Страница:
— Оставайтесь тут, никуда не выходите. Не открывайте никому, кроме меня.
Оставив их наедине с изумлением и страхом, Фрэнк одним движением открыл и запер входную дверь. Лифта на этаже не оказалось, а ждать ему было некогда, и он бросился вниз по лестнице, перескакивая через ступеньки.
Он примчался в вестибюль в тот момент, когда Юло и Морелли входили с улицы через стеклянную дверь. Агент в форме дежурил у двери в полуподвал.
Они спустились вниз при слабом свете зарешеченных на стене лампочек. Фрэнк подумал, что особняки в Монте-Карло в общем-то все все одинаковы. Снаружи старательно ухоженный фасад, а внутри убогость. В подвале было жарко, и воняло отбросами.
Агент повел их вперед. Сразу же за поворотом они увидели другого агента с очками ночного видения на лбу. Он стоял возле человека, сидевшего на полу у стены.
— Все в порядке, Тьери?
— Вот, комиссар, я…
— Да нет же, господи боже мой! Нет!
Возглас Фрэнка прервал доклад полицейского.
Человек, сидевший на полу, был рыжим журналистом, тем самым, которого он видел у полицейского управления, когда обнаружили труп Йосиды, и сегодня утром у дома Жан-Лу Вердье.
— Это ведь журналист, черт побери!
Репортер воспользовался случаем, чтобы подать голос.
— Конечно, я журналист. Меня зовут Рене Колетти, я из «Франс суар». Именно это я и твержу уже десять минут. Если бы эта дубовая башка дала мне достать из кармана удостоверение, все и обошлось бы.
Юло был вне себя от гнева. Он присел перед Колетти на корточки, и Фрэнк испугался, что он не оставит на репортере живого места. В таком случае Фрэнк встал бы на защиту комиссара и перед людским судом, и перед божьим.
— Сидел бы в своей редакции, и ничего бы с тобой не случилось, паршивый засранец. А теперь, если хочешь знать, у тебя куча неприятностей.
— Ах, вот как? И что же мне инкриминируют?
— Пока препятствие полицейскому расследованию, пока что. А потом разберемся, не торопясь, и найдем еще что-нибудь. Мало того, что нас без конца сажают в лужу, так еще эти журналисты все время болтаются под ногами и заставляют работать за двоих.
Юло выпрямился. Сделал знак агентам.
— Поднимите его и уведите.
Полицейские помогли Колетти встать. Ворча под нос разные угрозы, репортер с трудом поднялся на ноги. На лбу у него краснела ссадина, должно быть, от удара о стену. От фотокамеры, висевшей на плече, отвалился объектив.
Фрэнк тронул Юло за руку.
— Никола, я вернусь наверх.
— Иди, я сам займусь этим придурком.
Фрэнк поспешил вернуться в квартиру Стриккера. Он чувствовал, как досада мельничным камнем истирает ему желудок. Он прекрасно понимал, отчего Юло пришел в такую ярость. Все их труды, дежурства на радио, все усилия расшифровать послание, расстановка людей, засада — все оказалось напрасным из-за этого дурака журналиста с его фотокамерой. Из-за него пришлось обнаружить себя. Если убийца действительно намеревался убить Роби Стриккера, то теперь наверняка передумал. Хорошо, конечно, что нет еще одного покойника, но в то же время они утратили возможность взять этого подонка.
Когда на пятом этаже дверь лифта скользнула в сторону, Фрэнк вышел и постучал в квартиру Стриккера.
— Кто там?
— Это я, Фрэнк.
Дверь открылась, и Фрэнк остановился в прихожей. Роби Стриккеру придется по-видимому еще долго загорать на пляже и в солярии, чтобы избавиться от бледности. Мальва Рейнхарт на диване, выглядела не лучше. На ее землистом лице глаза казались еще больше, а их сиреневый цвет — еще ярче.
— Что случилось?
— Ничего. Все в порядке.
— Арестовали кого-то?
— Да, но это не тот человек, которого мы искали.
Тут снова звякнула рация. Фрэнк снял ее с ремня, очень удивившись, ведь он только что спускался вниз.
— Да.
Он услышал голос Юло — голос, который ему очень не понравился.
— Фрэнк, это я, Никола. У меня плохая новость.
— Такая уж плохая?
— Очень, очень плохая. Никто провел нас, Фрэнк. Провел! И еще как! Не Роби Стриккер был его целью.
Фрэнк понял, что услышит сейчас нечто ужасное.
— Только что обнаружен труп Григория Яцимина, артиста балета. Убит так же, как те трое.
— Вот дерьмо!
— Через минуту буду внизу.
— Я тоже иду.
Фрэнк сжал рацию и с трудом удержался, чтобы на запустить ее в стену. Ярость куском гранита сплющила желудок. Стриккер вышел в прихожую. Он так разволновался, что даже не заметил, как потрясен Фрэнк.
— Что происходит?
— Я должен уйти.
Парень растерянно посмотрел на него.
— Опять? А мы?
— Вам больше нечего опасаться. Его целью был не ты.
— Что? Не я?
От облегчения Стриккер расслабился и прислонился к стене.
— Не ты. Только что обнаружена другая жертва.
Уверенность, что опасность миновала, подвигла Стриккера от волнения к негодованию.
— Ты хочешь сказать, что вы довели нас до инфаркта только для того, чтобы прийти сейчас сюда и сообщить — ошиблись, мол? Что пока вы торчали тут, изображая бог весть кого, тот спокойно разгуливал по городу и убил кого-то другого? Ну и дерьмо же вы все, скажу я вам. Когда это узнает мой отец, он вам устроит такой скан…
Фрэнк молча выслушал гневную тираду. Слова Стриккера, к сожалению, были совершенно справедливы. Да, их снова обвели вокруг пальца. Как последних дураков. Однако это сделал человек, который сам немало рисковал, выходил из дома и вел свою войну, пусть и гнусную, и Фрэнк не мог стерпеть вызова со стороны этого ничтожества, чью никчемную жизнь они всеми силами старались спасти. Ледяная глыба, лежавшая на душе у Фрэнка, внезапно превратилась в пар — и последовал взрыв. Он схватил Стриккера за яйца и сдавил как тисками.
— Послушай, ты, п…а!
Стриккер смертельно побледнел и прислонился к стене, отвернувшись, чтобы не видеть ярости в глазах Фрэнка.
— Если не заткнешь рот, увидишь свои зубы без всякого зеркала!
Он еще раз сдавил ему яйца, и лицо Стриккера исказилось от боли. Фрэнк прошипел:
— Если б зависело от меня, я охотно оставил бы тебя в руках этого мясника, вонючая задница. Но раз уж судьба хоть немного милостива к тебе, не искушай ее и не ищи себе других неприятностей.
