Страница:
Эртель Александр Иванович
Гарденины, их дворня, приверженцы и враги
Александр Иванович Эртель
ГАРДЕНИНЫ,
ИХ ДВОРНЯ, ПРИВЕРЖЕНЦЫ И ВРАГИ
А. И. Эртель (1885 - 1908) - русский писатель-демократ, просветитель. В его лучшем романе "Гарденины" дана широкая картина жизни России восьмидесятых годов XIX века, показана смена крепостнической общественной формации капиталистическим укладом жизни, ломка нравственно-психологического мира людей переходной эпохи.
СОДЕРЖАНИЕ
В. Кузнецов. Писатель-реалист
ГАРДЕНИНЫ, ИХ ДВОРНЯ, ПРИВЕРЖЕНЦЫ И ВРАГИ
Часть первая
Часть вторая
Писатель-реалист
1
Об Александре Ивановиче Эртеле (1855 - 1908) так часто писали как о забытом художнике слова, что его имя должно быть известно уже только благодаря таким настойчивым напоминаниям. Странная судьба! Писатель большого общественного темперамента, оригинальный мыслитель, талантливый прозаик, приковывавший к себе пристальное внимание, значится сегодня на литературной периферии.
Явная несправедливость. Эртель сказал самобытное слово о русской пореформенной действительности, которое высоко ценили его выдающиеся современники Г. Успенский, В. Короленко, А. Чехов, И. Бунин, М. Горький... Лев Толстой называл автора "Гардениных" самым крупным художником в России на рубеже 80 - 90-х годов.
Оценка критики была более разноречива - от суховато-сдержанных откликов до неумеренных восторгов. Какие только "отметки" не ставили писателю в разные десятилетия! Сегодня, когда страсти вокруг его творчества несколько поостыли, стало ясно: талант Эртеля шире узких идеологических рамок, угодных тому или иному времени.
Меньше всего писали о художественном методе и поэтике его прозы, ограничиваясь прямолинейно понятым идейным смыслом, "снятым" с мировоззрения героев, которое часто весьма отличалось от мировоззрения их создателя. Примечательно, что он "не поладил" почти ни с одним из своих главных персонажей и не раз предостерегал видеть в них воплощение "идеала". "Тенденции явной, тенденции, заслоняющей (выделено автором. - В. К.) образы, боюсь, как огня, - признавался Эртель известному историку русской литературы А. Н. Пыпину в июне 1881 года и добавлял: - Хотя все более и более убеждаюсь, что призвание мое - беллетристика политическая". Вот эта общественная устремленность, по словам писателя, "хватающая за сердце действительность", представляет центральный нерв его творчества.
"Г. Эртель, кажется, решительно никому не угодил", - писал критик Н. К. Михайловский. Не угодил ни народникам, ни "толстоецам", ни представителям иных учений; вернее всего его назвать писателем-реалистом демократическо-просветительской направленности, противоречивым в силу своей "неприкаянности", но всегда честным и искренним в своих поисках.
В 1909 году вышло семитомное собрание сочинений Эртеля, тогда же сборник его писем, снова всколыхнувший интерес к художнику.
Вершинная его книга - роман "Гарденины, их дворня, приверженцы и враги", явившийся одним из последних крупных литературных событий на исходе XIX века. По выражению А. А. Фадеева, в этом произведении почти "вся пореформенная Россия дана в разрезе". Чтобы лучше представить идейно-эстетическую значивость и своеобразие этого большого художественного полотна, коротко познакомимся с биографией писателя и основными вехами его творческого пути.
2
Жизнь Александра Ивановича Эртеля похожа на увлекательный роман настолько она полна яростной борьбы и страданий, душевных: взлетов и падений, трудных обретений и потерь.
Фамилия Эртель имеет немецкое происхождение - дед писателя, Людвиг, выходец из берлинской бюргерской семьи, в 1811 году шестнадцатилетним попал в армию Наполеона, а в сражении под Смоленском был взят в плен и увезен русским офицером в Воронеж, где женился, приписался в мещане и позже занялся управлением помещичьих хозяйств. Отец писателя унаследовал от родителя разве что практическую житейскую хватку, а в остальном уже мало напоминал педантично-делового человека: отличался буйным нравом, тягой к "загулам", пренебрежением к образованности, хотя и успел приобщиться к грамоте, будучи одно время приказчиком в Москве. Мать Эртеля - "плод незаконной любви" помещика Беера и крепостной нянюшки - представляла по характеру резкий контраст с мужем: была, по словам писателя, "не прочь и от чувствительности, и от мечтательного романтизма". Александр Иванович с присущей ему откровенностью и самоиронией говорил, что его натура соткана из двух нитей - красной и голубой - настолько причудливо-противоречиво "здравый смысл" уживался в нем с почти детской впечатлительностью.
Контрасты преследовали Эртеля с детства. Сын управителя чужого имения, "барчук" - и "Шаша", "Сашка", "свой человек" среди крестьян; скучная деловая контора отца - и неоглядная вольная степь (он родился в деревне Ксизово Задонского уезда Воронежской губернии, ныне Задонского района Липецкой области); ранняя обязанность приглядывать за работой мужиков - и "идеальные" мечты; скептическое отношение в доме к учению ("будет образованный - родителей не станет кормить") - и жадная тяга к книге. Он никогда и нигде "официально" не учился, отданный на попечение "добрым дядюшкам", заезжим французским девам, крестьянам-самоучкам - отсюда юношеская беспорядочность при его поразительной начитанности. Процесс приобщения к печатному слову проходил у него "не как у людей", о чем он однажды признавался писателю Н. Ф. Бажину:
"..."книги" пришли не тогда в мою голову, когда она еще вполне свободна от грязи житейской "...", а тогда, когда я уже испытал всю прелесть этой грязи, с малых лет и до двадцати образовавшей мое мировоззрение". В одном из писем он подробно проанализировал свое развитие, подчеркнув: "Для меня книги были и низшим, и средним, и высшим учебным заведением..." В зрелые годы, став уже известным писателем, Эртель восхищал современников, как сегодня сказали бы, гуманитарной энциклопедической образованностью недаром А. П. Чехов предлагал его кандидатуру в почетные академики.
