Страница:
Однако многие из этих людей, глубоко чуждых идеям большевизма, вскоре после Октябрьской революции пошли на российскую государственную службу к новой власти в те дни, когда государственные чиновники России объявили забастовку. Солженицын приводит слова Ленина, сказанные им по этому поводу: «Большую службу революции сослужил тот факт, что из-за войны значительное количество еврейской средней интеллигенции оказалось в русских городах. Они сорвали тот генеральный саботаж, с которым мы встретились сразу после Октябрьской революции и который был нам крайне опасен. Еврейские элементы, хотя далеко не все, саботировали этот саботаж и этим выручили революцию в трудный момент». Комментируя эти слова Ленина, Солженицын не без основания замечал: «Тут были и беспартийные, вовсе не революционные, до сих пор как будто аполитичные. У многих это мог быть не идейный, а простой жизненный расчет, – но явление было массовое».
Быстрота превращения выходцев из буржуазии и интеллигенции и сторонников сионизма в работников советского аппарата скорее всего свидетельствовала не о глубине и искренности этой метаморфозы, а лишь о внешней мимикрии. Разумеется, не только евреи были теми представителями буржуазной и интеллигентской среды, которые пришли на службу к большевикам. На русских и лиц других национальностей приходилась значительная, а то и преобладающая доля служащих. «Саботаж чиновников», о котором писал Ленин, постепенно кончился, и уже в 1922 году он писал, что в государственном аппарате – засилье дореволюционных чиновников и этот аппарат «лишь чуть-чуть подмазан советским миром».
Противоречие между внутренним неприятием многих идей большевизма и своей деятельностью стало у работников государственного аппарата, которые пошли служить к большевикам лишь по «жизненному расчету», источником многих проблем как для советского государства, так и для этих лиц. Выходцам из буржуазных и интеллигентских семей было трудно наладить понимание со своими коллегами рабоче-крестьянского происхождения. Они были чужды их народной культуре и часто не скрывали этого. Они не принимали и многих идей правящей партии, которые были рождены требованиями широких народных масс. Это противоречие усугублялось по мере того, как, откликаясь на потребности наиболее динамичных слоев населения, страна приступила к созданию высокоразвитой державы под лозунгом «построения социализма в одной стране» и, предав забвению лозунг мировой революции, отдала приоритет решению национальных задач по сравнению с международными.
В последующем кого-то из них отстраняли от государственного управления как «ненадежных попутчиков», случайно примкнувших к революции. Другие приспосабливались к непривычному для них социальному, этнокультурному и политическому окружению и внешне проявляли рвение в исполнение государственных обязанностей, но внутренне не принимали господствующих в стране взглядов. Этим, во многом, объяснялось их формальное, бездумное и бездушное отношение к государственной работе.
Наконец, даже те, кто искренне поверил в идеи большевизма и был готов самоотверженно работать на революцию, зачастую «обрастал» кругом сослуживцев из своих друзей и родственников, которые далеко не всегда разделяли большевистские воззрения. Солженицын привел высказывание Г.А. Ландау: «Евреи приблизились к власти и заняли различные государственные «высоты»… Заняв слой – они уже чисто бытовым образом потащили за собой своих родных, знакомых, друзей детства, подруг молодости… Совершенно естественный процесс предоставления должностей людям, которых знаешь, которым доверяешь, которым покровительствуешь, наконец, которые надоедают и обступают, пользуясь знакомством, родством и связями, необычайно умножил число евреев в советском аппарате». От себя Солженицын заметил: «Не говорим уже, сколько родни понаехало к жене Зиновьева Лилиной, и о легендарно-щедрой раздаче Зиновьевым постов «своим». После того, как отец Троцкого выбрался из Одессы, сын устроил его на должность служащего в одном из советских наркоматов.
Прилив евреев из буржуазных и интеллигентских слоев на низшие и средние посты советской администрации сопровождался прогрессирующим повышением доли лиц еврейской национальности различного социального происхождения на более высокой ступени администрации. Среди населения доля евреев составляла около 4%, а среди членов партии около 5%, доля делегатов еврейской национальности на первых съездах партии после революции составляла 15—18%, а в составе ЦК– 24%. В составе политбюро, избранного 10 октября 1917 года, из 7 членов 4 были евреями (Троцкий, Зиновьев, Каменев, Сокольников). В бюро ЦК, созданном в ноябре 1917 года из четырех человек (Ленин, Троцкий, Свердлов, Сталин), евреи (Троцкий и Свердлов) составляли половину состава.
По словам Недавы, лозунг «евреи изобрели коммунизм» – «лозунг белогвардейцев и крестьянских атаманов – казался правдой благодаря Троцкому, …да еще двум десяткам ярких и деятельных евреев во главе нового режима… Евреи… были заметны как раз потому, что прежде их никогда не было в России вблизи кормила власти… И, конечно, заметнее всех из них наверху был Троцкий; по замечанию историка И. Чериковера, «он перевешивал все».
Отмечая, что из «ведущих деятелей революционного движения и первых лет советской власти… примерно в 250 человек… на выходцев из евреев приходится более 16 процентов», Недава констатировал: «Таким образом, количество евреев в руководстве строителей нового мира если и не подтверждает мысль о том, что Октябрьская революция – часть еврейского заговора против России и человечества, то, пожалуй, однозначно и не противоречит ему; 16 процентов руководителей, делегированных менее чем 4 процентами населения, – тут есть о чем задуматься».
