Страница:
Затем матросов в полном молчании строем отправили на нижнюю палубу машинного отделения. И построили в три ряда вокруг шахты двигателей синтеза.
Через отверстие шахты перекинули доску, принесли цепь. Один конец цепи прикрепили к доске, второй – к моторизованной тележке. Над доской, на высоте трех метров, в наклонном положении была жердь, с которой свисала веревка. Петля на веревке почти касалась доски.
Доктор, пилот, главный инженер и три гардемарина, все в белой форме, стояли лицом к матросам. Мы ждали двух матросов и арестанта.
Кто-то пошевелился в строю.
– Мистер Тамаров, составьте рапорт на этого матроса! – Может, у него затекли мышцы, но это не важно. – Запишите имя! Мы с ним встретимся на капитанской мачте!
– Есть, сэр. – Алекс записал имя матроса. Тот мрачно сверкнул глазами.
– Мистер Тамаров, приказываю по окончании процедуры сопроводить провинившегося на гауптвахту! До капитанской мачты держать на хлебе и воде!
– Есть, сэр! – Алекс подошел к проштрафившемуся. Тот стоял, вытянувшись в струнку.
Со стороны трапа послышался шум. Пирсон и Лу под руки ввели несчастного Таука. Он едва переставлял ноги, переводя полный ужаса взгляд с собравшихся на шахту с ее ужасным снаряжением. Затем посмотрел на меня, силясь закричать через кляп.
Пирсон, Лу и осужденный опустились на нижнюю палубу.
– Мистер Хольцер, мистер Вышинский! Свяжите заключенному ноги и поставьте его к виселице.
– Есть, сэр! – Гардемарин и главный старшина корабельной полиции вышли вперед и взяли осужденного у доставивших его матросов. Таук отчаянно пинался. Вышинский поймал его ногу и надел на нее кандалы. Потом пристегнул к кандалам вторую ногу.
– Мистер Пирсон, мистер Лу, станьте в строй!
Вакс с Вышинским потащили осужденного к доске. Таук пытался сопротивляться, но ему мешали наручники. Я кивнул, Вакс встал среди матросов. Глаза Таука, казалось, сейчас вылезут из орбит. Когда петлю затянули, из-под кляпа раздались приглушенные звуки.
Действовать следовало быстро. Хорошо, что я принял пилюли, которые мне дала доктор Убуру. По крайней мере мне не грозил обморок, меня даже не тошнило.
– Мистер Таук, вручаю вашу душу Господу Богу. – Я щелкнул переключателем, тележка медленно отъехала от шахты, натягивая прикрепленную к доске цепь.
Доска со скрипом поползла по палубе, и, когда ее конец достиг края шахты, она провалилась вниз. Таук повис на веревке. Жердь согнулась, потом распрямилась и снова напряглась. Сзади раздался стон.
Я резко повернулся:
– Молчать!
Кто-то побледнел, кто-то едва не упал в обморок, но ряды нарушены не были.
– Мистер Браунинг, мистер Эдвардс, приведите заключенного Рогова. Повторите приказ! – Главный интендант и помощник стрелка удалились. Я знал, что мистер Браунинг подчинится. Он слишком дорожил своим положением, чтобы помочь негодяю бежать, даже если бы это было возможно. За мистера Эдвардса мог поручиться Вышинский, и этого для меня было достаточно. – Мистер Вышинский, мистер Хольцер, уберите тело и установите доску.
Они дернули за веревку, вытаскивая то, что осталось от Таука. Я не сводил глаз с матросов, следя за дисциплиной и в то же время боясь грохнуться в обморок, – действие пилюль стало слабее.
Тело появилось из шахты, несколько матросов невольно подались вперед.
Я усилил наблюдение.
Одежда Таука была испачкана в тех местах, где порвались мышцы. Глядя на его багровое лицо и вылезшие из орбит глаза, я чувствовал, что сердце сейчас разорвется от боли.
Позади послышался ропот.
– Кто выйдет из строя, будет повешен!
Еще мгновение, и матросы могли взбунтоваться. Стоило только начать одному. Я пожалел о том, что не взял оружие.
Заложив руки за спину, я прошелся перед строем. Матросы были подавлены.
