Страница:
Действия Монтгомери на восточном побережье начались благоприятно, и в течение первых нескольких дней складывалось впечатление, что надежда Александера сбудется. Но к тому времени, когда Монтгомери подготовился для наступления на усиленные естественными препятствиями оборонительные позиции, протянувшиеся от Этны к морю, противник подтянул сюда слишком большие силы. Возможность для решительных и внезапных действий была упущена, если она вообще существовала. После этого путь 8-й армии на север стал таким же тяжелым с точки зрения преодоления сильно пересеченной местности, как и путь наступления в восточном направлении войск 7-й армии. К тому же 8-й армии приходилось вести боевые действия с превосходящими силами противника. На отвесных скалах, обращенных в сторону моря прямо к востоку от вулкана Этна, я увидел почти невероятное творение войсковых инженеров. Участок дороги, проходившей над ущельем шириной двести метров, был взорван, и саперам пришлось построить через это ущелье эстакаду, способную выдержать самые тяжелые военные грузы. Это был еще один пример того, что могут сделать войска на фронте, когда они оказываются перед острой необходимостью.
Тем не менее опять возникла критика по поводу "осторожности" Монтгомери. Впервые я услышал об этом от представителей прессы и авиаторов, когда Монтгомери был занят долгим преследованием войск Роммеля через пустыню. Критиковать легко - неудачное наступление порождает выкрики "мясник". Точно так же, как каждая пауза вызывает вопли о робости. На подобные обвинения ответить нельзя, поскольку их невозможно ни обосновать, ни опровергнуть. В войне единственным критерием, который можно применить в отношении командующего, становится накопившийся перечень его побед и поражений. При постоянных успехах ему приписывается в заслугу его мастерство, признаются его суждения о возможном и невозможном, отмечаются его способности как военачальника. Те из критиков Монтгомери, которые утверждают, что он иногда не достигал максимума, должны по крайней мере признать, что он ни разу не потерпел крупного поражения. В данном случае я внимательно рассмотрел все подробности как с самим Монтгомери, так и с Александером. Я тогда считал и считаю теперь, что очертя голову бросаться в наступление против позиций, занятых противником у Этны, теми силами, которые имелись у Монтгомери в середине июля, означало бы идти навстречу собственному поражению. И следовало бы помнить, что осторожность и робость - это не синонимы, как не являются ими храбрость и стремительность движения!
Из американских военных руководителей Брэдли настолько хорошо действовал в Сицилии, что, когда генерал Маршалл в конце августа попросил меня рекомендовать кого-либо на должность командующего армией для американских войск в Англии, я ответил: "Правда заключается в том, что вам следует назначить на этот пост Брэдли. Я освобожу его в любой момент, как только вы скажете". Вскоре после этого генерал Брэдли приступил к исполнению новых обязанностей в Англии.
Одним из важных результатов Сицилийской кампании было дальнейшее укрепление духа товарищества между английскими и американскими войсками в бою. В ходе первой кампании 7-я армия создала себе репутацию, которая принесла ей глубокое уважение со стороны ветерана боев - 8-й армии, в то время как у американцев боевые качества их английских и канадских партнеров вызывали искренний энтузиазм.
В ходе боев была достигнута высокая степень взаимодействия авиации, флота и сухопутных войск. Военно-морские силы, выполняя задачи по проводке судов, по огневой поддержке десантов и материально-техническому обеспечению, творили чудеса. Моряки всегда действовали в точном соответствии с потребностями других родов войск. Настоящей подготовкой к наступлению стали широкие бомбардировочные операции. Не говоря уже об успехах нашей авиации по разгрому воздушных сил противника, они настолько серьезно подорвали вражеские линии коммуникаций на острове и в Южной Италии, что мобильность его войск существенно упала, а их снабжение превратилось в самую тяжелую проблему.
Именно во время этой кампании произошел злополучный "инцидент с пощечиной", связанный с генералом Паттоном. Во время поездки по госпиталям Паттон увидел двух солдат, у которых не было явных физических увечий. Генерал Паттон спросил первого солдата, почему он находится в госпитале. На это солдат ответил: "Генерал, я думаю, что все дело в моих нервах". Паттон пришел в ярость. Он искренне считал, что не существует таких вещей, как психическая травма, полученная в ходе боевых действий, или психический невроз, возникший в результате боя. Он всегда утверждал, что любого человека, который начинает проявлять признаки психического расстройства под влиянием боевых условий, можно ударом привести в чувство и побудить к выполнению своего долга. В этот момент Паттон сам находился в страшном нервном напряжении под воздействием увиденных им сцен физических мучений и страданий, испытываемых ранеными в госпитале. И он осыпал солдата оскорблениями и ругательствами. Его тирада вызвала возмущение врачей и сестер, но вспышка ярости генерала была настолько бурной, что вмешаться они не посмели.
Буквально через несколько минут Паттон встретил второго солдата, находящегося приблизительно в таком же состоянии. На этот раз генерал потерял контроль над собой и так ударил солдата по голове, что каска с головы этого солдата полетела на землю. На этот раз врачи и сестры, преодолев естественную робость, встали между Паттоном и солдатом.
Однако оба солдата действительно страдали тяжелым психическим расстройством. Один из них был тяжело болен. Позднее врачи подтвердили, что в тот день у него была очень высокая температура. Вскоре Паттон взял себя в руки, чтобы продолжать осмотр госпиталя, и затем покинул его. Но все это время он продолжал громко говорить о трусости людей, утверждающих, что они страдают психоневрозом, и о том, что таким не следовало бы разрешать находиться в госпитале вместе с храбрыми ранеными солдатами.
