Фалетти Джорджо. Я убиваю

   В другой комнате все так же покоится в стеклянном гробу тело, словно ожидающее пробуждения в конце пути, но конца этого не будет никогда. Тот, другой, быть может, тоже слушает музыку вместе с ним но, должно быть, невнимательно, он целиком занят любованием своего нового лица, которое он, живой, добыл для удовлетворения вполне понятного тщеславия. Вскоре и этот искусственный образ испортится, как все другие. Тогда придется позаботиться о новом, но сейчас, хоть он уже и засыпает, пусть звучит из колонок голос Роберта Планта^[90].
   Отрывок завершается.
   Он опирается на деревянную столешницу и тянется к кнопке «стоп». Он больше ничего не хочет слушать на этом диске. Сейчас ему достаточно этой единственной песни. Он хочет включить радио и послушать немного голоса из внешнего мира.
   В ошеломляющей тишине, какая всегда настает после музыки, ему кажется, будто где-то раздаются далекие ритмичные удары, словно кто-то колотит в дверь.
   Он поднимается с кресла и подходит к двери. Прикладывает к ней ухо и ощущает холод металла. Удары повторяются. Он различает сквозь толщу двери какой-то голос, тот что-то кричит. Какие-то непонятные слова доносятся откуда-то очень издалека, но он прекрасно знает, что они адресованы ему. Он их не понимает, но догадывается об их смысле. Голос, разумеется, призывает его открыть дверь убежища и выйти, сдаться, прежде чем…
   Он с улыбкой отстраняется от двери. Он слишком опытен, чтобы не знать — их угрозы пусты. Он знает — они мало что могут сделать, чтобы извлечь его отсюда, но понимает также — они непременно сделают все, что в их силах. Только им не взять его. Живым, во всяком случае.
   Никакие доводы на свете не убедят его доставить им такую радость.
   Он возвращается в комнату, где привычно неподвижное тело в прозрачном гробу словно обрело напряжение жизни. Некое подобие влаги от дыхания выступило на бесстрастной маске, закрывающей лицо. Он думает, что такое выражение возникало, когда лицо принадлежало другому человеку. Теперь же это всего лишь иллюзия и ничего больше. Чувства навсегда растворились в воздухе вместе с последним вздохом.
   Долгое задумчивое молчание. Он тоже молчит и ожидает. У мертвых в распоряжении вечность, поэтому несколько минут для них длятся меньше мгновения. Для живых эти минуты могут казаться иногда долгими, как целая жизнь.
   Голос в его сознании снова задает вопрос, который он боялся услышать.
   Что со мной будет, Вибо?
   Он представляет кладбище в Кассисе, высокий кипарис, могилы людей, которые так никогда и не стали для них с Вибо семьей, а были только их кошмаром. На могильных плитах нет фотографий, но лица лежащих под ними людей подобны портретам на стенах его памяти.
   — Думаю, вернешься домой. И я тоже…
   Ох…
   Тихий вздох, коротенькое слово, вмещающее все надежды мира. Призыв к свободе, к солнечному свету, к волнению моря, куда можно броситься взрослым и вынырнуть ребенком. Слезы легко льются из его глаз, стекают по лицу и капают на стекло, о которое он опирается. Это скупые и светлые слезы, не возвышенные, но такого же цвета, как те волны.
   Любовь, сияющая в его глазах, совершенна и безгранична. Он последний раз смотрит на тело своего брата. На его лицо надет скальп другого человека, но он видит его прежним, каким тот должен был быть: точно таким, как его собственное отражение в зеркале.
   Он отступает от гроба и не сразу поворачивается к нему спиной. Уходит в другую комнату и некоторое время стоит у полок, заполненных различной аппаратурой, записывающими устройствами и прочей техникой, рождающей музыку.
   Есть только один-единственный выход, один способ снова обвести вокруг пальца преследующих его собак. Он прислушивается, ему кажется, будто он слышит как их лапы лихорадочно царапают с той стороны металлическую дверь.
