Страница:
Без предупреждения, собрав все свое мужество, Андре наклонился к ней и поцеловал в щеку.
Елена повернула голову и почувствовала, что умирает. Ее отец стоял в дверях конюшни, заслоняя свет, и видел, что произошло — только то, что произошло.
Юноша, сверстник его дочери, поцеловал ее в щеку.
Паркер фурией набросился на беднягу и так сильно отхлестал его по щекам, что у того потекла кровь из носа и изо рта. Потом схватил парня и швырнул, словно ветку, в дверь бокса Мистера Марлина, отчего конь попятился, испуганно заржав. У Андре кровь лилась на рубашку, когда генерал схватил его за шиворот и поставил на ноги.
— Идем со мной, жалкий ублюдок.
Он протащил Андре к самому дому и швырнул его, словно пустой мешок, к ногам Брайана Жефферо, стоявшего с секатором в руках и открывшего от изумления рот.
— Держи, Брайан, забирай своего маньяка и — вон из моего дома! Немедленно. И благодари, что легко отделался, а не пошел под суд за изнасилование!
Бешенство Натана Паркера исключало какие бы то ни было объяснения, и Жефферо слишком хорошо знал это. Он молча обнял сына, позвал своих людей, забрал инструменты и удалился.
Елена никогда больше не видела Андре Жефферо.
Вскоре Натан Паркер начал оказывать ей внимание.
Елена прошла по спальне. Падавший с балкона луч солнца словно разделил кровать пополам. Елена сочла хорошим знаком, что солнечной оказалась как раз та сторона, где спал Фрэнк, единственный в мире человек, которому она, собрав все мужество, смогла признаться в своем позоре.
Она вышла из комнаты и спустилась на первый этаж.
Радостной мысли о коротких счастливых встречах с Фрэнком было недостаточно, чтобы стереть ее воспоминания, такие давние, но все еще столь яркие и мучительные, будто все произошло накануне.
Немного на свете девушек, которые могут рассказать, что лишились девственности стараниями собственного отца, сказала она себе. Хотелось бы думать, что немного. Надеюсь из любви к миру, что я единственная, хотя и уверена: это не так…
В мире хватает натанов паркеров, она знала это наверняка. И немало таких же, как она, запуганных девушек, залитых слезами от унижения и отвращения в постели, простыни которой испачканы кровью и тем же семенем, что породило их.
Ее ненависть не имела пределов. К отцу и к себе самой из-за того, что не смогла восстать в нужный момент. Теперь у нее было оправдание — сын Стюарт. Елена любила его так же сильно, как отчаянно ненавидела отца. Раньше она отдала бы что угодно, лишь бы избавиться от ребенка, а теперь безумно боялась его потерять. При всем желании она все же не могла найти никакого оправдания своей беспомощности перед насилием собственного отца.
Иногда задумывалась: а не таится ли в ней, подобно раковой опухоли в мозгу, такое же болезненное чувство, какое питал к ней Натан Паркер? Может, она испытывала эти муки, потому что была его дочерью? В ее венах текла та же кровь — так, может, и ей свойственны те же извращенные желания, что ему? Она не раз задавалась этим вопросом.
Как ни странно, но от сумасшествия ее спасло только одно — сознание, что никогда, ни разу ей не доставило ей удовольствия то, что она вынуждена была терпеть.
Ханнеке что-то, видимо, заподозрила. Правда, Елена так никогда и не узнала точно. Возможно, дальнейшие события были вызваны пламенем, таившимся за ледяной внешностью мачехи, пламенем, которого никто, наверное даже она сама, не замечал. Самым банальным и прозаическим образом, оставив письмо, о чем Елена узнала лишь много лет спустя, Ханнеке сбежала с учителем верховой езды, бывавшим у них в доме, без сожаления оставив мужа и дочерей. Так же просто, как вишенку с торта, она прихватила с собой значительную сумму денег.
В этой истории генерал Натан Паркер оценил только одно: сдержанность. Ханнеке могла быть проституткой, пусть и дорогой, но не была дурой. Если б она публично унизила мужа, последствия были бы чудовищными. Генерал преследовал бы ее до конца жизни и до конца света, пока не отомстил бы.
Письмо, которое Елена никогда не читала, имело, вероятно, именно эту цель: женщина знала или догадывалась, как ее муж относится к Елене, и предложила сделку. Ее свобода и ее молчание в обмен на такую же свободу и такое же молчание. Условие было принято без обсуждения. Тем временем с помощью адвокатов подоспел и благоразумный развод, все расставивший по местам.
Никто, как говорится, не пострадал.
Ни Натан Паркер, разумеется, в последнее время совершенно равнодушный к жене. Ни, разумеется, Ханнеке, купавшаяся теперь в деньгах и разъезжавшая с любовниками по свету.
Остались две девочки, заложницы судьбы. Им и предстояло платить за все ошибки, которых они не совершали. Эриджейн, как только стала совершеннолетней, ушла из дома и, поскитавшись по миру, обосновалась в Бостоне. Конфликты с отцом возрастали в геометрической прогрессии по мере того как она взрослела. Елена очень опасалась, что с сестрой случится такая же беда. Иногда наблюдала за отцом, когда он разговаривал с Эриджейн, пытаясь понять по его глазам, загорается ли в них тот страшный огонь, какой она уже научилась распознавать и бояться. Но в то же время — и пусть она будет проклята за это! — Елена молила, чтобы беда случилась, — тогда она не услышит больше шагов отца, подходящего к ее комнате среди ночи, не почувствует, как его рука откидывает простыню, не ощутит тяжесть его тела в постели, не почувствует…
Она закрыла глаза и вздрогнула. Теперь, когда она узнала Фрэнка и поняла, что на самом деле содержит послание, которым люди обменивается во время физической близости, она еще сильнее ощутила ужас и отвращение, пережитые в те годы.
Фрэнк оказался вторым мужчиной в ее жизни, в ее постели, и первым, с кем она занималась любовью.
Нижний этаж дома был залит солнцем. Больше нигде в мире не было такого солнца. Ведь оно освещало здесь Фрэнка и, может быть, он тоже испытывал сейчас такое же ощущение пустоты — как если бы какая-то машина высасывает из тебя воздух, и кожа мучительно притягивается к костям в неестественной попытке лопнуть. И происходило такое как раз в тот момент, когда в Елене бушевала совершенно противоположная сила — безудержное желание взорвать все.
Елена прошла по коридору мимо комнаты, где были заперты телефоны, к стеклянной двери в сад — вот тут она стояла, когда они обменялись с Фрэнком долгим взглядом в тот вечер, во время ареста Райана. Именно в этот момент она и поняла. Интересно, с ним тоже такое случилось? В его глазах тогда не было заметно волнения, но Елена с чисто женской интуицией почувствовала, что именно в ту минуту между ними все и началось.