Эта история моментально получила огласку во всем госпитале и соседних с ним частях. Вскоре ко мне поступил неофициальный доклад от хирурга, возглавлявшего госпиталь, а спустя несколько часов туда явилась группа корреспондентов, чтобы выяснить подробности инцидента. Их сообщения существенно подтверждали суть того доклада, который я уже получил от начальника госпиталя. Возник вопрос: что делать? В условиях боевых действий часто возникает необходимость, как это известно каждому ветерану боев, принимать жесткие меры, чтобы добиться выполнения обязанностей от каждого солдата. Будь то во взводе или батальоне, но если появляются любые признаки колебаний или отказа от выполнения своих обязанностей со стороны какого-либо лица, то они должны быть быстро и решительно подавлены. Солдаты не последуют с уверенностью за своим командиром в бой, если знают, что их начальник не потребует от каждого в подразделении в полной мере выполнять свои обязанности. Когда свистят пули, а безопасность и благополучие каждого в подразделении зависят от добросовестного выполнения им своих обязанностей, солдаты не потерпят слабовольного командира. Поступок Паттона, если бы он был совершен в боевых условиях, в рамках атакующего взвода, не стал бы проступком. Это был бы просто инцидент в бою, никто даже не придал бы ему значения, разве что подумал бы, что такой командир не простит трусости.
Но в силу условий и места, где произошел инцидент, проступок Паттона был серьезным, тем более что его совершил человек, имеющий высокое звание и служебное положение. Избиение рядового солдата и оскорбление его в условиях госпиталя было по меньшей мере жестокостью, хотя и объяснялось исключительно напряженным состоянием, в котором находился сам Паттон. При развитии успеха и преследовании противника требуется такой начальник, который не признает ничего, кроме необходимости идти вперед; чем больше он гонит людей вперед, тем больше жизней своих подчиненных он спасет. Он должен быть равнодушным к их усталости и безжалостно требовать от них отдать последние силы.
Все это я хорошо понимал и мог объяснить случившееся самому себе, хотя его поступок возмутил меня. Я считал, что Паттона нужно спасти для выполнения им своей роли в больших сражениях, которые нас ожидали и Европе, и тем не менее я должен был найти пути и средства, чтобы свести к минимуму урон, который принесет этот его импульсивный поступок, и увериться, что подобное больше не повторится. Я тогда был очень занят разработкой планов вторжения в Италию и не мог немедленно выехать на остров. В этих условиях я послал на Сицилию троих человек, к суждению, такту и честности которых относился с большим доверием. Одного из них я направил к генералу Паттону, другого - в госпиталь, где произошел инцидент, а третьему поручил посетить дивизии армии генерала Паттона, чтобы на месте удостовериться в степени распространения этой истории среди солдат и выяснять их реакцию на это. Я хотел не только получить доклады из разных источников, но и провести как можно быстрее полное расследование этого случая.
В результате расследования я пришел к выводу, что нужно сохранить Паттона. Я написал ему резкое письмо с выговором, в котором предупредил, что повторение им подобных проступков послужит причиной немедленного его отстранения с поста командующего.
Результаты Сицилийской кампании имели более глубокие последствия, чем просто разгром вражеского гарнизона. Напыщенный Муссолини был свергнут. Признаки неспокойствия и неудовлетворенности в итальянском народе становились все более заметными, и было очевидно, что Италия ищет наиболее легкого пути для выхода из войны. На место Муссолини в качестве премьера был поставлен старый фельдмаршал Пьетро Бадольо. Первые заявления премьера указывали на намерение его правительства продолжать войну, но было ясно, что это заявление сделано в надежде успокоить немцев и дать итальянцам возможность избежать репрессий со стороны высокомерного союзника.
На самом деле надежды Италии на независимые от немцев переговоры о капитуляции были слишком слабыми, потому что Муссолини позволил или был вынужден согласиться с проникновением во все итальянские правительственные органы бесчисленного количества немцев, готовых наброситься на союзника при первых признаках отказа от альянса и взять под свой контроль итальянский народ как формально, так и по существу. Однако несмотря на бдительность немцев, итальянское правительство, стремясь вступить с нами в контакт, послало агента в Лиссабон. Я направил туда двух своих доверенных офицеров - генерала Смита, начальника моего штаба, и бригадного генерала Кеннета Стронга, начальника разведки, позднее генерал-майора, - в качестве эмиссаров при подготовке безоговорочной капитуляции итальянских войск.
Затем началась серия переговоров, секретных обменов мнениями, тайных поездок секретных агентов и частых встреч в условленных местах. Составлялись различного рода планы, которые тут же отменялись в силу изменения условий. Одним из этих планов предусматривалась высадка крупного воздушного десанта возле Рима. В самый последний момент то ли страх итальянского правительства, то ли переброска немецких резервов, о которой нам сообщили итальянцы, - я так и не узнал, какая из этих причин, - вынудили их отказаться от намеченного плана. Но между тем бригадного генерала Максуэлла Тейлора, позднее храброго командира 101-й воздушно-десантной дивизии, в спешном порядке тайно доставили в Рим, где его личные приключения и приключения сопровождавшего его товарища составили еще одну яркую страницу всей этой захватывающей истории. За всю войну я не просил ни одного другого агента или эмиссара идти на такой риск, на какой шел Тейлор. Имея столь трудное поручение, он выполнил его безукоризненно, каждую минуту рискуя быть раскрытым и встретить свою смерть.
Итальянцы отчаянно желали капитулировать. Однако они хотели сделать это, только получив заверение, что одновременно с капитуляцией в Италии будет высажена мощная группировка сил союзников, которая обеспечит полную защиту как самого итальянского правительства, так и итальянских городов от немецких войск. Следовательно, они пытались выяснить все детали наших планов. Но мы не стали раскрывать их перед ними, поскольку нельзя было исключить возможность предательства. Кроме того, вторжение в Италию теми силами, какие сами итальянцы считали необходимыми, полностью исключалось по той простой причине, что у нас не было ни войск в этом районе, ни судов для их транспортировки. Итальянские военные руководители не могли представить себе, как союзники предпримут такую операцию силами менее пятнадцати дивизий в войсках первого эшелона десанта. Мы планировали использовать только три дивизии с некоторыми частями усиления помимо тех двух дивизий, которые должны были быть переброшены через Мессинский пролив.
