Страница:
Поболтав в общем-то ни о чем, танцовщицы втиснулись в экипаж и заняли места рядом с Усивакой.
— Ну, вперед. — Кихидзи махнул рукой Коваке, который кивнул и хлестнул вола кнутом.
Из разговора девушек Усивака понял, что танцовщицы были сестрами, и одна из них — наложница Кихидзи. Они откровенно разглядывали Усиваку, перешептывались и улыбались ему.
— Очаровательный, правда?
— Немножко маловат ростом для своего возраста, ты так не считаешь?
Девушки делали замечания о внешности Усиваки, как будто они приобрели домашнее животное. Он чувствовал, что задыхается от сильного запаха, исходившего от одеяния женщин; сердце его глухо билось. Усивака припал лицом к окошку и рассматривал пейзажи.
— Он, кажется, находит виды города привлекательными. Это так, господин?
Усивака не обращал внимания на задававшиеся ему вопросы. Он восторгался всем, что видел, когда они проезжали через столицу.
— Смотрите! Нас обгоняет сам господин Кихидзи! — воскликнула одна из танцовщиц, показывая на дорогу. Проезжая мимо в наемном экипаже, Кихидзи через плечо взглянул на них и перебросился несколькими словами с Ковакой, который вел вола.
Вскоре показалась обсаженная ивами улица в Хорикаве. На воде канала плясали огни от стоявших вдоль его берегов домов, сквозь занавески окон экипажа доносились звуки флейт, бой барабанов и запахи теплой летней ночи. Вскоре они свернули на аллею и подъехали к опрятному дому, где их уже поджидал Кихидзи.
— Господин, — сказал он Усиваке, — не соизволите ли войти? Это — мой дом, располагайтесь в нем как в своем собственном.
В ту ночь Усивака не мог заснуть. Его тревожило все вокруг. Даже еда казалась странной на вкус.
Ему не было разрешено выходить из дома, и это его беспокоило. Только две недели спустя появился Кихидзи, который не приходил с тех пор, как они сюда приехали.
— Как поживаете? — спросил он Усиваку. — Не чувствуете себя одиноко? Хэйкэ внимательно за всеми следят, поэтому я не приходил преднамеренно. Не думайте, что я забыл о вас. — Усивака на это ничего не ответил, и Кихидзи продолжал: — За всеми дорогами, портами, городскими воротами ведется пристальное наблюдение. Те, у которых до этого были какие-то связи с Гэндзи, взяты под подозрение. Но кому придет в голову прочесывать «веселый квартал»? — засмеялся он. Усивака опять ничего не сказал, а Кихидзи заметил: — Конечно, господин, мне не надо напоминать вам, какую ценность для Гэндзи представляет ваша жизнь. Если бы не вы и не ваш брат Ёритомо, Гэндзи, в сущности, перестали бы существовать как дом. Все их надежды на вас.
— Кихидзи, когда я отправлюсь на северо-восток? — вдруг вступил в разговор Усивака.
— Ну, мне надо быть очень осторожным. Я не могу ничем рисковать. Я подожду, пока Хэйкэ утратят бдительность. Вероятно, весной я сумею проводить вас на север.
— Весной?
— В начале будущего года, я бы сказал.
— А до этого?
— Вам будет вполне безопасно в столице. Для большей уверенности, однако, вам надо одеться девушкой, и когда вы привыкнете к такой одежде, то сможете повсюду свободно ходить, не опасаясь, что вас узнают. Оставайтесь здесь, пока я за вами не приду.
Вскоре Кихидзи отправился на северо-восток, пообещав вернуться в феврале или в марте. Конно-мару были даны подробные инструкции о том, что ему следует делать, пока торговец отсутствует, а Усивака был оставлен на попечение двух сестер.
— Я не хочу одеваться как девушка, — повторял юноша сестрам и Конно-мару, который приходил каждый день. Понадобилось его долго уговаривать, прежде чем Усивака наконец согласился, чтобы ему подкололи и завязали волосы так, будто он был девушкой. Юноша надел яркое кимоно, какие носили молодые танцовщицы. Его лицо было тщательно напудрено. Когда он привык к своему наряду и имени Риндо (горечавка), то начал донимать Конно-мару упреками.
— Ковака, вы лгали мне, — без устали повторял он. — Вы до сих пор не сказали, когда я увижу свою мать. Вы как-то говорили, что она больна, но это не так. Асатори сказал мне, что она тоже хочет меня видеть.
После побега с горы Курама Усивака, казалось, был поглощен исключительно мыслью о матери. Но Конно-мару постоянно говорил ему об опасности, которой он себя подвергнет, если попытается встретиться с госпожой Токивой.
— Вы должны понять, что я не стараюсь препятствовать тому, чтобы вы ее увидели, но Хэйкэ охраняют особняк день и ночь. Они уверены в том, что вы попытаетесь прийти туда, и они вас выслеживают.
Но Усивака продолжал упорствовать.
— Вы ведь собираетесь на северо-восток, так?
— Нет. Сначала я должен увидеть мою мать.
— Я все время говорю вам, что ради вашей матери и ради самого себя вы не должны пытаться увидеть ее сейчас.
— Первая улица, на которой она живет, недалеко отсюда, да, Ковака? Что же странного в том, что я хочу видеть ее?
— Если бы там не стояла охрана Хэйкэ, вам ничто бы не помешало увидеть мать.
— Вы жестоки, Ковака, не позволяя мне встретиться с ней. Жаль, что я не мужчина, а Риндо. Иначе бы я наказал проклятых Хэйкэ.
— Здорово сказано! Если вы хотите увидеть мать, не забывайте, что для этого нужно в первую очередь разделаться с Хэйкэ.
— Как я ненавижу их, этих Хэйкэ! — часто восклицал Усивака, смотря суровым, полным решимости взглядом.
Усивака, наряженный под хорошенькую Риндо, часто прогуливался в одиночестве вдоль обсаженного ивами канала в Хорикаве. Две сестры, с которыми он жил, иногда брали его с собой на рынки на Четвертой и Пятой улицах. Очень скоро они начали давать ему уроки игры на барабане и флейте, а к зиме он стал регулярно посещать уроки танцев.
У Дайдзё, жившего поблизости мастера по бубнам, была десятилетняя дочь, которая каждый день приходила на уроки сестер. Ее звали Сидзука, и она играла на барабане и флейте лучше Усиваки, на которого девочка смотрела как на старшую сестру.
— Риндо, почему вы не станете танцовщицей? — спросила она однажды юношу.
— Я еще слишком неумело играю на барабане и флейте, — ответил тот.
— Но может, тогда не на будущий год?
— Ну а как насчет тебя, Сидзука?
— Я? — заколебалась девочка.
— Тебе не нравятся танцовщицы?
— Я не совсем уверена.
Как-то днем они кувыркались в снегу, забыв, что должны идти домой, и тут Усивака вдруг спросил:
— Ты не хочешь пойти со мной на Первую улицу?
— А где это, Первая улица?
— Немного вверх по реке.
Усиваке уже был знаком запущенный особняк у реки; много раз он проходил мимо него с колотящимся сердцем, преследуемый страхом, что его узнают охранники Хэйкэ.
— Риндо! Куда вы направляетесь? — воскликнул Конно-мару, когда увидел гуляющую парочку. Он знал, что Усивака часто бродит по Первой улице, и привез с собой экипаж, чтобы доставить юношу домой. Одежда его была вываляна в грязи, он замерз, жалко выглядел и горестно всхлипывал, когда Конно-мару, запихнув в карету обоих ребят, поехал в Хорикаву. Внутри экипажа они прижались друг к другу. Сидзука отогревала замерзшие руки Усиваки у себя на щеках, а тот тесно прижимался к девочке всем телом, пока они крепко не заснули.