   Да, он может сделать только одно, причем спешно.
   Он извлекает из проигрывателя компакт-диск с «Led Zeppelin» и заменяет его другим тяжелым роком.
   Диск он берет наугад, даже не глядя, что это за группа. Вставляет в «трей» и нажимает кнопку «старт». «Трей» с диском неслышно уползает в свое логово.
   Гневным жестом он выкручивает громкость до предела.
   Ему кажется, будто он отчетливо видит, словно в мультфильме, как в лазерном диске возникает музыкальный импульс, как он проходит через разъемы, бежит по соединительным кабелям, попадает в колонки «Танной», неестественно мощные для такого тесного помещения, поднимается к динамикам высоких и низких частот и…
   Тут комната словно взрывается. Кажется, будто гитарный ритм и металл неистово рвутся из колонок к металлическим стенам, чтобы сотрясти их и заставить вибрировать в резонанс.
   В раскатах грома, которым призвана подражать музыка, не слышны больше ничьи голоса. Он опирается руками о деревянный стол и на мгновение прислушивается к биению своего сердца. Оно стучит так сильно, что кажется, будто ему тоже суждено взорваться под натиском всех ватт, на какие способны колонки «Танной».
   Теперь осталось сделать только одно.
   Он открывает ящик стола и не глядя опускает туда руку. Его пальцы сжимают пистолет.

 

58

   — Готово!
   Пиротехник Гашо, высокий тучный мужчина с такими темными усами и волосами, что они кажутся крашеными, привстал с земли поразительно ловко для человека такого телосложения. Форма сотрудника спецподразделения обтягивала крепкие мускулы: в свободное время этот человек давал нагрузку не только своим челюстям.
   Он отошел от металлической двери. К замку серебристым скочем была прикреплена коробка с небольшой антенной — не крупнее телефонной трубки. Проводки, желтый и черный, тянулись из аппарата к отверстию, просверленному чуть ниже колеса.
   Фрэнк посмотрел на детонатор, ничем не примечательный, невыразительный в своей простоте. Вспомнились разные глупости, какие бывают в фильмах, где у взрывателя, который должен привести в действие атомную бомбу, чтобы разрушить город и уничтожить миллионы жителей, непременно имеется красный дисплей, и на нем неумолимо скачут секунды обратного отсчета. Герой, разумеется, успевает обезвредить устройство до рокового момента, но прежде долго мучится вместе со зрителями в драматическом сомнении: какой же проводок перерезать — красный или зеленый. Эти сцены всегда вызывали у Фрэнка улыбку. Красный проводок или зеленый? Жизнь миллионов людей зависела от того, дальтоник герой фильма или нет…
   В действительности все не так. Не было никакой нужды в дисплее с обратным отсчетом. Он никому не нужен по той простой причине, что в тот момент, когда бомба должна взорваться, на него некому смотреть. А если кто-то и смотрит, то плевать ему уже, что там показывает таймер.
   Гашо подошел к Гавену.
   — Я готов. Лучше бы удалить людей.
   — На безопасное расстояние?
   — Особых проблем не должно быть. Я поставил совсем немного пластита, а это очень мягкая взрывчатка. Для наших целей, если я правильно рассчитал, вполне хватит. Последствия взрыва должны быть весьма ограниченные. Но могут полететь свинцовые осколки двери, если я все же сделал заряд чуть больше, чем надо. Думаю, лучше всех отправить в гараж.
   Фрэнк восхитился осторожностью пиротехника, умевшего не только обезвреживать, но и делать бомбы. Его отличала естественная скромность человека, хорошо знающего свою профессию. Гавен к тому же сказал, что Гашо умнее самого дьявола.
   В таком случае он умнее и того, кто заперт по ту сторону двери, подумал Фрэнк .
   — А комната наверху?
   Гашо покачал головой.