Юношеские книжные увлечения сыграли большую и, если можно так выразиться, обманчивую роль в его ранней семейной жизни: первый брак на дочери купца и страстного книгочея-библиофила оказался надуманным и непрочным, что принесло Эртелю много душевных мук. С не меньшими огорчениями связаны и первоначальные попытки управлять помещичьим хозяйством, а затем самому завести арендаторское "дело" - молодому романтику явно не хватало трезвой жесткости и умения ловчить. Тут-то, на счастье, явился спаситель, писатель-народник П. В. Засодимский, разглядевший в пытливом молодом знакомом светлый ум и предложивший ему заведовать общественной библиотекой в Петербурге. В 1879 году Эртель, окрыленный мечтой о писательском труде (он уже успел к тому времени опубликовать два очерковых сочинения) и идеей общественного служения (по его словам, для него тогда "впереди все горело зарей"), переезжает в столицу и поселяется с семьей в доме на углу Литейного и Невского проспектов. Здесь он невольно становится свидетелем революционнонароднического движения. Библиотека была своеобразной штаб-квартирой землевольцев и прогрессивных литераторов. Здесь он познакомился с Германом Лопатиным и другими революционерами, сблизился с писателями Бажиным, Гаршиным, Златовратским, Кривенко, Наумовым. Лишь недавно стали известны новые факты "опасных" связей Эртеля. Оказывается, его знакомство с народовольцами не ускользнуло от ока департамента государственной полиции. Спустя 17 дней после убийства Александра II воронежский губернатор в ответ на срочный телеграфный запрос докладывал жандармским чинам о трудностях в установлении политической благонадежности "мещанина" Эртеля. Позже ему все-таки не удалось избежать Петропавловской крепости. В 1884 году он был арестован за то, что его адресом пользовались революционеры в качестве "почтового ящика"; в каземате он просидел несколько месяцев, а лишь обострившаяся чахотка спасла его от дальнейшего заточения, замененного административной ссылкой в Тверь.
Эртель не разделял "крайностей" народовольцев, но всегда относился к ним с глубочайшей симпатией и по мере возможности помогал им. Эта сторона жизни писателя исследована до сих пор недостаточно. Однако известно, что и в поздний период жизни его не покидала мысль о борьбе с самодержавием. Знаменитый П. А. Кропоткин рассказывал, что в 1894 году Эртель приезжал в Лондон, "в самую глухую, безнадежную пору русской жизни, и мы втроем: он, Степняк (псевдоним писателя-революционера С. М. Кравчинского. - В К.) и я, хозяин, мучались мыслью - что делать?"
Основы литературно-эстетических взглядов Эртеля закладывались в пору наивысшего накала революционно-освободительного движения в России. В их формировании огромную роль сыграло знакомство с Тургеневым, проявившим трогательное внимание к начинающему беллетристу, и с Глебом Успенским, ставшим его старшим другом. Они пробуждали чувство общественной совести, обостренного нравственного беспокойства за будущее России. Вспоминая встречи с Глебом Успенским и собственные, тогда еще сумбурные взгляды, Эртель писал: "...в этот-то мир наивной прямолинейности и положительно беспочвенной дерзости ворвался свет смелый и оригинальный. "..."
В Успенском на меня как бы дохнула трезвым дыханием своим история (выделено автором. - В. К.; из письма к А. Н. Пыпину от 21 июля 1881 г.).
В это время молодой провинциал живет большими творческими замыслами, участвует в- жарких политических спорах, жадно впитывает новые впечатления - и вдруг приступ смертельной болезни. Знаменитый врач С. П. Боткин предрекал самое худшее. Однако молодой организм выстоял, а здоровый воронежский климат и заботы близких мало-помалу вернули силы.
В 1879 - 1883 годах Эртель создает большой цикл рассказов и очерков "Записки Степняка" [Слово "Степняк" сам Эртель пишет как имя собственное, с заглавной буквы], представляющий собой художественно-публицистическую летопись пореформенной деревни. Разоряющийся крестьянин-бедняк и торжествующий кулак-кровопиец, цивилизованный буржуа-делец и совестливый интеллигент-разночинец - таковы основные герои этих реалистических былей. Иногда во внешне спокойную повествовательную интонацию врывается негодующий голос автора. "Повсюду примеры непосильной борьбы и ликующего свирепства, - пишет он. - Боже, боже, где же выход из этой скорбной ночи, позабытой солнцем?! Где же звуки, которым суждено пробудить эти деревни, изболевшие в дремоте, эту изнемогшую в косности степь?!"
Ответа на эти вопросы Эртель не дал, но уже их решительная постановка способствовала пробуждению сознания прогрессивно настроенной интеллигенции.
В рассказах и очерках Эртеля можно заметить идейно-художественное тяготение, с одной стороны, к лиро-эпическому слову Тургенева и, с другой, к обнаженно-правдивому исследованию Г. Успенского. Заслуга молодого писателя состояла в том, что он явился бескомпромиссным аналитиком совершавшихся в деревне капиталистических перемен, показал сложные отношения демократической интеллигенции и крестьянства, приспосабливающееся к новым порядкам дворянство, наступление эры машинной цивилизации, преобразующей не только механизм эксплуатации, но и душевный строй человека.
"Рассказы сразу обратили внимание своей живостью, прекрасными описаниями природы и юмором, - отзывался о "Записках Степняка" В. Г. Короленко. - В них был колорит. Веяло действительностью.
Мне передавали, что Глеб Успенский очень хвалил эти очерки..."
"Записки Степняка" стали для Эртеля вступлением в центральную для него тему взаимоотношений радикальной интеллигенции и народа. Тему эту он наиболее активно разрабатывал в 80-е годы - в эпоху "разнузданной, невероятно бессмысленной и зверской реакции" (В. И. Ленин), когда происходило перерождение народничества, когда многие вчерашние оппозиционеры превращались в ренегатов, заурядных обывателей и пессимистов со "здравыми понятиями". Литературу наводняли мутные потоки антинигилистических произведений (В. Авсеенко, Б. Маркевич), пасквилянтской и упаднической беллетристики (М. Белинский, К. Баранцевич), натуралистически-бытовых и "антигероических" описаний (И. Потапенко). В этот период Эртель, как и Г. Успенский, В. Короленко, Н. Каронин-Петропавловский и некоторые другие писатели, сохраняет социально-нравственный оптимизм, нанося удары отжившим утопиям, трезво глядя на капиталистическое нашествие. "Времена нынче темные, - писал Александр Иванович 15 ноября 1892 года Н. К. Михайловскому. - Дикость напрягает силы с небывалой откровенностью... Пусть! В самом этом напряжении чувствуются предсмертные судороги. Вера в то, что это именно так, укрепляется присутствием в обществе независимой мысли, наличностью ее влияния, прочностью ее успехов..." Такая же уверенность была характерна для Эртеля и в самую начальную пору "безвременья". Значение его творчества той глухой поры определяется не столько созданием положительного типа борца за народное счастье, сколько развенчиванием дряблых "героев" и их туманных "идеалов", острокритическим изображением старых и новых общественных хищников. Такая позиция была в определенной степени близка гневно-очищающей сатире Салтыкова-Щедрина, который в своей "Современной идиллии" и других произведениях зло высмеял мелочное существование "среднего" человека. Изменившуюся социальную психологию вчерашнего народолюбца Эртель раскрыл в повестях "Волхонская барышня" (1883), "Пятихины дети" (1884), "Две пары" (1887) и других произведениях.
