Страница:
— Господин, как вы не поймете, вы не можете его увидеть!
— Я… я не понимаю, Корэката! Что плохого в моем желании видеть умирающего отца? Почему ты мне мешаешь, злодей? Прочь, прочь с дороги!
Удерживая обезумевшего Сутоку, Корэката повысил голос почти до крика:
— Вы сошли с ума, говорю вам! Что бы вы ни сказали, вы его не увидите!
Неожиданно Сутоку разразился сильнейшими рыданиями, не переставая бороться и трясти удерживавшие его руки начальника стражи, но тот позвал еще стражников, которые сразу же вытащили сопротивлявшегося и всхлипывавшего Сутоку из помещения и силой усадили его в карету.
Ярко освещенный внутри храм был наполнен запахом благовоний; погребальное пение сопровождалось в унисон траурными ударами гонгов. Пока дух Тобы покидал этот мир, тысяча монахов молча склонили головы.
Прежде чем короткая летняя ночь подошла к концу, по дворцу в Такэде волной прокатился слух. Шепотом его передавали от одного уха к другому: прежний император организует заговор… Невероятно? Но и раньше наблюдались его признаки, и отчет Ведомства стражи это подтверждал. В особняке Танака, стоявшем через реку напротив Приюта отшельника, где жил Сутоку, происходили подозрительные вещи. С часа Кабана (с десяти часов) там, видимо, собрались заговорщики и держали совет. Из другого источника в столице поступил отчет о том, что днем ранее лошади и повозки, груженные оружием, нерегулярно, через различные интервалы времени, прибывали к Дворцу Ручья под ивой. Люди рассказывали, что видели, как группы перепуганных женщин с детьми и с домашним скарбом в середине дня спешили к Северным и Восточным горам. Дороги столицы опустели, как в городе, вымершем в полночь…
Исчезновение Ёринаги из числа скорбящих в комнате усопшего не оставило места для сомнений. Не только он, но и Цунэмунэ, Тададзанэ и другие, замеченные в симпатиях к Сутоку, куда-то пропали. Стало ясно, что зреет заговор.
Вплоть до окончания седьмого дня строгого траура ворота Приюта отшельника и особняка Танака закрыли для всех посетителей, и не было видно, чтобы кто-либо выходил оттуда. Однако с наступлением ночи с обеих сторон крадучись вышли на разведку переодетые по-разному фигуры.
Во второй день траура Ёринага оставил придворных вельмож, окружавших катафалк, сославшись на неотложные дела, призывавшие его в Удзи. Устроившись в карете, он дал волю своей ярости:
— Это называется бдение у гроба — шепчутся о заговорах, льют слезы и подозрительно поглядывают друг за другом, прячут свое предательство за торжественным хором монахов! Кто бы вынес вид этого моря лживых слез?
Под покровом темноты карета проехала от Приюта отшельника к особняку Танака, и Ёринага проскользнул внутрь, чтобы встретиться с экс-императором Сутоку.
— Слыханное ли дело — сыну запрещается увидеть умирающего отца! Я прекрасно понимаю, как вы страдаете. Даже в такой момент я оставил нового императора, которого окружают госпожа Бифукумон и эти злодеи. Никогда еще престол не попадал в руки таких дурных советников, — сказал Ёринага, поднимая глаза на Сутоку.
При словах Ёринаги что-то загорелось в остановившемся взгляде экс-императора.
— Ёринага, Ёринага, ты единственный человек, которому мне не страшно довериться! — вскричал Сутоку, и слезы беспрепятственно потекли по его щекам. — Я… мой сын… мы законные наследники трона, но нас отталкивают в сторону — хоронят заживо. Народ надеется, что я вновь взойду на трон… Ёринага, разве это не так, что скажешь?
Ёринага сидел закрыв глаза, словно размышляя. Ответ был готов. Какое-то время он хранил его в своей груди. Кто мог сказать Сутоку, что слова, сорвавшиеся с его губ, были по сути не чем иным, как выражением собственных честолюбивых замыслов Ёринаги?
Громко вздохнув, он наконец заговорил:
— Все дело во времени. Когда ваше величество решит, что время пришло, значит, тот момент предписан богами. Отвергнуть предложение богов — прогневить их. И другие императоры возвращались на трон, так по какой причине вы должны колебаться?
Ёринага чувствовал себя в высшей степени уверенно. Он не только знал наизусть освященную веками «Книгу перемен», но и не сомневался в своем влиянии на Тамэёси из дома Гэндзи.
Той ночью Ёринага открыл план возвращения Сутоку на трон. Из дворца с другого берега реки прибыли придворные и чиновники, получившие от Ёринаги инструкции для каждого. Заговорщики совещались всю ночь, а на следующий день, определив план военных действий и понимая, что сбор войска в этом месте мог возбудить подозрение и воспрепятствовать его передвижениям, Ёринага поспешил уехать в Удзи, чтобы приступить к осуществлению следующего этапа своего плана.
С восходом солнца начали грохотать большие колокола храма. Семь дней траура истекли. Весь день напролет звучали колокола, и бесконечное пение сутр странным образом смешивалось с ржанием лошадей. Ворота особняка Танака, однако, оставались закрытыми. Сутоку не появился даже на закате, когда совершались обряды, отмечающие конец строгого траура, и до советника Норинаги дошли слухи, направленные против Сутоку, и они зазвучали все громче. Опасаясь, что молва о заговоре может оказаться правдивой, он вскочил в седло и помчался к постели больного брата, придворного чиновника высокого ранга, чтобы спросить совета.
С трудом приподнявшись на ложе, брат Норинаги сказал:
— Как вы можете видеть, я не в состоянии просить аудиенции у прежнего императора, чтобы его отговорить. Я даже сомневаюсь, была бы от этого хоть какая-то польза. Уже может быть слишком поздно, но я советую вам быстро вернуться и убедить его величество сразу же принять постриг. По крайней мере, это обеспечит его личную безопасность. Мы же с вами не сумеем избежать этого бедствия.
Вернувшись обратно в особняк Танака, Норинага встревожился, поскольку обнаружил, что Сутоку и его окружение спешно собираются уехать во дворец в пригород Сиракава, находившийся недалеко от столицы. Он тут же решил отговорить экс-императора.
