Страница:
В дальнейшем политбюро еще резче требовало от Троцкого изменения текста тезисов. В телеграмме 4 апреля Сталина Троцкому, который находился в это время в Харькове, говорилось: «Мне кажется, что Вы не выполнили постановления Пленума о поправке по крестьянскому вопросу. Принятая Пленумом поправка по крестьянскому вопросу не только не включена в тезисы текстуально, но получила в новом тексте тезисов совершенно иной смысл. Между тем Пленумом поправка проголосована и утверждена и Вам поручено лишь согласование текста поправки с основным текстом тезисов… Прошу Вашего отзыва для доклада завтрашнему заседанию Политбюро ЦК». Содержание и тон этих заявлений никак не соответствуют утверждению Троцкого о его «победе» над членами Политбюро и его великодушном прощении «побежденных».
Вероятно, тон письма политбюро от 22 марта стал резче, чем прежние заявления в адрес Троцкого, в силу того, что 16 марта у Ленина случился третий и самый сильный приступ болезни: он оказался парализован и лишился речи. Присутствие Ленина, который не только в своем неотправленном письме к съезду, но и в личных беседах выступал за осторожность в отношении Троцкого, в определенной степени сдерживало резкость выступлений остальных членов политбюро. Члены политбюро, которые постоянно опирались на авторитет Ленина, могли расценить пренебрежение Троцкого к решениям февральского пленума ЦК и их просьбам как свидетельство его полного неподчинения руководству партии. Опасения, что разногласия в руководстве партии могут привести к ее расколу, которые выражал Ленин, разделяли и другие члены политбюро. Это заставляло их не предавать широкой огласке существовавшие противоречия.
Разногласия, разъединившие политбюро, не были вынесены на XII съезд. Как и два года назад, В.В. Косиор поставил вопрос о дискриминации сторонников Троцкого: «Десятки наших товарищей стоят вне партийной работы не потому, что они худые организаторы, не потому, что они плохие коммунисты, но исключительно потому, что в различное время и по различным поводам они участвовали в тех или иных группировках, что они принимали участие в дискуссиях против официальной линии, которая проводилась Центральным Комитетом». В своем выступлении Косиор далее заявлял о том, что «такого рода отчет… можно было бы начать с т. Троцкого, такого рода отчет можно было бы закончить т. Шляпниковым и другими членами «рабочей оппозиции». Эта фраза была исключена из официального текста стенограммы.
Отвечая Косиору, Сталин заявил: «Я должен опровергнуть это обвинение… Разве можно серьезно говорить о том, что т. Троцкий без работы? Руководить этакой махиной, как наша армия и наш флот, разве это мало? Разве это безработица? Допустим, что для такого крупного работника, как т. Троцкий, этого мало, но я должен указать на некоторые факты, которые говорят о том, что сам т. Троцкий, видимо, не намерен, не чувствует тяги к другой, более сложной работе».
Рассказав об отказах Троцкого стать замом Ленина в сентябре 1922-го и в январе 1923 года, Сталин заметил: «Мы еще раз получили категорический ответ с мотивировкой о том, что назначить его, Троцкого, замом – значит ликвидировать его как советского работника. Конечно, товарищи, это дело вкуса. Я не думаю, чтобы тт. Рыков, Цюрупа, Каменев, став замом, ликвидировали бы себя как советских работников, но т. Троцкий думает иначе, и уж, во всяком случае, тут ЦК, товарищи, ни при чем. Очевидно, у т. Троцкого есть какой-то мотив, какое-то соображение, какая-то причина, которая не дает ему взять, кроме военной, еще другую, более сложную работу». Эта часть выступления Сталина также не вошла в официальную стенограмму съезда. Хотя Троцкий не объяснил на съезде, какое «соображение», какая «причина» и какой «мотив» не позволяют ему взять другую работу, он дал понять, что ему есть что сказать, ограничившись замечанием, что «съезд – это не то место… где такого рода инциденты разбираются».
В то же время своим докладом о промышленности Троцкий продемонстрировал, что способен выполнять и «другую сложную работу», кроме военной. В этом докладе Троцкий особо остановился на острой проблеме экономики – нараставшем разрыве в ценах на промышленную и сельскохозяйственную продукцию. (Демонстрируя диаграмму, иллюстрирующую динамику этих цен, Троцкий заметил: «Вот какая получилась раскаряка, или ножницы!» Это яркое выражение привилось и с тех пор вошло в постоянный лексикон советской жизни.)
Троцкий видел выход в решении этой проблемы, с одной стороны, в совершенствовании работы промышленности. С другой стороны, он предлагал расширять государственный экспорт хлеба. В этом вопросе он проявлял немалые познания, так как он был знаком ему с детства. С этой целью он выступал за государственную монополию внешней торговли, рассчитывая, что Европа будет «за хлеб… платить нам машинами и фабричными предметами потребления (последних, разумеется, мы будем брать как можно меньше)».
Для того чтобы улучшить работу промышленности, Троцкий предлагал осуществить «концентрацию производства на наилучше оборудованных, наилучше расположенных в географическом и торговом смысле предприятиях». Он говорил о необходимости «увольнять рабочих и работниц», ибо считал, что нельзя содержать «на заводах лишнее количество рабочих и работниц, еле работающих, но получающих зарплату, на треть работающих, для того только, чтобы не обрекать их на открытую безработицу».
Инструментом защиты государственных интересов внутри страны и за ее пределами должно было стать планирование, учитывающее конъюнктуру рынка. Троцкий поддерживал предложение Г.М. Кржижановского, направленное на согласованность действий Госплана с Советом Труда и Обороны. Опираясь на Госплан, Троцкий предлагал обуздать стихию рынка. Он рассчитывал распространить государственный план «на весь рынок, тем самым поглотив и уничтожив его. Другими словами, наши успехи на основе новой экономической политики автоматически приближают ее ликвидацию, ее замену новейшей экономической политикой, которая будет социалистической политикой».
