Страница:
Первым его гостем стал английский адмирал, лорд Уильям Говард. Филипп вытерпел грубоватые шутки Говарда, но странное замечание адмирала, что фламандские корабли похожи на «раковинц моллюсков», привели фламандцев в бешенство. Он также заспорил о чем-то с испанским адмиралом. Позднее, увидев, что испанские корабли при входе в английские воды не убирают топсели, как это положено делать, Говард приказал дать напоминающий залп из пушек в их направлении, а его моряки смотрели на испанцев с неприкрытым презрением.
На следующий день Филипп пересел на королевскую барку, которая должна была доставить его на берег (очень короткое путешествие), но прежде принял молодых лордов: старших сыновей графов Арундела, Дерби, Шрусбери и Пембрука и внука герцога Норфолка, — которые прибыли к нему с нижайшей просьбой принять их в свиту. Еще находясь на борту своего флагмана, принц принял посвящение и ступил на английскую землю уже рыцарем ордена Подвязки. Марии среди встречающих не было. Она расположилась в своем сельском доме в двух милях от побережья, но прислала подарок — белого коня, покрытого попоной из украшенного золотом малинового бархата, чтобы принц мог доскакать на нем до церкви и возблагодарить Бога за удачное плавание. Филиппа, как только он ступил на берег, приветствовал на латыни сэр Энтони Броун, сказав, что послан служить ему в качестве шталмейстера, а затем подвел прекрасного коня. Филипп поблагодарил и сказал, что ему не трудно дойти до церкви пешком, но Броуи настоял. Он помог принцу подняться в седло и по традиции почтительно поцеловал его шпору. Затем шталмейстер повел коня Филиппа к церкви Святого Распятия, ненадолго остановившись только у городских ворот, где лорд-мэр торжественно вручил принцу ключи от города.
Филипп пробыл в Саутгемптоне три дня, в апартаментах, увешанных гобеленами, изображающими деяния Генриха VIII и расшитыми его знаменитыми титулами — «Защитник веры» и «Верховный Глава Церкви». Утром он спал допоздна, затем одевался и встречался с советниками Марии и другими лордами, которые ему представлялись и целовали руку. Заняться в Саутгемптоне Филиппу было нечем — в те времена в этом небольшом городишке насчитывалось всего триста домов, — к тому же все время не переставая лил дождь. Мария поручила своему лорду — хранителю печати доложить принцу о «полном состоянии дел в государстве со всеми подобающими подробностями» и дать любой совет, какой он может попросить. Но Филипп практически ничего не знал ни об Англии, ни о ее политике и поэтому вопросов не задавал. Он выступил перед советниками с официальной речью, заверив их, что прибыл в Англию не с целью обогащения, поскольку, Господь свидетель, у него столько земель и богатств, как ни у одного другого современного принца, а потому, что призван Божьим провидением стать мужем Марии. Он сказал, что будет обходиться с ней и с ними, как «добрый и любящий правитель», и надеется, что они, со своей стороны, также выполнят свои обещания быть «преданными и послушными».
Филипп прекрасно сознавал, что каждое его слово и жест станут позднее предметом обсуждения англичан, и потому делал все, чтобы их успокоить. Свой первый вечер на берегу он провел в обществе лордов. Причем разговаривал со всеми добродушно и сердечно, особенно с лордом Говардом, «которому выказал большую любезность». Филипп даже пытался шутить, заметив адмиралу, что, оказывается, ни один из костюмов, которые он привез из Испании, «нельзя надеть в день свадьбы по причине недостаточной элегантности». Принц обнаружил это, только приехав в Англию. Видимо, он все же недостаточно богат, чтобы нарядиться «с подобающим величием, какого заслуживает королева». Затем добавил, что надеется пошить здесь костюм из попоны коня, присланного Марией. Такой вот ему подарили замечательный подарок, и такие вот у них в Испании неумелые портные! Как раз в тот момент внесли большие кувшины с вином, пивом и элем, вместе с высокими кружками. Филипп повернулся к своим приближенным и объявил, что отныне они должны забыть испанские обычаи и принять английские и что сейчас он покажет им, как это делается. Приказав подать ему пива, он выпил его на английский манер, к великому одобрению всех присутствующих англичан.
Глядя на принца, создавалось полное впечатление, что это беззаботный молодой человек, весело проводящий время в предвкушении свадьбы, но на самом деле Филипп в то время был серьезно встревожен. На берегу его ждало неприятное известие от отца, что 26 июня французы захватили Мариен-бург, мощную крепость на границе земель империи, и что есть опасность взятия Брюсселя. Передовые отряды французов уже начали сгонять крестьян с их земель, поджигать дома и вытаптывать поля, а армия Карла оказалась захваченной врасплох и только собирается с духом для контратаки. Император писал, что ему нужна помощь сына, и предлагал Филиппу сократить медовый месяц до минимума, после чего отплыть во Фландрию.
Филипп написал отцу из Саутгемптона, что сделает все как надо, и приказал слугам не выводить лошадей на берег, поскольку очень скоро, возможно, через несколько дней, придется отплывать назад. Ожидая встречи с Филиппом, Мария знала о взятии французами Мариепбурга, и это ее также беспокоило. Она боялась, что Карл может потребовать от Англии послать войска на защиту Брюсселя, но ко времени венчания кризис миновал — к серьезным действиям французы оказались не готовы. Они покуролесили в окрестностях столицы, пощекотали нервы придворным императора, а затем доблестные воины Карла V отбросили их за границы империи.
Вскоре стало очевидным, что в ближайшее время Филиппу если и придется с чем-нибудь сражаться, то только с английской погодой, которая портилась с каждым днем. Уже на второй день пребывания в Саутгемптоне Филипп был вынужден одолжить у одного из англичан плащ и шляпу, чтобы прикрыться от дождя во время поездки на мессу. Два дня спустя ему предстояло покинуть порт и направиться в Винчестер, где должна была состояться встреча с королевой, а затем обряд венчания. В этот день с утра зарядил проливной дождь, и дорога превратилась в грязное месиво. Поверх своего усыпанного бриллиантами костюма Филипп надел красный войлочный плащ, но все равно в епископальный город прибыл весь промокший до нитки. Его белые атласные короткие штаны и камзол были забрызганы грязью. При въезде в город он остановился в госпитале — бывшем монастыре, переоделся в костюм из черно-белого бархата, покрытый золотым бисером, и продолжил путь. Его окружали помрачневшие испанские гвардейцы в насквозь промокших мундирах, а также мокрые и перепачканные, но по-прежнему преданные аристократы.
