Страница:
Во время пребывания в столице генерал де Голль откровенно сказал мне о том, что его беспокоит. Он просил о продовольственной помощи и материальном снабжении и, в частности, хотел получить несколько тысяч комплектов военного обмундирования для частей "свободных французов", чтобы тем самым они отличались от бесчинствующих элементов, которые, пользуясь временной неразберихой, могут начать грабить беспомощное население. Он также хотел получить дополнительное количество боевой техники и вооружения, чтобы начать формирование новых французских дивизий.
Наиболее серьезной проблемой было скорейшее установление его власти и сохранение порядка в городе. Де Голль просил выделить ему временно две американские дивизии для использования их в городе, как он сказал, чтобы подчеркнуть его силу и прочно закрепить положение. И тут я вспомнил, как почти два года назад мы, придя в Африку, столкнулись с различными политическими проблемами. На этой территории мы застали функционировавшие правительственные органы, и за все время нашего пребывания там ни один из французских местных руководителей никогда не обращался к союзным войскам за помощью, чтобы те помогли ему взять власть или подтвердить его руководящее положение. Здесь же, казалось, было что-то ироническое в том, что генерал де Голль просит союзные войска помочь ему установить и поддержать его авторитет в освобожденной столице.
Тем не менее я понимал де Голля и, хотя у меня не было свободных частей, чтобы временно разместить их в Париже, все же обещал, что две наши дивизии, отправляющиеся на фронт, пройдут по главным магистралям города. Я предложил устроить церемониальный марш этих войск через город и пригласил генерала принять участие в смотре. Я считал, что эта демонстрация силы и присутствие де Голля на трибуне дадут ему все, чего он добивался. Сам я уклонился от присутствия на параде, но сказал де Голлю, что генерал Брэдли приедет в столицу и будет стоять вместе с ним на трибуне, чтобы символизировать единство союзников.
Поскольку этот парад совпал с предстоявшими боевыми действиями, то, возможно, он оказался единственным случаем в истории войск, церемониальным маршем проследовавших через столицу великой страны, чтобы в тот же день участвовать в запланированном сражении.
Некоторые английские газеты прокомментировали этот факт замечанием, что американцы любят парады, и несколько критически добавили, что английские войска также участвовали в кампании по освобождению Франции, поэтому никто из союзников не должен стремиться присвоить всю славу себе. Однако среди официальных лиц не было никого, кто неправильно истолковал бы обстоятельства парада или подверг критике этот случай. Более того, как только газеты, выступившие с критикой, узнали истинную подоплеку этого церемониального марша, они тут же дали отбой своим предыдущим критическим высказываниям; однако этот эпизод явился еще одним примером того, что командующему в современной войне необходимо всегда учитывать не только фактическую сторону дела, но и то, как будет воспринято общественностью какое-либо событие. Нет надобности утверждать, что можно игнорировать общественность, наивно полагая, что недоразумения временного характера будут преданы забвению в последующие дни победы.
Аналогичный случай произошел в августе, когда в газетную перепалку оказалась вовлеченной американская и английская пресса в связи с появлением в американских газетах сообщения о том, что генерал Монтгомери более не пользуется правом координации действий сухопутных сил - теперь он и генерал Брэдли имеют одинаковые права и подчиняются непосредственно мне. Штаб верховного командования союзных экспедиционных сил выступил с опровержением подобных утверждений, поскольку решение об изменении их статута еще не вступило в силу. Сообщение прессы было совершенно точным, но преждевременным: это изменение было давно предусмотрено нами, однако оно должно было вступить в силу после 1 сентября.
Английская пресса встретила это сообщение с большой обидой. На страницах газет появились высказывания о том, что Монтгомери якобы понизили из-за его боевых успехов. Американская пресса, наоборот, с большим удовлетворением приветствовала это сообщение, так как оно указывало на то, что американские войска на своем направлении вторжения вели боевые операции действительно на. независимой основе. Поспешное выступление штаба верховного командования с опровержением этих утверждений в печати вызвало еще большую путаницу, и генерал Маршалл нашел необходимым направить мне телеграфом запрос по этому вопросу. Мне снова пришлось обстоятельно изложить суть подготовленного нами решения относительно изменения в полномочиях Монтгомери и Брэдли. Я также позволил себе выразить определенное раздражение в связи с этим, заметив в своей ответной телеграмме, что для общественности было недостаточно добиться крупной победы, для нее, по-видимому, более важно то, каким образом она достигнута. Однако в обеих странах реакция была совершенно нормальной. Если бы не были сильны патриотизм и моральный дух, которые порождают такого рода национальную гордость, то организация и сохранение армий в условиях непрерывных потерь оказались бы невозможной задачей. Этот инцидент явился еще одним полезным уроком при решении вопросов, к которым общественность проявляла большой интерес.
В военное время невозможно добиться полной координации и взаимодействия между прессой и военными властями. Для командира секретность является оружием, для прессы она - проклятие. Задача состоит в том, чтобы выработать способ действий, который учитывал бы интересы обеих сторон.
Пресса в первую очередь заинтересована в том, чтобы обеспечить общественность в своей стране информацией. Усилиями тыла страны создаются боевые соединения и вооружение, необходимые для достижения победы. Люди, оставшиеся дома, должны знать обо всем, что делается на войне, за исключением того, что необходимо сохранить в тайне в интересах успеха в боевых действиях. Действительно, командующий на фронте никогда не должен забывать о прямом долге сотрудничать с руководителями в своем правительстве, чтобы поддерживать на нужном уровне моральное состояние гражданского населения, что очень важно во всех отношениях.
