Страница:
Скоро Киёмори уже спал, но около полуночи проснулся и позвал троих братьев и сына Сигэмори выпить ритуальную чашу сакэ, которую поднесла им Токико. Она же помогла Киёмори надеть доспехи. На боку у него висел меч, который передал ему Тадамори. Ёримори был вооружен другим фамильным мечом дома Хэйкэ.
Здесь рассказ возвращается к смерти Тадамори, случившейся 15 января 1153 года, тремя годами ранее. У Тадамори, которому тогда было пятьдесят восемь лет, осталось шесть сыновей — Киёмори, Цунэмори, Норимори и Иэмори от первой жены, госпожи из Гиона, Ёримори и Тадсигэ от второй жены, Арико. Тогда он был главой Ведомства правосудия и преуспевал так, как никогда прежде. Годы жуткой бедности, в которые он воспитывал сыновей, заставили его задуматься об обеспечении благосостояния своего дома, и ни для кого не было секретом, что он скопил значительное богатство на расчетливой торговле с пиратами и контрабандистами, привозившими в большом количестве ценнейшие товары из Китая в порт Бинго, входивший в число его южных владений.
Когда за легкой простудой Тадамори последовало такое резкое ухудшение, что оставалось мало надежд на выздоровление, Цунэмори со слезами на глазах пришел к Киёмори и взмолился:
— Позвольте мне привести сюда матушку, чтобы она увидела отца в последний раз.
— Матушку? Кого ты имеешь в виду, когда говоришь «матушка»?
Киёмори сделал вид, что не понял. Их мачеха Арико не отходила от Тадамори, пытаясь его вылечить. Но не о ней говорил Цунэмори, а о госпоже из Гиона. Киёмори раздраженно подумал, что Цунэмори мало изменился. Он все такой же мягкосердечный, как в юности, хотя стал придворным сановником и обзавелся женой и детьми. Напоминание о матери отозвалось в душе Киёмори волной гнева.
— Даже если бы мы считали это необходимым, мы понятия не имеем о чувствах отца. Забудь о ней, Цунэмори, забудь совсем!
Слезы катились по щекам Цунэмори.
— Я не могу… Отец никогда ее не забывал. Когда нашей мачехи не было, он несколько раз меня спрашивал, что могло случиться с матушкой.
— Это правда, Цунэмори?
— Иначе и быть не могло, поскольку она, в конце концов, мать четырех его сыновей.
— Если это сделать, будет неловко перед мачехой.
— Каждое утро, когда еще темно, она ездит в храм молиться о выздоровлении отца. В это время мы можем привести мать.
— Ты знаешь, где она сейчас и что делает? Я о ней ничего не слышал, с тех пор как она нас бросила, — не знаю, жива она или умерла.
— Если вы не рассердитесь, я приведу ее утром, до рассвета, без всякого шума.
— Так тебе известно, где она? Ты с ней встречаешься время от времени?
Цунэмори молчал.
— Послушай, почему ты не отвечаешь? Откуда мне знать, живет она рядом или далеко отсюда?
Киёмори повысил голос до крика. Ревнивая мысль о встречах, пусть редких, Цунэмори с матерью, которую сам он отказался признавать, больно кольнула его. Он сжал кулаки и чуть было не ударил Цунэмори по лицу.
Униженным, умоляющим тоном Цунэмори выговорил:
— Больше я никогда и ничего у вас не попрошу!
В ответ Киёмори бросил:
— Делай как знаешь! Меня это не касается. Все зависит от отца.
Даже после того как состояние Тадамори стало ухудшаться, Арико ежедневно перед рассветом, невзирая на снег или дождь, отправлялась в паланкине в храм Киёмидзу. В то утро Цунэмори увидел, как ее паланкин тронулся в путь по покрытой льдом дороге, и, когда Арико благополучно скрылась из виду, он протянул руку к какой-то фигуре, прятавшейся в темноте, и провел ее в комнату больного отца. Киёмори, спавший в соседней комнате, проснулся от голосов и сдерживаемого плача.
— …Я рад еще раз тебя увидеть. У тебя было так много несчастливых лет. Теперь наши сыновья выросли. О них я больше не тревожусь, но ты меня беспокоишь. Я не выполнил свое обещание, данное прежнему императору, плохо позаботился о тебе. Это беспокоило меня все эти годы. Если бы я мог быть уверен, что в будущем ты найдешь счастье и довольство…
Киёмори, ловивший обрывки фраз отца, пришел в ярость. Его обидело, что с ним не посчитались. Хотя он не сомневался в искренности умирающего отца, но не мог понять, как мог отец все эти годы горевать о его матери — об этой самовлюбленной, бессердечной женщине, доставлявшей Тадамори одни неприятности и бросившей своих детей.
Приблизилось время возвращения Арико, и Цунэмори, обняв мать за плечи, провел госпожу из Гиона к выходу через заднюю калитку. Киёмори услышал, как она ушла, и вскочил с циновки. Он пробежал переходом, чтобы бросить на нее взгляд через изгородь. Его когда-то прекрасная мать все еще сохраняла свое обаяние, но стала походить на тронутый морозом цветок. Киёмори быстро подсчитал в уме — пятьдесят. Ей исполнилось пятьдесят лет! Пятидесятилетняя женщина — на что же она живет? Вспомнив слова больного отца, он вдруг почувствовал благодарность к Цунэмори за заботу о матери.
— Подождите, накиньте ваш плащ. Вы не должны так убиваться, от этого можно заболеть. Я провожу вас до ваших ворот. Закутайтесь и спрячьте лицо, чтобы люди вас не узнали.
Когда они пропали из виду, Киёмори прошел в покои отца и сел рядом с ним. Какое-то время он смотрел отцу в лицо, затем, приложив усилие, прошептал:
— Отец, теперь вы довольны?
Последовало молчание, затем веки Тадамори, дрогнув, медленно поднялись.
— Это ты, Киёмори? — Он опять помолчал. — Шкатулка — вон там… — наконец промолвил умирающий. Его пальцы порылись в шкатулке и вытащили веер, который он без слов протянул Киёмори. После паузы отец снова заговорил: — Не сомневайся. Ты сын покойного императора. Он дал мне этот веер, когда я последний раз сопровождал его в поездке. По праву он принадлежит тебе.
В тот день Тадамори, почувствовав, что кончина его близка, призвал к себе сыновей и каждому сделал подарок на память. Киёмори он оставил кожаные доспехи, фамильную ценность, и один из знаменитых мечей дома Хэйкэ. Ёримори, старшему сыну от Арико, он подарил другой родовой клинок дома Хэйкэ. Сделал он это из уважения к Арико.