Глава 50.
Приложения
— Ну, вперед. — Кихидзи махнул рукой Коваке, который кивнул и хлестнул вола кнутом.
Из разговора девушек Усивака понял, что танцовщицы были сестрами, и одна из них — наложница Кихидзи. Они откровенно разглядывали Усиваку, перешептывались и улыбались ему.
— Очаровательный, правда?
— Немножко маловат ростом для своего возраста, ты так не считаешь?
Девушки делали замечания о внешности Усиваки, как будто они приобрели домашнее животное. Он чувствовал, что задыхается от сильного запаха, исходившего от одеяния женщин; сердце его глухо билось. Усивака припал лицом к окошку и рассматривал пейзажи.
— Он, кажется, находит виды города привлекательными. Это так, господин?
Усивака не обращал внимания на задававшиеся ему вопросы. Он восторгался всем, что видел, когда они проезжали через столицу.
— Смотрите! Нас обгоняет сам господин Кихидзи! — воскликнула одна из танцовщиц, показывая на дорогу. Проезжая мимо в наемном экипаже, Кихидзи через плечо взглянул на них и перебросился несколькими словами с Ковакой, который вел вола.
Вскоре показалась обсаженная ивами улица в Хорикаве. На воде канала плясали огни от стоявших вдоль его берегов домов, сквозь занавески окон экипажа доносились звуки флейт, бой барабанов и запахи теплой летней ночи. Вскоре они свернули на аллею и подъехали к опрятному дому, где их уже поджидал Кихидзи.
— Господин, — сказал он Усиваке, — не соизволите ли войти? Это — мой дом, располагайтесь в нем как в своем собственном.
В ту ночь Усивака не мог заснуть. Его тревожило все вокруг. Даже еда казалась странной на вкус.
Ему не было разрешено выходить из дома, и это его беспокоило. Только две недели спустя появился Кихидзи, который не приходил с тех пор, как они сюда приехали.
— Как поживаете? — спросил он Усиваку. — Не чувствуете себя одиноко? Хэйкэ внимательно за всеми следят, поэтому я не приходил преднамеренно. Не думайте, что я забыл о вас. — Усивака на это ничего не ответил, и Кихидзи продолжал: — За всеми дорогами, портами, городскими воротами ведется пристальное наблюдение. Те, у которых до этого были какие-то связи с Гэндзи, взяты под подозрение. Но кому придет в голову прочесывать «веселый квартал»? — засмеялся он. Усивака опять ничего не сказал, а Кихидзи заметил: — Конечно, господин, мне не надо напоминать вам, какую ценность для Гэндзи представляет ваша жизнь. Если бы не вы и не ваш брат Ёритомо, Гэндзи, в сущности, перестали бы существовать как дом. Все их надежды на вас.
— Кихидзи, когда я отправлюсь на северо-восток? — вдруг вступил в разговор Усивака.
— Ну, мне надо быть очень осторожным. Я не могу ничем рисковать. Я подожду, пока Хэйкэ утратят бдительность. Вероятно, весной я сумею проводить вас на север.
— Весной?
— В начале будущего года, я бы сказал.
— А до этого?
— Вам будет вполне безопасно в столице. Для большей уверенности, однако, вам надо одеться девушкой, и когда вы привыкнете к такой одежде, то сможете повсюду свободно ходить, не опасаясь, что вас узнают. Оставайтесь здесь, пока я за вами не приду.
Вскоре Кихидзи отправился на северо-восток, пообещав вернуться в феврале или в марте. Конно-мару были даны подробные инструкции о том, что ему следует делать, пока торговец отсутствует, а Усивака был оставлен на попечение двух сестер.
— Я не хочу одеваться как девушка, — повторял юноша сестрам и Конно-мару, который приходил каждый день. Понадобилось его долго уговаривать, прежде чем Усивака наконец согласился, чтобы ему подкололи и завязали волосы так, будто он был девушкой. Юноша надел яркое кимоно, какие носили молодые танцовщицы. Его лицо было тщательно напудрено. Когда он привык к своему наряду и имени Риндо (горечавка), то начал донимать Конно-мару упреками.
— Ковака, вы лгали мне, — без устали повторял он. — Вы до сих пор не сказали, когда я увижу свою мать. Вы как-то говорили, что она больна, но это не так. Асатори сказал мне, что она тоже хочет меня видеть.
После побега с горы Курама Усивака, казалось, был поглощен исключительно мыслью о матери. Но Конно-мару постоянно говорил ему об опасности, которой он себя подвергнет, если попытается встретиться с госпожой Токивой.
— Вы должны понять, что я не стараюсь препятствовать тому, чтобы вы ее увидели, но Хэйкэ охраняют особняк день и ночь. Они уверены в том, что вы попытаетесь прийти туда, и они вас выслеживают.
Но Усивака продолжал упорствовать.
— Вы ведь собираетесь на северо-восток, так?
— Нет. Сначала я должен увидеть мою мать.
— Я все время говорю вам, что ради вашей матери и ради самого себя вы не должны пытаться увидеть ее сейчас.
— Первая улица, на которой она живет, недалеко отсюда, да, Ковака? Что же странного в том, что я хочу видеть ее?
— Если бы там не стояла охрана Хэйкэ, вам ничто бы не помешало увидеть мать.
— Вы жестоки, Ковака, не позволяя мне встретиться с ней. Жаль, что я не мужчина, а Риндо. Иначе бы я наказал проклятых Хэйкэ.
— Здорово сказано! Если вы хотите увидеть мать, не забывайте, что для этого нужно в первую очередь разделаться с Хэйкэ.
— Как я ненавижу их, этих Хэйкэ! — часто восклицал Усивака, смотря суровым, полным решимости взглядом.
Усивака, наряженный под хорошенькую Риндо, часто прогуливался в одиночестве вдоль обсаженного ивами канала в Хорикаве. Две сестры, с которыми он жил, иногда брали его с собой на рынки на Четвертой и Пятой улицах. Очень скоро они начали давать ему уроки игры на барабане и флейте, а к зиме он стал регулярно посещать уроки танцев.
У Дайдзё, жившего поблизости мастера по бубнам, была десятилетняя дочь, которая каждый день приходила на уроки сестер. Ее звали Сидзука, и она играла на барабане и флейте лучше Усиваки, на которого девочка смотрела как на старшую сестру.
— Риндо, почему вы не станете танцовщицей? — спросила она однажды юношу.
— Я еще слишком неумело играю на барабане и флейте, — ответил тот.
— Но может, тогда не на будущий год?
— Ну а как насчет тебя, Сидзука?
— Я? — заколебалась девочка.
— Тебе не нравятся танцовщицы?
— Я не совсем уверена.
Как-то днем они кувыркались в снегу, забыв, что должны идти домой, и тут Усивака вдруг спросил:
— Ты не хочешь пойти со мной на Первую улицу?
— А где это, Первая улица?
— Немного вверх по реке.
Усиваке уже был знаком запущенный особняк у реки; много раз он проходил мимо него с колотящимся сердцем, преследуемый страхом, что его узнают охранники Хэйкэ.
— Риндо! Куда вы направляетесь? — воскликнул Конно-мару, когда увидел гуляющую парочку. Он знал, что Усивака часто бродит по Первой улице, и привез с собой экипаж, чтобы доставить юношу домой. Одежда его была вываляна в грязи, он замерз, жалко выглядел и горестно всхлипывал, когда Конно-мару, запихнув в карету обоих ребят, поехал в Хорикаву. Внутри экипажа они прижались друг к другу. Сидзука отогревала замерзшие руки Усиваки у себя на щеках, а тот тесно прижимался к девочке всем телом, пока они крепко не заснули.
Глава 50.
