Страница:
Сторож кивком дал понять, что это само собой разумеется.
— Не беспокойтесь.
Пока они разговаривали, какая-то женщина в темной одежде, с платком на голове поднялась по лестнице с букетом цветов. Подошла мелкими шажками, словно китаянка, к могиле в том же ряду, где лежали Леграны, наклонилась, ласково провела рукой по мраморной плите, и тихим голосом обратилась к могиле.
— Прости, что задержалась сегодня, но у меня были проблемы дома. Сейчас схожу за водой и потом все тебе объясню.
Она положила цветы на плиту, вынула из специального углубления в ней сосуд со старыми, увядшими цветами и отправилась за водой. Сторож проследил за ней взглядом и предвосхитил вопрос Никола. На лице его читалось сочувствие.
— Бедная женщина, верно? Какая-то черная полоса накрыла тогда Кассис. Произошло это незадолго до той жуткой истории в «Терпении». Обычное дело — обычное, если вообще так можно говорить о смерти. Несчастный случай на воде. Ее сын нырял за морскими ежами, которых продавал туристам на лотке в порту. И однажды не вернулся. Нашли его пустую лодку, стоявшую на якоре поблизости в заливчике, там лежала одежда. Когда море вернуло его тело, вскрытие показало, что он утонул, может, ему стало плохо во время погружения. После смерти парня…
Сторож помолчал и выразительно покрутил пальцем у виска.
— …вместе с сыном она потеряла и рассудок.
Юло посмотрел на женщину — та выбрасывала в урну увядшие цветы, взятые с могилы.
Он подумал о Селин, о своей жене. С ней произошло то же самое после смерти Стефана. Сторож сказал совершенно правильно.
Вместе с сыном она потеряла и рассудок.
Он спросил себя с болью в сердце, неужели кто-нибудь и о Селин тоже кто-нибудь говорил вот так, крутя пальцем у виска. Голос сторожа вернул его на кладбище маленького городка под названием Кассис, к могиле погубленной семьи.
— Если я вам больше не нужен…
— О, простите, месье…
— Норбер, Люк Норбер…
— Простите, что отнял у вас столько времени. Наверное, вам уже пора закрывать.
— Нет, летом кладбище открыто допоздна. Приду потом, когда стемнеет, и закрою ворота.
— Тогда, если позволите, я побуду здесь еще несколько минут.
— Пожалуйста. Если буду нужен, можете найти меня тут или спросите любого в городе. Меня все знают, и каждый покажет мой дом. До свиданья, месье…
Юло улыбнулся. Он решил, что месье Норбер заслужил некоторого вознаграждения.
— Юло. Комиссар Юло.
Человек спокойно воспринял подтверждение своей догадки, никак не выразив своего отношения. Только слегка кивнул, как бы говоря, что иначе и быть не могло.
— До свиданья и большое спасибо.
Сторож повернулся и ушел. Никола проследил за ним взглядом. Женщина в темной одежде наполняла водой из крана возле капеллы сосуд для цветов. Голубь сидел на крыше низкой постройки. В небе парила, направляясь к морю, чайка. Чайки — эти нищенки на море и на суше, — делят между собой отбросы, которые оставляют после себя несчастные существа, не умеющие летать.
Юло принялся рассматривать надгробные плиты. Он смотрел на них, словно они могли заговорить, и лавина вопросов теснилась в его голове. Что случилось в том доме? Кто похитил обезображенный труп Даниэля Леграна? Что связывало драму десятилетней давности с жестоким убийцей, который уродовал своих жертв точно таким же образом?
Он направился к выходу. Минуя надгробие утонувшего мальчика, он задержался на минутку и пригляделся: темноволосый жизнерадостный парень улыбался с черно-белой отретушированной фотографии на эмали. Наклонился прочитать имя. И когда увидел надпись, у него перехватило дыхание. Ему показалось, будто средь бела дня грянул гром, а буквы стали огромными — во всю плиту.
В одно мгновение — краткое и бесконечное — он понял все.
И узнал имя Никто.
Услышал, почти не обратив внимания, звук приближавшихся по бетону шагов. Подумал, что это возвращается к могиле своего сына женщина в темном платье.
Он был взволнован, был потрясен, в ушах у него гремело, как от полкового барабана, и он не обратил внимания на куда более тихие шаги, которые все приближались и наконец замерли у него за спиной.
Не обратил внимания, пока не услышал:
— Поздравляю, комиссар. Не думал, что доберетесь и сюда.
Юло медленно обернулся и увидел направленный на него пистолет. Комиссар подумал, что наверное в этот день его удаче пришел конец.
Это была вторая ночь, которую они провели вместе.
А в тот первый вечер, когда, не доехав до ресторана, вернулись на виллу, они выбрались из машины Фрэнка почти с робостью, с опасением, что как только покинут ее крохотное пространство, что-то пропадет, и возникшее там чувство развеется, едва соприкоснется с воздухом.
Они неслышно, будто тайком, вошли в дом. Словно, то, что их ожидало, не принадлежало им по праву, а было захвачено силой и обманом.
Фрэнк проклял это болезненное ощущение, и чувство неловкости, и человека, бывшего тому причиной.
Не оказалось ни еды, ни вина, обещанных Еленой.
А были только они. Внезапно они одни. А их одежды вдруг сделались слишком просторными и сами упали на пол. Они испытывали другой, давно забытый голод и иную жажду и стремились заполнить некую пустоту, только теперь осознав, сколь она велика.
Фрэнк опустил голову на подушку и закрыл глаза.
И перед его мысленным взором свободно поплыли воспоминания.
Дверь.
Лестница.
Постель.
Кожа Елены, единственная на всем белом свете, соприкасающаяся с его кожей и говорящая наконец на знакомом языке.
Глаза, такие прекрасные, омраченные тенью.
Взгляд и внезапный испуг, когда Фрэнк сжал ее в объятиях.
Ее голос, дыхание и прикосновение губ.
"Прошу тебя, не делай мне больно», умоляла она его.
Фрэнк почувствовал, что глаза его увлажняются от волнения. Он напрасно просил помощи у слов. Елена тоже не нашла ее. И только неистовство и нежность помогли им убедиться, сколь нуждаются они друг в друге. Он овладел ею со всей нежностью, на какую был способен, желая предстать хоть на миг подлинным богом, изменяющим ход вещей. И растворяясь в ней, обнаружил, что она способна дать ему силы стать этим богом и сама быть его богиней.
Они могли стереть если не воспоминания, то по крайней мере боль.
Воспоминания…
После Гарриет у него не было ни одной женщины. Как будто часть его существа вдруг отрафировалась, и оставались лишь жизненные необходимые функции, позволявшие ему пить, есть дышать и двигаться, подобно автомату из плоти и костей, а не из металла и проводов.