— Ваше величество, вам не подобает уезжать до истечения сорокадевятидневного малого траура. Более того, ходят слухи, что вы замышляете заговор против трона, и ваш отъезд лишь подтвердит то, что говорят люди…
Но Сутоку, улыбнувшись, отмахнулся от Норинаги и сказал, что тайно предупрежден об опасности, угрожающей его жизни. Пока он говорил, прибыл отряд тяжеловооруженных воинов, готовый его сопровождать, и Норинага получил приказ ехать вместе со свитой. Глубокой беззвездной ночью 9 июля начался медленный марш на Сиракаву. Факелы не зажигались, и процессия двинулась в путь в темноте под скрип и скрежет колес тяжелых карет и лязг оружия.
Вскоре после отъезда экс-императора из Дворца Ручья под ивой туда прибыла группа вооруженных воинов и захватила дворец. Асатори, смотритель Ручья, в смятении наблюдал за ними. Их лошади испачкали засыпанный белым песком двор, а воины чувствовали себя во дворце совершенно свободно, разгуливая по прекрасным залам и комнатам, грабя хранилища и даже вламываясь в женские помещения, откуда затем доносились испуганные крики жилиц. Однако когда воины, грубо покрикивая, разделись и полезли купаться в Ручей под ивой, а другие принялись пить из источника, зачерпывая воду ведром, Асатори не смог больше сдерживаться:
— Господа, пожалуйста, этим Ручьем нельзя пользоваться.
— Что такое? Почему это, несчастный? — промычали они, обращая на него не больше внимания, чем на пугало.
— Это Ручей под ивой, которым никто не может пользоваться, кроме его величества. Вон оттуда, где находится источник, течет Ручей. Прошу вас не подходить сюда.
— А ты кто такой, чтобы нам приказывать?
— Я сторож Ручья под ивой.
— Сторож? О, значит, ты присматриваешь за этим Ручьем, да?
— Моя задача — заботиться о Ручье и поддерживать чистоту его воды. Я своей жизнью отвечаю за Ручей.
От такого ответа воины покатились со смеху.
— Чепуха! В столице выпадает достаточно дождей, чтобы наполнить твой Ручей. Осмелюсь сказать, его величество пьет меньше Великого дракона и не сможет осушить Ручей!
— Вы грубые люди. Кто вы такие, кто впустил вас сюда и позволил устроить такой беспорядок?
— Беспорядок? Кто это беспорядочный? Нас направили охранять дворец. Нам приказал министр. Ступай и сам спроси у министра.
— Вы имеете в виду министра Ёринагу?
— Ёринага его зовут или как-то еще — это к делу не относится и нас не касается. По правде говоря, когда начнется война, здесь не будет ни дворца, ни Ручья под ивой. А пока у нас есть возможность подчистить хранилища и набить себе брюхо!
Нехотя Асатори побрел прочь. Солнечные блики на алебардах воинов и мечах вызывали у него трепет. Неподходящее было время для споров с этими неприветливыми вояками, которые без колебаний могли наброситься на него. Он ничего не мог поделать, лишь наблюдать за ними издалека. Вскоре Асатори увидел, как один воин влез на дерево и, прикрыв глаза от солнца, пристально смотрел на территорию дворца Такамацу, стоявшего неподалеку. И что-то, увиденное им, заставило его поспешно слететь вниз, а три воина вскочили на лошадей и куда-то поскакали.
Асатори прислонился спиной к стволу гигантской ивы, озабоченно думая о своем господине, прежнем императоре. Если разразится война, что сможет предложить ему он, Асатори, скромный сторож, кроме своей преданности и жизни? Он ничего не мог поделать, лишь оставаться здесь и охранять Ручей.
Летний ветерок играл длинными ветвями ивы; зеленая нить, которую мягко бросало из стороны в сторону, поглаживала щеку Асатори.
— Нам не хватает воинов, не хватает даже для защиты его величества, — заметил регенту советник Синдзэй.
Только прошлой ночью случился большой переполох от крика, поднятого придворными дамами госпожи Бифукумон, когда они заметили фигуру, примостившуюся, словно сова, на верхушке орехового дерева за окном. На возбужденные и негодующие выкрики прибежали стражники со своими луками и сбили с дерева несчастного — молодого монаха, признавшегося, что он подглядывал за дамами во время их туалета.
— Кое-что непременно нужно сделать, — сказал Синдзэй. — В такие моменты именно воины наиболее пригодны для подготовки заговоров. Не пора ли для повышения нашей безопасности вызвать сюда тех военачальников, которых рекомендовал его величество?
Регент ответил не сразу.
— Может оказаться, что это необходимо… — Он, казалось, колебался. Причина заключалась в том, что его брат Ёринага был известен как сторонник Сутоку, и регент знал, что скоро он должен будет заявить, чью сторону принял. Затем регент продолжил: — Советник Синдзэй, каких военачальников вы предлагаете императору для охраны?
— Это уже решено прежним императором незадолго до кончины. Был составлен список, который он одобрил.
— Мне не говорили о существовании подобного списка.
— В его существовании не приходится сомневаться.
— У кого он теперь?
— Его величество при жизни доверил его главе Левой стражи и Фудзиваре Мицунаге. После кончины его величества документ передали на хранение Корэкате, главе Правой стражи. Как я предполагал, госпожа Бифукумон должна была собственными глазами увидеть этот список, когда закончился период траура. Пожелания прежнего величества следует выполнить в точности. Не следует ли провести аудиенцию у императора?
Тадамити не возражал:
— Нужно сказать главе Правой стражи, а также госпоже Бифукумон.
На пятый день после смерти императора-инока госпожа Бифукумон и советники императора встретились, чтобы обсудить содержание завещания. Хотя таких намерений не было, но эта встреча, по сути, превратилась в военный совет. Опасаясь, как бы после его смерти воины не взбунтовались, Тоба предусмотрительно составил список из десяти глав домов Гэндзи и Хэйкэ, которые должны были обеспечить охрану нового императора и госпожи Бифукумон. Главным среди десяти глав назван Ёситомо из дома Гэндзи.
Однако бросалось в глаза отсутствие в этом списке одного имени.
— Почему пропущен Киёмори из дома Хэйкэ, владетель Аки? — ровным голосом спросил Синдзэй и выжидающе посмотрел на госпожу Бифукумон. — Тадамори из Хэйкэ был известной при дворе фигурой. Его вдова и мачеха Киёмори, госпожа Арико из Харимы, как я помню, была когда-то кормилицей наследника. Его прежнее величество, я уверен, об этом не забывал.