Путь на восток
Новогодний день 1174 года выдался ясным и тихим. Вся столица пребывала в состоянии спокойствия. Официальные торжественные церемонии были закончены, и все обошлось без несчастий. Никто не умер с голоду на улицах Киото. И никогда при Фудзивара не было такого мира, который теперь, при Хэйкэ, продолжался уже более десяти лет. За все это время не произошло никаких кровавых событий, и простые люди полагали, что отсутствием военных действий они обязаны Киёмори.
Тем не менее наблюдались периодические вспышки брани в адрес Хэйкэ, которые исходили не от народа, а от аристократов. Этот дом обвиняли в злоупотреблении властью и высокомерии. В последнее время, однако, в столице ходили упорные слухи другого рода. Шли разговоры о том, что Гэндзи сокрушены еще не полностью, что они опять готовятся к тому, чтобы бросить вызов Хэйкэ. Эти слухи, похоже, распространялись монахами с горы Курама, когда те появлялись в столице, а исчезновение Усиваки и рассказы о Тэнгу вроде бы подтверждали их слова.
Хэйкэ резко усилили бдительность. Даже «веселый квартал» подпал под подозрение, а в феврале из Рокухары в Хорикаву прибыли офицеры и стали дом за домом прочесывать район. Здесь же теперь часто видели и агентов Полицейского ведомства.
К полудню февральского дня на сливовом дереве у мастерской Дайдзё раскрылись уже два или три цветка. Барабанный мастер окликнул прохожего:
— Привет, привет! Загляните ко мне, Ковака.
Тот зашел в мастерскую.
— Вы, кажется, как всегда, заняты, Дайдзё. Вы уверены, что я вам не помешаю?
— Присядьте на минутку. Нельзя пройти мимо, не заглянув.
— Я боялся, что могу помешать.
— Кстати, у меня есть кое-что вам сказать. Мне не очень хотелось идти к Тодзи, чтобы встретиться с вами по этому поводу, и я только сегодня говорил жене, что, может быть, вы сами зайдете.
— Да? Произошло что-то необычное?
— Вы знаете человека, которого называют Змий?
— Знаю.
— Его лучше остерегаться.
— Вы говорите, Змия?
— Сказать вам правду, он вчера был здесь и говорил мне, что в девушке Риндо есть нечто необычное.
— Что! А почему он сказал об этом вам?
— Вы же знаете, что Риндо и моя дочка Сидзука всегда друг с другом играют. Ну а Змий приходит сюда без каких-либо видимых причин. Он, кажется, что-то вынюхивает.
— Не задавал ли этот Змий какие-нибудь странные вопросы вашей маленькой дочке?
— Он отводил Сидзуку в сторону и допытывался — девушка ли Риндо. Змий угрожал Сидзуке — мол, если она не скажет правду, он пошлет за ней воинов Хэйкэ.
— Гм?.. Неприятный тип… Вкладывает свои идеи в чужие головы.
— Ковака…
— Да?
— Это все, что я хотел сказать вам, но предупреждаю, будьте осторожны. И другие, подобно Змию, склонны замечать некоторые вещи.
— Хорошо, Дайдзё, я благодарен вам и не хотел бы навлекать на вас беду. Я знаю, что вы никому больше об этом не скажете.
— Само собой. Если бы я собирался с кем-то посплетничать, с вами о Риндо не говорил бы.
— Спасибо, Дайдзё… Не буду вам что-либо объяснять. Сами можете догадаться, — сказал Ковака, отвесив мастеру глубокий поклон.
Доставая зубило, Дайдзё вдруг улыбнулся:
— Благодарности ни к чему. Взаимовыручка — обычное дело в «веселом квартале», — сказал он, сметая стружки и бросая их в огонь.
Над Восточными холмами всходила луна, и вода в реке Камо сверкала жемчугом. Толпы людей, пересекавших мост Годзё, быстро разошлись, когда на реку опустилась февральская ночь. Но, не обращая внимания на сгустившуюся тьму, небольшая фигурка продолжала свешиваться через перила, вроде бы наблюдая за водоплавающими птицами.
Это был Усивака, завернувшийся в накидку, в сандалиях на деревянной подошве, какие обычно носят женщины. В футляре у него находилась флейта, и он выглядел как молодая танцовщица. В тот день две сестры, с которыми жил юноша, водили его на рынок на Пятой улице, чтобы сделать кое-какие покупки к Празднику кукол. До 3 марта оставалось всего несколько дней, и они долго бродили по рынку, рассматривая товары. На рынке сестры повстречали каких-то парней, которых, по-видимому, хорошо знали, и приняли приглашение посетить их особняки, сказав Усиваке, чтобы он шел домой один. Юноша, однако, направился в Рокухару, которую давно хотел увидеть. Он бродил по поместью почти до захода солнца, поражаясь его размерам, роскошным зданиям, стоявшим вдоль широких улиц, бесчисленным боковым улочкам с крытыми черепицей домиками, экипажам с богато одетыми придворными, многочисленным воинам, которые шмыгали мимо него, когда он стоял перед особняком Киёмори. Это был процветающий город, в котором жили враги его отца!
Несчастный и одинокий, Усивака поплелся назад и посреди моста Годзё упал на перила и заплакал. Было ли это тем местом, где его отец, Ёситомо, и его братья встретили свое поражение? Как часто Конно-мару рассказывал ему о том роковом дне! Стоя на мосту и глядя на воду, он, как никогда раньше, осознал, что является сыном Ёситомо из дома Гэндзи. Сжав зубы, он пробормотал: «Отец, я теперь мужчина. Мне скоро шестнадцать лет, и я твой сын. Я обязательно отомщу за тебя. Тот день недалек».
Когда Усивака прервал свои размышления и стал уходить, на его пути возник незнакомец. Юноша попытался пройти мимо, но человек движением руки преградил ему дорогу:
— Подожди! Не двигайся, Риндо!
— Что вы хотите? Кто вы такой?
— Я? — Человек ухмыльнулся. — В столице нет ни одной танцовщицы, которая бы меня не знала. Меня называют Змий — и никогда не забывай об этом!
— Мне ваше имя ни о чем не говорит. Я спешу, пустите меня!
Змий ухватился за накидку Усиваки:
— У меня к тебе дело. Ты ведь юноша, не правда ли?
— Конечно нет… Пустите меня!
— Послушай, я слишком хорошо знаю танцовщиц, и меня не собьет с толку твой пышный наряд!
— Пустите меня, я говорю! Я закричу, если вы не отпустите!
— Я скажу, кто ты такой, — Усивака! Тебе нечего на это сказать, да?
— Нет, я — Риндо, танцовщица!
— Танцовщица, да? С горы Курама? Ты — сын Токивы, иначе почему ты постоянно бродишь в районе Первой улицы! — Змий схватил Усиваку за плечи, намереваясь вести его в направлении Рокухары. — Я прав, не так ли? Теперь пойдем со мной. Чего ты боишься? Мы пойдем в мой дом.
Змий потянул Усиваку за накидку, тот дернулся, пытаясь вырваться, и растянулся на мосту.
— Будь ты проклят! — взревел Змий, когда Усивака лежа ударил ногами по его ногам.
В мгновение ока юноша вскочил и побежал.
— Теперь я знаю, что ты — Усивака, и я с тобой разделаюсь! — кричал Змий, тоже вставая на ноги и бросаясь в погоню.
Его шаги гулко стучали по мосту, расстояние между ним и маленькой летящей фигуркой постепенно сокращалось. Как только он добежал до конца моста, раздался пронзительный крик. В лунном свете что-то сверкнуло. И все стало тихо. Обезглавленное тело Змия проскользило через несколько ступеней и тяжело рухнуло на землю.