Эти переговоры все еще продолжались, когда в соответствии с планом генерал Монтгомери за одну ночь перебросил через Мессинский пролив две дивизии, не встречая сопротивления, и вторжение союзников на Европейский континент стало свершившимся фактом. Это произошло 3 сентября, на десять дней позже, чем я надеялся осуществить его. Подготовка к десантной операции требует много времени, но если бы мы сумели выиграть в данном случае несколько дней, то потом оказалось бы значительно проще решить проблему Салерно. Тем не менее время было выбрано достаточно правильно, чтобы мы имели возможность использовать позднее для высадки главных сил некоторые из десантно-высадочных средств, перебросивших дивизии Монтгомери через Мессинский пролив. Он сразу начал наступление вверх по Апеннинскому полуострову, а противник вел пассивные сдерживающие бои, с тревогой ожидая нашего крупного наступления.
На некоторое время после падения Муссолини мы несколько ослабили интенсивность воздушных налетов на Италию. Мы публично заявили об этом как о возможности для нового правительства избежать дальнейших разрушений в стране, приняв без промедления наши требования о безоговорочной капитуляции всех итальянских вооруженных сил. Это вызвало резкий протест в Лондоне. Нам вновь напомнили, что командующий войсками на фронте находится под контролем правительства и общественного мнения своей страны. Фактически задержка с бомбардировками была вызвана необходимостью перебазирования авиационных частей и подтягивания к новым базам материально-технических резервов; мы пытались сделать добро по необходимости. Как только командование войск вновь получило возможность с максимальной эффективностью использовать авиацию, оно сразу возобновило воздушные операции.
При определении тактических планов возник вопрос, мнения по которому резко разошлись. Одна группа считала, что наиболее безопасным, хотя и менее решающим путем наступления в Италии было продвижение в глубь Апеннинского полуострова, после того как Монтгомери овладеет плацдармом. Этот вариант был надежен, но не обещал никаких серьезных результатов. В самом деле, убедившись, что наше наступление последует в этом направлении, противник мог легко заблокировать наши войска на ряде горных рубежей и лишить нас возможности осуществлять маневр силами.
Все говорило о том, что вторжение следует предпринять на более широком фронте. После рассмотрения каждого участка побережья от Рима до самой оконечности полуострова выбор пал на Салернский залив. Крупнейшим недостатком этого плана являлось то, что его логика была очевидна как нам, так и противнику. Основную часть нашей истребительной авиации все еще составляли самолеты с небольшим радиусом действия, и Салернский залив был крайним пределом их эффективной поддержки высадки десантов. Кроме того, между Салернским заливом и "носком итальянского сапога" не было ни одного другого более или менее удобного участка побережья для десантирования, так что мы решились на операцию, не питая никаких иллюзий относительно ее неожиданности для противника.
Между тем переговоры о капитуляции Италии тянулись мучительно медленно. Они были очень сложными и касались все еще сильного итальянского флота, остатков итальянских военно-воздушных сил и итальянских сухопутных сил на всем полуострове и на Балканах. Но прежде всего эти переговоры касались возможности осуществить капитуляцию, поскольку немцы фактически господствовали во всей стране. Наконец мы пришли к соглашению, что капитуляция вступит в силу вечером 8 сентября и что Бадольо и я одновременно сделаем заявления о капитуляции. Я выбрал эту дату, так как в полночь должна была начаться высадка десанта в Салернском заливе. Все эти долгие и подчас раздражавшие переговоры вел с нашей стороны мой начальник штаба.
Все шло в соответствии с планом, и вдруг в полдень 8 сентября я получил сообщение через тайные каналы, что Бадольо пересмотрел свое решение на том основании, что мы проявляли излишнюю поспешность и что результатом будет установление полного господства немцев в Италии и кровавая расправа над теми, кто был причастен к переговорам о капитуляции. Дело зашло слишком далеко, чтобы дальше тянуть время. Я телеграммой категорически ответил, что независимо от его действий я заявлю о капитуляции в 6.30, как мы договорились ранее, и если я сделаю это без одновременного заявления с его стороны, то у Италии не останется друзей в этой войне. Я находился на своем передовом командном пункте возле Карфагена, когда донесение Бадольо пришло в мой штаб в Алжире. Мои офицеры, совершенно сбитые с толку, обратились по радио за указаниями в Объединенный англо-американский штаб, одновременно направив оригинал донесения мне. Решив действовать по своему усмотрению, я приказал отменить радиограмму, направленную в Объединенный англо-американский штаб, или, если это уже невозможно будет сделать, объяснить ему, что я уже сам отрегулировал этот вопрос. Вечером в 6.30 я объявил по радио о капитуляции Италии. Бадольо, полный страха и нерешительности, спустя полтора часа наконец решил, что ему нужно последовать моему примеру.
Это никоим образом не означало изменения наших планов вторжения. В течение нескольких дней, как мы знали, итальянский гарнизон на побережье Салернского залива заменялся лучшими немецкими войсками, и наша разведка предсказывала тяжелые бои на плацдарме, кульминацией которых станут сильные контратаки где-то между четвертым и шестым днем после высадки на берег.