Смерть Гарриет объяснила ему, что не бывает любви по команде. Невозможно заставить себя никогда больше не любить. И самое главное — невозможно заставить себя полюбить снова. Для этого мало воли, пусть даже железной: тут требуется благословение случая, то есть совокупность вещей, которую до сих пор не объяснили до конца ни тысячи лет опыта, ни какие угодно рассуждения, ни поэзия, способные лишь признать ее существование.
Елена оказалась нежданным даром судьбы, негромким изумленным «Ах!», прозвучавшим в то время, когда его планета, уже сгоревшая и потухшая, по инерции вращалась вокруг солнца, сиявшего, казалось, лишь для других. С волнением обнаружил Фрэнк, что сквозь каменистую, выжженную землю пробивается вдруг чудесный росток. Но он еще не означал возвращения к жизни, а только чуть слышно нашептывал обещания, и ему еще предстояло взрасти при легком дуновении надежды, которая сама по себе не приносит счастья, а лишь пробуждает трепет.
— Спишь?
Голос Елены прозвучал неожиданно и отвлек Фрэнка от воспоминаний, висевших в его сознании подобно только что проявленным фотоснимкам. Он повернулся и увидел ее в свете ночника. Она смотрела на него, приподнявшись на локте и оперев голову на руку.
— Нет, не сплю.
Они потянулись друг к другу, и ее тело скользнуло в его объятия столь же естественно, как устремляется в русло реки вода, пробившись наконец сквозь каменные завалы, мешавшие ее течению. Фрэнк снова познал это чудо — прикосновение к ее коже. Она опустила голову ему на грудь и потянула носом.
— Ты хорошо пахнешь, Фрэнк Оттобре. И хорош собой.
— Конечно, хорош. Я — ответ простых смертных Джорджу Клуни.[69] Проблема в том, что никто не спрашивает…
Прильнув к его губам, она подтвердила, что собиралась спросить и претендовала на единственный ответ. И они снова занимались любовью, неспешно и чувственно, поскольку тела их еще не проснулись и желание, которое извлекло их из сна, было в этот момент скорее психологическим, нежели физическим.
Они забыли обо всем на свете, как заставляет забыть только любовь.
Потом, когда они вернулись в этот мир, им пришлось заплатить за свое путешествие. Они лежали, вытянувшись на постели, и смотрели в светлый потолок, отчетливое ощущая присутствие иных сущностей, будто витавших в желтоватом свете комнаты, и изгнать которые, просто закрыв глаза, было невозможно.
Фрэнк провел день в полицейском управлении, наблюдая за расследованием «дела Никто» и отмечая с каждым часом, что количество имеющихся улик стремится к нулю. Он старался обозначить какую-то деятельность, сосредоточиться, хотя мысленно пребывал совсем в других местах.
Мыслями он был с Никола Юло, отправившимся по следу, начертанному на такой тонкой бумаге, что сквозь нее легко читалась тревога, написанная на их лицах. Мысленно он был с Еленой, пребывавшей в подлом заточении, в этой издевательской и неприступной тюрьме, куда поместил ее столь же подлый тюремщик, — в доме с настежь открытыми всему миру дверями и окнами.
К вечеру он опять приехал в Босолей и, увидев ее возле сада, пережил то же чувство радостного облегчения, что и путешественник добравшийся до цели своего паломничества после долгого и трудного перехода по пустыне.
За то время, которое Фрэнк провел с ней, Натан Паркер дважды звонил ей из Парижа. Сперва он хотел отойти в сторону, но Елена удержала его за руку столь властно, что Фрэнк удивился. Он следил за ее разговором из односложных реплик и в глазах ее видел неприкрытый страх, который, как он опасался, никогда не исчезнет.
Потом, трубку взял Стюарт, и пока Елена говорила с сыном, лицо ее светилось. Фрэнк понял: все эти годы Стюарт был для нее якорем спасения, убежищем, тайным укрытием, где она могла писать письма, чтобы когда-нибудь передать их тому, кто может никогда и не прийти. Он понял также, что путь к ее сердцу неизбежно пролегает через сердце сына. Нельзя завладеть ею, не заполучив его. Фрэнк спрашивал себя с некоторой тревогой, сумеет ли сделать это.
Рука Елены тронула шрам на его теле, розовый на фоне слегка загорелой кожи. Елена почувствовала на ощупь, что это — другая кожа, появившаяся потом, будто часть какого-то панциря, который, как любой панцирь, способен защитить от жестоких ударов, но и невольно притупить нежное, ласковое прикосновение.
— Больно? — спросила она, осторожно прикасаясь к шраму.
— Теперь уже нет.
Они помолчали, и Фрэнк подумал, что в этот момент Елена притронулась не к его, а к их общему шраму.
Мы живы, Елена, мы раздавлены и похоронены, но живы. И снаружи слышно, как кто-то разгребает завал, чтобы вытащить нас из-под развалин. Поторопитесь, прошу вас, поторопитесь…
Елена улыбнулась, и в комнате засияло маленькое солнце. Она вдруг повернулась и забралась на Фрэнка, словно для того, чтобы упрочить свое личное завоевание. И слегка прикусила ему нос.
— Ты только представь, вот откушу тебе нос, и Джордж Клуни останется победителем!
Фрэнк взял ее лицо в ладони. Она попыталась помешать ему, и ее губы с легким чмоканьем оторвались от его носа. Фрэнк посмотрел на нее со всей нежностью, на какую только способен человек.
— Боюсь, что теперь, с носом или без него, мне будет очень трудно представить свою жизнь без тебя…
Тень промелькнула по лицу Елены. Ее серые глаза приобрели цвет высоколегированной стали «экскалибур». Она осторожно отвела его руки, высвободив свое лицо. Фрэнку нетрудно было представить, о чем она сейчас думала и что скрывалось за этим взглядом, и он попытался снять напряжение.
— Эй, что случилось? Не думаю, что я сказал что-то ужасное. Я ведь еще не просил тебя выйти за меня замуж…
Елена уткнулась ему в плечо. По ее голосу он понял, что их короткое безмятежное интермеццо окончено.
— Я уже замужем, Фрэнк. Или, вернее, была.
— Как это понимать — была?
— Ты ведь знаешь, что такое политика, Фрэнк. Все, как в театре. Все сплошное притворство, спектакль. В Вашингтоне, как и в Голливуде, неофициально принимают что угодно, лишь бы не прознала общественность. Человек, делающий карьеру, не допустит скандала, какой может возникнуть, если окажется, что его дочь рожает ребенка вне брака.