Выступая с отдельными критическими замечаниями в адрес докладчика, делегаты съезда в целом выражали удовлетворение намеченной программой экономического развития. Своим докладом Троцкий сумел показать себя в выгодном свете, как руководитель, разбирающийся в сложных хозяйственных вопросах и отстаивавший программу строительства социализма, которая воспринималась как реалистичная.
Укреплению престижа Троцкого способствовали и многочисленные приветствия в его адрес, которые звучали от имени рабочих делегаций. (XII съезд партии резко отличался от предыдущих съездов по огромному числу выступлений от рабочих коллективов с приветствиями съезду.) В здравицах рабочих делегаций неоднократно вспоминали Троцкого как «великого», «народного» или «красного» вождя Красной Армии. Троцкий был единственным из руководства партии, кто удостоился быть избранным в почетные рабочие. На съезде был оглашен протокол расценочно-конфликтной комиссии при Глуховской фабрике имени Ленина, подписанный председателем фабкома Квасманом и секретарем Казасом, в котором было записано:
«Зачислить т. Троцкого почетным прядильщиком Глуховской фабрики с 23 апреля с. г. и назначить тарифную ставку по седьмому разряду, руководствуясь тарифом союза текстильщиков». Глава делегации глуховских текстильщиков предупредил, что «крайний срок явления т. Троцкого на фабрику – это 1 мая, и мы просим президиум передать т. Троцкому, чтобы он хоть раз за всю революцию заявился на нашу фабрику и сказал свое веское слово нашим рабочим».
Фамилия Троцкого часто звучала вместе с фамилией Ленина («Да здравствуют мировые вожди пролетарской революции товарищи Ленин и Троцкий!», «Да здравствуют Ильич, Троцкий!», «Да здравствуют наши вожди тт. Ленин, Троцкий, Зиновьев!»).
И хотя Троцкий не был главным докладчиком съезда, а за его стенами не прекращалась борьба в политбюро, где он был в одиночестве против всех, XII съезд помог укреплению его влияния на партийные массы, а главное, вдохнул надежду в его сторонников, уже два года ожидавших сигнала к возобновлению борьбы. Троцкий мог прийти к выводу, что его тактика постоянного запугивания руководства партии угрозой раскола и в то же время воздержания от активных выступлений против вождей Политбюро приносит ему ощутимые выгоды без чрезмерных усилий. Он терпеливо готовился к решающей схватке за власть.
УТИНАЯ ОХОТА И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
Вероятно, тон письма политбюро от 22 марта стал резче, чем прежние заявления в адрес Троцкого, в силу того, что 16 марта у Ленина случился третий и самый сильный приступ болезни: он оказался парализован и лишился речи. Присутствие Ленина, который не только в своем неотправленном письме к съезду, но и в личных беседах выступал за осторожность в отношении Троцкого, в определенной степени сдерживало резкость выступлений остальных членов политбюро. Члены политбюро, которые постоянно опирались на авторитет Ленина, могли расценить пренебрежение Троцкого к решениям февральского пленума ЦК и их просьбам как свидетельство его полного неподчинения руководству партии. Опасения, что разногласия в руководстве партии могут привести к ее расколу, которые выражал Ленин, разделяли и другие члены политбюро. Это заставляло их не предавать широкой огласке существовавшие противоречия.
Разногласия, разъединившие политбюро, не были вынесены на XII съезд. Как и два года назад, В.В. Косиор поставил вопрос о дискриминации сторонников Троцкого: «Десятки наших товарищей стоят вне партийной работы не потому, что они худые организаторы, не потому, что они плохие коммунисты, но исключительно потому, что в различное время и по различным поводам они участвовали в тех или иных группировках, что они принимали участие в дискуссиях против официальной линии, которая проводилась Центральным Комитетом». В своем выступлении Косиор далее заявлял о том, что «такого рода отчет… можно было бы начать с т. Троцкого, такого рода отчет можно было бы закончить т. Шляпниковым и другими членами «рабочей оппозиции». Эта фраза была исключена из официального текста стенограммы.
Отвечая Косиору, Сталин заявил: «Я должен опровергнуть это обвинение… Разве можно серьезно говорить о том, что т. Троцкий без работы? Руководить этакой махиной, как наша армия и наш флот, разве это мало? Разве это безработица? Допустим, что для такого крупного работника, как т. Троцкий, этого мало, но я должен указать на некоторые факты, которые говорят о том, что сам т. Троцкий, видимо, не намерен, не чувствует тяги к другой, более сложной работе».
Рассказав об отказах Троцкого стать замом Ленина в сентябре 1922-го и в январе 1923 года, Сталин заметил: «Мы еще раз получили категорический ответ с мотивировкой о том, что назначить его, Троцкого, замом – значит ликвидировать его как советского работника. Конечно, товарищи, это дело вкуса. Я не думаю, чтобы тт. Рыков, Цюрупа, Каменев, став замом, ликвидировали бы себя как советских работников, но т. Троцкий думает иначе, и уж, во всяком случае, тут ЦК, товарищи, ни при чем. Очевидно, у т. Троцкого есть какой-то мотив, какое-то соображение, какая-то причина, которая не дает ему взять, кроме военной, еще другую, более сложную работу». Эта часть выступления Сталина также не вошла в официальную стенограмму съезда. Хотя Троцкий не объяснил на съезде, какое «соображение», какая «причина» и какой «мотив» не позволяют ему взять другую работу, он дал понять, что ему есть что сказать, ограничившись замечанием, что «съезд – это не то место… где такого рода инциденты разбираются».
В то же время своим докладом о промышленности Троцкий продемонстрировал, что способен выполнять и «другую сложную работу», кроме военной. В этом докладе Троцкий особо остановился на острой проблеме экономики – нараставшем разрыве в ценах на промышленную и сельскохозяйственную продукцию. (Демонстрируя диаграмму, иллюстрирующую динамику этих цен, Троцкий заметил: «Вот какая получилась раскаряка, или ножницы!» Это яркое выражение привилось и с тех пор вошло в постоянный лексикон советской жизни.)