В Винчестер принц въехал уже в сумерках и отправился прямо в собор, где Гардинер и еще четыре епископа встретили его пением гимна Те Deum. Собор был до отказа заполнен народом, так «что они подвергались опасности задохнуться», а после окончания благодарственных молебнов люди последовали за Филиппом к дому настоятеля, где принцу предстояло провести ночь. Королевские гвардейцы держали толпу на расстоянии, но, проходя мимо, Филипп повернул голову и сделал легкий поклон — сначала в одну сторону, затем в другую, чем «очень обрадовал народ, наблюдающий Его Светлость лично». Мария еще днем прибыла в Винчестерский дворец, расположенный напротив крытой аркады дома настоятеля. В этот вечер она и Филипп должны были встретиться в первый раз.
Вполне вероятно, что Филипп чувствовал себя уверенно, как и положено красивому молодому принцу, связывающему себя узами брака с женщиной много старше по возрасту и, как говорят, малопривлекательной внешне, но во время приготовления к их первой встрече признаков этой уверенности не обнаруживал. Он снова переоделся, решив, что расшитый золотом костюм и шляпа недостаточно изящны для этого случая, и надел камзол с бриджами из мягчайшей белой лайки. Поверх Филипп накинул французский плащ хитроумного покроя, прошитый серебряными и золотыми нитями, и надел шляпу с длинным плюмажем. Облачившись в сей наряд (один из его приближенных заметил, что «принц очень великолепно в нем выглядел»), Филипп с дюжиной испанских и фламандских придворных пересек дорожку между домом настоятеля и дворцом епископа, вошел во внутренний дворцовый сад и двинулся к дверям, миновав несколько увитых зеленью беседок и тихо плещущихся фонтанов, чтобы направиться вверх по узкой винтовой лестнице, туда, где ждала королева.
Принц вошел в комнату, «где им предстояло порадоваться друг на друга, длинную и узкую, скорее похожую на коридор», и встал перед Марией, как будто сойдя с ее любимого портрета работы Тициана. Шотландец, наблюдавший в эти дни Филиппа, описал его таким, каким его увидели глаза жителя Великобритании: «По виду он был славной внешности, с широким лбом и серыми глазами. Нос прямой, выражение лица мужское, спокойное. От лба до оконечности подбородка лицо принца по размерам невелико. Поступь у него, как и положено у принца. Держится прямо, чтобы не потерять ни дюйма своего роста. Голова рыжая, также и борода». Шотландец не нашел во внешности Филиппа ничего, к чему бы можно было придраться. «Его тело весьма пропорционально; руки, ноги, и все остальные члены то же самое, — заключил он. — Можно сказать, что природа не могла создать более превосходного образца». Невеста ждала Филиппа много месяцев. Теперь стало ясно, что ждать стоило.
А вот Мария в определенном смысле испанцев разочаровала. И дело даже было не в ней самой. Все приближенные Филиппа открыто признавались, что нашли английских женщин непривлекательными. Для них были куда предпочтительнее полнотелые испанки с оливковой кожей, чем худосочные фарфорово-бледные англичанки. Худобу королевы к тому же подчеркивало простое облегающее платье из черного бархата, «пошитое по английскому фасону без какой-либо отделки». Ее лицо было очень бледным и напряженным от ожидания. Короче говоря, она выглядела так, как и должна была выглядеть старая дева, тетка Филиппа.
Первые двенадцать месяцев правления измучили королеву заботами, что, несомненно, не прошло для нее бесследно, как и тревоги последних месяцев. Мария страдала бессонницей, головными болями и расстройством пищеварения. Необходимость жить в постоянном напряжении, долгие часы утомительной работы в правительстве, раздражение от интриг дюжины вздорных политиков, которые работали, ели и даже спали в непосредственной близости от нее, — всему этому пришлось заплатить дань. И вообще ничто не прошло даром, все теперь выплыло наружу, и пережитое в молодые годы тоже. Куда-то пропали врожденная чувственность и одухот-вореино.сть, которые прежде так привлекали мужчин в Марии, а в ее романтические чувства к Филиппу с самого начала примешивалось сознание того, что этот человек, возможно, и годится ей в мужья, но совершенно не подходит в соправители страны.
Все это при желании можно было прочитать на ее лице, когда она напряженно вглядывалась из конца длинной комнаты в принца и его приближенных. Самый близкий друг Филиппа, Руй Гомес, вскоре после этой встречи записал в дневнике, что Мария ему показалась «более пожилой, чем говорили», но другие в свите принца были еще прямолинейнее. «Королева вовсе не красавица, — писал один из них. — Маленькая, какая-то дряблая, с белой кожей… сама светловолосая и без бровей».
Когда вошел Филипп, Мария ходила взад и вперед в противоположном конце комнаты. Увидев его, она вначале замерла, а затем бросилась вперед и, прежде чем взять его за руку, быстро поцеловала свою. Он приветствовал ее на английский манер, то есть поцеловал в губы. Свидетелями их встречи были не больше пяти «пожилых вельмож» и такое же количество «пожилых дам». Мария не хотела рисковать, показываясь Филиппу в компании своих молодых незамужних фрейлин. Жених и невеста уселись под королевским балдахином и начали разговор, ища на лицах друг друга признаки одобрения, симпатии, расположения. Адмирал Говард бесцеремонно влезал в их разговор напоминаниями о приближающемся дне венчания, о том, как хороша невеста, какими необыкновенными достоинствами обладает жених и так далее, но его громкие восклицания не отвлекли Филиппа и Марию друг от друга. Через некоторое время свита Филиппа приблизилась, чтобы поцеловать руку Марии, а она, в свою очередь, провела принца в соседнюю комнату, где ее дамы, по двое, подошли к нему для поцелуя.
