Он говорил как человек, который разъясняет вполне очевидные вещи кому-то, кто упрямо не хочет их понять.
   — После звонка Мосс поднялся в дом Жан-Лу, взял его машину, убил Гудзона Маккормика, проделал с ним то же, что проделывал Никто со своими жертвами, и оставил машину с трупом у полицейского управления.
   Фрэнк нарочно остановился напротив Паркера, чтобы вынудить старика поднять голову. Сейчас, в этой безликой комнате, он был судьей, и его приговор обжалованию не подлежал.
   — Именно это было вашей истинной целью, Паркер. Исключить всякую связь отважного и могущественного генерала Натана Паркера с Джеффом и Осмондом Ларкиными, которым он обеспечивал прикрытие и протекцию в обмен за соответствующий процент с выручки. Спорю, что каждый раз, когда отважный генерал Паркер участвовал в какой-либо войне в одном из уголков мира, он не только защищал интересы своей страны, но заботился и о собственных… Не знаю, зачем вы это делали, да мне и наплевать. Это проблемы вашей совести. Хотя сомневаюсь, однако, чтобы она у вас была. Бедняга Маккормик, ваш связной с Осмондом Ларкиным, вошел в слишком крупную для него игру, знал про нее немало и мог впутать вас в неприятную историю, если бы заговорил. А он несомненно заговорил бы, спасая свою задницу. Поэтому и был убит — таким образом, чтобы переложить вину на серийного убийцу. Если бы Никто после того, как его схватили, заявил о своей непричастности к убийству адвоката, кто бы ему поверил? Не могу без улыбки произносить это слово: никто. Должно быть, Гудзон Маккормик привез вам послание от вашего клиента. И тут только вы можете удовлетворить мое любопытство. Но позволю себе предположение: Осмонд Ларкин угрожал вам, что откроет свои бухгалтерские книги, если его немедленно не вызволят из тюрьмы. Тот факт, что он был убит во время драки заключенных, я мог бы счесть совпадением, но, по-моему, что-то уж слишком много совпадений в этой истории…
   Фрэнк опустился на диван, сохраняя на лице выражение человека, который и сам немало удивлен тому, что говорит.
   — Сколько совпадений, не так ли? Как и с Тавернье, хозяином дома, который вы снимали. Когда вы уезжали, этот болтун наверное и вам рассказал про атомное убежище, построенное его братом для жены. Вы догадались, где скрывался Жан-Лу, и оставили Мосса заняться им. Не станет последнего свидетеля, и круг замкнется. Все голоса, какие могли спеть хором, умолкали один за другим. Хотите знать одну смешную вещь.
   — Нет, но думаю, все равно скажете.
   — В самом деле. Незадолго до приезда сюда я узнал, что убийца Лорана Бедона арестован. Обыкновенный грабитель, который чистил карманы людей, выходивших из казино с выигрышем.
   — И что же тут забавного?
   — Забавно то, что мои подозрения возникли именно после этой по сути случайной смерти. В преступлении, которое я поначалу приписал вам, вы были невиновны.
   Паркер молчал, будто размышляя о только что услышанном. Но Фрэнк не обманывался. Это была всего лишь передышка, а не сдача. Шахматист, услышав от противника слово «шах», взял тайм-аут прежде, чем сделать следующий ход.
   Паркер вопросительно посмотрел на него.
   — Все это лишь предположения, и вы ничего не можете с уверенностью доказать. Ничего из того, о чем говорите.
   Вот он следующий ход, которого ожидал Фрэнк, хорошо понимая, что отчасти генерал прав. Ни одна из улик не могла в полной мере поддержать обвинение. Все свидетели мертвы, а показания единственного, кто еще жив,
   Жан-Лу Вердье, не имеют особой цены. Однако это был его блеф, и генералу теперь надлежало расплачиваться, чтобы узнать его карты. Фрэнк развел руками, как бы говоря: «Все может быть».