Троцкий видел выход в решении этой проблемы, с одной стороны, в совершенствовании работы промышленности. С другой стороны, он предлагал расширять государственный экспорт хлеба. В этом вопросе он проявлял немалые познания, так как он был знаком ему с детства. С этой целью он выступал за государственную монополию внешней торговли, рассчитывая, что Европа будет «за хлеб… платить нам машинами и фабричными предметами потребления (последних, разумеется, мы будем брать как можно меньше)».
Для того чтобы улучшить работу промышленности, Троцкий предлагал осуществить «концентрацию производства на наилучше оборудованных, наилучше расположенных в географическом и торговом смысле предприятиях». Он говорил о необходимости «увольнять рабочих и работниц», ибо считал, что нельзя содержать «на заводах лишнее количество рабочих и работниц, еле работающих, но получающих зарплату, на треть работающих, для того только, чтобы не обрекать их на открытую безработицу».
Инструментом защиты государственных интересов внутри страны и за ее пределами должно было стать планирование, учитывающее конъюнктуру рынка. Троцкий поддерживал предложение Г.М. Кржижановского, направленное на согласованность действий Госплана с Советом Труда и Обороны. Опираясь на Госплан, Троцкий предлагал обуздать стихию рынка. Он рассчитывал распространить государственный план «на весь рынок, тем самым поглотив и уничтожив его. Другими словами, наши успехи на основе новой экономической политики автоматически приближают ее ликвидацию, ее замену новейшей экономической политикой, которая будет социалистической политикой».
Выступая с отдельными критическими замечаниями в адрес докладчика, делегаты съезда в целом выражали удовлетворение намеченной программой экономического развития. Своим докладом Троцкий сумел показать себя в выгодном свете, как руководитель, разбирающийся в сложных хозяйственных вопросах и отстаивавший программу строительства социализма, которая воспринималась как реалистичная.
Укреплению престижа Троцкого способствовали и многочисленные приветствия в его адрес, которые звучали от имени рабочих делегаций. (XII съезд партии резко отличался от предыдущих съездов по огромному числу выступлений от рабочих коллективов с приветствиями съезду.) В здравицах рабочих делегаций неоднократно вспоминали Троцкого как «великого», «народного» или «красного» вождя Красной Армии. Троцкий был единственным из руководства партии, кто удостоился быть избранным в почетные рабочие. На съезде был оглашен протокол расценочно-конфликтной комиссии при Глуховской фабрике имени Ленина, подписанный председателем фабкома Квасманом и секретарем Казасом, в котором было записано:
«Зачислить т. Троцкого почетным прядильщиком Глуховской фабрики с 23 апреля с. г. и назначить тарифную ставку по седьмому разряду, руководствуясь тарифом союза текстильщиков». Глава делегации глуховских текстильщиков предупредил, что «крайний срок явления т. Троцкого на фабрику – это 1 мая, и мы просим президиум передать т. Троцкому, чтобы он хоть раз за всю революцию заявился на нашу фабрику и сказал свое веское слово нашим рабочим».
Фамилия Троцкого часто звучала вместе с фамилией Ленина («Да здравствуют мировые вожди пролетарской революции товарищи Ленин и Троцкий!», «Да здравствуют Ильич, Троцкий!», «Да здравствуют наши вожди тт. Ленин, Троцкий, Зиновьев!»).
И хотя Троцкий не был главным докладчиком съезда, а за его стенами не прекращалась борьба в политбюро, где он был в одиночестве против всех, XII съезд помог укреплению его влияния на партийные массы, а главное, вдохнул надежду в его сторонников, уже два года ожидавших сигнала к возобновлению борьбы. Троцкий мог прийти к выводу, что его тактика постоянного запугивания руководства партии угрозой раскола и в то же время воздержания от активных выступлений против вождей Политбюро приносит ему ощутимые выгоды без чрезмерных усилий. Он терпеливо готовился к решающей схватке за власть.
УТИНАЯ ОХОТА И ЕЕ ПОСЛЕДСТВИЯ
Летом 1923 года ситуация в стране ухудшилась. Относительно дорогая промышленная продукция не находила сбыта. Ряд предприятий прекратили работу, а многие не могли оплачивать труд рабочих. На заводах и фабриках начались забастовки. Обстановка брожения всегда благоприятствовала появлению политиканов, активно использовавших социальную демагогию и атаковавших существующие порядки. К забастовкам подстрекали члены партии, входившие в состав «Рабочей группы» и «Рабочей правды». В мае 1923 года было решено арестовать коммуниста Мясникова и двадцать других членов «Рабочей группы», которые распространяли материалы с нападками на политику страны. Троцкий не возражал против этого решения.
В этой напряженной обстановке руководство партии стремилось укрепить свой контроль над вооруженными силами страны. В письме И. Британу цитировался Троцкий, который якобы заявил, что «его армия – редиска, красная снаружи и белая внутри». Анонимный корреспондент утверждал, что «С.С. Каменев, ее фактический вождь и царский служака, все еще не коммунист, загадочно крутит свои великолепнейшие усы и внушает нам неподдельный страх своим молчанием, которое таит в себе черт знает что». Четыре года назад такой же страх внушал его предшественник И.И. Вацетис, одно время даже арестованный по подозрению в бонапартистских амбициях.
Впрочем, подозрения в бонапартизме распространялись и на самого предреввоенсовета. Член Исполкома Коминтерна Альфред Рос-мер утверждал, что в 1923 году в высших партийных кругах страны были широко распространены слухи такого рода: «Троцкий воображает себя Бонапартом», «Троцкий хочет действовать как Бонапарт». Вероятно, эти слухи повлияли на предложение Зиновьева ввести в состав Революционного Военного Совета И.В. Сталина или К.Е. Ворошилова.