И все же значительный прилив евреев на государственные должности и занятие ими ряда высших постов в советском государстве не означал, что все евреи России безоговорочно поддержали новую власть, по своей сути глубоко враждебную буржуазии и буржуазным отношениям. Й. Недава отмечал, что большинство евреев «тяготело к традициям, куда входил и привычный экономический уклад. Это большинство представляло собою городских мелких… собственников, которые в революцию потеряли все. Вместе с разорением экономическим новый режим принес и ломку старых культурных и благотворительных учреждений, что тоже для многих было и бедой, и варварством. Так сложилось двоякое отношение евреев к Советской власти: одни ее горячо приветствовали, другие проклинали».
Многие евреи выражали недовольство новой властью, даже если ее возглавляли евреи. Правда, они ставили в вину начальникам-евреям не их национальность, а их некомпетентность. Когда герой поэмы Уткина бывший портной Мотэле Блох стал комиссаром, он стал объектом суровых нареканий среди местечкового населения:
То обстоятельство, что уже к концу 1917 года Троцкий стал олицетворением Советской власти, ярко демонстрировало те перемены, которые произошли с ним в течение этого года. За год двух грандиозных революций, радикальным образом изменивших Россию, Троцкий превратился из жителя Нью-Йорка и гражданина США в одного из ведущих руководителей России. За еще меньший срок он превратился из заклятого врага большевизма, против которого он 14 лет вел борьбу, в одного из виднейших руководителей большевистской партии. Его готовность проявить непоколебимую твердость в осуществлении Октябрьского восстания и подавлении врагов большевистской партии на фоне колебаний среди наиболее близких коллег Ленина (особенно Каменева и Зиновьева) позволило Троцкому быстро занять второе место по значимости среди руководителей РСДРП(б). Те, кто в США обеспечивал Троцкому быстрый приезд в Россию, могли испытывать полное удовлетворение.
Насколько глубокими были эти быстрые перемены? В какой степени было искренним превращение в яростного большевика Троцкого, который еще в мае 1917 года говорил о неприятии большевизма? Не было ли оно следствием «жизненного расчета», как и у тех людей, которые проголосовали в ноябре 1917 года за сионистские партии и, следовательно, против большевиков и за отъезд из России, но затем пошли на российскую государственную службу к большевикам? Не был ли его вновь обретенный большевизм удобной маской, которую он надел, чтобы скрыть все свои глубокие разногласия, отделявшие его от этого политического течения?
Трудно себе представить, что человек, яростно сражавшийся с идейными основами большевизма в течение 14 лет, вдруг за считанные месяцы превратился в одного из искренних сторонников большевистской партии. Также трудно себе представить, что человек, который исписал горы страниц, чтобы обосновать причины своего презрения к России, давно ставший «гражданином мира» и мечтавший осесть в США, вдруг превратился в члена правительства России, а стало быть, в лицо, стоявшее на страже ее высших интересов. Еще труднее поверить, что человек, жизненный и творческий опыт которого был связан исключительно с журналистикой и устными выступлениями, вдруг окажется компентентным государственным деятелем.
Скорее всего, эти перемены были поверхностными и Троцкий, подобно Мотэле Блоху, лишь обрел внешние черты и освоил лексику, которые отвечали его новой социальной роли. Однако, как и у Мотэле Блоха, у Троцкого быстро обнаружилась его неподготовленность к государственной работе.
БРЕСТСКАЯ КАТАСТРОФА
Быстрота превращения выходцев из буржуазии и интеллигенции и сторонников сионизма в работников советского аппарата скорее всего свидетельствовала не о глубине и искренности этой метаморфозы, а лишь о внешней мимикрии. Разумеется, не только евреи были теми представителями буржуазной и интеллигентской среды, которые пришли на службу к большевикам. На русских и лиц других национальностей приходилась значительная, а то и преобладающая доля служащих. «Саботаж чиновников», о котором писал Ленин, постепенно кончился, и уже в 1922 году он писал, что в государственном аппарате – засилье дореволюционных чиновников и этот аппарат «лишь чуть-чуть подмазан советским миром».
Противоречие между внутренним неприятием многих идей большевизма и своей деятельностью стало у работников государственного аппарата, которые пошли служить к большевикам лишь по «жизненному расчету», источником многих проблем как для советского государства, так и для этих лиц. Выходцам из буржуазных и интеллигентских семей было трудно наладить понимание со своими коллегами рабоче-крестьянского происхождения. Они были чужды их народной культуре и часто не скрывали этого. Они не принимали и многих идей правящей партии, которые были рождены требованиями широких народных масс. Это противоречие усугублялось по мере того, как, откликаясь на потребности наиболее динамичных слоев населения, страна приступила к созданию высокоразвитой державы под лозунгом «построения социализма в одной стране» и, предав забвению лозунг мировой революции, отдала приоритет решению национальных задач по сравнению с международными.
В последующем кого-то из них отстраняли от государственного управления как «ненадежных попутчиков», случайно примкнувших к революции. Другие приспосабливались к непривычному для них социальному, этнокультурному и политическому окружению и внешне проявляли рвение в исполнение государственных обязанностей, но внутренне не принимали господствующих в стране взглядов. Этим, во многом, объяснялось их формальное, бездумное и бездушное отношение к государственной работе.
Наконец, даже те, кто искренне поверил в идеи большевизма и был готов самоотверженно работать на революцию, зачастую «обрастал» кругом сослуживцев из своих друзей и родственников, которые далеко не всегда разделяли большевистские воззрения. Солженицын привел высказывание Г.А. Ландау: «Евреи приблизились к власти и заняли различные государственные «высоты»… Заняв слой – они уже чисто бытовым образом потащили за собой своих родных, знакомых, друзей детства, подруг молодости… Совершенно естественный процесс предоставления должностей людям, которых знаешь, которым доверяешь, которым покровительствуешь, наконец, которые надоедают и обступают, пользуясь знакомством, родством и связями, необычайно умножил число евреев в советском аппарате». От себя Солженицын заметил: «Не говорим уже, сколько родни понаехало к жене Зиновьева Лилиной, и о легендарно-щедрой раздаче Зиновьевым постов «своим». После того, как отец Троцкого выбрался из Одессы, сын устроил его на должность служащего в одном из советских наркоматов.