Киёмори не был совершенно неизвестен госпоже Бифукумон, часто слышавшей о нем от госпожи Кии, и поэтому она быстро ответила:
— Да, я находилась с прежним императором, когда он составлял этот список. Со мной советовались по тому же вопросу, хотя и по другому поводу, и его величество, видимо, чувствовал, что Киёмори можно доверять, но он также опасался, что мачеха Киёмори может привлечь его симпатии на сторону принца Сигэбито. Вот почему имя Киёмори было пропущено. Однако его величество также сказал, что если у Киёмори не будет каких-либо других обязательств, то при необходимости его следует назначить. Да — теперь я припоминаю отчетливо, — он выразился именно так.
Синдзэй подхватил слова госпожи Бифукумон, чтобы сделать вывод:
— У нас нет причины предполагать, что Киёмори имеет какие-либо другие обязательства. Мы должны также вспомнить, что после дела в Гионе Ёринага стал злейшим врагом Киёмори. Распускались клеветнические слухи, которые даже его величество заставили на какое-то время отвернуться от Киёмори. И теперь было бы чрезвычайно жаль пренебречь Киёмори. А вы, господин? — спросил Синдзэй, повернувшись к Тадамити. — Каково ваше мнение?
— Никогда не имел ничего против владетеля Аки. Я не питаю к нему неприязни и не хочу, чтобы с ним не считались.
— В таком случае нам следует включить это имя — Киёмори?
— Это было бы весьма желательно.
Так в список личной охраны императора Го-Сиракавы добавили еще одно имя. Все одиннадцать военачальников являлись главами влиятельных фамилий, содержащих воинские отряды в своих поместьях. На следующий день, 8 июня, к храму Анракудзюин начали прибывать войска, причем в таком количестве, что воины не смогли разместиться на территории храма. Первым явился Ёситомо из дома Гэндзи со своими воинами, а за ним последовали остальные военачальники, они также привели свои отряды. Последним прибыл молодой воин на коне, и с ним — группа из двухсот конников. В пункте регистрации он объявил свое имя чистым, звонким голосом:
— Я — второй сын владетеля Аки, Киёмори из дома Хэйкэ, — Мотомори из Аки, чиновник четвертого ранга, семнадцати лет от роду. Мой отец получил императорский вызов. Приказы о наборе разосланы всем вассалам на его территории и тем, у кого имеются старые связи с нашим домом. Сам он прибудет позже со своим войском. Я пришел заранее вместо него.
Тот, кто повернулся на голос, увидел ясноглазого парня в кожаных доспехах темно-синего цвета, разукрашенных прекрасным шафрановым орнаментом. Его колчан был заполнен стрелами с черным оперением, шлем он забросил за спину.
Восклицания удивления вырвались у нескольких пожилых воинов:
— О! Как это возможно, чтобы у Киёмори уже был такой прекрасный сын?
Осанкой Мотомори напомнил им не только самого Киёмори, но и своего деда Тадамори. Не могли они не подумать и о скоротечности времени.
Глава 14.
— Я… я не понимаю, Корэката! Что плохого в моем желании видеть умирающего отца? Почему ты мне мешаешь, злодей? Прочь, прочь с дороги!
Удерживая обезумевшего Сутоку, Корэката повысил голос почти до крика:
— Вы сошли с ума, говорю вам! Что бы вы ни сказали, вы его не увидите!
Неожиданно Сутоку разразился сильнейшими рыданиями, не переставая бороться и трясти удерживавшие его руки начальника стражи, но тот позвал еще стражников, которые сразу же вытащили сопротивлявшегося и всхлипывавшего Сутоку из помещения и силой усадили его в карету.
Ярко освещенный внутри храм был наполнен запахом благовоний; погребальное пение сопровождалось в унисон траурными ударами гонгов. Пока дух Тобы покидал этот мир, тысяча монахов молча склонили головы.
Прежде чем короткая летняя ночь подошла к концу, по дворцу в Такэде волной прокатился слух. Шепотом его передавали от одного уха к другому: прежний император организует заговор… Невероятно? Но и раньше наблюдались его признаки, и отчет Ведомства стражи это подтверждал. В особняке Танака, стоявшем через реку напротив Приюта отшельника, где жил Сутоку, происходили подозрительные вещи. С часа Кабана (с десяти часов) там, видимо, собрались заговорщики и держали совет. Из другого источника в столице поступил отчет о том, что днем ранее лошади и повозки, груженные оружием, нерегулярно, через различные интервалы времени, прибывали к Дворцу Ручья под ивой. Люди рассказывали, что видели, как группы перепуганных женщин с детьми и с домашним скарбом в середине дня спешили к Северным и Восточным горам. Дороги столицы опустели, как в городе, вымершем в полночь…
Исчезновение Ёринаги из числа скорбящих в комнате усопшего не оставило места для сомнений. Не только он, но и Цунэмунэ, Тададзанэ и другие, замеченные в симпатиях к Сутоку, куда-то пропали. Стало ясно, что зреет заговор.
Вплоть до окончания седьмого дня строгого траура ворота Приюта отшельника и особняка Танака закрыли для всех посетителей, и не было видно, чтобы кто-либо выходил оттуда. Однако с наступлением ночи с обеих сторон крадучись вышли на разведку переодетые по-разному фигуры.
Во второй день траура Ёринага оставил придворных вельмож, окружавших катафалк, сославшись на неотложные дела, призывавшие его в Удзи. Устроившись в карете, он дал волю своей ярости:
— Это называется бдение у гроба — шепчутся о заговорах, льют слезы и подозрительно поглядывают друг за другом, прячут свое предательство за торжественным хором монахов! Кто бы вынес вид этого моря лживых слез?
Под покровом темноты карета проехала от Приюта отшельника к особняку Танака, и Ёринага проскользнул внутрь, чтобы встретиться с экс-императором Сутоку.
— Слыханное ли дело — сыну запрещается увидеть умирающего отца! Я прекрасно понимаю, как вы страдаете. Даже в такой момент я оставил нового императора, которого окружают госпожа Бифукумон и эти злодеи. Никогда еще престол не попадал в руки таких дурных советников, — сказал Ёринага, поднимая глаза на Сутоку.
При словах Ёринаги что-то загорелось в остановившемся взгляде экс-императора.
— Ёринага, Ёринага, ты единственный человек, которому мне не страшно довериться! — вскричал Сутоку, и слезы беспрепятственно потекли по его щекам. — Я… мой сын… мы законные наследники трона, но нас отталкивают в сторону — хоронят заживо. Народ надеется, что я вновь взойду на трон… Ёринага, разве это не так, что скажешь?