Через какое-то время после смерти Тадамори Киёмори, находясь в комнате один, раскрыл веер и обнаружил написанное на нем стихотворение. В начальных строках он узнал руку отца, а заключительная строфа была приписана неизвестным Киёмори почерком, но позднее Мокуносукэ заверил его, что это писал император Сиракава. Эта строфа гласила: «Тадамори должен заботиться о нем, пока он не превратится в большое раскидистое дерево». Смысл был ясен Киёмори. Он — сын императора Сиракавы, которого Тадамори должен был воспитать как собственного сына. Загадка его рождения получила ответ, но Киёмори не почувствовал ничего, кроме мучительного сожаления, что он не родной сын Тадамори. С тех пор владетель Аки никогда не смотрел на веер — положил обратно в шкатулку и забыл о нем.
Перед рассветом 11 июля Киёмори и его войско вышли из Рокухары в направлении дворца Такамацу и прибыли на место с восходом солнца. После регистрации они разошлись по нескольким постам. Пробегая глазами список имен, Киёмори обнаружил, что Ёситомо из дома Гэндзи также назначен сюда.
Красное знамя дома Хэйкэ развевалось теперь рядом с белым флагом дома Гэндзи. К сумеркам обжигающее пламя войны достигло столицы.
Глава 15.
Здесь рассказ возвращается к смерти Тадамори, случившейся 15 января 1153 года, тремя годами ранее. У Тадамори, которому тогда было пятьдесят восемь лет, осталось шесть сыновей — Киёмори, Цунэмори, Норимори и Иэмори от первой жены, госпожи из Гиона, Ёримори и Тадсигэ от второй жены, Арико. Тогда он был главой Ведомства правосудия и преуспевал так, как никогда прежде. Годы жуткой бедности, в которые он воспитывал сыновей, заставили его задуматься об обеспечении благосостояния своего дома, и ни для кого не было секретом, что он скопил значительное богатство на расчетливой торговле с пиратами и контрабандистами, привозившими в большом количестве ценнейшие товары из Китая в порт Бинго, входивший в число его южных владений.
Когда за легкой простудой Тадамори последовало такое резкое ухудшение, что оставалось мало надежд на выздоровление, Цунэмори со слезами на глазах пришел к Киёмори и взмолился:
— Позвольте мне привести сюда матушку, чтобы она увидела отца в последний раз.
— Матушку? Кого ты имеешь в виду, когда говоришь «матушка»?
Киёмори сделал вид, что не понял. Их мачеха Арико не отходила от Тадамори, пытаясь его вылечить. Но не о ней говорил Цунэмори, а о госпоже из Гиона. Киёмори раздраженно подумал, что Цунэмори мало изменился. Он все такой же мягкосердечный, как в юности, хотя стал придворным сановником и обзавелся женой и детьми. Напоминание о матери отозвалось в душе Киёмори волной гнева.
— Даже если бы мы считали это необходимым, мы понятия не имеем о чувствах отца. Забудь о ней, Цунэмори, забудь совсем!
Слезы катились по щекам Цунэмори.
— Я не могу… Отец никогда ее не забывал. Когда нашей мачехи не было, он несколько раз меня спрашивал, что могло случиться с матушкой.
— Это правда, Цунэмори?
— Иначе и быть не могло, поскольку она, в конце концов, мать четырех его сыновей.
— Если это сделать, будет неловко перед мачехой.
— Каждое утро, когда еще темно, она ездит в храм молиться о выздоровлении отца. В это время мы можем привести мать.
— Ты знаешь, где она сейчас и что делает? Я о ней ничего не слышал, с тех пор как она нас бросила, — не знаю, жива она или умерла.
— Если вы не рассердитесь, я приведу ее утром, до рассвета, без всякого шума.
— Так тебе известно, где она? Ты с ней встречаешься время от времени?
Цунэмори молчал.
— Послушай, почему ты не отвечаешь? Откуда мне знать, живет она рядом или далеко отсюда?
Киёмори повысил голос до крика. Ревнивая мысль о встречах, пусть редких, Цунэмори с матерью, которую сам он отказался признавать, больно кольнула его. Он сжал кулаки и чуть было не ударил Цунэмори по лицу.
Униженным, умоляющим тоном Цунэмори выговорил:
— Больше я никогда и ничего у вас не попрошу!
В ответ Киёмори бросил:
— Делай как знаешь! Меня это не касается. Все зависит от отца.
Даже после того как состояние Тадамори стало ухудшаться, Арико ежедневно перед рассветом, невзирая на снег или дождь, отправлялась в паланкине в храм Киёмидзу. В то утро Цунэмори увидел, как ее паланкин тронулся в путь по покрытой льдом дороге, и, когда Арико благополучно скрылась из виду, он протянул руку к какой-то фигуре, прятавшейся в темноте, и провел ее в комнату больного отца. Киёмори, спавший в соседней комнате, проснулся от голосов и сдерживаемого плача.
— …Я рад еще раз тебя увидеть. У тебя было так много несчастливых лет. Теперь наши сыновья выросли. О них я больше не тревожусь, но ты меня беспокоишь. Я не выполнил свое обещание, данное прежнему императору, плохо позаботился о тебе. Это беспокоило меня все эти годы. Если бы я мог быть уверен, что в будущем ты найдешь счастье и довольство…
Киёмори, ловивший обрывки фраз отца, пришел в ярость. Его обидело, что с ним не посчитались. Хотя он не сомневался в искренности умирающего отца, но не мог понять, как мог отец все эти годы горевать о его матери — об этой самовлюбленной, бессердечной женщине, доставлявшей Тадамори одни неприятности и бросившей своих детей.
Приблизилось время возвращения Арико, и Цунэмори, обняв мать за плечи, провел госпожу из Гиона к выходу через заднюю калитку. Киёмори услышал, как она ушла, и вскочил с циновки. Он пробежал переходом, чтобы бросить на нее взгляд через изгородь. Его когда-то прекрасная мать все еще сохраняла свое обаяние, но стала походить на тронутый морозом цветок. Киёмори быстро подсчитал в уме — пятьдесят. Ей исполнилось пятьдесят лет! Пятидесятилетняя женщина — на что же она живет? Вспомнив слова больного отца, он вдруг почувствовал благодарность к Цунэмори за заботу о матери.