Он ослабил хватку. Лицо Стриккера стало постепенно приобретать нормальный цвет. Фрэнк увидел, что глаза у него влажные.
— А теперь ухожу. Как ты понял, у меня есть дела поважнее. Гони свою потаскушку, что сидит там, и жди меня. Нам еще предстоит побеседовать с тобой по душам. Прояснишь мне кое-какие твои знакомства здесь, в Монте-Карло.
Фрэнк отошел от Стриккера, и тот сполз по стене на пол, закрыл руками лицо и разрыдался.
— И если тем временем захочется позвонить папочке, можешь действовать.
Он повернулся и, оставив парня сидящим на полу, в слезах, вышел на площадку. Дожидаясь лифта, пожалел, что не хватило времени выяснить у него одно обстоятельство… Он рассчитывал остаться с ним наедине, но Никола звонил дважды.
Он вернется потом, когда можно будет поговорить спокойно. Ему нужно выяснить кое-что о человеке, с которым Роби Стриккер и Мальва Рейнхарт беседовали, когда Фрэнк и Юло приехали за ними в «Джиммиз», и который, завидев их, сразу исчез. Фрэнк хотел знать, о чем разговаривал Роби Стриккер с капитаном армии Соединенных Штатов Райаном Моссом.
— Думаю, ты знаешь, кто такой Григорий Яцимин…
Молчание Фрэнка означало согласие.
— Живет… жил здесь, в Монте-Карло, руководил балетной труппой. В последнее время у него возникли проблемы со зрением.
Фрэнк вдруг взорвался, перебив Юло, будто и не слушал его вовсе.
— Стоило тебе сказать «Яцимин», и я понял, как мы были глупы. Надо было догадаться, что этот сукин сын дальше будет только усложнять все.
Первая подсказка, «Мужчина и женщина», была относительно легкой именно потому, что была первой. Этот недоносок должен был дать нам ключ для расшифровки. «Samba Pa Ti» оказалась намного труднее. Очевидно, что третья должна была стать еще более сложной. И ведь он сам нас предупреждал!
Юло не успевал следить за логикой американца.
— Как это — предупреждал?
— Петля, Никола. Петля, которая кружится, кружится, кружится. Собака, кусающая собственный хвост. Он придумал это нарочно.
— Нарочно — с какой целью?
— Он дал нам подсказку с двойным значением. Заставил нас бегать за собственным хвостом. Он знал, что от диджея-итальянца с английским именем мы придем к сети дискотек «No Nukes» и Роби Стриккеру. И верно: пока мы бросили все силы на охрану этого недоноска, предоставив убийце полную свободу действий. И он расправился со своей настоящей жертвой…
Юло завершил его рассуждение.
— Григорий Яцимин, русский танцовщик, стал слепнуть из-за облучения после Чернобыльской аварии восемьдесят шестого года. И фрагмент танцевальной мелодии намекал вовсе не на дискотеки, а на балет. И «Nuclear Sun» — это Чернобыльская радиация.
— Ну да. Какими же мы идиоты. Надо было понять, что все это не так просто. И теперь у нас на совести еще один покойник.
Фрэнк стукнул кулаком по приборному щитку.
— Ублюдок, сукин сын!
Юло прекрасно понимал состояние Фрэнка. У него самого на душе был точно такой же мрак. Ему тоже хотелось вопить и бить кулаками в стену. Или по физиономии этого убийцы, бить бесконечно, до тех пор, пока она не превратится в такую же кровавую маску, что и у его жертв. Оба они — полицейские с немалым опытом, конечно же, не дураки. Но возникало впечатление, будто их противник постоянно держит их под контролем и ловко манипулирует ими по своему усмотрению, словно пешками на шахматной доске.
К сожалению, каждый порядочный полицейский, как и каждый врач, никогда не помнит о спасенных им жизнях. Он думает лишь о тех, кого спасти не удалось. И тут не причем ни похвалы, ни нападки прессы, начальства или общества. Это дело совести каждого, это разговор, который каждый, глядя на себя по утрам в зеркало, продолжает с того места, где закончил накануне вечером.
Машина затормозила у красивого особняка на авеню Принцессы Грейс, недалеко от Японских садов. Картина была обычная, на какую они уже вдоволь насмотрелись в последнее время, и снова видеть ее сегодняшней ночью желания не было.
У дома уже стояли машины экспертов-криминалистов и судебного врача. Агенты в форме дежурили у подъезда. Появились и первые журналисты. Вскоре примчатся и все остальные. Юло и Фрэнк выбрались из машины и направились к Морелли, ожидавшему у подъезда. Его лицо выглядело как недостающая деталь в общей мозаике яростного самобичевания.
— Как там, Морелли? — спросил Юло, когда они вместе вошли в вестибюль и вызвали лифт.
— Как обычно. Снят скальп, надпись «Я убиваю…», сделанная кровью. Примерно та же картина, что и прежде.
— Что значит — примерно?
— Ну, на этот раз убийца действовал не ножом. Он застрелил Яциминиа из пистолета прежде, чем…
— Из пистолета? — не поверил Фрэнк. — Выстрел ночью звучит очень громко. Кто-нибудь слышал?
— Нет. Никто ничего не слышал.
Лифт прибыл неслышно, как умеют делать только роскошные лифты. Дверь открылась, и они вошли.
— Последний этаж, — подсказал Морелли, обращаясь к Юло, раздумывавшему, какую кнопку нажать.
— Кто обнаружил труп?
— Секретарь Яцимина. Секретарь и доверенное лицо. Думаю, и любовник тоже. Он ушел вечером с друзьями покойного, танцовщиками из Лондона. Яцимин не захотел идти с ними, настоял, чтобы его оставили одного.
Поднялись наверх, и вышли на площадку. Дверь в квартиру Григория Яцимина была распахнута, всюду горел свет, и ощущалась обычная в таких случаях суета: работали эксперты-криминалисты, и люди Юло тщательно осматривали весь дом.
— Сюда.
Морелли указывал им дорогу. Они прошли по квартире, обставленной роскошно, несколько в романтическом духе. Из дверей спальни навстречу им вышел судебный врач. Юло с облегчением отметил, что это не Лассаль, а Куден. Его присутствие означало, что наверху обеспокоены, и весьма обеспокоены, если потревожили даже самого главного доктора Княжества. Там, по ту сторону окопов, творился, конечно, сущий ад, телефоны разрывались.
— Добрый день, комиссар Юло.
Никола взглянул на часы.
— Вы правы, доктор, уже день. Только боюсь, он не добрый, во всяком случае для меня. Что скажете?