Троцкий крайне болезненно прореагировал на это предложение, означавшее, что его враги из «царицынской группы» войдут в его «владения». Он не только подал в отставку со всех своих постов, но попросил, чтобы в ответ на просьбу лидера ГКП X. Брандлера его направили «как солдата революции», чтобы помочь Германской коммунистической партии организовать пролетарское восстание. Если бы это произошло, то шаг Троцкого опередил бы беспримерный поступок Че Гевары, когда тот вышел из кубинского правительства, чтобы отправиться в Боливию для участия в революционной борьбе. Однако в отличие от Гевары заявление Троцкого явилось лишь красивым жестом. Аналогичный жест сделал и Зиновьев, который заявил, что вместо Троцкого он, председатель Коминтерна, уедет в Германию как «солдат революции». В спор вмешался Сталин, заявивший, что отъезд двух членов Политбюро развалит работу руководства. Кроме того, он уверил, что не претендует на место в Реввоенсовете. Контроль над германскими событиями от Коминтерна поручили Радеку и Пятакову.
Все эти яркие заявления были сделаны после того, как 22 августа 1923 г. на заседании политбюро на основе информации Радека и руководства Германской коммунистической партии во главе с Брандлером было принято постановление, в котором говорилось, что «германский пролетариат стоит непосредственно перед решительными боями за власть». Политбюро определило меры по политической подготовке «трудящихся масс Союза республик к грядущим событиям», мобилизации «боевых сил республики», организации экономической помощи германским рабочим. Для решения этих вопросов была создана комиссия в составе Зиновьева, Сталина, Троцкого, Радека и Чичерина.
Многие советские руководители, особенно те, кто прожил немало лет в эмиграции, не верили в способность российских людей создать самостоятельно развитое социалистическое общество. Они видели в германской революции панацею от текущих экономических и политических трудностей, с которыми столкнулась страна в 1923 г. Председатель Коминтерна Зиновьев, долго проработавший в эмиграции, давно жил грезами о европейской революции. Выступая на XII съезде партии в апреле 1923 г., он выражал надежду, что «в 1930 году… мы, русские коммунары, бок о бок с иностранными рабочими будем драться на улицах европейских столиц».
Эти настроения Зиновьева отразились в его тезисах «Грядущая германская революция и задачи РКП», одобренных политбюро 23 сентября. В них описывались те выгоды, которые принесет Советской стране революция в Германии: «СССР с его преобладанием сельского хозяйства и Германия с ее преобладанием промышленности как нельзя лучше дополняют друг друга. Союз советской Германии с СССР в ближайшее время представит могучую хозяйственную силу… Союз советской России с советской Германией создаст новую фазу нэпа в России, ускорит и упрочит развитие социалистический госпромышленности в СССР и наверняка уничтожит в корне тенденцию новой буржуазии занять господствующее положение в хозяйстве нашего союза… Союз советской Германии с СССР представит собою не менее могучую военную базу. Общими силами обе республики в сравнительно короткое время сумеют создать такое ядро военных сил, которое обеспечит независимость обеих республик от каких бы то ни было посягательств мирового империализма».
Эти идеи перекликались с представлениями Троцкого о месте России в будущем союзе социалистических стран Европы. Идеи Троцкого нашли воплощение и в тезисе Зиновьева, озаглавленном «Соединенные штаты рабоче-крестьянских республик Европы».
Правда, не все члены комиссии разделяли веру в скорую победу германской революции. Еще до принятия решения политбюро Сталин написал 7 августа письмо Зиновьеву, в котором говорилось: «Должны ли коммунисты стремиться (на данной стадии) к захвату власти без социал-демократов, созрели ли они уже для этого – в этом, по-моему, вопрос. Беря власть, мы имели в России такие резервы, как: а) мир, б) земля крестьянам, в) поддержка громадного большинства рабочего класса, г) сочувствие крестьянства. Ничего такого у немецких коммунистов сейчас нет. Конечно, они имеют по соседству советскую страну, чего у нас не было, но что можем мы дать им в данный момент? Если сейчас в Германии власть, так сказать, упадет, а коммунисты подхватят, они провалятся с треском. Это «в лучшем» случае. А в худшем случае – их разобьют вдребезги и отбросят назад. Дело не в том, что Брандлер хочет «учить массы», – дело в том, что буржуазия плюс правые с-д. (социал-демократы. – Прим. авт.) наверняка превратили бы учебу-демонстрацию в генеральный бой (они имеют пока все шансы для этого) и разгромили бы их. Конечно, фашисты не дремлют, но нам выгоднее, чтобы фашисты первые напали: это сплотит весь рабочий класс вокруг коммунистов (Германия не Болгария). Кроме того, фашисты, по всем данным, слабы в Германии. По моему, немцев надо удерживать, а не поощрять».
Стремление Сталина отказаться от поддержки планов германской революции объяснялось не только его неверием в силы германских коммунистов. Сталин был осведомлен о тех действиях, которые предпринимались советскими руководителями после подписания соглашения о торговом сотрудничестве с Германией в Рапалло в апреле 1922 года. Инициаторами этого соглашения были Леонид Красин и Карл Радек, посетившие Германию осенью 1921 года. Обосновывая необходимость в таком соглашении, Карл Радек писал: «На ближайший исторический период мы наиболее зависимы от Англии и наиболее нуждаемся в Германии. Англо-германские отношения являются столпом нашей политики до момента привлечения Америки и когда в состоянии будем комбинировать на русской почве американский капитал с германским техническим аппаратом».
Совершенно очевидно, что эти соображения не имели ничего общего с планами революции в Германии и противоречили им. Помимо прочего соглашение в Рапалло положило начало тайному сотрудничеству Советской России с Германией в области вооружений и подготовки личного состава рейхсвера на российской территории в обход Версальского договора. Уже весной 1922 года была создана рейхсвером и фирмой «Юнкерс» особая группа по сотрудничеству с Красной Армией. Нет сомнения в том, что все эти соглашения были не только согласованы с руководителем Красной Армии Троцким, а разрабатывались при его активном участии.