Четырьмя дивизиями в дополнение к тем двум, которые уже были на итальянском берегу, но далеко на юго-востоке, мы начинали вторжение в страну, где, по нашим подсчетам, находилось восемнадцать немецких дивизий. Хотя войска, следующие за дивизиями первого броска десанта, удваивали первоначальную численность наших сил, в некоторых отношениях операция выглядела безрассудно-смелым предприятием; однако решение начать операцию было принято в силу нашей веры в возможность авиации обеспечить мощное воздушное прикрытие в период наращивания сил на плацдарме, в силу нашей веры в мощь военно-морского флота оказывать огнем корабельной артиллерии непосредственную поддержку высаживающимся войскам, пока те не будут в состоянии сами постоять за себя.
Высадка десанта и последующие бои развивались почти в полном соответствии с предсказаниями разведки. При выходе на берег произошла решительная, но сравнительно короткая схватка, и за небольшими исключениями десантирование прошло успешно. В соответствии со своей практикой противник начал немедленные контратаки и к 13 августа собрал достаточно сил для крупного наступления, чтобы сбросить нас в море. В этот период немецкая пропаганда оценивала нашу операцию как большую ошибку и предсказывала полное поражение союзников.
13 августа немцы обрушили на нас всю свою ярость. Ожесточенное сражение продолжалось довольно долго. Самый сильный удар немецкого наступления пришелся по центральной части плацдарма, где противнику удалось продвинуться настолько глубоко, что до берега ему оставалось пройти не более трех миль. Перспективы для наших войск становились несколько мрачными, особенно когда по американской 36-й дивизии был нанесен внезапный удар и она понесла тяжелые потери, прежде чем сумела выйти из боя и привести себя в порядок. В какое-то время нависла реальная угроза расчленения войск на плацдарме, и генерал Кларк быстро набросал план возможного снятия с берега своего штаба и переноса его на корабль, для того чтобы оттуда руководить войсками. Этот план, доведенный до моего штаба в искаженном виде, вызвал оцепенение, ибо было похоже, что командиры на местах обескуражены обстановкой и готовятся к отводу всех войск. В действительности же дело обстояло не так. Генерал Кларк и генерал Ричард Маккрири, командир английского 10-го корпуса, никогда не проявляли никаких колебаний в своей решимости выстоять.
До того как генерал Кларк повел 5-ю армию в Салерно, он еще ни разу не участвовал в боях Второй мировой войны. Этот генерал оказался прекрасным боевым командиром и полностью оправдал мою веру в него, которая позволяла мне назначить его на столь важный пост. Позднее, в ходе войны, когда генерал Александер стал главнокомандующим на Средиземноморском театре военных действий, Кларка выдвинули на должность командующего группой армий в Италии; это назначение, вероятно, означало, что как английские, так и американские власти вполне довольны его работой на предыдущем посту.
Проведенная 13 августа разведка дала детальную картину немецкого наступления, и в тот день главный маршал авиации Теддер получил приказ сосредоточить все силы подчиненной ему авиации для нанесения удара по наиболее чувствительным местам немецкой группировки. Утром 14 августа авиация начала мощную бомбардировку вражеских боевых порядков. В итоге этого удара силы противника и его мобильность оказались настолько подорванными, что с помощью огня корабельной артиллерии союзные войска вновь овладели инициативой, и немцы уже не угрожали нашему общему положению на плацдарме.
Однако тяжёлые бои еще не кончились. Двумя крупными первоначальными целями вторжения в Италию был захват, во-первых, Неаполя как порта, через который мы могли бы снабжать наши войска, и, во-вторых, аэродромов в Фодже, откуда можно было бы предпринимать дополнительные бомбовые удары по Центральной Европе, ибо до сих пор такие удары осуществлялись почти исключительно с английских баз.
16 августа я выехал в Салерно, чтобы на месте изучить обстановку, которая, казалось, указывала на недостаток военного мастерства у некоторых американских командиров. После внимательного ознакомления с положением дел я счел нужным утвердить предложение генерала Кларка о снятии командира американского корпуса, входящего в состав его армии.
Отстранение командира от должности в боевых условиях - это нечто такое, что нельзя делать с легким сердцем. Оно прежде всего является напоминанием подчиненным ему войскам о недовольстве высших инстанций их действиями, иначе командир получил бы благодарность, не был бы снят. Поэтому всегда следует тщательно взвешивать последствия этой меры, как и возможные преимущества назначения другого, иногда неопытного командира. К тому же неумелое руководство должно быть выявлено как можно быстрее и немедленно устранено, ибо речь идет о жизни тысяч людей и вопрос о проявлении справедливости к командиру не чисто теоретический, он касается многих факторов, и прежде всего достижения победы.
Ввиду большого расстояния от наших авиабаз на острове Сицилия до Салерно мы были особенно заинтересованы в скорейшем захвате аэродромов Фоджи, и в этой связи еще раньше был рассмотрен ряд планов, направленных на ускорение этой операции.
С завершением Сицилийской кампании мы начали переброску семи дивизий четырех американских и трех английских - со Средиземноморского театра военных действий в Англию в порядке подготовки к крупному наступлению через Ла-Манш. С изъятием этих дивизий из Италии единственным соединением, которое могло быть использовано в боевых действиях на "пятке итальянского сапога" и дальше на север в сторону Фоджи, оставалась английская воздушно-десантная дивизия. Она должна была войти в порт Таранто, который мы надеялись получить по условиям капитуляции Италии и в котором почти не было немецких войск. Если бы мы смогли немедленно высадить там хотя бы небольшие силы, тогда мы быстро и недорогой ценой захватили бы важные аэродромы.