Для этой цели у командующего имеется один основной канал воздействия на моральный дух гражданских лиц - корпус представителей прессы на его театре. В этот корпус входят корреспонденты всякого рода газет, журналов и радио, фоторепортеры и кинохроникеры. Некоторые командующие возмущаются присутствием большой группы этих представителей, иногда достигающей значительной численности - в одно время на Европейском театре военных действий находилось 943 корреспондента и репортера.
Когда я впервые встретился с генералами Александером и Монтгомери в Африке, они ратовали за введение для представителей прессы строгих правил и порядков и представили длинный перечень данных, подлежащих цензуре. Александер и Монтгомери понимали, что репортеры находились на театре военных действий по разрешению правительства, но они были настолько обеспокоены сохранением военной тайны, что, казалось, относились к прессе скорее как к неизбежному злу, нежели к ценному связующему звену между фронтом и тылом и органу, который мог оказать большую помощь в ведении кампании.
Англичане имели достаточно обоснованные причины, особенно в начале войны, чтобы проявлять большую сдержанность и консерватизм в отношениях с прессой, чем сотрудники американской штаб-квартиры. В первые дни войны, в частности в 1940-1941 годах, когда Англия оставалась в единственном лице в войне против держав "оси", англичане мало что могли выставить против немцев, кроме ввода противника в заблуждение. Они прибегали ко всякого рода ухищрениям, в том числе к созданию ложных штабов и к ложным донесениям, с целью запутать немцев в вопросах оценки наличных сил у англичан и, что еще более важно, относительно их дислокации. Из этой необходимости сложилась привычка, от которой позднее было трудно отказаться.
Я считал, что командующему следует рассматривать представителей прессы в некотором роде как полуштабных офицеров, понимать их задачу в войне и содействовать им в выполнении этой задачи. Обычно единственным оправданием для введения цензуры служит необходимость сохранить в секрете информацию, которую противник не может получить иначе, как через прессу. Во время войны я лично нарушил это общее правило, временно введя политическую цензуру в Северной Африке и утаив от прессы на первых порах фактические перемены в командовании в Нормандии. В этих случаях, как мне казалось, для этого имелись достаточно веские доводы. И если позднее обнаруживалось, что мое решение было ошибочным, я никогда не уклонялся от признания своей ошибки и выражения сожаления.
Во Второй мировой войне представители американской и английской прессы составляли большую группу умных, патриотически настроенных и энергичных людей. Их можно было с полным основанием посвящать в секреты командующего. Когда это было сделано, группа корреспондентов превратилась в наилучший инструмент воздействия на отдельного репортера, который мог злоупотребить доверием или нарушить неписаные правила, каких придерживалась вся группа. За время проведения кампаний на Средиземноморском и Европейском ТВД я убедился, что корреспонденты обычно отвечали взаимностью на откровенность, доброжелательность и понимание.
В обращении с представителями прессы американская практика сводилась к тому, чтобы давать любую возможность репортеру идти куда и когда угодно. Хотя это и доставляло нам некоторые дополнительные административные заботы, но такой принцип хорошо оправдывал себя, поскольку каждый убеждался, что мы не делаем никаких попыток скрывать свои ошибки. Если таковые и обнаруживались, то их быстро можно было устранить.
Запрещение цензуры называть части, уже ведущие боевые действия, лишает командира одного из мощнейших средств обеспечения высокого морального духа среди своих подчиненных. Солдат, воюющий на фронте, хочет, чтобы другие знали о нем, о его лишениях и страданиях, и, вероятно, ценит это. Ничто, кажется, не доставляет ему большего удовольствия, чем увидеть в газете добрые слова в адрес его батальона, полка или дивизии. Прикрытие действий частей ширмой обезличенности лишает солдата этой радости, и рано или поздно его неудовлетворенность выльется в открытое недовольство. К тому же любой противник, достойный этого названия, быстро вскрывает все противостоящие ему силы. Поэтому заниматься самообманом, делая вид, что с помощью цензорского запрета мы скрываем от противника нумерацию своих частей, ведущих с ним бои, значит просто раздражать прессу без всякой пользы для дела.
Согласно установившейся в американских войсках в Европе практике серьезная ответственность ложилась на аккредитованных представителей прессы, одной из обязанностей которых было правильное освещение событий - без преувеличения или преуменьшения их значения. У некоторых репортеров обнаруживалась тенденция приверженности к одной конкретной части или даже к конкретному командиру. Такая тенденция приобрела серьезное значение особенно в союзнических войсках, когда пристрастное отношение имело также националистическую окрашенность. Конечно, были и неприятные инциденты, вина за которые в одних случаях ложилась на представителей прессы, а в других - на командиров. Но если рассматривать те огромные возможности, которые имелись для пристрастных репортажей или возникновения неприятностей между воинскими частями, армиями и даже целыми народами, то следует сказать, что представители прессы на фронте обеспечивали сотрудничество союзников, как любая другая группа специалистов в своей области.
С появлением в августе бригадного генерала Фрэнка Аллена-младшего в качестве моего офицера службы общественной информации дружественные отношения между прессой и военными стали укрепляться. В Северной Африке и во Франции он успешно руководил боевым командованием бронетанковой дивизии, и я считал, что его умение сохранять военную тайну и в то же время давать общественности информацию, какую она хотела и в какой нуждалась, будет ценным в общих военных усилиях. С его назначением на штабную работу я хотя и потерял испытанного боевого командира, но избавился от решения многих беспокойных проблем.