Это сотрудничество, которое было оформлено соглашением 1923 года, иногда называемым «договором Секта– Радека» (Ханс Сект – фактический руководитель тайно созданного Генерального штаба германской армии. – Прим. авт.). В последовавшие годы в соответствии с этим соглашением фирма «Юнкерс» создавала свои самолеты в подмосковном пригороде Фили, в городе Троцк (Гатчина) было налажено производство отравляющего газа, подводные лодки и бронированные корабли строились на верфях Ленинграда и Николаева, в Липецке был создан центр по подготовке германских ВВС, в Саратове – школа химической войны, в Казани – бронетанковая школа и танкодром рейхсвера.
Неясно, на что рассчитывали авторы планов революции в Германии, если они одновременно развивали сотрудничество с германскими военными и промышленниками оборонного производства, которые и не помышляли о коммунистической революции. Между тем, не довольствуясь налаживанием связей с германскими военными и руководителями оборонной промышленности Германии, Карл Радек установил контакты с правыми, националистическими кругами этой страны, активность которых стала возрастать после оккупации французскими войсками Рура в начале 1923 г. Бывший переводчик Гитлера и видный германский историк Пауль Шмидт (писавший под псевдонимом Пауль Карелл) писал: «Радек… был горячим сторонником идеи, что «общие враги, Версальские победители» должны быть разбиты блоком Советского Союза и Германии. Радек не считал, что для такого союза Германия должна стать коммунистической. Он полагал, что германские националисты могут стать переходным этапом на пути к большевизму. Поэтому, когда Альберт Лео Шлагетер, лейтенант одного из иррегулярных формирований «Немецкого свободного корпуса», подпольный борец против французской оккупации Рура, был приговорен к смертной казни и расстрелян в мае 1923 г. за теракт, то Радек на заседании Коминтерна выступил 20 июня 1923 г. с сенсационной речью, посвященной расстрелянному. Речь была озаглавлена «Лео Шлагетер, путешественник в никуда».
Вряд ли сторонник Троцкого Радек, не бывший членом политбюро, позволил бы такие шаги самостоятельно. Скорее всего, курс на сближение с правыми националистами Германии был взят с согласия, а может быть, и по инициативе Троцкого.
Из этого следовало, что Радек и Троцкий, готовившие планы коммунистической революции в Германии, одновременно делали ставку на участников военизированных националистических организаций, которые все теснее сближались с национал-социалистической партией Адольфа Гитлера. Между тем для многих, в том числе и для Сталина, было ясно, что «фашисты», как именовали тогда членов партии Гитлера, являются злейшими врагами коммунистов. У Сталина были серьезные основания для сомнений в удаче политики, которая исходила из одновременной поддержки двух противостоявших сил.
Кроме того, Сталин не мог не знать, что на Западе уже давно разработаны планы развязывания войны между Германией и СССР. Одним из разработчиков таких планов был Парвус. После победы Октября он предложил свои услуги Советскому правительству в качестве советника, но получил отказ. С начала 20-х гг. Парвус стал советником президента Германии Эберта. В эти годы он опубликовал брошюру, в которой призывал Германию осуществить экспансию против России, и таким образом предвосхитил многие идеи, высказанные вскоре Гитлером в «Моей борьбе».
Надо сказать, что Парвус не был оригинален в своих идеях. Еще в ноябре 1918 г., как следует из мемуаров министра английского правительства и члена масонской организации Уинстона Черчилля, он пришел к мысли о необходимости направить германскую экспансию против Советской России и стал всячески отстаивать эту идею. Парвус лишь детально разработал и обосновал план вторжения Германии в СССР.
Узнав о том, что в корреспонденции Роста из Варшавы было изложено вкратце содержание этой брошюры Парвуса, В.И. Ленин 2 февраля 1922 г. направил гневную телефонограмму секретарю ЦК РКП(б) В.М. Молотову для сведения всех членов Политбюро, в которой говорилось: «Предлагаю назначить следствие по поводу того, кто поместил на днях в газетах телеграмму с изложением писаний Парвуса. По выяснении виновного, предлагаю заведующему этим отделом Роста объявить строгий выговор, непосредственно виновного журналиста прогнать со службы, ибо только круглый дурак или белогвардеец мог превратить наши газеты в орудие рекламы для такого негодяя, как Парвус».
Однако Парвус поддерживал связи в Москве не с «круглыми дураками» или «белогвардейцами», а со многими влиятельными людьми в руководстве страны и в первую очередь с Троцким.
Сталин, видимо, отдавал отчет в том, что, поддержав сомнительный план развязывания революции в Германии, СССР оказался бы не только вовлеченным в Гражданскую войну в этой стране» но и спровоцировал бы Советско-германскую войну. Планы Радека, Зиновьева и Троцкого невольно бы создали ситуацию, которая отвечала тем задачам, которые выдвигал друг Троцкого Парвус. Уже было известно о быстром превращении Парвуса из левого социал-демократа и теоретика мировой «перманентной революции» в крупного международного финансиста и советника правительств Германии и Османской империи. Какие неожиданные метаморфозы могли бы произойти с теми, кто сейчас с пеной у рта демонстрировал свою преданность идеям коммунистической революции? Где гарантия, что «граждане мира», охотно вступавшие в контакты с крайне правыми силами в Германии, не предали бы коммунистов из партии Брандлера, а заодно советских коммунистов и народы СССР, которых они считали необыкновенно «отсталыми»?
Думал об этом Сталин или нет, но сомнения в планах революции в Германии одолевали его, и он считал, что коммунистов Германии надо не поощрять, а сдерживать. Однако очевидно, что среди советского руководства Сталин был одинок в своих сомнениях. Выступить же против революции в другой стране означало бы в ту пору объявить себя врагом коммунизма. Видимо, поэтому Сталин не стал возражать, когда на основе тезисов Зиновьева 4 октября политбюро приняло решение о дате германской революции: «Согласиться с комиссией в вопросе о назначении срока – 9 ноября с. г».