— Подождите, накиньте ваш плащ. Вы не должны так убиваться, от этого можно заболеть. Я провожу вас до ваших ворот. Закутайтесь и спрячьте лицо, чтобы люди вас не узнали.
Когда они пропали из виду, Киёмори прошел в покои отца и сел рядом с ним. Какое-то время он смотрел отцу в лицо, затем, приложив усилие, прошептал:
— Отец, теперь вы довольны?
Последовало молчание, затем веки Тадамори, дрогнув, медленно поднялись.
— Это ты, Киёмори? — Он опять помолчал. — Шкатулка — вон там… — наконец промолвил умирающий. Его пальцы порылись в шкатулке и вытащили веер, который он без слов протянул Киёмори. После паузы отец снова заговорил: — Не сомневайся. Ты сын покойного императора. Он дал мне этот веер, когда я последний раз сопровождал его в поездке. По праву он принадлежит тебе.
В тот день Тадамори, почувствовав, что кончина его близка, призвал к себе сыновей и каждому сделал подарок на память. Киёмори он оставил кожаные доспехи, фамильную ценность, и один из знаменитых мечей дома Хэйкэ. Ёримори, старшему сыну от Арико, он подарил другой родовой клинок дома Хэйкэ. Сделал он это из уважения к Арико.
Через какое-то время после смерти Тадамори Киёмори, находясь в комнате один, раскрыл веер и обнаружил написанное на нем стихотворение. В начальных строках он узнал руку отца, а заключительная строфа была приписана неизвестным Киёмори почерком, но позднее Мокуносукэ заверил его, что это писал император Сиракава. Эта строфа гласила: «Тадамори должен заботиться о нем, пока он не превратится в большое раскидистое дерево». Смысл был ясен Киёмори. Он — сын императора Сиракавы, которого Тадамори должен был воспитать как собственного сына. Загадка его рождения получила ответ, но Киёмори не почувствовал ничего, кроме мучительного сожаления, что он не родной сын Тадамори. С тех пор владетель Аки никогда не смотрел на веер — положил обратно в шкатулку и забыл о нем.
Перед рассветом 11 июля Киёмори и его войско вышли из Рокухары в направлении дворца Такамацу и прибыли на место с восходом солнца. После регистрации они разошлись по нескольким постам. Пробегая глазами список имен, Киёмори обнаружил, что Ёситомо из дома Гэндзи также назначен сюда.
Красное знамя дома Хэйкэ развевалось теперь рядом с белым флагом дома Гэндзи. К сумеркам обжигающее пламя войны достигло столицы.
Глава 15.
Белый стяг дома Гэндзи
Кажется, никому за свою жизнь не довелось пройти через такое испытание, какое выпало на долю Тамэёси из дома Гэндзи. Оно парализовало его на несколько дней, в течение которых он лишь тяжело вздыхал. Глаза его налились кровью, а волосы как будто поседели еще больше. В шестьдесят лет ему предстояло принять самое важное в своей жизни решение. Ёринага, который оказал Тамэёси немало услуг, прислал ему письмо с приказом немедленно отправиться в путь, чтобы оказать помощь экс-императору Сутоку. Аналогичный приказ последовал от Тададзанэ, отца Ёринаги. Тамэёси понимал, что надежды Ёринаги на скорое возвращение на трон Сутоку зиждились на вере в лояльность дома Гэндзи. Ёринага полагал, что воины Тамэёси станут боевым ядром, вокруг которого он соберет воинствующих монахов из провинции Нара и вооруженных людей в вассальных владениях. В то время, когда пришло письмо от Ёринаги, поступило послание от императора с приказом Тамэёси и его сыну Ёситомо срочно явиться во дворец для подавления мятежа.
Шестеро других сыновей Тамэёси никогда не видели отца в таком замешательстве. Они просили отца довериться им, поклявшись, что поддержат любое решение, которое он примет. Их обижало, что Ёситомо ни с кем из них не посоветовался, и они жаловались с горечью в голосе:
— Ему совершенно чужды как зов родной крови, так и забота о нашем роде. Он лишь жаждет почестей и оберегает свой пост командующего императорской стражей. Что ему до того, будем мы рядом с ним или нет?
Отчуждение между Ёситомо и братьями имело определенные основания. Он был им братом только по одному из родителей, но, кроме того, Ёситомо в двадцать три года отправился из Киото в восточную часть Японии, чтобы пожить среди людей своего рода в провинции Камакура. В то время он отличился воинскими доблестями и по праву был признан главой рода. Движимые завистью братья обвиняли Ёситомо в отсутствии чувства благодарности. Ведь своим возвышением Ёситомо был обязан Ёринаге, по предложению которого он заменил Киёмори в качестве командующего стражей, и все же без колебаний встал на сторону императора.
— Что ты решил, отец?
— Медлить больше нельзя.
— Последние два дня со всех концов страны прибывают наши воины. Они толпятся на улицах города от нашего дома до квартала Хорикава. Уже нет мест для ночлега, а они все приходят и приходят. Воины с нетерпением ждут, когда ты решишься. Ходят слухи, что они готовы выступить самостоятельно.
Осаждаемый сыновьями Тамэёси, был вынужден отвечать:
— Потерпите, потерпите еще немного. По правде говоря, у меня не лежит сердце к союзу с экс-императором Ситоку. Но и подчиниться приказу двора тоже не испытываю ни малейшего желания. Вот каково сейчас мое подлинное душевное состояние. Пока я не вижу выхода. Однако помните: мы должны защищать своих женщин и детей. Передайте это воинам. Если среди них есть желающие воевать, пусть присоединяются к любой из сторон.
Взрыв негодования покрыл слова Тамэёси. Неужели дом Гэндзи должен оставаться в роли стороннего наблюдателя и быть объектом насмешек, возмущались сыновья. Говорить легче, чем действовать. Согласятся ли представители дома Гэндзи во всей стране оставаться нейтральными? Тамэёси просто рассуждать о том, что не надо принимать чью-либо сторону, но как ему удастся уклониться от войны? Какие у него есть гарантии того, что пожар войны пощадит его самого и его имущество? Согласятся ли уважать его нейтралитет жаждущие крови воины с обеих сторон? Не случится ли так, что жертвой насилия станет из-за собственной трусости именно он, равно как и его воины?
Тамэёси, слушая эти доводы, чувствовал их основательность. Он не отметал возможность трагического исхода, отчаяние омрачало его чело.