Прилив евреев из буржуазных и интеллигентских слоев на низшие и средние посты советской администрации сопровождался прогрессирующим повышением доли лиц еврейской национальности различного социального происхождения на более высокой ступени администрации. Среди населения доля евреев составляла около 4%, а среди членов партии около 5%, доля делегатов еврейской национальности на первых съездах партии после революции составляла 15—18%, а в составе ЦК– 24%. В составе политбюро, избранного 10 октября 1917 года, из 7 членов 4 были евреями (Троцкий, Зиновьев, Каменев, Сокольников). В бюро ЦК, созданном в ноябре 1917 года из четырех человек (Ленин, Троцкий, Свердлов, Сталин), евреи (Троцкий и Свердлов) составляли половину состава.
По словам Недавы, лозунг «евреи изобрели коммунизм» – «лозунг белогвардейцев и крестьянских атаманов – казался правдой благодаря Троцкому, …да еще двум десяткам ярких и деятельных евреев во главе нового режима… Евреи… были заметны как раз потому, что прежде их никогда не было в России вблизи кормила власти… И, конечно, заметнее всех из них наверху был Троцкий; по замечанию историка И. Чериковера, «он перевешивал все».
Отмечая, что из «ведущих деятелей революционного движения и первых лет советской власти… примерно в 250 человек… на выходцев из евреев приходится более 16 процентов», Недава констатировал: «Таким образом, количество евреев в руководстве строителей нового мира если и не подтверждает мысль о том, что Октябрьская революция – часть еврейского заговора против России и человечества, то, пожалуй, однозначно и не противоречит ему; 16 процентов руководителей, делегированных менее чем 4 процентами населения, – тут есть о чем задуматься».
И все же значительный прилив евреев на государственные должности и занятие ими ряда высших постов в советском государстве не означал, что все евреи России безоговорочно поддержали новую власть, по своей сути глубоко враждебную буржуазии и буржуазным отношениям. Й. Недава отмечал, что большинство евреев «тяготело к традициям, куда входил и привычный экономический уклад. Это большинство представляло собою городских мелких… собственников, которые в революцию потеряли все. Вместе с разорением экономическим новый режим принес и ломку старых культурных и благотворительных учреждений, что тоже для многих было и бедой, и варварством. Так сложилось двоякое отношение евреев к Советской власти: одни ее горячо приветствовали, другие проклинали».
Многие евреи выражали недовольство новой властью, даже если ее возглавляли евреи. Правда, они ставили в вину начальникам-евреям не их национальность, а их некомпетентность. Когда герой поэмы Уткина бывший портной Мотэле Блох стал комиссаром, он стал объектом суровых нареканий среди местечкового населения:
Но если для многих евреев главным аргументом против новой власти было то, что ее возглавляет «какой-то портной», то для многих неевреев объяснение того, что не выдавали сахара, сводилось к еврейской национальности комиссара. Те, кто был настроен против Октябрьской революции, воспринимал новую власть отчужденно, а поэтому, встречая фамилии евреев на видных постах нового Советского государства, видя евреев на трибунах большевистских митингов, говорили об «инородческом» характере Советского строя, называя его «еврейским». А. Солженицын привел типичную шутку того времени: «чай Высоцкого, сахар Бродского, власть Троцкого». Таким образом, несмотря на ярко выраженный антибуржуазный характер революции, один из вождей Октября Троцкий воспринимался частью русского населения, как и два известных еврея-капиталиста.
В очереди люди ахают,
Ахают и жмут:
– Почему не дают сахару?
Сахару почему не дают?
Видимо, выдать лень ему.
Трудно заняться час?
Такую бы жизнь – Ленину,
Хорошую, как у нас!
Что вы стоите, Сарра?
Что может дать слепой,
Когда комиссаром
Какой-то портной?
Ему бы чинить рубаху,
А он комиссаром тут!…
– В очереди люди ахают,
Ахают и жмут.
То обстоятельство, что уже к концу 1917 года Троцкий стал олицетворением Советской власти, ярко демонстрировало те перемены, которые произошли с ним в течение этого года. За год двух грандиозных революций, радикальным образом изменивших Россию, Троцкий превратился из жителя Нью-Йорка и гражданина США в одного из ведущих руководителей России. За еще меньший срок он превратился из заклятого врага большевизма, против которого он 14 лет вел борьбу, в одного из виднейших руководителей большевистской партии. Его готовность проявить непоколебимую твердость в осуществлении Октябрьского восстания и подавлении врагов большевистской партии на фоне колебаний среди наиболее близких коллег Ленина (особенно Каменева и Зиновьева) позволило Троцкому быстро занять второе место по значимости среди руководителей РСДРП(б). Те, кто в США обеспечивал Троцкому быстрый приезд в Россию, могли испытывать полное удовлетворение.
Насколько глубокими были эти быстрые перемены? В какой степени было искренним превращение в яростного большевика Троцкого, который еще в мае 1917 года говорил о неприятии большевизма? Не было ли оно следствием «жизненного расчета», как и у тех людей, которые проголосовали в ноябре 1917 года за сионистские партии и, следовательно, против большевиков и за отъезд из России, но затем пошли на российскую государственную службу к большевикам? Не был ли его вновь обретенный большевизм удобной маской, которую он надел, чтобы скрыть все свои глубокие разногласия, отделявшие его от этого политического течения?