"Волхонская барышня", можно сказать, рождалась на полях "Записок Степняка" и вобрала в себя сомнения писателя о путях борьбы за лучшую долю трудового крестьянства. Сообщая о ходе работы над произведением, Эртель писал А. Н. Пыпину 24 октября 1882 года:
"Сюжет - на почве "романических" отношений - общественные и народные интересы, цензуры оберегаюсь. Превозмогающий тип - народник во вкусе прогрессивных "самобытников". Отношение к нему - не без легкой, - надеюсь, едва уловимой насмешливости. Много сцен из крестьянской жизни".
Внешне этот "романический" сюжет таков: публицист-"почвенник"
Илья Тутолмин приезжает в деревню, чтобы заняться этнографией и повидать своего бывшего друга Захара Ивановича, ставшего в имении Волхонка управляющим буржуазного толка. Принцип Тутолмина "все для народа и все посредством народа" привлекает мечтательную девятнадцатилетнюю Варю, дочь хозяина усадьбы. Рядом с молодым пропагандистом неясные порывы девушки к добру обретают конкретность в помощи крестьянам. Гуманные устремления героини подогреваются победами гостя в словесных схватках как с новомодными представителями сельской цивилизации, так и с ревнителями старых барских порядков. История эта чуть не завершается помолвкой молодых людей, однако вскоре выясняется, что глубокой внутренней связи между ними нет. Повесть кончается болезнью и смертью растерявшейся в своих сердечных привязанностях и общественных симпатиях Вари Волхонской и все усиливающимся разочарованием Ильи Тутолмина в народных идеалах. Морально опустошенный герой бежит из деревни.
Писатель зорко подметил, что деятель-"почвенник" в России в самом начале 80-х годов "...уже теряет уверенность". Противопоставить же мировоззренческой ограниченности и душевной надломленности своего героя новую общественную силу Эртель не смог, да и она только-только тогда зарождалась.
Повесть "Две пары" не переиздавалась 75 лет и лишь в 1985 году вновь появилась в Москве и Воронеже. Не привлекала она и серьезного внимания историков литературы. Между тем это произведение - одно из лучших в наследии Эртеля. Критик "Русского богатства" (1887, № 11) Л. Оболенский справедливо замечал, что повесть написана "с такою художественною законченностью, что о промахах архитектоники и художественных приемов почти не может быть речи".
И далее: "...все произведение может быть поставлено рядом с лучшими выдающимися произведениями нашей литературы". Весьма редкий тогда случай столь высокой оценки таланта писателя.
...Преуспевающий петербургский банковский чиновник Дмитрий Арсеньевич Летянин привозит в деревню "на кумыс" страдающую нервным расстройством жену Марью Павловну, даму тонкой и сложной душевной "конструкции". Молодой местный землевладелец Сергей Петрович, человек передовых для его среды взглядов, очарованный красотой и гуманными порывами Марьи Павловны, влюбляется в нее, и дело кончается новым браком. Параллельно этой любовной истории драматически разворачивается другая, крестьянская: приехавший на заработки плотник Федор собирается обвенчаться с деревенской девушкой Лизуткой. Господа содействуют такому союзу и даже идут на материальные расходы ради удовлетворения своих благих желаний, но их вмешательство приносит всем лишь огорчения. Под напором патриархальных нравственно-бытовых устоев рушится счастье влюбленных. Сложные внутренние противоречия подтачивают и внешнюю идиллию и барской четы, а их попытка сближения с народом заканчивается неудачей.
В "Двух парах" повторяется типичный для Эртеля лейтмотив разочарования интеллигента-либерала в туманных идеалах народничества. Главный герой далек от подлинных мужицких дум и забот, не способен на будничный героизм во имя "ближнего". При первом же серьезном столкновении с крестьянским бытом вчерашний благодетель превращается в чванливого барина. Ему чужда психология рабочего человека, его альтруизм поверхностно-мечтательный, не подкрепленный живой жизнью. По замечанию А. М. Горького (статья "Семен Подъячев"), Эртелю удалось в повести "уличить господ в духовной импотенции". В конце концов барину наскучила деревня, и он бежит в Москву "развеяться", послушать модные проповеди и поглазеть на столичных актрис. А в это время в похилившейся избе слепая "баушка" рассказывает ребятишкам нелепые побаски... Мимо жизни, мимо настоящего дела прошли эртелевские народолюбцы.
Эртеля иногда называют писателем "провинциальным", вкладывая в такое определение снисходительный оттенок. Это Явное недоразумение. Провинция была его "пропиской" и жизненным материалом, но на этой основе он всегда ставил и по-своему решал темы огромной важности, его привлекали не случаи и эпизоды, а явления исторические, не второстепенные индивидуальности, а типы.
"Степня" связал свою судьбу со средней полосой России, лишь изредка отлучаясь в другие края для отдыха и "душевной свежести", деловых и дружеских встреч. Правда, как уже упоминалось, ему надолго пришлось "задержаться" в Твери. Несмотря на полицейский надзор и прочие неприятности, этот город Александр Иванович вспоминал тепло; здесь он нашел новых друзей, наконец-таки обрел новую семью, прошел своеобразную школу социально-философских знаний в кругу П. А. Бакунина, брата известного революционера-анархиста; Н. Н. Ге, сына выдающегося художника; Г. А. Мачтета, писателянародника, автора стихов популярной революционной песни "Замучен тяжелой неволей"; К. Левина, одного из первых русских марксистов, и других интересных людей.