Ёринага сидел закрыв глаза, словно размышляя. Ответ был готов. Какое-то время он хранил его в своей груди. Кто мог сказать Сутоку, что слова, сорвавшиеся с его губ, были по сути не чем иным, как выражением собственных честолюбивых замыслов Ёринаги?
Громко вздохнув, он наконец заговорил:
— Все дело во времени. Когда ваше величество решит, что время пришло, значит, тот момент предписан богами. Отвергнуть предложение богов — прогневить их. И другие императоры возвращались на трон, так по какой причине вы должны колебаться?
Ёринага чувствовал себя в высшей степени уверенно. Он не только знал наизусть освященную веками «Книгу перемен», но и не сомневался в своем влиянии на Тамэёси из дома Гэндзи.
Той ночью Ёринага открыл план возвращения Сутоку на трон. Из дворца с другого берега реки прибыли придворные и чиновники, получившие от Ёринаги инструкции для каждого. Заговорщики совещались всю ночь, а на следующий день, определив план военных действий и понимая, что сбор войска в этом месте мог возбудить подозрение и воспрепятствовать его передвижениям, Ёринага поспешил уехать в Удзи, чтобы приступить к осуществлению следующего этапа своего плана.
С восходом солнца начали грохотать большие колокола храма. Семь дней траура истекли. Весь день напролет звучали колокола, и бесконечное пение сутр странным образом смешивалось с ржанием лошадей. Ворота особняка Танака, однако, оставались закрытыми. Сутоку не появился даже на закате, когда совершались обряды, отмечающие конец строгого траура, и до советника Норинаги дошли слухи, направленные против Сутоку, и они зазвучали все громче. Опасаясь, что молва о заговоре может оказаться правдивой, он вскочил в седло и помчался к постели больного брата, придворного чиновника высокого ранга, чтобы спросить совета.
С трудом приподнявшись на ложе, брат Норинаги сказал:
— Как вы можете видеть, я не в состоянии просить аудиенции у прежнего императора, чтобы его отговорить. Я даже сомневаюсь, была бы от этого хоть какая-то польза. Уже может быть слишком поздно, но я советую вам быстро вернуться и убедить его величество сразу же принять постриг. По крайней мере, это обеспечит его личную безопасность. Мы же с вами не сумеем избежать этого бедствия.
Вернувшись обратно в особняк Танака, Норинага встревожился, поскольку обнаружил, что Сутоку и его окружение спешно собираются уехать во дворец в пригород Сиракава, находившийся недалеко от столицы. Он тут же решил отговорить экс-императора.
— Ваше величество, вам не подобает уезжать до истечения сорокадевятидневного малого траура. Более того, ходят слухи, что вы замышляете заговор против трона, и ваш отъезд лишь подтвердит то, что говорят люди…
Но Сутоку, улыбнувшись, отмахнулся от Норинаги и сказал, что тайно предупрежден об опасности, угрожающей его жизни. Пока он говорил, прибыл отряд тяжеловооруженных воинов, готовый его сопровождать, и Норинага получил приказ ехать вместе со свитой. Глубокой беззвездной ночью 9 июля начался медленный марш на Сиракаву. Факелы не зажигались, и процессия двинулась в путь в темноте под скрип и скрежет колес тяжелых карет и лязг оружия.
Вскоре после отъезда экс-императора из Дворца Ручья под ивой туда прибыла группа вооруженных воинов и захватила дворец. Асатори, смотритель Ручья, в смятении наблюдал за ними. Их лошади испачкали засыпанный белым песком двор, а воины чувствовали себя во дворце совершенно свободно, разгуливая по прекрасным залам и комнатам, грабя хранилища и даже вламываясь в женские помещения, откуда затем доносились испуганные крики жилиц. Однако когда воины, грубо покрикивая, разделись и полезли купаться в Ручей под ивой, а другие принялись пить из источника, зачерпывая воду ведром, Асатори не смог больше сдерживаться:
— Господа, пожалуйста, этим Ручьем нельзя пользоваться.
— Что такое? Почему это, несчастный? — промычали они, обращая на него не больше внимания, чем на пугало.
— Это Ручей под ивой, которым никто не может пользоваться, кроме его величества. Вон оттуда, где находится источник, течет Ручей. Прошу вас не подходить сюда.
— А ты кто такой, чтобы нам приказывать?
— Я сторож Ручья под ивой.
— Сторож? О, значит, ты присматриваешь за этим Ручьем, да?
— Моя задача — заботиться о Ручье и поддерживать чистоту его воды. Я своей жизнью отвечаю за Ручей.
От такого ответа воины покатились со смеху.
— Чепуха! В столице выпадает достаточно дождей, чтобы наполнить твой Ручей. Осмелюсь сказать, его величество пьет меньше Великого дракона и не сможет осушить Ручей!
— Вы грубые люди. Кто вы такие, кто впустил вас сюда и позволил устроить такой беспорядок?
— Беспорядок? Кто это беспорядочный? Нас направили охранять дворец. Нам приказал министр. Ступай и сам спроси у министра.
— Вы имеете в виду министра Ёринагу?
— Ёринага его зовут или как-то еще — это к делу не относится и нас не касается. По правде говоря, когда начнется война, здесь не будет ни дворца, ни Ручья под ивой. А пока у нас есть возможность подчистить хранилища и набить себе брюхо!
Нехотя Асатори побрел прочь. Солнечные блики на алебардах воинов и мечах вызывали у него трепет. Неподходящее было время для споров с этими неприветливыми вояками, которые без колебаний могли наброситься на него. Он ничего не мог поделать, лишь наблюдать за ними издалека. Вскоре Асатори увидел, как один воин влез на дерево и, прикрыв глаза от солнца, пристально смотрел на территорию дворца Такамацу, стоявшего неподалеку. И что-то, увиденное им, заставило его поспешно слететь вниз, а три воина вскочили на лошадей и куда-то поскакали.
Асатори прислонился спиной к стволу гигантской ивы, озабоченно думая о своем господине, прежнем императоре. Если разразится война, что сможет предложить ему он, Асатори, скромный сторож, кроме своей преданности и жизни? Он ничего не мог поделать, лишь оставаться здесь и охранять Ручей.
Летний ветерок играл длинными ветвями ивы; зеленая нить, которую мягко бросало из стороны в сторону, поглаживала щеку Асатори.
— Нам не хватает воинов, не хватает даже для защиты его величества, — заметил регенту советник Синдзэй.