Трудно себе представить, что человек, яростно сражавшийся с идейными основами большевизма в течение 14 лет, вдруг за считанные месяцы превратился в одного из искренних сторонников большевистской партии. Также трудно себе представить, что человек, который исписал горы страниц, чтобы обосновать причины своего презрения к России, давно ставший «гражданином мира» и мечтавший осесть в США, вдруг превратился в члена правительства России, а стало быть, в лицо, стоявшее на страже ее высших интересов. Еще труднее поверить, что человек, жизненный и творческий опыт которого был связан исключительно с журналистикой и устными выступлениями, вдруг окажется компентентным государственным деятелем.
Скорее всего, эти перемены были поверхностными и Троцкий, подобно Мотэле Блоху, лишь обрел внешние черты и освоил лексику, которые отвечали его новой социальной роли. Однако, как и у Мотэле Блоха, у Троцкого быстро обнаружилась его неподготовленность к государственной работе.
БРЕСТСКАЯ КАТАСТРОФА
Сохранив за собой руководство Петроградским Советом и став членом «внутреннего кабинета» совнаркома и бюро ЦК партии, Троцкий продолжал активно влиять на формирование внутренней политики страны. Предложенный ему пост наркома иностранных дел (а это предложение не встретило у него возражений) позволял Троцкому непосредственно участвовать в определении и проведении внешнеполитического курса. Такое положение в руководстве партии и правительства позволяло Троцкому лучше реализовывать теорию перманентной революции, в соответствии с которой интересы российской революции имели второстепенное значение по сравнению с задачами мировой революции.
Предлагая этот пост Троцкому, Ленин, вероятно, учитывал широту его международных связей и пропагандистский талант будущего наркома иностранных дел. Между тем вручение руководства внешней политикой человеку, которого Ленин в течение долгого времени оценивал как безответственного и беспринципного интригана, было рискованным предприятием. В результате решения II съезда Советов внешнеполитическая активность России оказалась в руках блестящего оратора и яркого публициста, не имевшего никакого опыта дипломатической работы, склонного подчинять политическую деятельность своим амбициозным планам и относящегося с бесконечным презрением к стране, которую он представлял на международной арене. Это было особенно опасно, так как положение России, во многом зависевшее от внешнеполитической активности ведущих держав двух противоборствующих группировок, требовало высокого профессионализма и ответственного отношения к судьбе страны.
Победа большевиков в Октябре и провозглашение ими выхода из войны целью своей внешней политики создали сложную международную ситуацию, в которой цели Советского правительства, стран Центрального блока и Антанты характеризовались сочетанием непримиримых противоречий и совпадающих интересов:
1. Обескровленная войной Россия и ослабленные экономической блокадой, но еще стремившиеся к достижению победы в войне страны Центрального блока желали подписания мира между собой. Для Антанты сепаратный мир нес угрозу поражения в войне и фактически превращал Советскую Россию в союзника Германии, а стало быть, врага. Срыв переговоров о мире открывал возможности для возобновления сотрудничества Антанты с Россией.
2. И страны Антанты, и страны Центрального блока желали раскола России, ее ослабления и превращения во второсортную страну. Прекращение войны могло бы повести к созданию единого антироссийского фронта стран Запада. Такой блок мог быть создан в ходе европейской капиталистической интеграции, которая пропагандировалась под лозунгом «Соединенные Штаты Европы».
3. С точки зрения революционной идеологии для Советского правительства все империалистические державы Запада были непримиримыми врагами, власть в которых должна быть свергнута в результате восстаний пролетариата.
Все эти противоречивые факторы в разной степени, но отчетливо, проявились на протяжении первых же месяцев после Октября.
Главной целью внешней политики Советского правительства являлся поиск выхода из мировой войны. В своем декрете о мире от 26 октября (8 ноября) 1917 года съезд Советов предложил прекращение огня всем воюющим сторонам. 7 (20) ноября Троцкий обратился к послам союзных с Россией держав с официальным предложением немедленного перемирия на всех фронтах и открытия мирных переговоров.
Вместо ответа военные атташе союзных держав, игнорируя Советское правительство, 10 (23) ноября обратились непосредственно к верховному главнокомандующему российской армии Н.Н. Духонину с предупреждением о недопустимости нарушения Россией союзных договоров. Троцкий заявил протест по поводу этого вмешательства во внутренние дела страны.
Советские предложения получили благоприятный отклик лишь в Германии. Вновь назначенный германский канцлер Гертлинг 14 (27) ноября дал согласие начать мирные переговоры. В тот же день новый верховный главнокомандующий России прапорщик Н.В. Крыленко, сменивший генерала Н.Н. Духонина, растерзанного солдатами, объявил о прекращении огня на всем протяжении фронта. Троцкий вновь предложил странам Антанты присоединиться к мирным переговорам, но и это предложение осталось без ответа.
Троцкий попытался добиться для Советского правительства благоприятного положения, играя на конфронтации воюющих сторон. Однако сыграть на этой конфронтации ему не удалось. Напротив, обе воюющие стороны взяли курс на ослабление России, поощряя центробежные силы внутри нее. Это, в частности, проявилось в том, что и Центральные державы, и Антанта стали одновременно оказывать поддержку Киевской раде в ее борьбе против Советской власти.