Троцкий вовсе не желал уступать председателю Коминтерна первенства в реализации этих авантюрных планов. Будучи предреввоенсовета, он должен был хотя бы в силу своего положения сыграть важную роль в предстоящих событиях, так как план германской революции предусматривал активное участие в ней Красной Армии. Несколько позже был разработан план увеличения Красной Армии до 2,5 миллиона человек и создания 20 новых дивизий. В новые формирования должны быть отобраны люди, знающие немецкий язык со времен плена у немцев в Первую мировую войну. По свидетельству X. Брандлера и других, Троцкий не только активно участвовал в разработке планов революционного восстания, но сам разрабатывал их и настаивал на их выполнении. Зиновьев, выступивший автором плана германской революции, представлял препятствие для Троцкого. Поэтому Троцкий решил избавиться от Зиновьева и его союзников в руководстве страны. В качестве предлога для смещения руководства были избраны не вопросы германской революции, а проблемы хозяйственного развития советской страны.
Несмотря на преследование инициаторов забастовок из «Рабочей правды» и «Рабочей группы» экономические выступления рабочих перерастали в политические под лозунгами отстранения от власти «обюрократившейся» и «обуржуазившейся» партийной верхушки. Используя это недовольство, Троцкий выдвинул программу выхода из хозяйственного и политического кризиса на основе смены курса партии и изменений в руководстве страны.
8 октября Троцкий направил в Политбюро свое заявление, представлявшее наиболее резкий политический документ в ходе «холодной войны», которую он вел в Политбюро уже два с половиной года. В письме осуждалось «отсутствие всеобщего плана» экономического развития и эффективного Госплана. Одновременно Троцкий настаивал на проведении «жесткой концентрации» в промышленности. Критике подвергалась и внутренняя, и внешняя политика страны. Троцкий объявлял свои предложения реальной программой выхода из текущих трудностей страны.
Через три дня, 11 октября, стало известно о сформировании в Саксонии и Тюрингии правительств с участием коммунистов. Казалось, что революция в Германии начнется в срок, назначенный политбюро. Через 4 дня после этих событий, 15 октября, в политбюро было направлено заявление 46 видных деятелей партии, широко распространившееся в стране и ставшее программой оппозиции. Отмечая кризисные явления в экономике страны, авторы письма подвергали критике «случайность, необдуманность, бессистемность решений ЦК». Осуждая «отсутствие руководства», они вместе с тем критиковали «почти ничем не прикрытое разделение партии на секретарскую иерархию и мирян, на профессиональных партийных функционеров, подбираемых сверху, – и прочую партийную массу, не участвующую в общественной жизни». Авторы заявления требовали отмены запрета X съезда на фракции.
В этой напряженной обстановке руководство партии стремилось укрепить свой контроль над вооруженными силами страны. В письме И. Британу цитировался Троцкий, который якобы заявил, что «его армия – редиска, красная снаружи и белая внутри». Анонимный корреспондент утверждал, что «С.С. Каменев, ее фактический вождь и царский служака, все еще не коммунист, загадочно крутит свои великолепнейшие усы и внушает нам неподдельный страх своим молчанием, которое таит в себе черт знает что». Четыре года назад такой же страх внушал его предшественник И.И. Вацетис, одно время даже арестованный по подозрению в бонапартистских амбициях.
Впрочем, подозрения в бонапартизме распространялись и на самого предреввоенсовета. Член Исполкома Коминтерна Альфред Рос-мер утверждал, что в 1923 году в высших партийных кругах страны были широко распространены слухи такого рода: «Троцкий воображает себя Бонапартом», «Троцкий хочет действовать как Бонапарт». Вероятно, эти слухи повлияли на предложение Зиновьева ввести в состав Революционного Военного Совета И.В. Сталина или К.Е. Ворошилова.
Троцкий крайне болезненно прореагировал на это предложение, означавшее, что его враги из «царицынской группы» войдут в его «владения». Он не только подал в отставку со всех своих постов, но попросил, чтобы в ответ на просьбу лидера ГКП X. Брандлера его направили «как солдата революции», чтобы помочь Германской коммунистической партии организовать пролетарское восстание. Если бы это произошло, то шаг Троцкого опередил бы беспримерный поступок Че Гевары, когда тот вышел из кубинского правительства, чтобы отправиться в Боливию для участия в революционной борьбе. Однако в отличие от Гевары заявление Троцкого явилось лишь красивым жестом. Аналогичный жест сделал и Зиновьев, который заявил, что вместо Троцкого он, председатель Коминтерна, уедет в Германию как «солдат революции». В спор вмешался Сталин, заявивший, что отъезд двух членов Политбюро развалит работу руководства. Кроме того, он уверил, что не претендует на место в Реввоенсовете. Контроль над германскими событиями от Коминтерна поручили Радеку и Пятакову.
Все эти яркие заявления были сделаны после того, как 22 августа 1923 г. на заседании политбюро на основе информации Радека и руководства Германской коммунистической партии во главе с Брандлером было принято постановление, в котором говорилось, что «германский пролетариат стоит непосредственно перед решительными боями за власть». Политбюро определило меры по политической подготовке «трудящихся масс Союза республик к грядущим событиям», мобилизации «боевых сил республики», организации экономической помощи германским рабочим. Для решения этих вопросов была создана комиссия в составе Зиновьева, Сталина, Троцкого, Радека и Чичерина.
Многие советские руководители, особенно те, кто прожил немало лет в эмиграции, не верили в способность российских людей создать самостоятельно развитое социалистическое общество. Они видели в германской революции панацею от текущих экономических и политических трудностей, с которыми столкнулась страна в 1923 г. Председатель Коминтерна Зиновьев, долго проработавший в эмиграции, давно жил грезами о европейской революции. Выступая на XII съезде партии в апреле 1923 г., он выражал надежду, что «в 1930 году… мы, русские коммунары, бок о бок с иностранными рабочими будем драться на улицах европейских столиц».
Эти настроения Зиновьева отразились в его тезисах «Грядущая германская революция и задачи РКП», одобренных политбюро 23 сентября. В них описывались те выгоды, которые принесет Советской стране революция в Германии: «СССР с его преобладанием сельского хозяйства и Германия с ее преобладанием промышленности как нельзя лучше дополняют друг друга. Союз советской Германии с СССР в ближайшее время представит могучую хозяйственную силу… Союз советской России с советской Германией создаст новую фазу нэпа в России, ускорит и упрочит развитие социалистический госпромышленности в СССР и наверняка уничтожит в корне тенденцию новой буржуазии занять господствующее положение в хозяйстве нашего союза… Союз советской Германии с СССР представит собою не менее могучую военную базу. Общими силами обе республики в сравнительно короткое время сумеют создать такое ядро военных сил, которое обеспечит независимость обеих республик от каких бы то ни было посягательств мирового империализма».