– Смотреть прямо перед собой! Плечи выпрямить! А вы, я к вам обращаюсь, явитесь с рапортом! Не умеете стоять в строю! – О Господи, когда же наконец придут Браунинг и Эдвардс?
Я еще раз прошелся перед строем. Сэнди Уилски побледнел и часто дышал.
– Гардемарин, убрать живот! Грудь вперед! Покажите пример другим, или я лично положу вас на бочку! – Не очень хорошо по отношению к Сэнди, но необходимо.
Мальчишка втянул живот, лицо его уже не было таким бледным.
Наконец Браунинг и Эдвардс привели осужденного. Рогов дрыгал ногами, пытаясь подставить матросам подножку и ухватиться за трап. Его крики слышны были даже сквозь кляп. Опустившись до половины лестницы, он встретился со мной взглядом, впившись в меня глазами, полными ужаса и мольбы.
– Мистер Хольцер, мистер Вышинский, свяжите осужденному ноги и поставьте его к виселице, – Кто-то вздохнул меня за спиной. Я быстро обернулся, ожидая, что сейчас меня повалят на палубу. Один из матросов нарушил стойку «смирно». Он стоял под испуганными взглядами товарищей, тяжело дыша.
У меня не было выбора.
– Вы! Два шага вперед! – Я не узнал собственного голоса, так пронзительно он прозвучал. Я даже испугался. Внимание матросов переключилось с осужденного на меня.
Ошеломленный матрос сделал два неверных шага вперед и получил от меня пощечину, прозвучавшую в тишине как выстрел. Матрос едва удержался на ногах.
– Встать в строй! – скомандовал я, почти касаясь его лица. Моя ярость возымела действие. Матрос встал по стойке «смирно». Щека его покраснела. У меня горела рука.
Скованный по рукам и ногам Рогов, покачиваясь, стоял на доске, взглядом моля о пощаде, и что-то мычал сквозь кляп. Я на мгновение заколебался, готовый его простить, но чувство долга возобладало.
– Мистер Рогов, вручаю вашу душу Господу Богу, – Я включил механизм.
В следующее мгновение с Роговым было покончено.
Я держал матросов до тех пор, пока оба тела не были убраны из помещения. И не переставая повторял про себя устав, с трудом сдерживая приступ тошноты. Не хватало только, чтобы меня вырвало на глазах у всей команды.
– Экипаж первого кубрика, два шага вперед! Направо! Марш! Мистер Вышинский, проводите их до кубрика.
Матросы, группа за группой, расходились по кубрикам. Наконец остались одни офицеры. Говорить никому не хотелось, и мы молча обменивались взглядами. До чего же мне было худо!
Приказав Ваксу и Алексу открыть пассажирские каюты, я направился на капитанский мостик. На лестнице, между первым и вторым уровнями, схватился за перила, чтобы скрыть дрожь в ногах. Главный инженер Макэндрюс взял меня под руку и отвел наверх. Я сделал вид, будто ничего не заметил. То, что он сделал, считалось серьезным проступком.
В тот день после полудня я провел «боевую тревогу», потом учения по действиям в случае декомпрессии – пусть экипаж поймет, что я не боюсь отдавать приказы. К тому же это отвлекло их от размышлений. Я и сам старался отвлечься, только не получалось.
После обеда приказал без лишнего шума выбросить тела казненных через воздушный шлюз.
Пришло время ужина. Я знал, что кусок не полезет в горло, но в столовой обязан был появиться. Пассажиры смотрели на меня с неприязнью и старались держаться подальше.
Что же до Аманды, то она вообще не пожелала со мной разговаривать, повернулась и ушла. Я предвидел, что она рассердится, но все же смешался, глядя ей вслед.
После того как я в полной тишине прочитал молитву, «аминь» повторили только мои офицеры, миссис Донхаузер и Дерек Кэрр.
Поковыряв вилкой в тарелке, я вернулся на мостик, где в это время дежурил Алекс. На этот раз у него хватило такта помолчать. Я сидел в капитанском кресле, а перед глазами то и дело возникало налившееся кровью лицо Таука над краем шахты. И его устремленные на меня невидящие глаза.
Зазвучал зуммер связи:
– Говорит пилот Хейнц. Когда начнем синтез? Сегодня вечером?
– Нет. Завтра утром. – Пилот сказал, что он не готов к перепрограммированию Дарлы, а я в своем нынешнем состоянии не способен был делать математические вычисления.
