не остается уже никакого места».
Словно подводя итог политической карьере Троцкого, Сталин иронизировал над потерпевшим поражение: «Почему… Троцкому не удалось «захватить» власть в партии, пробраться к руководству в партии?… Разве тов. Троцкий более глуп или менее умен, чем Бухарин или Сталин? Разве у тов. Троцкого нет воли, желания к руководству? Разве это не факт, что вот уже более двух десятков лет борется тов. Троцкий с большевиками за руководство в партии?… Разве он менее крупный оратор, чем нынешние лидеры нашей партии? Не вернее ли будет сказать, что, как оратор, тов. Троцкий стоит выше многих нынешних лидеров нашей партии? Чем объяснить в таком случае, что тов. Троцкий, несмотря на его ораторское искусство, несмотря на его способности, оказался отброшенным прочь от руководства великой партией, называемой ВКП?»
Сталин объяснял поражение Троцкого его отрывом от партии: «Тов. Троцкий не понимает нашей партии. У него нет правильного представления о нашей партии. Он смотрит на нашу партию так же, как дворянин на чернь или как бюрократ на подчиненных… Так могут говорить о нашей партии только люди, презирающие ее и считающие ее чернью». В этих замечаниях Сталина, в которых ощущалось торжество победителя, было и очевидное признание достоинств Троцкого, и верное наблюдение о причинах его краха.
Воспринимая тех членов партии, которые отвергли его платформы, как сброд шкурников, глубоко презирая народ, который был лучше представлен в партийных массах, чем в малочисленной оппозиции, состоявшей главным образом из выдвиженцев первых дней революции и Гражданской войны, Троцкий утрачивал способность реалистично чувствовать настроение людей.
Впрочем, презрение Троцкого распространялось не только на партийную массу, поддерживавшую политбюро. Высокомерие Троцкого по отношению к окружающим было одной из важнейших черт его характера. Он зачастую с презрением отвергал дельные советы близких к нему людей, полагаясь на свой ум и опыт жизни в Западной Европе. Один из видных советских служащих тех лет Пестковский, сравнивая стиль работы Сталина и Троцкого отмечал, что Сталин был всегда готов терпеливо выслушивать самые разные мнения, в том числе резко отличавшиеся от его собственных, на коллегиях наркоматов. Троцкий же, по убеждению Пестковского, разогнал бы такие коллегии за пару дней.
Даже в отношении своих сторонников, которых Троцкий не раз бросал на произвол судьбы во время наиболее острых политических схваток, он проявлял «презрение дворянина к черни». Он презирал и тех, кто верил ему как «своему» «русскому», и тех, кто считал, что он – вождь «красного иудаизма». Он не скрывал презрение к стране, которую он пытался возглавить, а поэтому он был оторван от народа и не понимал его. Настроениям народа и его чаяниям Троцкий противопоставлял свои личные интересы и лозунги мировой революции.
Недолгая дискуссия в исполкоме Коминтерна завершилась исключением Троцкого из его состава. Создается впечатление, что Троцкий уже был готов к подобному повороту дела и расценивал свое исключение как азартный игрок, не обращающий внимание на временные потери в предвкушении крупной удачи. В своем письме Х.Г. Раковскому 30 сентября он лишь между прочим упомянул об этом событии. Как верно рассчитывал Сталин, для действий Троцкого в эти дни была особенно характерна утрата им реализма. Свое неумение чувствовать настроения масс Троцкий и другие лидеры оппозиции ярко проявили в отношении предложения политбюро о введении семичасового рабочего дня по случаю 10-й годовщины Октябрьской революции.
Оппозиция имела определенные основания считать, что такая акция была плохо экономически обоснована. Однако совсем недавно оппозиционеры упорно настаивали на повышении заработной платы всем рабочим, явно не учитывая, обосновано ли это предложение в экономическом отношении. На сей раз Троцкий, удрученный тем, что инициатива привлекательного для трудящихся предложения перехвачена руководством страны, решил продемонстрировать свой реализм и резко выступил против провозглашения семичасового рабочего дня, обвиняя политбюро в демагогии. От имени платформы «большевиков-ленинцев» он предложил приступить не позже чем через год к постепенному введению семичасового дня «без уменьшения вознаграждения за труд». Однако активная критика Троцким предложения о сокращении рабочего дня была использована как свидетельство того, что он и его соратники выступают против улучшения условий труда рабочих. Как справедливо заметил Дейчер, решению правительства оппозиция могла противопоставить вопросы, «которые для рабочих казались абстрактными: Гоминдан, англо-русский комитет, перманентная революция, термидор, Клемансо и т. д. Единственный вопрос, по которому язык оппозиции не был труден для понимания, было требование улучшить положение рабочих». Теперь после ее выступления против семичасового рабочего дня «вокруг оппозиции возникла стена безразличия и враждебности».
Троцкий, Зиновьев и другие упорно не замечали этой стены отчуждения. Их самоослепление усилилось после событий в Ленинграде, где 15 октября открылась юбилейная сессия ЦИК, на которой было объявлено о введении семичасового дня. Через два дня, 17 октября, состоялась праздничная демонстрация ленинградцев, посвященная юбилею революции. Как обычно, демонстранты шли мимо трибуны, на которой стояли представители руководства страны. Когда колонны демонстрантов миновали эту трибуну, они неожиданно обнаружили открытый грузовик, в кузове которого стояли Троцкий, Зиновьев и ряд других лидеров оппозиции. По словам Дейчера, демонстранты «узнали двух вождей оппозиции и остановились». Некоторые помахали им шапками, платками. Поведение толпы, стоявшей перед Троцким и Зиновьевым, «было двусмысленным». Очевидно, в реакции людей преобладало любопытство. «Но лидеры оппозиции неверно истолковали настроения демонстрантов». Зиновьев и Троцкий решили, что массы идут за ними.