   Никаких проблем, если люди будут держаться подальше от лестницы. Взрывная волна, повторяю, будет очень небольшая, погаснет здесь, в подсобном помещении, и уйдет в слуховые окна.
   Гавен обратился к своим людям.
   — Ребята, слышали? Сейчас будет фейерверк. Подождем снаружи, но сразу после взрыва бегом сюда, по коридору и со второго этажа, чтобы держать под контролем дверь в убежище. Мы не знаем, что произойдет дальше. Наш человек, конечно, будет слегка оглушен взрывом, но как поведет себя, неизвестно.
   Инспектор изложил варианты, с какими они могут столкнуться, пересчитав их на пальцах одной руки.
   — Первый вариант. Он выйдет с оружием в руках, чтобы дорого продать свою шкуру. Не хочу жертв с нашей стороны, даже раненых. Поэтому, если увидим его хотя бы даже с перочинным ножом, без колебаний стреляем на поражение…
   Он посмотрел на каждого в отдельности, стараясь понять, до всех ли дошло то, что он сказал.
   — Второй вариант. Он не выходит. Тогда выкуриваем слезоточивым газом. Если и это не поможет, поступаем, как в первом случае. Все понятно?
   Люди утвердительно кивнули в ответ.
   — Хорошо, теперь делимся на две группы. Половина отправляется с Туро наверх. Остальные — со мной в гараж.
   Морпехи удалились неслышными шагами, что в общем-то уже стало их второй натурой. Фрэнк восхитился прекрасной работой Гавена и его подчиненных. Теперь, когда лейтенант был, что называется, на коне, он действовал легко и непринужденно.
   Когда все вышли, Гавен обратился к инспектору Морелли и комиссару Роберу.
   — Лучше разместить ваших людей снаружи, там безопаснее. Если начнется какое-то движение, надо обойтись без толкотни и не мешать друг другу. Не хватает только, чтобы кто-нибудь из вас погиб от пули, выпущенной моими людьми, или наоборот. Кто их знает, этих писарей…
   — Хорошо.
   Фрэнк улыбнулся про себя. Он догадался, что слово писарь Гавен придумал для обозначения тех, кто сидит за письменным столом и отдает приказы, ни разу не рискуя на поле боя.
   В помещении осталось трое — Гавен, Гашо и Фрэнк.
   Пиротехник держал в руках пульт управления, приборчик чуть побольше спичечного коробка с короткой антенной, точно такой же, как на детонаторе, прикрепленном к двери.
   — Ждем только вас. Когда прикажете, — сказал Гавен.
   Фрэнк немного подумал. Посмотрел на радиоприбор в руках Гавена и удивился, как же его толстые пальцы управляются с устройствами, состоящими из таких крохотных деталей.
   Бригадир Гашо явился точно в срок, назначенный Гавеном. Он приехал с командой из двух человек, не считая водителя, тоже в синем фургоне. Его ввели в курс дела. Услышав слова «атомный бункер», хмурый здоровяк еще больше помрачнел. Его помощники разгрузили оборудование и спустились в подсобное помещение. Фрэнк знал, что в одном из этих черных пластиковых чемоданов с алюминиевой окантовкой находится взрывчатка. И хотя он прекрасно понимал, что без специального электрического детонатора пластит не взрывается, ему все же стало не по себе. Возможно, взрывчатки в этом чемодане хватит, чтобы снести до основания весь дом с ними вместе.
   Они подошли к двери. Пиротехник долго рассматривал ее. Ощупал, провел рукой по поверхности, как будто уговаривал металл расстаться со своими секретами, а затем сделал смешную вещь: отыскал среди своих инструментов фонендоскоп и прослушал шестеренки запорного механизма, поворачивая штурвал так и эдак.
   Фрэнк стоял рядом, сгорая от нетерпения, словно яйцо на сковородке. Он подумал, что все они похожи сейчас на родственников больного, ожидающих, когда доктор сообщит, насколько тяжело болен пациент.