– Есть, сэр.
В полночь я оставил на вахте Вакса и Алекса и ушел к себе. Я старался преодолеть усталость, в то же время страшась одиночества. Сбросил китель, развязал галстук и уже стал расстегивать рубашку, когда в дверь постучали.
Это пришли главный инженер Макэндрюс и доктор Убуру.
Убуру принесла фляжку и два стакана:
– Это вместо лекарства. Как врач, я приказываю вам его принять. А главный инженер поможет. – Она отдала фляжку и стаканы главному инженеру и ушла.
Шеф невозмутимо смотрел мне в глаза. Я вздохнул:
– Заходите.
– Благодарю вас, командир, – продолжал он официальным тоном.
Я подошел к сейфу, достал трубку и банку.
– Давайте. Приказываю вам зажечь ее. – Я взял в руки фляжку, понюхал. Похоже на виски. Наполнил до половины два стакана.
Я научился пить после Академии во время моего первого отпуска. Пил потому, что в той или иной мере это делали все. Но относился к выпивке равнодушно. А вот сейчас мне хотелось выпить. И буквально в два глотка я осушил стакан. Главный инженер налил мне еще.
Потом мы сидели в дыму его артефакта и почти не разговаривали, потягивая из стакана небольшими глотками. Я рассказал ему о визите в багажный трюм днем раньше и о своих чувствах, когда влепил матросу пощечину. Рассказал об отце. Он слушал, кивал, иногда подсказывал. Время от времени вспоминал всякие истории из собственной жизни.
Мне стало легче. Мы изливали друг другу душу. Потом я услышал свой голос, неестественно громкий. Поднялся, чтобы пойти в туалет, но на меня стала надвигаться стена, и я закрыл руками лицо. Еще помню, что Макэндрюс меня поддержал.
Смутно припоминаю, как главный инженер стаскивал с меня туфли, расстегивал ремень. И чей-то голос:
– Спасибо, Маки. Какое милое имя для такого замечательного человека, а?
Кто-то хихикнул. Потом я заснул.
На следующее утро после тщательных и многократно повторенных по моей просьбе расчетов мы вошли в синтез. Голова у меня буквально раскалывалась, и это осложняло положение. Вакс что-то сказал. Голос его прозвучал слишком громко. Я рявкнул на него. Похоже, он не обиделся. На следующий день я успокоился, решил исправить положение и по окончании вахты по-дружески побеседовать с Ваксом.
– Собираетесь лечь, мистер Хольцер?
– Нет, сэр. Иду в спортзал.
– Мне следовало об этом знать. Идете туда с кем-нибудь из гардемаринов?
– Нет, сэр. У меня там встреча с мистером Кэрром. – Я удивился. – Он извинился и попросил возобновить занятия, сэр. Мы занимаемся уже четыре дня.
– Ах вот как.
– Да, сэр. Вчера провели в спортзале целых два часа. Еще есть вопросы, сэр?
– Можете идти. – Интересно. Кажется, я знал, что будет дальше. Не знал только, когда именно.
Неделя прошла без происшествий. Члены экипажа усвоили наглядный урок дисциплины и, успокоившись, принялись за свои обычные дела. Не было ни мрачных взглядов, ни случаев неповиновения. Матрос, который сверкнул глазами на Алекса, получил несколько нарядов вне очереди на целый месяц. Герни, исполненный благодарности за отмену приговора, отбывал свое наказание на гауптвахте.
Аманда холодно выслушала мои извинения. Она позволила мне высказаться, а потом ушла, не сказав ни слова. Я оставил ее в покое. Командир не должен оказывать давление на пассажира.
Случившееся через несколько дней не явилось для меня неожиданностью.
Мы как раз закончили ужин, и я посмотрел на часы.
– Благодарю за приятный вечер, миссис Донхаузер, мистер Каа Лоа, мистер Кэрр. – Я встал, собираясь уйти. Дерек тоже поднялся:
– Сэр, могу я поговорить с вами наедине, когда вам будет удобно?
– Мне будет удобно на мостике примерно через час.
– Благодарю вас, сэр. – Он продолжал вежливо стоять, пока я не отошел.
Я сидел за своим пультом, когда в дверь постучали. Мистера Кэрра сопровождал Сэнди. Пассажир не имеет права пройти на мостик один.