Освобождение Парижа 25 августа оказало огромное воздействие на людей; Даже скептики начали понимать, что Гитлеру скоро конец. К этому времени противник понес огромные потери. Со времени нашей высадки в Нормандии три вражеских фельдмаршала и один командующий армией были сняты со своих постов или выведены из строя вследствие полученных ранений. Роммель был тяжело ранен 19 июля, когда его машину обстрелял один из наших самолетов-штурмовиков. Спустя несколько месяцев он покончил с собой, чтобы избежать суда за якобы его причастность к заговору 20 июля с целью убийства Гитлера. Один командующий армией, три командира корпуса и пятнадцать командиров дивизий были убиты или взяты в плен. Противник потерял 400 тыс. убитыми, ранеными или пленными. Половину из этого числа составляли пленные, причем 135 тыс. из них были взяты в плен после 25 июля.
Потери немцев в боевой технике составили 1300 танков, 20 тыс. других боевых машин, 500 штурмовых орудий и 1500 артиллерийских стволов. Немецкая авиация также понесла серьезные потери. Более 3,5 тыс. самолетов было уничтожено, и это в дополнение к тому, что еще перед вторжением немецкие военно-воздушные силы были серьезно обескровлены действиями нашей авиации.
Все это привело к значительному снижению морального духа в войсках противника. Особенно это было заметно среди военнопленных старших офицеров, так как они в силу своего профессионального опыта раньше других могли увидеть неизбежность окончательного поражения Германии. Однако немецкая армия в целом еще явно не достигла стадии массового краха, не оставалось никаких сомнений в том, что немецкие дивизии, если сложатся более или менее благоприятные условия, еще в состоянии оказать ожесточенное сопротивление.
С захватом Парижа мы вышли на рубежи, которые предусматривали занять к исходу трех-четырех месяцев после высадки на французском побережье. Таким образом, фактически мы на несколько недель опередили наши графики продвижения в долгосрочных расчетах, однако в важных вопросах снабжения войск у нас обнаружилось серьезное отставание. Поскольку почти весь район был захвачен в результате быстрого продвижения наших войск после 1 августа, то дороги, железнодорожные линии, склады, ремонтные мастерские и базовые сооружения, необходимые для обеспечения непрерывного продвижения войск вперед, остались в тылах далеко от линии фронта.
Когда немецкому командованию, несмотря на поражение и беспорядок, удалось отвести значительное число своих войск за Сену, у нас все еще оставалась надежда создать для них новую западню, прежде чем оно сумеет произвести перегруппировку и занять прочную оборону. Часть войск немецкой 15-й армии все еще находилась в районе Кале, где она создала надежное прикрытие для отступающих туда частей 1-й и 7-й армий немцев. Считалось возможным, что противник попытается оказать некоторое сопротивление на естественных рубежах для обороны вдоль водных артерий Бельгии. Выброска воздушного десанта, казалось, давала нам большие надежды на новое окружение, если противник решит занять оборону.
Как только поражение немцев на фронте в Нормандии стало очевидным, командованию воздушно-десантных войск было дано указание разработать планы выброски десантов в ряде последовательных районов, когда по ходу событий наметится возможность наиболее успешного окружения войск противника. Планирование на бумаге такой операции было хотя и трудоемким, но довольно простым делом. Однако когда дошло до фактических приготовлений запланированного десантирования, то, прежде чем принять окончательное решение, потребовалось серьезно взвесить все обстоятельства. В процессе подготовки к воздушному десантированию появилась необходимость снять транспортные самолеты с выполнения ими задач по снабжению воздушным путем. Временами казалось, что более существенных результатов можно добиться, если эти самолеты будут продолжать заниматься доставкой по воздуху боевых грузов.
К сожалению, эти самолеты нужно было снять за несколько дней до десантной операции, чтобы должным образом переоборудовать их, а с экипажами провести соответствующую тренировку. В конце августа, когда положение со снабжением войск стало еще напряженнее, а мы все с нетерпением следили за ходом боевых действий в поисках путей отрезать отход для значительной части сил противника, результаты работы и возможности транспортного командования обсуждались каждый день. В среднем, с учетом различных условий погоды, наши самолеты могли доставлять на передний край около 2 тыс. тонн грузов ежедневно. Это составило только небольшой процент общего объема доставляемых войскам грузов, однако теперь каждая тонна была столь важна на фронте, что вопрос о снятии самолетов приобретал особенно серьезный характер.
Мне казалось, что в районе Брюсселя намечались благоприятные условия для использования воздушного десанта, и, хотя мнения относительно разумности снятия транспортных самолетов с выполняемых ими заданий разделились в силу неопределенности исхода десантной операции, я все же решил воспользоваться этой возможностью. Транспортно-десантное авиационное командование 10 сентября было временно снято с работ по переброске грузов, чтобы начать интенсивную подготовку к выброске десанта в районе Брюсселя. Однако вскоре стало ясно, что немцы отступают настолько быстро, что наши усилия окажутся бесплодными. Противник вообще не делал никаких попыток оборонять этот регион, если не считать боев, которые вели его группы прикрытия отхода.
По всему фронту мы неслись вперед, преследуя отступавшего противника. За четыре дня английские передовые части, параллельным курсом с которыми столь же решительно на правом фланге шли американцы, покрыли расстояние в 195 миль. Это было одно из многих проявлений замечательного мастерства наших соединений в ходе крупного преследования противника через Францию. К 5 сентября 3-я армия Паттона достигла Нанси и пересекла реку Мозель на, участке между этим городом и Мецем. 1-я армия под командованием Ходжеса подошла к оборонительным сооружениям "линии Зигфрида" 13 сентября и вскоре после этого должна была повести наступление на Ахен. Прижатая к границам своего отечества, немецкая армия начала усиливать сопротивление. 4 сентября армии Монтгомери вошли в Антверпен. Солдаты почувствовали новый прилив энергии, узнав, что они с такой быстротой выставили немцев из этого района, что те даже не успели произвести серьезных разрушений в городе. Марсель был захвачен 28 августа, и теперь этот огромный порт восстанавливали.