— В ваших словах много правды. Но давайте прикинем: если мы станем на сторону экс-императора, тогда Ёситомо, мой сын, станет нашим врагом. Если мы возьмемся за оружие для поддержки императора Го-Сиракавы, на меня ляжет грех сословной непочтительности к нашему благодетелю Ёринаге. Любой выбор не спасет нас от ада войны. Я, Тамэёси, ставящий превыше всего честь дома Гэндзи, вынужден сейчас не браться за оружие. Лучше бы мне выбрить себе тонзуру монаха и скрыться в убежище… Дайте мне еще одну ночь на размышления.
Сыновья Тамэёси остались недовольными его ответом, но прекратили наседать на отца, утомленного тяжелыми думами.
Когда от Ёринаги прибыл новый гонец, Тамэёси послал с ним сообщение, что болен и не может встретиться с благодетелем. На письмо своего сына Ёситомо он дал уклончивый ответ, из которого были неясны его намерения. Тамэёси со слезами на глазах перечитывал послание Ёситомо:
«Двух правителей быть не может. Каковы бы ни были претензии экс-императора, мой долг поддержать императора нынешнего. Я не могу предать его. Отец, прошу тебя и братьев взять оружие и побыстрее прибыть к императору. Я понимаю твои чувства. Понимаю, что в силу многих обстоятельств это решение для тебя болезненно, но иного выбора, кроме поддержки нашего дела, у тебя нет. У меня на глаза навертываются слезы, когда я подумаю, что мы, представители одного дома, связанные кровными узами, можем поднять друг на друга оружие. Если войска экс-императора встанут на вашем пути, я приду к вам на помощь и предоставлю вам вооруженную стражу. Неблагодарный сын больше всего тревожится за тебя, мой старый отец. Принимай трудное решение теперь же, и пусть ваше знамя развевается среди тех, кто сражается за нашего императора. Пусть другие сыновья поддержат тебя в час испытаний».
Сердце Тамэёси переполняла гордость. Так мог изъясняться только его сын. Он почувствовал, что его нерешительность уходит, когда перед ним снова появился советник Норинага с новым посланием от Ёринаги. Чтобы выиграть время, Тамэёси сказал:
— Передай, что я слишком стар и немощен.
Норинага, однако, отказывался отправиться назад с таким ответом.
— Ваши чувства мне хорошо понятны. Но возможно ли, чтобы Тамэёси из дома Гэндзи, который обязан министру столь многим, оказался столь неблагодарным? Неужели он откажет в помощи и допустит поражение экс-императора?
Тамэёси попытался снова возразить:
— На все ваши просьбы я могу ответить, что слишком непригоден для того, чтобы быть полезным кому-либо.
— От вас нужны гарантии, что вы на нашей стороне. Пока вы не появитесь, не будет никакого военного совета. Все ждут вашего прибытия.
Обескураженный, Тамэёси умолк, уставившись на Норинагу безучастным взглядом. Наконец он сказал:
— Прошлой ночью я видел сон — дурной сон. На моих глазах восемь доспехов дома Гэндзи были разбиты на куски внезапно поднявшимся вихрем. После этого я проснулся. Теперь считаю, что война не принесет ничего хорошего нашему дому. Над домом Гэндзи нависла беда…
— Меня поражает, что воин, подобный вам, верит сновидениям. Разве я могу вернуться с таким ответом? Я не смогу вернуться, пока вы не выскажете вашего твердого слова. Вы ставите меня в крайне затруднительное положение. Если нужно, я останусь у вас до рассвета…
Тамэёси вдруг осознал, что они разговаривают в темноте. Послышался чей-то голос:
— Господин, я принес светильники. Можно войти?
Тотчас в комнату вошел восемнадцатилетний юноша крупного телосложения с зажженными светильниками, которые он расположил на высоких стойках. Когда юноша собрался уходить, Тамэёси остановил его:
— Погоди, Тамэтомо, погоди! — Повернувшись к Норинаге, Тамэёси сказал: — Возможно, вы слышали о моем сыне, который отличался свирепостью даже мальчиком. Это самый младший из восьми моих сыновей и единственный, кто отличается воинственностью. По сравнению с ним другие сыновья — посредственные воины. Тамэтомо способен меня заменить. Если он приемлем для вас и согласится на мою просьбу, то я пошлю его к вам вместо себя. Ты согласен, Тамэтомо?
Юноша с готовностью отозвался:
— Позволь мне уехать, если это так нужно.
Хотя Симэко не стала императрицей, она осталась при дворе для ухода за императором-ребенком Коноэ и не покидала дворец после смерти императора, впрочем лишившись значительного числа слуг. Среди тех служанок, которых по настоянию Симэко оставили при ней, была Токива. Пятнадцатилетнюю Токиву выбрали из сотни красавиц, претендовавших на службу у Симэко. Девушка только начала службу при дворе, когда ею увлекся Ёситомо. Он сделал ее своей тайной наложницей. Эта связь стала явной для Симэко, после того как Токива родила мальчика. В двадцать лет у нее появился второй сын. Симэко, сильно привязавшаяся к Токиве, простила ей любовные прегрешения, которые бы не обрадовали госпожу Бифукумон, и, чтобы Токива не была оторвана от своих детей, предоставила ей и ее стареющей матери маленький домик на территории дворцового комплекса. Госпожа Симэко понимала, однако, что наступит время, когда тайну Токивы больше нельзя будет скрывать ото всех и Токива должна будет расстаться с Ёситомо из дома Гэндзи или покинуть дворец.
С усилением напряженности в отношениях между императорским дворцом и экс-императором война становилась неизбежной, и Ёситомо опасался навещать Токиву. Во время одного из своих тайных визитов он сказал ей:
— Утри слезы, дорогая. Ты не должна бояться того, что я брошу тебя, когда начнется война. Неужели ты думаешь, что я допущу, чтобы эти два крохотных существа стали моими врагами? — Ласково улыбаясь, он снял прядь волос с влажной щеки Токивы и заложил ее за изящное ушко молодой женщины. Затем продолжил шептать в это ушко: — Если разразится война, я без колебаний соберу своих людей и приду на помощь императору. То, чем я обязан министру Ёринаге, не может значить больше, чем поддержка трона. Я не являюсь подданным министра. Чью бы сторону ни заняли отец и братья, я остаюсь вместе с его императорским величеством. Больше не бойся того, что наши свидания вызовут гнев госпожи Бифукумон, теперь ты можешь с гордостью признаться, что твой возлюбленный Ёситомо — преданный слуга императора.
Охватив лицо женщины ладонями, он притянул ее к себе и впился губами в губы, дрожавшие от счастья. Не издавая малейшего шума, который мог бы нарушить сон младенца, спавшего на груди женщины, он обнял ее, роняя вместе с ней слезы умиления.