Только прошлой ночью случился большой переполох от крика, поднятого придворными дамами госпожи Бифукумон, когда они заметили фигуру, примостившуюся, словно сова, на верхушке орехового дерева за окном. На возбужденные и негодующие выкрики прибежали стражники со своими луками и сбили с дерева несчастного — молодого монаха, признавшегося, что он подглядывал за дамами во время их туалета.
— Кое-что непременно нужно сделать, — сказал Синдзэй. — В такие моменты именно воины наиболее пригодны для подготовки заговоров. Не пора ли для повышения нашей безопасности вызвать сюда тех военачальников, которых рекомендовал его величество?
Регент ответил не сразу.
— Может оказаться, что это необходимо… — Он, казалось, колебался. Причина заключалась в том, что его брат Ёринага был известен как сторонник Сутоку, и регент знал, что скоро он должен будет заявить, чью сторону принял. Затем регент продолжил: — Советник Синдзэй, каких военачальников вы предлагаете императору для охраны?
— Это уже решено прежним императором незадолго до кончины. Был составлен список, который он одобрил.
— Мне не говорили о существовании подобного списка.
— В его существовании не приходится сомневаться.
— У кого он теперь?
— Его величество при жизни доверил его главе Левой стражи и Фудзиваре Мицунаге. После кончины его величества документ передали на хранение Корэкате, главе Правой стражи. Как я предполагал, госпожа Бифукумон должна была собственными глазами увидеть этот список, когда закончился период траура. Пожелания прежнего величества следует выполнить в точности. Не следует ли провести аудиенцию у императора?
Тадамити не возражал:
— Нужно сказать главе Правой стражи, а также госпоже Бифукумон.
На пятый день после смерти императора-инока госпожа Бифукумон и советники императора встретились, чтобы обсудить содержание завещания. Хотя таких намерений не было, но эта встреча, по сути, превратилась в военный совет. Опасаясь, как бы после его смерти воины не взбунтовались, Тоба предусмотрительно составил список из десяти глав домов Гэндзи и Хэйкэ, которые должны были обеспечить охрану нового императора и госпожи Бифукумон. Главным среди десяти глав назван Ёситомо из дома Гэндзи.
Однако бросалось в глаза отсутствие в этом списке одного имени.
— Почему пропущен Киёмори из дома Хэйкэ, владетель Аки? — ровным голосом спросил Синдзэй и выжидающе посмотрел на госпожу Бифукумон. — Тадамори из Хэйкэ был известной при дворе фигурой. Его вдова и мачеха Киёмори, госпожа Арико из Харимы, как я помню, была когда-то кормилицей наследника. Его прежнее величество, я уверен, об этом не забывал.
Киёмори не был совершенно неизвестен госпоже Бифукумон, часто слышавшей о нем от госпожи Кии, и поэтому она быстро ответила:
— Да, я находилась с прежним императором, когда он составлял этот список. Со мной советовались по тому же вопросу, хотя и по другому поводу, и его величество, видимо, чувствовал, что Киёмори можно доверять, но он также опасался, что мачеха Киёмори может привлечь его симпатии на сторону принца Сигэбито. Вот почему имя Киёмори было пропущено. Однако его величество также сказал, что если у Киёмори не будет каких-либо других обязательств, то при необходимости его следует назначить. Да — теперь я припоминаю отчетливо, — он выразился именно так.
Синдзэй подхватил слова госпожи Бифукумон, чтобы сделать вывод:
— У нас нет причины предполагать, что Киёмори имеет какие-либо другие обязательства. Мы должны также вспомнить, что после дела в Гионе Ёринага стал злейшим врагом Киёмори. Распускались клеветнические слухи, которые даже его величество заставили на какое-то время отвернуться от Киёмори. И теперь было бы чрезвычайно жаль пренебречь Киёмори. А вы, господин? — спросил Синдзэй, повернувшись к Тадамити. — Каково ваше мнение?
— Никогда не имел ничего против владетеля Аки. Я не питаю к нему неприязни и не хочу, чтобы с ним не считались.
— В таком случае нам следует включить это имя — Киёмори?
— Это было бы весьма желательно.
Так в список личной охраны императора Го-Сиракавы добавили еще одно имя. Все одиннадцать военачальников являлись главами влиятельных фамилий, содержащих воинские отряды в своих поместьях. На следующий день, 8 июня, к храму Анракудзюин начали прибывать войска, причем в таком количестве, что воины не смогли разместиться на территории храма. Первым явился Ёситомо из дома Гэндзи со своими воинами, а за ним последовали остальные военачальники, они также привели свои отряды. Последним прибыл молодой воин на коне, и с ним — группа из двухсот конников. В пункте регистрации он объявил свое имя чистым, звонким голосом:
— Я — второй сын владетеля Аки, Киёмори из дома Хэйкэ, — Мотомори из Аки, чиновник четвертого ранга, семнадцати лет от роду. Мой отец получил императорский вызов. Приказы о наборе разосланы всем вассалам на его территории и тем, у кого имеются старые связи с нашим домом. Сам он прибудет позже со своим войском. Я пришел заранее вместо него.
Тот, кто повернулся на голос, увидел ясноглазого парня в кожаных доспехах темно-синего цвета, разукрашенных прекрасным шафрановым орнаментом. Его колчан был заполнен стрелами с черным оперением, шлем он забросил за спину.
Восклицания удивления вырвались у нескольких пожилых воинов:
— О! Как это возможно, чтобы у Киёмори уже был такой прекрасный сын?
Осанкой Мотомори напомнил им не только самого Киёмори, но и своего деда Тадамори. Не могли они не подумать и о скоротечности времени.
Глава 14.
Красное знамя Хэйкэ
Усадьба Рокухара, в которой обосновался Киёмори из немногочисленного поселения на окраине Киото, превратилась в небольшой городок, где проживало множество членов дома Хэйкэ. Старшему сыну Киёмори, Сигэмори, приехавшему сюда ребенком, исполнилось восемнадцать лет. Унылая болотистая пустошь, через которую проходили редкие похоронные процессии или монахи, держащие путь в Торибэно и храм Киёмидзу, разительным образом переменилась после возведения моста Годзё. Болота были осушены, а узкие, извилистые тропинки уступили место широким дорогам, по которым могли проехать три кареты в ряд. Быстро выросшие плетеные стены огородили большие жилые дома с высокими изогнутыми крышами; среди теснившихся многочисленных маленьких домиков встречались массивные ворота. Большие усадьбы, соседствовавшие с особняком Киёмори, занимали члены его семьи и их вассалы. Двухъярусные ворота, через которые могли проезжать всадники, вели к новому, просторному особняку Киёмори, чьи земли спускались вниз к реке Камо. От основной крыши гребень простирался за гребнем, и центральное здание терялось под лабиринтом крыш.