   Гашо несколько смягчил пессимистический настрой инспектора Гавена.
   — Наверное, справимся.
   Прозвучавший общий вздох облегчения мог бы, как показалось Фрэнку, приподнять потолок комнаты по меньшей мере сантиметров на пять.
   — Броня рассчитана для защиты от радиации и механического воздействия, но это отнюдь не сейф. Я хочу сказать, что убежище было построено не для хранения ценностей, а ради физической безопасности людей. Поэтому механизм запорного устройства довольно прост, к тому же и конструкция устаревшая. Единственный риск — что замок не откроется, а наоборот, все заблокирует.
   — И что тогда? — спросил Гавен.
   — Тогда будем по уши в дерьме. Придется действительно взрывать атомной бомбой, а я, как назло, не прихватил с собой ни одной.
   Своей шуткой, прозвучавшей подобно смертному приговору, Гашо несколько охладил всеобщее возбуждение. Он покопался в чемоданах, которые его помощники поднесли к двери. Извлек дрель, будто доставленную прямым ходом со сзвездолета «Энтерпрайз» из «Стартрека». Помощник вставил в нее сверло из металла с непроизносимым названием, которое, как заверил Гашо, способно просверлить броню в любом сейфе Форт-Нокса.
   И действительно, сверло без труда вошло в дверь, по крайней мере на какую-то глубину, и за ним зазмеилась металлическая стружка. Помощник кончил сверлить и, сняв защитную маску, уступил место бригадиру. Тот присел перед отверстием и засунул в него оптоволоконный провод, на одном конце которого находилась микрокамера, а другой соединялся с экраном, походившим на маску для подводного плавания: так Гашо проверял изнутри механизм замка.
   Наконец он открыл «страшный» чемодан.
   И они увидели брикеты пластита в серебристой фольге. Гашо развернул один и резаком отделил кусок взрывчатки, походившей на сероватый пластилин. Пиротехник обращался с пластитом запросто, но по лицам людей Фрэнк понял, что все думали примерно о том же, о чем и он, когда смотрел, как несут этот чемодан.
   С помощью деревянной палочки Гашо засунул пластит в отверстие, проделанное в двери, и присоединил провода к детонатору, укрепленному рядом с колесом.
   Теперь все было готово. И все же Фрэнк не решался отдать приказ.
   Он опасался, что по ту сторону двери они найдут труп. Тоже решение задачи, но Фрэнк хотел взять Никто живым, чтобы навсегда запомнить лицо безумца, когда его будут уводить в наручниках. Это не было его желанием. Это было необходимостью.
   — Подождите минутку.
   Фрэнк подошел к двери и прижался щекой к свинцовой поверхности. Ему хотелось еще раз попробовать достучаться до человека, находящегося внутри — если, конечно, тот услышит его, — еще раз повторить призыв выйти безоружным с поднятыми руками, не вынуждая прибегать к взрывчатке. Он уже кричал все это через дверь в ожидании бригады пиротехников, но ответа на получил.
   Фрэнк сильно стукнул кулаком по металлу, надеясь, что глухой грохот удара будет слышен внутри.
   — Жан-Лу, ты слышишь меня? Мы собираемся взорвать дверь. Не вынуждай нас. Это опасно для тебя. Лучше выйди. Обещаю, тебе не будет причинено вреда. Даю тебе минуту, потом взрываем.
   Фрэнк отошел и поднял руку с часами. Включил секундомер.
   Секундная стрелка двинулась по кругу, отмечая одно за другим страшные воспоминания.
