Фадеев Александр Александрович. Последний из удэге

   Алеша только что хотел поправиться, что о крестьянской республике он сказал шутя, но последние слова Петра ужалили его в самое сердце.
   - А такую крестьянскую республику, - вдруг взвизгнул Алеша, вскакивая, - а такую крестьянскую республику, когда ты думаешь, что без победы в городах удастся тебе создать тут свободное мужицкое царство и разрешить земельный и национальный вопросы и с этими своими бомбочками и спичечками занимать рудники, железные дороги, города!.. Да нам нанесут такой...
   - Вот оно, вскрывается ваше действительное отношение к восстанию! загремел Сурков. - Вы ни черта не поняли из того, что поднялось в стране! Вы не поняли коренного перелома в настроении крестьянства, живете старыми, заскорузлыми представлениями времен чешского переворота, вы...
   - А вы обманываете массу! - гневно кричал Алеша. - Да, да, обманываете массу, сулите ей скорую победу, вместо того чтобы объяснить ей, что предстоит еще долгий, мучительный путь борьбы!
   - Нечего, брат, свое неверие в победу маскировать сроками борьбы! Мы-то готовы и к долгим срокам, потому что знаем, что движение непобедимо, а вы в движение не верите, но хотите соблюсти благородное лицо. Вы хотите и рыбку съесть, и...
   - Извини, брат! Извини, брат! Говорить массе правду, что обстановка для победы еще не созрела, это не значит не верить в победу, а это - выполнять революционный свой долг перед массой... В июльские дни в Петрограде, когда стихийно поднялись массы, большевики сумели возглавить их и удержать их от ложного шага, большевики сумели...
   - Июльские дни не тем знамениты, что большевики уговаривали массу, - со сдержанной яростью отвечал Петр, - а тем, что большевики сумели превратить это выступление в подготовку к октябрьскому восстанию, а не ползли окарачь, как вы сейчас ползете, напуганные размахом движения...
   - Вот именно, что в подготовку, вот именно, что в подготовку! вцепился Алеша. - А вы тут воображаете, что наступил срок всеобщего победоносного восстания, вот что вы воображаете, - и ставите массу под опасность разгрома, вот что вы делаете! Это мальчишество и преступление!
   - Ну, знаешь что, - с холодным бешенством сказал Петр, - если ты так считаешь, спорить нам нечего. Можно немедленно созвать ревком, и ты проводи там, что тебе угодно, а мы будем делать по-своему. У нас тысячи людей под ружьем, и спорчики нам проводить некогда. Если угодно, могу сначала фракцию созвать...
   - Да что ж фракцию, ежели у вас все сговорено! - прокричал Алеша. Созывай уж прямо ревком, а я посмотрю, как ты перед чужими людьми будешь дискредитировать свой большевицкий комитет! Не чаял я тебя видеть в этой роли...
   - Очень хорошо, - грозно фыркнул Петр, и верхняя губа его дрогнула, - а я посмотрю, как ты перед лицом восставших масс будешь дискредитировать их военное и политическое руководство. То-то враги обрадуются!..
   Они вступили на ту грань, дальше которой спорить было немыслимо, и оба почувствовали это и замолчали. Алеша, морщась, покручивал головой, точно воротник жал ему шею. Петр, отвернувшись к окну, постукивал по столу своим коротким железным пальцем, и полные губы его подрагивали.
   - Ну что ж, созовем ревком, - хмуро сказал он и взялся за папаху. Агеич!
   Белая голова-одуванчик просунулась в дверь.
   - Я здесь, Петя, - сказала она старческим проникновенным голосом.
   - Надо будет через часок ревком созвать. И вот что - распорядись, чтобы к вечеру баньку истопили.
   - Уже, Петя, - радушно сказала головка-одуванчик, - уже затопили. А ревком созовем...
   В дверной щели мелькнул силуэт женщины с воинственными бакенбардами. "Н-да, вы мощной рукой погребли капитализм, - невесело подумал Алеша. - Тоже кикимора!.."