Я повернулся в кресле лицом к люку. Дерек нерешительно вошел, держа в руках головид. Он окинул взглядом сложный комплекс приборов и экранов. И, похоже, не остался равнодушным.
– Спасибо за разрешение прийти на мостик.
– Что вам угодно, мистер Кэрр? – спросил я холодно. Он стоял, как провинившийся ученик, и не сразу заговорил:
– Командир Сифорт, я был вне себя от ярости, когда вы сказали, что я не вынесу жизнь гардемарина. В нашей семье все добивались того, к чему стремились. Я, сэр, полагаю, что вы были не правы.
Я слушал его спокойно, но где-то внутри затеплилась надежда.
– Командир, я готов стать гардемарином. Конечно, одних слов мало, и я решил доказать это делом. Вы считаете, что я не признаю дисциплины? Но до недавнего времени я никого не называл «сэр», в том числе и отца. А вас называю. И так будет всегда. Единственное, чего я хочу, это чтобы вы относились ко мне без предубеждения и не делали поспешных выводов. Пожалуйста… сэр.
Я внимательно слушал:
– Продолжайте.
– В школе я учил геометрию и тригонометрию, но у нас не было матанализа. Вы не поверили мне, когда я сказал, что смогу это освоить. Посмотрите, пожалуйста. – Он протянул мне свой головид. Я включил его.
– В корабельной библиотеке есть учебник по матанализу. Я решил все задачи из первой главы и почти все из второй. Знаю дифференциальные уравнения. Производная скорости по времени есть ускорение. Производная перемещения по времени есть скорость.
Совсем неплохо для начинающего, который занимался самостоятельно.
– Вы добились замечательных успехов, мистер Кэрр. Но зачем вам это?
– Никто никогда не говорил мне, что я чего-то не смогу, командир. Я смогу. И хочу, чтобы вы это знали.
– Итак, вы теперь подчиняетесь дисциплине.
– Да, сэр.
– И вам нравится?
– Это отвратительно! – Прозвучавшая в его голосе страсть удивила меня.
– Я ненавижу унижаться! Просто ненавижу! – Он сглотнул, – Но это меня не остановит, сэр. Я сделаю то, на что решился.
– Хорошо, мистер Кэрр. Но стоит ли?
– После того как вы тогда покинули мою каюту, я стал размышлять. Сначала я здорово разозлился и решил доказать вам, что у меня получится. Я сказал «сначала», сэр, – добавил он, видимо, заметив удивление на моем лице, – потому что понял, что ради этого не стоит вербоваться на службу. Провести пять лет взаперти, чтобы что-то кому-то доказать? Нет. Но чем тогда я буду заниматься все эти годы? Управляющий плантациями теперь сам распоряжается доверенной ему собственностью и вряд ли захочет, чтобы я ему мешал. До совершеннолетия мне придется довольствоваться мизерным содержанием и я шагу не смогу ступить без разрешения.
Он помолчал, собираясь с мыслями.
– Возможно, на службе будет не лучше. Здесь тоже придется выполнять чужую волю. Но зато я буду считаться совершеннолетним. А главное – никто не заставляет меня становиться кадетом, я сам так хочу.
– Это все? – Его аргументы не произвели на меня особого впечатления.
– Нет, не все. Я хотел сказать, не все, сэр. Простите. Я вспомнил нескольких офицеров, с которыми познакомился на корабле. Лейтенант Казенс, он был… э, прошу прощения, мне не следует этого говорить. Но мистер Мальстрем! Мы целый месяц сидели за одним столом. Он настоящий джентльмен. Как мой отец. Если такой человек мог сделать карьеру на службе в военном флоте, я тоже смогу.
– Это то, к чему вы стремитесь, мистер Кэрр? Карьера на Военно-Космическом Флоте?
– Нет, командир Сифорт. Пожалуй, нет. Просто я хочу посмотреть мир. Чему-то научиться. Пожить на корабле.
– И это, – я пренебрежительно махнул рукой, – вы называете жизнью?
Он долго смотрел на меня, потом уши у него покраснели, и он опустил глаза.
– Сожалею, сэр, – сказал Дерек спокойно. – Искренне сожалею, что сказал это.