— Ничего сенсационного. По крайней мере после первого осмотра. Правда, характер убийства иной. Хотите — взгляните, а я пока…
Они последовали за Фрэнком, уже вошедшим в комнату. И на этот раз все снова похолодели при виде открывшегося зрелища. Они видывали трупы в разных видах и в разных обстоятельствах, но эта картина потрясала.
Григорий Яцимин лежал на постели, скрестив руки на груди, как обычно укладывают покойников. Не будь голова чудовищно обезображена, он выглядел бы обычным прахом, подготовленным для погребения. На стене с издевкой, как всегда, была размашисто выведена кровью зловещая надпись.
Я убиваю…
Все умолкли перед лицом смерти. Перед лицом этой смерти. Новое убийство без причины, без объяснения, имевшегося разве только в больной голове убийцы. Гнев, охвативший Фрэнка, превратился в раскаленное лезвие, отточенное не хуже кинжала убийцы, бередившего мучительные раны.
Голос инспектора Морелли вернул всех из транса, вызванного колдовским воздействием зла в его чистейшем виде.
— Тут что-то не так…
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, это впечатляет, но здесь нет безумия прежних убийств. Нет моря крови, нет бешенства. И положение трупа иное. Можно даже подумать, будто он… с уважением отнесся к жертве, вот что.
— Выходит, эта скотина способна испытывать жалость?
— Не знаю. Возможно, я сказал глупость, но именно такое у меня создалось впечатление, когда вошел сюда.
Фрэнк положил руку на плечо Морелли.
— Ты прав, здесь картина совсем иная, чем в предыдущих случаях. Не думаю, что ты сказал глупость. А если даже и так, то по сравнению с другими глупостями нынешней ночи, это сущий пустяк.
Они последний раз посмотрели на тело Григория Яцимина, воздушного танцовщика, cygnus olor,[50] — так называли его критики во всем мире. Даже на смертном одре, чудовищно обезображенный, он выглядел грациозным, словно талант его был столь велик, что оставался нетленным и после смерти.
Куден вышел из комнаты, и все трое последовали за ним.
— Так что же? — спросил Юло, хотя и не питал никаких надежд.
Судебный врач пожал плечами.
— Ничего. Кроме изуродованного лица, а пользовались, я думаю, специальным инструментом, скорее всего скальпелем, — тут больше ничего нет. Уже в морге изучим раны на лице, хотя сразу видно, что работа выполнена весьма искусно.
— Да, у нашего друга теперь уже имеется некоторый опыт.
— Смерть вызвана выстрелом из огнестрельного оружия, произведенным с близкого расстояния. И тут я тоже пока могу только предполагать большой калибр, примерно девять миллиметров. Выстрел в сердце, смерть почти мгновенная. Судя по температуре тела, я бы сказал, она произошла часа два тому назад.
— Как раз когда мы теряли время на этого недоноска Стриккера, — прошипел Фрэнк.
Юло посмотрел на него, взглядом выражавшим согласие.
— Я все закончил, — сказал Куден, — так что можете забирать тело. Постараюсь поскорее передать вам результаты вскрытия.
Юло нисколько в этом не сомневался. Кудену, видимо, тоже насыпали перца на хвост. Но это ничто в сравнении с тем, что ожидало самого Юло.
— Хорошо, доктор. Спасибо. Удачи.
Судебный врач посмотрел на него, пытаясь понять, скрыта ли в его словах ирония, но обнаружил только усталый взгляд потерпевшего поражение человека.
— И вам удачи, комиссар.
Оба понимали, как она им необходима.
Врач удалился, и в дверях появились санитары, приехавшие за телом. Юло кивнул, они вошли в комнату и стали разворачивать мешок для перевозки трупов.
— Морелли, давайте поговорим с этим секретарем.
— А я посмотрю, что тут и как, — сказал Фрэнк.
Юло прошел вслед за Морелли по коридору направо от спальни. Квартира была четко разделена на две зоны — ночную и дневную. Прошли по комнатам, стены которых были увешаны памятными афишами выступлений несчастного хозяина дома. Секретарь Григория Яцимина сидел в кухне в обществе двух агентов.
Глаза красные, видимо, он плакал. Совсем еще юный, хрупкого сложения, с тонкой прозрачной кожей и русыми волосами. На столе перед ним лежала пачка бумажных салфеток и стакан с каким-то желтоватым напитком. Юло подумал, что это коньяк.
Увидев входящих, он поднялся.
— Я — комиссар Юло. Сидите, сидите, месье…
— Борис Девченко. Я секретарь Григория. Я…
Он говорил по-французски с сильным славянским акцентом. Слезы полились из его глаз, когда он опустился на стул. Он понурил голову и, не глядя, взял салфетку.
— Простите меня, но все это так ужасно…
Юло сел на стул перед ним.
— Незачем извиняться, месье Девченко. Успокойтесь. Постарайтесь успокоиться. Мне надо задать вам несколько вопросов.
Девченко вскинул лицо, залитое слезами.
— Это не я, месье комиссар. Меня тут не было. Я был с друзьями, меня все видели. Я любил Григория, я никогда не мог бы… не мог бы сделать что-либо подобное.
Юло проникся нескончаемой нежностью к этому мальчику. Морелли прав. Почти наверняка они были любовниками. Это не меняло отношения к нему. Любовь есть любовь в каждом из своих проявлений. Он не раз убеждался, что гомосексуалисты переживают любовные чувства так тонко и глубоко, как редко встретишь у людей традиционной ориентации.
Он улыбнулся ему.
— Не волнуйтесь, Борис, никто вас ни в чем не обвиняет. Я только хотел прояснить кое-какие моменты и понять, что же произошло здесь сегодня ночью, вот и все.
Борис Девченко, казалось, немного успокоился, поняв что его ни в чем не обвиняют.
— Вчера после обеда приехали друзья из Лондона. Должен был приехать и Питер Дарлинг, хореограф, но в последний момент он остался в Англии. Отца Билли Эллиота[51] должен был танцевать Григорий, но когда его зрение резко ухудшилось…
Юло вспомнил, что видел этот фильм в летнем кинотеатре, вместе с Селин.
— Я встретил их в аэропорту, в Ницце. Мы приехали сюда и поужинали. Ужин я приготовил сам. Потом мы предложили Григорию пойти вместе с нами, но он не захотел. Он очень изменился после того, как его зрение сильно ослабло.
Борис посмотрел на комиссара, кивнувшего в знак того, что знает историю Григория Яцимина, облученного в Чернобыле и в результате полностью ослепшего. Его карьера прервалась, когда стало ясно, что он не может больше двигаться на сцене без посторонней помощи.