Выигрыш от этой незначительной операции был бы крупный, но, за исключением кораблей боевого назначения, не было транспортных судов, поскольку те были выделены для проведения операции в районе Салерно. К тому же из-за отсутствия автотранспорта и тяжелого вооружения воздушно-десантная дивизия не была особенно подходящим соединением для последующего наступления по суше на довольно большую глубину. И опять мы решили идти на риск, и в данном случае адмирал Каннингхэм взял на себя огромную ответственность. Он без колебаний согласился ввести свои корабли прямо в гавань Таранто, игнорируя возможность предательства или захода на минные поля, чтобы доставить английскую 1-ю воздушно-десантную дивизию прямо в доки этого порта. Операция была осуществлена согласно плану 9 сентября. Мы потеряли один прекрасный английский крейсер и более двухсот солдат, находившихся на его борту. Крейсер затонул в заливе Таранто, наскочив на мину.
Тем не менее опять возникла критика по поводу "осторожности" Монтгомери. Впервые я услышал об этом от представителей прессы и авиаторов, когда Монтгомери был занят долгим преследованием войск Роммеля через пустыню. Критиковать легко - неудачное наступление порождает выкрики "мясник". Точно так же, как каждая пауза вызывает вопли о робости. На подобные обвинения ответить нельзя, поскольку их невозможно ни обосновать, ни опровергнуть. В войне единственным критерием, который можно применить в отношении командующего, становится накопившийся перечень его побед и поражений. При постоянных успехах ему приписывается в заслугу его мастерство, признаются его суждения о возможном и невозможном, отмечаются его способности как военачальника. Те из критиков Монтгомери, которые утверждают, что он иногда не достигал максимума, должны по крайней мере признать, что он ни разу не потерпел крупного поражения. В данном случае я внимательно рассмотрел все подробности как с самим Монтгомери, так и с Александером. Я тогда считал и считаю теперь, что очертя голову бросаться в наступление против позиций, занятых противником у Этны, теми силами, которые имелись у Монтгомери в середине июля, означало бы идти навстречу собственному поражению. И следовало бы помнить, что осторожность и робость - это не синонимы, как не являются ими храбрость и стремительность движения!
Из американских военных руководителей Брэдли настолько хорошо действовал в Сицилии, что, когда генерал Маршалл в конце августа попросил меня рекомендовать кого-либо на должность командующего армией для американских войск в Англии, я ответил: "Правда заключается в том, что вам следует назначить на этот пост Брэдли. Я освобожу его в любой момент, как только вы скажете". Вскоре после этого генерал Брэдли приступил к исполнению новых обязанностей в Англии.
Одним из важных результатов Сицилийской кампании было дальнейшее укрепление духа товарищества между английскими и американскими войсками в бою. В ходе первой кампании 7-я армия создала себе репутацию, которая принесла ей глубокое уважение со стороны ветерана боев - 8-й армии, в то время как у американцев боевые качества их английских и канадских партнеров вызывали искренний энтузиазм.
В ходе боев была достигнута высокая степень взаимодействия авиации, флота и сухопутных войск. Военно-морские силы, выполняя задачи по проводке судов, по огневой поддержке десантов и материально-техническому обеспечению, творили чудеса. Моряки всегда действовали в точном соответствии с потребностями других родов войск. Настоящей подготовкой к наступлению стали широкие бомбардировочные операции. Не говоря уже об успехах нашей авиации по разгрому воздушных сил противника, они настолько серьезно подорвали вражеские линии коммуникаций на острове и в Южной Италии, что мобильность его войск существенно упала, а их снабжение превратилось в самую тяжелую проблему.
Именно во время этой кампании произошел злополучный "инцидент с пощечиной", связанный с генералом Паттоном. Во время поездки по госпиталям Паттон увидел двух солдат, у которых не было явных физических увечий. Генерал Паттон спросил первого солдата, почему он находится в госпитале. На это солдат ответил: "Генерал, я думаю, что все дело в моих нервах". Паттон пришел в ярость. Он искренне считал, что не существует таких вещей, как психическая травма, полученная в ходе боевых действий, или психический невроз, возникший в результате боя. Он всегда утверждал, что любого человека, который начинает проявлять признаки психического расстройства под влиянием боевых условий, можно ударом привести в чувство и побудить к выполнению своего долга. В этот момент Паттон сам находился в страшном нервном напряжении под воздействием увиденных им сцен физических мучений и страданий, испытываемых ранеными в госпитале. И он осыпал солдата оскорблениями и ругательствами. Его тирада вызвала возмущение врачей и сестер, но вспышка ярости генерала была настолько бурной, что вмешаться они не посмели.
Буквально через несколько минут Паттон встретил второго солдата, находящегося приблизительно в таком же состоянии. На этот раз генерал потерял контроль над собой и так ударил солдата по голове, что каска с головы этого солдата полетела на землю. На этот раз врачи и сестры, преодолев естественную робость, встали между Паттоном и солдатом.
Однако оба солдата действительно страдали тяжелым психическим расстройством. Один из них был тяжело болен. Позднее врачи подтвердили, что в тот день у него была очень высокая температура. Вскоре Паттон взял себя в руки, чтобы продолжать осмотр госпиталя, и затем покинул его. Но все это время он продолжал громко говорить о трусости людей, утверждающих, что они страдают психоневрозом, и о том, что таким не следовало бы разрешать находиться в госпитале вместе с храбрыми ранеными солдатами.
Эта история моментально получила огласку во всем госпитале и соседних с ним частях. Вскоре ко мне поступил неофициальный доклад от хирурга, возглавлявшего госпиталь, а спустя несколько часов туда явилась группа корреспондентов, чтобы выяснить подробности инцидента. Их сообщения существенно подтверждали суть того доклада, который я уже получил от начальника госпиталя. Возник вопрос: что делать? В условиях боевых действий часто возникает необходимость, как это известно каждому ветерану боев, принимать жесткие меры, чтобы добиться выполнения обязанностей от каждого солдата. Будь то во взводе или батальоне, но если появляются любые признаки колебаний или отказа от выполнения своих обязанностей со стороны какого-либо лица, то они должны быть быстро и решительно подавлены. Солдаты не последуют с уверенностью за своим командиром в бой, если знают, что их начальник не потребует от каждого в подразделении в полной мере выполнять свои обязанности. Когда свистят пули, а безопасность и благополучие каждого в подразделении зависят от добросовестного выполнения им своих обязанностей, солдаты не потерпят слабовольного командира. Поступок Паттона, если бы он был совершен в боевых условиях, в рамках атакующего взвода, не стал бы проступком. Это был бы просто инцидент в бою, никто даже не придал бы ему значения, разве что подумал бы, что такой командир не простит трусости.