Усивака пробудился от крепкого сна и осмотрелся. Рядом с ним до самых стропил возвышалась огромная статуя. Он вдруг вспомнил Змия и их столкновение прошлой ночью. Глаза Усиваки медленно шарили по напоминавшей амбар комнате, в которой его окружали большие и маленькие статуи. Он узнал Асуру — бога войны, хмурого Дэва, богов ветра и грома и даже Каннон с задумчивой улыбкой.
На мгновение Усивака подумал, что оказался в сокровищнице какого-то храма, потом вспомнил, что его привели сюда и он заснул. Какой-то звук окончательно разбудил его, юноша поднял глаза и увидел Коваку.
— Вы уже проснулись, господин Усивака? — спросил Конно-мару.
— А почему вы не называете меня Риндо?
— В этом больше нет необходимости. И вы можете снова называть меня Конно-мару.
— Что-нибудь случилось?
— Мы больше не вернемся в «веселый квартал».
— А где мы сейчас?
— В мастерской художника.
— О?
— Чтобы вы не беспокоились, я объясню вам поподробнее. Здесь живет Отоами, ученик знаменитого Ункэи. Он провел много лет на северо-востоке, создавая свои творения для Хидэхиры, и именно поэтому Отоами так хорошо знает Кихидзи. Теперь вы понимаете, что вам не следует испытывать беспокойство.
— А где этот дом находится?
— Недалеко от Сиракавы.
— Значит, это рядом с Первой улицей, да?
— Господин Усивака…
— Да?
— Вы чудом спаслись прошлой ночью, так ведь?
— Да, если бы не вы и ваш меч…
— Я не хотел говорить вам об этом, но думаю, что Змий предупредил о вас Хэйкэ. Вам опасно показываться из дома.
— Как вы очутились на мосту Годзё? И как раз вовремя?
— Сестры пришли домой и сказали, что оставили вас на углу рынка на Пятой улице. В ту же минуту я понял, что вы попали в беду, потому что утром мастер по изготовлению барабанов предупредил меня, что за вами следят. Я сразу же бросился в район Первой улицы, но вас там не было. Я подумал, что вы еще, возможно, на Пятой улице, и, наверное, Провидение, привело меня на мост как раз в нужное время.
— И уже где-то поздней ночью мы пришли сюда, чтобы спрятаться, да?
— Да, а вы хорошо спали?
— Хорошо, но я беспокоюсь за сестер.
— Кихидзи сказал им, что делать в случае неприятностей. Прошлой ночью я их предупредил, и, наверное, они уже покинули Хорикаву.
— Куда же они ушли?
— Вероятно, спрячутся в сельской местности, а потом отправятся на северо-восток. Об этом позаботится Кихидзи. Но пока вы находитесь в большой опасности, — по крайней мере, до тех пор, пока не прибудете на северо-восток.
— А скоро я туда поеду?
— На данный момент дела обстоят так, что вам лучше побыстрее покинуть столицу. Кихидзи в письме сообщил, что очень скоро приедет сюда за вами.
— А до этого?
Просыпаясь по утрам, Усивака искал глазами верхнее окно мастерской, через которое он мог видеть только небо. Про себя юноша вздыхал: «Ох, скорее бы уехать! Сколько же еще здесь можно ждать?
Его мучительно раздражала монотонность дней, которые он проводил среди гротескных образов. Однажды ночью в марте, когда уже вовсю цвели сливовые деревья, разразилась неистовая гроза, и на крышу обрушился ливень. Он проснулся от рева ветра. Подушка его была мокрой, и он слышал, как с окружавших его статуй непрерывно капала вода. Усивака приподнялся в кровати и прислушался. Казалось, в ярость пришла вся природа. Конно-мару, который накануне вечером уехал из мастерской вместе с Отоами, до сих пор не вернулся, и юноша оставался один. Тогда ему пришла в голову мысль, что этой ночью он должен сделать то, что давно замышлял. Усивака вскочил с кровати и в темноте нащупал дверь. Она была заперта. Конно-мару или Отоами снаружи заперли ее, а его оставили здесь узником! Все существо юноши протестовало против мысли о том, что он стал пленником. Конно-мару, Гэндзи на горе Курама не переставали говорить ему, что все зависит от Кихидзи. Но в конце концов какое ему дело до Кихидзи? Кто такой Кихидзи, чтобы говорить ему, что он должен или не должен делать? Настало время показать Кихидзи, что он о нем думает, но прежде надо увидеть мать…
Усивака вскарабкался вверх по статуе и добрался до окна. По лицу хлестали ветер и дождь. Он глубоко вздохнул и прыгнул вниз. Было совсем темно, когда он побежал в направлении Первой улицы.
Ветер рвал крыши и сотрясал ставни, пронзительно свистя в старом особняке. Токива с нетерпением ждала рассвета, от рева реки до предела напряглись нервы, она не могла заснуть. Женщина натянула на голову одеяло, чтобы приглушить вой ветра. Но вдруг она ясно услышала скрип. Он повторился снова и снова. Наконец Токива отбросила одеяло и повернулась лицом к Ёмоги.
Вчера было 3 марта — Праздник кукол, и Токива поставила в комнате несколько бумажных и глиняных фигурок. В этот день ее пришла навестить Ёмоги, которая принесла веточки с цветками персиков и собственноручно приготовленные засахаренные фрукты. Они проговорили до вечера, а потом гроза вынудила Ёмоги остаться на ночь.
Гостья тоже не спала, беспокойно ворочаясь в постели.
— Ёмоги, что это за звук?
— Странный звук. Это точно не ветер. Меня он тоже беспокоит. Пойду посмотрю. — Ёмоги встала с кровати и зажгла фонарь. Пламя неистово затрепыхалось. — Как по дому носится ветер!
Ее тень начала бешено прыгать по стенам, когда с фонарем в руках Ёмоги вышла в коридор.
Токива приподнялась с постели. Ёмоги тем временем пробиралась по длинному проходу. Она останавливалась на каждом углу, где ее подстерегала жуткая темень. Внезапно усилившийся шум дождя заставил ее повернуться — дверь, которая выходила на реку, была открыта, и в ее проходе смутно виднелась фигура человека.
— Вы одна из служанок? — спросил неизвестный.
Ёмоги сообразила, что перед ней один из воинов Хэйкэ, которые круглосуточно охраняют дом.
— Можно сказать и так, — ответила женщина. — Я ночую у моей бывшей хозяйки.
Когда она подошла к открытой двери, огонь фонаря затрепетал и погас.
— Вы кого-нибудь видели? — спросил воин.
— Нет, никого.
— Наверное, дверь открыта ветром, но удивительно, что она сорвана с петель.
— Да, здесь, кажется, все разваливается на куски.
— Что вы здесь делаете в такой час?
— Я не могла заснуть из-за шума и ветра, который носится по всему дому.
— Но гроза почти закончилась.
— Для вас это неприятная ночь, правда?
— Жизнь вообще нелегка. Между прочим, на Пятой улице и в Хорикаве недавно произошли странные события, и нам приходится держать ухо востро.
— А что случилось на Пятой улице и в Хорикаве?
— Я не должен вести с вами такие разговоры. Лучше закройте дверь и идите спать. Скоро уже наступит утро.
Воин удалился. Ёмоги, прикрыв дверь, ощупью пошла обратно в комнату. Вдруг кровь у нее похолодела в жилах, когда она почувствовала, что ее коснулось что-то теплое и мягкое. Женщина была готова закричать, но взяла себя в руки.
— Кто, кто это? — спросила она.
— Потише, пожалуйста, — сказал кто-то и порывисто обнял Ёмоги.
Она почувствовала чью-то щеку на своей щеке, объятие стало еще более крепким.
— Вы моя мать? — прохрипел шепот.
Ёмоги оторопела.
— Кто, кто это? — повторила она.
— Усивака, это Усивака, мама!