— Мы ушли, и он остался один. Может быть, если б мы остались, он был бы сейчас жив.
— Не надо слишком винить себя. От вас ничего не зависело.
Юло не стал подчеркивать, что останься Борис дома, вполне вероятно, сейчас было бы два трупа, а не один.
— Вы не заметили ничего особенного в последние дни? Какие-нибудь люди, с которыми он встречался слишком часто, странные телефонные звонки, какие-то необычные детали, что угодно…
Девченко был слишком безутешен, чтобы заметить отчаяние в голосе Юло.
— Нет, ничего. Я был целиком занят заботами о Григории. Ухаживать за слепым человеком чрезвычайно трудно.
— У вас есть прислуга?
— Постоянной нет. Одна женщина каждый день убирает квартиру, но она уходит к обеду.
Юло посмотрел на Морелли.
— Запишите ее имя, хотя уверен, это ничего не даст. Месье Девченко…
Тон комиссара смягчился, когда он обратился к юноше.
— Мы попросим вас проехать в управление полиции, чтобы подписать свидетельские показания и обязательство помочь в расследовании дела. Если б вы могли не покидать город, мы были бы вам весьма признательны.
— Конечно, комиссар. Все, что угодно, лишь бы убийца Григория заплатил за все.
Он говорил с таким чувством, что Юло уже не сомневался — окажись Борис дома, он рисковал бы своей жизнью, только бы спасти Григория Яцимина. И тоже мог бы погибнуть.
Юло поднялся, оставив Морелли заканчивать разговор с Девченко, и вернулся в гостиную, где эксперты-криминалисты завершали свою работу. Двое агентов подошли к нему.
— Комиссар…
— Слушаю вас, ребята.
— Мы опросили соседей с нижнего этажа. Никто ничего не видел и не слышал.
— И все же он стрелял.
— Супружеская пара, что живет этажом ниже, — пожилые люди. Они принимают на ночь снотворное. Говорят, не слышат даже фейерверков, когда тут проходит чемпионат мира, где уж там какой-то выстрел. Квартира напротив принадлежит одинокой даме, тоже довольно пожилой. Сейчас она в отъезде, и там живет ее внук, приехавший из Парижа, парень лет двадцати двух — двадцати трех. Он всю ночь провел на дискотеках и вернулся как раз тогда, когда мы звонили к нему в дверь. Ясно, что он ничего не видел и не слышал.
— А в квартире рядом?
— Никто не живет. Мы разбудили консьержа, и он дал нам ключи. Возможно, убийца проник туда и перелез через соседний балкон. Но следов взлома нет. Мы не стали входить, чтобы не испортить следы. Туда пойдут криминалисты, как только закончат работу здесь.
— Хорошо, — сказал Юло.
Фрэнк вернулся после своего обхода. Юло догадался — ему надо было побыть в одиночестве, чтобы унять свой гнев. И поразмыслить. Фрэнк, скорее всего, понимал, что не найдет никаких следов. Но для работы подсознания очень важно иногда еще раз осмотреть место преступления.
Из кухни вышел Морелли.
— Насколько я могу судить, ты не ошибся, Клод.
Фрэнк и Морелли посмотрели на Юло, ожидая, что он скажет дальше.
— Во всей квартире нет ни единого кровавого следа, кроме нескольких пятен на покрывале. Ни единого следа. А ведь при подобной работе, как мы волей-неволей уже имели возможность наблюдать, проливается немало крови.
Фрэнк теперь выглядел, как обычно — спокойным. Можно было даже подумать, будто очередное поражение прошло бесследно, но Никола прекрасно знал, что это не так. Никто не способен так быстро забыть, что имел возможность спасти человеческую жизнь, — и упустил ее.
— Наш человек идеально отмыл здесь все, когда закончил свои дела. Уверен, если использовать люминоль[52], следы крови обнаружатся.
— Почему, как ты полагаешь? Почему он не захотел оставить кровавые следы?
— Понятия не имею. Может, прав Морелли.
— Я вот думаю, неужели такое животное могло испытывать хоть какую-то жалость к Григорию Яцимину. Не тут ли собака зарыта?
— Это ничего не меняет, Никола. Возможно, хотя и не имеет никакого значения. Говорят, Гитлер нежно любил своего пса, и все же…
Они помолчали, направляясь к выходу. В открытую дверь увидели, что помощники судебного врача, поместившие тело Яцимина в темно-зеленый клеенчатый мешок, направляются к лифту, чтобы не нести труп с шестого этажа по лестнице.
На улице светало. Занимался новый день, кровавый брат всех других дней, прошедших с начала этой истории. Возле дома Григория Яцимина они увидят сейчас толпу журналистов, пробьются сквозь шквал вопросов, звучащих подобно пушечным выстрелам, и ответят контратакой: «Без комментариев». Средства массовой информации сорвутся с цепи чуть позже. Начальство Юло вознегодует. Ронкай утратит свой загар, а бледное лицо Дюрана позеленеет. Пока они пешком спускались по лестнице, Фрэнк Оттобре думал, что любой, кто бы ни обрушился на них, будет чертовски прав.
Фрэнк кивком ответил ему, пересек дорогу и направился в кондоминиум «Каравеллы».
Он оставил комиссара и Морелли отражать атаку журналистов, слетевшихся, словно мухи на мед, при известии о новом убийстве. Ограждение, поставленное агентами у входа, едва сдерживало их натиск. Увидев Юло и инспектора за стеклянной дверью, они поднажали, и агенты с трудом удерживали их. Это напоминало то, что происходило в порту, когда были обнаружены трупы Йохана Вельдера и Эриджейн Паркер и началась вся эта страшная история.
Фрэнку подумал, что журналисты похожи на саранчу. Она тоже перемещается массами и пожирает все на своем пути. Но такая уж у них работа. Каждый имел свое оправдание. И убийца, водивший их по кругу, как глупых овец, тоже исполнял свою работу, будь она проклята навеки.
Он взглянул на улицу и остановился в центре вестибюля.
— Клод, есть тут запасной выход?
— Да, для поставщиков.
— Как туда попасть?
Морелли показал.
— За лестницей находится служебный лифт. Нажми «S» и приедешь во двор. Рядом спуск в гаражи. Свернешь вправо, поднимешься по пандусу и окажешься на улице.
Юло посмотрел на него вопросительно. Фрэнк не счел нужным что-то объяснять ему, во всяком случае сейчас.
Оставив их наедине с изумлением и страхом, Фрэнк одним движением открыл и запер входную дверь. Лифта на этаже не оказалось, а ждать ему было некогда, и он бросился вниз по лестнице, перескакивая через ступеньки.