Этикет требовал, чтобы первый визит жениха был коротким, но когда Филипп начал подниматься, Мария взяла его за руку и отвела в сторону, где они проговорили еще довольно долго. «Неудивительно, — заметили наблюдавшие это испанцы, — что она радовалась тому, какой ей достался великолепный мужчина». Наконец Мария позволила Филиппу уйти, предварительно научив его, как сказать по-английски «Спокойной вам ночи, мои лорды». Он немедленно это забыл, и его пришлось учить снова, но даже после многократного повторения принц смог произнести только что-то вроде «Спокпоч». Королева пришла в восторг, ее придворные вежливо заулыбались, и на этом первая встреча жениха и невесты благополучно завершилась. Филипп отправился к себе в покои с чувством исполненного долга, а Мария в свои, радуясь, что Господь послал ей принца из сказки.
ЧАСТЬ 5
ГЛАВА 38
Обвенчались Мария и Филипп в Винчестерском соборе на праздник Святого Иакова, покровителя Испании. Внутри собор, как и положено, был увешан богатыми гобеленами и золотой парчой, а для церемонии была воздвигнута деревянная платформа с украшенной пурпуром кафедрой в центре и двумя сиденьями под балдахинами по обе стороны алтаря, для жениха и невесты. Венчальную мессу служили пять епископов. Филипп прибыл первым, одетый в белый камзол, бриджи и французскую мантию, которую за день до венчания Мария прислала ему в подарок. Мантия была парчовая, отделанная малиновым бархатом и отороченная атласом такого же цвета. К сияющей ткани были прикреплены цветки чертополоха из витого золота, а каждая из двадцати четырех декоративных пуговиц на рукавах представляла собой четыре большие жемчужины. На Филиппе был также украшенный драгоценностями ворот ордена Подвязки, который королева прислала ему ранее. Он вошел в собор в сопровождении главных приближенных и занял свое место. Никаких символов его титулов перед ним не несли, но после прибытия принца в Англию в его статусе произошло важное изменение. В ночь перед венчанием из Брюсселя прибыл документ, объявляющий Филиппа королем Неаполя, после оглашения которого все пэры подошли поцеловать руку его королевскому величеству. Мария, к своему огромному удовольствию, обнаружила, что выходит замуж не за принца, а за короля.
Примерно через полчаса вслед за Филиппом в собор прибыла Мария. Граф Дерби пес перед ней меч — символ королевской власти, а длинный шлейф ее платья держали маркиза Винчестер и лорд-гофмейстер сэр Джои Гейдж. На королеве был украшенный драгоценностями костюм из черного бархата, а поверх него мантия из золотой парчи, такого же покроя, что и мантия Филиппа. Наблюдатель писал, что своим великолепием королева затмевала всех присутствующих и «сверкала драгоценностями настолько ослепительно, что смотреть на нее было больно глазам». За Марией следовали пятьдесят фрейлин, роскошные и величественные в золотой и серебряной парче, «больше похожие на ангелов небесных, чем на земных существ».
Впрочем, самой важной частью пышного свадебного наряда Марии была совсем неприметная вещица — простое обручальное кольцо, «золотое, без всяких камней». Как и положено благовоспитанной невесте, «она желала выйти замуж, как это делали в старину». Поэтому брачная церемония была организована на старинный манер, с оглашением имен вступающих в брак. Супруги держали свечи, а на их головы возлагали короны. После торжественной мессы лорд-канцлер прочитал текст брачной церемонии по-английски и по-латы-ни. Ему помогали епископы, исполняющие в тот день роли дьякона и архидьякона, все в самых богатых облачениях и митрах. Чтобы рассеять опасения Марии по поводу возможной незаконности брачной церемонии, поскольку страна пока еще официально находилась в состоянии отлучения от церкви, император полечил от папы специальное разрешение, предоставляемое в исключительных случаях, на совершение брачной церемонии. Для осуществления брачного благословения Филипп привез из Испании своего священника. Торжественная церемония длилась несколько часов, и было замечено, что все это время Мария ни разу не оторвала глаз от священных символов. На испанцев ее искреннее благочестие произвело большое впечатление. «Она святая женщина», — написал один из них с восхищением.
Когда Гардинер громким голосом спросил: «Находятся ли здесь личности, коим известны какие-либо законные основания, препятствующие заключению этого брака?» — и пригласил желающих высказать свои возражения, возникло некоторое напряжение. Однако никто не отозвался, и он поспешил перейти к заключительной части ритуала. Роль посаженых отцов королевы «от имени всего государства» исполняли маркиз Винчестер, графы Дерби, Бедфорд и Пембрук. Затем на Библию положили кольцо вместе с традиционными тремя горстями чистого золота. Леди Маргарет Клиффорд, кузина Марии, единственная присутствующая родственница с женской стороны, открыла кошелек королевы, и Мария с улыбкой положила золото внутрь. Звуки фанфар возвестили, что Мария и Филипп отныне супруги, и граф Пембрук вынул из ножен второй меч, чтобы нести его перед Филиппом, венчанным мужем Марии. Супруги дали торжественный обет, и на этом месса завершилась. Филипп, следуя старому католическому обычаю, поцеловал священника, отправлявшего церковную службу, после чего вперед вышел главный герольд и провозгласил:
«Филипп и Мария, милостью Божьей король и королева Англии, Франции, Неаполя, Иерусалима и Ирландии, защитники веры, принцы Испании и Сицилии, эрцгерцоги Австрии, герцоги Милана, Бургундии и Брабанта, графы Габсбурга, Фландрии и Тироля».