— Нет, нет! Я не ваша мать. Не ваша мать, — повторяла Ёмоги, стараясь освободиться. Вырвавшись, она бросилась бежать в спальню.
— Моя госпожа, моя госпожа! Там Усивака! — шепнула она в ухо Токиве.
— Где? — взволнованно отозвалась Токива.
— Подождите, моя госпожа, я принесу огонь.
— Нет-нет, Ёмоги, не сейчас. Это только привлечет охранников.
— Да, но… очень маленький огонек?
— Даже его не надо… каково же это — опять увидеть своего сына. Даже сама мысль пугает меня. — Она поднялась с постели. — Усивака, где ты?
— Здесь я, здесь! Вот я, мама!
В темноте раздались рыдания.
— Усивака, как ты вырос!
— Да…
— Мои письма и послания доходили до тебя?
— Доходили.
— Что же я могу сказать теперь, когда этой весной тебе исполняется шестнадцать лет и ты становишься мужчиной? Мне остается только молиться за тебя. Ты называешь меня матерью, но я так мало для тебя сделала.
— Нет, нет… — запротестовал Усивака, прижимаясь к Токиве и пряча лицо в ее одеждах. — Это не ваша вина, что так произошло. Виноваты Хэйкэ, виноват Киёмори! — У Токивы резко перехватило дыхание; ее бледное лицо наклонилось к плечу Усиваки, а он поднял голову и горячо продолжал: — Мама, это же правда, разве не так? Убежав, я перехитрил их. Я рад, что это сделал. Вы надеялись, что я стану монахом. Простите меня, мама. Я знаю, что иду против вашей воли. Но я — сын Ёситомо и не могу быть не кем иным, кроме как воином. Я должен добиваться того, чтобы имя Гэндзи снова было в почете. Скоро я стану настоящим мужчиной. Правление Киёмори не продлится долго.
Токива слушала Усиваку, и душу ее терзали муки. Ее сын знал только о том, что дому Гэндзи было причинено зло, но не знал, что сам он обязан жизнью Киёмори из дома Хэйкэ. Но она понимала, что не следует говорить ему об этом. По крайней мере, сейчас.
Ёмоги, испытывавшая тревогу, не могла сидеть спокойно и то и дело украдкой выглядывала в коридор, чтобы убедиться, что там никого нет. Гроза закончилась, и небо наполнялось слабым светом. Отдаленное пение петуха усилило ее напряжение.
— Не пора ли уходить? Уже почти рассвело, — прошептала она из коридора Токиве.
В ответ было молчание. При слабом свете, который просачивался сквозь узкие щели ставен, Ёмоги видела Усиваку, неподвижно лежавшего в объятиях матери и как будто спавшего. Ей не захотелось их тревожить, и на какое-то время она отвернулась. Потом она еще раз настойчиво прошептала:
— Моя госпожа, рассвет.
Усивака отпрянул от матери и встряхнулся:
— Мне пора идти… Теперь я вернусь только со свитой из воинов Гэндзи, чтобы доставить вам удовольствие.
— Нет, лучше бы…
— Что вы сказали, мама?
— Хорошенько заботься о себе. Это все, о чем я прошу.
— Будьте здоровы, мама, скоро мы опять встретимся.
— Теперь это все, во имя чего я живу, Усивака. Имей в виду, что, исправляя несправедливости, ты не должен следовать примеру тех, кого больше всего осуждаешь; тогда возьмутся за оружие другие, чтобы уничтожить тебя, и страшное кровопролитие будет повторяться до бесконечности. Как воин, не забывай любить и защищать угнетенных и слабых, чтобы имя твое всегда было в почете.
— Я понимаю, мама. Я никогда не забуду то, что вы говорите.
— Лишь став благородным воином, ты по-настоящему сумеешь почтить память отца. Смотри, Усивака, уже рассвет!
— Мой молодой господин, — сказала Ёмоги, сжимая ладони, — как же вы будете уходить?
— Не беспокойтесь. Я уйду тем же путем, каким пришел ночью.
— Но вы к тому же промокли до нитки.
— Когда я жил в монастыре, у меня никогда не было такой хорошей одежды. Я не боюсь ни дождя, ни ветра, но… — Усивака вдруг с просящим видом обратился к матери: — Но подарите мне на память одну из ваших вещей, — сказал он и показал на куклу, которую Токива тут же ему вручила.
Усивака улыбнулся, потом поспешил вдоль коридора, спрыгнул на землю с балюстрады открытой галереи и скрылся среди деревьев. Минутой позже юноша появился на стене, за которой протекала река Камо. Он задержался на мгновение, чтобы оглянуться на мать, и исчез.
Усивака пробирался по мелям на реке, а там, где было глубоко, переплывал. Теперь он свободен. Он больше ни от кого не зависел. Ни Конно-мару, ни Кихидзи, ни Хидэхира — никто из них больше не имел для него никакого значения. Он полагался только на самого себя. Он спокойно плыл посреди реки и осматривался вокруг. Из-за Восточных холмов поднималось солнце. Он еще раз оглянулся в направлении особняка на Первой улице, когда услышал крик. Крик повторился откуда-то с берега реки. Он посмотрел в ту сторону и улыбнулся, увидев бежавшего к нему человека. Это был Конно-мару, который весь напрягся и тяжело дышал.
— Мой молодой господин, что с вами случилось? — едва произнес он, когда Усивака вышел на берег. Конно-мару схватил его руку так, что юноша поморщился от боли. — Вы не можете понять, как мы о вас беспокоились. Я привел с собой Кихидзи и обнаружил, что вас нет.
— Значит, Кихидзи вернулся?
— Да, и он очень взволнован. Где же вы пропадали?
— Я ходил повидать свою мать.
— Что?! Мать?
— Я сделал что-то не так?
— Это было очень рискованно.
— Что делать, если вы не сдержали свое обещание.
— Нельзя быть таким легкомысленным. А если бы с вами что-то случилось?
— Вы мне без конца говорите, что моя безопасность превыше всего, даже превыше того, чтобы я повидался с матерью. Вы думаете, я бы считал, что моя жизнь чего-то стоит, если бы я не смог увидеть ее?
— Хорошо, я молчу. Кихидзи из-за вас неистовствует. Нам лучше поторопиться обратно к дому Отоами.
У жилища художника они увидели Кихидзи, который через задние ворота выводил лошадь. Он был в сопровождении слуг и выглядел таким образом, будто собирался отправиться в путешествие.
— Господин, мы немедленно уезжаем, — сказал он Усиваке тоном, не допускающим возражений. — Вы поедете на лошади, поскольку вы еще ребенок. — Потом Кихидзи обратился к Конно-мару: — Здесь и расстанемся, как договаривались. Отвечать за Усиваку буду я. Можете быть уверены, что со мной он в полной безопасности.
— Я уверен, что вы будете очень осторожны. Но дорога длинная, а Усивака неопытен, поэтому вам придется следить, чтобы с ним ничего не случилось.
— Не надо беспокоиться ни в коей мере. От того, доставлю ли я его в безопасности до места назначения, зависит моя жизнь.
Усивака повернулся в седле и посмотрел на Конно-мару.
— А вы куда пойдете? — спросил он удрученно.
— Я пойду обратно в холмы и скажу своим товарищам, что вы благополучно уехали. Мы обещали Кихидзи, что останемся здесь, когда вы с ним покинете столицу. Правитель Хидэхира из дома Фудзивара будет о вас заботиться. Скоро вы станете взрослым, и Хэйкэ будут посрамлены. Увидимся!
Усивака наклонил голову, пытаясь сдержать слезы:
— Да, Конно-мару, мы обязательно увидимся опять. Вы непременно будете вознаграждены за вашу преданность. Скажите об этом и остальным.
Кихидзи потянул лошадь за вожжи.