Фрэнк промолчал, ожидая, что последует дальше. Он ощущал ласковое, влажное дыхание Елены. Ее голос звучал совсем рядом, но казалось, доносится со дна колодца, не имеющего эха.
— И уж тем более, если человек этот — генерал Натан Паркер. Вот почему официально я — вдова капитана Рэнделла Кигена. Он пал во время войны в Заливе, оставив в Америке женщину, ожидавшую ребенка не от него.
Она приподнялась и снова повернулась к нему. На губах ее появилась улыбка, и она смотрела в глаза Фрэнка так, словно только оттуда могло прийти прощение. Он никогда не думал, что улыбка может быть столь горькой.
Елена говорила о себе как о другом человеке, о женщине, к которой питала жалость, смешанную с презрением.
— Я — вдова человека, которого впервые встретила в день свадьбы и потом не видела больше никогда, разве что в гробу, накрытом флагом. Не спрашивай меня, как отец сумел убедить этого человека жениться на мне. Понятия не имею, что он пообещал взамен, но нетрудно представить. Получился брак по доверенности, такая дымовая завеса, потом развод — и завеса рассеялась. А тем временем — блестящая карьера и разостланная перед ним красная дорожка… И знаешь, что самое смешное?
Фрэнк промолчал, ожидая ответа. Он знал, что это уж точно не будет смешно.
— Капитан Рэнделл Киген умер во время войны в Заливе, не сделав ни единого выстрела. Геройски пал во время операции по разгрузке, раздавленный «хаммером», у которого отказали тормоза, когда он выезжал из транспортного самолета. Один из самых коротких браков в истории. И к тому же с идиотом…
У Фрэнка не хватило времени ответить. Только он начал осознавать новое подтверждение коварства и мощи Натана Паркера, как мобильник на ночном столике завибрировал. Фрэнк взял его прежде, чем тот зазвонил. Посмотрел на часы. Циферблат показывал неприятности. Он включил аппарат.
— Алло?
— Фрэнк, это я, Морелли.
Елена, лежавшая рядом с Фрэнком, увидела, как лицо его потемнело.
— Слушаю, Клод. Неприятности?
— Да, Фрэнк. Но не такие, как ты думаешь. Комиссар Юло… Несчастный случай на дороге.
— Когда?
— Пока точно не знаем. Нам сообщила об этом французская полиция. Его машина найдена недалеко от Ориоля, в Провансе, в кювете у проселочной дороги. Ее нашел охотник, отправившийся дрессировать своих собак.
— А он как?
Молчание Морелли было красноречиво. Фрэнк почувствовал, как отчаяние разрываете ему сердце.
Нет, Никола, не ты и не сейчас. Не так дерьмо и не в такой момент, когда твоя жизнь, казалось, ничего не стоит. Не так, анфан-террибль…
— Он умер, Фрэнк.
Фрэнк стиснул зубы так сильно, что слышно было, как они скрипнули. Костяшки пальцев, сжимавших аппарат, побелели. На какое-то мгновение Елена подумала, что телефон сейчас раскрошится в его руке.
— Жена знает?
— Нет, еще не сказали. Я подумал, может, ты сам…
— Спасибо, Клод. Отличная работа.
— Я предпочел бы не получать таких комплиментов.
— Знаю, и благодарю тебя также от имени Селин Юло…
Фрэнк поднялся и прошел к креслу, где лежала его одежда, стал надевать брюки.
Елена села в постели, прикрыв грудь простыней. Фрэнк не заметил ее непроизвольного стыдливого движения — она еще не привывкла к тому, чтобы он видел ее наготу.
— Что случилось, Фрэнк? Куда ты?
Он посмотрел на нее с мучительной болью на лице и сел на кровать, чтобы надеть носки. Его голос прозвучал из-за покрытой шрамами спины.
— В самое плохое место на этом свете, Елена. Иду будить женщину среди ночи и объяснять ей, почему ее муж больше никогда не вернется домой.
Погода, казалось, решила прервать солнечное лето и пролить с неба такие же слезы, что проливались на земле. Бушевал настоящий ливень. Настоящей была и вся жизнь мало кому известного комиссара полиции, отданная исполнению скромной жизненной миссии обычного человека.
Теперь, уже не ведая этого, он получал, наверное, единственное вознаграждение, какого ему хотелось при жизни: сходил в ту же землю, что приняла его сына, под речи, придуманные для утешения живых.
Селин стояла возле священника у могил мужа и сына, с достоинством перенося страдание, хотя и совершенно обессиленная. Тут жк находились ее сестра с мужем, спешно приехавшие из Каркассоне при известии о смерти зятя.
Похороны были пройти скромными, как того хотел Никола. И все же немало народу поднялось наверх, на кладбище Эз-Виллаж, чтобы присутствовать при погребении. Фрэнк, стоя немного поодаль от вырытой могилы, смотрел на людей, окружавших молодого священника, который справлял службу с непокрытой, несмотря на дождь, головой.
Тут собрались друзья, знакомые, жители Эза, все, кто так или иначе знал и ценил Юло как человека и хотел теперь с ним попрощаться. Возможно, подошли и просто любопытные.
На лице Морелли отражалось такое искреннее страдание, что Фрэнк поразился. Были тут Ронкай и Дюран как представители властей Княжества и все свободные от дежурства сотрудники Службы безопасности. Напротив себя Фрэнк увидел Фробена, тоже с непокрытой головой. Чуть дальше стояли Бикжало, Лоран, Жан-Лу, Барбара, почти все сотрудники «Радио Монте-Карло». Неподалеку — даже Пьеро и его мать.
Немногих присутствовавших журналистов сдерживала полиция. Впрочем особой необходимости в этом не было. Смерть человека в результате банальной аварии не вызвала особого интереса, даже если речь шла о комиссаре, который прежде возглавлял расследование «дела Никто».
Фрэнк смотрел, как гроб Никола Юло медленно опускают в могилу, похожую на рану, поливаемую дождем, смешанным со святой водой. Казалось, благословение исходило и с неба, и от людей. Могильщики в зеленых клеенчатых плащах принялись лопатами швырять землю такого же цвета, что и гроб.
Фрэнк оставался у могилы, пока в яму не упал последний ком земли. Постепенно холмик сравняется, и кто-то, кому заплатят, поместит здесь мраморную плиту, точно такую, как рядом, и надпись на ней будет сообщать, что Стефан Юло и его отец Никола так или иначе встретились.
Священник произнес последнею молитву, и все осенили себя крестным знамением.
Но Фрэнк так и не смог сказать «аминь».