   — Возможно, дело обстоит именно так, как говорите вы. А может, и нет. У вас есть средства оплатить адвокатов, способных вытащить вас из беды и не угодить в тюрьму. Что же касается скандала, то это совсем другое дело. Оправдательный приговор по недостатку улик позволяет вам избежать заключения, но оставляет жирное пятно на вашей репутации. А теперь поразмыслите… Неужели вы полагаете, будто президент Соединенных Штатов захочет снова прислушиваться к мнению военного советника, подозреваемого в связях с наркоторговцами?
   Генерал Паркер долго смотрел на него, не говоря ни слова. Провел рукой по коротко стриженным седым волосам. Его голубые глаза утратили воинственный блеск и наконец-то то стали глазами пожилого человека. И все же голос его, как ни странно, прозвучал решительно.
   — Думаю, я понял, куда вы клоните…
   — Вы полагаете?
   — Если бы вам ничего не нужно было от меня, вы давно бы донесли на меня в ФБР и явились бы сюда не один, а с целой армией полицейских. В таком случае имейте мужество выражаться определенно.
   Фрэнк подумал, что Паркера оправдал свою репутацию: прекрасно понимая, что потерпел поражение, он, как все истинные солдаты, держался до последнего.
   — Я выражаюсь более чем определенно, генерал. Можно даже сказать — лапидарно. Будь моя воля, я был бы к вам беспощаден. Я считаю вас червяком. Я охотно подвесил бы вас на толстый крючок и швырнул бы в море в скопище акул. Вот что сделал бы я. В свое время я сказал вам, что каждый человек чего-то стоит, но вы не поняли, чего стою я. Так вот сейчас я назову вам свою цену. Елена и Стюарт — в обмен на мое молчание.
   Помедлив, Фрэнк продолжал.
   — Как видите, генерал, в чем-то вы правы. Мы с вами оба из одного теста..
   Старик уронил голову, но тут же вскинул ее.
   — И если я…
   Фрэнк покачал головой.
   — Предложение не обсуждается. Или соглашаетесь или отказываетесь. И это еще не все…
   — Что вы хотите сказать?
   — Я хочу сказать, что сейчас вы вернетесь в Штаты и поймете, что слишком постарели и порядком устали, чтобы продолжать военную карьеру. Вы подадите в отставку. Вас попытаются отговорить, но вы останетесь непреклонны. По-моему, справедливо, чтобы такой человек, как вы, солдат, столько отдавший Родине, отец, столько переживший, провел последние годы своей жизни на покое.
   Паркер пристально посмотрел на него. Фрэнк все ожидал увидеть на его лице, но только не удивление.
   — И вы так просто отпускаете меня? Куда же подевалась ваша совесть, специальный агент Фрэнк Оттобре?
   — Туда же, куда и ваша. Но мне кажется, моя все-таки отягощена гораздо меньше.
   Наступившее молчание было достаточно выразительным. Больше говорить было не о чем. Тут, по идеальному совпадению, какое может подстроить только случай, дверь приоткрылась, и в комнату заглянул Стюарт.
   — О, Стюарт, иди, можешь войти, мы закончили наши мужские разговоры…
   Стюарт вбежал, за ним появилась стройная фигура Елены. Они ничего не понимали. Натан Паркер сообщил новость, обращаясь однако не к ней, а к ребенку, который думал, что он его внук, а на самом деле был сыном. Старик без видимого усилия опустился перед внуком — нет, сыном! — на колени и положил ему руки на плечи.
   — Знаешь, Стюарт, у нас новость. Помнишь, я сказал тебе, что мы должны немедленно вернуться в Америку?
   Мальчик кивнул, и Фрэнку вспомнилась детская наивная манера Пьеро выражать согласие. Генерал указал на Фрэнка.
   — Так вот, поговорив с моим другом, я подумал, что вам с мамой не стоит возвращаться. Я буду очень занят. Тебе хотелось бы остаться тут и отдохнуть еще немного?
   Мальчик, не веря свои ушам, широко открыл глаза.
   — Неужели, дедушка? Может быть, тогда мы поедем в Париж и побываем в Диснейленде?
   Паркер посмотрел на Фрэнка, и тот еле заметно сощурился в знак согласия.
   — Конечно, в Диснейленде. И увидите уйму других интересных мест…
   Стюарт вскинул руки и высоко подпрыгнул.
