Страница:
Император и регентша наблюдали за ходом дел в Англии с большим удивлением. Тирания временщиков разрушала общество. Несовершеннолетний король был марионеткой в руках клики опасных авантюристов, которым скоро, возможно, суждено пожрать самих себя. В письме своему первому министру регентша Фландрии предположила весьма мрачный сценарий, по которому в ближайшем будущем могут начать развиваться события. Люди, распоряжающиеся сейчас в Англии, далеко не глупы. Прекрасно сознавая, что их власть закончится в первый же день после достижения королем совершеннолетия, они могут пойти на убийство Эдуарда и Марии. «Странные дела мы наблюдаем в Англии, — замечала она, — и очень пагубные». С учетом сложившейся ситуации «многие склонны считать, что английское королевство можно и нужно завоевать, особенно теперь, когда оно подвержено разброду и нищете». По ее мнению, миссию «по освобождению короля из рук предателей» мог бы возглавить один из троих: либо эрцгерцог Фердинанд, либо давнишний соискатель руки Марии дон Луис Португальский, либо герцог Голь-штейн. Последний мог рассчитывать на помощь своего брата, короля Дании, «поскольку Дания имеет опыт войны с Англией, и довольно успешный — ей удавалось многие годы удерживать под своим контролем обширные английские территории».
Регентша все рассчитала неплохо, но, как это нередко случалось в истории, судьба распорядилась иначе. Здоровье Эдуарда начало резко ухудшаться. Он утратил живость, сильно похудел и постоянно испытывал недомогание. Летом 1551 года он был «худ и слаб», а на следующую весну слег в постель с корью и оспой. Причем выздоравливал очень медленно. В июле и августе он еще смог куда-то выехать, но «выглядел очень болезненным и вызывал в людях жалость». Когда осенью 1552 года Эдуарда увидел лекарь и ясновидец из Милана Джирола-мо Кардано, он нашел его довольно одаренным юношей, но без будущего. «На лице короля, — писал Кардано, — лежит печать ранней смерти. Его жизненные силы на исходе».
В первые месяцы 1553 года у Эдуарда обнаружились симптомы прогрессирующей стадии туберкулеза. Его мучил «жестокий, напряженный кашель», который с каждым днем становился все сильнее. Одновременно «слабость и упадок» духа лишали короля последних запасов жизненных сил. В феврале во время пребывания Марии во дворце до нее дошли слухи, что болезнь брата усугубляется с помощью «медленно действующего яда». В его апартаменты ее допустили только через три дня. Неделю спустя кашель и другие симптомы обострились настолько, что лекари, решив снять с себя ответственность, предупредили членов Совета о скорой кончине Эдуарда. «Если последует еще какое-нибудь серьезное недомогание, наш король не выживет».
Значит, получалось так, что если Эдуарда не спасет некое чудо, то в ближайшем будущем английской королевой станет Мария. Верила ли сама Мария в такую возможность, сказать трудно. Одно время она размышляла над этим и пришла к заключению, что если Эдуард умрет, то ее умертвят раньше, чем народ успеет подняться на защиту. Вполне вероятно, что она в тот момент либо не знала, что болезнь Эдуарда достигла критической стадии, либо должна была пребывать в сильном страхе за свою безопасность. Последние месяцы жизни Эдуарда Мария провела вдали от двора, и ей было известно, что он серьезно болен, но, возможно, до самого последнего момента она не осознавала, что брат болен смертельно.
Разумеется, начиная с весны 1552 года, то есть когда Эдуард серьезно заболел, Дадли и Совету не давала покоя перспектива восхождения Марии на престол. В этом случае их не ожидало ничего хорошего, если учесть, что, став королевой, Мария, во-первых, наверняка ниспровергнет все протестантские религиозные установления и вернет Англию под юрисдикцию папы, а во-вторых, начнет мстить советникам за все. Она припомнит им, как они с ней обращались, как настраивали против нее брата, как незаконно обогащались. Иными словами, страну в ближайшем будущем ждут колоссальные политические потрясения, а всем тем, кто правил страной последние шесть лет, надо готовиться занять темницы в Тауэре.
Но до поры до времени советники не предпринимали никаких шагов, и только на исходе весны 1553 года амбициозному Нортумберленду удалось использовать твердое противостояние Эдуарда католицизму и склонить его к принятию мер, не допускающих восхождения Марии на престол.
В середине мая, когда умирающий король лежал в Гринвиче, весь покрытый язвами, харкая кровью, с сознанием, помраченным температурой, которая в последние дни не спадала, ему подсунули документ, изменяющий права наследования престола, установленные завещанием его отца. Этот «Порядок наследования» оставлял за бортом Марию и Елизавету и утверждал наследников престола следующим образом: первыми шли наследники мужского пола от кузины Эдуарда, Франсес Брэндон, затем наследники мужского пола по очереди: от ее трех дочерей, Джейн, Екатерины и Марии Грей, — и, наконец, наследники мужского пола от Маргарет Клиффорд, принадлежащей к семье Грей внучке Чарльза Брэндона и Марии Тюдор.
В том, что Эдуард изменил закон о наследовании, не было ничего необычного — его отец изменял его по своей прихоти несколько раз, а тут все-таки были замешаны вопросы религии. Под руководством Дадли Эдуард стал таким непримиримым противником старой веры, что не мог даже представить себе сестру-католичку на английском престоле. Вот почему он исключил Марию, несмотря на всю свою любовь к ней. Елизавету же ему пришлось исключить из-за того, что она женщина. Дело в том, что все наследники Генриха VIII, кроме Эдуарда, были женщины. У самого Эдуарда, как известно, сына не было, и он решил все же не передавать корону женщипам, а назвать своими наследниками исключительно муж-чип. Его сестра-протестантка Елизавета была незамужней, поэтому Эдуард назначил наследниками сыновей других родственниц. Правда, здесь было одно маленькое затруднение: ни у одной из пяти женщин, названных в «Порядке наследования», не было сыновей.