Но в силу условий и места, где произошел инцидент, проступок Паттона был серьезным, тем более что его совершил человек, имеющий высокое звание и служебное положение. Избиение рядового солдата и оскорбление его в условиях госпиталя было по меньшей мере жестокостью, хотя и объяснялось исключительно напряженным состоянием, в котором находился сам Паттон. При развитии успеха и преследовании противника требуется такой начальник, который не признает ничего, кроме необходимости идти вперед; чем больше он гонит людей вперед, тем больше жизней своих подчиненных он спасет. Он должен быть равнодушным к их усталости и безжалостно требовать от них отдать последние силы.
Все это я хорошо понимал и мог объяснить случившееся самому себе, хотя его поступок возмутил меня. Я считал, что Паттона нужно спасти для выполнения им своей роли в больших сражениях, которые нас ожидали и Европе, и тем не менее я должен был найти пути и средства, чтобы свести к минимуму урон, который принесет этот его импульсивный поступок, и увериться, что подобное больше не повторится. Я тогда был очень занят разработкой планов вторжения в Италию и не мог немедленно выехать на остров. В этих условиях я послал на Сицилию троих человек, к суждению, такту и честности которых относился с большим доверием. Одного из них я направил к генералу Паттону, другого - в госпиталь, где произошел инцидент, а третьему поручил посетить дивизии армии генерала Паттона, чтобы на месте удостовериться в степени распространения этой истории среди солдат и выяснять их реакцию на это. Я хотел не только получить доклады из разных источников, но и провести как можно быстрее полное расследование этого случая.
В результате расследования я пришел к выводу, что нужно сохранить Паттона. Я написал ему резкое письмо с выговором, в котором предупредил, что повторение им подобных проступков послужит причиной немедленного его отстранения с поста командующего.
Результаты Сицилийской кампании имели более глубокие последствия, чем просто разгром вражеского гарнизона. Напыщенный Муссолини был свергнут. Признаки неспокойствия и неудовлетворенности в итальянском народе становились все более заметными, и было очевидно, что Италия ищет наиболее легкого пути для выхода из войны. На место Муссолини в качестве премьера был поставлен старый фельдмаршал Пьетро Бадольо. Первые заявления премьера указывали на намерение его правительства продолжать войну, но было ясно, что это заявление сделано в надежде успокоить немцев и дать итальянцам возможность избежать репрессий со стороны высокомерного союзника.
На самом деле надежды Италии на независимые от немцев переговоры о капитуляции были слишком слабыми, потому что Муссолини позволил или был вынужден согласиться с проникновением во все итальянские правительственные органы бесчисленного количества немцев, готовых наброситься на союзника при первых признаках отказа от альянса и взять под свой контроль итальянский народ как формально, так и по существу. Однако несмотря на бдительность немцев, итальянское правительство, стремясь вступить с нами в контакт, послало агента в Лиссабон. Я направил туда двух своих доверенных офицеров - генерала Смита, начальника моего штаба, и бригадного генерала Кеннета Стронга, начальника разведки, позднее генерал-майора, - в качестве эмиссаров при подготовке безоговорочной капитуляции итальянских войск.
Затем началась серия переговоров, секретных обменов мнениями, тайных поездок секретных агентов и частых встреч в условленных местах. Составлялись различного рода планы, которые тут же отменялись в силу изменения условий. Одним из этих планов предусматривалась высадка крупного воздушного десанта возле Рима. В самый последний момент то ли страх итальянского правительства, то ли переброска немецких резервов, о которой нам сообщили итальянцы, - я так и не узнал, какая из этих причин, - вынудили их отказаться от намеченного плана. Но между тем бригадного генерала Максуэлла Тейлора, позднее храброго командира 101-й воздушно-десантной дивизии, в спешном порядке тайно доставили в Рим, где его личные приключения и приключения сопровождавшего его товарища составили еще одну яркую страницу всей этой захватывающей истории. За всю войну я не просил ни одного другого агента или эмиссара идти на такой риск, на какой шел Тейлор. Имея столь трудное поручение, он выполнил его безукоризненно, каждую минуту рискуя быть раскрытым и встретить свою смерть.
Итальянцы отчаянно желали капитулировать. Однако они хотели сделать это, только получив заверение, что одновременно с капитуляцией в Италии будет высажена мощная группировка сил союзников, которая обеспечит полную защиту как самого итальянского правительства, так и итальянских городов от немецких войск. Следовательно, они пытались выяснить все детали наших планов. Но мы не стали раскрывать их перед ними, поскольку нельзя было исключить возможность предательства. Кроме того, вторжение в Италию теми силами, какие сами итальянцы считали необходимыми, полностью исключалось по той простой причине, что у нас не было ни войск в этом районе, ни судов для их транспортировки. Итальянские военные руководители не могли представить себе, как союзники предпримут такую операцию силами менее пятнадцати дивизий в войсках первого эшелона десанта. Мы планировали использовать только три дивизии с некоторыми частями усиления помимо тех двух дивизий, которые должны были быть переброшены через Мессинский пролив.