— Ну, Конно-мару, до скорой встречи!
Когда они ехали в направлении лежавших за Сиракавой холмов, лошадь пустилась рысью, как будто ей не терпелось миновать перевал Сига, который вел на восток.
Тем не менее наблюдались периодические вспышки брани в адрес Хэйкэ, которые исходили не от народа, а от аристократов. Этот дом обвиняли в злоупотреблении властью и высокомерии. В последнее время, однако, в столице ходили упорные слухи другого рода. Шли разговоры о том, что Гэндзи сокрушены еще не полностью, что они опять готовятся к тому, чтобы бросить вызов Хэйкэ. Эти слухи, похоже, распространялись монахами с горы Курама, когда те появлялись в столице, а исчезновение Усиваки и рассказы о Тэнгу вроде бы подтверждали их слова.
Хэйкэ резко усилили бдительность. Даже «веселый квартал» подпал под подозрение, а в феврале из Рокухары в Хорикаву прибыли офицеры и стали дом за домом прочесывать район. Здесь же теперь часто видели и агентов Полицейского ведомства.
К полудню февральского дня на сливовом дереве у мастерской Дайдзё раскрылись уже два или три цветка. Барабанный мастер окликнул прохожего:
— Привет, привет! Загляните ко мне, Ковака.
Тот зашел в мастерскую.
— Вы, кажется, как всегда, заняты, Дайдзё. Вы уверены, что я вам не помешаю?
— Присядьте на минутку. Нельзя пройти мимо, не заглянув.
— Я боялся, что могу помешать.
— Кстати, у меня есть кое-что вам сказать. Мне не очень хотелось идти к Тодзи, чтобы встретиться с вами по этому поводу, и я только сегодня говорил жене, что, может быть, вы сами зайдете.
— Да? Произошло что-то необычное?
— Вы знаете человека, которого называют Змий?
— Знаю.
— Его лучше остерегаться.
— Вы говорите, Змия?
— Сказать вам правду, он вчера был здесь и говорил мне, что в девушке Риндо есть нечто необычное.
— Что! А почему он сказал об этом вам?
— Вы же знаете, что Риндо и моя дочка Сидзука всегда друг с другом играют. Ну а Змий приходит сюда без каких-либо видимых причин. Он, кажется, что-то вынюхивает.
— Не задавал ли этот Змий какие-нибудь странные вопросы вашей маленькой дочке?
— Он отводил Сидзуку в сторону и допытывался — девушка ли Риндо. Змий угрожал Сидзуке — мол, если она не скажет правду, он пошлет за ней воинов Хэйкэ.
— Гм?.. Неприятный тип… Вкладывает свои идеи в чужие головы.
— Ковака…
— Да?
— Это все, что я хотел сказать вам, но предупреждаю, будьте осторожны. И другие, подобно Змию, склонны замечать некоторые вещи.
— Хорошо, Дайдзё, я благодарен вам и не хотел бы навлекать на вас беду. Я знаю, что вы никому больше об этом не скажете.
— Само собой. Если бы я собирался с кем-то посплетничать, с вами о Риндо не говорил бы.
— Спасибо, Дайдзё… Не буду вам что-либо объяснять. Сами можете догадаться, — сказал Ковака, отвесив мастеру глубокий поклон.
Доставая зубило, Дайдзё вдруг улыбнулся:
— Благодарности ни к чему. Взаимовыручка — обычное дело в «веселом квартале», — сказал он, сметая стружки и бросая их в огонь.
Над Восточными холмами всходила луна, и вода в реке Камо сверкала жемчугом. Толпы людей, пересекавших мост Годзё, быстро разошлись, когда на реку опустилась февральская ночь. Но, не обращая внимания на сгустившуюся тьму, небольшая фигурка продолжала свешиваться через перила, вроде бы наблюдая за водоплавающими птицами.
Это был Усивака, завернувшийся в накидку, в сандалиях на деревянной подошве, какие обычно носят женщины. В футляре у него находилась флейта, и он выглядел как молодая танцовщица. В тот день две сестры, с которыми жил юноша, водили его на рынок на Пятой улице, чтобы сделать кое-какие покупки к Празднику кукол. До 3 марта оставалось всего несколько дней, и они долго бродили по рынку, рассматривая товары. На рынке сестры повстречали каких-то парней, которых, по-видимому, хорошо знали, и приняли приглашение посетить их особняки, сказав Усиваке, чтобы он шел домой один. Юноша, однако, направился в Рокухару, которую давно хотел увидеть. Он бродил по поместью почти до захода солнца, поражаясь его размерам, роскошным зданиям, стоявшим вдоль широких улиц, бесчисленным боковым улочкам с крытыми черепицей домиками, экипажам с богато одетыми придворными, многочисленным воинам, которые шмыгали мимо него, когда он стоял перед особняком Киёмори. Это был процветающий город, в котором жили враги его отца!
Несчастный и одинокий, Усивака поплелся назад и посреди моста Годзё упал на перила и заплакал. Было ли это тем местом, где его отец, Ёситомо, и его братья встретили свое поражение? Как часто Конно-мару рассказывал ему о том роковом дне! Стоя на мосту и глядя на воду, он, как никогда раньше, осознал, что является сыном Ёситомо из дома Гэндзи. Сжав зубы, он пробормотал: «Отец, я теперь мужчина. Мне скоро шестнадцать лет, и я твой сын. Я обязательно отомщу за тебя. Тот день недалек».
Когда Усивака прервал свои размышления и стал уходить, на его пути возник незнакомец. Юноша попытался пройти мимо, но человек движением руки преградил ему дорогу:
— Подожди! Не двигайся, Риндо!
— Что вы хотите? Кто вы такой?
— Я? — Человек ухмыльнулся. — В столице нет ни одной танцовщицы, которая бы меня не знала. Меня называют Змий — и никогда не забывай об этом!
— Мне ваше имя ни о чем не говорит. Я спешу, пустите меня!
Змий ухватился за накидку Усиваки:
— У меня к тебе дело. Ты ведь юноша, не правда ли?
— Конечно нет… Пустите меня!
— Послушай, я слишком хорошо знаю танцовщиц, и меня не собьет с толку твой пышный наряд!
— Пустите меня, я говорю! Я закричу, если вы не отпустите!
— Я скажу, кто ты такой, — Усивака! Тебе нечего на это сказать, да?
— Нет, я — Риндо, танцовщица!
— Танцовщица, да? С горы Курама? Ты — сын Токивы, иначе почему ты постоянно бродишь в районе Первой улицы! — Змий схватил Усиваку за плечи, намереваясь вести его в направлении Рокухары. — Я прав, не так ли? Теперь пойдем со мной. Чего ты боишься? Мы пойдем в мой дом.
Змий потянул Усиваку за накидку, тот дернулся, пытаясь вырваться, и растянулся на мосту.
— Будь ты проклят! — взревел Змий, когда Усивака лежа ударил ногами по его ногам.
В мгновение ока юноша вскочил и побежал.
— Теперь я знаю, что ты — Усивака, и я с тобой разделаюсь! — кричал Змий, тоже вставая на ноги и бросаясь в погоню.
Его шаги гулко стучали по мосту, расстояние между ним и маленькой летящей фигуркой постепенно сокращалось. Как только он добежал до конца моста, раздался пронзительный крик. В лунном свете что-то сверкнуло. И все стало тихо. Обезглавленное тело Змия проскользило через несколько ступеней и тяжело рухнуло на землю.
Усивака пробудился от крепкого сна и осмотрелся. Рядом с ним до самых стропил возвышалась огромная статуя. Он вдруг вспомнил Змия и их столкновение прошлой ночью. Глаза Усиваки медленно шарили по напоминавшей амбар комнате, в которой его окружали большие и маленькие статуи. Он узнал Асуру — бога войны, хмурого Дэва, богов ветра и грома и даже Каннон с задумчивой улыбкой.