– Вы много сказали такого, о чем стоит пожалеть, – Я давил на него, и если он не выдержит, то, безусловно, спасует перед тем, с чем ему придется столкнуться, общаясь с моим старшим гардемарином.
– Думаю, вы правы, сэр. – Теперь он весь залился краской.
– Сколько вам лет?
– Шестнадцать. Через шесть месяцев исполнится семнадцать.
– Я всего на год старше вас.
– Знаю. Еще и поэтому мне трудно называть вас сэром.
– Но я командир «Гибернии», а вы будете кадетом, в самом низу служебной лестницы.
– Да, сэр. Понимаю.
– Интересно. Вы понимаете, какая разница между кадетом и гардемарином?
– Кадет является учеником, не так ли? А гардемарин – офицер.
– Кадеты имеют особый статус, мистер Кэрр. Они, если можно так выразиться, воспитанники офицеров, которые ими командуют. Командир обладает всеми правами родителя. Кадет считается несовершеннолетним, пока не станет гардемарином. У него нет никаких прав, и командир может наказать его так, как сочтет нужным.
Я наблюдал за его лицом. Пока мне не удалось отговорить его. Я удвоил усилия:
– Кадет беззащитен, обязан делать то, что ему приказывают. Это суровая жизнь. Но кадет должен научиться преодолевать трудности. После кадетского курса, предполагающего самые тяжелые испытания, жизнь на корабле покажется легкой. Не останется больше сомнений в том, что власть капитана, как и непосредственного командира, абсолютна.
– Я понимаю, – задумчиво произнес Дерек.
– Обычно кадеты поступают в Академию в возрасте тринадцати лет. Некоторые – в четырнадцать. И очень редко – в пятнадцать. В вашем возрасте, Дерек, уже трудно переносить суровость и произвол.
– Но я решил и сделаю это, – заявил он без колебаний.
Я вел себя терпеливо. Он этого заслуживал.
– Думаете, называть меня «сэр» – это дисциплина? Вас ругал когда-нибудь тот, кого вы не терпите?
– Нет, сэр.
Он весь как-то сжался.
– А спали вы когда-нибудь в одной комнате с другими людьми?
Он сглотнул:
– Нет, разве что в одной каюте с отцом.
– А могли бы?
– Нет. – Он покраснел. – Но у меня есть снотворное, очень сильное.
Я ничего не сказал, и он продолжал:
– Я знаю, будет нелегко. Но выдержу, раз решился.
– Дерек… – Я сокрушенно покачал головой, – И все-таки вы не до конца понимаете. Оправлялись вы когда-нибудь вместе с другими?
– Господи, нет, – вырвалось у него. Я так и думал.
– Видел вас кто-нибудь голым?
– Нет. – Он покраснел при одной мысли об этом.
– И вы все равно хотите стать гардемарином?
– Да, сэр, – не колеблясь, ответил Дерек.
– Снимайте брюки.
– Что? – Удивление сменилось настороженностью, которая перешла в страх.
Он попал в трудное положение. Но он должен доказать мне, что сможет служить, или отказаться от своего намерения. Уставившись в перегородку, он медленно расстегнул ремень и снял брюки. Не зная, что с ними делать, неловко нагнулся, положил прямо на пол и так и стоял в одних трусах.
Я молчал, через некоторое время он сделал над собой усилие, и кулаки его разжались. Он огляделся, видимо, вспомнив, что находится на капитанском мостике, и покраснел, но не двинулся с места.
– Дерек, вы по-прежнему уверены в том, что сможете?
– Да, – прохрипел он, – Я смогу выдержать все, черт возьми!
Я не рассердился, но надо было усилить давление. Лучше, если он сорвется сейчас, чем после присяги.
– Извинитесь!
Он боролся с самим собой, взгляд был пустым. Но через несколько секунд сказал изменившимся тоном:
– Командир Сифорт, сэр, простите меня, пожалуйста, за грубость.
– Просите униженно! – Это были цветочки по сравнению с издевательствами в кубрике.
– Сэр! Я сожалею, что разговаривал с вами таким тоном. Это просто по глупости. Сожалею, что потерял над собой контроль. Я не хотел проявлять к вам неуважения и никогда так больше не поступлю!
Я взглянул на Дерека. В глазах у него стояли слезы. Я сбавил тон:
– Говорят, вы занимались строевыми упражнениями.