Самостоятельный ум Эртеля не терпел сковывающей "теоретической упряжки", и в тверской период им также не овладела всецело какая-либо одна программа, но он расширил основу своих взглядов, испытав при этом заметное тяготение к проблемам религиозного и морально-этического характера. В письме к философу, сотруднику "Русского богатства" В. В. Лесевичу, от 7 февраля 1889 года писатель так определял свое мировоззрение: "Оно вырастало и слагалось путем самых разнообразных и отрывочных впечатлений, представлений и мыслей, в числе которых были, конечно, и не мои - и даже очень много не моих! - но никогда (если не считать времени юности) я не заимствовал чужой материал в виде какой-нибудь компактной массы. Так, например, из системы мыслей Н. К. Михайловского я заимствовал нечто для моей постройки, точно так же, как и из других систем (в том числе и Л. Н. Толстого), но заимствовал ту только частичку системы, ту дробь "компактной массы", которая соответствовала плану моей постройки, моему собственному пониманию жизни".
Эта "постройка" так и не была закончена, но она укрепилась пониманием необратимости исторического процесса, верой в силу науки и искусства, пафосом общественного служения художника.
Тверской период обогатил Эртеля интересными впечатлениями.
Он с почтительным восхищением слушал воспоминания П. А. Бакунина о встречах с В. Г. Белинским, Н. В. Станкевичем, замечательными личностями 40 - 60-х годов, проявлял живой интерес к Н. Г. Чернышевскому (выслал писателю-революционеру через его двоюродного брата А. Н. Пыпина свою фотографию, случайно обнаружив книгу Бокля, испещренную пометками Николая Гавриловича, пожелал отослать ее прежнему владельцу). Подобные "мелочи" важны как связующие духовные нити передовой русской культуры.
В 1890 - 1896 годах Эртель жил близ Воронежа, на хуторе Емпелево (ныне пос. Трудовое Новоусманского района). Здесь им были созданы роман "Смена" и повесть "Карьера Струкова". Как всегда, много времени он отдает переписке, заменявшей ему личное общение.
Его письма интересны и как исповедь души, и как документы своего времени, и, наконец, как свободный от цензуры комментарий к собственным произведениям. Из писем мы узнаем, в частности" о его помощи воронежским крестьянам в неурожайные 1891 - 1892 годы (были спасены тысячи людей), подвижническом деле открытия школы для детей бедняков (отмеченная мемориальной доской, она сохранилась в селе Макарье и поныне), хлопотах по укреплению финансового положения публичной библиотеки и других благородных начинаниях.
Общественным заботам он умел отдаваться до самозабвения. Для спасения крестьянских жизней Эртель влез в долги (десять тысяч рублей), и, чтобы как-то выпутаться из них и обеспечить семью, он вынужден был в 1896 году занять место управляющего имением Хлудовых в Моршанском уезде Тамбовской губернии, позже Пашкова и других чужих владений. Уход из литературы он переживал мучительно. В одном из писем к жене тех лет он рассказывает, в какую хозяйственную "кашу" он попал: "Берет иногда тоска, и вкус каши становится отвратительным, и убежал бы от нее на край света, но... куда убежать от железного закона необходимости..."
Исследователи творчества Эртеля давно пытались проникнуть в причины его молчания в литературе в последний период жизни. Высказывались самые различные мнения. Между тем он сам разъяснил этот сложный вопрос в неопубликованном письме к дочери Наталии от 23 ноября 1903 г. (хранится в частной коллекции). В ответ на ее упреки в том, что отец вместо литературных занятий ведет "противные пашковские дела", Эртель скромно оценивает свой талант по сравнению с Достоевским, Л. Толстым, Тургеневым, Чеховым и исповедуется: "...свойство и характер моего писательского дарования всегда были "антицензурны", т. е. меня всегда влекло к общественным и политическим темам, а не психологическим, в России же при настоящих и давнишних цензурных условиях этого касаться можно с такою преувеличенной осторожностью, что получается какая-то слабая дребедень..." Тут же Эртель подчеркивает унизительную зависимость русского художника-разночинца от "денежного мешка" и оправдывает свои занятия сельским хозяйством возможностью непосредственно видеть живую действительность и практически положительно влиять на судьбы людей, при этом радуясь, что. "много видишь нового, глубоко интересного, никогда не испытанного". Уход писателя из литературы имел, конечно, и более глубокие причины, коренящиеся не только в его личной судьбе, но и в кризисе русского общества, стоявшего тогда на трудном социально-экономическом распутье. Характерно, что Эртель в то время внимательно наблюдал за возраставшим рабочим движением, о чем свидетельствует его незаконченная повесть "В сумерках" (1898). В ней интересно намечен привлекательный образ руководителя социал-демократического рабочего кружка Филатова, прошедшего тернии революционного народничества, познавшего горечь разочарований, но не разменявшего светлые идеалы борьбы на мещанское благополучие и "малые дела".
Повесть "В сумерках" и другие факты подтверждают интерес писателя к новой общественной силе, его стремление глубоко разобраться в складывающейся социально-экономической обстановке. Он выступал противником частного капитала. "Я думаю, - писал он В. Г.
Черткову 7 сентября 1888 года, - что со временем так и будет: будет государственная или общественная собственность и будут пользоваться ею те, кому она нужна для поддержания существования своего и своей семьи". Он утопически надеялся на рост внутренней культуры личности и гуманизм общества. Увы, заповедь "Не убнй!" оказалась идеальной мечтой слишком доброго сердца. Путь же нравственного самоусовершенствования на толстовский лад, отмечал он, "меня мало интересует". Выхода из противоречий он не находил. Наступил духовный кризис.
В последние годы жизни писатель обращался к книгам В. И. Ленина, интересовался социал-демократической программой, о которой говорил: "Тут ключом бьет живая мысль, тут сила и дерзость.
А это важнее всего". Несмотря на болезнь, горечь утраты близких (смерть сына, а позже близкого друга), он оптимистично смотрел в будущее. В письме к И. И. Горбунову-Посадову от 22 января 1904 года, сетуя на душевную "маету", он тем не менее писал: "...одна лишь радость впереди - восклицать вместе с волшебником Пушкиным:
"Здравствуй, племя младое, незнакомое!.." Потому что верю, что это "племя" лучше, сильнее, умнее нас. То есть в передовых-то своих фалангах..."