Больше всего на свете ей хотелось увидеть его сейчас и спросить об этом.
Она достала из кармана мобильник. Фрэнк принес его, когда они виделись во второй раз и он покинул ее, чтобы сообщить Селин о смерти ее мужа, своего друга комиссара. Елена подумала о том, как Фрэнк постоянно занят и как ей приятно хранить, словно драгоценный секрет, эту простую и столь привычную для всех остальных людей вещь.
Она попробовала позвонить Фрэнку на мобильник по номеру, который он записал в память телефона. Автомат ответил, что телефон абонента выключен и посоветовал позвонить позже.
Нет, прошу тебя, Фрэнк, не ускользай от меня именно сейчас. Не знаю, сколько времени мне остается. Я умираю при мысли, что не смогу больше увидеть тебя, или хотя бы поговорить с тобой…
Она нажала другую кнопку — номер полицейского управления. Ей ответила телефонистка.
— Служба безопасности, бонжур.
— Вы говорите по-английски? — спросила Елена с тревогой.
— Конечно, мадам. Чем могу помочь вам?
Ответ прозвучал по-английски, но слово «мадам», было произнесено по-французски. Noblesse oblige[84]. Елена облегченно вздохнула. Во всяком случае хоть не нужно ломать голову над языком, в котором она не сильна. Вторая жена ее отца была в ужасе от французского языка, считала его наречием гомосексуалистов.
— Я хотела бы поговорить с агентом Фрэнком Оттобре, будьте добры…
— Минутку, мадам, как вас представить?
— Елена Паркер, спасибо.
— Подождите.
Телефонистка поставила ее на ожидание, и через несколько секунд в трубке раздался голос Фрэнка.
— Елена, где ты?
Елена почувствовала, как вспыхнула, и только поэтому вдруг обрадовалась, что него нет рядом с ней в эту минуту. Ей показалось, будто она перенеслась в далекое прошлое — к робкому и неумелому поцелую Андре Жефферо. Она поняла, что Фрэнк обладает волшебной властью — он может вернуть ей невинность. И обнаружив это, Елена окончательно убедилась, как сильно любит его.
— Я дома. Отец ушел с Райаном и Стюартом, и я одна. Мосс убрал под замок все телефоны. Звоню по мобильнику, который ты мне оставил.
— Вот ублюдок…
Елена не знала, прослушивает ли телефонная станция полиции разговоры Фрэнка Оттобре. Он говорил ей о своем подозрении, что мобильник и домашний телефон, там, в «Парк Сен-Ромен», под контролем. Может, это и было причиной его резкого тона.
Елена не хотела говорить ничего такого, что могло бы повредить ему или поставить в неловкое положение, но чувствовала, что не удержится.
— Есть одна вещь, которую я должна сказать тебе.
Сейчас, велела она себе, скажи сейчас, или никогда больше не скажешь!
— Я люблю тебя, Фрэнк!
Елена подумала, что впервые в жизни произнесла такие слова. И впервые испытывала страх, которого не боялась.
В трубке наступила тишина. Прошло лишь несколько мгновений. Но Елене показалось, что за время, пока она ждала ответа, можно было посадить и вырастить финиковую пальму, и собрать с нее урожай. Наконец голос Фрэнка прозвучал в трубке.
— Я тоже люблю тебя, Елена.
Так просто, как и должно было быть. От его слов веяло покоем, каким исполнены подлинные шедевры. Теперь Елена Паркер уже ни в чем не сомневалась.
— Да благословит тебя Господь, Фрэнк Оттобре.
Сказать что-то еще времени не осталось. Елена услышала, как в комнате, где находился Фрэнк, хлопнула дверь.
— Извини, я сейчас, — услышала она внезапно холодные слова.
Услышала другой неразборчивый голос. Потом раздался громкий стук, ругательство, и грокий возглас Фрэнка:
— Нет, господи! Опять он, проклятый сукин сын…
И дальше ей в трубку:
— Извини, Елена. Одному богу известно, как я не хотел бы сейчас прерывать разговор, но я должен бежать…
— Что случилось? Можешь сказать?
— Конечно, тем более, что завтра прочтешь в газетах. Никто убил еще одного человека!
Фрэнк прервал связь. Елена растерянно смотрела на дисплей, пытаясь сообразить, как выключить аппарат. Она была так счастлива, что даже не обратила внимание на то, что первое в ее жизни признание в любви было прервано сообщением об убийстве.
Никто опять совершил убийство. И хуже всего — с особым, издевательским цинизмом.
Святой боже, да когда же кончится эта бойня? Что это за человек, если умудряется творить такое?
Выскочив на улицу, они увидели полицейских, столпившихся возле какой-то машины. Улица была перекрыта для проезда и прохода как с рю Сюффрен Раймон, так и с противоположной стороны до самой середины рю Нотари.
Увидев Фрэнка и Морелли, агенты расступились, пропуская их. Напротив центрального подъезда, немного правее, на последней парковочной разметке, предназначенной для полицейских машин, стоял «мерседес» Жан-Лу Вердье с открытым багажником.
Там лежал труп. Это походило на плохую копию убийства Аллена Йосиды, нечто вроде неудачной генеральной репетиции. В багажнике помещалось скрюченное тело мужчины. На нем были синие брюки и белая рубашка, испачканная кровью. На груди, возле сердца, рубашка была разрезана и пропитана кровью. Но как всегда, больше всего было изуродовано лицо. Труп со снятым скальпелем и ужасным оскалом лица, казалось, уставился в стенку багажника. На голом черепе запеклась кровь, и остался, словно в насмешку, клочок волос, видимо, на сей раз раз работа велась довольно поспешно.
Фрэнк осмотрелся. Агенты держались спокойно.
Ко всему привыкаешь, и к худшему, и к лучшему.
Но это была не привычка, это было проклятье, и должен ведь существовать какой-то способ прекратить все это. И Фрэнк должен найти его во что бы то ни стало, если не хочет снова оказаться на деревянной скамейке в саду клиники для душевнобольных больных и смотреть, невидящими глазами, как садовник сажает дерево.
Он вспомнил разговор с отцом Кеннетом. Окажись он сейчас здесь, Фрэнк мог бы сказать ему, что изменил свои убеждения — по крайней мере отчасти. Пока еще ему не удалось поверить в бога, но он начинал верить в дьявола…
— Как это было? — спросил он, не обращаясь ни к кому в отдельности.