Сразу же после погребения толпа рассеялась. Те, кто стоял ближе к семье покойного, прежде чем удалиться, выражали соболезнование вдове. Отвечая на объятия супругов Мерсье, Селин увидела Фрэнка. Она попрощалась с Гийомом и его родителями, приняла торопливые соболезнования Дюрана и Ронкая, обернувшись к сестре, что-то шепнула ей, и та вместе с мужем поспешила к воротам кладбища. Фрэнк посмотрел на тонкую фигуру Селин. Она спокойно направлялась к нему, не защитив темными очками свои покрасневшие от слез глаза.
Не промолвив ни слова, Селин припала ему на грудь. Обняв ее, он слышал, как она тихо плачет, позволив себе наконец эти слезы, которые не в силах были, конечно, вернуть ее маленький, вдребезги разбитый мир.
Потом Селин слегка отстранилась и посмотрела на Фрэнка. В его глазах пылала, как раскаленное солнце, острая, мучительная боль.
— Спасибо, Фрэнк. Спасибо, что ты здесь. Спасибо, что именно ты сообщил мне об этом. Знаю, чего это стоило тебе.
Фрэнк не ответил. После звонка Морелли он расстался с Еленой, приехал в Эз и подошел к дому Никола. Долгих пять минут стоял он у двери, прежде чем набрался мужества позвонить. Когда Селин открыла ему, запахивая легкий халат, наброшенный на ночную рубашку, то, увидев его, сразу все поняла. Ведь она в конце концов была женой полицейского. Эту сцену она не раз представляла себе и раньше, заранее переживая возможную трагедию, хотя всегда гнала прочь подобные мысли как дурную примету. Теперь Фрэнк стоял вот тут, на пороге ее дома, с мученическим выражением лица, и его молчание лишь подтверждало, что теперь и муж вслед за сыном навсегда покинул ее дом.
— Что-то с Никола, да?
Фрэнк кивнул.
— Он…
— Да, Селин, он умер.
Селин закрыла на мгновение глаза и смертельно побледнела. Она покачнулась, и он испугался, что она упадет, шагнул к ней, желая поддержать, но она тотчас взяла себя в руки. Фрэнк увидел, как забилась жилка у нее на виске, когда она стала задавать вопросы, на которые он предпочел бы не отвечать.
— Как это случилось?
— Авария. Не знаю подробностей. Свернул с дороги в кювет. Наверное, погиб мгновенно. Если это может утешить тебя, он не страдал.
Фрэнк понимал всю бессмысленность своих слов. О каком утешении могла идти речь, ведь он знал от Никола, сколько страданий доставила ему и Селин агония Стефана, лежавшего в коме, подобно овощу и подключенного к аппаратуре, пока жалость не пересилила надежду и родители не согласились отключить жизнеобеспечение.
— Заходи, Фрэнк. Надо сделать пару звонков, один, правда, могу отложить до утра. И хочу попросить тебя об одном одолжении…
Она посмотрела на него полными слез глазами.
— Все что хочешь, Селин.
— Не оставляй меня этой ночью, прошу тебя.
Она позвонила единственному родственнику Никола — его брату, жившему в Америке, кратко объяснила положение и закончила разговор словами: «Нет, я не одна», что несомненно было ответом на беспокойство говорившего на другом конце провода. Осторожно, будто что-то необыкновенно хрупкое, положила трубку и снова повернулась к нему.
— Хочешь кофе?
— Нет, Селин, спасибо. Мне ничего не нужно.
— Тогда сядем сюда, Фрэнк Оттобре. Хочу, чтобы ты обнял меня и побыл со мной, пока я плачу…
Так они и сидели на диване, в красивой комнате с окнами на террасу и в черноту ночи, и Фрэнк слушал, как она плачет, пока заря не осветила за окном голубое море и небо. Наконец, он почувствовал, как обессиленное тело Селин поникло, и она впала в забытье, и он поддерживал ее со всей любовью, какую питал к ней и Никола. Позднее он препоручил Селин заботам ее сестры и тестя.
И вот теперь они опять остались вдвоем, и он не мог не смотреть на нее, словно хотел заглянуть в душу. Селин поняла скрытый в его взгляде вопрос. Она обратилась к нему, чуть усмехнувшись его мужской наивности.
— Теперь уже больше не нужно, Фрэнк.
— Что не нужно?
— Я думала, ты понял…
— Что я должен был понять, Селин?
— Мое тихое безумие, Фрэнк. Я прекрасно знала, что Стефан мертв. Я всегда это знала, как знаю, что теперь нет больше и Никола.
Видя, как он растерялся, Селин Юло улыбнулась и с нежностью тронула его руку.
— Бедный Фрэнк, мне жаль, что я обманула и тебя. Жаль, что заставляла тебя страдать каждый раз, когда вспоминала Гарриет.
Она подняла голову и взглянула на серое небо. Пара чаек лениво парила на ветру — они были вдвоем, были вместе. Наверное об этом думала Селин, следя какое-то мгновение за их полетом. Порыв вера шевельнул концы ее шейного платка.
Она перевела взгляд на Фрэнка.
— Это все был спектакль, друг мой. Маленький, глупый спектакль, только для того, чтобы он не ушел из жизни. Видишь ли, после утраты Стефана как раз здесь, когда мы выходили с этого же кладбища после похорон, я поняла, что если не придумать что-то, Никола сломается. Еще раньше, чем я. Может, даже покончит с собой.
Селин помолчала.
— Когда мы возвращались с кладбища, уже в машине, мне вдруг пришла в голову эта мысль. Я подумала, что если Никола встревожится из-за меня, он хотя бы немного забудет о своем отчаянии, отвлечется от мыслей о Стефане. Даже если хоть совсем немного отвлечется, все равно это поможет избежать худшего. Так все началось. Так и продолжалось. Я обманывала его и не жалею. Если понадобилось бы, я все повторила бы, но как видишь, теперь нет нужды притворяться, нет больше никого, ради кого…
Слезы снова ручьем потекли по лицу Селин Юло. Фрэнк заглянул в удивительную глубину ее глаз.
Бывают на свете люди, примечательные только тем, что умудряются дорого продать себя словно, свиток шелка, тогда как на самом деле представляют собой лишь кучу тряпья. Бывают люди, которые совершают грандиозные дела, изменяющие мир. Но никто из них, подумал Фрэнк, не сравнится величием с этой женщиной.
— Не беспокойтесь.
Пока они разговаривали, какая-то женщина в темной одежде, с платком на голове поднялась по лестнице с букетом цветов. Подошла мелкими шажками, словно китаянка, к могиле в том же ряду, где лежали Леграны, наклонилась, ласково провела рукой по мраморной плите, и тихим голосом обратилась к могиле.