По мере того как распространялись слухи о грядущей войне, столицу охватывала паника. Напуганные жители в крайне удрученном состоянии устремлялись из города в окрестную холмистую местность, захватив с собой необходимые пожитки. Страх и тревога Токивы стали, однако, гораздо меньше, когда она узнала, что Ёситомо первым присоединился к войскам императора. Она была переполнена счастьем от того, что он оставался верным ей, что его боевой стяг стал символом их любви. Теперь она могла с гордостью поведать всему миру, что принадлежит ему. Ей не терпелось сообщить об этом матери, и она поспешила завершить вечерние служебные обязанности как можно скорее. Затем, закрыв лицо летней накидкой, Токива направилась к своему дому. Молодая женщина ускоряла ходьбу, воображая, что слышит плач своих детей, пока не достигла ворот дворика. Когда она собралась снять защелку с входной двери, то вздрогнула от неожиданности, услышав чей-то голос:
— Вы, госпожа Токива?
— Кто это? — отозвалась она настороженным голосом, повернувшись в страхе лицом к фигуре, одетой в доспехи.
— Меня прислал Ёситомо из дома Гэндзи.
— Вот как?
— У меня для вас важное сообщение. Утром в столице ожидается жестокое сражение. Вы должны немедленно покинуть город.
— Хорошо, я только сообщу об этом своей матери.
— Как чувствуют себя ваши дети?
— Они оба здоровы.
— Какого они возраста?
— Старшему — три года. Младшему — всего несколько месяцев.
— Так… — помедлил незнакомец. — Как их зовут?
— Одного Имавака, а младенца…
Токива умолкла, охваченная внезапно нахлынувшими на нее подозрениями. Она пристально посмотрела на незнакомца, который тут же ретировался. Прежде чем он исчез из виду, появились десять слуг Ёситомо, сказав, что прибыли для ее сопровождения. Они бесцеремонно вошли в дом и стали собирать вещи, необходимые для отъезда. Она ничего не могла узнать от них о личности незнакомца, с которым только что говорила.
К полуночи слуга Тамэёси по имени Магороку явился сообщить, что в эту ночь Токива покинет город с двумя детьми.
— Господин, вы сами готовы ехать? Как только вы приняли решение…
Тень горечи пробежала по лицу Тамэёси и потерялась среди складок и морщин. Затем его лицо осветилось улыбкой.
— Да, я принял решение. Я обязан делать то, что делаю, потому что молодежь не внемлет доводам рассудка. Для них нет разницы между плохим и хорошим. Им бы только испытать свои силы, поэтому я позволил им делать все, что они хотят. — Внезапно Тамэёси громко рассмеялся.
— Они идут к экс-императору без вас?
— Разве я при своей немощи могу оставаться здесь в одиночестве? И разве я могу отказаться идти к нему на помощь? Это моя судьба, мой жребий воина. С колебаниями покончено, я готов выступить на стороне экс-императора. Ёситомо принял другое решение. Ему выпал жребий быть с императором и для него больше нет возможности возврата.
— Выходит, так.
— Именно так. Он выбрал свой путь… Принеси мои доспехи, Магороку.
Дни колебаний и пассивности кончились. Тамэёси приготовился на склоне лет выдержать самое большое испытание. Теперь он дал ответ советнику Норинаге, который упорно дожидался его.
Восемь комплектов доспехов составляли сокровище дома Гэндзи, которое передавалось из поколения в поколение. Когда их принесли, Тамэёси передал по комплекту каждому из сыновей, приказав доставить один той же ночью Ёситомо.
Утром, когда Тамэёси отправился с сыновьями и воинами во дворец в пригороде Сиракава, чтобы присоединиться к войскам Сутоку, предложил свои услуги императорскому двору Киёмори.
Всего лишь неделя прошла с тех пор, как умер заточенный в монастырь император. Сразу появилось много сановников и разного рода чиновников, которые не желали участвовать в надвигающихся битвах и укрылись в своих поместьях. Советник Норинага, получив ответ Тамэёси экс-императору, бежал из дворца в пригороде Сиракава в один из монастырей в окрестностях Киото и постригся в монахи. Цунэмунэ из провинции Фудзивара, сопровождавший Ёринагу в Удзи, вскоре после этого исчез. Многие сановники отказались подчиниться приказу явиться в императорский дворец.
Мотомори, сын Киёмори, покинувший Киото 10-го числа, к полудню занял позицию, которая позволяла контролировать дорогу на Удзи. Решительный вид его людей и властные нотки в их голосах свидетельствовали об осознании ими важности порученного дела. Путникам, следовавшим в Киото из разных районов страны и не имевшим представления о событиях в столице, было приказано поворачивать назад. Придворных и военачальников, пытавшихся бежать из столицы, заставляли проделывать обратный путь в нее.
— Эй, эй! Кто там едет?
— Какой-то сановник в своей карете.
— Теперь внимание, с ним большая свита.
На дороге показалась плетеная карета, за которой следовала коляска, украшенная металлическим орнаментом. Их окружали около двадцати вооруженных воинов.
— Остановитесь! — приказали воины Мотомори, перегораживая дорогу. Их предупредили, что Ёринага мог возвратиться в Киото этой дорогой, и они были убеждены, что в карете ехал он. Однако пассажирами кареты и коляски оказались двое придворных, которые представили документы, удостоверяющие, что они выезжали в Удзи по частным делам.
Между тем Ёринага пробрался в столицу в паланкине по другой дороге и уже находился в полной безопасности в своей ставке в пригороде Сиракава.
Мотомори и его люди были разочарованы тем, что им не удалось задержать министра Ёринагу. Солнце уже садилось, и они собрались было кормить лошадей и готовить себе ужин, когда увидели, как со стороны Удзи к ним спешат десять всадников и примерно тридцать пеших воинов. Мотомори быстро поскакал в их направлении.
— Стойте! Откуда вы и куда торопитесь?
Всадники сразу же остановились, к ним подтянулись пешие воины. Массивная фигура всадника в черных кожаных доспехах и рогатом шлеме наклонила голову в знак приветствия.
— Мы прибыли из соседней провинции, услышав вести о беспорядках в столице. Кто у нас на пути?
В ответ Мотомори сказал:
— Нам приказано охранять эту дорогу. Тех, кто идет на помощь императору, мы пропустим, всем другим не будет позволено пройти. Я, внук Тадамори из дома Хэйкэ, второй сын Киёмори, владетеля провинции Аки. Меня зовут Мотомори, я военачальник из Аки, мне семнадцать лет!