ГАРДЕНИНЫ,
ИХ ДВОРНЯ, ПРИВЕРЖЕНЦЫ И ВРАГИ
А. И. Эртель (1885 - 1908) - русский писатель-демократ, просветитель. В его лучшем романе "Гарденины" дана широкая картина жизни России восьмидесятых годов XIX века, показана смена крепостнической общественной формации капиталистическим укладом жизни, ломка нравственно-психологического мира людей переходной эпохи.
СОДЕРЖАНИЕ
В. Кузнецов. Писатель-реалист
ГАРДЕНИНЫ, ИХ ДВОРНЯ, ПРИВЕРЖЕНЦЫ И ВРАГИ
Часть первая
Часть вторая
Писатель-реалист
1
Об Александре Ивановиче Эртеле (1855 - 1908) так часто писали как о забытом художнике слова, что его имя должно быть известно уже только благодаря таким настойчивым напоминаниям. Странная судьба! Писатель большого общественного темперамента, оригинальный мыслитель, талантливый прозаик, приковывавший к себе пристальное внимание, значится сегодня на литературной периферии.
Явная несправедливость. Эртель сказал самобытное слово о русской пореформенной действительности, которое высоко ценили его выдающиеся современники Г. Успенский, В. Короленко, А. Чехов, И. Бунин, М. Горький... Лев Толстой называл автора "Гардениных" самым крупным художником в России на рубеже 80 - 90-х годов.
Оценка критики была более разноречива - от суховато-сдержанных откликов до неумеренных восторгов. Какие только "отметки" не ставили писателю в разные десятилетия! Сегодня, когда страсти вокруг его творчества несколько поостыли, стало ясно: талант Эртеля шире узких идеологических рамок, угодных тому или иному времени.
Меньше всего писали о художественном методе и поэтике его прозы, ограничиваясь прямолинейно понятым идейным смыслом, "снятым" с мировоззрения героев, которое часто весьма отличалось от мировоззрения их создателя. Примечательно, что он "не поладил" почти ни с одним из своих главных персонажей и не раз предостерегал видеть в них воплощение "идеала". "Тенденции явной, тенденции, заслоняющей (выделено автором. - В. К.) образы, боюсь, как огня, - признавался Эртель известному историку русской литературы А. Н. Пыпину в июне 1881 года и добавлял: - Хотя все более и более убеждаюсь, что призвание мое - беллетристика политическая". Вот эта общественная устремленность, по словам писателя, "хватающая за сердце действительность", представляет центральный нерв его творчества.
"Г. Эртель, кажется, решительно никому не угодил", - писал критик Н. К. Михайловский. Не угодил ни народникам, ни "толстоецам", ни представителям иных учений; вернее всего его назвать писателем-реалистом демократическо-просветительской направленности, противоречивым в силу своей "неприкаянности", но всегда честным и искренним в своих поисках.
В 1909 году вышло семитомное собрание сочинений Эртеля, тогда же сборник его писем, снова всколыхнувший интерес к художнику.
Вершинная его книга - роман "Гарденины, их дворня, приверженцы и враги", явившийся одним из последних крупных литературных событий на исходе XIX века. По выражению А. А. Фадеева, в этом произведении почти "вся пореформенная Россия дана в разрезе". Чтобы лучше представить идейно-эстетическую значивость и своеобразие этого большого художественного полотна, коротко познакомимся с биографией писателя и основными вехами его творческого пути.
2
Жизнь Александра Ивановича Эртеля похожа на увлекательный роман настолько она полна яростной борьбы и страданий, душевных: взлетов и падений, трудных обретений и потерь.
Фамилия Эртель имеет немецкое происхождение - дед писателя, Людвиг, выходец из берлинской бюргерской семьи, в 1811 году шестнадцатилетним попал в армию Наполеона, а в сражении под Смоленском был взят в плен и увезен русским офицером в Воронеж, где женился, приписался в мещане и позже занялся управлением помещичьих хозяйств. Отец писателя унаследовал от родителя разве что практическую житейскую хватку, а в остальном уже мало напоминал педантично-делового человека: отличался буйным нравом, тягой к "загулам", пренебрежением к образованности, хотя и успел приобщиться к грамоте, будучи одно время приказчиком в Москве. Мать Эртеля - "плод незаконной любви" помещика Беера и крепостной нянюшки - представляла по характеру резкий контраст с мужем: была, по словам писателя, "не прочь и от чувствительности, и от мечтательного романтизма". Александр Иванович с присущей ему откровенностью и самоиронией говорил, что его натура соткана из двух нитей - красной и голубой - настолько причудливо-противоречиво "здравый смысл" уживался в нем с почти детской впечатлительностью.
Контрасты преследовали Эртеля с детства. Сын управителя чужого имения, "барчук" - и "Шаша", "Сашка", "свой человек" среди крестьян; скучная деловая контора отца - и неоглядная вольная степь (он родился в деревне Ксизово Задонского уезда Воронежской губернии, ныне Задонского района Липецкой области); ранняя обязанность приглядывать за работой мужиков - и "идеальные" мечты; скептическое отношение в доме к учению ("будет образованный - родителей не станет кормить") - и жадная тяга к книге. Он никогда и нигде "официально" не учился, отданный на попечение "добрым дядюшкам", заезжим французским девам, крестьянам-самоучкам - отсюда юношеская беспорядочность при его поразительной начитанности. Процесс приобщения к печатному слову проходил у него "не как у людей", о чем он однажды признавался писателю Н. Ф. Бажину:
"..."книги" пришли не тогда в мою голову, когда она еще вполне свободна от грязи житейской "...", а тогда, когда я уже испытал всю прелесть этой грязи, с малых лет и до двадцати образовавшей мое мировоззрение". В одном из писем он подробно проанализировал свое развитие, подчеркнув: "Для меня книги были и низшим, и средним, и высшим учебным заведением..." В зрелые годы, став уже известным писателем, Эртель восхищал современников, как сегодня сказали бы, гуманитарной энциклопедической образованностью недаром А. П. Чехов предлагал его кандидатуру в почетные академики.