Эти события обещали в конечном счете разрешение всех наших проблем, связанных с работой служб тыла, и это означало, что в определенный период мы будем в состоянии развернуть на границах Германии мощное сражение, в котором противник не будет иметь никакой надежды на успех. Однако нужно было еще многое сделать, прежде чем мы сможем обеспечить себе такие возможности, а перенапряжение на наших линиях коммуникаций дошло почти до предела. На юге должны были встретиться войска генерала Патча и армии генерала Брэдли, а железнодорожные линии вверх по долине реки Роны нуждались в серьезном ремонте. На севере мы оказались перед лицом еще более серьезных трудностей.
Порт Антверпен, достаточно удаленный от моря, связан с ним огромным эстуарием Шельды. Оборонительные сооружения, прикрывавшие подступы к Антверпену со стороны моря, находились в исправном состоянии, и, прежде чем мы смогли бы воспользоваться портом, нам нужно было выбить из них противника и очистить эстуарий.
На севере наша задача состояла из трех частей. Во-первых, нам нужно было выйти в восточном направлении на достаточно далекие рубежи, чтобы прикрывать Антверпен и автомобильные и железные дороги, ведущие от района этого города к фронту. Во-вторых, мы должны были подавить оборону немцев между Антверпеном и морем. И в-третьих, я надеялся, что передовые соединения выдвинутся как можно дальше для овладения, если представится такая возможность, плацдармом на противоположном берегу Рейна, с тем чтобы затем угрожать Руру и облегчить организацию последующих наступательных операций.
На фланге Монтгомери нужно было немедленно принимать решение с учетом осуществления этих задач. В качестве предварительного условия требовалось выдвинуть наши войска на восток на такое расстояние, чтобы надежно обеспечить прикрытие Антверпена. Это нужно было делать без промедления: пока это не было сделано, мы не могли приступить к осуществлению других задач. Столь же очевидным был тот факт, что, пока не будут очищены от противника подступы к Антверпену со стороны моря, порт останется бесполезным для нас. Поскольку немцы прочно окопались на островах Южный Бевеланд и Валхерен, то нам предстояла трудная и длительная операция по очищению от противника подступов к порту со стороны моря. И чем скорее мы приступим к делу, тем лучше. Однако оставалось решить вопрос: выгодно или нет, прежде чем мы возьмемся за эту тяжелую задачу, продолжать наше наступление в восточном направлении против все еще отходящего противника с целью овладеть при возможности плацдармом за Рейном.
Когда мы рассматривали различные аспекты этого вопроса, Монтгомери неожиданно выступил с предложением, что, если мы окажем поддержку его 21-й группе армий всеми наличными средствами снабжения, он сумеет ворваться прямо в Берлин и, как он сказал, закончить войну. Я убежден, что фельдмаршал Монтгомери в свете последовавших событий согласился бы с ошибочностью этой точки зрения. Однако в тот момент энтузиазм Монтгомери подогревался быстрым продвижением войск в течение предыдущих недель, и, будучи убежденным в полной деморализации противника, он решительно заявил, что единственное, в чем он нуждается, - это в соответствующем снабжении войск, чтобы идти прямо на Берлин.
В начале сентября, при возвращении из одной из поездок в прифронтовую полосу, я ушиб ногу при вынужденной посадке самолета. Захваченные внезапным штормом, мы были лишены возможности добраться до нашей небольшой взлетно-посадочной полосы возле штаб-квартиры, и единственным местом, где можно было совершить посадку, оказалась прибрежная полоска земли. Это был один из тех участков побережья, где немцы накануне нашего вторжения провели соответствующие инженерные работы и заминировали приливную полосу берега. В нашем положении это обстоятельство являлось малоутешительным, и мы старались вытащить самолету подальше от среза воды, чтобы приливная волна не зато пила его. Именно в это время я и вывихнул ногу. Мой пилот лейтенант Ундервуд помог мне преодолеть прибрежную полосу, в то время как сам я не спускал глаз с гладкой песчаной насыпи перед собой в надежде обнаружить хоть какие-нибудь признаки заложенных в песке мин. Мы вышли на проселочную дорогу и пустились в долгий путь по направлению к своему штабу. Мы едва, продвигались под проливным дождем, почти не имея надежды на попутную машину, поскольку дорога проходила стороной и редко использовалась нашими солдатами. Однако не прошло и нескольких минут, как позади нас появился джип, в который умудрились втиснуться восемь солдат.
Мы остановили машину, и солдаты, сразу же узнав меня, выскочили из нее, чтобы помочь. Они явно были поражены встречей с командующим, ковылявшим по дороге под проливным дождем в таком пустынном месте. Я попросил их доставить меня в штаб, и они проявили трогательную заботу обо мне, буквально на руках подняв и посадив на переднее место рядом с водителем. Затем, боясь потревожить мою поврежденную ногу, солдаты втиснулись в джип и разместились позади меня. Я так и не понял, как они, в том числе и мой пилот, умудрились устроиться в одном джипе.