Подошел один из полицейских. Фрэнк не знал, как его зовут. Помнил только, что тот однажды дежурил у дома Жан-Лу, к счастью для него, не в тот день, когда выяснилось, кто такой Никто.
— Сегодня утром я заметил припаркованную машину на запрещенном для стоянки месте. Обычно мы очень строги и заставляем немедленно убрать машину, но в эти дни, при том, что творится кругом…
Фрэнк прекрасно понимал агента. Тот имел в виду их нескончаемые дежурства, срочные выезды по любым звонкам… Это было неизбежно в такой ситуации. Казалось, все мифоманы на свете с цепи сорвались. Никто видели повсюду, и там, и сям, приходилось проверять все сообщения, конечно, без результата.
Да, он прекрасно знал ситуацию. И велел агенту продолжать.
— Когда я немного спустя увидел, что машина по-прежнему тут, то подумал, может, это кто-то из местных. Иногда нам досаждают, бросая вот так машину… Я подошел проверить, вызвал эвакуаторов и мне вдруг показалось, что я знаю этот номерной знак. Я ведь был там наверху, в Босолей, в доме…
— Да, знаю, — коротко прервал его Фрэнк. — Что дальше?
— Ну, когда я подошел, то увидел на заднем капоте, возле ручки красное пятно, похожее на кровь. Я позвал Морелли, и мы попытались открыть. И внутри было это…
Агент указал на тело.
Да, «было это». И «это», как ты говоришь, уже невозможно даже назвать человеческим существом, верно?
Подталкивая крышку багажника шариковой ручкой, чтобы не оставлять отпечатков, агент приподнял ее выше, пока не стало видно все внутри.
— И еще вот это…
Фрэнк уже знал, что еще он увидит. На металлическом листе была кровавая надпись, все та же издевательская надпись, поясняющая новый подвиг.
Я убиваю…
Фрэнк закусил щеку до нестерпимой боли. Ощутил во рту сладковатый вкус крови. Вот, что пообещал ему Жан-Лу в коротком разговоре накануне днем. Теперь не будет больше никаких указаний, а будут только трупы. И это несчастное существо в багажнике служило подтверждением, что война продолжается и очередное сражение проиграно.
Припарковав машину со своим мрачным грузом именно тут, напротив главного входа в полицейское управление, убийца еще раз посмеялся над всеми их усилиями. Фрэнк вспомнил голос Жан-Лу, звучавший на фоне городского шума, на этот раз без искажений, наконец-то естественно. Он звонил с дешевого мобильника, купленного на какой-нибудь распродаже в магазине электроники. Потом оставил его на скамейке, а проходивший мимо мальчик нашел его. И когда стал звонить старшему брату, сообщая о находке, его и задержали. Он не видел человека, оставившего мобильник на скамейке, и на аппарате, кроме его отпечатков, никаких других не было.
Фрэнк снова посмотрел на тело в багажнике. При всем желании он не в силах был представить реакцию журналистов. Вряд ли кто-нибудь спрособен был подобрать верные слова для описания этого нового убийства.
На то, как отреагируют Ронкай и Дюран, ему, честно говоря, было наплевать. И на их судьбу тоже. Ему хотелось только одного — чтобы его не отстранили от расследования раньше, чем он сможет взять Никто.
— Известно, кто этот несчастный?
Морелли, стоявший по другую стороны машины, обошел ее и остановился рядом.
— Нет, Фрэнк. У него не было с собой никаких документов. Совершенно ничего неизвестно.
— Боюсь, что вскоре выяснится. Судя по коже, он молод. Если этот сукин сын действовал по своей обычной схеме, то наверняка какая-нибудь знаменитость. Лет тридцати — тридцати пяти, привлекательной наружности. Вина бедняги лишь в том, что он оказался не в том месте и не в то время. И не с тем человеком, да разразит его небо. Вскоре примчится какая-нибудь важная шишка и заявит о его исчезновении, тогда и узнаем, кто он. Но лучше бы сделать это раньше.
Подошел другой агент.
— Инспектор…
— Что, Бертран?
— Есть одна мысль, может, глупая, но…
— Да, слушаю.
— Туфли, инспектор.
— Причем тут туфли?
Агент пожал плечами.
— Ну, это же парусиновые туфли для яхты. Я сам ношу такие.
— Да их полно кругом, и не думаю…
Фрэнк, начав, похоже, догадываться, куда клонит агент, прервал Морелли.
— Пусть договорит, Клод. Слушаем тебя, Бертран.
— Так я вот и говорю, что на этих туфлях, кроме марки производителя, есть еще торговая марка сигарет. Может, имя спонсора. А поскольку сейчас тут…
Фрэнк вспомнил о регате. Он положил руки на плечи агента.
— Поскольку сейчас тут проходит «Гран-Мистраль», или как он там называется, то этот человек может быть связан с парусным спортом. Молодец, парень, отличная работа!
Фрэнк высказал свою оценку достаточно громко, чтобы слышали и другие агенты. Бертран отошел к ним с видом моряка с Колумбовой каравеллы, закричавшего «Земля, земля!»
Фрэнк отвел Морелли в сторону.
— Клод, мне кажется, Бертран рассуждает вполне разумно. К тому же это единственный след, какой у нас есть. Давай начнем поиски в этом направлении. Все, что могли, мы уже проиграли. Больше терять нечего.
Синий фургон криминалистов вывернул с рю Сюффрен Раймон. Агент отодвинул заграждение и пропустил его.
Фрэнк кивнул на фургон.
— Думаю, нет нужды повторять, но напомни криминалистам, что нам немедленно нужны отпечатки убитого. Он так изуродован, что иначе его не опознать. Вряд ли его дантист сейчас доступен.
Морелли явно пал духом, ломая голову, что же делать дальше. После всех этих убийств трудно выдержать неожиданный удар, не пошатнувшись. Фрэнк оставил его отдавать распоряжения техникам, выходившим из фургона, и направился в здание управления. Он вспомнил лицо Елены. Вспомнил ее голос по телефону, испуганный и в то же время такой уверенный, когда она сказала, что любит его.
Вот еще одно поражение.
Всего в нескольких километрах от него находилась женщина, которая могла стать его спасением и для которой он тоже был надеждой. Счастье было, можно сказать, рядом, но два человека преграждали ему дорогу.
Никто в своем яростном безумии, убивающий побуждало убивать невинных людей, пока его не остановят. И сумасшедший генерал Паркер, готовый погубить все человеческое на своем пути, пока его самого не уничтожат.
И Фрэнк хотел совершить и то, и другое.
Иных обязанностей за собой он не видел. Быть полицейским в конечном счете означало только это.