Здесь возможны два варианта. Первый: Эдуард придумал это сам, а Дадли, герцог Нортумберленд, стремясь удержаться у власти, ухватился за эту идею. И второй: весь этот «Порядок» от начала до конца составлен самим Нортумберлендом. Последнее более вероятно, потому что еще до подписания документа Эдуардом герцог в конце мая объявил о женитьбе своего сына Гилфорда Дадли на Джейн Грей, старшей дочери Генри Грея, герцога Суффолка. Джейн Грей шла в списке Эдуарда второй, но от ее матери, стоявшей в этом списке первой, вряд ли можно было ожидать в ее возрасте еще детей. Таким образом, если все пойдет хорошо, сын Джейн Грей и Гилфорда Дадли станет следующим правителем Англии, а его дедушка, герцог Нортумберленд, посредством этого брака окажется в родстве с королевской семьей. В то же самое время были организованы еще три брака, с помощью которых Нортумберленд надеялся сильнее укрепить свои позиции. Старший сын Херберта должен был жениться на сестре Джейн Грей, Екатерине, а третья дочь Грея была помолвлена с лордом Греем, человеком, который прежде в союзе с герцогом не состоял, а также не был и в родстве с семьей невесты. Наконец, дочь Дадли, Екатерина, должна была выйти замуж за сына графа Хантингдона — еще одного влиятельного человека, который до сих пор в числе сторонников герцога не был.
Джейн Грей обвенчалась с Гилфордом Дадли 21 мая, до обнародования изменения порядка наследования престола. Дадли приложил все усилия, чтобы усыпить подозрения Марии. Совершенно неожиданно он стал с ней чрезвычайно любезен, лично сообщал о состоянии Эдуарда, правда, старательно избегая деталей. Затем вдруг послал ей «полный герб принцессы Англии, который она имела при жизни отца», хотя сам же не так давно в разговоре со Схейве настаивал, что титул «принцесса Англии» Марии не принадлежит и она не имеет права на него претендовать. Вне всяких сомнений, Дадли готовился, и очень основательно. Он вовремя и выгодно женил своего сына, держал под рукой значительные денежные суммы и запасы продовольствия, наконец, разослал своим наиболее доверенным сторонникам во многих укрепленных замках и крепостях послания, в которых призывал проявлять бдительность на случай мятежа. Король медленно умирал, а значит, не за горами возможная борьба за престол, и Дадли хотел выйти из этой борьбы победителем.
В конце мая выяснилось, что борьба эта начнется раньше, чем герцог ожидал. Лекари сообщили, что король до осени ие дотянет. Но за это время Джейн сына завести никак не успевает, и, таким образом, все останется как есть. То есть Эдуард умрет, ие оставив наследника, а значит, быть смятению и гражданской войне. По-видимому, как раз в это время Дадли и внес незначительное изменение в «Порядок наследования» Эдуарда. Он вставил туда всего два слова, и эта строчка теперь читалась как «леди Джейн и ее наследники мужского пола». Значит, преемницей Эдуарда становится Джейн Грей, и она будет править до тех пор, пока не родит сына.
Эта исправленная версия «Порядка наследования» в июне была официально утверждена Советом. Возражали немногие, основная же масса советников была занята подготовкой к грядущим волнениям. Они понимали, что, как только будет объявлено о лишении Марии прав наследования престола, народных протестов не миновать. «Все советники, вплоть до последнего секретаря, покупали доспехи и оружие», — сообщал в июне Схей-ве. За всеми этими хлопотами забыли умирающего короля.
В июне Эдуард уже не мог двигаться, и ему давали одни болеутоляющие снадобья. Он часто впадал в беспамятство, а приходя в себя, сплевывал багрово-черную мокроту, от которой исходило невыносимое зловоние. Его пищеварительная система почти не работала, волосы и ногти повыпадали, и «вся его личность была покрыта струпьями». В последние дни, когда лекари сдались, откуда-то появилась знахарка, взявшаяся его вылечить, «если ей предоставят полную свободу действий». Она дала ему принять что-то мерзкое, отчего его сморщенное тело начало раздуваться, как воздушный шар. Ноги невероятно отекли, а все «жизненные органы оказались смертельно засоренными». Постепенно пульс начал слабеть, кожа изменила цвет. Говорить он уже не мог, только еле дышал. Агония продолжалась несколько дней, а 6 июня Эдуард умер, оставив разрешение проблемы наследования престола на Бога и Дадли.
ЧАСТЬ 4
ГЛАВА 29
За два дня до смерти Эдуарда, 4 июля, Мария и Елизавета одновременно получили приглашения к постели умирающего брата. Елизавета никак не отреагировала, а Мария, жившая в Хапсдоне, то есть в двадцати милях от королевского дворца, медленно двинулась по направлению к столице, чтобы по крайней мере создать впечатление, что намеревается выполнить повеление Совета и явиться в Гринвич. Хорошо, что она не успела приблизиться к нему на достаточно небезопасное расстояние, потому что ее вовремя предупредили, что двигаться следует как раз в противоположном направлении. Она решила добраться до Фрамлиигэ-ма в графстве Суффолк, где «можно было надеяться на друзей». Схейве не сомневался, что Дадли специально заманивает ее в Гринвич. «Ехать туда опасно, потому что, как только король Умрет, они сразу же попытаются захватить принцессу», — писал он в Брюссель своему господину. 4 июля Схейве услышал об официальном провозглашении Джейн наследницей Престола. Знала ли об этом Мария, нам неизвестно.