Как подчеркивал американский историк Д. Кеннан: «Едва большевики взяли под свой контроль Петроград, как союзники возложили свои надежды на сепаратизм». 23 декабря 1917 года Клемансо, Пишон и Фош от Франции, лорд Мильнер, лорд Роберт Сесиль от Англии заключили тайную конвенцию о разделе сфер действий в России. Согласно конвенции, в английскую зону входили Кавказ и казачьи территории рек Кубани, Дона, во французскую – Бессарабия, Украина, Крым.
Почти одновременно, 18 декабря, в ставке верховного командования германской армии под председательством Вильгельма II состоялось совещание, на котором было решено добиваться присоединения Литвы и Курляндии к Германии с одновременным уходом России из Эстляндии и Лифляндии.
Объясняя задачи, стоявшие перед советской дипломатией в эти дни, Троцкий в своем выступлении в Петроградском Совете заявил: «Под народным давлением правительства Германии и Австрии уже согласились сесть на скамью подсудимых. Вы можете быть уверены в том, что прокурор в лице российской революционной мирной делегации справится с задачей и в свое время произнесет свое громкое обвинение дипломатии всех империалистов». Любитель красного словца, как обычно, сильно искажал истину: атмосфера переговоров ничуть не напоминала открытый суд революционной России над империалистическими преступниками. На мирных переговорах, открывшихся 9 (22) декабря в Брест-Литовске, не удалось даже добиться принятия советского предложения о том, чтобы заседания были публичными.
Тем не менее советская делегация стремилась использовать мирные переговоры для политической пропаганды. Предложив использовать для переговоров принципы декрета о мире, делегация России, которую возглавлял старый знакомый Троцкого по Вене А.А. Иоффе и в состав которой входил Л.Б. Каменев, настаивала на отказе от аннексий и контрибуций и признании права народов на самоопределение. Правда, сочетать два принципа («мир без аннексий» и «право на самоопределение») было нелегко и на это в свое время обратил внимание Троцкий в брошюре «Программа мира». Первый принцип требовал восстановления довоенного статуса. Второй – его изменения.
Уже на третий день брестских переговоров было объявлено, что созданный под контролем немецких оккупантов верховный орган Литвы (Тариба) провозгласил самоопределение Литовского государства. «Самоопределившись», Тариба декларировала «вечную, прочную связь Литвы с Германской империей».
Одновременно германская делегация известила о готовности Украинской Центральной рады подписать с Германией мирный договор, что означало бы распространение «самоопределения» по-германски на богатейший край бывшей Российской империи. Таким образом в первую же неделю переговоров Германия и ее союзники поставили вопрос об отторжении от России территорий от Финского до Таганрогского залива и переходе их под австро-германский протекторат. После обмена предложениями на мирной конференции 15(28) декабря в Бресте был объявлен перерыв.
Советскому правительству не приходилось рассчитывать на справедливый мир. Несмотря на то что Германии и ее союзникам было выгодно как можно быстрее добиться мира на востоке и повернуть свои войска на Западный фронт, каждый день промедления в заключении мира разжигал аппетиты правительств Центральных держав и вел к усилению их территориальных претензий.
Кроме того, потребность в захвате территорий на востоке, особенно Украины, диктовалась тяжелым положением Центральных держав, оказавшихся в блокаде Антанты. Германия голодала. Ей не хватало стратегического сырья. В Австро-Венгрии начались продовольственные беспорядки. Материальные резервы Османской империи были на исходе. Вопрос захвата богатых продовольственных и сырьевых ресурсов на востоке превращался в важнейшую проблему жизнеспособности Центральных держав.
В то же время организовать сопротивление экспансии Германии и ее союзников у России не было физической возможности. Бегство с фронта голодающих солдат приобрело катастрофический характер. Пересекая линию фронта по дороге в Брест, куда Троцкий направился в конце декабря, чтобы возглавить советскую делегацию, он увидел брошенные окопы и пустые траншеи. Для многих исход с фронта был трагичным. Разоруженные с ведома Антанты и по приказу генерала Щербачева солдаты Румынского фронта, «оставшись без оружия, без еды, вынуждены были в жестокий мороз, часто по глубокому снегу, пешком брести в Россию. Многие при этом погибли». Схожие испытания терпели и многие другие солдаты на всем протяжении фронта от Рижского залива до устья Дуная.
На почве углубившегося распада общества в стране росли антипатриотические настроения. Возникало желание установления любой власти, даже, если бы она исходила от чужого государства, лишь бы в стране был восстановлен элементарный порядок. Отмечая рост таких настроений в Петрограде, А.Н. Толстой писал: «Немало было таких, кто со злорадством ждал: пришли бы немцы. Суровые, в зелено-серых шинелях, в стальных шлемах. Ну, высекут кого-нибудь публично на площади, – российскому обывателю даже полезно, если его немного постегать за свинство. И встали бы на перекрестках доброжелательные шуцманы: «Держись права!» Военный губернатор, с золотыми жгутами на плечах, пролетел бы в автомобиле по расчищенному Невскому, и засветились бы окна в булочных, в колбасных и в пивных».
Упадок национальных сил сопротивления германской агрессии мог заставить Советское правительство обратиться к Антанте. Однако враждебность Запада к Советской России усилилась после разглашения Наркоматом иностранных дел тайных договоров Антанты и разоблачения корыстных целей войны, а также после декрета Советского правительства об аннулировании иностранных долгов, от чего особенно пострадали бывшие союзники России.
Кроме того, обращение к странам Антанты неизбежно предполагало возможность их прямого вмешательства в дела России. Уже в декабре 1917 года английская военная миссия в Мурманске стала готовить почву для интервенции на Севере, опираясь на поддержку в местном Совете. Под предлогом помощи в борьбе с германо-австрийской экспансией интервенты Антанты могли легко опрокинуть Советский строй, а Россия могла оказаться разделенной на зоны, оккупированные противоборствующими группировками. Однако отказ от сотрудничества с Западом и подписание мира с Центральным блоком также могли стать поводом для военной интервенции Антанты. 11(24) января 1918 года Ленин не исключал такой возможности: «Заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладеют Владивостоком».