Юношеские книжные увлечения сыграли большую и, если можно так выразиться, обманчивую роль в его ранней семейной жизни: первый брак на дочери купца и страстного книгочея-библиофила оказался надуманным и непрочным, что принесло Эртелю много душевных мук. С не меньшими огорчениями связаны и первоначальные попытки управлять помещичьим хозяйством, а затем самому завести арендаторское "дело" - молодому романтику явно не хватало трезвой жесткости и умения ловчить. Тут-то, на счастье, явился спаситель, писатель-народник П. В. Засодимский, разглядевший в пытливом молодом знакомом светлый ум и предложивший ему заведовать общественной библиотекой в Петербурге. В 1879 году Эртель, окрыленный мечтой о писательском труде (он уже успел к тому времени опубликовать два очерковых сочинения) и идеей общественного служения (по его словам, для него тогда "впереди все горело зарей"), переезжает в столицу и поселяется с семьей в доме на углу Литейного и Невского проспектов. Здесь он невольно становится свидетелем революционнонароднического движения. Библиотека была своеобразной штаб-квартирой землевольцев и прогрессивных литераторов. Здесь он познакомился с Германом Лопатиным и другими революционерами, сблизился с писателями Бажиным, Гаршиным, Златовратским, Кривенко, Наумовым. Лишь недавно стали известны новые факты "опасных" связей Эртеля. Оказывается, его знакомство с народовольцами не ускользнуло от ока департамента государственной полиции. Спустя 17 дней после убийства Александра II воронежский губернатор в ответ на срочный телеграфный запрос докладывал жандармским чинам о трудностях в установлении политической благонадежности "мещанина" Эртеля. Позже ему все-таки не удалось избежать Петропавловской крепости. В 1884 году он был арестован за то, что его адресом пользовались революционеры в качестве "почтового ящика"; в каземате он просидел несколько месяцев, а лишь обострившаяся чахотка спасла его от дальнейшего заточения, замененного административной ссылкой в Тверь.
Эртель не разделял "крайностей" народовольцев, но всегда относился к ним с глубочайшей симпатией и по мере возможности помогал им. Эта сторона жизни писателя исследована до сих пор недостаточно. Однако известно, что и в поздний период жизни его не покидала мысль о борьбе с самодержавием. Знаменитый П. А. Кропоткин рассказывал, что в 1894 году Эртель приезжал в Лондон, "в самую глухую, безнадежную пору русской жизни, и мы втроем: он, Степняк (псевдоним писателя-революционера С. М. Кравчинского. - В К.) и я, хозяин, мучались мыслью - что делать?"
Основы литературно-эстетических взглядов Эртеля закладывались в пору наивысшего накала революционно-освободительного движения в России. В их формировании огромную роль сыграло знакомство с Тургеневым, проявившим трогательное внимание к начинающему беллетристу, и с Глебом Успенским, ставшим его старшим другом. Они пробуждали чувство общественной совести, обостренного нравственного беспокойства за будущее России. Вспоминая встречи с Глебом Успенским и собственные, тогда еще сумбурные взгляды, Эртель писал: "...в этот-то мир наивной прямолинейности и положительно беспочвенной дерзости ворвался свет смелый и оригинальный. "..."
В Успенском на меня как бы дохнула трезвым дыханием своим история (выделено автором. - В. К.; из письма к А. Н. Пыпину от 21 июля 1881 г.).
В это время молодой провинциал живет большими творческими замыслами, участвует в- жарких политических спорах, жадно впитывает новые впечатления - и вдруг приступ смертельной болезни. Знаменитый врач С. П. Боткин предрекал самое худшее. Однако молодой организм выстоял, а здоровый воронежский климат и заботы близких мало-помалу вернули силы.
В 1879 - 1883 годах Эртель создает большой цикл рассказов и очерков "Записки Степняка" [Слово "Степняк" сам Эртель пишет как имя собственное, с заглавной буквы], представляющий собой художественно-публицистическую летопись пореформенной деревни. Разоряющийся крестьянин-бедняк и торжествующий кулак-кровопиец, цивилизованный буржуа-делец и совестливый интеллигент-разночинец - таковы основные герои этих реалистических былей. Иногда во внешне спокойную повествовательную интонацию врывается негодующий голос автора. "Повсюду примеры непосильной борьбы и ликующего свирепства, - пишет он. - Боже, боже, где же выход из этой скорбной ночи, позабытой солнцем?! Где же звуки, которым суждено пробудить эти деревни, изболевшие в дремоте, эту изнемогшую в косности степь?!"
Ответа на эти вопросы Эртель не дал, но уже их решительная постановка способствовала пробуждению сознания прогрессивно настроенной интеллигенции.
В рассказах и очерках Эртеля можно заметить идейно-художественное тяготение, с одной стороны, к лиро-эпическому слову Тургенева и, с другой, к обнаженно-правдивому исследованию Г. Успенского. Заслуга молодого писателя состояла в том, что он явился бескомпромиссным аналитиком совершавшихся в деревне капиталистических перемен, показал сложные отношения демократической интеллигенции и крестьянства, приспосабливающееся к новым порядкам дворянство, наступление эры машинной цивилизации, преобразующей не только механизм эксплуатации, но и душевный строй человека.
"Рассказы сразу обратили внимание своей живостью, прекрасными описаниями природы и юмором, - отзывался о "Записках Степняка" В. Г. Короленко. - В них был колорит. Веяло действительностью.
Мне передавали, что Глеб Успенский очень хвалил эти очерки..."
"Записки Степняка" стали для Эртеля вступлением в центральную для него тему взаимоотношений радикальной интеллигенции и народа. Тему эту он наиболее активно разрабатывал в 80-е годы - в эпоху "разнузданной, невероятно бессмысленной и зверской реакции" (В. И. Ленин), когда происходило перерождение народничества, когда многие вчерашние оппозиционеры превращались в ренегатов, заурядных обывателей и пессимистов со "здравыми понятиями". Литературу наводняли мутные потоки антинигилистических произведений (В. Авсеенко, Б. Маркевич), пасквилянтской и упаднической беллетристики (М. Белинский, К. Баранцевич), натуралистически-бытовых и "антигероических" описаний (И. Потапенко). В этот период Эртель, как и Г. Успенский, В. Короленко, Н. Каронин-Петропавловский и некоторые другие писатели, сохраняет социально-нравственный оптимизм, нанося удары отжившим утопиям, трезво глядя на капиталистическое нашествие. "Времена нынче темные, - писал Александр Иванович 15 ноября 1892 года Н. К. Михайловскому. - Дикость напрягает силы с небывалой откровенностью... Пусть! В самом этом напряжении чувствуются предсмертные судороги. Вера в то, что это именно так, укрепляется присутствием в обществе независимой мысли, наличностью ее влияния, прочностью ее успехов..." Такая же уверенность была характерна для Эртеля и в самую начальную пору "безвременья". Значение его творчества той глухой поры определяется не столько созданием положительного типа борца за народное счастье, сколько развенчиванием дряблых "героев" и их туманных "идеалов", острокритическим изображением старых и новых общественных хищников. Такая позиция была в определенной степени близка гневно-очищающей сатире Салтыкова-Щедрина, который в своей "Современной идиллии" и других произведениях зло высмеял мелочное существование "среднего" человека. Изменившуюся социальную психологию вчерашнего народолюбца Эртель раскрыл в повестях "Волхонская барышня" (1883), "Пятихины дети" (1884), "Две пары" (1887) и других произведениях.