Воины Мотомори приблизились к неизвестным с натянутыми тетивами луков. Незнакомец заявил, что он Тикахару из дома Гэндзи и едет к экс-императору Сутоку. Раздались крики и зазвучал свист летящих стрел. Тикахару и десять всадников пригнули головы к конским гривам, обнажили мечи и взяли наперевес пики. Наступившие сумерки и пыль, клубившаяся из-под копыт скачущих галопом лошадей, прикрывали атакующих всадников противника, и силы Мотомори поспешно отступили к ближайшей гробнице для перегруппировки. Глядя вниз с холма, на вершине которого стоял, Мотомори собрал вокруг себя воинов и воззвал к ним:
— Эй, мужчины из провинции Исэ, — их не больше сорока пяти. При соотношении пять-шесть человек на одного противника мы в состоянии принудить их к сдаче.
Воины Мотомори снова бросились в атаку на неприятеля, и на этот раз им удалось убить одного и ранить несколько вражеских воинов, остальные были захвачены в плен. Но Тикахару сражался в одиночестве до конца, пока не был стащен с коня пикой с крюком. Затем Мотомори поспешил с пленными в столицу.
Когда он собрался вернуться из императорского дворца на дорогу в Удзи, то был задержан на краткое совещание с высшими военачальниками.
На следующий день рано утром, когда Киёмори наконец прибыл во дворец, он встретил восторженный прием и поздравления в связи с успехом сына, захватившего в плен Тикахару из дома Гэндзи. Раскрасневшийся от гордости и широко улыбаясь, он нанес несколько визитов приятелям — военачальникам, чтобы уведомить их о своем прибытии и извиниться за опоздание. Последним он посетил Ёситомо.
Шестеро других сыновей Тамэёси никогда не видели отца в таком замешательстве. Они просили отца довериться им, поклявшись, что поддержат любое решение, которое он примет. Их обижало, что Ёситомо ни с кем из них не посоветовался, и они жаловались с горечью в голосе:
— Ему совершенно чужды как зов родной крови, так и забота о нашем роде. Он лишь жаждет почестей и оберегает свой пост командующего императорской стражей. Что ему до того, будем мы рядом с ним или нет?
Отчуждение между Ёситомо и братьями имело определенные основания. Он был им братом только по одному из родителей, но, кроме того, Ёситомо в двадцать три года отправился из Киото в восточную часть Японии, чтобы пожить среди людей своего рода в провинции Камакура. В то время он отличился воинскими доблестями и по праву был признан главой рода. Движимые завистью братья обвиняли Ёситомо в отсутствии чувства благодарности. Ведь своим возвышением Ёситомо был обязан Ёринаге, по предложению которого он заменил Киёмори в качестве командующего стражей, и все же без колебаний встал на сторону императора.
— Что ты решил, отец?
— Медлить больше нельзя.
— Последние два дня со всех концов страны прибывают наши воины. Они толпятся на улицах города от нашего дома до квартала Хорикава. Уже нет мест для ночлега, а они все приходят и приходят. Воины с нетерпением ждут, когда ты решишься. Ходят слухи, что они готовы выступить самостоятельно.
Осаждаемый сыновьями Тамэёси, был вынужден отвечать:
— Потерпите, потерпите еще немного. По правде говоря, у меня не лежит сердце к союзу с экс-императором Ситоку. Но и подчиниться приказу двора тоже не испытываю ни малейшего желания. Вот каково сейчас мое подлинное душевное состояние. Пока я не вижу выхода. Однако помните: мы должны защищать своих женщин и детей. Передайте это воинам. Если среди них есть желающие воевать, пусть присоединяются к любой из сторон.
Взрыв негодования покрыл слова Тамэёси. Неужели дом Гэндзи должен оставаться в роли стороннего наблюдателя и быть объектом насмешек, возмущались сыновья. Говорить легче, чем действовать. Согласятся ли представители дома Гэндзи во всей стране оставаться нейтральными? Тамэёси просто рассуждать о том, что не надо принимать чью-либо сторону, но как ему удастся уклониться от войны? Какие у него есть гарантии того, что пожар войны пощадит его самого и его имущество? Согласятся ли уважать его нейтралитет жаждущие крови воины с обеих сторон? Не случится ли так, что жертвой насилия станет из-за собственной трусости именно он, равно как и его воины?
Тамэёси, слушая эти доводы, чувствовал их основательность. Он не отметал возможность трагического исхода, отчаяние омрачало его чело.
— В ваших словах много правды. Но давайте прикинем: если мы станем на сторону экс-императора, тогда Ёситомо, мой сын, станет нашим врагом. Если мы возьмемся за оружие для поддержки императора Го-Сиракавы, на меня ляжет грех сословной непочтительности к нашему благодетелю Ёринаге. Любой выбор не спасет нас от ада войны. Я, Тамэёси, ставящий превыше всего честь дома Гэндзи, вынужден сейчас не браться за оружие. Лучше бы мне выбрить себе тонзуру монаха и скрыться в убежище… Дайте мне еще одну ночь на размышления.
Сыновья Тамэёси остались недовольными его ответом, но прекратили наседать на отца, утомленного тяжелыми думами.
Когда от Ёринаги прибыл новый гонец, Тамэёси послал с ним сообщение, что болен и не может встретиться с благодетелем. На письмо своего сына Ёситомо он дал уклончивый ответ, из которого были неясны его намерения. Тамэёси со слезами на глазах перечитывал послание Ёситомо:
«Двух правителей быть не может. Каковы бы ни были претензии экс-императора, мой долг поддержать императора нынешнего. Я не могу предать его. Отец, прошу тебя и братьев взять оружие и побыстрее прибыть к императору. Я понимаю твои чувства. Понимаю, что в силу многих обстоятельств это решение для тебя болезненно, но иного выбора, кроме поддержки нашего дела, у тебя нет. У меня на глаза навертываются слезы, когда я подумаю, что мы, представители одного дома, связанные кровными узами, можем поднять друг на друга оружие. Если войска экс-императора встанут на вашем пути, я приду к вам на помощь и предоставлю вам вооруженную стражу. Неблагодарный сын больше всего тревожится за тебя, мой старый отец. Принимай трудное решение теперь же, и пусть ваше знамя развевается среди тех, кто сражается за нашего императора. Пусть другие сыновья поддержат тебя в час испытаний».