Он примчался в вестибюль в тот момент, когда Юло и Морелли входили с улицы через стеклянную дверь. Агент в форме дежурил у двери в полуподвал.
Они спустились вниз при слабом свете зарешеченных на стене лампочек. Фрэнк подумал, что особняки в Монте-Карло в общем-то все все одинаковы. Снаружи старательно ухоженный фасад, а внутри убогость. В подвале было жарко, и воняло отбросами.
Агент повел их вперед. Сразу же за поворотом они увидели другого агента с очками ночного видения на лбу. Он стоял возле человека, сидевшего на полу у стены.
— Все в порядке, Тьери?
— Вот, комиссар, я…
— Да нет же, господи боже мой! Нет!
Возглас Фрэнка прервал доклад полицейского.
Человек, сидевший на полу, был рыжим журналистом, тем самым, которого он видел у полицейского управления, когда обнаружили труп Йосиды, и сегодня утром у дома Жан-Лу Вердье.
— Это ведь журналист, черт побери!
Репортер воспользовался случаем, чтобы подать голос.
— Конечно, я журналист. Меня зовут Рене Колетти, я из «Франс суар». Именно это я и твержу уже десять минут. Если бы эта дубовая башка дала мне достать из кармана удостоверение, все и обошлось бы.
Юло был вне себя от гнева. Он присел перед Колетти на корточки, и Фрэнк испугался, что он не оставит на репортере живого места. В таком случае Фрэнк встал бы на защиту комиссара и перед людским судом, и перед божьим.
— Сидел бы в своей редакции, и ничего бы с тобой не случилось, паршивый засранец. А теперь, если хочешь знать, у тебя куча неприятностей.
— Ах, вот как? И что же мне инкриминируют?
— Пока препятствие полицейскому расследованию, пока что. А потом разберемся, не торопясь, и найдем еще что-нибудь. Мало того, что нас без конца сажают в лужу, так еще эти журналисты все время болтаются под ногами и заставляют работать за двоих.
Юло выпрямился. Сделал знак агентам.
— Поднимите его и уведите.
Полицейские помогли Колетти встать. Ворча под нос разные угрозы, репортер с трудом поднялся на ноги. На лбу у него краснела ссадина, должно быть, от удара о стену. От фотокамеры, висевшей на плече, отвалился объектив.
Фрэнк тронул Юло за руку.
— Никола, я вернусь наверх.
— Иди, я сам займусь этим придурком.
Фрэнк поспешил вернуться в квартиру Стриккера. Он чувствовал, как досада мельничным камнем истирает ему желудок. Он прекрасно понимал, отчего Юло пришел в такую ярость. Все их труды, дежурства на радио, все усилия расшифровать послание, расстановка людей, засада — все оказалось напрасным из-за этого дурака журналиста с его фотокамерой. Из-за него пришлось обнаружить себя. Если убийца действительно намеревался убить Роби Стриккера, то теперь наверняка передумал. Хорошо, конечно, что нет еще одного покойника, но в то же время они утратили возможность взять этого подонка.
Когда на пятом этаже дверь лифта скользнула в сторону, Фрэнк вышел и постучал в квартиру Стриккера.
— Кто там?
— Это я, Фрэнк.
Дверь открылась, и Фрэнк остановился в прихожей. Роби Стриккеру придется по-видимому еще долго загорать на пляже и в солярии, чтобы избавиться от бледности. Мальва Рейнхарт на диване, выглядела не лучше. На ее землистом лице глаза казались еще больше, а их сиреневый цвет — еще ярче.
— Что случилось?
— Ничего. Все в порядке.
— Арестовали кого-то?
— Да, но это не тот человек, которого мы искали.
Тут снова звякнула рация. Фрэнк снял ее с ремня, очень удивившись, ведь он только что спускался вниз.
— Да.
Он услышал голос Юло — голос, который ему очень не понравился.
— Фрэнк, это я, Никола. У меня плохая новость.
— Такая уж плохая?
— Очень, очень плохая. Никто провел нас, Фрэнк. Провел! И еще как! Не Роби Стриккер был его целью.
Фрэнк понял, что услышит сейчас нечто ужасное.
— Только что обнаружен труп Григория Яцимина, артиста балета. Убит так же, как те трое.
— Вот дерьмо!
— Через минуту буду внизу.
— Я тоже иду.
Фрэнк сжал рацию и с трудом удержался, чтобы на запустить ее в стену. Ярость куском гранита сплющила желудок. Стриккер вышел в прихожую. Он так разволновался, что даже не заметил, как потрясен Фрэнк.
— Что происходит?
— Я должен уйти.
Парень растерянно посмотрел на него.
— Опять? А мы?
— Вам больше нечего опасаться. Его целью был не ты.
— Что? Не я?
От облегчения Стриккер расслабился и прислонился к стене.
— Не ты. Только что обнаружена другая жертва.
Уверенность, что опасность миновала, подвигла Стриккера от волнения к негодованию.
— Ты хочешь сказать, что вы довели нас до инфаркта только для того, чтобы прийти сейчас сюда и сообщить — ошиблись, мол? Что пока вы торчали тут, изображая бог весть кого, тот спокойно разгуливал по городу и убил кого-то другого? Ну и дерьмо же вы все, скажу я вам. Когда это узнает мой отец, он вам устроит такой скан…
Фрэнк молча выслушал гневную тираду. Слова Стриккера, к сожалению, были совершенно справедливы. Да, их снова обвели вокруг пальца. Как последних дураков. Однако это сделал человек, который сам немало рисковал, выходил из дома и вел свою войну, пусть и гнусную, и Фрэнк не мог стерпеть вызова со стороны этого ничтожества, чью никчемную жизнь они всеми силами старались спасти. Ледяная глыба, лежавшая на душе у Фрэнка, внезапно превратилась в пар — и последовал взрыв. Он схватил Стриккера за яйца и сдавил как тисками.
— Послушай, ты, п…а!
Стриккер смертельно побледнел и прислонился к стене, отвернувшись, чтобы не видеть ярости в глазах Фрэнка.
— Если не заткнешь рот, увидишь свои зубы без всякого зеркала!
Он еще раз сдавил ему яйца, и лицо Стриккера исказилось от боли. Фрэнк прошипел:
— Если б зависело от меня, я охотно оставил бы тебя в руках этого мясника, вонючая задница. Но раз уж судьба хоть немного милостива к тебе, не искушай ее и не ищи себе других неприятностей.
Он ослабил хватку. Лицо Стриккера стало постепенно приобретать нормальный цвет. Фрэнк увидел, что глаза у него влажные.