В течение двух дней я был прикован к постели, а затем мне некоторое время пришлось носить гипсовую повязку на ноге. Корреспонденты заметили мое отсутствие в штаб-квартире и решили, что я заболел, возможно, от переутомления. Когда в прессе появились сообщения именно такого характера, мне пришлось рассказать журналистам подробности происшедшего инцидента в надежде, что моя жена не будет преувеличивать серьезность случившегося, ожидая от меня обстоятельного письма.
Наиболее серьезной проблемой было скорейшее установление его власти и сохранение порядка в городе. Де Голль просил выделить ему временно две американские дивизии для использования их в городе, как он сказал, чтобы подчеркнуть его силу и прочно закрепить положение. И тут я вспомнил, как почти два года назад мы, придя в Африку, столкнулись с различными политическими проблемами. На этой территории мы застали функционировавшие правительственные органы, и за все время нашего пребывания там ни один из французских местных руководителей никогда не обращался к союзным войскам за помощью, чтобы те помогли ему взять власть или подтвердить его руководящее положение. Здесь же, казалось, было что-то ироническое в том, что генерал де Голль просит союзные войска помочь ему установить и поддержать его авторитет в освобожденной столице.
Тем не менее я понимал де Голля и, хотя у меня не было свободных частей, чтобы временно разместить их в Париже, все же обещал, что две наши дивизии, отправляющиеся на фронт, пройдут по главным магистралям города. Я предложил устроить церемониальный марш этих войск через город и пригласил генерала принять участие в смотре. Я считал, что эта демонстрация силы и присутствие де Голля на трибуне дадут ему все, чего он добивался. Сам я уклонился от присутствия на параде, но сказал де Голлю, что генерал Брэдли приедет в столицу и будет стоять вместе с ним на трибуне, чтобы символизировать единство союзников.
Поскольку этот парад совпал с предстоявшими боевыми действиями, то, возможно, он оказался единственным случаем в истории войск, церемониальным маршем проследовавших через столицу великой страны, чтобы в тот же день участвовать в запланированном сражении.
Некоторые английские газеты прокомментировали этот факт замечанием, что американцы любят парады, и несколько критически добавили, что английские войска также участвовали в кампании по освобождению Франции, поэтому никто из союзников не должен стремиться присвоить всю славу себе. Однако среди официальных лиц не было никого, кто неправильно истолковал бы обстоятельства парада или подверг критике этот случай. Более того, как только газеты, выступившие с критикой, узнали истинную подоплеку этого церемониального марша, они тут же дали отбой своим предыдущим критическим высказываниям; однако этот эпизод явился еще одним примером того, что командующему в современной войне необходимо всегда учитывать не только фактическую сторону дела, но и то, как будет воспринято общественностью какое-либо событие. Нет надобности утверждать, что можно игнорировать общественность, наивно полагая, что недоразумения временного характера будут преданы забвению в последующие дни победы.
Аналогичный случай произошел в августе, когда в газетную перепалку оказалась вовлеченной американская и английская пресса в связи с появлением в американских газетах сообщения о том, что генерал Монтгомери более не пользуется правом координации действий сухопутных сил - теперь он и генерал Брэдли имеют одинаковые права и подчиняются непосредственно мне. Штаб верховного командования союзных экспедиционных сил выступил с опровержением подобных утверждений, поскольку решение об изменении их статута еще не вступило в силу. Сообщение прессы было совершенно точным, но преждевременным: это изменение было давно предусмотрено нами, однако оно должно было вступить в силу после 1 сентября.
Английская пресса встретила это сообщение с большой обидой. На страницах газет появились высказывания о том, что Монтгомери якобы понизили из-за его боевых успехов. Американская пресса, наоборот, с большим удовлетворением приветствовала это сообщение, так как оно указывало на то, что американские войска на своем направлении вторжения вели боевые операции действительно на. независимой основе. Поспешное выступление штаба верховного командования с опровержением этих утверждений в печати вызвало еще большую путаницу, и генерал Маршалл нашел необходимым направить мне телеграфом запрос по этому вопросу. Мне снова пришлось обстоятельно изложить суть подготовленного нами решения относительно изменения в полномочиях Монтгомери и Брэдли. Я также позволил себе выразить определенное раздражение в связи с этим, заметив в своей ответной телеграмме, что для общественности было недостаточно добиться крупной победы, для нее, по-видимому, более важно то, каким образом она достигнута. Однако в обеих странах реакция была совершенно нормальной. Если бы не были сильны патриотизм и моральный дух, которые порождают такого рода национальную гордость, то организация и сохранение армий в условиях непрерывных потерь оказались бы невозможной задачей. Этот инцидент явился еще одним полезным уроком при решении вопросов, к которым общественность проявляла большой интерес.
В военное время невозможно добиться полной координации и взаимодействия между прессой и военными властями. Для командира секретность является оружием, для прессы она - проклятие. Задача состоит в том, чтобы выработать способ действий, который учитывал бы интересы обеих сторон.
Пресса в первую очередь заинтересована в том, чтобы обеспечить общественность в своей стране информацией. Усилиями тыла страны создаются боевые соединения и вооружение, необходимые для достижения победы. Люди, оставшиеся дома, должны знать обо всем, что делается на войне, за исключением того, что необходимо сохранить в тайне в интересах успеха в боевых действиях. Действительно, командующий на фронте никогда не должен забывать о прямом долге сотрудничать с руководителями в своем правительстве, чтобы поддерживать на нужном уровне моральное состояние гражданского населения, что очень важно во всех отношениях.
Для этой цели у командующего имеется один основной канал воздействия на моральный дух гражданских лиц - корпус представителей прессы на его театре. В этот корпус входят корреспонденты всякого рода газет, журналов и радио, фоторепортеры и кинохроникеры. Некоторые командующие возмущаются присутствием большой группы этих представителей, иногда достигающей значительной численности - в одно время на Европейском театре военных действий находилось 943 корреспондента и репортера.