– Да, сэр. С Ваксом Хольцером.
– Мистером Хольцером.
– Простите, сэр. С мистером Хольцером, чтобы подготовиться.
– Это было частью вашего плана?
– Да, сэр. Я начал с письма к вам.
Я вздохнул. Может, ему и удастся выжить. Но едва ли. С другой стороны, он был образован и целеустремлен. И мне нужен был гардемарин.
– Это происходит так, Дерек. Вы принимаете присягу и вербуетесь на службу на пять лет. Вы уже не сможете переменить решение. Единственный выход – позорное увольнение после того, как некоторое время вы отсидите на гауптвахте. Знаете, что такое позорное увольнение?
– Не совсем, сэр.
– Вы навсегда потеряете право голоса, не сможете занимать выборные должности, а также работать в правительственных учреждениях. Будете лишены заработанных вами денег и всех полагающихся военным льгот. Это полное бесчестье.
– Понимаю, сэр.
– Вы поступите на службу в качестве кадета. Это не офицерская должность. Формально вы можете оставаться кадетом в течение пяти лет, пока ваш командир не решит сделать вас гардемарином. Все зависит только от него. Вы обязаны подчиняться и исполнять ваши обязанности на службе в военном флоте независимо от вашего положения.
– Да, сэр. – Он пристально смотрел на меня, ожидая разрешения поступить на службу.
– Дерек, хочу вас еще раз предупредить. Вы считаете, что я издевался над вами?
– В какой-то степени да, сэр.
– Фактически нет. Вы очень чувствительны. На самом деле все будет гораздо хуже. Вам следует подумать.
Он удивил меня.
– Я подумал, сэр, пока стоял тут в таком виде.
– И что же?
– Я хочу поступить на службу в Военно-Космические Силы, сэр.
– Подождите в коридоре, я вас позову. Одеваться не надо.
– Что? – На лице его появилось выражение ярости и отчаяния. – Вы! Я верил вам! – Он поднял брюки.
Я промолчал.
Дерек отряхнул брюки и, побледнев от гнела, стал было их надевать, но, подняв ногу, застыл.
Он долго смотрел на брюки, затем, держа их двумя пальцами, с презрением приподнял, вытянул руку и разжал пальцы. Брюки упали на палубу. Он шагнул к люку и вышел в коридор. Я захлопнул люк.
Пусть постоит там полчаса, этого достаточно. Вернулся он бледный, но не сказал ни слова. Я подал ему брюки, и он с благодарностью надел их.
– Дерек, настоящим испытанием будет для вас мистер Хольцер. Начинайте. Я произведу вас в гардемарины, когда решу, что вы достаточно квалифицированны.
– Понимаю. – Бледность постепенно сходила с его лица.
Я вызвал Вакса и главного инженера в качестве свидетелей. Там же, на мостике, Дерек принял присягу и я занес этот факт в журнал.
– Теперь он твой, Вакс. Покажи ему, где раки зимуют.
Вакс хищно улыбнулся и облизнул губы. Потом повернулся к Дереку:
– Кадет, сейчас мы пойдем в кубрик. Я покажу вам вашу койку. Кадетом быть не сложно. Вы должны обращаться ко всем движущимся объектам «сэр» или «мэм», в том числе и к детям. И вы будете делать все, что прикажет вам любой офицер, без исключения.
– Да, сэр, – кротко ответил Дерек.
– Не да, а есть, сэр, и два штрафных очка. Десять штрафных очков означают бочку.
– Есть, сэр!
– А сейчас надо было отвечать «да, сэр». Я ведь не давал вам приказа. Просто указал на факт. Еще два штрафных очка. – Каждый штрафной балл отрабатывался двумя часами тяжелых упражнений.
– Гм, да, сэр. – Кажется, Дерек начинал понимать.
Я прошел за ними по коридору до кубрика. Мне было жаль мистера Кэрра.
Вакс положил руку на плечо Дерека, подталкивая его к люку.
– Дерек, расскажи нам о своей интимной жизни, – промурлыкал он.
Люк за ними захлопнулся.
Я вернулся на мостик. Теперь у меня было четыре гардемарина. Ну, пусть три и один кадет. Разница невелика.