Пока же она двигалась в Гринвич и вечером 6 июля, в день смерти Эдуарда, достигла Ходсдона, намереваясь провести здесь ночь. Прежде чем все ее люди успели заснуть, прибыл гонец с сообщением о смерти короля. В этой же депеше говорилось, что ее заманивают в ловушку. Мария покинула Ходсдон сразу же, не дожидаясь рассвета, остановившись, только чтобы написать сообщение посланникам императора в Лондоне, что она на пути к Кенинхоллу. Не так давно, когда стало известно, что дни Эдуарда сочтены, император прислал в Англию трех специальных представителей с официальной миссией — выяснить состояние здоровья короля. На самом деле они должны были проследить за передачей власти, которой, по предположениям императора, предстояло произойти. Посланников звали Жак де Марии, Жан де Монморанси и Симой Ренар, последнему суждено было сыграть значительную роль в становлении Марии как королевы в первые годы ее правления. Этой же ночью Мария пустилась в путь лишь с двумя фрейлинами и шестью джентльменами, и единственная ее надежда была на этих трех посланников императора. В депеше, предупреждающей принцессу об опасности, было сказано, что Дадли послал своего сына Роберта с эскортом из трехсот гвардейцев арестовать ее в Хансдоне, возможно, поэтому она взяла с собой так мало людей, когда быстро двигалась по Ньюмаркетской дороге, ведущей в Ярмут, к морю.
Вскоре Дадли стало известно, что встречаться с умирающим братом Мария не собирается, а вместо этого «отбыла по направлению к Норфолку и Суффолку, то есть на побережье, как раз напротив Фландрии, а значит, имеет намерение вовлечь королевство в войну, призвав иностранцев защитить ее право на корону». Тут же возникли слухи, что она сбежала во Фландрию, и герцог, боясь вторжения армии Карла V, привел свой флот в состояние готовности. Он послал семь тяжелых военных кораблей патрулировать побережье Норфолка и следить за появлением флота из Фландрии, а в случае если слухи окажутся неверными, помешать бегству Марии.
Возникла напряженная ситуация. После смерти Эдуарда прошло уже почти сорок восемь часов, но никаких официальных объявлений ни о его смерти, ни о вступлении на престол Джейн не было. Когда 8 июля посланники императора попросили встречи с королем, им было сказано, что тот не может их принять по причине недомогания, однако усилившаяся военная активность в Лондоне свидетельствовала, что, кроме бегства Марии к морю, в государстве произошло еще что-то важное. Представители императора уже точно знали, что Эдуард умер, — Ренару удалось выяснить это днем раньше, и они с большим интересом наблюдали за приготовлениями Нортумберленда и его сообщников к войне. Тауэр, в котором хранились основные запасы доспехов и другого военного снаряжения королевства, был поставлен под усиленную охрану. Адмирал, лорд Клинтон, назначенный командовать гарнизоном Тауэра, приказал затащить на Белую башню и держать в состоянии готовности все большие пушки. В тюрьме трем самым именитым узникам — престарелому герцогу Норфолку, бывшему Винчестерскому епископу Гардинеру и сыну злополучного маркиза Эксетера, Эдварду Кортни, который в заключении достиг совершеннолетия, — было приказано готовиться к смерти.
10 июля, в конце дня, королева Джейн прибыла в Тауэр и в соответствии с обычаем расположилась там в ожидании коронации. Церемония была проведена поспешно, без всякой торжественности и при небольшом количестве, присутствующих. Затем герольды и трубачи прошли по городу, объявляя Джейн королевой и утверждая, что Мария, «рожденная незаконно» и к тому же последовательница папы, не имеет права на престол. Люди сокрушенно молчали. «Никто не обнаружил ни малейшего признака радости, — заметили посланники императора, — и никто не кричал „Да здравствует королева!“, кроме герольда и немногих сопровождающих его лучников». Некоторые в толпе что-то недовольно бормотали, но открыто протестовать решались не многие. Молодой трактирщик Джилберт Пот был арестован «за то, что называл Марию королевой, как будто она имеет право на этот титул». На следующее утро его торжественно выставили к позорному столбу и отсекли оба уха.
Недавно вышедшая замуж шестнадцатилетняя девушка, которую фактически против воли возвели на престол, бледная и несчастная, в смятении узнала, что обязана сделать королем своего супруга, Гилфорда Дадли. «Я послала за графами Арунделом и Пембруком, — писала она позднее Марии, — и сказала, что если корона принадлежит мне, то в моей власти пожаловать супругу титул герцога, но никак уж не короля». Джейн была умница, но окружающие относились к ней, как к жалкому ничтожеству. Услышав, что она отказалась передать мужу корону, свекровь пришла в бешенство и «приказала сыну не делить больше с ней постель». Сложись все иначе, возможно, Джейн стала бы неплохой правительницей, но только не при Дадли. А без него ей сейчас никак нельзя было обойтись, потому что именно Дадли был в состоянии держать в страхе недовольное население и руководить Советом. Для него молодая королева была всего лишь прикрытием, он этого даже не скрывал. Но возникли два непредвиденных обстоятельства, на которые Дадли не рассчитывал. Первое — что Мария избежит ареста и сможет собрать свою армию, и второе — что для того, чтобы противостоять ей, он должен будет покинуть Лондон.
Вечером того дня, когда Джейн была объявлена королевой, советникам пришло письмо из Кенинхолла. Оно было от Марии, и в нем содержалось официальное заявление о ее правах на престол. Наличие письма свидетельствовало, что, во-первых, она избежала встречи с Робертом Дадли и его гвардейцами, а во-вторых, что она намеревается оказать сопротивление узурпаторше Джейн. Советников письмо Марии «поразило и обеспокоило», но следующий день принес им гораздо более тревожные новости. Из Норфолка сообщали, что большое количество высших аристократов и дворян, граф Бани, граф Суссекс, сэр Томас Уортоп, сэр Джои Морди, сэр Генри Бедингфилд — либо уже в Кенинхолле, либо по пути туда, а кроме всего прочего, Мария собрала под своими знаменами «неисчислимое множество простых людей». Это уже вело к мятежу, который следовало подавить в самом зародыше. А как же иначе? Джейн официально провозглашена королевой Англии, и если Мария с этим не согласна и собирается бороться, значит, затевается мятеж. Теперь важно было решить, кого послать на его подавление. Например, отца Джейн, Генри Грея, герцога Суффолка. Но, услышав об этом, королева ударилась в слезы — отец должен оставаться при ней в Тауэре. В таком случае — Дадли, самого авторитетного военачальника. Советники напомнили герцогу, что четыре года назад он одержал убедительную победу в том же самом регионе, где теперь Мария имеет поддержку. Ему сказали, что битва у Кенинхолла может стать еще одним славным триумфом, не менее значительным, чем кровавая бойня при Дас-синдейле. Выбора не было, и Дадли согласился (правда, неохотно) возглавить поход.