   — Ура!
   Он бросился в объятия матери, на лице которой было написано недоумение. Она переводила ошеломленный взгляд с Фрэнка на отца, как человек, услышавший прекрасную новость, но еще не верящий в нее до конца.
   Стюарт звонким голосом обрушил на нее всю свою радость.
   — Мама, мы остаемся, так сказал дедушка. Поедем в Диснейленд, поедем в Диснейленд, поедем в Диснейленд…
   Елена попыталась успокоить мальчика, приласкав его, но Стюарт был неудержим. Он принялся кружиться по комнате, без конца повторяя эти слова, словно детский стишок.
   В дверь постучали.
   — Войдите, — сказал Паркер, словно прижатый к земле восторгом Стюарта. Фрэнк подумал, что его положение как нельзя более точно отражало истинную суть дела: сейчас это был человек, во всех смыслах стоявший на коленях.
   В дверь заглянул Фробен.
   — Извините…
   — Заходи, Фробен, заходи…
   Комиссар был растерян. Он с облечением увидел, что атмосфера, хоть и напряженная, войной не пахла. Вернее, больше не пахла. Он обратился к Паркеру.
   — Генерал, прошу прощения за досадную задержку. Я хотел сказать, что на ваш рейс только что объявлена посадка, мы уже позаботились о погрузке гроба и багажа…
   — Спасибо, комиссар. В нашей программе произошли изменения. Мои дочь и внук останутся здесь. Не будете ли так любезны, погрузить только мой багаж. Я буду вам признателен. Его нетрудно узнать. Три синих пластмассовых чемодана фирмы «Самсонит».
   Фробен вежливо склонил голову. Фрэнк вспомнил, что именно так всегда отвечает дворецкий в английской комедии.
   — Это самое меньше, что я в силах сделать для вас, чтобы заслужить прощение, генерал.
   — Благодарю вас. Сейчас приду.
   — Хорошо. Напоминаю, выход номер девятнадцать.
   Фробен удалился с таким чувством облегчения, будто только что побывал в дорожной катастрофе и не получил ни единой царапины.
   Паркер снова обратился к Стюарту.
   — О'кей, мне надо идти. Будь молодцом. Вопросы есть?
   Мальчик вытянулся и отдал честь по-военному, видимо, это была какая-то их давняя игра. Паркер открыл дверь и вышел, не удостоив дочь ни взглядом, ни словом.
   Фрэнк подошел к Елене и ласково прикоснулся к ее щеке. Он сразился бы с целой армией генералов паркеров ради того, что увидел в ее глазах.
   — Как тебе это удалось?
   Фрэнк улыбнулся.
   — Всему свое время. Сейчас мне нужно проверить еще кое-что. Две минуты, и я вернусь.
   Он вышел и поискал глазами фигуру Натана Паркера. Тот удаляется по коридору рядом с Фробеном, провожавшим его на посадку. Фрэнк догнал генерала за минуту до того, как тот вошел в коридор-туннель, чтобы подняться на борт. Он был последним пассажиром. Привилегированное положение давало ему право опоздать. Увидев Фрэнка, Фробен скромно отошел в сторону.
   Паркер сам заговорил с Фрэнком, почти не оборачиваясь.
   — Не уверяйте, будто почувствовали неудержимое желание попрощаться со мной.
   — Нет, генерал. Я только хочу быть совершенно уверенным, что вы улетаете, и высказать вам последнее соображение.
   — Какое соображение?
   — Вы не раз говорили мне, что я — конченый человек. Теперь я хочу обратить ваше внимание на то, что конченый человек — это вы. Мне безразлично, знает ли об этом весь мир…
   Они посмотрели друг на друга. Черные глаза встретились с синими. Ненависть в них не погаснет никогда.
   Ни слова не говоря, Натан Паркер миновал шлагбаум и направился к самолету. Уже не солдат, не мужчина, а просто старик. Все, что он оставлял за собой, больше не касалось его. Теперь проблемой было для него только то, что ожидало впереди. Его фигура отразилась в зеркале на стене.