Сохранение Советской власти и независимого существования России во многом зависело от постоянно ухудшавшихся внешних факторов. Руководство страны исходило из возможности продолжения германской экспансии с запада, начала американо-японской интервенции с востока, расчета на постепенную консолидацию сил в стране и надежд на революцию в Германии и Австро-Венгрии. Учитывая возможность наступления Японии и США на Дальнем Востоке, Ленин надеялся на то, что, «пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить социалистическую республику». Этой интервенции можно было бы избежать, не подписывая договора в Бресте. Но неподписание мирного договора привело бы к возобновлению германского наступления.
В январе 1918 года Ленин полагал, что в течение трех-четырех месяцев Советская власть могла бы продержаться, если бы по истечении этого срока в Германии и Австро-Венгрии вспыхнула бы революция. В противном же случае Ленин считал поражение России и крушение Советской власти неизбежными: «Если… германская революция в ближайшие месяцы не наступит, то ход событий, при продолжении войны, будет неизбежно такой, что сильнейшие поражения заставят Россию заключить еще более невыгодный сепаратный мир, причем мир этот будет заключен не социалистическим правительством, а каким-либо другим (например, блоком буржуазной Рады с Черновцами (т. е. правыми эсерами, сторонниками Чернова. – Прим. авт.) или что-либо подобное). Ибо крестьянская армия, невыносимо истомленная войной, после первых же поражений – вероятно, даже не через месяцы, а через недели – свергнет социалистическое рабочее правительство… Такая тактика была бы авантюрой. Так рисковать мы не имеем права».
Задача любого правительства, ответственно относящегося к судьбам России, сводилась к тому, чтобы свести к минимуму потери от неизбежного наступления интервентов и достичь максимума в восстановлении военно-экономического потенциала и патриотического духа в стране. Этим целям противоречила платформа сторонников «революционной войны».
Впоследствии, оформившись во фракцию «левых коммунистов» во главе с Н.И. Бухариным, сторонники «революционной войны» исходили из неизбежности германо-японской оккупации и постепенного подъема партизанского движения по мере роста всенародного возмущения интервентами. Российская партизанская война могла бы способствовать истощению сил в лагере империализма и провоцированию там революционного взрыва, но ценой бесчисленных жертв и невероятного опустошения России.
На «партийном совещании» 8(21) января 1918 года, организованном ЦК, Троцкий стоял перед выбором: революционная война или мир на австро-германских условиях. Он ясно осознавал невозможность «революционной войны». Присоединение к «левым» означало бы принятие на себя ответственности за неизбежное поражение, самое грандиозное в истории России.
Троцкий прекрасно понимал, что единственным реальным выходом для России был мирный договор. Однако он мог догадываться, что многие политические партии, которые не видели иного выхода России из войны, постараются после подписания мира свалить на Советское правительство ответственность за кабальные условия договора и, обвинив его руководителей в пособничестве Германии, свергнуть его. Троцкий не мог не учитывать и того, что его фамилия вошла бы в историю в качестве части названия неравноправного соглашения, подобно договору Брайана – Чаморро 1914 года, навязанного США Никарагуа, или кабальному договору Хея – Бюно-Варилья 1903 года о Панамском канале. Соавтор договора Кюльмана – Троцкого терял какие-либо шансы на лидерство в стране или в мировой революции.
Предлагая этот пост Троцкому, Ленин, вероятно, учитывал широту его международных связей и пропагандистский талант будущего наркома иностранных дел. Между тем вручение руководства внешней политикой человеку, которого Ленин в течение долгого времени оценивал как безответственного и беспринципного интригана, было рискованным предприятием. В результате решения II съезда Советов внешнеполитическая активность России оказалась в руках блестящего оратора и яркого публициста, не имевшего никакого опыта дипломатической работы, склонного подчинять политическую деятельность своим амбициозным планам и относящегося с бесконечным презрением к стране, которую он представлял на международной арене. Это было особенно опасно, так как положение России, во многом зависевшее от внешнеполитической активности ведущих держав двух противоборствующих группировок, требовало высокого профессионализма и ответственного отношения к судьбе страны.
Победа большевиков в Октябре и провозглашение ими выхода из войны целью своей внешней политики создали сложную международную ситуацию, в которой цели Советского правительства, стран Центрального блока и Антанты характеризовались сочетанием непримиримых противоречий и совпадающих интересов:
1. Обескровленная войной Россия и ослабленные экономической блокадой, но еще стремившиеся к достижению победы в войне страны Центрального блока желали подписания мира между собой. Для Антанты сепаратный мир нес угрозу поражения в войне и фактически превращал Советскую Россию в союзника Германии, а стало быть, врага. Срыв переговоров о мире открывал возможности для возобновления сотрудничества Антанты с Россией.
2. И страны Антанты, и страны Центрального блока желали раскола России, ее ослабления и превращения во второсортную страну. Прекращение войны могло бы повести к созданию единого антироссийского фронта стран Запада. Такой блок мог быть создан в ходе европейской капиталистической интеграции, которая пропагандировалась под лозунгом «Соединенные Штаты Европы».
3. С точки зрения революционной идеологии для Советского правительства все империалистические державы Запада были непримиримыми врагами, власть в которых должна быть свергнута в результате восстаний пролетариата.