Эти переговоры все еще продолжались, когда в соответствии с планом генерал Монтгомери за одну ночь перебросил через Мессинский пролив две дивизии, не встречая сопротивления, и вторжение союзников на Европейский континент стало свершившимся фактом. Это произошло 3 сентября, на десять дней позже, чем я надеялся осуществить его. Подготовка к десантной операции требует много времени, но если бы мы сумели выиграть в данном случае несколько дней, то потом оказалось бы значительно проще решить проблему Салерно. Тем не менее время было выбрано достаточно правильно, чтобы мы имели возможность использовать позднее для высадки главных сил некоторые из десантно-высадочных средств, перебросивших дивизии Монтгомери через Мессинский пролив. Он сразу начал наступление вверх по Апеннинскому полуострову, а противник вел пассивные сдерживающие бои, с тревогой ожидая нашего крупного наступления.
На некоторое время после падения Муссолини мы несколько ослабили интенсивность воздушных налетов на Италию. Мы публично заявили об этом как о возможности для нового правительства избежать дальнейших разрушений в стране, приняв без промедления наши требования о безоговорочной капитуляции всех итальянских вооруженных сил. Это вызвало резкий протест в Лондоне. Нам вновь напомнили, что командующий войсками на фронте находится под контролем правительства и общественного мнения своей страны. Фактически задержка с бомбардировками была вызвана необходимостью перебазирования авиационных частей и подтягивания к новым базам материально-технических резервов; мы пытались сделать добро по необходимости. Как только командование войск вновь получило возможность с максимальной эффективностью использовать авиацию, оно сразу возобновило воздушные операции.
При определении тактических планов возник вопрос, мнения по которому резко разошлись. Одна группа считала, что наиболее безопасным, хотя и менее решающим путем наступления в Италии было продвижение в глубь Апеннинского полуострова, после того как Монтгомери овладеет плацдармом. Этот вариант был надежен, но не обещал никаких серьезных результатов. В самом деле, убедившись, что наше наступление последует в этом направлении, противник мог легко заблокировать наши войска на ряде горных рубежей и лишить нас возможности осуществлять маневр силами.
Все говорило о том, что вторжение следует предпринять на более широком фронте. После рассмотрения каждого участка побережья от Рима до самой оконечности полуострова выбор пал на Салернский залив. Крупнейшим недостатком этого плана являлось то, что его логика была очевидна как нам, так и противнику. Основную часть нашей истребительной авиации все еще составляли самолеты с небольшим радиусом действия, и Салернский залив был крайним пределом их эффективной поддержки высадки десантов. Кроме того, между Салернским заливом и "носком итальянского сапога" не было ни одного другого более или менее удобного участка побережья для десантирования, так что мы решились на операцию, не питая никаких иллюзий относительно ее неожиданности для противника.
Между тем переговоры о капитуляции Италии тянулись мучительно медленно. Они были очень сложными и касались все еще сильного итальянского флота, остатков итальянских военно-воздушных сил и итальянских сухопутных сил на всем полуострове и на Балканах. Но прежде всего эти переговоры касались возможности осуществить капитуляцию, поскольку немцы фактически господствовали во всей стране. Наконец мы пришли к соглашению, что капитуляция вступит в силу вечером 8 сентября и что Бадольо и я одновременно сделаем заявления о капитуляции. Я выбрал эту дату, так как в полночь должна была начаться высадка десанта в Салернском заливе. Все эти долгие и подчас раздражавшие переговоры вел с нашей стороны мой начальник штаба.
Все шло в соответствии с планом, и вдруг в полдень 8 сентября я получил сообщение через тайные каналы, что Бадольо пересмотрел свое решение на том основании, что мы проявляли излишнюю поспешность и что результатом будет установление полного господства немцев в Италии и кровавая расправа над теми, кто был причастен к переговорам о капитуляции. Дело зашло слишком далеко, чтобы дальше тянуть время. Я телеграммой категорически ответил, что независимо от его действий я заявлю о капитуляции в 6.30, как мы договорились ранее, и если я сделаю это без одновременного заявления с его стороны, то у Италии не останется друзей в этой войне. Я находился на своем передовом командном пункте возле Карфагена, когда донесение Бадольо пришло в мой штаб в Алжире. Мои офицеры, совершенно сбитые с толку, обратились по радио за указаниями в Объединенный англо-американский штаб, одновременно направив оригинал донесения мне. Решив действовать по своему усмотрению, я приказал отменить радиограмму, направленную в Объединенный англо-американский штаб, или, если это уже невозможно будет сделать, объяснить ему, что я уже сам отрегулировал этот вопрос. Вечером в 6.30 я объявил по радио о капитуляции Италии. Бадольо, полный страха и нерешительности, спустя полтора часа наконец решил, что ему нужно последовать моему примеру.
Это никоим образом не означало изменения наших планов вторжения. В течение нескольких дней, как мы знали, итальянский гарнизон на побережье Салернского залива заменялся лучшими немецкими войсками, и наша разведка предсказывала тяжелые бои на плацдарме, кульминацией которых станут сильные контратаки где-то между четвертым и шестым днем после высадки на берег.
Четырьмя дивизиями в дополнение к тем двум, которые уже были на итальянском берегу, но далеко на юго-востоке, мы начинали вторжение в страну, где, по нашим подсчетам, находилось восемнадцать немецких дивизий. Хотя войска, следующие за дивизиями первого броска десанта, удваивали первоначальную численность наших сил, в некоторых отношениях операция выглядела безрассудно-смелым предприятием; однако решение начать операцию было принято в силу нашей веры в возможность авиации обеспечить мощное воздушное прикрытие в период наращивания сил на плацдарме, в силу нашей веры в мощь военно-морского флота оказывать огнем корабельной артиллерии непосредственную поддержку высаживающимся войскам, пока те не будут в состоянии сами постоять за себя.