— А теперь ухожу. Как ты понял, у меня есть дела поважнее. Гони свою потаскушку, что сидит там, и жди меня. Нам еще предстоит побеседовать с тобой по душам. Прояснишь мне кое-какие твои знакомства здесь, в Монте-Карло.
Фрэнк отошел от Стриккера, и тот сполз по стене на пол, закрыл руками лицо и разрыдался.
— И если тем временем захочется позвонить папочке, можешь действовать.
Он повернулся и, оставив парня сидящим на полу, в слезах, вышел на площадку. Дожидаясь лифта, пожалел, что не хватило времени выяснить у него одно обстоятельство… Он рассчитывал остаться с ним наедине, но Никола звонил дважды.
Он вернется потом, когда можно будет поговорить спокойно. Ему нужно выяснить кое-что о человеке, с которым Роби Стриккер и Мальва Рейнхарт беседовали, когда Фрэнк и Юло приехали за ними в «Джиммиз», и который, завидев их, сразу исчез. Фрэнк хотел знать, о чем разговаривал Роби Стриккер с капитаном армии Соединенных Штатов Райаном Моссом.
33
Дорога к дому Григория Яцимина была короткой и длинной одновременно. Фрэнк, сидя в машине рядом с Юло, слушал его, глядя прямо перед собой. На его окаменевшем лице читался гнев.— Думаю, ты знаешь, кто такой Григорий Яцимин…
Молчание Фрэнка означало согласие.
— Живет… жил здесь, в Монте-Карло, руководил балетной труппой. В последнее время у него возникли проблемы со зрением.
Фрэнк вдруг взорвался, перебив Юло, будто и не слушал его вовсе.
— Стоило тебе сказать «Яцимин», и я понял, как мы были глупы. Надо было догадаться, что этот сукин сын дальше будет только усложнять все.
Первая подсказка, «Мужчина и женщина», была относительно легкой именно потому, что была первой. Этот недоносок должен был дать нам ключ для расшифровки. «Samba Pa Ti» оказалась намного труднее. Очевидно, что третья должна была стать еще более сложной. И ведь он сам нас предупреждал!
Юло не успевал следить за логикой американца.
— Как это — предупреждал?
— Петля, Никола. Петля, которая кружится, кружится, кружится. Собака, кусающая собственный хвост. Он придумал это нарочно.
— Нарочно — с какой целью?
— Он дал нам подсказку с двойным значением. Заставил нас бегать за собственным хвостом. Он знал, что от диджея-итальянца с английским именем мы придем к сети дискотек «No Nukes» и Роби Стриккеру. И верно: пока мы бросили все силы на охрану этого недоноска, предоставив убийце полную свободу действий. И он расправился со своей настоящей жертвой…
Юло завершил его рассуждение.
— Григорий Яцимин, русский танцовщик, стал слепнуть из-за облучения после Чернобыльской аварии восемьдесят шестого года. И фрагмент танцевальной мелодии намекал вовсе не на дискотеки, а на балет. И «Nuclear Sun» — это Чернобыльская радиация.
— Ну да. Какими же мы идиоты. Надо было понять, что все это не так просто. И теперь у нас на совести еще один покойник.
Фрэнк стукнул кулаком по приборному щитку.
— Ублюдок, сукин сын!
Юло прекрасно понимал состояние Фрэнка. У него самого на душе был точно такой же мрак. Ему тоже хотелось вопить и бить кулаками в стену. Или по физиономии этого убийцы, бить бесконечно, до тех пор, пока она не превратится в такую же кровавую маску, что и у его жертв. Оба они — полицейские с немалым опытом, конечно же, не дураки. Но возникало впечатление, будто их противник постоянно держит их под контролем и ловко манипулирует ими по своему усмотрению, словно пешками на шахматной доске.
К сожалению, каждый порядочный полицейский, как и каждый врач, никогда не помнит о спасенных им жизнях. Он думает лишь о тех, кого спасти не удалось. И тут не причем ни похвалы, ни нападки прессы, начальства или общества. Это дело совести каждого, это разговор, который каждый, глядя на себя по утрам в зеркало, продолжает с того места, где закончил накануне вечером.
Машина затормозила у красивого особняка на авеню Принцессы Грейс, недалеко от Японских садов. Картина была обычная, на какую они уже вдоволь насмотрелись в последнее время, и снова видеть ее сегодняшней ночью желания не было.
У дома уже стояли машины экспертов-криминалистов и судебного врача. Агенты в форме дежурили у подъезда. Появились и первые журналисты. Вскоре примчатся и все остальные. Юло и Фрэнк выбрались из машины и направились к Морелли, ожидавшему у подъезда. Его лицо выглядело как недостающая деталь в общей мозаике яростного самобичевания.
— Как там, Морелли? — спросил Юло, когда они вместе вошли в вестибюль и вызвали лифт.
— Как обычно. Снят скальп, надпись «Я убиваю…», сделанная кровью. Примерно та же картина, что и прежде.
— Что значит — примерно?
— Ну, на этот раз убийца действовал не ножом. Он застрелил Яциминиа из пистолета прежде, чем…
— Из пистолета? — не поверил Фрэнк. — Выстрел ночью звучит очень громко. Кто-нибудь слышал?
— Нет. Никто ничего не слышал.
Лифт прибыл неслышно, как умеют делать только роскошные лифты. Дверь открылась, и они вошли.
— Последний этаж, — подсказал Морелли, обращаясь к Юло, раздумывавшему, какую кнопку нажать.
— Кто обнаружил труп?
— Секретарь Яцимина. Секретарь и доверенное лицо. Думаю, и любовник тоже. Он ушел вечером с друзьями покойного, танцовщиками из Лондона. Яцимин не захотел идти с ними, настоял, чтобы его оставили одного.
Поднялись наверх, и вышли на площадку. Дверь в квартиру Григория Яцимина была распахнута, всюду горел свет, и ощущалась обычная в таких случаях суета: работали эксперты-криминалисты, и люди Юло тщательно осматривали весь дом.
— Сюда.
Морелли указывал им дорогу. Они прошли по квартире, обставленной роскошно, несколько в романтическом духе. Из дверей спальни навстречу им вышел судебный врач. Юло с облегчением отметил, что это не Лассаль, а Куден. Его присутствие означало, что наверху обеспокоены, и весьма обеспокоены, если потревожили даже самого главного доктора Княжества. Там, по ту сторону окопов, творился, конечно, сущий ад, телефоны разрывались.
— Добрый день, комиссар Юло.
Никола взглянул на часы.
— Вы правы, доктор, уже день. Только боюсь, он не добрый, во всяком случае для меня. Что скажете?