   Совпадение, наверное, одно из многих.
   Еще одно зеркало…
   С этом мыслью Фрэнк провожал Паркера взглядом, пока тот не свернул за угол, и зеркало не опустело.

 
63
   Фрэнк проследовал по коридору к кабинету Ронкая. Подождал прежде, чем постучать. Вспомнил, сколько раз в жизни доводилось ему стоять перед закрытыми дверями — и в буквальном и в переносном смысле слова. Эта была одна из многих таких дверей, только теперь все иначе. Теперь человек, известный под именем Никто, находился за надежной решеткой, и его дело пополнит статистический отчет о раскрытых преступлениях.
   Минуло четыре дня после ареста Жан-Лу и встречи с Паркером в аэропорту Ниццы. Все это время Фрэнк провел с Еленой и ее сыном, не читая газет, не включая телевизор, стараясь лишь навсегда позабыть всю эту историю.
   Но забыть ее навсегда было немыслимо.
   Он покинул «Парк Сен-Ромен» и вместе с Еленой и Стюартом нашел убежище в скромной гостинице вдали от моря, где можно было спастись от назойливости журналистов, преследовавших его по пятам. Они с Еленой пока не спали в одной комнате. Всему свое время. Днем он отдыхал, много времени проводил со Стюартом. Обещание Диснейленда сразу же заложило основы дружбы. А когда выяснилось, что каникулы продлятся еще десять дней, и они втроем проведут их на Южном канале[92] на борту пароходика, дружба еще более упрочилась. Стюарт был в восторге, когда Фрэнк сказал, что они пройдут шлюзы, останутся ночевать в лодке и Стюарт даже сам поведет ее. И теперь оставалось только ждать, чтобы цемент схватился.
   Фрэнк решился и постучал. Голос Ронкая пригласил его войти. Открывая дверь, Фрэнк не удивился, обнаружив в кабинете Дюрана. Но показалось странным присутствие доктора Клюни.
   Ронкай встретил Фрэнка своей обычной пиаровской улыбкой, теперь куда более естественной и непринужденной. Начальник полиции, переживавший свой звездный час, знал, как должен себя вести гостеприимный хозяин. Дюран приветствовал легким движением руки.
   — Вот и хорошо, Фрэнк, очень кстати. Садитесь. Доктор Дюран тоже только что пришел.
   Тон разговора был таким светским, что Фрэнк удивился, почему на столе не видно ведерка с шампанским и бокалов. Или они появятся потом, в другое время и в другом месте.
   Ронкай сел за стол. Фрэнк опустился в кресло. Помолчали. Ему нечего было сказать. Хотелось лишь кое-что узнать.
   — Поскольку мы собрались тут все, думаю, лучше перейти сразу к главному. В этой истории есть моменты, о которых вам ничего не известно. Они касаются Даниэля Леграна, то есть Жан-Лу Вердье. Вот в общих чертах, что нам удалось выяснить.
   Ронкай откинулся на спинку кресла, закинув ногу на ногу. Он делился сведениями с той же простотой и благожелательностью, с какой святой в свое время поделился плащом с нищим.
   — Отец, Марсель Легран, был важной шишкой во французской секретной службе. Он руководил обучением разведчиков. В какой-то момент у него, похоже, появились признаки расстройства личности. Нам не известны точные подробности. Мы проникли, куда смогли, но французское правительство не слишком-то расстегнулось, в этом смысле. По-видимому, дело это доставило ему когда-то немало головной боли. Тем не менее добытой информации все же оказалось достаточно для понимания, что произошло. После нескольких, как было сказано, прискорбных эпизодов, Леграну предложили по собственному желанию оставить, так сказать, действительную службу и уйти на пенсию раньше положенного срока. Он, очевидно, тяжело переживал, и такое предложение оказалось, наверное, последним ударом для его пошатнувшейся психики. Он переехал в Кассис, с беременной женой и гувернанткой, работавшей в его семье с самого детства. Приобрел «Терпение», где и замкнулся отшельником, наглухо отгородившись от окружающего мира. И навязал те же условия жизни все остальным членам семьи. Никакого контакта ни с кем, ни по какому поводу.