Эти идеи перекликались с представлениями Троцкого о месте России в будущем союзе социалистических стран Европы. Идеи Троцкого нашли воплощение и в тезисе Зиновьева, озаглавленном «Соединенные штаты рабоче-крестьянских республик Европы».
Правда, не все члены комиссии разделяли веру в скорую победу германской революции. Еще до принятия решения политбюро Сталин написал 7 августа письмо Зиновьеву, в котором говорилось: «Должны ли коммунисты стремиться (на данной стадии) к захвату власти без социал-демократов, созрели ли они уже для этого – в этом, по-моему, вопрос. Беря власть, мы имели в России такие резервы, как: а) мир, б) земля крестьянам, в) поддержка громадного большинства рабочего класса, г) сочувствие крестьянства. Ничего такого у немецких коммунистов сейчас нет. Конечно, они имеют по соседству советскую страну, чего у нас не было, но что можем мы дать им в данный момент? Если сейчас в Германии власть, так сказать, упадет, а коммунисты подхватят, они провалятся с треском. Это «в лучшем» случае. А в худшем случае – их разобьют вдребезги и отбросят назад. Дело не в том, что Брандлер хочет «учить массы», – дело в том, что буржуазия плюс правые с-д. (социал-демократы. – Прим. авт.) наверняка превратили бы учебу-демонстрацию в генеральный бой (они имеют пока все шансы для этого) и разгромили бы их. Конечно, фашисты не дремлют, но нам выгоднее, чтобы фашисты первые напали: это сплотит весь рабочий класс вокруг коммунистов (Германия не Болгария). Кроме того, фашисты, по всем данным, слабы в Германии. По моему, немцев надо удерживать, а не поощрять».
Стремление Сталина отказаться от поддержки планов германской революции объяснялось не только его неверием в силы германских коммунистов. Сталин был осведомлен о тех действиях, которые предпринимались советскими руководителями после подписания соглашения о торговом сотрудничестве с Германией в Рапалло в апреле 1922 года. Инициаторами этого соглашения были Леонид Красин и Карл Радек, посетившие Германию осенью 1921 года. Обосновывая необходимость в таком соглашении, Карл Радек писал: «На ближайший исторический период мы наиболее зависимы от Англии и наиболее нуждаемся в Германии. Англо-германские отношения являются столпом нашей политики до момента привлечения Америки и когда в состоянии будем комбинировать на русской почве американский капитал с германским техническим аппаратом».
Совершенно очевидно, что эти соображения не имели ничего общего с планами революции в Германии и противоречили им. Помимо прочего соглашение в Рапалло положило начало тайному сотрудничеству Советской России с Германией в области вооружений и подготовки личного состава рейхсвера на российской территории в обход Версальского договора. Уже весной 1922 года была создана рейхсвером и фирмой «Юнкерс» особая группа по сотрудничеству с Красной Армией. Нет сомнения в том, что все эти соглашения были не только согласованы с руководителем Красной Армии Троцким, а разрабатывались при его активном участии.
Это сотрудничество, которое было оформлено соглашением 1923 года, иногда называемым «договором Секта– Радека» (Ханс Сект – фактический руководитель тайно созданного Генерального штаба германской армии. – Прим. авт.). В последовавшие годы в соответствии с этим соглашением фирма «Юнкерс» создавала свои самолеты в подмосковном пригороде Фили, в городе Троцк (Гатчина) было налажено производство отравляющего газа, подводные лодки и бронированные корабли строились на верфях Ленинграда и Николаева, в Липецке был создан центр по подготовке германских ВВС, в Саратове – школа химической войны, в Казани – бронетанковая школа и танкодром рейхсвера.
Неясно, на что рассчитывали авторы планов революции в Германии, если они одновременно развивали сотрудничество с германскими военными и промышленниками оборонного производства, которые и не помышляли о коммунистической революции. Между тем, не довольствуясь налаживанием связей с германскими военными и руководителями оборонной промышленности Германии, Карл Радек установил контакты с правыми, националистическими кругами этой страны, активность которых стала возрастать после оккупации французскими войсками Рура в начале 1923 г. Бывший переводчик Гитлера и видный германский историк Пауль Шмидт (писавший под псевдонимом Пауль Карелл) писал: «Радек… был горячим сторонником идеи, что «общие враги, Версальские победители» должны быть разбиты блоком Советского Союза и Германии. Радек не считал, что для такого союза Германия должна стать коммунистической. Он полагал, что германские националисты могут стать переходным этапом на пути к большевизму. Поэтому, когда Альберт Лео Шлагетер, лейтенант одного из иррегулярных формирований «Немецкого свободного корпуса», подпольный борец против французской оккупации Рура, был приговорен к смертной казни и расстрелян в мае 1923 г. за теракт, то Радек на заседании Коминтерна выступил 20 июня 1923 г. с сенсационной речью, посвященной расстрелянному. Речь была озаглавлена «Лео Шлагетер, путешественник в никуда».
Вряд ли сторонник Троцкого Радек, не бывший членом политбюро, позволил бы такие шаги самостоятельно. Скорее всего, курс на сближение с правыми националистами Германии был взят с согласия, а может быть, и по инициативе Троцкого.
Из этого следовало, что Радек и Троцкий, готовившие планы коммунистической революции в Германии, одновременно делали ставку на участников военизированных националистических организаций, которые все теснее сближались с национал-социалистической партией Адольфа Гитлера. Между тем для многих, в том числе и для Сталина, было ясно, что «фашисты», как именовали тогда членов партии Гитлера, являются злейшими врагами коммунистов. У Сталина были серьезные основания для сомнений в удаче политики, которая исходила из одновременной поддержки двух противостоявших сил.