Дюран, Ронкай, государственный министр, князь, а также сам президент Соединенных Штатов могли думать, что угодно. Фрэнк считал себя чернорабочим, весьма далеким от тех кабинетов, где создаются проекты. Это он стоял перед стенами, которые необходимо было разрушить и восстановить, среди цементной пыли и запаха известки. Он осматривал изуродованные и оскальпированные тела среди резких запахов крови и пороха. Он не собирался создавать бессмертные творения, он хотел написать только рапорт, где объяснит, как и почему он посадил за решетку человека, виновного в стольких убийствах.
Потом он подумает о Паркере. Никто при всем своем безумии научил его одному — жестоко, неумолимо преследовать собственную цель. Именно так он поведет себя в отношении генерала. С жестокостью, какой изумится сам Паркер, мастер своего дела.
Вернувшись в кабинет, он сел за стол и набрал номер Елениного мобильника. Тот был выключен. Возможно, она теперь не одна и не хочет рисковать — если бы он неожиданно зазвонил, то был бы обнаружен. Фрэнк представил Елену дома рядом со Стюартом, ее единственным утешением среди этих тюремщиков — Натана Паркера и Райана Мосса.
Он просидел так, размышляя, примерно четверть часа, откинувшись на спинку, заложив руки на затылок и глядя в потолок. Куда бы ни обращал он свои мысли, всюду упирался в закрытую дверь.
И все же он чувствовал, что выход где-то рядом, совсем близко… Не было никаких сомнений ни насчет дальнейших шагов, ни насчет сотрудников. Все без исключения, кто занимался расследованием, имели за плечами блестящий послужной список, подтверждавший их опыт. Недоставало только удачи — она, несмотря ни на что, все-таки остается важнейшим слагаемым успеха. И было странно, что постоянная враждебность фортуны проявлялась именно тут, в Княжестве Монако, где полно больших и небольших казино, где на каждом игорном автомате написано «Winning is easy» — победить легко. Фрэнку хотелось бы встать перед одним из них, сунуть в щель деньги, и пусть колесики крутятся до тех пор, пока не выкинут джекпот — где скрывается Жан-Лу Вердье.
Дверь в кабинет внезапно открылась. Морелли вошел настолько возбужденный, что даже забыл постучать.
— Фрэнк, еще один пинок в задницу.
Легок на помине. Только бы не очередная обманка.
— Слушаю тебя.
— Пришли двое с заявлением. Вернее, не с заявлением, а просто выразить обеспокоенность…
— И что же?
— Пропал один из членов экипажа «Try for the Sun", яхты, участвующей в „Гран-Мистрале“.
Фрэнк выпрямился в кресле, ожидая продолжения. Морелли понимал, что принес важную новость.
— Вчера вечером у него было свидание с девушкой, на пристани в Фонтвьей. Когда она приехала за ним, его там не было. Она подождала немного и уехала. Девушка довольно скандальная, и сегодня утром вернулась на яхту, где ночует экипаж, специально, чтобы высказать молодому человеку все, что она о нем думает — с такими женщинами, как она, так не поступают и так далее и так далее… Моряк обалдел от такого натиска и пошел в каюту за ее кавалером, но там никого не оказалось. Постель заправлена — значит, он не ложился.
— А он не мог ее заправить прежде, чем уйти рано утром?
— Возможно, но крайне маловероятно. Моряки на яхте встают очень рано, и кто-то наверняка видел бы его. К тому же на кушетке лежала одежда, в которой он был накануне вечером, — форменный костюм «Try for the Sun». Значит, он так или иначе возвращался на яхту…
— Для определенных выводов маловато, но все это непременно нужно иметь в виду. Сравните отпечатки пальцев трупа с теми, что в каюте. Это самый верный способ…
— Я уже распорядился. Предупредил агентов в порту, чтобы никого не пускали в каюту. Эксперт-криминалист уже поехал в Фонтвьей.
— А ты что скажешь об этом?
— Пропавший человек вписывается в параметры жертвы нашего Никто. Тридцать три года, привлекательной внешности, довольно известен в парусном спорте… Американец, его зовут Гудзон Маккормик.
Услышав это имя, Фрэнк так подскочил на стуле, что Морелли даже испугался, как бы не упал.
— Как, ты сказал, его зовут?
— Гудзон Маккормик. Адвокат из Нью-Йорка.
Фрэнк вскочил на ноги.
— Я знаю его, Колод, отлично знаю. То есть совсем не знаю, но это как раз тот, о ком я тебе говорил. Тот, за кем нужно было установить слежку.
Морелли сунул руку в задний карман брюк и достал дискету, полученную накануне от Фрэнка.
— Смотри, вот она, дискета. Вчера я не успел заняться этим. Собирался сегодня…
Оба подумали об одном и том же. Оба прекрасно знали, что означала отсрочка этого дела. Если бы накануне днем они установили за Маккормиком слежку, возможно, он был бы сейчас жив, и возможно, Жан-Лу Вердье уже сидел бы за решеткой.
Фрэнк подумал, что слишком уж много накапливается в этом деле разных «если бы» и «возможно». Каждое из них ложилось на совесть камнем, тяжелым, как скала.
— О'кей, Клод, проверь и дай мне знать.
Морелли бросил ненужную теперь уже дискету на стол и вышел из комнаты. Фрэнк взял телефонную трубку и позвонил Куперу домой, в Америку, не обращая внимания на разницу во времени. Ему ответил голос друга, удивительно бодрый, несмотря на позднее время.
— Да.
— Куп, это я, Фрэнк. Разбудил?
— Разбудил? Я еще и не ложился спать. Только что вошел, успел только пиджак скинуть. Что случилось?
— Черт знает что! С ума можно сойти, что творится. Человек, которого мы ищем, наш серийный убийца, сегодня ночью убил Гудзона Маккормика и освежевал его, как лев антилопу.
В трубке воцарилась тишина. Видимо, Купер не мог поверить своим ушам.
— Святой боже, Фрэнк, мир, похоже, сошел с ума. У нас тут тоже полный бардак. Сплошные страхи перед терактами, и мы постоянно начеку, ты даже представить себе не можешь. А вчера днем свалилась еще одна черепица на голову. Осмонд Ларкин был убит в тюрьме. На прогулке возникла драка между заключенными, и он погиб.
— Крепкий удар.
— Да, крепкий. И после всех наших с тобой трудов у нас в кулаке опять только мухи.
— Каждому свое, Куп. У нас тут не лучше. Сегодня утром еще один труп.
— И сколько же теперь всего?
Елена повернула голову и почувствовала, что умирает. Ее отец стоял в дверях конюшни, заслоняя свет, и видел, что произошло — только то, что произошло.