Два дня из дальних поместий Киёмори прибывали конные воины, в конце концов они заполонили все поместье. Опоздавшие были вынуждены расположиться биваком на открытом пространстве под деревьями вдоль реки, а новые отряды все продолжали накатываться, как волны прилива. Многие из них двигались форсированным маршем или скакали днем и ночью.
Из Рокухары можно было видеть, как Мотомори и его воины проследовали вдоль русла реки в южном направлении. Дикие выкрики и приветствия раздались, когда красное знамя дома Хэйкэ взвилось над ним и головами медленно исчезавших всадников.
— Что такое — почему кричат? — спросил Киёмори, повернувшись к тем, кто был с ним рядом.
— Достопочтенный Мотомори как раз сейчас проходит противоположным берегом реки, направляясь в Удзи.
— Ах, вот оно что, — кратко ответил Киёмори.
С ним рядом находились семь человек: его шурин Токитада, ставший младшим секретарем при дворе, его брат Цунэмори, старый слуга Мокуносукэ с одним из своих сыновей и трое членов дома из провинции Исэ.
— …Итого шестьсот. — Токитада только что закончил читать список уже прибывших воинов. — Надеюсь, что самое позднее к завтрашнему утру их станет больше.
Киёмори попросил Токитаду еще раз перечитать список добровольцев. Просторную комнату, в которой они расположились, пересекали широкие коридоры со всех четырех сторон. Одна из служанок Токико нерешительно ждала на пороге комнаты и тревожно смотрела на группу мужчин.
— Мой господин, — осмелилась она наконец, — госпожа послала меня, это очень срочно…
— Что ей надо? — нетерпеливо спросил Киёмори.
— Достопочтенный Мотомори проходит сейчас по берегу реки, и госпожа просит вас посмотреть.
— Что такое?
— Госпожа хотела бы, чтобы вы посмотрели, как он отправляется в свой первый поход.
— У меня нет времени на подобные занятия. Скажи хозяйке, что Мотомори отправился не на увеселительную прогулку любоваться цветущей вишней.
— Да, мой господин.
— Скажи ей, пусть к тому времени, когда домой пришлют его голову, будет готова лить слезы и плакать.
Подавляя рыдания, словно получила нагоняй, служанка убежала.
Киёмори проследил за исчезнувшей фигуркой и сухо заметил:
— Они не знают, эти женщины, всей дикости войны, они никогда с ней не сталкивались. Было много сражений на западе и на востоке, но здесь этого не случалось веками. Никто из вас не знает, что такое война. Вы получаете о ней первое представление, и это будет нелегко для каждого из нас.
Тяжелое молчание встретило слова Киёмори, поскольку каждый из мужчин втайне стремился принять участие в предстоящем столкновении и думал о грядущих почестях, когда замечание Киёмори вдруг напомнило им о жестоких проявлениях войны — лязге скрестившихся мечей, схватке, пламени, жертвах. Лучше бы они еще раз подумали о женах и детях.
Мальчик-слуга сидел рядом с Киёмори, большим веером осторожно поддерживая движение воздуха. Киёмори сидел, скрестив ноги, на подушке. Жара докучала ему. Он снял доспехи и бросил их перед собой, оставшись в белой нижней рубашке; воротник ее Киёмори расстегнул и время от времени подставлял грудь под охлаждающие движения веера.
Были здесь такие, кто считал грубость и резкость выражений своего военачальника воплощением мужественности, но другие смотрели на его манеры косо, и Токико принадлежала к их числу. Киёмори будто слышал ее голос, говоривший: «Вот-вот, как раз поэтому придворные неправильно тебя понимают, а Тамэёси из дома Гэндзи и Ёситомо говорят, что ты неучтив. Теперь, когда все наши сыновья служат при дворе, пора бы тебе перестать себя вести, как тот Хэйта из Исэ, который шатался когда-то по рыночной площади!» Только жена и мачеха осмеливались делать ему замечания, и Киёмори, обычно мягкий и уступчивый с ними, как, впрочем, с большинством женщин, и на этот раз покорно выслушал бы Токико и пообещал ей исправиться. Но вряд ли он принимал всерьез ее упреки, ибо только лишь она пропадала из виду, то забывал свои обещания, и тому были свои причины.
Ему исполнилось тридцать девять лет, он находился в полном расцвете сил, и будущее по-прежнему лежало перед ним. Какое будущее — он мог только гадать. Киёмори еще не было ясно, какую роль ему суждено сыграть. Что его воспламеняло, так это всепоглощающая жажда действия. Он был готов сделать ставку на единственный шанс. Но эта ставка — жизнь, жена, дети, дом. И Киёмори не был склонен действовать импульсивно по первому вызову власти. Он подтвердил приказ, послав Мотомори с двумя сотнями воинов, но пока не подал и знака, что сам готов к нему присоединиться. Было 10 июля, и он смотрел, как солнце медленно склонялось к закату.
Для многих вопрос — поднять ли меч за императора Го-Сиракаву или поддержать Сутоку — представлял дилемму, но для Киёмори выбор был ясен. Он никогда не собирался вставать на сторону Сутоку. С самого начала он видел, что движение в поддержку прежнего императора было не более чем заговором, и за ним стоял Ёринага. А тот ждал от Киёмори помощи не больше, чем надеялся получить Киёмори, если бы он встал на сторону Ёринаги. Они являлись давними и открытыми противниками. Киёмори также слышал, что его дядя Тадамаса был в числе первых, кто присоединился к заговорщикам, но не это подтолкнуло Киёмори связать свою судьбу с императором. Объявив себя сторонником Го-Сиракавы, Киёмори рисковал бы жизнями не только своей семьи в Рокухаре, но и всего дома Хэйкэ по всей стране. Ошибочный шаг, сделанный в этот момент, бросил бы в ад несметное число женщин, детей и пожилых людей. Одна лишь эта мысль заставляла его колебаться. Послав Мотомори, он мог считать свой долг выполненным и ждать подходящего момента. Но громкий внутренний голос твердил ему, что момент настал, и искушал отбросить в сторону всякую осторожность. Другого такого шанса, он был уверен, у него не будет. Этот шанс открывал ему будущее.