Кроме того, Сталин не мог не знать, что на Западе уже давно разработаны планы развязывания войны между Германией и СССР. Одним из разработчиков таких планов был Парвус. После победы Октября он предложил свои услуги Советскому правительству в качестве советника, но получил отказ. С начала 20-х гг. Парвус стал советником президента Германии Эберта. В эти годы он опубликовал брошюру, в которой призывал Германию осуществить экспансию против России, и таким образом предвосхитил многие идеи, высказанные вскоре Гитлером в «Моей борьбе».
Надо сказать, что Парвус не был оригинален в своих идеях. Еще в ноябре 1918 г., как следует из мемуаров министра английского правительства и члена масонской организации Уинстона Черчилля, он пришел к мысли о необходимости направить германскую экспансию против Советской России и стал всячески отстаивать эту идею. Парвус лишь детально разработал и обосновал план вторжения Германии в СССР.
Узнав о том, что в корреспонденции Роста из Варшавы было изложено вкратце содержание этой брошюры Парвуса, В.И. Ленин 2 февраля 1922 г. направил гневную телефонограмму секретарю ЦК РКП(б) В.М. Молотову для сведения всех членов Политбюро, в которой говорилось: «Предлагаю назначить следствие по поводу того, кто поместил на днях в газетах телеграмму с изложением писаний Парвуса. По выяснении виновного, предлагаю заведующему этим отделом Роста объявить строгий выговор, непосредственно виновного журналиста прогнать со службы, ибо только круглый дурак или белогвардеец мог превратить наши газеты в орудие рекламы для такого негодяя, как Парвус».
Однако Парвус поддерживал связи в Москве не с «круглыми дураками» или «белогвардейцами», а со многими влиятельными людьми в руководстве страны и в первую очередь с Троцким.
Сталин, видимо, отдавал отчет в том, что, поддержав сомнительный план развязывания революции в Германии, СССР оказался бы не только вовлеченным в Гражданскую войну в этой стране» но и спровоцировал бы Советско-германскую войну. Планы Радека, Зиновьева и Троцкого невольно бы создали ситуацию, которая отвечала тем задачам, которые выдвигал друг Троцкого Парвус. Уже было известно о быстром превращении Парвуса из левого социал-демократа и теоретика мировой «перманентной революции» в крупного международного финансиста и советника правительств Германии и Османской империи. Какие неожиданные метаморфозы могли бы произойти с теми, кто сейчас с пеной у рта демонстрировал свою преданность идеям коммунистической революции? Где гарантия, что «граждане мира», охотно вступавшие в контакты с крайне правыми силами в Германии, не предали бы коммунистов из партии Брандлера, а заодно советских коммунистов и народы СССР, которых они считали необыкновенно «отсталыми»?
Думал об этом Сталин или нет, но сомнения в планах революции в Германии одолевали его, и он считал, что коммунистов Германии надо не поощрять, а сдерживать. Однако очевидно, что среди советского руководства Сталин был одинок в своих сомнениях. Выступить же против революции в другой стране означало бы в ту пору объявить себя врагом коммунизма. Видимо, поэтому Сталин не стал возражать, когда на основе тезисов Зиновьева 4 октября политбюро приняло решение о дате германской революции: «Согласиться с комиссией в вопросе о назначении срока – 9 ноября с. г».
Троцкий вовсе не желал уступать председателю Коминтерна первенства в реализации этих авантюрных планов. Будучи предреввоенсовета, он должен был хотя бы в силу своего положения сыграть важную роль в предстоящих событиях, так как план германской революции предусматривал активное участие в ней Красной Армии. Несколько позже был разработан план увеличения Красной Армии до 2,5 миллиона человек и создания 20 новых дивизий. В новые формирования должны быть отобраны люди, знающие немецкий язык со времен плена у немцев в Первую мировую войну. По свидетельству X. Брандлера и других, Троцкий не только активно участвовал в разработке планов революционного восстания, но сам разрабатывал их и настаивал на их выполнении. Зиновьев, выступивший автором плана германской революции, представлял препятствие для Троцкого. Поэтому Троцкий решил избавиться от Зиновьева и его союзников в руководстве страны. В качестве предлога для смещения руководства были избраны не вопросы германской революции, а проблемы хозяйственного развития советской страны.
Несмотря на преследование инициаторов забастовок из «Рабочей правды» и «Рабочей группы» экономические выступления рабочих перерастали в политические под лозунгами отстранения от власти «обюрократившейся» и «обуржуазившейся» партийной верхушки. Используя это недовольство, Троцкий выдвинул программу выхода из хозяйственного и политического кризиса на основе смены курса партии и изменений в руководстве страны.
8 октября Троцкий направил в Политбюро свое заявление, представлявшее наиболее резкий политический документ в ходе «холодной войны», которую он вел в Политбюро уже два с половиной года. В письме осуждалось «отсутствие всеобщего плана» экономического развития и эффективного Госплана. Одновременно Троцкий настаивал на проведении «жесткой концентрации» в промышленности. Критике подвергалась и внутренняя, и внешняя политика страны. Троцкий объявлял свои предложения реальной программой выхода из текущих трудностей страны.
Через три дня, 11 октября, стало известно о сформировании в Саксонии и Тюрингии правительств с участием коммунистов. Казалось, что революция в Германии начнется в срок, назначенный политбюро. Через 4 дня после этих событий, 15 октября, в политбюро было направлено заявление 46 видных деятелей партии, широко распространившееся в стране и ставшее программой оппозиции. Отмечая кризисные явления в экономике страны, авторы письма подвергали критике «случайность, необдуманность, бессистемность решений ЦК». Осуждая «отсутствие руководства», они вместе с тем критиковали «почти ничем не прикрытое разделение партии на секретарскую иерархию и мирян, на профессиональных партийных функционеров, подбираемых сверху, – и прочую партийную массу, не участвующую в общественной жизни». Авторы заявления требовали отмены запрета X съезда на фракции.