   XIV
   При всем изрядном революционном опыте Алеши и при всей его изворотливости, никогда еще он не испытывал таких внешних и моральных трудностей, как во время этого своего доклада на партизанском ревкоме.
   Первая трудность состояла в том, что, находясь среди своих людей, деятельность которых была сейчас главной надеждой всей революционной деятельности в крае, Алеша был изолирован среди этих людей, так как та точка зрения, которую он должен был провести, не имела среди них никакого сочувствия.
   Сучанские горняки, составлявшие в ревкоме большинство, были верным оплотом Суркова. Мартемьянова не было в Скобеевке. Беспартийная часть ревкома - несколько крестьян, доктор Костенецкий и ведавший почтово-телеграфной связью в повстанческих районах телеграфист Карпенко самостоятельной роли не играла, да Алеша и не имел права опереться на нее. Сочувствия левых эсеров (их было в ревкоме двое - один ничем не примечательный, а другой - та самая женщина с воинственными бакенбардами, которую Алеша видел утром и которая, как выяснилось, была одним из инициаторов восстания, то есть была действительно героической женщиной) - их сочувствия Алеша должен был даже опасаться.
   Вторая трудность состояла в том, что Алеша не имел никаких перспектив получить и даже не имел права искать себе сторонников вне ревкома, в массах, так как ревком пользовался доверием масс, и противопоставлять массы ревкому в условиях вооруженной борьбы было бы гибелью движения:
   И третья, и самая главная, трудность состояла в том, что при всех этих трудностях Алеша, ни по внутреннему убеждению, ни как представитель областного комитета, не мог изменить свою точку зрения, а должен был проводить ее в жизнь.
   По всем этим причинам Алеша вынужден был избрать ту тактику, которую он обычно сам презирал, а именно: не оспаривая линию ревкома по существу, вносить такие поправки и оговорки, которые должны на деле превратить линию ревкома в линию областного комитета.
   Так, для того чтобы отложить областной повстанческий съезд на неопределенный срок, Алеша вначале долго распространялся о том, что, конечно, "крайне необходимо удовлетворять первейшие нужды населения, опираясь на его самодеятельность" (в этом вопросе, под влиянием майхинского схода и разговора с Петром, Алеша перестал придерживаться буквы директивы областкома). Ревком весьма положительно отнесся к этой части его речи. Но когда Алеша предложил съезд отложить до лучших времен, ревком подтвердил прежнее решение о созыве съезда.
   Предложение Алеши избегать крупных войсковых соединений тоже не было принято: ревком принял формулу - передать этот вопрос на усмотрение военного командования, в зависимости от конкретных военных задач. Тогда Алеша присоединился к формуле ревкома с добавлением "по возможности избегать крупных войсковых соединений", но и "по возможности" не встретило сочувствия ревкома.
   И так во всем.
   В табачном дыму Алеша ловил на себе насмешливый взгляд Петра, который как бы говорил: "И кого ты запутать хочешь? Или забыл, как сам меня учил?" "Ничего, брат, ты еще молоденький, - отвечал взгляд Алеши, - посмотрел бы я, что бы ты на моем месте поделывал!.."
   Вдобавок ко всему, левые эсеры поддержали большинство поправок Алеши. Это доставляло Петру такое удовольствие, что он при взгляде на Алешу жмурился, как кот, а на левых эсеров поглядывал почти с нежностью.
   Только одно предложение Алеши было решительно поддержано Петром, а за ним и всем ревкомом - предложение о создании таежных продовольственных баз, на случай если будут брошены большие японские силы и партизанам придется отходить в тайгу. Руководство работой по созданию этих баз было тут же возложено на Алешу.
   Несколько раз во время заседания, неслышно ступая, входил старичок с головкой-одуванчиком и шептал что-то Петру на ухо. Петр досадливо отмахивался от него.
   - ...Да ведь выстынет, Петя! - уловил однажды Алеша проникновенный шепот старичка.