Свадебное торжество проходило в пиршественном зале дворца епископа. Мария и Филипп сидели за отдельным столом на небольшом возвышении, а ниже были поставлены четыре длинных стола для испанской и английской знати. Гости ели стоя, сидела только королевская чета, причем Мария на более почетном месте справа и в кресле гораздо более роскошном, чем у мужа. Испанцы также сразу заметили, что королева ела из золотой тарелки, а королю подали в серебряной. Это «унижение» придется терпеть до коронации Филиппа. На них произвело сильное впечатление количество великолепной посуды. Даже последнему дворянину подавали на серебряных блюдах, а стоящие в обоих концах зала высокие буфеты буквально ломились от драгоценных тарелок, кувшинов и блюд. За спиной королевы располагались шкаф с более чем сотней золотых и серебряных предметов столовой посуды различного размера, «огромные позолоченные часы в половину высоты человека» и мраморный фонтан, украшенный чистым золотом.
Марии и Филиппу прислуживали английские вельможи. Это была передаваемая по наследству привилегия — подавать монархам тазик для омовения рук, салфетку и наливать вина. Обслуживать Филиппа за столом было дозволено только одному испанцу, дону Иниго де Мендосе. Во время всей трапезы перед королем и королевой стояли лорды Пембрук и Стрейндж с символами власти, мечом и жезлом. При подаче каждого блюда раздавались звуки фанфар, а все присутствующие отвешивали низкий поклон. Этот ритуал был повторен для четырех смен по тридцать блюд в каждой. Празднество длилось несколько часов, и, предвидя это, Мария приказала своему управляющему найти место, куда бы «Ее Величество могли время от времени удаляться». С этой целью «для удобства королевы позади стола» был сделан проем в стене для прохода в покои епископа. Это было единственным личным пожеланием Марии по поводу организации свадебных торжеств. Она подарила консорту еще одну мантию, которую он оставил в своих покоях. Она была французского пошива, из золотой парчи с английскими розами и испанскими гранатами, перевивающимися на фоне усыпающих ткань золотых бусинок и мелкого жемчуга. Восемнадцать массивных пуговиц были сделаны из крупных плоскогранных бриллиантов. Филипп предпочел в тот день не надевать эту мантию, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания. Составляя через несколько лет после свадьбы перечень своего гардероба, он написал, что «эта вещь была подарена мне королевой, чтобы надеть в день нашей свадьбы после полудня, но я не пожелал, потому что она показалась мне чрезмерно вычурной».
В заключение королева выпила за здоровье гостей чашу вина, и все собравшиеся перешли в тронный зал, где приближенные Филиппа начали делать попытки завести с дамами Марии галантные разговоры. Это было трудно, поскольку английским владели только несколько испанцев. «Кроме тех, кто говорил по-латыни, остальные имели большие затруднения в общении, — писал один из испанских придворных. — Так что мы решили, пока не научились их понимать, не лезть напролом». Писавший добавил, что, поскольку его соотечественники все как один были неотразимы, «большинство английских джентльменов очень обрадовались, что испанцы не могут говорить на их языке». Если вести беседу было затруднительно, то с танцами вообще ничего не получалось, поскольку одна группа придворных не знала танцев другой. Мария и Филипп нашли выход в том, что танцевали друг с другом на немецкий манер, хотя было отмечено, что Марии, которая была превосходной и вдохновенной танцоркой, Филипп в партнеры явно не годился. Испанцы в большинстве своем были «сильно смущены» виртуозностью англичан, особенно лорда Брея, эффектного танцора, известного мастера «милых дворцовых развлечений».
На этой оскорбительной для испанцев ноте празднество закончилось. Последние гости удалились довольно рано, не позже девяти часов. Марию и Филиппа препроводили в апартаменты, приготовленные для брачной ночи. Гардинер приказал написать на дверях по-латыии довольно безвкусные стихи:
Его мысли занимала Фландрия. Французы взяли Бииш и разрушили дворец регентши, но затем, преследуемые войсками императора, с боями отошли. Вроде бы все образовалось, но это событие обошлось имперской казне очень дорого. Карл написал сыну в Англию, что его казна сильно опустошена, а фламандские территории ощутимо пострадали от конфликта. Ои повелел Филиппу некоторое время оставаться с Марией, «занимаясь делами английского правительства» и вообще всем, чем должен заниматься настоящий король, а затем начать готовить свой флот к походу во Фландрию. Как и Мария, Филипп привык каждый день проводить много часов за своим рабочим столом и потому не видел жену до вечера, оставив ее одну быть посредницей в сложных отношениях испанских придворных с собственными.
Этикет требовал, чтобы королева вначале пригласила на аудиенцию жену главного испанского вельможи, герцогиню Альба. На третий день после бракосочетания герцогиня была препровождена в апартаменты королевы, где собрались все лорды и джентльмены двора. Она только накануне прибыла из Саутгемптоиа, так что на свадьбе не присутствовала. Это была ее первая встреча с Марией. К беседе с королевой герцогиня подготовилась с большой тщательностью, красиво уложив волосы и нарядившись в отороченное кружевами элегантное платье из черного бархата с шелковой вышивкой. Мария по случайному совпадению тоже надела черное бархатное платье, по расшитое золотом и с камчатным корсажем. Скорее всего королева тоже немного волновалась перед этой встречей, но к такому радостному возбуждению и девичьему пылу, который она продемонстрировала, герцогиня была совершенно не готова. В покои королевы ее должны были ввести фрейлины, но она сама ждала ее в передней. Как только испанка вошла, Мария двинулась к ней. Герцогиня, не зная, как правильно сделать реверанс перед королевой, если та не сидит на троне, опустилась на колени и потянулась к ее руке, чтобы поцеловать. Мария отказалась дать руку и вместо этого наклонилась над коленопреклоненной герцогиней, обняла и подняла на ноги. А затем крепко поцеловала в губы, «как английские королевы целуют высокородных леди своей собственной крови, но никого больше».