Все эти противоречивые факторы в разной степени, но отчетливо, проявились на протяжении первых же месяцев после Октября.
Главной целью внешней политики Советского правительства являлся поиск выхода из мировой войны. В своем декрете о мире от 26 октября (8 ноября) 1917 года съезд Советов предложил прекращение огня всем воюющим сторонам. 7 (20) ноября Троцкий обратился к послам союзных с Россией держав с официальным предложением немедленного перемирия на всех фронтах и открытия мирных переговоров.
Вместо ответа военные атташе союзных держав, игнорируя Советское правительство, 10 (23) ноября обратились непосредственно к верховному главнокомандующему российской армии Н.Н. Духонину с предупреждением о недопустимости нарушения Россией союзных договоров. Троцкий заявил протест по поводу этого вмешательства во внутренние дела страны.
Советские предложения получили благоприятный отклик лишь в Германии. Вновь назначенный германский канцлер Гертлинг 14 (27) ноября дал согласие начать мирные переговоры. В тот же день новый верховный главнокомандующий России прапорщик Н.В. Крыленко, сменивший генерала Н.Н. Духонина, растерзанного солдатами, объявил о прекращении огня на всем протяжении фронта. Троцкий вновь предложил странам Антанты присоединиться к мирным переговорам, но и это предложение осталось без ответа.
Троцкий попытался добиться для Советского правительства благоприятного положения, играя на конфронтации воюющих сторон. Однако сыграть на этой конфронтации ему не удалось. Напротив, обе воюющие стороны взяли курс на ослабление России, поощряя центробежные силы внутри нее. Это, в частности, проявилось в том, что и Центральные державы, и Антанта стали одновременно оказывать поддержку Киевской раде в ее борьбе против Советской власти.
Как подчеркивал американский историк Д. Кеннан: «Едва большевики взяли под свой контроль Петроград, как союзники возложили свои надежды на сепаратизм». 23 декабря 1917 года Клемансо, Пишон и Фош от Франции, лорд Мильнер, лорд Роберт Сесиль от Англии заключили тайную конвенцию о разделе сфер действий в России. Согласно конвенции, в английскую зону входили Кавказ и казачьи территории рек Кубани, Дона, во французскую – Бессарабия, Украина, Крым.
Почти одновременно, 18 декабря, в ставке верховного командования германской армии под председательством Вильгельма II состоялось совещание, на котором было решено добиваться присоединения Литвы и Курляндии к Германии с одновременным уходом России из Эстляндии и Лифляндии.
Объясняя задачи, стоявшие перед советской дипломатией в эти дни, Троцкий в своем выступлении в Петроградском Совете заявил: «Под народным давлением правительства Германии и Австрии уже согласились сесть на скамью подсудимых. Вы можете быть уверены в том, что прокурор в лице российской революционной мирной делегации справится с задачей и в свое время произнесет свое громкое обвинение дипломатии всех империалистов». Любитель красного словца, как обычно, сильно искажал истину: атмосфера переговоров ничуть не напоминала открытый суд революционной России над империалистическими преступниками. На мирных переговорах, открывшихся 9 (22) декабря в Брест-Литовске, не удалось даже добиться принятия советского предложения о том, чтобы заседания были публичными.
Тем не менее советская делегация стремилась использовать мирные переговоры для политической пропаганды. Предложив использовать для переговоров принципы декрета о мире, делегация России, которую возглавлял старый знакомый Троцкого по Вене А.А. Иоффе и в состав которой входил Л.Б. Каменев, настаивала на отказе от аннексий и контрибуций и признании права народов на самоопределение. Правда, сочетать два принципа («мир без аннексий» и «право на самоопределение») было нелегко и на это в свое время обратил внимание Троцкий в брошюре «Программа мира». Первый принцип требовал восстановления довоенного статуса. Второй – его изменения.
Уже на третий день брестских переговоров было объявлено, что созданный под контролем немецких оккупантов верховный орган Литвы (Тариба) провозгласил самоопределение Литовского государства. «Самоопределившись», Тариба декларировала «вечную, прочную связь Литвы с Германской империей».
Одновременно германская делегация известила о готовности Украинской Центральной рады подписать с Германией мирный договор, что означало бы распространение «самоопределения» по-германски на богатейший край бывшей Российской империи. Таким образом в первую же неделю переговоров Германия и ее союзники поставили вопрос об отторжении от России территорий от Финского до Таганрогского залива и переходе их под австро-германский протекторат. После обмена предложениями на мирной конференции 15(28) декабря в Бресте был объявлен перерыв.
Советскому правительству не приходилось рассчитывать на справедливый мир. Несмотря на то что Германии и ее союзникам было выгодно как можно быстрее добиться мира на востоке и повернуть свои войска на Западный фронт, каждый день промедления в заключении мира разжигал аппетиты правительств Центральных держав и вел к усилению их территориальных претензий.
Кроме того, потребность в захвате территорий на востоке, особенно Украины, диктовалась тяжелым положением Центральных держав, оказавшихся в блокаде Антанты. Германия голодала. Ей не хватало стратегического сырья. В Австро-Венгрии начались продовольственные беспорядки. Материальные резервы Османской империи были на исходе. Вопрос захвата богатых продовольственных и сырьевых ресурсов на востоке превращался в важнейшую проблему жизнеспособности Центральных держав.