"Волхонская барышня", можно сказать, рождалась на полях "Записок Степняка" и вобрала в себя сомнения писателя о путях борьбы за лучшую долю трудового крестьянства. Сообщая о ходе работы над произведением, Эртель писал А. Н. Пыпину 24 октября 1882 года:
"Сюжет - на почве "романических" отношений - общественные и народные интересы, цензуры оберегаюсь. Превозмогающий тип - народник во вкусе прогрессивных "самобытников". Отношение к нему - не без легкой, - надеюсь, едва уловимой насмешливости. Много сцен из крестьянской жизни".
Внешне этот "романический" сюжет таков: публицист-"почвенник"
Илья Тутолмин приезжает в деревню, чтобы заняться этнографией и повидать своего бывшего друга Захара Ивановича, ставшего в имении Волхонка управляющим буржуазного толка. Принцип Тутолмина "все для народа и все посредством народа" привлекает мечтательную девятнадцатилетнюю Варю, дочь хозяина усадьбы. Рядом с молодым пропагандистом неясные порывы девушки к добру обретают конкретность в помощи крестьянам. Гуманные устремления героини подогреваются победами гостя в словесных схватках как с новомодными представителями сельской цивилизации, так и с ревнителями старых барских порядков. История эта чуть не завершается помолвкой молодых людей, однако вскоре выясняется, что глубокой внутренней связи между ними нет. Повесть кончается болезнью и смертью растерявшейся в своих сердечных привязанностях и общественных симпатиях Вари Волхонской и все усиливающимся разочарованием Ильи Тутолмина в народных идеалах. Морально опустошенный герой бежит из деревни.
Писатель зорко подметил, что деятель-"почвенник" в России в самом начале 80-х годов "...уже теряет уверенность". Противопоставить же мировоззренческой ограниченности и душевной надломленности своего героя новую общественную силу Эртель не смог, да и она только-только тогда зарождалась.
Повесть "Две пары" не переиздавалась 75 лет и лишь в 1985 году вновь появилась в Москве и Воронеже. Не привлекала она и серьезного внимания историков литературы. Между тем это произведение - одно из лучших в наследии Эртеля. Критик "Русского богатства" (1887, № 11) Л. Оболенский справедливо замечал, что повесть написана "с такою художественною законченностью, что о промахах архитектоники и художественных приемов почти не может быть речи".
И далее: "...все произведение может быть поставлено рядом с лучшими выдающимися произведениями нашей литературы". Весьма редкий тогда случай столь высокой оценки таланта писателя.
...Преуспевающий петербургский банковский чиновник Дмитрий Арсеньевич Летянин привозит в деревню "на кумыс" страдающую нервным расстройством жену Марью Павловну, даму тонкой и сложной душевной "конструкции". Молодой местный землевладелец Сергей Петрович, человек передовых для его среды взглядов, очарованный красотой и гуманными порывами Марьи Павловны, влюбляется в нее, и дело кончается новым браком. Параллельно этой любовной истории драматически разворачивается другая, крестьянская: приехавший на заработки плотник Федор собирается обвенчаться с деревенской девушкой Лизуткой. Господа содействуют такому союзу и даже идут на материальные расходы ради удовлетворения своих благих желаний, но их вмешательство приносит всем лишь огорчения. Под напором патриархальных нравственно-бытовых устоев рушится счастье влюбленных. Сложные внутренние противоречия подтачивают и внешнюю идиллию и барской четы, а их попытка сближения с народом заканчивается неудачей.
В "Двух парах" повторяется типичный для Эртеля лейтмотив разочарования интеллигента-либерала в туманных идеалах народничества. Главный герой далек от подлинных мужицких дум и забот, не способен на будничный героизм во имя "ближнего". При первом же серьезном столкновении с крестьянским бытом вчерашний благодетель превращается в чванливого барина. Ему чужда психология рабочего человека, его альтруизм поверхностно-мечтательный, не подкрепленный живой жизнью. По замечанию А. М. Горького (статья "Семен Подъячев"), Эртелю удалось в повести "уличить господ в духовной импотенции". В конце концов барину наскучила деревня, и он бежит в Москву "развеяться", послушать модные проповеди и поглазеть на столичных актрис. А в это время в похилившейся избе слепая "баушка" рассказывает ребятишкам нелепые побаски... Мимо жизни, мимо настоящего дела прошли эртелевские народолюбцы.
Эртеля иногда называют писателем "провинциальным", вкладывая в такое определение снисходительный оттенок. Это Явное недоразумение. Провинция была его "пропиской" и жизненным материалом, но на этой основе он всегда ставил и по-своему решал темы огромной важности, его привлекали не случаи и эпизоды, а явления исторические, не второстепенные индивидуальности, а типы.
"Степня" связал свою судьбу со средней полосой России, лишь изредка отлучаясь в другие края для отдыха и "душевной свежести", деловых и дружеских встреч. Правда, как уже упоминалось, ему надолго пришлось "задержаться" в Твери. Несмотря на полицейский надзор и прочие неприятности, этот город Александр Иванович вспоминал тепло; здесь он нашел новых друзей, наконец-таки обрел новую семью, прошел своеобразную школу социально-философских знаний в кругу П. А. Бакунина, брата известного революционера-анархиста; Н. Н. Ге, сына выдающегося художника; Г. А. Мачтета, писателянародника, автора стихов популярной революционной песни "Замучен тяжелой неволей"; К. Левина, одного из первых русских марксистов, и других интересных людей.