   "Ах да, ведь баня будет!" - с удовольствием подумал Алеша. И вдруг повеселел - и от предвкушения бани, и от страшной усталости.
   Когда заседание кончилось и члены ревкома с шумным говором стали расходиться, в настое табачного дыма, пронизанного желтым светом заката, снова возникла белая головка-одуванчик. Под мышкой Агеич держал сверток белья со свисающими штрипками.
   - Что ж ты, Петя, - сказал он возмущенно, - весь пар выйдет!
   - ...Конечно, разрешить... И пусть составят акт, и землемер тоже подпишется, - договаривал Петр заведующему земельным отделом, весело косясь на Агеича. - Да, да, так и сделай... Что, в баню пойдем? - Он обернулся к Алеше и вдруг улыбнулся широкой, немного лукавой, немного извиняющейся мальчишеской улыбкой. - Или ты не обожаешь?
   - Здравствуйте - какой же машинист не обожает бани! - обиделся Алеша. Это у нас, можно сказать, единственное удовольствие и развлечение...
   - Только у нас, извини, черная...
   - Черная?! - возмущенно воскликнул Агеич. - Как черная, когда...
   - Да мы к белым-то непривычны. Вихотка есть? Мыло есть? - уже деловито справлялся Алеша у Агеича.
   Агеич сделал лицо, полное такой укоризны, точно он считал вопросы Алеши просто неприличными.
   - Ну, стало быть, и веники есть, - успокоился Алеша.
   - А эсерики-то тебя все-таки подкузьмили! - не удержался Петр и в дверях пребольно ущипнул Алешу за бок своими железными пальцами.
   XV
   - Насчет того, будто баня у нас черная, это вам Петя совершенно, ну просто совершенно зря сказал, - тихоньким голосом говорил Агеич, игрушечно семеня между Петром и Алешей. - Черной она действительно была, а я и говорю: "Как это вы, говорю, Владимир Григорьевич, образованный человек, а моетесь в черной бане?" - "А мы, говорит, в ей не моемся, она, говорит, мне с усадьбой досталась, а у нас, говорит, в больнице ванный есть..." - "Ну, я говорю, в ванне активно не вымоешься, в ванне нашему брату шахтеру только грязь по телу развозить..." И что же я сделал? Наперво поставил я натуральную печь с выводной трубой и парной отдушиной, полки наново перестлал и пристроил предбанничек. Тогда гляжу: на больничном складу фанерьные пустые ящики из-под лекарства лежат зря. Ясно, дал я им активный ход и как есть всю парильню и предбанничек фанерькой выложил. Понимаешь? Фанерькой! - пояснил Агеич, сделав своей маленькой ручкой какое-то лепообразное движение. - Потом иду я раз по саду, гляжу...
   Огромный закат раскинулся над отрогом. На гребне курилась и рдела стремительная хвоя. Сиреневый дым от невидного за избами костра всползал по темному широкому просеку, через отрог, - там белела линия телеграфа. Стоял мощный слитный запах весны, жилья, скота, а звуки были каждый различим: удар молота в кузнице, цокот конских копыт, лязг ведра у колодца, девичья песня на пароме.
   "Что ж, буду вникать в каждое практическое дело, доказывать на опыте, думал Алеша, всем существом вбирая в себя краски, звуки и запахи вечера, - а не будут слушаться - пусть учатся сами на поражениях, и-да-с!"
   "Ничего, присмотрится, разберется, парень он с головой, вместе с нами пойдет, - весело думал Петр. - Да что еще тюрьма скажет!.."
   - "Зачем же, я говорю, Владимир Григорьич, вам эта лейка? проникновенно журчал Агеич. - Ведь цветов вам в это лето все одно не садить, не поливать?.." И что же я сделал? Взял я от этой лейки ситечко, предбанничек я перегородил, на крышу - бочку, и вот вам холодный душ, вода бежит вполне активно, только уж, как пустишь, остановить ее нельзя: крантика нету...
   - Я же говорил тебе, обратись в кузницу, там сделают, - серьезно сказал Петр.