   …8, 9, 10
   Эриджейн Паркер и Йохан Вельдер, их обезображенные тела на яхте, врезавшейся в соседние лодки, в порту…
   …20
   Аллен Йосида, его окровавленное лицо, оскаленные челюсти, вытаращенные глаза в окне «бентли», на котором он отправился в свою последнюю поездку…
   …30
   Григорий Яцимин, скромное изящество его тела, лежащего на кровати, красный цветок на белой рубашке, по контрасту с чудовищно обезображенным лицом…
   …40
   Роби Стриккер, распростертый на полу, его вытянутый палец, отчаянно пытающийся написать несколько слов, прежде чем наступит смерть…
   …50
   Никола Юло в перевернутой машине, с окровавленным лицом, придавленный к рулю, вся вина его была лишь в том, что он первым узнал имя…
   …60
   Тела трех агентов, найденных мертвыми в доме…
   — Хватит!
   Фрэнк остановил секундомер. Шестьдесят секунд — последний шанс, который он дал убийце, показались ему минутой молчания, в память его жертв. Голос Фрэнка прозвучал так же резко, остро, как звук сверла, проделавшего отверстие в двери.
   — Вскрывайте!
   Все трое вышли из подсобного помещения в коридор и свернули к гаражу, присоединившись к остальным. Люди присели у стены, подальше от бункера. Морелли и Робер стояли во дворе. Фрэнк жестом предложил им отойти в безопасное место.
   Гавен поднес ко рту микрофон.
   — Ребята, начинаем.
   Инспектор кивнул Гашо. Пиротехник с невозмутимым видом слегка приподнял пульт управления и нажал кнопку.
   Взрыв, отлично дозированный, оказался не очень сильным. Его ощутили скорее как вибрацию — ударная волна погасла в подсобном помещении. Не успело еще умолкнуть эхо, как морпехи бросились к двери, а за ними Фрэнк и Гавен.
   Все — и кто пережидал в гараже, и кто спустился с верхнего этажа — замерли перед металлической дверью, нацелив на нее оружие.
   В помещении не было заметных повреждений. Только деревянный стеллаж, маскировавший вход в убежище, сорвало с верхней петли и теперь он висел криво. Негустой дым от взрыва утекал в слуховые окна, распахнутые взрывной волной.
   Дверь в бункер была приоткрыта. Взрыв отодвинул створку всего на несколько сантиметров, как будто кто-то протиснулся внутрь и не полностью прикрыл ее за собой.
   Из щели рвалась оглушительная до ужаса музыка.
   Подождали еще немного, но ничего не произошло. В воздухе ощущался резкий запах взрывчатки. Гавен приказал в микрофон.
   — Слезоточивый.
   Пехотинцы едва ли не синхронно достали из рюкзаков за спиной противогазы. Сняв кевларовые каски, они натянули противогазы и снова надели шлемы. Фрэнк почувствовал, как кто-то тронул его за плечо. Гавен протягивал ему противогаз.
   — Лучше бы надеть, если хотите оставаться тут. Знаете, как им пользоваться? — спросил он не без иронии в голосе.
   Вместо ответа Фрэнк быстро и ловко надел противогаз.
   — Отлично, — остался доволен Гавен, — Вижу, что в ФБР вас чему-то учат…
   Надев свой противогаз, он жестом отдал команду пехотинцу. Тот прислонил свою винтовку к стене и прошел к штурвалу, еще державшемуся на двери, несмотря на взрыв.
   Когда солдат взялся за него и потянул, дверь легко, без всякого скрипа отворилась. Ее открыли ровно настолько, чтобы другой солдат мог бросить в щель гранату со слезоточивым газом.
   Через несколько секунд появилось облако желтоватого дыма. Фрэнк знал этот газ. Он нестерпимо действовал на глаза и горло. Если кто-то и был внутри убежища, то не выдержал бы такой атаки.
   Подождали еще немного. Мгновения показались вечностью, но из двери никто не появился. Только гремела на предельной мощности сумасшедшая музыка, и клубились волны дыма — как насмешка.
   Фрэнку все это не понравилось. Даже очень не понравилось. Он обернулся к Гавену, их взгляды встретились, и они поняли, что думают об одном и том же. Оба отлично понимали, что все это могло означать.
   Первое: в убежище никого нет.