Когда я впервые встретился с генералами Александером и Монтгомери в Африке, они ратовали за введение для представителей прессы строгих правил и порядков и представили длинный перечень данных, подлежащих цензуре. Александер и Монтгомери понимали, что репортеры находились на театре военных действий по разрешению правительства, но они были настолько обеспокоены сохранением военной тайны, что, казалось, относились к прессе скорее как к неизбежному злу, нежели к ценному связующему звену между фронтом и тылом и органу, который мог оказать большую помощь в ведении кампании.
Англичане имели достаточно обоснованные причины, особенно в начале войны, чтобы проявлять большую сдержанность и консерватизм в отношениях с прессой, чем сотрудники американской штаб-квартиры. В первые дни войны, в частности в 1940-1941 годах, когда Англия оставалась в единственном лице в войне против держав "оси", англичане мало что могли выставить против немцев, кроме ввода противника в заблуждение. Они прибегали ко всякого рода ухищрениям, в том числе к созданию ложных штабов и к ложным донесениям, с целью запутать немцев в вопросах оценки наличных сил у англичан и, что еще более важно, относительно их дислокации. Из этой необходимости сложилась привычка, от которой позднее было трудно отказаться.
Я считал, что командующему следует рассматривать представителей прессы в некотором роде как полуштабных офицеров, понимать их задачу в войне и содействовать им в выполнении этой задачи. Обычно единственным оправданием для введения цензуры служит необходимость сохранить в секрете информацию, которую противник не может получить иначе, как через прессу. Во время войны я лично нарушил это общее правило, временно введя политическую цензуру в Северной Африке и утаив от прессы на первых порах фактические перемены в командовании в Нормандии. В этих случаях, как мне казалось, для этого имелись достаточно веские доводы. И если позднее обнаруживалось, что мое решение было ошибочным, я никогда не уклонялся от признания своей ошибки и выражения сожаления.
Во Второй мировой войне представители американской и английской прессы составляли большую группу умных, патриотически настроенных и энергичных людей. Их можно было с полным основанием посвящать в секреты командующего. Когда это было сделано, группа корреспондентов превратилась в наилучший инструмент воздействия на отдельного репортера, который мог злоупотребить доверием или нарушить неписаные правила, каких придерживалась вся группа. За время проведения кампаний на Средиземноморском и Европейском ТВД я убедился, что корреспонденты обычно отвечали взаимностью на откровенность, доброжелательность и понимание.
В обращении с представителями прессы американская практика сводилась к тому, чтобы давать любую возможность репортеру идти куда и когда угодно. Хотя это и доставляло нам некоторые дополнительные административные заботы, но такой принцип хорошо оправдывал себя, поскольку каждый убеждался, что мы не делаем никаких попыток скрывать свои ошибки. Если таковые и обнаруживались, то их быстро можно было устранить.
Запрещение цензуры называть части, уже ведущие боевые действия, лишает командира одного из мощнейших средств обеспечения высокого морального духа среди своих подчиненных. Солдат, воюющий на фронте, хочет, чтобы другие знали о нем, о его лишениях и страданиях, и, вероятно, ценит это. Ничто, кажется, не доставляет ему большего удовольствия, чем увидеть в газете добрые слова в адрес его батальона, полка или дивизии. Прикрытие действий частей ширмой обезличенности лишает солдата этой радости, и рано или поздно его неудовлетворенность выльется в открытое недовольство. К тому же любой противник, достойный этого названия, быстро вскрывает все противостоящие ему силы. Поэтому заниматься самообманом, делая вид, что с помощью цензорского запрета мы скрываем от противника нумерацию своих частей, ведущих с ним бои, значит просто раздражать прессу без всякой пользы для дела.
Согласно установившейся в американских войсках в Европе практике серьезная ответственность ложилась на аккредитованных представителей прессы, одной из обязанностей которых было правильное освещение событий - без преувеличения или преуменьшения их значения. У некоторых репортеров обнаруживалась тенденция приверженности к одной конкретной части или даже к конкретному командиру. Такая тенденция приобрела серьезное значение особенно в союзнических войсках, когда пристрастное отношение имело также националистическую окрашенность. Конечно, были и неприятные инциденты, вина за которые в одних случаях ложилась на представителей прессы, а в других - на командиров. Но если рассматривать те огромные возможности, которые имелись для пристрастных репортажей или возникновения неприятностей между воинскими частями, армиями и даже целыми народами, то следует сказать, что представители прессы на фронте обеспечивали сотрудничество союзников, как любая другая группа специалистов в своей области.
С появлением в августе бригадного генерала Фрэнка Аллена-младшего в качестве моего офицера службы общественной информации дружественные отношения между прессой и военными стали укрепляться. В Северной Африке и во Франции он успешно руководил боевым командованием бронетанковой дивизии, и я считал, что его умение сохранять военную тайну и в то же время давать общественности информацию, какую она хотела и в какой нуждалась, будет ценным в общих военных усилиях. С его назначением на штабную работу я хотя и потерял испытанного боевого командира, но избавился от решения многих беспокойных проблем.