На следующий день Филипп пересел на королевскую барку, которая должна была доставить его на берег (очень короткое путешествие), но прежде принял молодых лордов: старших сыновей графов Арундела, Дерби, Шрусбери и Пембрука и внука герцога Норфолка, — которые прибыли к нему с нижайшей просьбой принять их в свиту. Еще находясь на борту своего флагмана, принц принял посвящение и ступил на английскую землю уже рыцарем ордена Подвязки. Марии среди встречающих не было. Она расположилась в своем сельском доме в двух милях от побережья, но прислала подарок — белого коня, покрытого попоной из украшенного золотом малинового бархата, чтобы принц мог доскакать на нем до церкви и возблагодарить Бога за удачное плавание. Филиппа, как только он ступил на берег, приветствовал на латыни сэр Энтони Броун, сказав, что послан служить ему в качестве шталмейстера, а затем подвел прекрасного коня. Филипп поблагодарил и сказал, что ему не трудно дойти до церкви пешком, но Броуи настоял. Он помог принцу подняться в седло и по традиции почтительно поцеловал его шпору. Затем шталмейстер повел коня Филиппа к церкви Святого Распятия, ненадолго остановившись только у городских ворот, где лорд-мэр торжественно вручил принцу ключи от города.
Филипп пробыл в Саутгемптоне три дня, в апартаментах, увешанных гобеленами, изображающими деяния Генриха VIII и расшитыми его знаменитыми титулами — «Защитник веры» и «Верховный Глава Церкви». Утром он спал допоздна, затем одевался и встречался с советниками Марии и другими лордами, которые ему представлялись и целовали руку. Заняться в Саутгемптоне Филиппу было нечем — в те времена в этом небольшом городишке насчитывалось всего триста домов, — к тому же все время не переставая лил дождь. Мария поручила своему лорду — хранителю печати доложить принцу о «полном состоянии дел в государстве со всеми подобающими подробностями» и дать любой совет, какой он может попросить. Но Филипп практически ничего не знал ни об Англии, ни о ее политике и поэтому вопросов не задавал. Он выступил перед советниками с официальной речью, заверив их, что прибыл в Англию не с целью обогащения, поскольку, Господь свидетель, у него столько земель и богатств, как ни у одного другого современного принца, а потому, что призван Божьим провидением стать мужем Марии. Он сказал, что будет обходиться с ней и с ними, как «добрый и любящий правитель», и надеется, что они, со своей стороны, также выполнят свои обещания быть «преданными и послушными».
Филипп прекрасно сознавал, что каждое его слово и жест станут позднее предметом обсуждения англичан, и потому делал все, чтобы их успокоить. Свой первый вечер на берегу он провел в обществе лордов. Причем разговаривал со всеми добродушно и сердечно, особенно с лордом Говардом, «которому выказал большую любезность». Филипп даже пытался шутить, заметив адмиралу, что, оказывается, ни один из костюмов, которые он привез из Испании, «нельзя надеть в день свадьбы по причине недостаточной элегантности». Принц обнаружил это, только приехав в Англию. Видимо, он все же недостаточно богат, чтобы нарядиться «с подобающим величием, какого заслуживает королева». Затем добавил, что надеется пошить здесь костюм из попоны коня, присланного Марией. Такой вот ему подарили замечательный подарок, и такие вот у них в Испании неумелые портные! Как раз в тот момент внесли большие кувшины с вином, пивом и элем, вместе с высокими кружками. Филипп повернулся к своим приближенным и объявил, что отныне они должны забыть испанские обычаи и принять английские и что сейчас он покажет им, как это делается. Приказав подать ему пива, он выпил его на английский манер, к великому одобрению всех присутствующих англичан.
Глядя на принца, создавалось полное впечатление, что это беззаботный молодой человек, весело проводящий время в предвкушении свадьбы, но на самом деле Филипп в то время был серьезно встревожен. На берегу его ждало неприятное известие от отца, что 26 июня французы захватили Мариен-бург, мощную крепость на границе земель империи, и что есть опасность взятия Брюсселя. Передовые отряды французов уже начали сгонять крестьян с их земель, поджигать дома и вытаптывать поля, а армия Карла оказалась захваченной врасплох и только собирается с духом для контратаки. Император писал, что ему нужна помощь сына, и предлагал Филиппу сократить медовый месяц до минимума, после чего отплыть во Фландрию.
Филипп написал отцу из Саутгемптона, что сделает все как надо, и приказал слугам не выводить лошадей на берег, поскольку очень скоро, возможно, через несколько дней, придется отплывать назад. Ожидая встречи с Филиппом, Мария знала о взятии французами Мариепбурга, и это ее также беспокоило. Она боялась, что Карл может потребовать от Англии послать войска на защиту Брюсселя, но ко времени венчания кризис миновал — к серьезным действиям французы оказались не готовы. Они покуролесили в окрестностях столицы, пощекотали нервы придворным императора, а затем доблестные воины Карла V отбросили их за границы империи.
Вскоре стало очевидным, что в ближайшее время Филиппу если и придется с чем-нибудь сражаться, то только с английской погодой, которая портилась с каждым днем. Уже на второй день пребывания в Саутгемптоне Филипп был вынужден одолжить у одного из англичан плащ и шляпу, чтобы прикрыться от дождя во время поездки на мессу. Два дня спустя ему предстояло покинуть порт и направиться в Винчестер, где должна была состояться встреча с королевой, а затем обряд венчания. В этот день с утра зарядил проливной дождь, и дорога превратилась в грязное месиво. Поверх своего усыпанного бриллиантами костюма Филипп надел красный войлочный плащ, но все равно в епископальный город прибыл весь промокший до нитки. Его белые атласные короткие штаны и камзол были забрызганы грязью. При въезде в город он остановился в госпитале — бывшем монастыре, переоделся в костюм из черно-белого бархата, покрытый золотым бисером, и продолжил путь. Его окружали помрачневшие испанские гвардейцы в насквозь промокших мундирах, а также мокрые и перепачканные, но по-прежнему преданные аристократы.
В Винчестер принц въехал уже в сумерках и отправился прямо в собор, где Гардинер и еще четыре епископа встретили его пением гимна Те Deum. Собор был до отказа заполнен народом, так «что они подвергались опасности задохнуться», а после окончания благодарственных молебнов люди последовали за Филиппом к дому настоятеля, где принцу предстояло провести ночь. Королевские гвардейцы держали толпу на расстоянии, но, проходя мимо, Филипп повернул голову и сделал легкий поклон — сначала в одну сторону, затем в другую, чем «очень обрадовал народ, наблюдающий Его Светлость лично». Мария еще днем прибыла в Винчестерский дворец, расположенный напротив крытой аркады дома настоятеля. В этот вечер она и Филипп должны были встретиться в первый раз.