— Прости, что задержалась сегодня, но у меня были проблемы дома. Сейчас схожу за водой и потом все тебе объясню.
Она положила цветы на плиту, вынула из специального углубления в ней сосуд со старыми, увядшими цветами и отправилась за водой. Сторож проследил за ней взглядом и предвосхитил вопрос Никола. На лице его читалось сочувствие.
— Бедная женщина, верно? Какая-то черная полоса накрыла тогда Кассис. Произошло это незадолго до той жуткой истории в «Терпении». Обычное дело — обычное, если вообще так можно говорить о смерти. Несчастный случай на воде. Ее сын нырял за морскими ежами, которых продавал туристам на лотке в порту. И однажды не вернулся. Нашли его пустую лодку, стоявшую на якоре поблизости в заливчике, там лежала одежда. Когда море вернуло его тело, вскрытие показало, что он утонул, может, ему стало плохо во время погружения. После смерти парня…
Сторож помолчал и выразительно покрутил пальцем у виска.
— …вместе с сыном она потеряла и рассудок.
Юло посмотрел на женщину — та выбрасывала в урну увядшие цветы, взятые с могилы.
Он подумал о Селин, о своей жене. С ней произошло то же самое после смерти Стефана. Сторож сказал совершенно правильно.
Вместе с сыном она потеряла и рассудок.
Он спросил себя с болью в сердце, неужели кто-нибудь и о Селин тоже кто-нибудь говорил вот так, крутя пальцем у виска. Голос сторожа вернул его на кладбище маленького городка под названием Кассис, к могиле погубленной семьи.
— Если я вам больше не нужен…
— О, простите, месье…
— Норбер, Люк Норбер…
— Простите, что отнял у вас столько времени. Наверное, вам уже пора закрывать.
— Нет, летом кладбище открыто допоздна. Приду потом, когда стемнеет, и закрою ворота.
— Тогда, если позволите, я побуду здесь еще несколько минут.
— Пожалуйста. Если буду нужен, можете найти меня тут или спросите любого в городе. Меня все знают, и каждый покажет мой дом. До свиданья, месье…
Юло улыбнулся. Он решил, что месье Норбер заслужил некоторого вознаграждения.
— Юло. Комиссар Юло.
Человек спокойно воспринял подтверждение своей догадки, никак не выразив своего отношения. Только слегка кивнул, как бы говоря, что иначе и быть не могло.
— До свиданья и большое спасибо.
Сторож повернулся и ушел. Никола проследил за ним взглядом. Женщина в темной одежде наполняла водой из крана возле капеллы сосуд для цветов. Голубь сидел на крыше низкой постройки. В небе парила, направляясь к морю, чайка. Чайки — эти нищенки на море и на суше, — делят между собой отбросы, которые оставляют после себя несчастные существа, не умеющие летать.
Юло принялся рассматривать надгробные плиты. Он смотрел на них, словно они могли заговорить, и лавина вопросов теснилась в его голове. Что случилось в том доме? Кто похитил обезображенный труп Даниэля Леграна? Что связывало драму десятилетней давности с жестоким убийцей, который уродовал своих жертв точно таким же образом?
Он направился к выходу. Минуя надгробие утонувшего мальчика, он задержался на минутку и пригляделся: темноволосый жизнерадостный парень улыбался с черно-белой отретушированной фотографии на эмали. Наклонился прочитать имя. И когда увидел надпись, у него перехватило дыхание. Ему показалось, будто средь бела дня грянул гром, а буквы стали огромными — во всю плиту.
В одно мгновение — краткое и бесконечное — он понял все.
И узнал имя Никто.
Услышал, почти не обратив внимания, звук приближавшихся по бетону шагов. Подумал, что это возвращается к могиле своего сына женщина в темном платье.
Он был взволнован, был потрясен, в ушах у него гремело, как от полкового барабана, и он не обратил внимания на куда более тихие шаги, которые все приближались и наконец замерли у него за спиной.
Не обратил внимания, пока не услышал:
— Поздравляю, комиссар. Не думал, что доберетесь и сюда.
Юло медленно обернулся и увидел направленный на него пистолет. Комиссар подумал, что наверное в этот день его удаче пришел конец.
44
Фрэнк проснулся, когда за окном было еще темно. Открыл глаза и в который уже раз обнаружил, что лежит не в своей постели, не в своей комнате и не в своем доме. Однако сейчас все было иначе. Пробуждение обещало еще один день и те же мысли, что вчера. Он посмотрел влево и в голубоватом свете абажура увидел спящую Елену. Она лежала рядом, простыня лишь отчасти прикрывала ее спину, и Фрэнк полюбовался точеными плечами, плавной линией рук. Он повернулся на бок и приблизился к ней — так бездомная собака осторожно подходит к предложенной незнакомцем пище. Ему хотелось почувствовать, вдохнуть аромат ее кожи.Это была вторая ночь, которую они провели вместе.
А в тот первый вечер, когда, не доехав до ресторана, вернулись на виллу, они выбрались из машины Фрэнка почти с робостью, с опасением, что как только покинут ее крохотное пространство, что-то пропадет, и возникшее там чувство развеется, едва соприкоснется с воздухом.
Они неслышно, будто тайком, вошли в дом. Словно, то, что их ожидало, не принадлежало им по праву, а было захвачено силой и обманом.
Фрэнк проклял это болезненное ощущение, и чувство неловкости, и человека, бывшего тому причиной.
Не оказалось ни еды, ни вина, обещанных Еленой.
А были только они. Внезапно они одни. А их одежды вдруг сделались слишком просторными и сами упали на пол. Они испытывали другой, давно забытый голод и иную жажду и стремились заполнить некую пустоту, только теперь осознав, сколь она велика.
Фрэнк опустил голову на подушку и закрыл глаза.
И перед его мысленным взором свободно поплыли воспоминания.
Дверь.
Лестница.
Постель.
Кожа Елены, единственная на всем белом свете, соприкасающаяся с его кожей и говорящая наконец на знакомом языке.
Глаза, такие прекрасные, омраченные тенью.
Взгляд и внезапный испуг, когда Фрэнк сжал ее в объятиях.
Ее голос, дыхание и прикосновение губ.
"Прошу тебя, не делай мне больно», умоляла она его.
Фрэнк почувствовал, что глаза его увлажняются от волнения. Он напрасно просил помощи у слов. Елена тоже не нашла ее. И только неистовство и нежность помогли им убедиться, сколь нуждаются они друг в друге. Он овладел ею со всей нежностью, на какую был способен, желая предстать хоть на миг подлинным богом, изменяющим ход вещей. И растворяясь в ней, обнаружил, что она способна дать ему силы стать этим богом и сама быть его богиней.