В ночь на 12 июля по улицам Лондона медленно двинулись тяжелые повозки, груженные большими и малыми пушками, луками, дротиками, мавританскими копьями, стрелами, ядрами и порохом. Они направлялись к Тауэру, где собиралась армия Дадли. Днем на Тотхилл-Филдс был устроен сборный пункт. Здесь формировалась «великая армия для похода на Кембридж», где, как было сказано, герцог собирался «нанести удар по леди Марии… и истребить Ее Светлость». Все согласившиеся присоединиться к войску (оплата составляла десять пенсов в день) были построены во дворе замка и разбиты на группы. Армия для похода на север была готова. Два дня спустя Дадли вышел из Лондона. На душе у него скребли кошки. Герцогу очень не нравилось, что он покидает столицу, оставляя на Суффолка выполнение двух труднейших задач — руководить Советом и поддерживать в городе порядок.
С Дадли шли три тысячи всадников и пеших воинов, у него было тридцать пушек, взятых из Тауэра, и огромное количество повозок с амуницией. Он контролировал столицу, правительство, казну и королеву. В стране не было военачальника, который превосходил бы его по опыту и умению. У него были все преимущества. Посланники императора считали, что у Марии очень мало шансов победить такого мощного противника. «В самом деле, как может женщина, даже если королевский титул принадлежит ей по праву, — писали они Карлу V, — практически в одиночку одержать победу над такой силой».
Но Ренар и его коллеги не учли одного важного обстоятельства: сила на стороне того, кого любит народ. Дадли ненавидели, Марию обожали. Неизвестно откуда за спиной юного Эдуарда возникла эта темная личность, граф Уорик, который быстро сделался герцогом Нортумберлендом. Теперь он свекор фальшивой королевы, которую народ не принял. Для простых людей (и не только для них) Джон Дадли был «тираном» и «медведем из Уорика». Многие подозревали, что он отравил короля, чтобы захватить корону для своей семьи. «Герцогу трудно, — замечали посланники императора в депешах, написанных в тот период, когда армия Дадли встала лагерем в Кембридже, — потому что он не осмеливается никому доверять и по той же причине не дает ни малейших оснований для каких-либо симпатий к себе». Мария же, наоборот, в полной мере пользовалась всенародной любовью.
Некоторые воевали за нее, потому что ненавидели «мерзкого драного медведя» Дадли, но большинство присоединились к армии Марии, потому что для них она всегда оставалась английской принцессой и только сейчас появилась первая возможность встать па защиту ее прав.
Примерно в то время, когда Дадли покидал Лондон, Мария со своими сторонниками укрепилась во Фрамлингэме, графство Суффолк. Этот неприступный замок, прежде принадлежащий престарелому герцогу Норфолку, не так давно перешел во владение Марии. Его окружали двепадцатимет-ровые стены толщиной больше трех метров, увенчанные тринадцатью массивными башнями, самая высокая из которых обеспечивала хороший обзор местности, включая и море. Сюда начали стекаться десятки дворян со своими людьми, а крестьяне Норфолка и Суффолка прибывали тысячами. Армия Марии росла не по дням, а по часам и к 19 июля уже насчитывала двадцать тысяч человек плюс множество пушек и снаряжения. Тот, кто не мог принять участие в сражении лично, посылал деньги, наемников или повозки, полные хлеба, пива и свежего мяса. И что самое главное, города юго-запада один за другим объявили Марию королевой. Самый большой из них, Норидж, сделал это еще до 12 июля.
Правда, в некоторых местах это происходило примерно так: в город въезжали вооруженные группы из Фрамлингэма, собирали народ, провозглашали Марию королевой, а затем отправлялись дальше, оставляя «горожан в страхе и тревоге ждать наказания от гвардейцев, присланных Советом». В самом Фрамлингэме царило полное единодушие. Большим событием явился въезд Марии в лагерь верхом на коне. Она собиралась обсудить план предстоящего сражения с армией Дадли и «вдохновить своих людей». Ее появление было встречено восторженными «криками и восклицаниями». Воины начали бросать в воздух шлемы и открыли беспорядочную стрельбу из пушек, выкрикивая: «Да здравствует наша славная королева Мария!», «Смерть предателям!» От сильного грохота конь Марии взволновался настолько, что ей пришлось спешиться. Она прошла весь лагерь, длиной в милю, пешком, сопровождаемая пэрами и дамами, «благодаря воинов за их добрую волю».
Воинов Мария, конечно, воодушевила, однако на душе у нее было тревожно. При каждой возможности общения с послаиниками императора мятежная принцесса искала у них поддержки, умоляя помочь любыми средствами.
«Над моей головой нависла погибель, — говорила принцесса, — и только вы и император можете помочь».
Мария бы определенно воспрянула духом, будь ей известно о смятении, которое царило в лагере Дадли. Герцогу пришлось остановиться в Кембридже. Дальше на север он двигаться опасался, потому что в Лондоне нарастал бунт. И самое главное, он не доверял никому — ни своему войску, ни командирам, ни местному населению, которое «глухо негодовало» и было готово, как только он двинется дальше, провозгласить Марию королевой. У него начались разногласия с самыми видными сторонниками, а когда герцог сцепился с лордом Греем, спор был настолько яростным, что чуть не перерос в стычку. В результате Грей покинул лагерь Дадли и присоединился к Марии, вскоре его примеру последовали и многие другие видные аристократы. Численность армии Дадли катастрофически уменьшалась. Сейчас ни о каком нападении на лагерь Марии речи не шло. Он был только способен оборонять Кембридж и посылать небольшие группы, которые рекрутировали крестьян и сжигали дома тех, кто поддерживал Марию. Пытаясь спасти положение, герцог решился на отчаянный шаг — попросил помощи у Франции. В обмен па военную помощь он через своего родственника сэра Генри Дадли предложил Генриху II очень ценные для Англии территории на континенте, города Кале и Гиен. Совет обещал прислать подкрепление, но его все не было, а лагерь Марии, по слухам, с каждым днем разрастался все больше и больше. Так что три тысячи отборных французских воинов из Булони могли склонить чашу весов в пользу Дадли.