   Второе: их человек, видя, что пропадает, вместо того, чтобы сдаться, покончил с собой.
   Третье: у этого сукиного сына тоже нашелся противогаз… Но это уже из области фантастики. Он готов ко всему. Если они протиснуться в дверь — не избежать новых жертв. Он был вооружен, и все знали, на что он способен.
   Гавен принял решение.
   — Бросьте штурмовую гранату. Потом попробуем войти.
   Фрэнк хорошо понимал лейтенанта. Тот чувствовал, что выглядит смешно в этой ситуации, когда группа захвата в полном боевом снаряжении готова взять приступом дверь в пустую комнату.
   Но Гавен не хотел гибели ни одного из своих людей.
   Фрэнк развеял все сомнения. Он вплотную приблизил свой противогаз к противогазу лейтенанта, чтобы тот мог расслышать его.
   — После гранаты пойду я.
   — Возражаю, — сухо ответил Гавен.
   — Нет никакого смысла рисковать людьми напрасно.
   Молчание и взгляд Гавена были весьма красноречивы.
   — Я не могу принять такое предложение.
   Ответ Фрэнка не допускал возражений.
   — Это не предложение, лейтенант, а приказ. Я не собираюсь геройствовать. Но это мое личное дело. Операцией руковожу я, и вы здесь только для поддержки.
   Потом он заговорил другим тоном, надеясь, что Гавен все же поймет его намерение.
   — Если бы этот человек, кроме всех остальных, убил бы и одного из ваших лучших друзей, вы вели бы себя точно так же, как я.
   Гавен согласно кивнул.
   Фрэнк подошел к двери и, встав сбоку, достал «глок». Махнул рукой в знак того, что готов.
   — Гранату, — сухо приказал Гавен.
   Морпех, который только что бросал гранату со слезоточивым газом, выдернул чеку из другой гранаты и швырнул ее в дверной проем. Штурмовая граната была рассчитана не на поражение, она только оглушала людей.
   После ослепительной вспышки раздался сильный грохот, куда громче, чем от взрыва пластита. На фоне этого грома, густого дыма и ярчайших вспышек оглушительная музыка, доносившаяся из укрытия, казалось, звучала вполне нормально. Солдат справа от Фрэнка, бросился вперед и приоткрыл дверь так, что можно было войти. Изнутри вырвался слезоточивый газ, смешанный с дымом. И все же дверь была открыта еще не достаточно — не видно было, что там внутри. Фрэнк молнией метнулся за порог с пистолетом наготове.
   Остальные замерли в ожидании.
   Прошло минуты две. У каждого в душе уже прорастали семена вечности. Потом музыка оборвалась, и наступившая тишина показалась еще более оглушительной. Наконец дверь распахнулась, и на пороге появился Фрэнк: дым, подобно призраку, сопровождал его возвращение с того света.
   В противогазе лица его не было видно. Руки висели плетьми, совершенно обессиленные. Однако пистолета он не выпускал. Не говоря ни слова, он пересек комнату как человек, который сражался и потерпел поражение во всех войнах на свете. Солдаты расступились, давая ему дорогу.
   Фрэнк вышел в коридор. Гавен последовал за ним, и они вместе направились в гараж, где только что пережидали взрыв. Тут их встретили Морелли и Робер с красными от волнения лицами.
   Яркий солнечный свет проникал в распахнутую дверь гаража, рисуя на полу светлый квадрат.
   Гавен снял противогаз. Волосы у него слиплись, лицо было залито потом. Он отер лоб синим форменным рукавом.
   Фрэнк постоял посреди гаража, на стыке света и тени, потом тоже снял противогаз, и все увидели лицо смертельно уставшего человека.
   Морелли подошел к нему.
   — Фрэнк, что там случилось? Ты похож на человека, который только что видел всех дьяволов ада.
   Фрэнк ответил голосом старика — человека, который не хочет ничего больше в жизни видеть.