Освобождение Парижа 25 августа оказало огромное воздействие на людей; Даже скептики начали понимать, что Гитлеру скоро конец. К этому времени противник понес огромные потери. Со времени нашей высадки в Нормандии три вражеских фельдмаршала и один командующий армией были сняты со своих постов или выведены из строя вследствие полученных ранений. Роммель был тяжело ранен 19 июля, когда его машину обстрелял один из наших самолетов-штурмовиков. Спустя несколько месяцев он покончил с собой, чтобы избежать суда за якобы его причастность к заговору 20 июля с целью убийства Гитлера. Один командующий армией, три командира корпуса и пятнадцать командиров дивизий были убиты или взяты в плен. Противник потерял 400 тыс. убитыми, ранеными или пленными. Половину из этого числа составляли пленные, причем 135 тыс. из них были взяты в плен после 25 июля.
Потери немцев в боевой технике составили 1300 танков, 20 тыс. других боевых машин, 500 штурмовых орудий и 1500 артиллерийских стволов. Немецкая авиация также понесла серьезные потери. Более 3,5 тыс. самолетов было уничтожено, и это в дополнение к тому, что еще перед вторжением немецкие военно-воздушные силы были серьезно обескровлены действиями нашей авиации.
Все это привело к значительному снижению морального духа в войсках противника. Особенно это было заметно среди военнопленных старших офицеров, так как они в силу своего профессионального опыта раньше других могли увидеть неизбежность окончательного поражения Германии. Однако немецкая армия в целом еще явно не достигла стадии массового краха, не оставалось никаких сомнений в том, что немецкие дивизии, если сложатся более или менее благоприятные условия, еще в состоянии оказать ожесточенное сопротивление.
С захватом Парижа мы вышли на рубежи, которые предусматривали занять к исходу трех-четырех месяцев после высадки на французском побережье. Таким образом, фактически мы на несколько недель опередили наши графики продвижения в долгосрочных расчетах, однако в важных вопросах снабжения войск у нас обнаружилось серьезное отставание. Поскольку почти весь район был захвачен в результате быстрого продвижения наших войск после 1 августа, то дороги, железнодорожные линии, склады, ремонтные мастерские и базовые сооружения, необходимые для обеспечения непрерывного продвижения войск вперед, остались в тылах далеко от линии фронта.
Когда немецкому командованию, несмотря на поражение и беспорядок, удалось отвести значительное число своих войск за Сену, у нас все еще оставалась надежда создать для них новую западню, прежде чем оно сумеет произвести перегруппировку и занять прочную оборону. Часть войск немецкой 15-й армии все еще находилась в районе Кале, где она создала надежное прикрытие для отступающих туда частей 1-й и 7-й армий немцев. Считалось возможным, что противник попытается оказать некоторое сопротивление на естественных рубежах для обороны вдоль водных артерий Бельгии. Выброска воздушного десанта, казалось, давала нам большие надежды на новое окружение, если противник решит занять оборону.
Как только поражение немцев на фронте в Нормандии стало очевидным, командованию воздушно-десантных войск было дано указание разработать планы выброски десантов в ряде последовательных районов, когда по ходу событий наметится возможность наиболее успешного окружения войск противника. Планирование на бумаге такой операции было хотя и трудоемким, но довольно простым делом. Однако когда дошло до фактических приготовлений запланированного десантирования, то, прежде чем принять окончательное решение, потребовалось серьезно взвесить все обстоятельства. В процессе подготовки к воздушному десантированию появилась необходимость снять транспортные самолеты с выполнения ими задач по снабжению воздушным путем. Временами казалось, что более существенных результатов можно добиться, если эти самолеты будут продолжать заниматься доставкой по воздуху боевых грузов.
К сожалению, эти самолеты нужно было снять за несколько дней до десантной операции, чтобы должным образом переоборудовать их, а с экипажами провести соответствующую тренировку. В конце августа, когда положение со снабжением войск стало еще напряженнее, а мы все с нетерпением следили за ходом боевых действий в поисках путей отрезать отход для значительной части сил противника, результаты работы и возможности транспортного командования обсуждались каждый день. В среднем, с учетом различных условий погоды, наши самолеты могли доставлять на передний край около 2 тыс. тонн грузов ежедневно. Это составило только небольшой процент общего объема доставляемых войскам грузов, однако теперь каждая тонна была столь важна на фронте, что вопрос о снятии самолетов приобретал особенно серьезный характер.
Мне казалось, что в районе Брюсселя намечались благоприятные условия для использования воздушного десанта, и, хотя мнения относительно разумности снятия транспортных самолетов с выполняемых ими заданий разделились в силу неопределенности исхода десантной операции, я все же решил воспользоваться этой возможностью. Транспортно-десантное авиационное командование 10 сентября было временно снято с работ по переброске грузов, чтобы начать интенсивную подготовку к выброске десанта в районе Брюсселя. Однако вскоре стало ясно, что немцы отступают настолько быстро, что наши усилия окажутся бесплодными. Противник вообще не делал никаких попыток оборонять этот регион, если не считать боев, которые вели его группы прикрытия отхода.
По всему фронту мы неслись вперед, преследуя отступавшего противника. За четыре дня английские передовые части, параллельным курсом с которыми столь же решительно на правом фланге шли американцы, покрыли расстояние в 195 миль. Это было одно из многих проявлений замечательного мастерства наших соединений в ходе крупного преследования противника через Францию. К 5 сентября 3-я армия Паттона достигла Нанси и пересекла реку Мозель на, участке между этим городом и Мецем. 1-я армия под командованием Ходжеса подошла к оборонительным сооружениям "линии Зигфрида" 13 сентября и вскоре после этого должна была повести наступление на Ахен. Прижатая к границам своего отечества, немецкая армия начала усиливать сопротивление. 4 сентября армии Монтгомери вошли в Антверпен. Солдаты почувствовали новый прилив энергии, узнав, что они с такой быстротой выставили немцев из этого района, что те даже не успели произвести серьезных разрушений в городе. Марсель был захвачен 28 августа, и теперь этот огромный порт восстанавливали.