Вполне вероятно, что Филипп чувствовал себя уверенно, как и положено красивому молодому принцу, связывающему себя узами брака с женщиной много старше по возрасту и, как говорят, малопривлекательной внешне, но во время приготовления к их первой встрече признаков этой уверенности не обнаруживал. Он снова переоделся, решив, что расшитый золотом костюм и шляпа недостаточно изящны для этого случая, и надел камзол с бриджами из мягчайшей белой лайки. Поверх Филипп накинул французский плащ хитроумного покроя, прошитый серебряными и золотыми нитями, и надел шляпу с длинным плюмажем. Облачившись в сей наряд (один из его приближенных заметил, что «принц очень великолепно в нем выглядел»), Филипп с дюжиной испанских и фламандских придворных пересек дорожку между домом настоятеля и дворцом епископа, вошел во внутренний дворцовый сад и двинулся к дверям, миновав несколько увитых зеленью беседок и тихо плещущихся фонтанов, чтобы направиться вверх по узкой винтовой лестнице, туда, где ждала королева.
Принц вошел в комнату, «где им предстояло порадоваться друг на друга, длинную и узкую, скорее похожую на коридор», и встал перед Марией, как будто сойдя с ее любимого портрета работы Тициана. Шотландец, наблюдавший в эти дни Филиппа, описал его таким, каким его увидели глаза жителя Великобритании: «По виду он был славной внешности, с широким лбом и серыми глазами. Нос прямой, выражение лица мужское, спокойное. От лба до оконечности подбородка лицо принца по размерам невелико. Поступь у него, как и положено у принца. Держится прямо, чтобы не потерять ни дюйма своего роста. Голова рыжая, также и борода». Шотландец не нашел во внешности Филиппа ничего, к чему бы можно было придраться. «Его тело весьма пропорционально; руки, ноги, и все остальные члены то же самое, — заключил он. — Можно сказать, что природа не могла создать более превосходного образца». Невеста ждала Филиппа много месяцев. Теперь стало ясно, что ждать стоило.
А вот Мария в определенном смысле испанцев разочаровала. И дело даже было не в ней самой. Все приближенные Филиппа открыто признавались, что нашли английских женщин непривлекательными. Для них были куда предпочтительнее полнотелые испанки с оливковой кожей, чем худосочные фарфорово-бледные англичанки. Худобу королевы к тому же подчеркивало простое облегающее платье из черного бархата, «пошитое по английскому фасону без какой-либо отделки». Ее лицо было очень бледным и напряженным от ожидания. Короче говоря, она выглядела так, как и должна была выглядеть старая дева, тетка Филиппа.
Первые двенадцать месяцев правления измучили королеву заботами, что, несомненно, не прошло для нее бесследно, как и тревоги последних месяцев. Мария страдала бессонницей, головными болями и расстройством пищеварения. Необходимость жить в постоянном напряжении, долгие часы утомительной работы в правительстве, раздражение от интриг дюжины вздорных политиков, которые работали, ели и даже спали в непосредственной близости от нее, — всему этому пришлось заплатить дань. И вообще ничто не прошло даром, все теперь выплыло наружу, и пережитое в молодые годы тоже. Куда-то пропали врожденная чувственность и одухот-вореино.сть, которые прежде так привлекали мужчин в Марии, а в ее романтические чувства к Филиппу с самого начала примешивалось сознание того, что этот человек, возможно, и годится ей в мужья, но совершенно не подходит в соправители страны.
Все это при желании можно было прочитать на ее лице, когда она напряженно вглядывалась из конца длинной комнаты в принца и его приближенных. Самый близкий друг Филиппа, Руй Гомес, вскоре после этой встречи записал в дневнике, что Мария ему показалась «более пожилой, чем говорили», но другие в свите принца были еще прямолинейнее. «Королева вовсе не красавица, — писал один из них. — Маленькая, какая-то дряблая, с белой кожей… сама светловолосая и без бровей».
Когда вошел Филипп, Мария ходила взад и вперед в противоположном конце комнаты. Увидев его, она вначале замерла, а затем бросилась вперед и, прежде чем взять его за руку, быстро поцеловала свою. Он приветствовал ее на английский манер, то есть поцеловал в губы. Свидетелями их встречи были не больше пяти «пожилых вельмож» и такое же количество «пожилых дам». Мария не хотела рисковать, показываясь Филиппу в компании своих молодых незамужних фрейлин. Жених и невеста уселись под королевским балдахином и начали разговор, ища на лицах друг друга признаки одобрения, симпатии, расположения. Адмирал Говард бесцеремонно влезал в их разговор напоминаниями о приближающемся дне венчания, о том, как хороша невеста, какими необыкновенными достоинствами обладает жених и так далее, но его громкие восклицания не отвлекли Филиппа и Марию друг от друга. Через некоторое время свита Филиппа приблизилась, чтобы поцеловать руку Марии, а она, в свою очередь, провела принца в соседнюю комнату, где ее дамы, по двое, подошли к нему для поцелуя.
Этикет требовал, чтобы первый визит жениха был коротким, но когда Филипп начал подниматься, Мария взяла его за руку и отвела в сторону, где они проговорили еще довольно долго. «Неудивительно, — заметили наблюдавшие это испанцы, — что она радовалась тому, какой ей достался великолепный мужчина». Наконец Мария позволила Филиппу уйти, предварительно научив его, как сказать по-английски «Спокойной вам ночи, мои лорды». Он немедленно это забыл, и его пришлось учить снова, но даже после многократного повторения принц смог произнести только что-то вроде «Спокпоч». Королева пришла в восторг, ее придворные вежливо заулыбались, и на этом первая встреча жениха и невесты благополучно завершилась. Филипп отправился к себе в покои с чувством исполненного долга, а Мария в свои, радуясь, что Господь послал ей принца из сказки.