16
Через отверстие шахты перекинули доску, принесли цепь. Один конец цепи прикрепили к доске, второй – к моторизованной тележке. Над доской, на высоте трех метров, в наклонном положении была жердь, с которой свисала веревка. Петля на веревке почти касалась доски.
Доктор, пилот, главный инженер и три гардемарина, все в белой форме, стояли лицом к матросам. Мы ждали двух матросов и арестанта.
Кто-то пошевелился в строю.
– Мистер Тамаров, составьте рапорт на этого матроса! – Может, у него затекли мышцы, но это не важно. – Запишите имя! Мы с ним встретимся на капитанской мачте!
– Есть, сэр. – Алекс записал имя матроса. Тот мрачно сверкнул глазами.
– Мистер Тамаров, приказываю по окончании процедуры сопроводить провинившегося на гауптвахту! До капитанской мачты держать на хлебе и воде!
– Есть, сэр! – Алекс подошел к проштрафившемуся. Тот стоял, вытянувшись в струнку.
Со стороны трапа послышался шум. Пирсон и Лу под руки ввели несчастного Таука. Он едва переставлял ноги, переводя полный ужаса взгляд с собравшихся на шахту с ее ужасным снаряжением. Затем посмотрел на меня, силясь закричать через кляп.
Пирсон, Лу и осужденный опустились на нижнюю палубу.
– Мистер Хольцер, мистер Вышинский! Свяжите заключенному ноги и поставьте его к виселице.
– Есть, сэр! – Гардемарин и главный старшина корабельной полиции вышли вперед и взяли осужденного у доставивших его матросов. Таук отчаянно пинался. Вышинский поймал его ногу и надел на нее кандалы. Потом пристегнул к кандалам вторую ногу.
– Мистер Пирсон, мистер Лу, станьте в строй!
Вакс с Вышинским потащили осужденного к доске. Таук пытался сопротивляться, но ему мешали наручники. Я кивнул, Вакс встал среди матросов. Глаза Таука, казалось, сейчас вылезут из орбит. Когда петлю затянули, из-под кляпа раздались приглушенные звуки.
Действовать следовало быстро. Хорошо, что я принял пилюли, которые мне дала доктор Убуру. По крайней мере мне не грозил обморок, меня даже не тошнило.
– Мистер Таук, вручаю вашу душу Господу Богу. – Я щелкнул переключателем, тележка медленно отъехала от шахты, натягивая прикрепленную к доске цепь.
Доска со скрипом поползла по палубе, и, когда ее конец достиг края шахты, она провалилась вниз. Таук повис на веревке. Жердь согнулась, потом распрямилась и снова напряглась. Сзади раздался стон.
Я резко повернулся:
– Молчать!
Кто-то побледнел, кто-то едва не упал в обморок, но ряды нарушены не были.
– Мистер Браунинг, мистер Эдвардс, приведите заключенного Рогова. Повторите приказ! – Главный интендант и помощник стрелка удалились. Я знал, что мистер Браунинг подчинится. Он слишком дорожил своим положением, чтобы помочь негодяю бежать, даже если бы это было возможно. За мистера Эдвардса мог поручиться Вышинский, и этого для меня было достаточно. – Мистер Вышинский, мистер Хольцер, уберите тело и установите доску.
Они дернули за веревку, вытаскивая то, что осталось от Таука. Я не сводил глаз с матросов, следя за дисциплиной и в то же время боясь грохнуться в обморок, – действие пилюль стало слабее.
Тело появилось из шахты, несколько матросов невольно подались вперед.
Я усилил наблюдение.
Одежда Таука была испачкана в тех местах, где порвались мышцы. Глядя на его багровое лицо и вылезшие из орбит глаза, я чувствовал, что сердце сейчас разорвется от боли.
Позади послышался ропот.
– Кто выйдет из строя, будет повешен!
Еще мгновение, и матросы могли взбунтоваться. Стоило только начать одному. Я пожалел о том, что не взял оружие.
Заложив руки за спину, я прошелся перед строем. Матросы были подавлены.
– Смотреть прямо перед собой! Плечи выпрямить! А вы, я к вам обращаюсь, явитесь с рапортом! Не умеете стоять в строю! – О Господи, когда же наконец придут Браунинг и Эдвардс?
Я еще раз прошелся перед строем. Сэнди Уилски побледнел и часто дышал.