Высадка десанта и последующие бои развивались почти в полном соответствии с предсказаниями разведки. При выходе на берег произошла решительная, но сравнительно короткая схватка, и за небольшими исключениями десантирование прошло успешно. В соответствии со своей практикой противник начал немедленные контратаки и к 13 августа собрал достаточно сил для крупного наступления, чтобы сбросить нас в море. В этот период немецкая пропаганда оценивала нашу операцию как большую ошибку и предсказывала полное поражение союзников.
13 августа немцы обрушили на нас всю свою ярость. Ожесточенное сражение продолжалось довольно долго. Самый сильный удар немецкого наступления пришелся по центральной части плацдарма, где противнику удалось продвинуться настолько глубоко, что до берега ему оставалось пройти не более трех миль. Перспективы для наших войск становились несколько мрачными, особенно когда по американской 36-й дивизии был нанесен внезапный удар и она понесла тяжелые потери, прежде чем сумела выйти из боя и привести себя в порядок. В какое-то время нависла реальная угроза расчленения войск на плацдарме, и генерал Кларк быстро набросал план возможного снятия с берега своего штаба и переноса его на корабль, для того чтобы оттуда руководить войсками. Этот план, доведенный до моего штаба в искаженном виде, вызвал оцепенение, ибо было похоже, что командиры на местах обескуражены обстановкой и готовятся к отводу всех войск. В действительности же дело обстояло не так. Генерал Кларк и генерал Ричард Маккрири, командир английского 10-го корпуса, никогда не проявляли никаких колебаний в своей решимости выстоять.
До того как генерал Кларк повел 5-ю армию в Салерно, он еще ни разу не участвовал в боях Второй мировой войны. Этот генерал оказался прекрасным боевым командиром и полностью оправдал мою веру в него, которая позволяла мне назначить его на столь важный пост. Позднее, в ходе войны, когда генерал Александер стал главнокомандующим на Средиземноморском театре военных действий, Кларка выдвинули на должность командующего группой армий в Италии; это назначение, вероятно, означало, что как английские, так и американские власти вполне довольны его работой на предыдущем посту.
Проведенная 13 августа разведка дала детальную картину немецкого наступления, и в тот день главный маршал авиации Теддер получил приказ сосредоточить все силы подчиненной ему авиации для нанесения удара по наиболее чувствительным местам немецкой группировки. Утром 14 августа авиация начала мощную бомбардировку вражеских боевых порядков. В итоге этого удара силы противника и его мобильность оказались настолько подорванными, что с помощью огня корабельной артиллерии союзные войска вновь овладели инициативой, и немцы уже не угрожали нашему общему положению на плацдарме.
Однако тяжёлые бои еще не кончились. Двумя крупными первоначальными целями вторжения в Италию был захват, во-первых, Неаполя как порта, через который мы могли бы снабжать наши войска, и, во-вторых, аэродромов в Фодже, откуда можно было бы предпринимать дополнительные бомбовые удары по Центральной Европе, ибо до сих пор такие удары осуществлялись почти исключительно с английских баз.
16 августа я выехал в Салерно, чтобы на месте изучить обстановку, которая, казалось, указывала на недостаток военного мастерства у некоторых американских командиров. После внимательного ознакомления с положением дел я счел нужным утвердить предложение генерала Кларка о снятии командира американского корпуса, входящего в состав его армии.
Отстранение командира от должности в боевых условиях - это нечто такое, что нельзя делать с легким сердцем. Оно прежде всего является напоминанием подчиненным ему войскам о недовольстве высших инстанций их действиями, иначе командир получил бы благодарность, не был бы снят. Поэтому всегда следует тщательно взвешивать последствия этой меры, как и возможные преимущества назначения другого, иногда неопытного командира. К тому же неумелое руководство должно быть выявлено как можно быстрее и немедленно устранено, ибо речь идет о жизни тысяч людей и вопрос о проявлении справедливости к командиру не чисто теоретический, он касается многих факторов, и прежде всего достижения победы.
Ввиду большого расстояния от наших авиабаз на острове Сицилия до Салерно мы были особенно заинтересованы в скорейшем захвате аэродромов Фоджи, и в этой связи еще раньше был рассмотрен ряд планов, направленных на ускорение этой операции.
С завершением Сицилийской кампании мы начали переброску семи дивизий четырех американских и трех английских - со Средиземноморского театра военных действий в Англию в порядке подготовки к крупному наступлению через Ла-Манш. С изъятием этих дивизий из Италии единственным соединением, которое могло быть использовано в боевых действиях на "пятке итальянского сапога" и дальше на север в сторону Фоджи, оставалась английская воздушно-десантная дивизия. Она должна была войти в порт Таранто, который мы надеялись получить по условиям капитуляции Италии и в котором почти не было немецких войск. Если бы мы смогли немедленно высадить там хотя бы небольшие силы, тогда мы быстро и недорогой ценой захватили бы важные аэродромы.
Выигрыш от этой незначительной операции был бы крупный, но, за исключением кораблей боевого назначения, не было транспортных судов, поскольку те были выделены для проведения операции в районе Салерно. К тому же из-за отсутствия автотранспорта и тяжелого вооружения воздушно-десантная дивизия не была особенно подходящим соединением для последующего наступления по суше на довольно большую глубину. И опять мы решили идти на риск, и в данном случае адмирал Каннингхэм взял на себя огромную ответственность. Он без колебаний согласился ввести свои корабли прямо в гавань Таранто, игнорируя возможность предательства или захода на минные поля, чтобы доставить английскую 1-ю воздушно-десантную дивизию прямо в доки этого порта. Операция была осуществлена согласно плану 9 сентября. Мы потеряли один прекрасный английский крейсер и более двухсот солдат, находившихся на его борту. Крейсер затонул в заливе Таранто, наскочив на мину.