Самостоятельный ум Эртеля не терпел сковывающей "теоретической упряжки", и в тверской период им также не овладела всецело какая-либо одна программа, но он расширил основу своих взглядов, испытав при этом заметное тяготение к проблемам религиозного и морально-этического характера. В письме к философу, сотруднику "Русского богатства" В. В. Лесевичу, от 7 февраля 1889 года писатель так определял свое мировоззрение: "Оно вырастало и слагалось путем самых разнообразных и отрывочных впечатлений, представлений и мыслей, в числе которых были, конечно, и не мои - и даже очень много не моих! - но никогда (если не считать времени юности) я не заимствовал чужой материал в виде какой-нибудь компактной массы. Так, например, из системы мыслей Н. К. Михайловского я заимствовал нечто для моей постройки, точно так же, как и из других систем (в том числе и Л. Н. Толстого), но заимствовал ту только частичку системы, ту дробь "компактной массы", которая соответствовала плану моей постройки, моему собственному пониманию жизни".
Эта "постройка" так и не была закончена, но она укрепилась пониманием необратимости исторического процесса, верой в силу науки и искусства, пафосом общественного служения художника.
Тверской период обогатил Эртеля интересными впечатлениями.
Он с почтительным восхищением слушал воспоминания П. А. Бакунина о встречах с В. Г. Белинским, Н. В. Станкевичем, замечательными личностями 40 - 60-х годов, проявлял живой интерес к Н. Г. Чернышевскому (выслал писателю-революционеру через его двоюродного брата А. Н. Пыпина свою фотографию, случайно обнаружив книгу Бокля, испещренную пометками Николая Гавриловича, пожелал отослать ее прежнему владельцу). Подобные "мелочи" важны как связующие духовные нити передовой русской культуры.
В 1890 - 1896 годах Эртель жил близ Воронежа, на хуторе Емпелево (ныне пос. Трудовое Новоусманского района). Здесь им были созданы роман "Смена" и повесть "Карьера Струкова". Как всегда, много времени он отдает переписке, заменявшей ему личное общение.
Его письма интересны и как исповедь души, и как документы своего времени, и, наконец, как свободный от цензуры комментарий к собственным произведениям. Из писем мы узнаем, в частности" о его помощи воронежским крестьянам в неурожайные 1891 - 1892 годы (были спасены тысячи людей), подвижническом деле открытия школы для детей бедняков (отмеченная мемориальной доской, она сохранилась в селе Макарье и поныне), хлопотах по укреплению финансового положения публичной библиотеки и других благородных начинаниях.
Общественным заботам он умел отдаваться до самозабвения. Для спасения крестьянских жизней Эртель влез в долги (десять тысяч рублей), и, чтобы как-то выпутаться из них и обеспечить семью, он вынужден был в 1896 году занять место управляющего имением Хлудовых в Моршанском уезде Тамбовской губернии, позже Пашкова и других чужих владений. Уход из литературы он переживал мучительно. В одном из писем к жене тех лет он рассказывает, в какую хозяйственную "кашу" он попал: "Берет иногда тоска, и вкус каши становится отвратительным, и убежал бы от нее на край света, но... куда убежать от железного закона необходимости..."
Исследователи творчества Эртеля давно пытались проникнуть в причины его молчания в литературе в последний период жизни. Высказывались самые различные мнения. Между тем он сам разъяснил этот сложный вопрос в неопубликованном письме к дочери Наталии от 23 ноября 1903 г. (хранится в частной коллекции). В ответ на ее упреки в том, что отец вместо литературных занятий ведет "противные пашковские дела", Эртель скромно оценивает свой талант по сравнению с Достоевским, Л. Толстым, Тургеневым, Чеховым и исповедуется: "...свойство и характер моего писательского дарования всегда были "антицензурны", т. е. меня всегда влекло к общественным и политическим темам, а не психологическим, в России же при настоящих и давнишних цензурных условиях этого касаться можно с такою преувеличенной осторожностью, что получается какая-то слабая дребедень..." Тут же Эртель подчеркивает унизительную зависимость русского художника-разночинца от "денежного мешка" и оправдывает свои занятия сельским хозяйством возможностью непосредственно видеть живую действительность и практически положительно влиять на судьбы людей, при этом радуясь, что. "много видишь нового, глубоко интересного, никогда не испытанного". Уход писателя из литературы имел, конечно, и более глубокие причины, коренящиеся не только в его личной судьбе, но и в кризисе русского общества, стоявшего тогда на трудном социально-экономическом распутье. Характерно, что Эртель в то время внимательно наблюдал за возраставшим рабочим движением, о чем свидетельствует его незаконченная повесть "В сумерках" (1898). В ней интересно намечен привлекательный образ руководителя социал-демократического рабочего кружка Филатова, прошедшего тернии революционного народничества, познавшего горечь разочарований, но не разменявшего светлые идеалы борьбы на мещанское благополучие и "малые дела".
Повесть "В сумерках" и другие факты подтверждают интерес писателя к новой общественной силе, его стремление глубоко разобраться в складывающейся социально-экономической обстановке. Он выступал противником частного капитала. "Я думаю, - писал он В. Г.
Черткову 7 сентября 1888 года, - что со временем так и будет: будет государственная или общественная собственность и будут пользоваться ею те, кому она нужна для поддержания существования своего и своей семьи". Он утопически надеялся на рост внутренней культуры личности и гуманизм общества. Увы, заповедь "Не убнй!" оказалась идеальной мечтой слишком доброго сердца. Путь же нравственного самоусовершенствования на толстовский лад, отмечал он, "меня мало интересует". Выхода из противоречий он не находил. Наступил духовный кризис.
В последние годы жизни писатель обращался к книгам В. И. Ленина, интересовался социал-демократической программой, о которой говорил: "Тут ключом бьет живая мысль, тут сила и дерзость.
А это важнее всего". Несмотря на болезнь, горечь утраты близких (смерть сына, а позже близкого друга), он оптимистично смотрел в будущее. В письме к И. И. Горбунову-Посадову от 22 января 1904 года, сетуя на душевную "маету", он тем не менее писал: "...одна лишь радость впереди - восклицать вместе с волшебником Пушкиным:
"Здравствуй, племя младое, незнакомое!.." Потому что верю, что это "племя" лучше, сильнее, умнее нас. То есть в передовых-то своих фалангах..."