   — Гораздо хуже, Клод, гораздо хуже. Дьяволы ада прежде, чем войти туда, перекрестились бы.

 

59

   Фрэнк и Морелли наблюдали, как из дверей гаража выносят носилки, и проводили взглядом людей, помещавших их в машину «скорой помощи». На носилках, накрытое темной тканью, лежало тело, обнаруженное в убежище, — иссохший труп, на лицо которого был натянут скальп другого человека, специально для этого и убитого.
   После того, как Фрэнк, потрясенный, вышел из убежища, остальные по очереди заходили в бункер и возвращались с выражением ужаса на лице. Зрелища мумифицированного трупа, простертого в стеклянном гробу с окоченевшей маской последней жертвы Никто, не могли выдержать и самые крепкие нервы. Это зрелище будет стоять у них перед глазами и днем, и ночью еще бог знает как долго.
   И сейчас Фрэнк с трудом верил, что видел то, что увидел. И не мог избавиться от болезненного чувства, от желания мыться и мыться, продезинфицировать и тело, и мозг, спастись от витавшего тут концентрированного зла. Он ощущал недомогание оттого, что всего лишь подышал этим воздухом, словно зараженным вирусом безумия.
   На один только вопрос Фрэнк никак не мог найти ответа.
   Зачем?
   Вопрос звучал и звучал в его голове, словно скрывая секрет вечного движения.
   Переступив порог убежища, он внимательно осмотрел его, продвигаясь сквозь дым с пистолетом наготове. Сердце билось так сильно, что заглушало даже гремевшую на пределе музыку. Он вырубил ее, едва ли не задыхаясь в противогазе. Кроме недвижного тела в прозрачном гробу, в комнате не было никого.
   Фрэнк стоял и долгую минуту смотрел, словно загипнотизированный, на труп, на его жалкую наготу, не в силах оторвать взгляд от этого зрелища смерти, возвышенного больной фантазией — чудовищной и гениальной. Он вглядывался в лицо, покрытое своего рода посмертной маской, которую время постепенно уподобляло телу. На шее трупа запекшиеся капли крови выступили из-под завернувшихся краев скальпа, говоря о том, что лицо это все-таки чужое…
   Вот, значит, какова была цель этих убийств? Людей убивали только для того, чтобы создать иллюзию, будто покойник жив? Что за кровавое языческое обожание могло вдохновить Никто на подобное злодеяние? Чем объяснить — если вообще тут есть логика — этот погребальный ритуал, потребовавший принести в жертву столько ни в чем не повинных людей?
   Вот это — истинное безумие, подумал Фрэнк, оно питается самим собой и неизменно порождает новое безумие.
   Заставив себя отвести взгляд от этой картины, от этого кошмара, он направился к выходу из бункера.
   Стук закрывшихся дверей «скорой помощи» вернул Фрэнка к действительности. Он увидел тощую фигуру Роббера. За ним виднелась полицейская машина с включенным двигателем и открытой передней дверцей. Робер выглядел как человек, который побывал там, где никогда больше не хотел бы оказаться. Как впрочем, и все Остальные.
   — Ладно, мы уезжаем, — произнес он потухшим голосом.
   Фрэнк и Морелли пожали ему руку и, прощаясь, обратили внимание, что их голоса звучат точно так же. Робер избегал смотреть им в глаза. И хотя вся эта история коснулась его лишь по касательной, в его взгляде читалось такое же усталое разочарование. Он удалился ленивой походкой, желая вернуться к своей обычной жизни, к расследованиям, связанным с привычной низостью и привычной жадностью людей, к мужчинам и женщинам, убивавшим из ревности, из жажды денег, просто по случайности. Такие безумства длились мгновение и не отягощали их память мрачными трофеями всю оставшуюся жизнь. Наверное, и у Робера тоже, как у всех, было лишь одно желание — поскорее уйти из этого дома и постараться забыть о его существовании.