   Ронкай повернулся к доктору Клюни и передал ему слово, как специалисту, который может изложить остальные факты с точки зрения психиатрии.
   Доктор снял очки и, как всегда, коснулся указательным и большим пальцем переносицы. Фрэнк до сих пор так и не понял, был ли это тщательно продуманной жест или же случайность. Так или иначе, Клюни привлек всеобщее внимание и снова надел очки. Многое из того, что он собирался сообщить, были новостью даже для Дюрана и Ронкая.
   — Я беседовал с Жан-Лу Вердье, вернее, с Даниэлем Леграном — таково его настоящее имя. Не без некоторого труда мне удалось составить общую картину, потому что он лишь изредка проявлял желание как-то открыться. А обычное его состояние — полное отстранение. Итак, семья Легран, как только что сообщил начальник, прибыла в этот прованский городок. Мадам Легран, между прочим, была итальянкой. Этим, я думаю, и объясняется, почему Даниэль или Жан-Лу, как вам угодно, так хорошо говорит по-итальянски. Я бы предпочел его по-прежнему называть Жан-Лу, для большей ясности.
   Клюни огляделся, ища поддержки. Общее молчание подтвердило, что возражений нет. Клюни продолжал излагать факты. Или по крайней мере то, как, по его мнению, обстояло дело.
   — Вскоре после того, как они переехали, мадам рожает. Согласно женоненавистнической логике мужа, превратившейся со временем в навязчивую идею, никакого врача приглашать нельзя. Мадам рождает, обратите внимание, не одного ребенка, а двух близнецов, Люсьена и Даниэля. Но Люсьен появляется на свет уродом. Лицо ребенка обезображено мясистыми шишками, они превращают его в настоящее чудовище. С клинической точки зрения не могу сказать точно, в чем причина, полагаюсь только на свидетельство Жан-Лу, а он на эту тему не очень-то расположен откровенничать. В любом случае анализ ДНК обнаруженного трупа вне всякого сомнения говорит о том, что они братья. Отец потрясен этой драмой, его психическое состояние ухудшается. Он отказывается от уродливого сына и официально заявляет о рождении только одного ребенка, Даниэля. Другого держат в доме тайком, сохраняя позорный для семьи секрет. Мать умирает через несколько месяцев после родов. В медицинском заключении врача, выдавшего свидетельство о смерти, говорится о каких-то банальных естественных причинах, и нет оснований предполагать что-либо другое.
   Дюран прервал Клюни, добавив:
   — Мы порекомендовали французскому правительству эксгумировать труп мадам Легран, но думаю, что спустя столько лет вряд ли этот вопрос будет представлять для французов жизненно важный интерес.
   Дюран откинулся на спинку кресла с выражением человека, который порицает подобное отсутствие внимания к деталям. Затем опять передал слово Клюни.
   Доктор продолжал.
   — Дети растут в жестоких, безжалостных руках отца, полностью взявшего на себя их воспитание и не допускавшего ни малейшего влияния извне. Ни детского сада, ни школы, ни тем более общения со сверстниками. Тем временем отец превратился в настоящего маньяка. Наверное он страдал манией преследования, его мучила навязчивая идея о каком-то «враге», которого он видел в каждом человеке вне дома, и семья замкнулась дома, словно в крепости. Это только мои догадки, не подкрепленные конкретными фактами. Единственный, кому дозволялись случайные контакты с внешним миром, непременно под строгим контролем отца, был Жан-Лу. Брат-близнец Люсьен жил пленником — своего рода Железная Маска, если вспомнить известный роман. Оба получают суровое военное обучение, то самое, какое Легран давал агентам секретной службы. Отсюда отличные боевые навыки Жан-Лу и подготовка в самых разных областях. Не стану распространятся, но он сам рассказывал мне леденящие душу подробности, в полной мере совпадающие с его личностными характеристиками, какие проявились со временем…
   Клюни помолчал, как бы предпочитая ради всеобщего блага оставить эти подробности при себе. В свою очередь, Фрэнк начал кое-что понимать. Или во всяком случае начал представлять, что пришлось сделать в данном случае Клюни. Вырисовывалась история, плававшая во времени, подобно айсбергу в море, так что на поверхности виднелась лишь небольшая часть, покрытая кровью. И эту часть мир окрестил Никто.