На мгновение Усивака подумал, что оказался в сокровищнице какого-то храма, потом вспомнил, что его привели сюда и он заснул. Какой-то звук окончательно разбудил его, юноша поднял глаза и увидел Коваку.
— Вы уже проснулись, господин Усивака? — спросил Конно-мару.
— А почему вы не называете меня Риндо?
— В этом больше нет необходимости. И вы можете снова называть меня Конно-мару.
— Что-нибудь случилось?
— Мы больше не вернемся в «веселый квартал».
— А где мы сейчас?
— В мастерской художника.
— О?
— Чтобы вы не беспокоились, я объясню вам поподробнее. Здесь живет Отоами, ученик знаменитого Ункэи. Он провел много лет на северо-востоке, создавая свои творения для Хидэхиры, и именно поэтому Отоами так хорошо знает Кихидзи. Теперь вы понимаете, что вам не следует испытывать беспокойство.
— А где этот дом находится?
— Недалеко от Сиракавы.
— Значит, это рядом с Первой улицей, да?
— Господин Усивака…
— Да?
— Вы чудом спаслись прошлой ночью, так ведь?
— Да, если бы не вы и ваш меч…
— Я не хотел говорить вам об этом, но думаю, что Змий предупредил о вас Хэйкэ. Вам опасно показываться из дома.
— Как вы очутились на мосту Годзё? И как раз вовремя?
— Сестры пришли домой и сказали, что оставили вас на углу рынка на Пятой улице. В ту же минуту я понял, что вы попали в беду, потому что утром мастер по изготовлению барабанов предупредил меня, что за вами следят. Я сразу же бросился в район Первой улицы, но вас там не было. Я подумал, что вы еще, возможно, на Пятой улице, и, наверное, Провидение, привело меня на мост как раз в нужное время.
— И уже где-то поздней ночью мы пришли сюда, чтобы спрятаться, да?
— Да, а вы хорошо спали?
— Хорошо, но я беспокоюсь за сестер.
— Кихидзи сказал им, что делать в случае неприятностей. Прошлой ночью я их предупредил, и, наверное, они уже покинули Хорикаву.
— Куда же они ушли?
— Вероятно, спрячутся в сельской местности, а потом отправятся на северо-восток. Об этом позаботится Кихидзи. Но пока вы находитесь в большой опасности, — по крайней мере, до тех пор, пока не прибудете на северо-восток.
— А скоро я туда поеду?
— На данный момент дела обстоят так, что вам лучше побыстрее покинуть столицу. Кихидзи в письме сообщил, что очень скоро приедет сюда за вами.
— А до этого?
Просыпаясь по утрам, Усивака искал глазами верхнее окно мастерской, через которое он мог видеть только небо. Про себя юноша вздыхал: «Ох, скорее бы уехать! Сколько же еще здесь можно ждать?
Его мучительно раздражала монотонность дней, которые он проводил среди гротескных образов. Однажды ночью в марте, когда уже вовсю цвели сливовые деревья, разразилась неистовая гроза, и на крышу обрушился ливень. Он проснулся от рева ветра. Подушка его была мокрой, и он слышал, как с окружавших его статуй непрерывно капала вода. Усивака приподнялся в кровати и прислушался. Казалось, в ярость пришла вся природа. Конно-мару, который накануне вечером уехал из мастерской вместе с Отоами, до сих пор не вернулся, и юноша оставался один. Тогда ему пришла в голову мысль, что этой ночью он должен сделать то, что давно замышлял. Усивака вскочил с кровати и в темноте нащупал дверь. Она была заперта. Конно-мару или Отоами снаружи заперли ее, а его оставили здесь узником! Все существо юноши протестовало против мысли о том, что он стал пленником. Конно-мару, Гэндзи на горе Курама не переставали говорить ему, что все зависит от Кихидзи. Но в конце концов какое ему дело до Кихидзи? Кто такой Кихидзи, чтобы говорить ему, что он должен или не должен делать? Настало время показать Кихидзи, что он о нем думает, но прежде надо увидеть мать…
Усивака вскарабкался вверх по статуе и добрался до окна. По лицу хлестали ветер и дождь. Он глубоко вздохнул и прыгнул вниз. Было совсем темно, когда он побежал в направлении Первой улицы.
Ветер рвал крыши и сотрясал ставни, пронзительно свистя в старом особняке. Токива с нетерпением ждала рассвета, от рева реки до предела напряглись нервы, она не могла заснуть. Женщина натянула на голову одеяло, чтобы приглушить вой ветра. Но вдруг она ясно услышала скрип. Он повторился снова и снова. Наконец Токива отбросила одеяло и повернулась лицом к Ёмоги.
Вчера было 3 марта — Праздник кукол, и Токива поставила в комнате несколько бумажных и глиняных фигурок. В этот день ее пришла навестить Ёмоги, которая принесла веточки с цветками персиков и собственноручно приготовленные засахаренные фрукты. Они проговорили до вечера, а потом гроза вынудила Ёмоги остаться на ночь.
Гостья тоже не спала, беспокойно ворочаясь в постели.
— Ёмоги, что это за звук?
— Странный звук. Это точно не ветер. Меня он тоже беспокоит. Пойду посмотрю. — Ёмоги встала с кровати и зажгла фонарь. Пламя неистово затрепыхалось. — Как по дому носится ветер!
Ее тень начала бешено прыгать по стенам, когда с фонарем в руках Ёмоги вышла в коридор.
Токива приподнялась с постели. Ёмоги тем временем пробиралась по длинному проходу. Она останавливалась на каждом углу, где ее подстерегала жуткая темень. Внезапно усилившийся шум дождя заставил ее повернуться — дверь, которая выходила на реку, была открыта, и в ее проходе смутно виднелась фигура человека.
— Вы одна из служанок? — спросил неизвестный.
Ёмоги сообразила, что перед ней один из воинов Хэйкэ, которые круглосуточно охраняют дом.
— Можно сказать и так, — ответила женщина. — Я ночую у моей бывшей хозяйки.
Когда она подошла к открытой двери, огонь фонаря затрепетал и погас.
— Вы кого-нибудь видели? — спросил воин.
— Нет, никого.
— Наверное, дверь открыта ветром, но удивительно, что она сорвана с петель.
— Да, здесь, кажется, все разваливается на куски.
— Что вы здесь делаете в такой час?
— Я не могла заснуть из-за шума и ветра, который носится по всему дому.
— Но гроза почти закончилась.
— Для вас это неприятная ночь, правда?
— Жизнь вообще нелегка. Между прочим, на Пятой улице и в Хорикаве недавно произошли странные события, и нам приходится держать ухо востро.
— А что случилось на Пятой улице и в Хорикаве?
— Я не должен вести с вами такие разговоры. Лучше закройте дверь и идите спать. Скоро уже наступит утро.
Воин удалился. Ёмоги, прикрыв дверь, ощупью пошла обратно в комнату. Вдруг кровь у нее похолодела в жилах, когда она почувствовала, что ее коснулось что-то теплое и мягкое. Женщина была готова закричать, но взяла себя в руки.
— Кто, кто это? — спросила она.
— Потише, пожалуйста, — сказал кто-то и порывисто обнял Ёмоги.
Она почувствовала чью-то щеку на своей щеке, объятие стало еще более крепким.
— Вы моя мать? — прохрипел шепот.
Ёмоги оторопела.
— Кто, кто это? — повторила она.
— Усивака, это Усивака, мама!
— Нет, нет! Я не ваша мать. Не ваша мать, — повторяла Ёмоги, стараясь освободиться. Вырвавшись, она бросилась бежать в спальню.
— Моя госпожа, моя госпожа! Там Усивака! — шепнула она в ухо Токиве.