В то же время организовать сопротивление экспансии Германии и ее союзников у России не было физической возможности. Бегство с фронта голодающих солдат приобрело катастрофический характер. Пересекая линию фронта по дороге в Брест, куда Троцкий направился в конце декабря, чтобы возглавить советскую делегацию, он увидел брошенные окопы и пустые траншеи. Для многих исход с фронта был трагичным. Разоруженные с ведома Антанты и по приказу генерала Щербачева солдаты Румынского фронта, «оставшись без оружия, без еды, вынуждены были в жестокий мороз, часто по глубокому снегу, пешком брести в Россию. Многие при этом погибли». Схожие испытания терпели и многие другие солдаты на всем протяжении фронта от Рижского залива до устья Дуная.
На почве углубившегося распада общества в стране росли антипатриотические настроения. Возникало желание установления любой власти, даже, если бы она исходила от чужого государства, лишь бы в стране был восстановлен элементарный порядок. Отмечая рост таких настроений в Петрограде, А.Н. Толстой писал: «Немало было таких, кто со злорадством ждал: пришли бы немцы. Суровые, в зелено-серых шинелях, в стальных шлемах. Ну, высекут кого-нибудь публично на площади, – российскому обывателю даже полезно, если его немного постегать за свинство. И встали бы на перекрестках доброжелательные шуцманы: «Держись права!» Военный губернатор, с золотыми жгутами на плечах, пролетел бы в автомобиле по расчищенному Невскому, и засветились бы окна в булочных, в колбасных и в пивных».
Упадок национальных сил сопротивления германской агрессии мог заставить Советское правительство обратиться к Антанте. Однако враждебность Запада к Советской России усилилась после разглашения Наркоматом иностранных дел тайных договоров Антанты и разоблачения корыстных целей войны, а также после декрета Советского правительства об аннулировании иностранных долгов, от чего особенно пострадали бывшие союзники России.
Кроме того, обращение к странам Антанты неизбежно предполагало возможность их прямого вмешательства в дела России. Уже в декабре 1917 года английская военная миссия в Мурманске стала готовить почву для интервенции на Севере, опираясь на поддержку в местном Совете. Под предлогом помощи в борьбе с германо-австрийской экспансией интервенты Антанты могли легко опрокинуть Советский строй, а Россия могла оказаться разделенной на зоны, оккупированные противоборствующими группировками. Однако отказ от сотрудничества с Западом и подписание мира с Центральным блоком также могли стать поводом для военной интервенции Антанты. 11(24) января 1918 года Ленин не исключал такой возможности: «Заключая мир, мы этим самым развязываем руки японцам и американцам, которые тотчас завладеют Владивостоком».
Сохранение Советской власти и независимого существования России во многом зависело от постоянно ухудшавшихся внешних факторов. Руководство страны исходило из возможности продолжения германской экспансии с запада, начала американо-японской интервенции с востока, расчета на постепенную консолидацию сил в стране и надежд на революцию в Германии и Австро-Венгрии. Учитывая возможность наступления Японии и США на Дальнем Востоке, Ленин надеялся на то, что, «пока они дойдут только до Иркутска, мы сумеем укрепить социалистическую республику». Этой интервенции можно было бы избежать, не подписывая договора в Бресте. Но неподписание мирного договора привело бы к возобновлению германского наступления.
В январе 1918 года Ленин полагал, что в течение трех-четырех месяцев Советская власть могла бы продержаться, если бы по истечении этого срока в Германии и Австро-Венгрии вспыхнула бы революция. В противном же случае Ленин считал поражение России и крушение Советской власти неизбежными: «Если… германская революция в ближайшие месяцы не наступит, то ход событий, при продолжении войны, будет неизбежно такой, что сильнейшие поражения заставят Россию заключить еще более невыгодный сепаратный мир, причем мир этот будет заключен не социалистическим правительством, а каким-либо другим (например, блоком буржуазной Рады с Черновцами (т. е. правыми эсерами, сторонниками Чернова. – Прим. авт.) или что-либо подобное). Ибо крестьянская армия, невыносимо истомленная войной, после первых же поражений – вероятно, даже не через месяцы, а через недели – свергнет социалистическое рабочее правительство… Такая тактика была бы авантюрой. Так рисковать мы не имеем права».
Задача любого правительства, ответственно относящегося к судьбам России, сводилась к тому, чтобы свести к минимуму потери от неизбежного наступления интервентов и достичь максимума в восстановлении военно-экономического потенциала и патриотического духа в стране. Этим целям противоречила платформа сторонников «революционной войны».
Впоследствии, оформившись во фракцию «левых коммунистов» во главе с Н.И. Бухариным, сторонники «революционной войны» исходили из неизбежности германо-японской оккупации и постепенного подъема партизанского движения по мере роста всенародного возмущения интервентами. Российская партизанская война могла бы способствовать истощению сил в лагере империализма и провоцированию там революционного взрыва, но ценой бесчисленных жертв и невероятного опустошения России.
На «партийном совещании» 8(21) января 1918 года, организованном ЦК, Троцкий стоял перед выбором: революционная война или мир на австро-германских условиях. Он ясно осознавал невозможность «революционной войны». Присоединение к «левым» означало бы принятие на себя ответственности за неизбежное поражение, самое грандиозное в истории России.
Троцкий прекрасно понимал, что единственным реальным выходом для России был мирный договор. Однако он мог догадываться, что многие политические партии, которые не видели иного выхода России из войны, постараются после подписания мира свалить на Советское правительство ответственность за кабальные условия договора и, обвинив его руководителей в пособничестве Германии, свергнуть его. Троцкий не мог не учитывать и того, что его фамилия вошла бы в историю в качестве части названия неравноправного соглашения, подобно договору Брайана – Чаморро 1914 года, навязанного США Никарагуа, или кабальному договору Хея – Бюно-Варилья 1903 года о Панамском канале. Соавтор договора Кюльмана – Троцкого терял какие-либо шансы на лидерство в стране или в мировой революции.