Эти события обещали в конечном счете разрешение всех наших проблем, связанных с работой служб тыла, и это означало, что в определенный период мы будем в состоянии развернуть на границах Германии мощное сражение, в котором противник не будет иметь никакой надежды на успех. Однако нужно было еще многое сделать, прежде чем мы сможем обеспечить себе такие возможности, а перенапряжение на наших линиях коммуникаций дошло почти до предела. На юге должны были встретиться войска генерала Патча и армии генерала Брэдли, а железнодорожные линии вверх по долине реки Роны нуждались в серьезном ремонте. На севере мы оказались перед лицом еще более серьезных трудностей.
Порт Антверпен, достаточно удаленный от моря, связан с ним огромным эстуарием Шельды. Оборонительные сооружения, прикрывавшие подступы к Антверпену со стороны моря, находились в исправном состоянии, и, прежде чем мы смогли бы воспользоваться портом, нам нужно было выбить из них противника и очистить эстуарий.
На севере наша задача состояла из трех частей. Во-первых, нам нужно было выйти в восточном направлении на достаточно далекие рубежи, чтобы прикрывать Антверпен и автомобильные и железные дороги, ведущие от района этого города к фронту. Во-вторых, мы должны были подавить оборону немцев между Антверпеном и морем. И в-третьих, я надеялся, что передовые соединения выдвинутся как можно дальше для овладения, если представится такая возможность, плацдармом на противоположном берегу Рейна, с тем чтобы затем угрожать Руру и облегчить организацию последующих наступательных операций.
На фланге Монтгомери нужно было немедленно принимать решение с учетом осуществления этих задач. В качестве предварительного условия требовалось выдвинуть наши войска на восток на такое расстояние, чтобы надежно обеспечить прикрытие Антверпена. Это нужно было делать без промедления: пока это не было сделано, мы не могли приступить к осуществлению других задач. Столь же очевидным был тот факт, что, пока не будут очищены от противника подступы к Антверпену со стороны моря, порт останется бесполезным для нас. Поскольку немцы прочно окопались на островах Южный Бевеланд и Валхерен, то нам предстояла трудная и длительная операция по очищению от противника подступов к порту со стороны моря. И чем скорее мы приступим к делу, тем лучше. Однако оставалось решить вопрос: выгодно или нет, прежде чем мы возьмемся за эту тяжелую задачу, продолжать наше наступление в восточном направлении против все еще отходящего противника с целью овладеть при возможности плацдармом за Рейном.
Когда мы рассматривали различные аспекты этого вопроса, Монтгомери неожиданно выступил с предложением, что, если мы окажем поддержку его 21-й группе армий всеми наличными средствами снабжения, он сумеет ворваться прямо в Берлин и, как он сказал, закончить войну. Я убежден, что фельдмаршал Монтгомери в свете последовавших событий согласился бы с ошибочностью этой точки зрения. Однако в тот момент энтузиазм Монтгомери подогревался быстрым продвижением войск в течение предыдущих недель, и, будучи убежденным в полной деморализации противника, он решительно заявил, что единственное, в чем он нуждается, - это в соответствующем снабжении войск, чтобы идти прямо на Берлин.
В начале сентября, при возвращении из одной из поездок в прифронтовую полосу, я ушиб ногу при вынужденной посадке самолета. Захваченные внезапным штормом, мы были лишены возможности добраться до нашей небольшой взлетно-посадочной полосы возле штаб-квартиры, и единственным местом, где можно было совершить посадку, оказалась прибрежная полоска земли. Это был один из тех участков побережья, где немцы накануне нашего вторжения провели соответствующие инженерные работы и заминировали приливную полосу берега. В нашем положении это обстоятельство являлось малоутешительным, и мы старались вытащить самолету подальше от среза воды, чтобы приливная волна не зато пила его. Именно в это время я и вывихнул ногу. Мой пилот лейтенант Ундервуд помог мне преодолеть прибрежную полосу, в то время как сам я не спускал глаз с гладкой песчаной насыпи перед собой в надежде обнаружить хоть какие-нибудь признаки заложенных в песке мин. Мы вышли на проселочную дорогу и пустились в долгий путь по направлению к своему штабу. Мы едва, продвигались под проливным дождем, почти не имея надежды на попутную машину, поскольку дорога проходила стороной и редко использовалась нашими солдатами. Однако не прошло и нескольких минут, как позади нас появился джип, в который умудрились втиснуться восемь солдат.
Мы остановили машину, и солдаты, сразу же узнав меня, выскочили из нее, чтобы помочь. Они явно были поражены встречей с командующим, ковылявшим по дороге под проливным дождем в таком пустынном месте. Я попросил их доставить меня в штаб, и они проявили трогательную заботу обо мне, буквально на руках подняв и посадив на переднее место рядом с водителем. Затем, боясь потревожить мою поврежденную ногу, солдаты втиснулись в джип и разместились позади меня. Я так и не понял, как они, в том числе и мой пилот, умудрились устроиться в одном джипе.
В течение двух дней я был прикован к постели, а затем мне некоторое время пришлось носить гипсовую повязку на ноге. Корреспонденты заметили мое отсутствие в штаб-квартире и решили, что я заболел, возможно, от переутомления. Когда в прессе появились сообщения именно такого характера, мне пришлось рассказать журналистам подробности происшедшего инцидента в надежде, что моя жена не будет преувеличивать серьезность случившегося, ожидая от меня обстоятельного письма.