— Где? — взволнованно отозвалась Токива.
— Подождите, моя госпожа, я принесу огонь.
— Нет-нет, Ёмоги, не сейчас. Это только привлечет охранников.
— Да, но… очень маленький огонек?
— Даже его не надо… каково же это — опять увидеть своего сына. Даже сама мысль пугает меня. — Она поднялась с постели. — Усивака, где ты?
— Здесь я, здесь! Вот я, мама!
В темноте раздались рыдания.
— Усивака, как ты вырос!
— Да…
— Мои письма и послания доходили до тебя?
— Доходили.
— Что же я могу сказать теперь, когда этой весной тебе исполняется шестнадцать лет и ты становишься мужчиной? Мне остается только молиться за тебя. Ты называешь меня матерью, но я так мало для тебя сделала.
— Нет, нет… — запротестовал Усивака, прижимаясь к Токиве и пряча лицо в ее одеждах. — Это не ваша вина, что так произошло. Виноваты Хэйкэ, виноват Киёмори! — У Токивы резко перехватило дыхание; ее бледное лицо наклонилось к плечу Усиваки, а он поднял голову и горячо продолжал: — Мама, это же правда, разве не так? Убежав, я перехитрил их. Я рад, что это сделал. Вы надеялись, что я стану монахом. Простите меня, мама. Я знаю, что иду против вашей воли. Но я — сын Ёситомо и не могу быть не кем иным, кроме как воином. Я должен добиваться того, чтобы имя Гэндзи снова было в почете. Скоро я стану настоящим мужчиной. Правление Киёмори не продлится долго.
Токива слушала Усиваку, и душу ее терзали муки. Ее сын знал только о том, что дому Гэндзи было причинено зло, но не знал, что сам он обязан жизнью Киёмори из дома Хэйкэ. Но она понимала, что не следует говорить ему об этом. По крайней мере, сейчас.
Ёмоги, испытывавшая тревогу, не могла сидеть спокойно и то и дело украдкой выглядывала в коридор, чтобы убедиться, что там никого нет. Гроза закончилась, и небо наполнялось слабым светом. Отдаленное пение петуха усилило ее напряжение.
— Не пора ли уходить? Уже почти рассвело, — прошептала она из коридора Токиве.
В ответ было молчание. При слабом свете, который просачивался сквозь узкие щели ставен, Ёмоги видела Усиваку, неподвижно лежавшего в объятиях матери и как будто спавшего. Ей не захотелось их тревожить, и на какое-то время она отвернулась. Потом она еще раз настойчиво прошептала:
— Моя госпожа, рассвет.
Усивака отпрянул от матери и встряхнулся:
— Мне пора идти… Теперь я вернусь только со свитой из воинов Гэндзи, чтобы доставить вам удовольствие.
— Нет, лучше бы…
— Что вы сказали, мама?
— Хорошенько заботься о себе. Это все, о чем я прошу.
— Будьте здоровы, мама, скоро мы опять встретимся.
— Теперь это все, во имя чего я живу, Усивака. Имей в виду, что, исправляя несправедливости, ты не должен следовать примеру тех, кого больше всего осуждаешь; тогда возьмутся за оружие другие, чтобы уничтожить тебя, и страшное кровопролитие будет повторяться до бесконечности. Как воин, не забывай любить и защищать угнетенных и слабых, чтобы имя твое всегда было в почете.
— Я понимаю, мама. Я никогда не забуду то, что вы говорите.
— Лишь став благородным воином, ты по-настоящему сумеешь почтить память отца. Смотри, Усивака, уже рассвет!
— Мой молодой господин, — сказала Ёмоги, сжимая ладони, — как же вы будете уходить?
— Не беспокойтесь. Я уйду тем же путем, каким пришел ночью.
— Но вы к тому же промокли до нитки.
— Когда я жил в монастыре, у меня никогда не было такой хорошей одежды. Я не боюсь ни дождя, ни ветра, но… — Усивака вдруг с просящим видом обратился к матери: — Но подарите мне на память одну из ваших вещей, — сказал он и показал на куклу, которую Токива тут же ему вручила.
Усивака улыбнулся, потом поспешил вдоль коридора, спрыгнул на землю с балюстрады открытой галереи и скрылся среди деревьев. Минутой позже юноша появился на стене, за которой протекала река Камо. Он задержался на мгновение, чтобы оглянуться на мать, и исчез.
Усивака пробирался по мелям на реке, а там, где было глубоко, переплывал. Теперь он свободен. Он больше ни от кого не зависел. Ни Конно-мару, ни Кихидзи, ни Хидэхира — никто из них больше не имел для него никакого значения. Он полагался только на самого себя. Он спокойно плыл посреди реки и осматривался вокруг. Из-за Восточных холмов поднималось солнце. Он еще раз оглянулся в направлении особняка на Первой улице, когда услышал крик. Крик повторился откуда-то с берега реки. Он посмотрел в ту сторону и улыбнулся, увидев бежавшего к нему человека. Это был Конно-мару, который весь напрягся и тяжело дышал.
— Мой молодой господин, что с вами случилось? — едва произнес он, когда Усивака вышел на берег. Конно-мару схватил его руку так, что юноша поморщился от боли. — Вы не можете понять, как мы о вас беспокоились. Я привел с собой Кихидзи и обнаружил, что вас нет.
— Значит, Кихидзи вернулся?
— Да, и он очень взволнован. Где же вы пропадали?
— Я ходил повидать свою мать.
— Что?! Мать?
— Я сделал что-то не так?
— Это было очень рискованно.
— Что делать, если вы не сдержали свое обещание.
— Нельзя быть таким легкомысленным. А если бы с вами что-то случилось?
— Вы мне без конца говорите, что моя безопасность превыше всего, даже превыше того, чтобы я повидался с матерью. Вы думаете, я бы считал, что моя жизнь чего-то стоит, если бы я не смог увидеть ее?
— Хорошо, я молчу. Кихидзи из-за вас неистовствует. Нам лучше поторопиться обратно к дому Отоами.
У жилища художника они увидели Кихидзи, который через задние ворота выводил лошадь. Он был в сопровождении слуг и выглядел таким образом, будто собирался отправиться в путешествие.
— Господин, мы немедленно уезжаем, — сказал он Усиваке тоном, не допускающим возражений. — Вы поедете на лошади, поскольку вы еще ребенок. — Потом Кихидзи обратился к Конно-мару: — Здесь и расстанемся, как договаривались. Отвечать за Усиваку буду я. Можете быть уверены, что со мной он в полной безопасности.
— Я уверен, что вы будете очень осторожны. Но дорога длинная, а Усивака неопытен, поэтому вам придется следить, чтобы с ним ничего не случилось.
— Не надо беспокоиться ни в коей мере. От того, доставлю ли я его в безопасности до места назначения, зависит моя жизнь.
Усивака повернулся в седле и посмотрел на Конно-мару.
— А вы куда пойдете? — спросил он удрученно.
— Я пойду обратно в холмы и скажу своим товарищам, что вы благополучно уехали. Мы обещали Кихидзи, что останемся здесь, когда вы с ним покинете столицу. Правитель Хидэхира из дома Фудзивара будет о вас заботиться. Скоро вы станете взрослым, и Хэйкэ будут посрамлены. Увидимся!
Усивака наклонил голову, пытаясь сдержать слезы:
— Да, Конно-мару, мы обязательно увидимся опять. Вы непременно будете вознаграждены за вашу преданность. Скажите об этом и остальным.
Кихидзи потянул лошадь за вожжи.
— Ну, Конно-мару, до скорой встречи!
Когда они ехали в направлении лежавших за Сиракавой холмов, лошадь пустилась рысью, как будто ей не терпелось миновать перевал Сига, который вел на восток.