— Ничего сенсационного. По крайней мере после первого осмотра. Правда, характер убийства иной. Хотите — взгляните, а я пока…
Они последовали за Фрэнком, уже вошедшим в комнату. И на этот раз все снова похолодели при виде открывшегося зрелища. Они видывали трупы в разных видах и в разных обстоятельствах, но эта картина потрясала.
Григорий Яцимин лежал на постели, скрестив руки на груди, как обычно укладывают покойников. Не будь голова чудовищно обезображена, он выглядел бы обычным прахом, подготовленным для погребения. На стене с издевкой, как всегда, была размашисто выведена кровью зловещая надпись.
Я убиваю…
Все умолкли перед лицом смерти. Перед лицом этой смерти. Новое убийство без причины, без объяснения, имевшегося разве только в больной голове убийцы. Гнев, охвативший Фрэнка, превратился в раскаленное лезвие, отточенное не хуже кинжала убийцы, бередившего мучительные раны.
Голос инспектора Морелли вернул всех из транса, вызванного колдовским воздействием зла в его чистейшем виде.
— Тут что-то не так…
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, это впечатляет, но здесь нет безумия прежних убийств. Нет моря крови, нет бешенства. И положение трупа иное. Можно даже подумать, будто он… с уважением отнесся к жертве, вот что.
— Выходит, эта скотина способна испытывать жалость?
— Не знаю. Возможно, я сказал глупость, но именно такое у меня создалось впечатление, когда вошел сюда.
Фрэнк положил руку на плечо Морелли.
— Ты прав, здесь картина совсем иная, чем в предыдущих случаях. Не думаю, что ты сказал глупость. А если даже и так, то по сравнению с другими глупостями нынешней ночи, это сущий пустяк.
Они последний раз посмотрели на тело Григория Яцимина, воздушного танцовщика, cygnus olor,[50] — так называли его критики во всем мире. Даже на смертном одре, чудовищно обезображенный, он выглядел грациозным, словно талант его был столь велик, что оставался нетленным и после смерти.
Куден вышел из комнаты, и все трое последовали за ним.
— Так что же? — спросил Юло, хотя и не питал никаких надежд.
Судебный врач пожал плечами.
— Ничего. Кроме изуродованного лица, а пользовались, я думаю, специальным инструментом, скорее всего скальпелем, — тут больше ничего нет. Уже в морге изучим раны на лице, хотя сразу видно, что работа выполнена весьма искусно.
— Да, у нашего друга теперь уже имеется некоторый опыт.
— Смерть вызвана выстрелом из огнестрельного оружия, произведенным с близкого расстояния. И тут я тоже пока могу только предполагать большой калибр, примерно девять миллиметров. Выстрел в сердце, смерть почти мгновенная. Судя по температуре тела, я бы сказал, она произошла часа два тому назад.
— Как раз когда мы теряли время на этого недоноска Стриккера, — прошипел Фрэнк.
Юло посмотрел на него, взглядом выражавшим согласие.
— Я все закончил, — сказал Куден, — так что можете забирать тело. Постараюсь поскорее передать вам результаты вскрытия.
Юло нисколько в этом не сомневался. Кудену, видимо, тоже насыпали перца на хвост. Но это ничто в сравнении с тем, что ожидало самого Юло.
— Хорошо, доктор. Спасибо. Удачи.
Судебный врач посмотрел на него, пытаясь понять, скрыта ли в его словах ирония, но обнаружил только усталый взгляд потерпевшего поражение человека.
— И вам удачи, комиссар.
Оба понимали, как она им необходима.
Врач удалился, и в дверях появились санитары, приехавшие за телом. Юло кивнул, они вошли в комнату и стали разворачивать мешок для перевозки трупов.
— Морелли, давайте поговорим с этим секретарем.
— А я посмотрю, что тут и как, — сказал Фрэнк.
Юло прошел вслед за Морелли по коридору направо от спальни. Квартира была четко разделена на две зоны — ночную и дневную. Прошли по комнатам, стены которых были увешаны памятными афишами выступлений несчастного хозяина дома. Секретарь Григория Яцимина сидел в кухне в обществе двух агентов.
Глаза красные, видимо, он плакал. Совсем еще юный, хрупкого сложения, с тонкой прозрачной кожей и русыми волосами. На столе перед ним лежала пачка бумажных салфеток и стакан с каким-то желтоватым напитком. Юло подумал, что это коньяк.
Увидев входящих, он поднялся.
— Я — комиссар Юло. Сидите, сидите, месье…
— Борис Девченко. Я секретарь Григория. Я…
Он говорил по-французски с сильным славянским акцентом. Слезы полились из его глаз, когда он опустился на стул. Он понурил голову и, не глядя, взял салфетку.
— Простите меня, но все это так ужасно…
Юло сел на стул перед ним.
— Незачем извиняться, месье Девченко. Успокойтесь. Постарайтесь успокоиться. Мне надо задать вам несколько вопросов.
Девченко вскинул лицо, залитое слезами.
— Это не я, месье комиссар. Меня тут не было. Я был с друзьями, меня все видели. Я любил Григория, я никогда не мог бы… не мог бы сделать что-либо подобное.
Юло проникся нескончаемой нежностью к этому мальчику. Морелли прав. Почти наверняка они были любовниками. Это не меняло отношения к нему. Любовь есть любовь в каждом из своих проявлений. Он не раз убеждался, что гомосексуалисты переживают любовные чувства так тонко и глубоко, как редко встретишь у людей традиционной ориентации.
Он улыбнулся ему.
— Не волнуйтесь, Борис, никто вас ни в чем не обвиняет. Я только хотел прояснить кое-какие моменты и понять, что же произошло здесь сегодня ночью, вот и все.
Борис Девченко, казалось, немного успокоился, поняв что его ни в чем не обвиняют.
— Вчера после обеда приехали друзья из Лондона. Должен был приехать и Питер Дарлинг, хореограф, но в последний момент он остался в Англии. Отца Билли Эллиота[51] должен был танцевать Григорий, но когда его зрение резко ухудшилось…
Юло вспомнил, что видел этот фильм в летнем кинотеатре, вместе с Селин.
— Я встретил их в аэропорту, в Ницце. Мы приехали сюда и поужинали. Ужин я приготовил сам. Потом мы предложили Григорию пойти вместе с нами, но он не захотел. Он очень изменился после того, как его зрение сильно ослабло.
Борис посмотрел на комиссара, кивнувшего в знак того, что знает историю Григория Яцимина, облученного в Чернобыле и в результате полностью ослепшего. Его карьера прервалась, когда стало ясно, что он не может больше двигаться на сцене без посторонней помощи.
— Мы ушли, и он остался один. Может быть, если б мы остались, он был бы сейчас жив.
— Не надо слишком винить себя. От вас ничего не зависело.