Регентша все рассчитала неплохо, но, как это нередко случалось в истории, судьба распорядилась иначе. Здоровье Эдуарда начало резко ухудшаться. Он утратил живость, сильно похудел и постоянно испытывал недомогание. Летом 1551 года он был «худ и слаб», а на следующую весну слег в постель с корью и оспой. Причем выздоравливал очень медленно. В июле и августе он еще смог куда-то выехать, но «выглядел очень болезненным и вызывал в людях жалость». Когда осенью 1552 года Эдуарда увидел лекарь и ясновидец из Милана Джирола-мо Кардано, он нашел его довольно одаренным юношей, но без будущего. «На лице короля, — писал Кардано, — лежит печать ранней смерти. Его жизненные силы на исходе».
В первые месяцы 1553 года у Эдуарда обнаружились симптомы прогрессирующей стадии туберкулеза. Его мучил «жестокий, напряженный кашель», который с каждым днем становился все сильнее. Одновременно «слабость и упадок» духа лишали короля последних запасов жизненных сил. В феврале во время пребывания Марии во дворце до нее дошли слухи, что болезнь брата усугубляется с помощью «медленно действующего яда». В его апартаменты ее допустили только через три дня. Неделю спустя кашель и другие симптомы обострились настолько, что лекари, решив снять с себя ответственность, предупредили членов Совета о скорой кончине Эдуарда. «Если последует еще какое-нибудь серьезное недомогание, наш король не выживет».
Значит, получалось так, что если Эдуарда не спасет некое чудо, то в ближайшем будущем английской королевой станет Мария. Верила ли сама Мария в такую возможность, сказать трудно. Одно время она размышляла над этим и пришла к заключению, что если Эдуард умрет, то ее умертвят раньше, чем народ успеет подняться на защиту. Вполне вероятно, что она в тот момент либо не знала, что болезнь Эдуарда достигла критической стадии, либо должна была пребывать в сильном страхе за свою безопасность. Последние месяцы жизни Эдуарда Мария провела вдали от двора, и ей было известно, что он серьезно болен, но, возможно, до самого последнего момента она не осознавала, что брат болен смертельно.
Разумеется, начиная с весны 1552 года, то есть когда Эдуард серьезно заболел, Дадли и Совету не давала покоя перспектива восхождения Марии на престол. В этом случае их не ожидало ничего хорошего, если учесть, что, став королевой, Мария, во-первых, наверняка ниспровергнет все протестантские религиозные установления и вернет Англию под юрисдикцию папы, а во-вторых, начнет мстить советникам за все. Она припомнит им, как они с ней обращались, как настраивали против нее брата, как незаконно обогащались. Иными словами, страну в ближайшем будущем ждут колоссальные политические потрясения, а всем тем, кто правил страной последние шесть лет, надо готовиться занять темницы в Тауэре.
Но до поры до времени советники не предпринимали никаких шагов, и только на исходе весны 1553 года амбициозному Нортумберленду удалось использовать твердое противостояние Эдуарда католицизму и склонить его к принятию мер, не допускающих восхождения Марии на престол.
В середине мая, когда умирающий король лежал в Гринвиче, весь покрытый язвами, харкая кровью, с сознанием, помраченным температурой, которая в последние дни не спадала, ему подсунули документ, изменяющий права наследования престола, установленные завещанием его отца. Этот «Порядок наследования» оставлял за бортом Марию и Елизавету и утверждал наследников престола следующим образом: первыми шли наследники мужского пола от кузины Эдуарда, Франсес Брэндон, затем наследники мужского пола по очереди: от ее трех дочерей, Джейн, Екатерины и Марии Грей, — и, наконец, наследники мужского пола от Маргарет Клиффорд, принадлежащей к семье Грей внучке Чарльза Брэндона и Марии Тюдор.
В том, что Эдуард изменил закон о наследовании, не было ничего необычного — его отец изменял его по своей прихоти несколько раз, а тут все-таки были замешаны вопросы религии. Под руководством Дадли Эдуард стал таким непримиримым противником старой веры, что не мог даже представить себе сестру-католичку на английском престоле. Вот почему он исключил Марию, несмотря на всю свою любовь к ней. Елизавету же ему пришлось исключить из-за того, что она женщина. Дело в том, что все наследники Генриха VIII, кроме Эдуарда, были женщины. У самого Эдуарда, как известно, сына не было, и он решил все же не передавать корону женщипам, а назвать своими наследниками исключительно муж-чип. Его сестра-протестантка Елизавета была незамужней, поэтому Эдуард назначил наследниками сыновей других родственниц. Правда, здесь было одно маленькое затруднение: ни у одной из пяти женщин, названных в «Порядке наследования», не было сыновей.
Здесь возможны два варианта. Первый: Эдуард придумал это сам, а Дадли, герцог Нортумберленд, стремясь удержаться у власти, ухватился за эту идею. И второй: весь этот «Порядок» от начала до конца составлен самим Нортумберлендом. Последнее более вероятно, потому что еще до подписания документа Эдуардом герцог в конце мая объявил о женитьбе своего сына Гилфорда Дадли на Джейн Грей, старшей дочери Генри Грея, герцога Суффолка. Джейн Грей шла в списке Эдуарда второй, но от ее матери, стоявшей в этом списке первой, вряд ли можно было ожидать в ее возрасте еще детей. Таким образом, если все пойдет хорошо, сын Джейн Грей и Гилфорда Дадли станет следующим правителем Англии, а его дедушка, герцог Нортумберленд, посредством этого брака окажется в родстве с королевской семьей. В то же самое время были организованы еще три брака, с помощью которых Нортумберленд надеялся сильнее укрепить свои позиции. Старший сын Херберта должен был жениться на сестре Джейн Грей, Екатерине, а третья дочь Грея была помолвлена с лордом Греем, человеком, который прежде в союзе с герцогом не состоял, а также не был и в родстве с семьей невесты. Наконец, дочь Дадли, Екатерина, должна была выйти замуж за сына графа Хантингдона — еще одного влиятельного человека, который до сих пор в числе сторонников герцога не был.