И пока владетель Аки раздумывал и никак не мог решиться, на ум ему то и дело приходили воспоминания о любопытном случае. Он произошел на следующий год после смерти его отца Тадамори, когда Киёмори ехал в святилище Кумано. В поездке по морю из Исэ до Кюсю крупный морской окунь запрыгнул на борт и вызвал возбужденное восклицание лодочника: это предзнаменование счастливой судьбы для дома Хэйкэ. Киёмори сказали, что божество святилища Кумано послало этот знак за его набожность. Хотя Киёмори и высмеивал суеверия, в какой-то степени поверил в доброе предзнаменование. Ему было приятно думать, что это случилось в тот момент, когда он направлялся возносить молитвы за своего отца. Впрочем, последовавшие события едва ли выглядели как выполнение предсказания лодочника, поскольку вскоре к власти пришел Ёринага.
Но теперь Киёмори спрашивал себя, не является ли объявленная императором мобилизация в конечном счете тем шансом, который предвещало божество святилища Кумано. Конфликт между императором и Сутоку, очевидно, был не более чем заговором одной группы придворных против другой, столкновением чрезмерных амбиций, примитивной борьбой за власть. Кто он такой, чтобы связывать свою судьбу с ними в этой ожесточенной борьбе? У него имелись свои цель, мечта. Как глава дома Хэйкэ, он должен был увидеть, что род растет, процветает и сословие воинов кладет конец правлению дома Фудзивара.
Ближе к вечеру Токитада узнал, что с шестьюдесятью воинами прибыл Ёримори, сводный брат Киёмори. Он поспешил рассказать об этом Киёмори, который, как он знал, с предыдущего дня с надеждой ждал этого сообщения. Владетель Аки начал ужинать, но быстро покончил с едой, послав Токитаду с заданием привести к нему Ёримори. Киёмори сомневался, что его мачеха, госпожа Арико, разрешит сыну присоединиться к нему, ведь Ёримори едва исполнилось двадцать лет, и он не имел обязательств являться на помощь Киёмори. А если бы она убедила Ёримори поддержать прежнего императора Сутоку, Киёмори пришлось бы считать ее и своего сводного брата врагами, и эта мысль доставляла ему боль.
— О, вот и ты, Ёримори! — Лицо Киёмори прояснилось, засветилось от облегчения и нескрываемого удовольствия.
Ёримори, видимо опасавшийся, что своим опозданием вызвал недовольство Киёмори, приветствовал его почтительным поклоном:
— Все же я прибыл гораздо позже остальных, но прошу вас не осуждать меня и не считать это малодушием.
— Чепуха! Как ты сам мог убедиться, я даже еще не собрался… Стараясь не думать о чувствах нашей доброй матушки, я с надеждой ждал твоего появления. Расскажи-ка, что она тебе сказала.
— Она не дала мне никаких наказов, сказала лишь, чтобы я подчинялся вам безоговорочно.
— Не сказала, какая сторона одержит победу?
— Она плакала и говорила, что верит: прежний император не предполагал такого развития событий.
— Хорошо! — В это мгновение Киёмори принял решение. Его мачеха, входившая когда-то в свиту экс-императора, считала, что дело Сутоку почти безнадежно. Киёмори был склонен положиться на ее суждение. — Токитада, проследи, чтобы воины поели и как следует выспались. Мы выступаем утром между двумя и тремя часами.
Два дня из дальних поместий Киёмори прибывали конные воины, в конце концов они заполонили все поместье. Опоздавшие были вынуждены расположиться биваком на открытом пространстве под деревьями вдоль реки, а новые отряды все продолжали накатываться, как волны прилива. Многие из них двигались форсированным маршем или скакали днем и ночью.
Из Рокухары можно было видеть, как Мотомори и его воины проследовали вдоль русла реки в южном направлении. Дикие выкрики и приветствия раздались, когда красное знамя дома Хэйкэ взвилось над ним и головами медленно исчезавших всадников.
— Что такое — почему кричат? — спросил Киёмори, повернувшись к тем, кто был с ним рядом.
— Достопочтенный Мотомори как раз сейчас проходит противоположным берегом реки, направляясь в Удзи.
— Ах, вот оно что, — кратко ответил Киёмори.
С ним рядом находились семь человек: его шурин Токитада, ставший младшим секретарем при дворе, его брат Цунэмори, старый слуга Мокуносукэ с одним из своих сыновей и трое членов дома из провинции Исэ.
— …Итого шестьсот. — Токитада только что закончил читать список уже прибывших воинов. — Надеюсь, что самое позднее к завтрашнему утру их станет больше.
Киёмори попросил Токитаду еще раз перечитать список добровольцев. Просторную комнату, в которой они расположились, пересекали широкие коридоры со всех четырех сторон. Одна из служанок Токико нерешительно ждала на пороге комнаты и тревожно смотрела на группу мужчин.
— Мой господин, — осмелилась она наконец, — госпожа послала меня, это очень срочно…
— Что ей надо? — нетерпеливо спросил Киёмори.
— Достопочтенный Мотомори проходит сейчас по берегу реки, и госпожа просит вас посмотреть.
— Что такое?
— Госпожа хотела бы, чтобы вы посмотрели, как он отправляется в свой первый поход.
— У меня нет времени на подобные занятия. Скажи хозяйке, что Мотомори отправился не на увеселительную прогулку любоваться цветущей вишней.
— Да, мой господин.
— Скажи ей, пусть к тому времени, когда домой пришлют его голову, будет готова лить слезы и плакать.
Подавляя рыдания, словно получила нагоняй, служанка убежала.
Киёмори проследил за исчезнувшей фигуркой и сухо заметил:
— Они не знают, эти женщины, всей дикости войны, они никогда с ней не сталкивались. Было много сражений на западе и на востоке, но здесь этого не случалось веками. Никто из вас не знает, что такое война. Вы получаете о ней первое представление, и это будет нелегко для каждого из нас.
Тяжелое молчание встретило слова Киёмори, поскольку каждый из мужчин втайне стремился принять участие в предстоящем столкновении и думал о грядущих почестях, когда замечание Киёмори вдруг напомнило им о жестоких проявлениях войны — лязге скрестившихся мечей, схватке, пламени, жертвах. Лучше бы они еще раз подумали о женах и детях.