Юноша, сверстник его дочери, поцеловал ее в щеку.
Паркер фурией набросился на беднягу и так сильно отхлестал его по щекам, что у того потекла кровь из носа и изо рта. Потом схватил парня и швырнул, словно ветку, в дверь бокса Мистера Марлина, отчего конь попятился, испуганно заржав. У Андре кровь лилась на рубашку, когда генерал схватил его за шиворот и поставил на ноги.
— Идем со мной, жалкий ублюдок.
Он протащил Андре к самому дому и швырнул его, словно пустой мешок, к ногам Брайана Жефферо, стоявшего с секатором в руках и открывшего от изумления рот.
— Держи, Брайан, забирай своего маньяка и — вон из моего дома! Немедленно. И благодари, что легко отделался, а не пошел под суд за изнасилование!
Бешенство Натана Паркера исключало какие бы то ни было объяснения, и Жефферо слишком хорошо знал это. Он молча обнял сына, позвал своих людей, забрал инструменты и удалился.
Елена никогда больше не видела Андре Жефферо.
Вскоре Натан Паркер начал оказывать ей внимание.
Елена прошла по спальне. Падавший с балкона луч солнца словно разделил кровать пополам. Елена сочла хорошим знаком, что солнечной оказалась как раз та сторона, где спал Фрэнк, единственный в мире человек, которому она, собрав все мужество, смогла признаться в своем позоре.
Она вышла из комнаты и спустилась на первый этаж.
Радостной мысли о коротких счастливых встречах с Фрэнком было недостаточно, чтобы стереть ее воспоминания, такие давние, но все еще столь яркие и мучительные, будто все произошло накануне.
Немного на свете девушек, которые могут рассказать, что лишились девственности стараниями собственного отца, сказала она себе. Хотелось бы думать, что немного. Надеюсь из любви к миру, что я единственная, хотя и уверена: это не так…
В мире хватает натанов паркеров, она знала это наверняка. И немало таких же, как она, запуганных девушек, залитых слезами от унижения и отвращения в постели, простыни которой испачканы кровью и тем же семенем, что породило их.
Ее ненависть не имела пределов. К отцу и к себе самой из-за того, что не смогла восстать в нужный момент. Теперь у нее было оправдание — сын Стюарт. Елена любила его так же сильно, как отчаянно ненавидела отца. Раньше она отдала бы что угодно, лишь бы избавиться от ребенка, а теперь безумно боялась его потерять. При всем желании она все же не могла найти никакого оправдания своей беспомощности перед насилием собственного отца.
Иногда задумывалась: а не таится ли в ней, подобно раковой опухоли в мозгу, такое же болезненное чувство, какое питал к ней Натан Паркер? Может, она испытывала эти муки, потому что была его дочерью? В ее венах текла та же кровь — так, может, и ей свойственны те же извращенные желания, что ему? Она не раз задавалась этим вопросом.
Как ни странно, но от сумасшествия ее спасло только одно — сознание, что никогда, ни разу ей не доставило ей удовольствия то, что она вынуждена была терпеть.
Ханнеке что-то, видимо, заподозрила. Правда, Елена так никогда и не узнала точно. Возможно, дальнейшие события были вызваны пламенем, таившимся за ледяной внешностью мачехи, пламенем, которого никто, наверное даже она сама, не замечал. Самым банальным и прозаическим образом, оставив письмо, о чем Елена узнала лишь много лет спустя, Ханнеке сбежала с учителем верховой езды, бывавшим у них в доме, без сожаления оставив мужа и дочерей. Так же просто, как вишенку с торта, она прихватила с собой значительную сумму денег.
В этой истории генерал Натан Паркер оценил только одно: сдержанность. Ханнеке могла быть проституткой, пусть и дорогой, но не была дурой. Если б она публично унизила мужа, последствия были бы чудовищными. Генерал преследовал бы ее до конца жизни и до конца света, пока не отомстил бы.
Письмо, которое Елена никогда не читала, имело, вероятно, именно эту цель: женщина знала или догадывалась, как ее муж относится к Елене, и предложила сделку. Ее свобода и ее молчание в обмен на такую же свободу и такое же молчание. Условие было принято без обсуждения. Тем временем с помощью адвокатов подоспел и благоразумный развод, все расставивший по местам.
Никто, как говорится, не пострадал.
Ни Натан Паркер, разумеется, в последнее время совершенно равнодушный к жене. Ни, разумеется, Ханнеке, купавшаяся теперь в деньгах и разъезжавшая с любовниками по свету.
Остались две девочки, заложницы судьбы. Им и предстояло платить за все ошибки, которых они не совершали. Эриджейн, как только стала совершеннолетней, ушла из дома и, поскитавшись по миру, обосновалась в Бостоне. Конфликты с отцом возрастали в геометрической прогрессии по мере того как она взрослела. Елена очень опасалась, что с сестрой случится такая же беда. Иногда наблюдала за отцом, когда он разговаривал с Эриджейн, пытаясь понять по его глазам, загорается ли в них тот страшный огонь, какой она уже научилась распознавать и бояться. Но в то же время — и пусть она будет проклята за это! — Елена молила, чтобы беда случилась, — тогда она не услышит больше шагов отца, подходящего к ее комнате среди ночи, не почувствует, как его рука откидывает простыню, не ощутит тяжесть его тела в постели, не почувствует…
Она закрыла глаза и вздрогнула. Теперь, когда она узнала Фрэнка и поняла, что на самом деле содержит послание, которым люди обменивается во время физической близости, она еще сильнее ощутила ужас и отвращение, пережитые в те годы.
Фрэнк оказался вторым мужчиной в ее жизни, в ее постели, и первым, с кем она занималась любовью.
Нижний этаж дома был залит солнцем. Больше нигде в мире не было такого солнца. Ведь оно освещало здесь Фрэнка и, может быть, он тоже испытывал сейчас такое же ощущение пустоты — как если бы какая-то машина высасывает из тебя воздух, и кожа мучительно притягивается к костям в неестественной попытке лопнуть. И происходило такое как раз в тот момент, когда в Елене бушевала совершенно противоположная сила — безудержное желание взорвать все.
Елена прошла по коридору мимо комнаты, где были заперты телефоны, к стеклянной двери в сад — вот тут она стояла, когда они обменялись с Фрэнком долгим взглядом в тот вечер, во время ареста Райана. Именно в этот момент она и поняла. Интересно, с ним тоже такое случилось? В его глазах тогда не было заметно волнения, но Елена с чисто женской интуицией почувствовала, что именно в ту минуту между ними все и началось.