   - Он у тебя настоящий банных дел мастер! - пошутил Алеша, с удовольствием оглядывая выкатанную в пуху легкую головку Агеича, оснащенную картузиком.
   - Вы, случаем, не охотник? - спросил Агеич.
   - Смотря до чего...
   - Нет, я про охоту спрашиваю. Скоро у нас фазаньи выводки пойдут. Очень активно пойдут. Как нападешь это на него, - жмурясь, сказал Агеич, - самка в подлет, а цыплята - врассыпную... Другой цыпленок бежит, бежит, видит укрыться некуда, лапками сухой листочек хвать, - на спинку упадет и листочком накроется. И до чего ж каждая тварь к жизни себя приспособляет! сказал он и укоризненно покачал головой.
   Банька ютилась позади огорода. Согнувшись, Агеич первым переступил порожек, за ним шагнул Алеша. Уже по тому, каким жаром обдало их в предбаннике, Алеша понял, что баня будет министерская, и последние заботы жизни покинули его, освобождая место для забавы.
   - Закрывай, закрывай! - сердито закричал он на Петра, который, согнувшись и подняв лицо с поблескивающими в улыбке глазами и зубами, остановился на порожке.
   Агеич засветил ночник, стоявший на подоконнике застекленного глаза, выходящего в парильню, огромные тени заходили по потолку. Алеша увидел у стенки под скамьей ведра с холодной водой, - в одном ведре, прижатый камнем, стоял в воде березовый туес.
   - Это с чем?
   - С квасом, - шепотом сказал Агеич, дрожащими пальцами расстегивая рубаху, - с ледовым квасом. Я у них в больничном погребе лед краду... Сюда, сюда, тут у нас гвоздики набиты, - показал он, куда вешать одежду.
   Петр, раздеваясь, мальчишескими, подобревшими и повеселевшими глазами оглядел маленькое, но хорошо сбитое смуглое тело Алеши, который уже похлопывал себя под мышками.
   - Как у тебя с Соней-то дела?
   - Ты это с какого же конца о Соне вспомнил? - изумленно воскликнул Алеша. - Вот дубина чертова! Да что ж с Соней, - с Соней дела ничего... А ты тут не завел?
   - Где уж мне, я ведь не обходительный, - усмехнулся Петр.
   - Не обходительный, это верно. А все-таки, ежели рассказать Агеичу кое-что про твою с конфетной фабрики...
   - Агеич тебе не поверит, он же видит, что у тебя шеи нет, разве человеку без шеи можно верить? К тому ж, у тебя из ноздрей волосы растут, смеялся Петр, сбрасывая с себя последнюю одежду и выпрямляясь.
   - И здоров же ты, батюшка... - Алеша, покачивая ежастой головой, с завистью смотрел на его мощную грудную клетку, на разбитый на прямоугольники молочно-белый, в золотистом пуху, панцирь живота. - А действительно, здорово тебя папаша звезданул, - сказал он, указывая на ненормальный выступ бедра правой ноги.
   - Было дело, - беззлобно ответил Петр.
   В это время разоблачился и Агеич, и Алеша не мог удержаться от улыбки, когда обнаружилось, что у старичка с легкой головой одуванчика огромная, чуть не до колен, кила.
   - Я думаю, Петя, вы пока тут попануете, а я чеплашечки две поддам?
   И Агеич, придерживая килу, исчез в парильне.
   Когда Петр и Алеша, захватив по ведру с холодной водой, вошли туда, их сразу точно стиснуло жаром и обдало пряноватым каким-то запахом. Агеич в сумрачном свете ночника обмывал полки. В шайках размачивались веники.
   - Чувствуешь? - поднеся два пальца к своему раскрасневшемуся пуговичному носу, радостно закричал Агеич. - Мята!.. С мятой парок поддаем.
   - Сейчас контроль наведем на ваши пары, - угрожающе сказал Алеша и двумя обезьяньими движениями взлетел на верхний полок. - Ну, разве это пар? - сказал он разочарованно. - Пар должен с полка сшибать, настоящий пар можно только на четвереньках одолеть... А ну-ка, я сам займусь, давай чеплашку!..