Они могли стереть если не воспоминания, то по крайней мере боль.
Воспоминания…
После Гарриет у него не было ни одной женщины. Как будто часть его существа вдруг отрафировалась, и оставались лишь жизненные необходимые функции, позволявшие ему пить, есть дышать и двигаться, подобно автомату из плоти и костей, а не из металла и проводов.
Смерть Гарриет объяснила ему, что не бывает любви по команде. Невозможно заставить себя никогда больше не любить. И самое главное — невозможно заставить себя полюбить снова. Для этого мало воли, пусть даже железной: тут требуется благословение случая, то есть совокупность вещей, которую до сих пор не объяснили до конца ни тысячи лет опыта, ни какие угодно рассуждения, ни поэзия, способные лишь признать ее существование.
Елена оказалась нежданным даром судьбы, негромким изумленным «Ах!», прозвучавшим в то время, когда его планета, уже сгоревшая и потухшая, по инерции вращалась вокруг солнца, сиявшего, казалось, лишь для других. С волнением обнаружил Фрэнк, что сквозь каменистую, выжженную землю пробивается вдруг чудесный росток. Но он еще не означал возвращения к жизни, а только чуть слышно нашептывал обещания, и ему еще предстояло взрасти при легком дуновении надежды, которая сама по себе не приносит счастья, а лишь пробуждает трепет.
— Спишь?
Голос Елены прозвучал неожиданно и отвлек Фрэнка от воспоминаний, висевших в его сознании подобно только что проявленным фотоснимкам. Он повернулся и увидел ее в свете ночника. Она смотрела на него, приподнявшись на локте и оперев голову на руку.
— Нет, не сплю.
Они потянулись друг к другу, и ее тело скользнуло в его объятия столь же естественно, как устремляется в русло реки вода, пробившись наконец сквозь каменные завалы, мешавшие ее течению. Фрэнк снова познал это чудо — прикосновение к ее коже. Она опустила голову ему на грудь и потянула носом.
— Ты хорошо пахнешь, Фрэнк Оттобре. И хорош собой.
— Конечно, хорош. Я — ответ простых смертных Джорджу Клуни.[69] Проблема в том, что никто не спрашивает…
Прильнув к его губам, она подтвердила, что собиралась спросить и претендовала на единственный ответ. И они снова занимались любовью, неспешно и чувственно, поскольку тела их еще не проснулись и желание, которое извлекло их из сна, было в этот момент скорее психологическим, нежели физическим.
Они забыли обо всем на свете, как заставляет забыть только любовь.
Потом, когда они вернулись в этот мир, им пришлось заплатить за свое путешествие. Они лежали, вытянувшись на постели, и смотрели в светлый потолок, отчетливое ощущая присутствие иных сущностей, будто витавших в желтоватом свете комнаты, и изгнать которые, просто закрыв глаза, было невозможно.
Фрэнк провел день в полицейском управлении, наблюдая за расследованием «дела Никто» и отмечая с каждым часом, что количество имеющихся улик стремится к нулю. Он старался обозначить какую-то деятельность, сосредоточиться, хотя мысленно пребывал совсем в других местах.
Мыслями он был с Никола Юло, отправившимся по следу, начертанному на такой тонкой бумаге, что сквозь нее легко читалась тревога, написанная на их лицах. Мысленно он был с Еленой, пребывавшей в подлом заточении, в этой издевательской и неприступной тюрьме, куда поместил ее столь же подлый тюремщик, — в доме с настежь открытыми всему миру дверями и окнами.
К вечеру он опять приехал в Босолей и, увидев ее возле сада, пережил то же чувство радостного облегчения, что и путешественник добравшийся до цели своего паломничества после долгого и трудного перехода по пустыне.
За то время, которое Фрэнк провел с ней, Натан Паркер дважды звонил ей из Парижа. Сперва он хотел отойти в сторону, но Елена удержала его за руку столь властно, что Фрэнк удивился. Он следил за ее разговором из односложных реплик и в глазах ее видел неприкрытый страх, который, как он опасался, никогда не исчезнет.
Потом, трубку взял Стюарт, и пока Елена говорила с сыном, лицо ее светилось. Фрэнк понял: все эти годы Стюарт был для нее якорем спасения, убежищем, тайным укрытием, где она могла писать письма, чтобы когда-нибудь передать их тому, кто может никогда и не прийти. Он понял также, что путь к ее сердцу неизбежно пролегает через сердце сына. Нельзя завладеть ею, не заполучив его. Фрэнк спрашивал себя с некоторой тревогой, сумеет ли сделать это.
Рука Елены тронула шрам на его теле, розовый на фоне слегка загорелой кожи. Елена почувствовала на ощупь, что это — другая кожа, появившаяся потом, будто часть какого-то панциря, который, как любой панцирь, способен защитить от жестоких ударов, но и невольно притупить нежное, ласковое прикосновение.
— Больно? — спросила она, осторожно прикасаясь к шраму.
— Теперь уже нет.
Они помолчали, и Фрэнк подумал, что в этот момент Елена притронулась не к его, а к их общему шраму.
Мы живы, Елена, мы раздавлены и похоронены, но живы. И снаружи слышно, как кто-то разгребает завал, чтобы вытащить нас из-под развалин. Поторопитесь, прошу вас, поторопитесь…
Елена улыбнулась, и в комнате засияло маленькое солнце. Она вдруг повернулась и забралась на Фрэнка, словно для того, чтобы упрочить свое личное завоевание. И слегка прикусила ему нос.
— Ты только представь, вот откушу тебе нос, и Джордж Клуни останется победителем!
Фрэнк взял ее лицо в ладони. Она попыталась помешать ему, и ее губы с легким чмоканьем оторвались от его носа. Фрэнк посмотрел на нее со всей нежностью, на какую только способен человек.
— Боюсь, что теперь, с носом или без него, мне будет очень трудно представить свою жизнь без тебя…
Тень промелькнула по лицу Елены. Ее серые глаза приобрели цвет высоколегированной стали «экскалибур». Она осторожно отвела его руки, высвободив свое лицо. Фрэнку нетрудно было представить, о чем она сейчас думала и что скрывалось за этим взглядом, и он попытался снять напряжение.
— Эй, что случилось? Не думаю, что я сказал что-то ужасное. Я ведь еще не просил тебя выйти за меня замуж…
Елена уткнулась ему в плечо. По ее голосу он понял, что их короткое безмятежное интермеццо окончено.
— Я уже замужем, Фрэнк. Или, вернее, была.
— Как это понимать — была?