Больше всего на свете ей хотелось увидеть его сейчас и спросить об этом.
Она достала из кармана мобильник. Фрэнк принес его, когда они виделись во второй раз и он покинул ее, чтобы сообщить Селин о смерти ее мужа, своего друга комиссара. Елена подумала о том, как Фрэнк постоянно занят и как ей приятно хранить, словно драгоценный секрет, эту простую и столь привычную для всех остальных людей вещь.
Она попробовала позвонить Фрэнку на мобильник по номеру, который он записал в память телефона. Автомат ответил, что телефон абонента выключен и посоветовал позвонить позже.
Нет, прошу тебя, Фрэнк, не ускользай от меня именно сейчас. Не знаю, сколько времени мне остается. Я умираю при мысли, что не смогу больше увидеть тебя, или хотя бы поговорить с тобой…
Она нажала другую кнопку — номер полицейского управления. Ей ответила телефонистка.
— Служба безопасности, бонжур.
— Вы говорите по-английски? — спросила Елена с тревогой.
— Конечно, мадам. Чем могу помочь вам?
Ответ прозвучал по-английски, но слово «мадам», было произнесено по-французски. Noblesse oblige[84]. Елена облегченно вздохнула. Во всяком случае хоть не нужно ломать голову над языком, в котором она не сильна. Вторая жена ее отца была в ужасе от французского языка, считала его наречием гомосексуалистов.
— Я хотела бы поговорить с агентом Фрэнком Оттобре, будьте добры…
— Минутку, мадам, как вас представить?
— Елена Паркер, спасибо.
— Подождите.
Телефонистка поставила ее на ожидание, и через несколько секунд в трубке раздался голос Фрэнка.
— Елена, где ты?
Елена почувствовала, как вспыхнула, и только поэтому вдруг обрадовалась, что него нет рядом с ней в эту минуту. Ей показалось, будто она перенеслась в далекое прошлое — к робкому и неумелому поцелую Андре Жефферо. Она поняла, что Фрэнк обладает волшебной властью — он может вернуть ей невинность. И обнаружив это, Елена окончательно убедилась, как сильно любит его.
— Я дома. Отец ушел с Райаном и Стюартом, и я одна. Мосс убрал под замок все телефоны. Звоню по мобильнику, который ты мне оставил.
— Вот ублюдок…
Елена не знала, прослушивает ли телефонная станция полиции разговоры Фрэнка Оттобре. Он говорил ей о своем подозрении, что мобильник и домашний телефон, там, в «Парк Сен-Ромен», под контролем. Может, это и было причиной его резкого тона.
Елена не хотела говорить ничего такого, что могло бы повредить ему или поставить в неловкое положение, но чувствовала, что не удержится.
— Есть одна вещь, которую я должна сказать тебе.
Сейчас, велела она себе, скажи сейчас, или никогда больше не скажешь!
— Я люблю тебя, Фрэнк!
Елена подумала, что впервые в жизни произнесла такие слова. И впервые испытывала страх, которого не боялась.
В трубке наступила тишина. Прошло лишь несколько мгновений. Но Елене показалось, что за время, пока она ждала ответа, можно было посадить и вырастить финиковую пальму, и собрать с нее урожай. Наконец голос Фрэнка прозвучал в трубке.
— Я тоже люблю тебя, Елена.
Так просто, как и должно было быть. От его слов веяло покоем, каким исполнены подлинные шедевры. Теперь Елена Паркер уже ни в чем не сомневалась.
— Да благословит тебя Господь, Фрэнк Оттобре.
Сказать что-то еще времени не осталось. Елена услышала, как в комнате, где находился Фрэнк, хлопнула дверь.
— Извини, я сейчас, — услышала она внезапно холодные слова.
Услышала другой неразборчивый голос. Потом раздался громкий стук, ругательство, и грокий возглас Фрэнка:
— Нет, господи! Опять он, проклятый сукин сын…
И дальше ей в трубку:
— Извини, Елена. Одному богу известно, как я не хотел бы сейчас прерывать разговор, но я должен бежать…
— Что случилось? Можешь сказать?
— Конечно, тем более, что завтра прочтешь в газетах. Никто убил еще одного человека!
Фрэнк прервал связь. Елена растерянно смотрела на дисплей, пытаясь сообразить, как выключить аппарат. Она была так счастлива, что даже не обратила внимание на то, что первое в ее жизни признание в любви было прервано сообщением об убийстве.
54
Фрэнк и Морелли так неслись по лестнице вниз, словно от этого зависели судьбы мира. Сколько еще раз повторится эта кошмарная гонкаРазговаривая по телефону с Еленой, Фрэнк будто попал на несколько секунд на спокойный остров посреди бурного моря, но тут влетел Клод и прервал это сновидение наяву.Никто опять совершил убийство. И хуже всего — с особым, издевательским цинизмом.
Святой боже, да когда же кончится эта бойня? Что это за человек, если умудряется творить такое?
Выскочив на улицу, они увидели полицейских, столпившихся возле какой-то машины. Улица была перекрыта для проезда и прохода как с рю Сюффрен Раймон, так и с противоположной стороны до самой середины рю Нотари.
Увидев Фрэнка и Морелли, агенты расступились, пропуская их. Напротив центрального подъезда, немного правее, на последней парковочной разметке, предназначенной для полицейских машин, стоял «мерседес» Жан-Лу Вердье с открытым багажником.
Там лежал труп. Это походило на плохую копию убийства Аллена Йосиды, нечто вроде неудачной генеральной репетиции. В багажнике помещалось скрюченное тело мужчины. На нем были синие брюки и белая рубашка, испачканная кровью. На груди, возле сердца, рубашка была разрезана и пропитана кровью. Но как всегда, больше всего было изуродовано лицо. Труп со снятым скальпелем и ужасным оскалом лица, казалось, уставился в стенку багажника. На голом черепе запеклась кровь, и остался, словно в насмешку, клочок волос, видимо, на сей раз раз работа велась довольно поспешно.
Фрэнк осмотрелся. Агенты держались спокойно.
Ко всему привыкаешь, и к худшему, и к лучшему.
Но это была не привычка, это было проклятье, и должен ведь существовать какой-то способ прекратить все это. И Фрэнк должен найти его во что бы то ни стало, если не хочет снова оказаться на деревянной скамейке в саду клиники для душевнобольных больных и смотреть, невидящими глазами, как садовник сажает дерево.
Он вспомнил разговор с отцом Кеннетом. Окажись он сейчас здесь, Фрэнк мог бы сказать ему, что изменил свои убеждения — по крайней мере отчасти. Пока еще ему не удалось поверить в бога, но он начинал верить в дьявола…
— Как это было? — спросил он, не обращаясь ни к кому в отдельности.