   Он отворил парную отдушину и один за другим поддал пять ковшей, приседая и пряча уши от пара, со свистом вырывавшегося из отдушины.
   - Что стоишь, чертова кила? Намыливай веники! - кричал Алеша.
   Петр, не выдержав, прикрыл обеими руками уши, смеясь, сел на корточки.
   - Нет, ты ложись: раз ты председатель ревкома и областного комитета не признаешь, по-перву тебя будем парить! - командовал Алеша и нижней стороной ковша шлепнул его по ягодице.
   - Да вы запарите - два таких черта! - опасливо смеялся Петр, покорно взлезая на полок.
   - Намылил? Давай сюда... - Алеша вырвал у Агеича веник.
   Мягким, гибким движением кисти, по-особенному вывернув веник, Алеша провел им по закрасневшей могучей спине Петра, потом сильными взмахами стал нагнетать жаркий воздух к спине, однако не прикасаясь к ней, и время от времени вновь проводил вдоль спины веником. По спине пошла едва заметная дрожь.
   - Эх, Петя, Петя! - приговаривал Алеша. - Счастье твое, что живешь ты в нашем русском государстве, да еще в революционное время. Родись ты лет полтыщи тому назад в какой-нибудь Италии или Испании, быть бы тебе по характеру твоему морским разбойником...
   - Дай... еще дай... - глухо прорычал Петр, не подымая лица. - Дай!.. выкрикнул он.
   - Еще чеплашечку, Агеич! - скомандовал Алеша.
   И вдруг, от всего плеча развернувшись веником, начал крестить Петра вдоль и поперек по спине и ниже, все более и более ожесточаясь.
   - А ну, а ну, а ну... - повторял он.
   - Дай ему, дай! - кричал Агеич.
   - Еще!.. А-а... дай-дай!.. а-а... - рычал Петр. - Мало! - взревел он вдруг.
   - Еще чеплашечку! - скомандовал Алеша. - И... в два веника!..
   Агеич, поддав пару, схватил второй веник и тоже начал хлестать Петра, они работали, как цепами на молотьбе.
   - А-а... а-а... - только и мог уже издавать Петр.
   - Проняло-о!.. - злорадствовал Алеша. - Азиат ты, сукин сын!.. Просвещения не любишь?.. Дантов "Ад" читал?..
   И, не переставая работать веником, Алеша начал торжественным голосом:
   Невоздержанье, злость, безумный грех
   Животности...
   Во время этого занятия кто-то вошел в предбанник.
   - Агеич! - с таким выражением, с каким кричат "ау", позвал тонкий женский голос. - Чем мериканца корми-ить?
   Алеша так и присел.
   - Петя, а Петя! - склонившись к лицу Петра, лежавшего уже животом вверх с закрытыми глазами, позвал Агеич. - Американца сытно кормить или впроголодь?
   - Вот дурило, - сказал Петр, открывая свои неожиданно совершенно ясные глаза, - конечно, сытно! А в обед ты как кормил?
   - В обед я... сытно кормил, - неуверенно сказал Агеич и, соскочив с нижнего полка, на котором стоял, придерживая килу, подбежал к двери и, весь высунувшись из нее, в голос закричал: - Корми его на убой!.. Все на стол мечи! Корми его по самое темя! Корми его в мою голову!..
   Белый холодный воздух, понизу ринувшийся в дверь, клубами завился в парильне, ничего уже не стало видно, и никто и ничего уже не в состоянии был понять. Слышны были только крики:
   - Еще... Дай, дай... Мало... Ой, не могу больше... Еще чеплашечку!
   Они парили друг друга во всех возможных сочетаниях, выбегали в предбанник, пили ледовый квас, мылись и снова парились и выливали друг на друга ведра с холодной водой. Потом Агеич пустил душ, который бежал уже не останавливаясь.