Джейн Грей обвенчалась с Гилфордом Дадли 21 мая, до обнародования изменения порядка наследования престола. Дадли приложил все усилия, чтобы усыпить подозрения Марии. Совершенно неожиданно он стал с ней чрезвычайно любезен, лично сообщал о состоянии Эдуарда, правда, старательно избегая деталей. Затем вдруг послал ей «полный герб принцессы Англии, который она имела при жизни отца», хотя сам же не так давно в разговоре со Схейве настаивал, что титул «принцесса Англии» Марии не принадлежит и она не имеет права на него претендовать. Вне всяких сомнений, Дадли готовился, и очень основательно. Он вовремя и выгодно женил своего сына, держал под рукой значительные денежные суммы и запасы продовольствия, наконец, разослал своим наиболее доверенным сторонникам во многих укрепленных замках и крепостях послания, в которых призывал проявлять бдительность на случай мятежа. Король медленно умирал, а значит, не за горами возможная борьба за престол, и Дадли хотел выйти из этой борьбы победителем.
В конце мая выяснилось, что борьба эта начнется раньше, чем герцог ожидал. Лекари сообщили, что король до осени ие дотянет. Но за это время Джейн сына завести никак не успевает, и, таким образом, все останется как есть. То есть Эдуард умрет, ие оставив наследника, а значит, быть смятению и гражданской войне. По-видимому, как раз в это время Дадли и внес незначительное изменение в «Порядок наследования» Эдуарда. Он вставил туда всего два слова, и эта строчка теперь читалась как «леди Джейн и ее наследники мужского пола». Значит, преемницей Эдуарда становится Джейн Грей, и она будет править до тех пор, пока не родит сына.
Эта исправленная версия «Порядка наследования» в июне была официально утверждена Советом. Возражали немногие, основная же масса советников была занята подготовкой к грядущим волнениям. Они понимали, что, как только будет объявлено о лишении Марии прав наследования престола, народных протестов не миновать. «Все советники, вплоть до последнего секретаря, покупали доспехи и оружие», — сообщал в июне Схей-ве. За всеми этими хлопотами забыли умирающего короля.
В июне Эдуард уже не мог двигаться, и ему давали одни болеутоляющие снадобья. Он часто впадал в беспамятство, а приходя в себя, сплевывал багрово-черную мокроту, от которой исходило невыносимое зловоние. Его пищеварительная система почти не работала, волосы и ногти повыпадали, и «вся его личность была покрыта струпьями». В последние дни, когда лекари сдались, откуда-то появилась знахарка, взявшаяся его вылечить, «если ей предоставят полную свободу действий». Она дала ему принять что-то мерзкое, отчего его сморщенное тело начало раздуваться, как воздушный шар. Ноги невероятно отекли, а все «жизненные органы оказались смертельно засоренными». Постепенно пульс начал слабеть, кожа изменила цвет. Говорить он уже не мог, только еле дышал. Агония продолжалась несколько дней, а 6 июня Эдуард умер, оставив разрешение проблемы наследования престола на Бога и Дадли.
ЧАСТЬ 4
КОРОЛЕВА
ГЛАВА 29
Так шли они по всей стране, шли в пламени войны,
Своею силою кичась, могучи и страшны.
Так силы множили свои предательства сыны,
Казалось, что спасенья нет, что победят они.
Казалось — страшно повторить! — что им поможет Бог,
Но справедливый наш Господь нам, не врагам помог.
Честь с благочестием на трон Марию возвели —
Пошли же славу ей, Господь, и дни ее продли!
За два дня до смерти Эдуарда, 4 июля, Мария и Елизавета одновременно получили приглашения к постели умирающего брата. Елизавета никак не отреагировала, а Мария, жившая в Хапсдоне, то есть в двадцати милях от королевского дворца, медленно двинулась по направлению к столице, чтобы по крайней мере создать впечатление, что намеревается выполнить повеление Совета и явиться в Гринвич. Хорошо, что она не успела приблизиться к нему на достаточно небезопасное расстояние, потому что ее вовремя предупредили, что двигаться следует как раз в противоположном направлении. Она решила добраться до Фрамлиигэ-ма в графстве Суффолк, где «можно было надеяться на друзей». Схейве не сомневался, что Дадли специально заманивает ее в Гринвич. «Ехать туда опасно, потому что, как только король Умрет, они сразу же попытаются захватить принцессу», — писал он в Брюссель своему господину. 4 июля Схейве услышал об официальном провозглашении Джейн наследницей Престола. Знала ли об этом Мария, нам неизвестно.
Пока же она двигалась в Гринвич и вечером 6 июля, в день смерти Эдуарда, достигла Ходсдона, намереваясь провести здесь ночь. Прежде чем все ее люди успели заснуть, прибыл гонец с сообщением о смерти короля. В этой же депеше говорилось, что ее заманивают в ловушку. Мария покинула Ходсдон сразу же, не дожидаясь рассвета, остановившись, только чтобы написать сообщение посланникам императора в Лондоне, что она на пути к Кенинхоллу. Не так давно, когда стало известно, что дни Эдуарда сочтены, император прислал в Англию трех специальных представителей с официальной миссией — выяснить состояние здоровья короля. На самом деле они должны были проследить за передачей власти, которой, по предположениям императора, предстояло произойти. Посланников звали Жак де Марии, Жан де Монморанси и Симой Ренар, последнему суждено было сыграть значительную роль в становлении Марии как королевы в первые годы ее правления. Этой же ночью Мария пустилась в путь лишь с двумя фрейлинами и шестью джентльменами, и единственная ее надежда была на этих трех посланников императора. В депеше, предупреждающей принцессу об опасности, было сказано, что Дадли послал своего сына Роберта с эскортом из трехсот гвардейцев арестовать ее в Хансдоне, возможно, поэтому она взяла с собой так мало людей, когда быстро двигалась по Ньюмаркетской дороге, ведущей в Ярмут, к морю.