Юло не стал подчеркивать, что останься Борис дома, вполне вероятно, сейчас было бы два трупа, а не один.
— Вы не заметили ничего особенного в последние дни? Какие-нибудь люди, с которыми он встречался слишком часто, странные телефонные звонки, какие-то необычные детали, что угодно…
Девченко был слишком безутешен, чтобы заметить отчаяние в голосе Юло.
— Нет, ничего. Я был целиком занят заботами о Григории. Ухаживать за слепым человеком чрезвычайно трудно.
— У вас есть прислуга?
— Постоянной нет. Одна женщина каждый день убирает квартиру, но она уходит к обеду.
Юло посмотрел на Морелли.
— Запишите ее имя, хотя уверен, это ничего не даст. Месье Девченко…
Тон комиссара смягчился, когда он обратился к юноше.
— Мы попросим вас проехать в управление полиции, чтобы подписать свидетельские показания и обязательство помочь в расследовании дела. Если б вы могли не покидать город, мы были бы вам весьма признательны.
— Конечно, комиссар. Все, что угодно, лишь бы убийца Григория заплатил за все.
Он говорил с таким чувством, что Юло уже не сомневался — окажись Борис дома, он рисковал бы своей жизнью, только бы спасти Григория Яцимина. И тоже мог бы погибнуть.
Юло поднялся, оставив Морелли заканчивать разговор с Девченко, и вернулся в гостиную, где эксперты-криминалисты завершали свою работу. Двое агентов подошли к нему.
— Комиссар…
— Слушаю вас, ребята.
— Мы опросили соседей с нижнего этажа. Никто ничего не видел и не слышал.
— И все же он стрелял.
— Супружеская пара, что живет этажом ниже, — пожилые люди. Они принимают на ночь снотворное. Говорят, не слышат даже фейерверков, когда тут проходит чемпионат мира, где уж там какой-то выстрел. Квартира напротив принадлежит одинокой даме, тоже довольно пожилой. Сейчас она в отъезде, и там живет ее внук, приехавший из Парижа, парень лет двадцати двух — двадцати трех. Он всю ночь провел на дискотеках и вернулся как раз тогда, когда мы звонили к нему в дверь. Ясно, что он ничего не видел и не слышал.
— А в квартире рядом?
— Никто не живет. Мы разбудили консьержа, и он дал нам ключи. Возможно, убийца проник туда и перелез через соседний балкон. Но следов взлома нет. Мы не стали входить, чтобы не испортить следы. Туда пойдут криминалисты, как только закончат работу здесь.
— Хорошо, — сказал Юло.
Фрэнк вернулся после своего обхода. Юло догадался — ему надо было побыть в одиночестве, чтобы унять свой гнев. И поразмыслить. Фрэнк, скорее всего, понимал, что не найдет никаких следов. Но для работы подсознания очень важно иногда еще раз осмотреть место преступления.
Из кухни вышел Морелли.
— Насколько я могу судить, ты не ошибся, Клод.
Фрэнк и Морелли посмотрели на Юло, ожидая, что он скажет дальше.
— Во всей квартире нет ни единого кровавого следа, кроме нескольких пятен на покрывале. Ни единого следа. А ведь при подобной работе, как мы волей-неволей уже имели возможность наблюдать, проливается немало крови.
Фрэнк теперь выглядел, как обычно — спокойным. Можно было даже подумать, будто очередное поражение прошло бесследно, но Никола прекрасно знал, что это не так. Никто не способен так быстро забыть, что имел возможность спасти человеческую жизнь, — и упустил ее.
— Наш человек идеально отмыл здесь все, когда закончил свои дела. Уверен, если использовать люминоль[52], следы крови обнаружатся.
— Почему, как ты полагаешь? Почему он не захотел оставить кровавые следы?
— Понятия не имею. Может, прав Морелли.
— Я вот думаю, неужели такое животное могло испытывать хоть какую-то жалость к Григорию Яцимину. Не тут ли собака зарыта?
— Это ничего не меняет, Никола. Возможно, хотя и не имеет никакого значения. Говорят, Гитлер нежно любил своего пса, и все же…
Они помолчали, направляясь к выходу. В открытую дверь увидели, что помощники судебного врача, поместившие тело Яцимина в темно-зеленый клеенчатый мешок, направляются к лифту, чтобы не нести труп с шестого этажа по лестнице.
На улице светало. Занимался новый день, кровавый брат всех других дней, прошедших с начала этой истории. Возле дома Григория Яцимина они увидят сейчас толпу журналистов, пробьются сквозь шквал вопросов, звучащих подобно пушечным выстрелам, и ответят контратакой: «Без комментариев». Средства массовой информации сорвутся с цепи чуть позже. Начальство Юло вознегодует. Ронкай утратит свой загар, а бледное лицо Дюрана позеленеет. Пока они пешком спускались по лестнице, Фрэнк Оттобре думал, что любой, кто бы ни обрушился на них, будет чертовски прав.
34
Фрэнк припарковал «пежо» возле дома Роби Стриккера на запрещенном для стоянки месте. Достал из «бардачка» опознавательный знак «Полицейская машина при исполнении служебных обязанностей» и выставил его в заднем стекле. А когда вышел из машины, навстречу ему уже направлялся агент, собиравшийся запретить парковку, но увидел опознавательный знак еще прежде, чем узнал Фрэнка, и приветственно поднял руку.Фрэнк кивком ответил ему, пересек дорогу и направился в кондоминиум «Каравеллы».
Он оставил комиссара и Морелли отражать атаку журналистов, слетевшихся, словно мухи на мед, при известии о новом убийстве. Ограждение, поставленное агентами у входа, едва сдерживало их натиск. Увидев Юло и инспектора за стеклянной дверью, они поднажали, и агенты с трудом удерживали их. Это напоминало то, что происходило в порту, когда были обнаружены трупы Йохана Вельдера и Эриджейн Паркер и началась вся эта страшная история.
Фрэнку подумал, что журналисты похожи на саранчу. Она тоже перемещается массами и пожирает все на своем пути. Но такая уж у них работа. Каждый имел свое оправдание. И убийца, водивший их по кругу, как глупых овец, тоже исполнял свою работу, будь она проклята навеки.
Он взглянул на улицу и остановился в центре вестибюля.
— Клод, есть тут запасной выход?
— Да, для поставщиков.
— Как туда попасть?
Морелли показал.
— За лестницей находится служебный лифт. Нажми «S» и приедешь во двор. Рядом спуск в гаражи. Свернешь вправо, поднимешься по пандусу и окажешься на улице.
Юло посмотрел на него вопросительно. Фрэнк не счел нужным что-то объяснять ему, во всяком случае сейчас.