Сердце Тамэёси переполняла гордость. Так мог изъясняться только его сын. Он почувствовал, что его нерешительность уходит, когда перед ним снова появился советник Норинага с новым посланием от Ёринаги. Чтобы выиграть время, Тамэёси сказал:
— Передай, что я слишком стар и немощен.
Норинага, однако, отказывался отправиться назад с таким ответом.
— Ваши чувства мне хорошо понятны. Но возможно ли, чтобы Тамэёси из дома Гэндзи, который обязан министру столь многим, оказался столь неблагодарным? Неужели он откажет в помощи и допустит поражение экс-императора?
Тамэёси попытался снова возразить:
— На все ваши просьбы я могу ответить, что слишком непригоден для того, чтобы быть полезным кому-либо.
— От вас нужны гарантии, что вы на нашей стороне. Пока вы не появитесь, не будет никакого военного совета. Все ждут вашего прибытия.
Обескураженный, Тамэёси умолк, уставившись на Норинагу безучастным взглядом. Наконец он сказал:
— Прошлой ночью я видел сон — дурной сон. На моих глазах восемь доспехов дома Гэндзи были разбиты на куски внезапно поднявшимся вихрем. После этого я проснулся. Теперь считаю, что война не принесет ничего хорошего нашему дому. Над домом Гэндзи нависла беда…
— Меня поражает, что воин, подобный вам, верит сновидениям. Разве я могу вернуться с таким ответом? Я не смогу вернуться, пока вы не выскажете вашего твердого слова. Вы ставите меня в крайне затруднительное положение. Если нужно, я останусь у вас до рассвета…
Тамэёси вдруг осознал, что они разговаривают в темноте. Послышался чей-то голос:
— Господин, я принес светильники. Можно войти?
Тотчас в комнату вошел восемнадцатилетний юноша крупного телосложения с зажженными светильниками, которые он расположил на высоких стойках. Когда юноша собрался уходить, Тамэёси остановил его:
— Погоди, Тамэтомо, погоди! — Повернувшись к Норинаге, Тамэёси сказал: — Возможно, вы слышали о моем сыне, который отличался свирепостью даже мальчиком. Это самый младший из восьми моих сыновей и единственный, кто отличается воинственностью. По сравнению с ним другие сыновья — посредственные воины. Тамэтомо способен меня заменить. Если он приемлем для вас и согласится на мою просьбу, то я пошлю его к вам вместо себя. Ты согласен, Тамэтомо?
Юноша с готовностью отозвался:
— Позволь мне уехать, если это так нужно.
Хотя Симэко не стала императрицей, она осталась при дворе для ухода за императором-ребенком Коноэ и не покидала дворец после смерти императора, впрочем лишившись значительного числа слуг. Среди тех служанок, которых по настоянию Симэко оставили при ней, была Токива. Пятнадцатилетнюю Токиву выбрали из сотни красавиц, претендовавших на службу у Симэко. Девушка только начала службу при дворе, когда ею увлекся Ёситомо. Он сделал ее своей тайной наложницей. Эта связь стала явной для Симэко, после того как Токива родила мальчика. В двадцать лет у нее появился второй сын. Симэко, сильно привязавшаяся к Токиве, простила ей любовные прегрешения, которые бы не обрадовали госпожу Бифукумон, и, чтобы Токива не была оторвана от своих детей, предоставила ей и ее стареющей матери маленький домик на территории дворцового комплекса. Госпожа Симэко понимала, однако, что наступит время, когда тайну Токивы больше нельзя будет скрывать ото всех и Токива должна будет расстаться с Ёситомо из дома Гэндзи или покинуть дворец.
С усилением напряженности в отношениях между императорским дворцом и экс-императором война становилась неизбежной, и Ёситомо опасался навещать Токиву. Во время одного из своих тайных визитов он сказал ей:
— Утри слезы, дорогая. Ты не должна бояться того, что я брошу тебя, когда начнется война. Неужели ты думаешь, что я допущу, чтобы эти два крохотных существа стали моими врагами? — Ласково улыбаясь, он снял прядь волос с влажной щеки Токивы и заложил ее за изящное ушко молодой женщины. Затем продолжил шептать в это ушко: — Если разразится война, я без колебаний соберу своих людей и приду на помощь императору. То, чем я обязан министру Ёринаге, не может значить больше, чем поддержка трона. Я не являюсь подданным министра. Чью бы сторону ни заняли отец и братья, я остаюсь вместе с его императорским величеством. Больше не бойся того, что наши свидания вызовут гнев госпожи Бифукумон, теперь ты можешь с гордостью признаться, что твой возлюбленный Ёситомо — преданный слуга императора.
Охватив лицо женщины ладонями, он притянул ее к себе и впился губами в губы, дрожавшие от счастья. Не издавая малейшего шума, который мог бы нарушить сон младенца, спавшего на груди женщины, он обнял ее, роняя вместе с ней слезы умиления.
По мере того как распространялись слухи о грядущей войне, столицу охватывала паника. Напуганные жители в крайне удрученном состоянии устремлялись из города в окрестную холмистую местность, захватив с собой необходимые пожитки. Страх и тревога Токивы стали, однако, гораздо меньше, когда она узнала, что Ёситомо первым присоединился к войскам императора. Она была переполнена счастьем от того, что он оставался верным ей, что его боевой стяг стал символом их любви. Теперь она могла с гордостью поведать всему миру, что принадлежит ему. Ей не терпелось сообщить об этом матери, и она поспешила завершить вечерние служебные обязанности как можно скорее. Затем, закрыв лицо летней накидкой, Токива направилась к своему дому. Молодая женщина ускоряла ходьбу, воображая, что слышит плач своих детей, пока не достигла ворот дворика. Когда она собралась снять защелку с входной двери, то вздрогнула от неожиданности, услышав чей-то голос:
— Вы, госпожа Токива?
— Кто это? — отозвалась она настороженным голосом, повернувшись в страхе лицом к фигуре, одетой в доспехи.
— Меня прислал Ёситомо из дома Гэндзи.
— Вот как?
— У меня для вас важное сообщение. Утром в столице ожидается жестокое сражение. Вы должны немедленно покинуть город.
— Хорошо, я только сообщу об этом своей матери.
— Как чувствуют себя ваши дети?
— Они оба здоровы.
— Какого они возраста?
— Старшему — три года. Младшему — всего несколько месяцев.
— Так… — помедлил незнакомец. — Как их зовут?