Самоослепление, которое охватило лидеров оппозиции, не было преодолено ими даже на объединенном пленуме ЦК и ЦКК, на котором 23 октября Троцкий и Зиновьев были исключены из состава ЦК. Троцкий в своем выступлении на пленуме уверял, что «рабочий класс Ленинграда… выразил в форме яркой демонстрации 17 октября… свое законное недовольство ростом бюрократизма и зажима». Казалось, что Троцкий в толпе удивленных ленинградцев, остановившихся посмотреть на бывших вождей, увидел солдат революции, ожидающих призыва к выступлению против «термидорианской диктатуры», и он поверил в собственные вымыслы и пророчества. «В нашей июльской декларации прошлого года, – заявлял Троцкий, – мы с полной точностью предсказали все этапы, через которые пройдет разрушение ленинского руководства партии и временная замена его сталинским. Я говорю о временной замене, ибо чем больше руководящая группа одерживает «побед», тем больше она слабеет. Июльское предвидение прошлого года мы теперь можем дополнить следующим заключительным выводом: нынешняя организационная победа Сталина предшествует его политическому крушению. Оно совершенно неизбежно и в соответствии со сталинским режимом наступит сразу».
Эти пророчества Троцкого были такими же несостоятельными, как и его прогнозы о неизбежном и скором начале иностранной интервенции против СССР, но, видимо, он страстно желал своей победы, а поэтому слепо верил собственным выводам. Оппозиция приняла участие в дискуссии, объявленной по решению пленума ЦК. В «Дискуссионных листках» «Правды» помещались материалы Троцкого, Зиновьева и его сторонников. Как и год назад, актив оппозиции выступал перед членами партии. Позже, когда были подведены итоги голосования, выяснилось, что в ходе дискуссии за «линию ЦК» проголосовало 738 тысяч членов партии, за оппозицию – немногим более 4 тысяч, воздержалось менее 3 тысяч. Казалось бы, все свидетельствовало о сокрушительном поражении, но, очевидно, Троцкий не замечал, что на дворе был ноябрь 1927 года и 4 тысячи человек не смогут повернуть ход истории. Проявляя такой же оптимизм и ту же энергию, которые в эти дни излучал Остап Бендер, рыскавший в Москве в поисках двенадцатого стула, Троцкий готовил свое выступление в годовщину Октября.
За три дня до праздника оппозиционеры, захватив одну из аудиторий МВТУ, провели там собрание. Утром 7 ноября в окнах и на балконах московских квартир оппозиционеров были выставлены портреты Троцкого, Зиновьева вместе с портретами Ленина и призывами «Назад к Ленину!». Троцкий со своими сторонниками разъезжал в автомобиле, время от времени останавливаясь и обращаясь к колоннам демонстрантов. Смилга, Преображенский и ряд других деятелей оппозиции, действуя по примеру того, как действовали Зиновьев и Троцкий 17 октября в Ленинграде, вышли на балкон дома на углу Тверской улицы (нынешняя гостиница «Националь»), чтобы приветствовать проходивших мимо них демонстрантов. Но так как влиятельные противники оппозиции готовились к ответным действиям, то все хитроумные комбинации Троцкого, Каменева и Смилги кончились серией скандалов, зарегистрированных в заявлениях вождей «большевиков-ленинцев». В них подробно рассказывается про половые щетки, которыми оппозиционеры защищали праздничное оформление своих квартир, швыряние мелкими предметами, оскорбительные выражения, драки и т. д.
Как утверждалось в заявлениях, в Смилгу, Преображенского, Грюнштейна, Альского и других вышедших на балкон кидали «огурцами, помидорами», что, между прочим, свидетельствует о существенных успехах Советской страны в деле восстановления сельского хозяйства. В своих заявлениях лидеры оппозиции подчеркивали, что в действиях против них принимали самое активное участие секретарь Краснопресненского райкома Рютин, председатель Краснопресненского райсовета Минайчев, секретарь МКК Мороз, член бюро МК Цифринович.
Один из эпизодов событий 7 ноября был описан в заявлении сторонника оппозиции И.М. Архипова, которое включено в сборник «Архив Троцкого» с сохранением стилистических и орфографических особенностей этого документа. «В момент сбора демонстрации у Александровского вокзала, – говорилось в заявлении, – к нам приехали вожди пролетариата всего мира тт. Троцкий, Каменев и Муралов, которые были встречены рабочими Краснопресненского района приветствиями: «Ура!» В этот момент заранее сорганизовавшаяся группа свистунов чисто фашистского характера, в которой участвовали представители нашей ячейки Эйденов, Королев и целый ряд других, имевших цель стащить их с машины. Я, как преданный член партии, всегда стоя на страже интересов рабочих, принял участие в борьбе с этими явлениями и, когда Эйденов лез в машину к тов. Троцкому и намерением причинить ему побои, я оттащил за воротник этого отъявленного фашиста нашей ячейки. При отъезде машины с вождями всемирной революции, эти фашисты забрасывали их яблоками, булками, грязью и всем, что у них было… Когда мы возвращались в ряды своей колонны, я Эйденеву сделал замечание, сказав: «Так делают только фашисты». В это время Королев ударяет размахом кулака меня по голове только за то, что я сделал долг честного рабочего, партийца, защищая вождей мирового пролетариата и долг всякого честного рабочего, хотя бы и не коммуниста, защищая вождей… Со своей стороны, считаю долгом заявить, что подобные явления должны быть прекращены, ибо они мешают правильно войти в курс современной политики рабочему классу, и опора на этих свистунов может послужить крахом для всех октябрьских завоеваний».