Вскоре Дадли стало известно, что встречаться с умирающим братом Мария не собирается, а вместо этого «отбыла по направлению к Норфолку и Суффолку, то есть на побережье, как раз напротив Фландрии, а значит, имеет намерение вовлечь королевство в войну, призвав иностранцев защитить ее право на корону». Тут же возникли слухи, что она сбежала во Фландрию, и герцог, боясь вторжения армии Карла V, привел свой флот в состояние готовности. Он послал семь тяжелых военных кораблей патрулировать побережье Норфолка и следить за появлением флота из Фландрии, а в случае если слухи окажутся неверными, помешать бегству Марии.
Возникла напряженная ситуация. После смерти Эдуарда прошло уже почти сорок восемь часов, но никаких официальных объявлений ни о его смерти, ни о вступлении на престол Джейн не было. Когда 8 июля посланники императора попросили встречи с королем, им было сказано, что тот не может их принять по причине недомогания, однако усилившаяся военная активность в Лондоне свидетельствовала, что, кроме бегства Марии к морю, в государстве произошло еще что-то важное. Представители императора уже точно знали, что Эдуард умер, — Ренару удалось выяснить это днем раньше, и они с большим интересом наблюдали за приготовлениями Нортумберленда и его сообщников к войне. Тауэр, в котором хранились основные запасы доспехов и другого военного снаряжения королевства, был поставлен под усиленную охрану. Адмирал, лорд Клинтон, назначенный командовать гарнизоном Тауэра, приказал затащить на Белую башню и держать в состоянии готовности все большие пушки. В тюрьме трем самым именитым узникам — престарелому герцогу Норфолку, бывшему Винчестерскому епископу Гардинеру и сыну злополучного маркиза Эксетера, Эдварду Кортни, который в заключении достиг совершеннолетия, — было приказано готовиться к смерти.
10 июля, в конце дня, королева Джейн прибыла в Тауэр и в соответствии с обычаем расположилась там в ожидании коронации. Церемония была проведена поспешно, без всякой торжественности и при небольшом количестве, присутствующих. Затем герольды и трубачи прошли по городу, объявляя Джейн королевой и утверждая, что Мария, «рожденная незаконно» и к тому же последовательница папы, не имеет права на престол. Люди сокрушенно молчали. «Никто не обнаружил ни малейшего признака радости, — заметили посланники императора, — и никто не кричал „Да здравствует королева!“, кроме герольда и немногих сопровождающих его лучников». Некоторые в толпе что-то недовольно бормотали, но открыто протестовать решались не многие. Молодой трактирщик Джилберт Пот был арестован «за то, что называл Марию королевой, как будто она имеет право на этот титул». На следующее утро его торжественно выставили к позорному столбу и отсекли оба уха.
Недавно вышедшая замуж шестнадцатилетняя девушка, которую фактически против воли возвели на престол, бледная и несчастная, в смятении узнала, что обязана сделать королем своего супруга, Гилфорда Дадли. «Я послала за графами Арунделом и Пембруком, — писала она позднее Марии, — и сказала, что если корона принадлежит мне, то в моей власти пожаловать супругу титул герцога, но никак уж не короля». Джейн была умница, но окружающие относились к ней, как к жалкому ничтожеству. Услышав, что она отказалась передать мужу корону, свекровь пришла в бешенство и «приказала сыну не делить больше с ней постель». Сложись все иначе, возможно, Джейн стала бы неплохой правительницей, но только не при Дадли. А без него ей сейчас никак нельзя было обойтись, потому что именно Дадли был в состоянии держать в страхе недовольное население и руководить Советом. Для него молодая королева была всего лишь прикрытием, он этого даже не скрывал. Но возникли два непредвиденных обстоятельства, на которые Дадли не рассчитывал. Первое — что Мария избежит ареста и сможет собрать свою армию, и второе — что для того, чтобы противостоять ей, он должен будет покинуть Лондон.
Вечером того дня, когда Джейн была объявлена королевой, советникам пришло письмо из Кенинхолла. Оно было от Марии, и в нем содержалось официальное заявление о ее правах на престол. Наличие письма свидетельствовало, что, во-первых, она избежала встречи с Робертом Дадли и его гвардейцами, а во-вторых, что она намеревается оказать сопротивление узурпаторше Джейн. Советников письмо Марии «поразило и обеспокоило», но следующий день принес им гораздо более тревожные новости. Из Норфолка сообщали, что большое количество высших аристократов и дворян, граф Бани, граф Суссекс, сэр Томас Уортоп, сэр Джои Морди, сэр Генри Бедингфилд — либо уже в Кенинхолле, либо по пути туда, а кроме всего прочего, Мария собрала под своими знаменами «неисчислимое множество простых людей». Это уже вело к мятежу, который следовало подавить в самом зародыше. А как же иначе? Джейн официально провозглашена королевой Англии, и если Мария с этим не согласна и собирается бороться, значит, затевается мятеж. Теперь важно было решить, кого послать на его подавление. Например, отца Джейн, Генри Грея, герцога Суффолка. Но, услышав об этом, королева ударилась в слезы — отец должен оставаться при ней в Тауэре. В таком случае — Дадли, самого авторитетного военачальника. Советники напомнили герцогу, что четыре года назад он одержал убедительную победу в том же самом регионе, где теперь Мария имеет поддержку. Ему сказали, что битва у Кенинхолла может стать еще одним славным триумфом, не менее значительным, чем кровавая бойня при Дас-синдейле. Выбора не было, и Дадли согласился (правда, неохотно) возглавить поход.