   Петр, весь багровый, едва не на четвереньках, первый выбежал в предбанник с намерением больше не возвращаться. Алеша и Агеич еще посостязались на полке, наконец и Алеша сдал, а старый шахтер все еще парил и парил свою килу.
   Через полчаса все трое умиротворенно лежали на скамьях в предбаннике, в котором тоже было уже так жарко, что пришлось открыть дверь в огород. Прекрасная ночь спустилась на село, все было залито ее серебряным тишайшим светом. Запахи весны и свежевскопанной земли почти заглушали запахи бани. В соседней половине позванивали последние капли душа.
   В это-то время и донесся из-за огорода, с улицы, стройный топот множества ног, и звонкий, чистый, как слеза, тенор легко поднял и понес "Трасвааль"...
   Это Игнат Васильевич Борисов вел свою роту в Перятино. Песню завел самый любимый и самый дерзкий внук его, Егорушка, а за Егорушкой грянула вся рота, и песня разостлалась над селом.
   Петр, Алеша и Агеич, голые, выбежали из предбанника. Долго стояли они в огороде, облитые светом месяца, не шевелясь, точно изваянные. Рота уже прошла, а все еще доносилось издалека:
   ...Мой старший сын, старик седой,
   Убит был на войне...
   XVI
   Вороной, раздвинув кусты, ступил передними ногами на каменистую площадку, остановился, упершись мордой в скалу, и тихо заржал, повернув голову к всаднику.
   - Придется оставить лошадей, - сказал Петр, обернувшись к американскому лейтенанту, лошадь которого, храпя, выложила морду на круп вороного и стала чесаться. - Обожди, Размахнин, тут не проедем! - крикнул Петр ординарцу, продиравшемуся сзади сквозь кусты.
   Последние клочья тумана растаяли в распадках, и от камней, дрожа, заструилось тепло, когда Петр и ни на шаг не отстававший от него лейтенант выбрались на скалистый гребень хребта, отделявшего Сучанскую долину от рудника, и на самом гребне наткнулись на американского солдата с ружьем: солдат, видно, давно заметил их и не проявил испуга, когда перед ним выросла казачья папаха Суркова.
   Лейтенант что-то спросил, - солдат ответил, отдав честь.
   - Майор Грехэм ждет нас, - сказал лейтенант, торопливо одернув френч и поправив фуражку.
   Они спустились ниже по тропинке и за поворотом ее, у скалы, освещенной солнцем, увидели сидящего на мшистом камне тучного майора. Возле него лежала фуражка защитного цвета с вложенными в нее белыми перчатками. На разостланном на щебне бархатном коврике косо стояла бутылка с вином. Денщик на коленях откупоривал какие-то баночки.
   Лейтенант, взяв под козырек, подскочил к майору с рапортом, но майор отвел его движением пальца и поднялся навстречу Петру, издавая горлом твердые приветственные звуки.
   - Здравствуйте, - сказал Петр, холодно оглядывая лысеющее темя и двойной, гладко выбритый подбородок майора.
   Некоторое время они молча постояли друг против друга. Лейтенант и солдат почтительно смотрели на них; денщик на коленях откупоривал баночки.
   Майор, снова издав какие-то зобатые горловые звуки, жестом пригласил Петра присесть к своему коврику.
   - Я не понимаю английского, - холодно сказал Петр.
   - Майор Грехэм предлагает вам позавтракать с ним, - поспешно сказал лейтенант.
   - Скажите майору Грехэму, я не голоден и желал бы скорей узнать, чему я обязан... - Петр запнулся, - чести видеть его...
   - Майор Грехэм считает целесообразным, чтобы разговор происходил сидя, - перевел лейтенант слова улыбавшегося майора.
   Петр, поправив кобуру нагана, опустился на камень, вытянув мозжащую в бедре ногу. "Где тут наши сидят?" - подумал он, прислушиваясь к твердому урчанию майора.