Подошел один из полицейских. Фрэнк не знал, как его зовут. Помнил только, что тот однажды дежурил у дома Жан-Лу, к счастью для него, не в тот день, когда выяснилось, кто такой Никто.
— Сегодня утром я заметил припаркованную машину на запрещенном для стоянки месте. Обычно мы очень строги и заставляем немедленно убрать машину, но в эти дни, при том, что творится кругом…
Фрэнк прекрасно понимал агента. Тот имел в виду их нескончаемые дежурства, срочные выезды по любым звонкам… Это было неизбежно в такой ситуации. Казалось, все мифоманы на свете с цепи сорвались. Никто видели повсюду, и там, и сям, приходилось проверять все сообщения, конечно, без результата.
Да, он прекрасно знал ситуацию. И велел агенту продолжать.
— Когда я немного спустя увидел, что машина по-прежнему тут, то подумал, может, это кто-то из местных. Иногда нам досаждают, бросая вот так машину… Я подошел проверить, вызвал эвакуаторов и мне вдруг показалось, что я знаю этот номерной знак. Я ведь был там наверху, в Босолей, в доме…
— Да, знаю, — коротко прервал его Фрэнк. — Что дальше?
— Ну, когда я подошел, то увидел на заднем капоте, возле ручки красное пятно, похожее на кровь. Я позвал Морелли, и мы попытались открыть. И внутри было это…
Агент указал на тело.
Да, «было это». И «это», как ты говоришь, уже невозможно даже назвать человеческим существом, верно?
Подталкивая крышку багажника шариковой ручкой, чтобы не оставлять отпечатков, агент приподнял ее выше, пока не стало видно все внутри.
— И еще вот это…
Фрэнк уже знал, что еще он увидит. На металлическом листе была кровавая надпись, все та же издевательская надпись, поясняющая новый подвиг.
Я убиваю…
Фрэнк закусил щеку до нестерпимой боли. Ощутил во рту сладковатый вкус крови. Вот, что пообещал ему Жан-Лу в коротком разговоре накануне днем. Теперь не будет больше никаких указаний, а будут только трупы. И это несчастное существо в багажнике служило подтверждением, что война продолжается и очередное сражение проиграно.
Припарковав машину со своим мрачным грузом именно тут, напротив главного входа в полицейское управление, убийца еще раз посмеялся над всеми их усилиями. Фрэнк вспомнил голос Жан-Лу, звучавший на фоне городского шума, на этот раз без искажений, наконец-то естественно. Он звонил с дешевого мобильника, купленного на какой-нибудь распродаже в магазине электроники. Потом оставил его на скамейке, а проходивший мимо мальчик нашел его. И когда стал звонить старшему брату, сообщая о находке, его и задержали. Он не видел человека, оставившего мобильник на скамейке, и на аппарате, кроме его отпечатков, никаких других не было.
Фрэнк снова посмотрел на тело в багажнике. При всем желании он не в силах был представить реакцию журналистов. Вряд ли кто-нибудь спрособен был подобрать верные слова для описания этого нового убийства.
На то, как отреагируют Ронкай и Дюран, ему, честно говоря, было наплевать. И на их судьбу тоже. Ему хотелось только одного — чтобы его не отстранили от расследования раньше, чем он сможет взять Никто.
— Известно, кто этот несчастный?
Морелли, стоявший по другую стороны машины, обошел ее и остановился рядом.
— Нет, Фрэнк. У него не было с собой никаких документов. Совершенно ничего неизвестно.
— Боюсь, что вскоре выяснится. Судя по коже, он молод. Если этот сукин сын действовал по своей обычной схеме, то наверняка какая-нибудь знаменитость. Лет тридцати — тридцати пяти, привлекательной наружности. Вина бедняги лишь в том, что он оказался не в том месте и не в то время. И не с тем человеком, да разразит его небо. Вскоре примчится какая-нибудь важная шишка и заявит о его исчезновении, тогда и узнаем, кто он. Но лучше бы сделать это раньше.
Подошел другой агент.
— Инспектор…
— Что, Бертран?
— Есть одна мысль, может, глупая, но…
— Да, слушаю.
— Туфли, инспектор.
— Причем тут туфли?
Агент пожал плечами.
— Ну, это же парусиновые туфли для яхты. Я сам ношу такие.
— Да их полно кругом, и не думаю…
Фрэнк, начав, похоже, догадываться, куда клонит агент, прервал Морелли.
— Пусть договорит, Клод. Слушаем тебя, Бертран.
— Так я вот и говорю, что на этих туфлях, кроме марки производителя, есть еще торговая марка сигарет. Может, имя спонсора. А поскольку сейчас тут…
Фрэнк вспомнил о регате. Он положил руки на плечи агента.
— Поскольку сейчас тут проходит «Гран-Мистраль», или как он там называется, то этот человек может быть связан с парусным спортом. Молодец, парень, отличная работа!
Фрэнк высказал свою оценку достаточно громко, чтобы слышали и другие агенты. Бертран отошел к ним с видом моряка с Колумбовой каравеллы, закричавшего «Земля, земля!»
Фрэнк отвел Морелли в сторону.
— Клод, мне кажется, Бертран рассуждает вполне разумно. К тому же это единственный след, какой у нас есть. Давай начнем поиски в этом направлении. Все, что могли, мы уже проиграли. Больше терять нечего.
Синий фургон криминалистов вывернул с рю Сюффрен Раймон. Агент отодвинул заграждение и пропустил его.
Фрэнк кивнул на фургон.
— Думаю, нет нужды повторять, но напомни криминалистам, что нам немедленно нужны отпечатки убитого. Он так изуродован, что иначе его не опознать. Вряд ли его дантист сейчас доступен.
Морелли явно пал духом, ломая голову, что же делать дальше. После всех этих убийств трудно выдержать неожиданный удар, не пошатнувшись. Фрэнк оставил его отдавать распоряжения техникам, выходившим из фургона, и направился в здание управления. Он вспомнил лицо Елены. Вспомнил ее голос по телефону, испуганный и в то же время такой уверенный, когда она сказала, что любит его.
Вот еще одно поражение.
Всего в нескольких километрах от него находилась женщина, которая могла стать его спасением и для которой он тоже был надеждой. Счастье было, можно сказать, рядом, но два человека преграждали ему дорогу.
Никто в своем яростном безумии, убивающий побуждало убивать невинных людей, пока его не остановят. И сумасшедший генерал Паркер, готовый погубить все человеческое на своем пути, пока его самого не уничтожат.
И Фрэнк хотел совершить и то, и другое.