ЧАСТЬ 5
ЖЕНА КОРОЛЯ
ГЛАВА 38
Не стану я жить в одиноком дому —
Хорошею парня в супруги возьму,
Чтоб пиво хмельное варить ему.
Меня вы поймете, подумав немного:
Замужество много угоднее Богу,
Чем сирой монахини жребий убогий.
Обвенчались Мария и Филипп в Винчестерском соборе на праздник Святого Иакова, покровителя Испании. Внутри собор, как и положено, был увешан богатыми гобеленами и золотой парчой, а для церемонии была воздвигнута деревянная платформа с украшенной пурпуром кафедрой в центре и двумя сиденьями под балдахинами по обе стороны алтаря, для жениха и невесты. Венчальную мессу служили пять епископов. Филипп прибыл первым, одетый в белый камзол, бриджи и французскую мантию, которую за день до венчания Мария прислала ему в подарок. Мантия была парчовая, отделанная малиновым бархатом и отороченная атласом такого же цвета. К сияющей ткани были прикреплены цветки чертополоха из витого золота, а каждая из двадцати четырех декоративных пуговиц на рукавах представляла собой четыре большие жемчужины. На Филиппе был также украшенный драгоценностями ворот ордена Подвязки, который королева прислала ему ранее. Он вошел в собор в сопровождении главных приближенных и занял свое место. Никаких символов его титулов перед ним не несли, но после прибытия принца в Англию в его статусе произошло важное изменение. В ночь перед венчанием из Брюсселя прибыл документ, объявляющий Филиппа королем Неаполя, после оглашения которого все пэры подошли поцеловать руку его королевскому величеству. Мария, к своему огромному удовольствию, обнаружила, что выходит замуж не за принца, а за короля.
Примерно через полчаса вслед за Филиппом в собор прибыла Мария. Граф Дерби пес перед ней меч — символ королевской власти, а длинный шлейф ее платья держали маркиза Винчестер и лорд-гофмейстер сэр Джои Гейдж. На королеве был украшенный драгоценностями костюм из черного бархата, а поверх него мантия из золотой парчи, такого же покроя, что и мантия Филиппа. Наблюдатель писал, что своим великолепием королева затмевала всех присутствующих и «сверкала драгоценностями настолько ослепительно, что смотреть на нее было больно глазам». За Марией следовали пятьдесят фрейлин, роскошные и величественные в золотой и серебряной парче, «больше похожие на ангелов небесных, чем на земных существ».
Впрочем, самой важной частью пышного свадебного наряда Марии была совсем неприметная вещица — простое обручальное кольцо, «золотое, без всяких камней». Как и положено благовоспитанной невесте, «она желала выйти замуж, как это делали в старину». Поэтому брачная церемония была организована на старинный манер, с оглашением имен вступающих в брак. Супруги держали свечи, а на их головы возлагали короны. После торжественной мессы лорд-канцлер прочитал текст брачной церемонии по-английски и по-латы-ни. Ему помогали епископы, исполняющие в тот день роли дьякона и архидьякона, все в самых богатых облачениях и митрах. Чтобы рассеять опасения Марии по поводу возможной незаконности брачной церемонии, поскольку страна пока еще официально находилась в состоянии отлучения от церкви, император полечил от папы специальное разрешение, предоставляемое в исключительных случаях, на совершение брачной церемонии. Для осуществления брачного благословения Филипп привез из Испании своего священника. Торжественная церемония длилась несколько часов, и было замечено, что все это время Мария ни разу не оторвала глаз от священных символов. На испанцев ее искреннее благочестие произвело большое впечатление. «Она святая женщина», — написал один из них с восхищением.
Когда Гардинер громким голосом спросил: «Находятся ли здесь личности, коим известны какие-либо законные основания, препятствующие заключению этого брака?» — и пригласил желающих высказать свои возражения, возникло некоторое напряжение. Однако никто не отозвался, и он поспешил перейти к заключительной части ритуала. Роль посаженых отцов королевы «от имени всего государства» исполняли маркиз Винчестер, графы Дерби, Бедфорд и Пембрук. Затем на Библию положили кольцо вместе с традиционными тремя горстями чистого золота. Леди Маргарет Клиффорд, кузина Марии, единственная присутствующая родственница с женской стороны, открыла кошелек королевы, и Мария с улыбкой положила золото внутрь. Звуки фанфар возвестили, что Мария и Филипп отныне супруги, и граф Пембрук вынул из ножен второй меч, чтобы нести его перед Филиппом, венчанным мужем Марии. Супруги дали торжественный обет, и на этом месса завершилась. Филипп, следуя старому католическому обычаю, поцеловал священника, отправлявшего церковную службу, после чего вперед вышел главный герольд и провозгласил:
«Филипп и Мария, милостью Божьей король и королева Англии, Франции, Неаполя, Иерусалима и Ирландии, защитники веры, принцы Испании и Сицилии, эрцгерцоги Австрии, герцоги Милана, Бургундии и Брабанта, графы Габсбурга, Фландрии и Тироля».
Свадебное торжество проходило в пиршественном зале дворца епископа. Мария и Филипп сидели за отдельным столом на небольшом возвышении, а ниже были поставлены четыре длинных стола для испанской и английской знати. Гости ели стоя, сидела только королевская чета, причем Мария на более почетном месте справа и в кресле гораздо более роскошном, чем у мужа. Испанцы также сразу заметили, что королева ела из золотой тарелки, а королю подали в серебряной. Это «унижение» придется терпеть до коронации Филиппа. На них произвело сильное впечатление количество великолепной посуды. Даже последнему дворянину подавали на серебряных блюдах, а стоящие в обоих концах зала высокие буфеты буквально ломились от драгоценных тарелок, кувшинов и блюд. За спиной королевы располагались шкаф с более чем сотней золотых и серебряных предметов столовой посуды различного размера, «огромные позолоченные часы в половину высоты человека» и мраморный фонтан, украшенный чистым золотом.