— Ты ведь знаешь, что такое политика, Фрэнк. Все, как в театре. Все сплошное притворство, спектакль. В Вашингтоне, как и в Голливуде, неофициально принимают что угодно, лишь бы не прознала общественность. Человек, делающий карьеру, не допустит скандала, какой может возникнуть, если окажется, что его дочь рожает ребенка вне брака.
Фрэнк промолчал, ожидая, что последует дальше. Он ощущал ласковое, влажное дыхание Елены. Ее голос звучал совсем рядом, но казалось, доносится со дна колодца, не имеющего эха.
— И уж тем более, если человек этот — генерал Натан Паркер. Вот почему официально я — вдова капитана Рэнделла Кигена. Он пал во время войны в Заливе, оставив в Америке женщину, ожидавшую ребенка не от него.
Она приподнялась и снова повернулась к нему. На губах ее появилась улыбка, и она смотрела в глаза Фрэнка так, словно только оттуда могло прийти прощение. Он никогда не думал, что улыбка может быть столь горькой.
Елена говорила о себе как о другом человеке, о женщине, к которой питала жалость, смешанную с презрением.
— Я — вдова человека, которого впервые встретила в день свадьбы и потом не видела больше никогда, разве что в гробу, накрытом флагом. Не спрашивай меня, как отец сумел убедить этого человека жениться на мне. Понятия не имею, что он пообещал взамен, но нетрудно представить. Получился брак по доверенности, такая дымовая завеса, потом развод — и завеса рассеялась. А тем временем — блестящая карьера и разостланная перед ним красная дорожка… И знаешь, что самое смешное?
Фрэнк промолчал, ожидая ответа. Он знал, что это уж точно не будет смешно.
— Капитан Рэнделл Киген умер во время войны в Заливе, не сделав ни единого выстрела. Геройски пал во время операции по разгрузке, раздавленный «хаммером», у которого отказали тормоза, когда он выезжал из транспортного самолета. Один из самых коротких браков в истории. И к тому же с идиотом…
У Фрэнка не хватило времени ответить. Только он начал осознавать новое подтверждение коварства и мощи Натана Паркера, как мобильник на ночном столике завибрировал. Фрэнк взял его прежде, чем тот зазвонил. Посмотрел на часы. Циферблат показывал неприятности. Он включил аппарат.
— Алло?
— Фрэнк, это я, Морелли.
Елена, лежавшая рядом с Фрэнком, увидела, как лицо его потемнело.
— Слушаю, Клод. Неприятности?
— Да, Фрэнк. Но не такие, как ты думаешь. Комиссар Юло… Несчастный случай на дороге.
— Когда?
— Пока точно не знаем. Нам сообщила об этом французская полиция. Его машина найдена недалеко от Ориоля, в Провансе, в кювете у проселочной дороги. Ее нашел охотник, отправившийся дрессировать своих собак.
— А он как?
Молчание Морелли было красноречиво. Фрэнк почувствовал, как отчаяние разрываете ему сердце.
Нет, Никола, не ты и не сейчас. Не так дерьмо и не в такой момент, когда твоя жизнь, казалось, ничего не стоит. Не так, анфан-террибль…
— Он умер, Фрэнк.
Фрэнк стиснул зубы так сильно, что слышно было, как они скрипнули. Костяшки пальцев, сжимавших аппарат, побелели. На какое-то мгновение Елена подумала, что телефон сейчас раскрошится в его руке.
— Жена знает?
— Нет, еще не сказали. Я подумал, может, ты сам…
— Спасибо, Клод. Отличная работа.
— Я предпочел бы не получать таких комплиментов.
— Знаю, и благодарю тебя также от имени Селин Юло…
Фрэнк поднялся и прошел к креслу, где лежала его одежда, стал надевать брюки.
Елена села в постели, прикрыв грудь простыней. Фрэнк не заметил ее непроизвольного стыдливого движения — она еще не привывкла к тому, чтобы он видел ее наготу.
— Что случилось, Фрэнк? Куда ты?
Он посмотрел на нее с мучительной болью на лице и сел на кровать, чтобы надеть носки. Его голос прозвучал из-за покрытой шрамами спины.
— В самое плохое место на этом свете, Елена. Иду будить женщину среди ночи и объяснять ей, почему ее муж больше никогда не вернется домой.
45
На похоронах Никола Юло лил дождь.Погода, казалось, решила прервать солнечное лето и пролить с неба такие же слезы, что проливались на земле. Бушевал настоящий ливень. Настоящей была и вся жизнь мало кому известного комиссара полиции, отданная исполнению скромной жизненной миссии обычного человека.
Теперь, уже не ведая этого, он получал, наверное, единственное вознаграждение, какого ему хотелось при жизни: сходил в ту же землю, что приняла его сына, под речи, придуманные для утешения живых.
Селин стояла возле священника у могил мужа и сына, с достоинством перенося страдание, хотя и совершенно обессиленная. Тут жк находились ее сестра с мужем, спешно приехавшие из Каркассоне при известии о смерти зятя.
Похороны были пройти скромными, как того хотел Никола. И все же немало народу поднялось наверх, на кладбище Эз-Виллаж, чтобы присутствовать при погребении. Фрэнк, стоя немного поодаль от вырытой могилы, смотрел на людей, окружавших молодого священника, который справлял службу с непокрытой, несмотря на дождь, головой.
Тут собрались друзья, знакомые, жители Эза, все, кто так или иначе знал и ценил Юло как человека и хотел теперь с ним попрощаться. Возможно, подошли и просто любопытные.
На лице Морелли отражалось такое искреннее страдание, что Фрэнк поразился. Были тут Ронкай и Дюран как представители властей Княжества и все свободные от дежурства сотрудники Службы безопасности. Напротив себя Фрэнк увидел Фробена, тоже с непокрытой головой. Чуть дальше стояли Бикжало, Лоран, Жан-Лу, Барбара, почти все сотрудники «Радио Монте-Карло». Неподалеку — даже Пьеро и его мать.
Немногих присутствовавших журналистов сдерживала полиция. Впрочем особой необходимости в этом не было. Смерть человека в результате банальной аварии не вызвала особого интереса, даже если речь шла о комиссаре, который прежде возглавлял расследование «дела Никто».
Фрэнк смотрел, как гроб Никола Юло медленно опускают в могилу, похожую на рану, поливаемую дождем, смешанным со святой водой. Казалось, благословение исходило и с неба, и от людей. Могильщики в зеленых клеенчатых плащах принялись лопатами швырять землю такого же цвета, что и гроб.
Фрэнк оставался у могилы, пока в яму не упал последний ком земли. Постепенно холмик сравняется, и кто-то, кому заплатят, поместит здесь мраморную плиту, точно такую, как рядом, и надпись на ней будет сообщать, что Стефан Юло и его отец Никола так или иначе встретились.