   — Могу утверждать, что Жан-Лу и его несчастный брат практически никогда не были детьми и не знали детства. Легран сумел превратить старинную детскую игру — игру в войну — в настоящий кошмар. Этот тяжелый опыт нерасторжимо сблизил братьев. А ведь отношения даже обычных двойняшек всегда намного прочнее дружбы обычных братьев, и примеров тому сколько угодно. Что же говорить об этом случае, когда один из братьев оказался вдобавок явно неполноценным. Жан-Лу взял на себя роль защитника и покровителя младшего, с которым отец обращался как с животным. Жан-Лу сам признался мне, что самым мягким определением, какое отец давал сыну, было «мерзкое чудовище»…
   Наступила тишина. Клюни дал всем время осмыслить услышанное. Выходит, личность Жан-Лу действительно сформировалась под влиянием травмы. Теперь они убеждались, что масштабы этой травмы выходили за рамки любых, самых фантастических предположений. И это было еще не все.
   — Их связывало болезненное чувство. Жан-Лу переживал драму брата, как собственную, может, даже сильнее и глубже, потому что видел, насколько брат беззащитен перед гневом и издевательствами собственного отца.
   Клюни умолк. И опять вынудил присутствующих созерцать свой ритуал с очками. Фрэнк, Ронкай и Дюран терпеливо ждали. Он заслужил этого своими беседами с Жан-Лу, общением с его помутившимся разумом, попыткой через прошлое понять причины настоящего, не имеющего будущего.
   — Не могу сказать точно, — продолжал Клюни, — что именно послужило толчком для тех событий, какие случились однажды ночью в доме Легранов много лет назад. Может, это был целый комплекс причин, создавших со времени идеальные условия для трагедии. Вам известно, что в охваченном огнем доме было найдено тело, с лица которого была снята кожа…
   Взгляд психопатолога блуждал по комнате, избегая других взглядов. Будто он тоже был отчасти виноват в том, что собирался сообщить.
   — Это сам Жан-Лу убил своего брата. Переживания, больное сознание привели его к мысли, что это единственный способ вылечить брата «от его болезни», как он считал. Словно речь шла о самой обыкновенной болезни. Кроме того, это был символический жест: ритуал снятия кожи с лица для освобождения брата-близнеца от уродства. Затем он убил отца и гувернантку, которую, естественно, считал его сообщницей, и создал таким образом видимость двойного убийства, завершившегося самоубийством. Потом он поджег дом. Я мог бы говорить здесь и о символическом значении катарсиса, но мне кажется, это уже риторика… Потом он скрылся. Мне неведомы подробности его бегства…
   Ронкай прервал Клюни, чтобы спустить обратно на землю — рассказ уж очень походил на сагу о ведьмах.
   — По документам, обнаруженным в доме Жан-Лу, мы выявили счет в одном цюрихском банке. Возможно, это были деньги, положенные Марселем Леграном, весьма крупная сумма, между прочим. Жан-Лу достаточно было знать код, чтобы получить эти деньги. Нам неизвестно, где он жил до того, как появился в Монте-Карло, взяв имя мальчика, погибшего в море, в Кассисе. Относительно того, на что он жил, у нас нет никаких сомнений. Располагая такими деньгами, он вообще мог всю жизнь не работать.
   Прокурор Дюран прервал его.
   — Мы должны учитывать следующее. Поскольку официально в этом доме проживал только один мальчик, после пожара ни у кого не возникло никакого сомнения, что обнаружен труп Жан-Лу. Так или иначе, пожар опустошивший дом, не оставил никаких следов. Отсюда довольно поверхностное расследование, что и позволило этому сумасшедшему выкрасть тело брата с кладбища в Кассисе, когда он узнал, что оно не погибло в огне, а захоронено.
   Дюран замолчал. Поколебавшись, Фрэнк воспользовался возникшей паузой.