Иных обязанностей за собой он не видел. Быть полицейским в конечном счете означало только это.
Дюран, Ронкай, государственный министр, князь, а также сам президент Соединенных Штатов могли думать, что угодно. Фрэнк считал себя чернорабочим, весьма далеким от тех кабинетов, где создаются проекты. Это он стоял перед стенами, которые необходимо было разрушить и восстановить, среди цементной пыли и запаха известки. Он осматривал изуродованные и оскальпированные тела среди резких запахов крови и пороха. Он не собирался создавать бессмертные творения, он хотел написать только рапорт, где объяснит, как и почему он посадил за решетку человека, виновного в стольких убийствах.
Потом он подумает о Паркере. Никто при всем своем безумии научил его одному — жестоко, неумолимо преследовать собственную цель. Именно так он поведет себя в отношении генерала. С жестокостью, какой изумится сам Паркер, мастер своего дела.
Вернувшись в кабинет, он сел за стол и набрал номер Елениного мобильника. Тот был выключен. Возможно, она теперь не одна и не хочет рисковать — если бы он неожиданно зазвонил, то был бы обнаружен. Фрэнк представил Елену дома рядом со Стюартом, ее единственным утешением среди этих тюремщиков — Натана Паркера и Райана Мосса.
Он просидел так, размышляя, примерно четверть часа, откинувшись на спинку, заложив руки на затылок и глядя в потолок. Куда бы ни обращал он свои мысли, всюду упирался в закрытую дверь.
И все же он чувствовал, что выход где-то рядом, совсем близко… Не было никаких сомнений ни насчет дальнейших шагов, ни насчет сотрудников. Все без исключения, кто занимался расследованием, имели за плечами блестящий послужной список, подтверждавший их опыт. Недоставало только удачи — она, несмотря ни на что, все-таки остается важнейшим слагаемым успеха. И было странно, что постоянная враждебность фортуны проявлялась именно тут, в Княжестве Монако, где полно больших и небольших казино, где на каждом игорном автомате написано «Winning is easy» — победить легко. Фрэнку хотелось бы встать перед одним из них, сунуть в щель деньги, и пусть колесики крутятся до тех пор, пока не выкинут джекпот — где скрывается Жан-Лу Вердье.
Дверь в кабинет внезапно открылась. Морелли вошел настолько возбужденный, что даже забыл постучать.
— Фрэнк, еще один пинок в задницу.
Легок на помине. Только бы не очередная обманка.
— Слушаю тебя.
— Пришли двое с заявлением. Вернее, не с заявлением, а просто выразить обеспокоенность…
— И что же?
— Пропал один из членов экипажа «Try for the Sun", яхты, участвующей в „Гран-Мистрале“.
Фрэнк выпрямился в кресле, ожидая продолжения. Морелли понимал, что принес важную новость.
— Вчера вечером у него было свидание с девушкой, на пристани в Фонтвьей. Когда она приехала за ним, его там не было. Она подождала немного и уехала. Девушка довольно скандальная, и сегодня утром вернулась на яхту, где ночует экипаж, специально, чтобы высказать молодому человеку все, что она о нем думает — с такими женщинами, как она, так не поступают и так далее и так далее… Моряк обалдел от такого натиска и пошел в каюту за ее кавалером, но там никого не оказалось. Постель заправлена — значит, он не ложился.
— А он не мог ее заправить прежде, чем уйти рано утром?
— Возможно, но крайне маловероятно. Моряки на яхте встают очень рано, и кто-то наверняка видел бы его. К тому же на кушетке лежала одежда, в которой он был накануне вечером, — форменный костюм «Try for the Sun». Значит, он так или иначе возвращался на яхту…
— Для определенных выводов маловато, но все это непременно нужно иметь в виду. Сравните отпечатки пальцев трупа с теми, что в каюте. Это самый верный способ…
— Я уже распорядился. Предупредил агентов в порту, чтобы никого не пускали в каюту. Эксперт-криминалист уже поехал в Фонтвьей.
— А ты что скажешь об этом?
— Пропавший человек вписывается в параметры жертвы нашего Никто. Тридцать три года, привлекательной внешности, довольно известен в парусном спорте… Американец, его зовут Гудзон Маккормик.
Услышав это имя, Фрэнк так подскочил на стуле, что Морелли даже испугался, как бы не упал.
— Как, ты сказал, его зовут?
— Гудзон Маккормик. Адвокат из Нью-Йорка.
Фрэнк вскочил на ноги.
— Я знаю его, Колод, отлично знаю. То есть совсем не знаю, но это как раз тот, о ком я тебе говорил. Тот, за кем нужно было установить слежку.
Морелли сунул руку в задний карман брюк и достал дискету, полученную накануне от Фрэнка.
— Смотри, вот она, дискета. Вчера я не успел заняться этим. Собирался сегодня…
Оба подумали об одном и том же. Оба прекрасно знали, что означала отсрочка этого дела. Если бы накануне днем они установили за Маккормиком слежку, возможно, он был бы сейчас жив, и возможно, Жан-Лу Вердье уже сидел бы за решеткой.
Фрэнк подумал, что слишком уж много накапливается в этом деле разных «если бы» и «возможно». Каждое из них ложилось на совесть камнем, тяжелым, как скала.
— О'кей, Клод, проверь и дай мне знать.
Морелли бросил ненужную теперь уже дискету на стол и вышел из комнаты. Фрэнк взял телефонную трубку и позвонил Куперу домой, в Америку, не обращая внимания на разницу во времени. Ему ответил голос друга, удивительно бодрый, несмотря на позднее время.
— Да.
— Куп, это я, Фрэнк. Разбудил?
— Разбудил? Я еще и не ложился спать. Только что вошел, успел только пиджак скинуть. Что случилось?
— Черт знает что! С ума можно сойти, что творится. Человек, которого мы ищем, наш серийный убийца, сегодня ночью убил Гудзона Маккормика и освежевал его, как лев антилопу.
В трубке воцарилась тишина. Видимо, Купер не мог поверить своим ушам.
— Святой боже, Фрэнк, мир, похоже, сошел с ума. У нас тут тоже полный бардак. Сплошные страхи перед терактами, и мы постоянно начеку, ты даже представить себе не можешь. А вчера днем свалилась еще одна черепица на голову. Осмонд Ларкин был убит в тюрьме. На прогулке возникла драка между заключенными, и он погиб.
— Крепкий удар.
— Да, крепкий. И после всех наших с тобой трудов у нас в кулаке опять только мухи.
— Каждому свое, Куп. У нас тут не лучше. Сегодня утром еще один труп.
— И сколько же теперь всего?