В ночь на 12 июля по улицам Лондона медленно двинулись тяжелые повозки, груженные большими и малыми пушками, луками, дротиками, мавританскими копьями, стрелами, ядрами и порохом. Они направлялись к Тауэру, где собиралась армия Дадли. Днем на Тотхилл-Филдс был устроен сборный пункт. Здесь формировалась «великая армия для похода на Кембридж», где, как было сказано, герцог собирался «нанести удар по леди Марии… и истребить Ее Светлость». Все согласившиеся присоединиться к войску (оплата составляла десять пенсов в день) были построены во дворе замка и разбиты на группы. Армия для похода на север была готова. Два дня спустя Дадли вышел из Лондона. На душе у него скребли кошки. Герцогу очень не нравилось, что он покидает столицу, оставляя на Суффолка выполнение двух труднейших задач — руководить Советом и поддерживать в городе порядок.
С Дадли шли три тысячи всадников и пеших воинов, у него было тридцать пушек, взятых из Тауэра, и огромное количество повозок с амуницией. Он контролировал столицу, правительство, казну и королеву. В стране не было военачальника, который превосходил бы его по опыту и умению. У него были все преимущества. Посланники императора считали, что у Марии очень мало шансов победить такого мощного противника. «В самом деле, как может женщина, даже если королевский титул принадлежит ей по праву, — писали они Карлу V, — практически в одиночку одержать победу над такой силой».
Но Ренар и его коллеги не учли одного важного обстоятельства: сила на стороне того, кого любит народ. Дадли ненавидели, Марию обожали. Неизвестно откуда за спиной юного Эдуарда возникла эта темная личность, граф Уорик, который быстро сделался герцогом Нортумберлендом. Теперь он свекор фальшивой королевы, которую народ не принял. Для простых людей (и не только для них) Джон Дадли был «тираном» и «медведем из Уорика». Многие подозревали, что он отравил короля, чтобы захватить корону для своей семьи. «Герцогу трудно, — замечали посланники императора в депешах, написанных в тот период, когда армия Дадли встала лагерем в Кембридже, — потому что он не осмеливается никому доверять и по той же причине не дает ни малейших оснований для каких-либо симпатий к себе». Мария же, наоборот, в полной мере пользовалась всенародной любовью.
Некоторые воевали за нее, потому что ненавидели «мерзкого драного медведя» Дадли, но большинство присоединились к армии Марии, потому что для них она всегда оставалась английской принцессой и только сейчас появилась первая возможность встать па защиту ее прав.
Примерно в то время, когда Дадли покидал Лондон, Мария со своими сторонниками укрепилась во Фрамлингэме, графство Суффолк. Этот неприступный замок, прежде принадлежащий престарелому герцогу Норфолку, не так давно перешел во владение Марии. Его окружали двепадцатимет-ровые стены толщиной больше трех метров, увенчанные тринадцатью массивными башнями, самая высокая из которых обеспечивала хороший обзор местности, включая и море. Сюда начали стекаться десятки дворян со своими людьми, а крестьяне Норфолка и Суффолка прибывали тысячами. Армия Марии росла не по дням, а по часам и к 19 июля уже насчитывала двадцать тысяч человек плюс множество пушек и снаряжения. Тот, кто не мог принять участие в сражении лично, посылал деньги, наемников или повозки, полные хлеба, пива и свежего мяса. И что самое главное, города юго-запада один за другим объявили Марию королевой. Самый большой из них, Норидж, сделал это еще до 12 июля.
Правда, в некоторых местах это происходило примерно так: в город въезжали вооруженные группы из Фрамлингэма, собирали народ, провозглашали Марию королевой, а затем отправлялись дальше, оставляя «горожан в страхе и тревоге ждать наказания от гвардейцев, присланных Советом». В самом Фрамлингэме царило полное единодушие. Большим событием явился въезд Марии в лагерь верхом на коне. Она собиралась обсудить план предстоящего сражения с армией Дадли и «вдохновить своих людей». Ее появление было встречено восторженными «криками и восклицаниями». Воины начали бросать в воздух шлемы и открыли беспорядочную стрельбу из пушек, выкрикивая: «Да здравствует наша славная королева Мария!», «Смерть предателям!» От сильного грохота конь Марии взволновался настолько, что ей пришлось спешиться. Она прошла весь лагерь, длиной в милю, пешком, сопровождаемая пэрами и дамами, «благодаря воинов за их добрую волю».
Воинов Мария, конечно, воодушевила, однако на душе у нее было тревожно. При каждой возможности общения с послаиниками императора мятежная принцесса искала у них поддержки, умоляя помочь любыми средствами.
«Над моей головой нависла погибель, — говорила принцесса, — и только вы и император можете помочь».
Мария бы определенно воспрянула духом, будь ей известно о смятении, которое царило в лагере Дадли. Герцогу пришлось остановиться в Кембридже. Дальше на север он двигаться опасался, потому что в Лондоне нарастал бунт. И самое главное, он не доверял никому — ни своему войску, ни командирам, ни местному населению, которое «глухо негодовало» и было готово, как только он двинется дальше, провозгласить Марию королевой. У него начались разногласия с самыми видными сторонниками, а когда герцог сцепился с лордом Греем, спор был настолько яростным, что чуть не перерос в стычку. В результате Грей покинул лагерь Дадли и присоединился к Марии, вскоре его примеру последовали и многие другие видные аристократы. Численность армии Дадли катастрофически уменьшалась. Сейчас ни о каком нападении на лагерь Марии речи не шло. Он был только способен оборонять Кембридж и посылать небольшие группы, которые рекрутировали крестьян и сжигали дома тех, кто поддерживал Марию. Пытаясь спасти положение, герцог решился на отчаянный шаг — попросил помощи у Франции. В обмен па военную помощь он через своего родственника сэра Генри Дадли предложил Генриху II очень ценные для Англии территории на континенте, города Кале и Гиен. Совет обещал прислать подкрепление, но его все не было, а лагерь Марии, по слухам, с каждым днем разрастался все больше и больше. Так что три тысячи отборных французских воинов из Булони могли склонить чашу весов в пользу Дадли.