Марии и Филиппу прислуживали английские вельможи. Это была передаваемая по наследству привилегия — подавать монархам тазик для омовения рук, салфетку и наливать вина. Обслуживать Филиппа за столом было дозволено только одному испанцу, дону Иниго де Мендосе. Во время всей трапезы перед королем и королевой стояли лорды Пембрук и Стрейндж с символами власти, мечом и жезлом. При подаче каждого блюда раздавались звуки фанфар, а все присутствующие отвешивали низкий поклон. Этот ритуал был повторен для четырех смен по тридцать блюд в каждой. Празднество длилось несколько часов, и, предвидя это, Мария приказала своему управляющему найти место, куда бы «Ее Величество могли время от времени удаляться». С этой целью «для удобства королевы позади стола» был сделан проем в стене для прохода в покои епископа. Это было единственным личным пожеланием Марии по поводу организации свадебных торжеств. Она подарила консорту еще одну мантию, которую он оставил в своих покоях. Она была французского пошива, из золотой парчи с английскими розами и испанскими гранатами, перевивающимися на фоне усыпающих ткань золотых бусинок и мелкого жемчуга. Восемнадцать массивных пуговиц были сделаны из крупных плоскогранных бриллиантов. Филипп предпочел в тот день не надевать эту мантию, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания. Составляя через несколько лет после свадьбы перечень своего гардероба, он написал, что «эта вещь была подарена мне королевой, чтобы надеть в день нашей свадьбы после полудня, но я не пожелал, потому что она показалась мне чрезмерно вычурной».
В заключение королева выпила за здоровье гостей чашу вина, и все собравшиеся перешли в тронный зал, где приближенные Филиппа начали делать попытки завести с дамами Марии галантные разговоры. Это было трудно, поскольку английским владели только несколько испанцев. «Кроме тех, кто говорил по-латыни, остальные имели большие затруднения в общении, — писал один из испанских придворных. — Так что мы решили, пока не научились их понимать, не лезть напролом». Писавший добавил, что, поскольку его соотечественники все как один были неотразимы, «большинство английских джентльменов очень обрадовались, что испанцы не могут говорить на их языке». Если вести беседу было затруднительно, то с танцами вообще ничего не получалось, поскольку одна группа придворных не знала танцев другой. Мария и Филипп нашли выход в том, что танцевали друг с другом на немецкий манер, хотя было отмечено, что Марии, которая была превосходной и вдохновенной танцоркой, Филипп в партнеры явно не годился. Испанцы в большинстве своем были «сильно смущены» виртуозностью англичан, особенно лорда Брея, эффектного танцора, известного мастера «милых дворцовых развлечений».
На этой оскорбительной для испанцев ноте празднество закончилось. Последние гости удалились довольно рано, не позже девяти часов. Марию и Филиппа препроводили в апартаменты, приготовленные для брачной ночи. Гардинер приказал написать на дверях по-латыии довольно безвкусные стихи:
Благословив постель, лорд-канцлер удалился, оставив супругов одних, все еще одетых в их свадебные великолепные одеяния с «великим количеством драгоценностей». «О том, что было той ночью, — написал вскоре после этого оптимистично настроенный испанец из свиты Филиппа, — знают только они. Но если в результате этого королева подарит нам сына, нашей радости не будет конца».
Тем счастлив ты, дом, и тем на века украшен,
Что взыскан был ненадолго четой монаршей.
* * *
Когда на следующее утро приближенные Филиппа явились к королевским покоям, дамы из свиты Марии были шокированы и отказались их пропустить, потому что навещать новобрачную наутро после брачной ночи было «недостойно». Более того, английские королевы по обычаю на второй день после свадьбы на публике не появляются. Фрейлины Марии не знали, что в Испании принято, чтобы придворные поздравляли правителей в постели на следующее утро после свадьбы. Если бы Филипп присутствовал, он бы это недоразумение разрешил, но его не было. Он поднялся в семь утра, поработал за столом до восьми и отправился на мессу. Затем обедал один.Его мысли занимала Фландрия. Французы взяли Бииш и разрушили дворец регентши, но затем, преследуемые войсками императора, с боями отошли. Вроде бы все образовалось, но это событие обошлось имперской казне очень дорого. Карл написал сыну в Англию, что его казна сильно опустошена, а фламандские территории ощутимо пострадали от конфликта. Ои повелел Филиппу некоторое время оставаться с Марией, «занимаясь делами английского правительства» и вообще всем, чем должен заниматься настоящий король, а затем начать готовить свой флот к походу во Фландрию. Как и Мария, Филипп привык каждый день проводить много часов за своим рабочим столом и потому не видел жену до вечера, оставив ее одну быть посредницей в сложных отношениях испанских придворных с собственными.
Этикет требовал, чтобы королева вначале пригласила на аудиенцию жену главного испанского вельможи, герцогиню Альба. На третий день после бракосочетания герцогиня была препровождена в апартаменты королевы, где собрались все лорды и джентльмены двора. Она только накануне прибыла из Саутгемптоиа, так что на свадьбе не присутствовала. Это была ее первая встреча с Марией. К беседе с королевой герцогиня подготовилась с большой тщательностью, красиво уложив волосы и нарядившись в отороченное кружевами элегантное платье из черного бархата с шелковой вышивкой. Мария по случайному совпадению тоже надела черное бархатное платье, по расшитое золотом и с камчатным корсажем. Скорее всего королева тоже немного волновалась перед этой встречей, но к такому радостному возбуждению и девичьему пылу, который она продемонстрировала, герцогиня была совершенно не готова. В покои королевы ее должны были ввести фрейлины, но она сама ждала ее в передней. Как только испанка вошла, Мария двинулась к ней. Герцогиня, не зная, как правильно сделать реверанс перед королевой, если та не сидит на троне, опустилась на колени и потянулась к ее руке, чтобы поцеловать. Мария отказалась дать руку и вместо этого наклонилась над коленопреклоненной герцогиней, обняла и подняла на ноги. А затем крепко поцеловала в губы, «как английские королевы целуют высокородных леди своей собственной крови, но никого больше».