— Одного Имавака, а младенца…
Токива умолкла, охваченная внезапно нахлынувшими на нее подозрениями. Она пристально посмотрела на незнакомца, который тут же ретировался. Прежде чем он исчез из виду, появились десять слуг Ёситомо, сказав, что прибыли для ее сопровождения. Они бесцеремонно вошли в дом и стали собирать вещи, необходимые для отъезда. Она ничего не могла узнать от них о личности незнакомца, с которым только что говорила.
К полуночи слуга Тамэёси по имени Магороку явился сообщить, что в эту ночь Токива покинет город с двумя детьми.
— Господин, вы сами готовы ехать? Как только вы приняли решение…
Тень горечи пробежала по лицу Тамэёси и потерялась среди складок и морщин. Затем его лицо осветилось улыбкой.
— Да, я принял решение. Я обязан делать то, что делаю, потому что молодежь не внемлет доводам рассудка. Для них нет разницы между плохим и хорошим. Им бы только испытать свои силы, поэтому я позволил им делать все, что они хотят. — Внезапно Тамэёси громко рассмеялся.
— Они идут к экс-императору без вас?
— Разве я при своей немощи могу оставаться здесь в одиночестве? И разве я могу отказаться идти к нему на помощь? Это моя судьба, мой жребий воина. С колебаниями покончено, я готов выступить на стороне экс-императора. Ёситомо принял другое решение. Ему выпал жребий быть с императором и для него больше нет возможности возврата.
— Выходит, так.
— Именно так. Он выбрал свой путь… Принеси мои доспехи, Магороку.
Дни колебаний и пассивности кончились. Тамэёси приготовился на склоне лет выдержать самое большое испытание. Теперь он дал ответ советнику Норинаге, который упорно дожидался его.
Восемь комплектов доспехов составляли сокровище дома Гэндзи, которое передавалось из поколения в поколение. Когда их принесли, Тамэёси передал по комплекту каждому из сыновей, приказав доставить один той же ночью Ёситомо.
Утром, когда Тамэёси отправился с сыновьями и воинами во дворец в пригороде Сиракава, чтобы присоединиться к войскам Сутоку, предложил свои услуги императорскому двору Киёмори.
Всего лишь неделя прошла с тех пор, как умер заточенный в монастырь император. Сразу появилось много сановников и разного рода чиновников, которые не желали участвовать в надвигающихся битвах и укрылись в своих поместьях. Советник Норинага, получив ответ Тамэёси экс-императору, бежал из дворца в пригороде Сиракава в один из монастырей в окрестностях Киото и постригся в монахи. Цунэмунэ из провинции Фудзивара, сопровождавший Ёринагу в Удзи, вскоре после этого исчез. Многие сановники отказались подчиниться приказу явиться в императорский дворец.
Мотомори, сын Киёмори, покинувший Киото 10-го числа, к полудню занял позицию, которая позволяла контролировать дорогу на Удзи. Решительный вид его людей и властные нотки в их голосах свидетельствовали об осознании ими важности порученного дела. Путникам, следовавшим в Киото из разных районов страны и не имевшим представления о событиях в столице, было приказано поворачивать назад. Придворных и военачальников, пытавшихся бежать из столицы, заставляли проделывать обратный путь в нее.
— Эй, эй! Кто там едет?
— Какой-то сановник в своей карете.
— Теперь внимание, с ним большая свита.
На дороге показалась плетеная карета, за которой следовала коляска, украшенная металлическим орнаментом. Их окружали около двадцати вооруженных воинов.
— Остановитесь! — приказали воины Мотомори, перегораживая дорогу. Их предупредили, что Ёринага мог возвратиться в Киото этой дорогой, и они были убеждены, что в карете ехал он. Однако пассажирами кареты и коляски оказались двое придворных, которые представили документы, удостоверяющие, что они выезжали в Удзи по частным делам.
Между тем Ёринага пробрался в столицу в паланкине по другой дороге и уже находился в полной безопасности в своей ставке в пригороде Сиракава.
Мотомори и его люди были разочарованы тем, что им не удалось задержать министра Ёринагу. Солнце уже садилось, и они собрались было кормить лошадей и готовить себе ужин, когда увидели, как со стороны Удзи к ним спешат десять всадников и примерно тридцать пеших воинов. Мотомори быстро поскакал в их направлении.
— Стойте! Откуда вы и куда торопитесь?
Всадники сразу же остановились, к ним подтянулись пешие воины. Массивная фигура всадника в черных кожаных доспехах и рогатом шлеме наклонила голову в знак приветствия.
— Мы прибыли из соседней провинции, услышав вести о беспорядках в столице. Кто у нас на пути?
В ответ Мотомори сказал:
— Нам приказано охранять эту дорогу. Тех, кто идет на помощь императору, мы пропустим, всем другим не будет позволено пройти. Я, внук Тадамори из дома Хэйкэ, второй сын Киёмори, владетеля провинции Аки. Меня зовут Мотомори, я военачальник из Аки, мне семнадцать лет!
Воины Мотомори приблизились к неизвестным с натянутыми тетивами луков. Незнакомец заявил, что он Тикахару из дома Гэндзи и едет к экс-императору Сутоку. Раздались крики и зазвучал свист летящих стрел. Тикахару и десять всадников пригнули головы к конским гривам, обнажили мечи и взяли наперевес пики. Наступившие сумерки и пыль, клубившаяся из-под копыт скачущих галопом лошадей, прикрывали атакующих всадников противника, и силы Мотомори поспешно отступили к ближайшей гробнице для перегруппировки. Глядя вниз с холма, на вершине которого стоял, Мотомори собрал вокруг себя воинов и воззвал к ним:
— Эй, мужчины из провинции Исэ, — их не больше сорока пяти. При соотношении пять-шесть человек на одного противника мы в состоянии принудить их к сдаче.
Воины Мотомори снова бросились в атаку на неприятеля, и на этот раз им удалось убить одного и ранить несколько вражеских воинов, остальные были захвачены в плен. Но Тикахару сражался в одиночестве до конца, пока не был стащен с коня пикой с крюком. Затем Мотомори поспешил с пленными в столицу.
Когда он собрался вернуться из императорского дворца на дорогу в Удзи, то был задержан на краткое совещание с высшими военачальниками.
На следующий день рано утром, когда Киёмори наконец прибыл во дворец, он встретил восторженный прием и поздравления в связи с успехом сына, захватившего в плен Тикахару из дома Гэндзи. Раскрасневшийся от гордости и широко улыбаясь, он нанес несколько визитов приятелям — военачальникам, чтобы уведомить их о своем прибытии и извиниться за опоздание. Последним он посетил Ёситомо.