   - Майор Грехэм поручил мне сообщить вам следующее, - сдержанно начал лейтенант, глядя Петру в глаза своими твердыми карими глазами, которые с момента встречи с майором стали совершенно безжизненными. - Вверенные ему войска, несшие до сих пор охрану Сучанских копей и узкоколейной железной дороги, переводятся на участок: Кангауз - Шкотово - Угольная... - Лейтенант говорил медленно и осторожно, отбирая каждое слово. - Майор Грехэм поручил мне отметить, что за все время пребывания американских войск на копях... он не имел никаких оснований жаловаться на нелояльность партизан и имеет все основания утверждать, что американские войска также вели себя лояльно... Известно, с другой стороны, что участок Кангауз - Шкотово - Угольная, охрана которого находилась до сих пор под ответственностью японского командования, наиболее часто подвергается нападениям партизан... Майор Грехэм спрашивает: может ли партизанское командование... в связи с предстоящими переменами... обеспечить лояльные отношения между партизанами и американскими войсками на новом участке?
   Петр некоторое время помолчал, раздумывая.
   - Два вопроса майору Грехэму, - сказал он, склоняя по-русски фамилию майора. - Первый вопрос: означает ли переброска американских войск с Сучанских копей, что на их место будут введены японские войска? И второй вопрос: нельзя ли слова майора Грехэма о лояльных отношениях между партизанами и американскими войсками рассматривать как предложение перенести военные операции партизан с участка Кангауз - Шкотово - Угольная в район Сучанских копей?
   Вопросы были поставлены настолько прямолинейно, что лейтенант на мгновение смешался. Майор, с добродушным любопытством наблюдавший за Петром, удивленно поднял рыжие брови, когда лейтенант перевел ему слова Петра, и потом долго урчал что-то.
   - Ответ майора Грехэм на ваши вопросы, - выслушав продолжительное урчание майора, сказал лейтенант: - Согласно декларации правительства Соединенных Штатов, достаточно широко распубликованной, американские войска не вмешиваются в дела русского народа и не поддерживают ни одной из борющихся политических группировок в России... Единственная цель, которую преследуют американские войска, - охрана железных дорог и складов с ценным имуществом. Поэтому... - лейтенант подумал, - майор Грехэм не считает себя вправе вносить какие-либо предложения по поводу военных операций партизан... Он заинтересован только в том, чтобы с наименьшими жертвами с обеих сторон обеспечить охрану вверенного ему участка... Что касается ввода японских войск в район копей, то майору Грехэм ничего об этом не известно. Переброска японских войск подлежит компетенции японского командования.
   - Широко известно, что правительство Соединенных Штатов оказывает адмиралу Колчаку систематическую помощь оружием и продовольствием, - резко сказал Петр. - Широко известно, что железные дороги, охраняемые американскими войсками, беспрепятственно используются японцами и войсками адмирала Колчака, тогда как партизаны не имеют возможности пользоваться ими. Этих фактов совершенно достаточно для того, чтобы утверждать, что действия американских войск в Сибири являются поддержкой адмирала Колчака, вопреки интересам нашего народа...
   В голосе майора, когда он отвечал на эти слова Петра, появились басовитые ноты.
   - Майор Грехэм не располагает данными судить, какой из борющихся группировок в России принадлежат симпатии народа, - медленно переводил лейтенант. - Но майор Грехэм считает нужным опровергнуть ваше заявление о помощи адмиралу Колчаку со стороны американского правительства оружием и продовольствием... Майору Грехэм неизвестно ни одного факта такой помощи. Майору Грехэм известна только благотворительная деятельность американского Красного Креста и Христианского союза молодых людей среди населения Сибири и среди больных и раненых солдат... Деятельность эта не могла быть распространена на население районов, занятых в настоящее время партизанами... не по вине этих организаций. Но если удастся продолжить лояльные отношения между партизанами и американскими войсками... особенно в связи с переходом их на новый участок, - подчеркнул лейтенант, - майор Грехэм может взять на себя обязательство договориться с этими организациями об известной помощи и населению этих районов, и больным и раненым партизанам...