Священник произнес последнею молитву, и все осенили себя крестным знамением.
Но Фрэнк так и не смог сказать «аминь».
Сразу же после погребения толпа рассеялась. Те, кто стоял ближе к семье покойного, прежде чем удалиться, выражали соболезнование вдове. Отвечая на объятия супругов Мерсье, Селин увидела Фрэнка. Она попрощалась с Гийомом и его родителями, приняла торопливые соболезнования Дюрана и Ронкая, обернувшись к сестре, что-то шепнула ей, и та вместе с мужем поспешила к воротам кладбища. Фрэнк посмотрел на тонкую фигуру Селин. Она спокойно направлялась к нему, не защитив темными очками свои покрасневшие от слез глаза.
Не промолвив ни слова, Селин припала ему на грудь. Обняв ее, он слышал, как она тихо плачет, позволив себе наконец эти слезы, которые не в силах были, конечно, вернуть ее маленький, вдребезги разбитый мир.
Потом Селин слегка отстранилась и посмотрела на Фрэнка. В его глазах пылала, как раскаленное солнце, острая, мучительная боль.
— Спасибо, Фрэнк. Спасибо, что ты здесь. Спасибо, что именно ты сообщил мне об этом. Знаю, чего это стоило тебе.
Фрэнк не ответил. После звонка Морелли он расстался с Еленой, приехал в Эз и подошел к дому Никола. Долгих пять минут стоял он у двери, прежде чем набрался мужества позвонить. Когда Селин открыла ему, запахивая легкий халат, наброшенный на ночную рубашку, то, увидев его, сразу все поняла. Ведь она в конце концов была женой полицейского. Эту сцену она не раз представляла себе и раньше, заранее переживая возможную трагедию, хотя всегда гнала прочь подобные мысли как дурную примету. Теперь Фрэнк стоял вот тут, на пороге ее дома, с мученическим выражением лица, и его молчание лишь подтверждало, что теперь и муж вслед за сыном навсегда покинул ее дом.
— Что-то с Никола, да?
Фрэнк кивнул.
— Он…
— Да, Селин, он умер.
Селин закрыла на мгновение глаза и смертельно побледнела. Она покачнулась, и он испугался, что она упадет, шагнул к ней, желая поддержать, но она тотчас взяла себя в руки. Фрэнк увидел, как забилась жилка у нее на виске, когда она стала задавать вопросы, на которые он предпочел бы не отвечать.
— Как это случилось?
— Авария. Не знаю подробностей. Свернул с дороги в кювет. Наверное, погиб мгновенно. Если это может утешить тебя, он не страдал.
Фрэнк понимал всю бессмысленность своих слов. О каком утешении могла идти речь, ведь он знал от Никола, сколько страданий доставила ему и Селин агония Стефана, лежавшего в коме, подобно овощу и подключенного к аппаратуре, пока жалость не пересилила надежду и родители не согласились отключить жизнеобеспечение.
— Заходи, Фрэнк. Надо сделать пару звонков, один, правда, могу отложить до утра. И хочу попросить тебя об одном одолжении…
Она посмотрела на него полными слез глазами.
— Все что хочешь, Селин.
— Не оставляй меня этой ночью, прошу тебя.
Она позвонила единственному родственнику Никола — его брату, жившему в Америке, кратко объяснила положение и закончила разговор словами: «Нет, я не одна», что несомненно было ответом на беспокойство говорившего на другом конце провода. Осторожно, будто что-то необыкновенно хрупкое, положила трубку и снова повернулась к нему.
— Хочешь кофе?
— Нет, Селин, спасибо. Мне ничего не нужно.
— Тогда сядем сюда, Фрэнк Оттобре. Хочу, чтобы ты обнял меня и побыл со мной, пока я плачу…
Так они и сидели на диване, в красивой комнате с окнами на террасу и в черноту ночи, и Фрэнк слушал, как она плачет, пока заря не осветила за окном голубое море и небо. Наконец, он почувствовал, как обессиленное тело Селин поникло, и она впала в забытье, и он поддерживал ее со всей любовью, какую питал к ней и Никола. Позднее он препоручил Селин заботам ее сестры и тестя.
И вот теперь они опять остались вдвоем, и он не мог не смотреть на нее, словно хотел заглянуть в душу. Селин поняла скрытый в его взгляде вопрос. Она обратилась к нему, чуть усмехнувшись его мужской наивности.
— Теперь уже больше не нужно, Фрэнк.
— Что не нужно?
— Я думала, ты понял…
— Что я должен был понять, Селин?
— Мое тихое безумие, Фрэнк. Я прекрасно знала, что Стефан мертв. Я всегда это знала, как знаю, что теперь нет больше и Никола.
Видя, как он растерялся, Селин Юло улыбнулась и с нежностью тронула его руку.
— Бедный Фрэнк, мне жаль, что я обманула и тебя. Жаль, что заставляла тебя страдать каждый раз, когда вспоминала Гарриет.
Она подняла голову и взглянула на серое небо. Пара чаек лениво парила на ветру — они были вдвоем, были вместе. Наверное об этом думала Селин, следя какое-то мгновение за их полетом. Порыв вера шевельнул концы ее шейного платка.
Она перевела взгляд на Фрэнка.
— Это все был спектакль, друг мой. Маленький, глупый спектакль, только для того, чтобы он не ушел из жизни. Видишь ли, после утраты Стефана как раз здесь, когда мы выходили с этого же кладбища после похорон, я поняла, что если не придумать что-то, Никола сломается. Еще раньше, чем я. Может, даже покончит с собой.
Селин помолчала.
— Когда мы возвращались с кладбища, уже в машине, мне вдруг пришла в голову эта мысль. Я подумала, что если Никола встревожится из-за меня, он хотя бы немного забудет о своем отчаянии, отвлечется от мыслей о Стефане. Даже если хоть совсем немного отвлечется, все равно это поможет избежать худшего. Так все началось. Так и продолжалось. Я обманывала его и не жалею. Если понадобилось бы, я все повторила бы, но как видишь, теперь нет нужды притворяться, нет больше никого, ради кого…
Слезы снова ручьем потекли по лицу Селин Юло. Фрэнк заглянул в удивительную глубину ее глаз.
Бывают на свете люди, примечательные только тем, что умудряются дорого продать себя словно, свиток шелка, тогда как на самом деле представляют собой лишь кучу тряпья. Бывают люди, которые совершают грандиозные дела, изменяющие мир. Но никто из них, подумал Фрэнк, не сравнится величием с этой женщиной.