Мальчик-слуга сидел рядом с Киёмори, большим веером осторожно поддерживая движение воздуха. Киёмори сидел, скрестив ноги, на подушке. Жара докучала ему. Он снял доспехи и бросил их перед собой, оставшись в белой нижней рубашке; воротник ее Киёмори расстегнул и время от времени подставлял грудь под охлаждающие движения веера.
Были здесь такие, кто считал грубость и резкость выражений своего военачальника воплощением мужественности, но другие смотрели на его манеры косо, и Токико принадлежала к их числу. Киёмори будто слышал ее голос, говоривший: «Вот-вот, как раз поэтому придворные неправильно тебя понимают, а Тамэёси из дома Гэндзи и Ёситомо говорят, что ты неучтив. Теперь, когда все наши сыновья служат при дворе, пора бы тебе перестать себя вести, как тот Хэйта из Исэ, который шатался когда-то по рыночной площади!» Только жена и мачеха осмеливались делать ему замечания, и Киёмори, обычно мягкий и уступчивый с ними, как, впрочем, с большинством женщин, и на этот раз покорно выслушал бы Токико и пообещал ей исправиться. Но вряд ли он принимал всерьез ее упреки, ибо только лишь она пропадала из виду, то забывал свои обещания, и тому были свои причины.
Ему исполнилось тридцать девять лет, он находился в полном расцвете сил, и будущее по-прежнему лежало перед ним. Какое будущее — он мог только гадать. Киёмори еще не было ясно, какую роль ему суждено сыграть. Что его воспламеняло, так это всепоглощающая жажда действия. Он был готов сделать ставку на единственный шанс. Но эта ставка — жизнь, жена, дети, дом. И Киёмори не был склонен действовать импульсивно по первому вызову власти. Он подтвердил приказ, послав Мотомори с двумя сотнями воинов, но пока не подал и знака, что сам готов к нему присоединиться. Было 10 июля, и он смотрел, как солнце медленно склонялось к закату.
Для многих вопрос — поднять ли меч за императора Го-Сиракаву или поддержать Сутоку — представлял дилемму, но для Киёмори выбор был ясен. Он никогда не собирался вставать на сторону Сутоку. С самого начала он видел, что движение в поддержку прежнего императора было не более чем заговором, и за ним стоял Ёринага. А тот ждал от Киёмори помощи не больше, чем надеялся получить Киёмори, если бы он встал на сторону Ёринаги. Они являлись давними и открытыми противниками. Киёмори также слышал, что его дядя Тадамаса был в числе первых, кто присоединился к заговорщикам, но не это подтолкнуло Киёмори связать свою судьбу с императором. Объявив себя сторонником Го-Сиракавы, Киёмори рисковал бы жизнями не только своей семьи в Рокухаре, но и всего дома Хэйкэ по всей стране. Ошибочный шаг, сделанный в этот момент, бросил бы в ад несметное число женщин, детей и пожилых людей. Одна лишь эта мысль заставляла его колебаться. Послав Мотомори, он мог считать свой долг выполненным и ждать подходящего момента. Но громкий внутренний голос твердил ему, что момент настал, и искушал отбросить в сторону всякую осторожность. Другого такого шанса, он был уверен, у него не будет. Этот шанс открывал ему будущее.
И пока владетель Аки раздумывал и никак не мог решиться, на ум ему то и дело приходили воспоминания о любопытном случае. Он произошел на следующий год после смерти его отца Тадамори, когда Киёмори ехал в святилище Кумано. В поездке по морю из Исэ до Кюсю крупный морской окунь запрыгнул на борт и вызвал возбужденное восклицание лодочника: это предзнаменование счастливой судьбы для дома Хэйкэ. Киёмори сказали, что божество святилища Кумано послало этот знак за его набожность. Хотя Киёмори и высмеивал суеверия, в какой-то степени поверил в доброе предзнаменование. Ему было приятно думать, что это случилось в тот момент, когда он направлялся возносить молитвы за своего отца. Впрочем, последовавшие события едва ли выглядели как выполнение предсказания лодочника, поскольку вскоре к власти пришел Ёринага.
Но теперь Киёмори спрашивал себя, не является ли объявленная императором мобилизация в конечном счете тем шансом, который предвещало божество святилища Кумано. Конфликт между императором и Сутоку, очевидно, был не более чем заговором одной группы придворных против другой, столкновением чрезмерных амбиций, примитивной борьбой за власть. Кто он такой, чтобы связывать свою судьбу с ними в этой ожесточенной борьбе? У него имелись свои цель, мечта. Как глава дома Хэйкэ, он должен был увидеть, что род растет, процветает и сословие воинов кладет конец правлению дома Фудзивара.
Ближе к вечеру Токитада узнал, что с шестьюдесятью воинами прибыл Ёримори, сводный брат Киёмори. Он поспешил рассказать об этом Киёмори, который, как он знал, с предыдущего дня с надеждой ждал этого сообщения. Владетель Аки начал ужинать, но быстро покончил с едой, послав Токитаду с заданием привести к нему Ёримори. Киёмори сомневался, что его мачеха, госпожа Арико, разрешит сыну присоединиться к нему, ведь Ёримори едва исполнилось двадцать лет, и он не имел обязательств являться на помощь Киёмори. А если бы она убедила Ёримори поддержать прежнего императора Сутоку, Киёмори пришлось бы считать ее и своего сводного брата врагами, и эта мысль доставляла ему боль.
— О, вот и ты, Ёримори! — Лицо Киёмори прояснилось, засветилось от облегчения и нескрываемого удовольствия.
Ёримори, видимо опасавшийся, что своим опозданием вызвал недовольство Киёмори, приветствовал его почтительным поклоном:
— Все же я прибыл гораздо позже остальных, но прошу вас не осуждать меня и не считать это малодушием.
— Чепуха! Как ты сам мог убедиться, я даже еще не собрался… Стараясь не думать о чувствах нашей доброй матушки, я с надеждой ждал твоего появления. Расскажи-ка, что она тебе сказала.
— Она не дала мне никаких наказов, сказала лишь, чтобы я подчинялся вам безоговорочно.
— Не сказала, какая сторона одержит победу?
— Она плакала и говорила, что верит: прежний император не предполагал такого развития событий.
— Хорошо! — В это мгновение Киёмори принял решение. Его мачеха, входившая когда-то в свиту экс-императора, считала, что дело Сутоку почти безнадежно. Киёмори был склонен положиться на ее суждение. — Токитада, проследи, чтобы воины поели и как следует выспались. Мы выступаем утром между двумя и тремя часами.