– Гардемарин, убрать живот! Грудь вперед! Покажите пример другим, или я лично положу вас на бочку! – Не очень хорошо по отношению к Сэнди, но необходимо.
Мальчишка втянул живот, лицо его уже не было таким бледным.
Наконец Браунинг и Эдвардс привели осужденного. Рогов дрыгал ногами, пытаясь подставить матросам подножку и ухватиться за трап. Его крики слышны были даже сквозь кляп. Опустившись до половины лестницы, он встретился со мной взглядом, впившись в меня глазами, полными ужаса и мольбы.
– Мистер Хольцер, мистер Вышинский, свяжите осужденному ноги и поставьте его к виселице, – Кто-то вздохнул меня за спиной. Я быстро обернулся, ожидая, что сейчас меня повалят на палубу. Один из матросов нарушил стойку «смирно». Он стоял под испуганными взглядами товарищей, тяжело дыша.
У меня не было выбора.
– Вы! Два шага вперед! – Я не узнал собственного голоса, так пронзительно он прозвучал. Я даже испугался. Внимание матросов переключилось с осужденного на меня.
Ошеломленный матрос сделал два неверных шага вперед и получил от меня пощечину, прозвучавшую в тишине как выстрел. Матрос едва удержался на ногах.
– Встать в строй! – скомандовал я, почти касаясь его лица. Моя ярость возымела действие. Матрос встал по стойке «смирно». Щека его покраснела. У меня горела рука.
Скованный по рукам и ногам Рогов, покачиваясь, стоял на доске, взглядом моля о пощаде, и что-то мычал сквозь кляп. Я на мгновение заколебался, готовый его простить, но чувство долга возобладало.
– Мистер Рогов, вручаю вашу душу Господу Богу, – Я включил механизм.
В следующее мгновение с Роговым было покончено.
Я держал матросов до тех пор, пока оба тела не были убраны из помещения. И не переставая повторял про себя устав, с трудом сдерживая приступ тошноты. Не хватало только, чтобы меня вырвало на глазах у всей команды.
– Экипаж первого кубрика, два шага вперед! Направо! Марш! Мистер Вышинский, проводите их до кубрика.
Матросы, группа за группой, расходились по кубрикам. Наконец остались одни офицеры. Говорить никому не хотелось, и мы молча обменивались взглядами. До чего же мне было худо!
Приказав Ваксу и Алексу открыть пассажирские каюты, я направился на капитанский мостик. На лестнице, между первым и вторым уровнями, схватился за перила, чтобы скрыть дрожь в ногах. Главный инженер Макэндрюс взял меня под руку и отвел наверх. Я сделал вид, будто ничего не заметил. То, что он сделал, считалось серьезным проступком.
В тот день после полудня я провел «боевую тревогу», потом учения по действиям в случае декомпрессии – пусть экипаж поймет, что я не боюсь отдавать приказы. К тому же это отвлекло их от размышлений. Я и сам старался отвлечься, только не получалось.
После обеда приказал без лишнего шума выбросить тела казненных через воздушный шлюз.
Пришло время ужина. Я знал, что кусок не полезет в горло, но в столовой обязан был появиться. Пассажиры смотрели на меня с неприязнью и старались держаться подальше.
Что же до Аманды, то она вообще не пожелала со мной разговаривать, повернулась и ушла. Я предвидел, что она рассердится, но все же смешался, глядя ей вслед.
После того как я в полной тишине прочитал молитву, «аминь» повторили только мои офицеры, миссис Донхаузер и Дерек Кэрр.
Поковыряв вилкой в тарелке, я вернулся на мостик, где в это время дежурил Алекс. На этот раз у него хватило такта помолчать. Я сидел в капитанском кресле, а перед глазами то и дело возникало налившееся кровью лицо Таука над краем шахты. И его устремленные на меня невидящие глаза.
Зазвучал зуммер связи:
– Говорит пилот Хейнц. Когда начнем синтез? Сегодня вечером?
– Нет. Завтра утром. – Пилот сказал, что он не готов к перепрограммированию Дарлы, а я в своем нынешнем состоянии не способен был делать математические вычисления.
– Есть, сэр.
В полночь я оставил на вахте Вакса и Алекса и ушел к себе. Я старался преодолеть усталость, в то же время страшась одиночества. Сбросил китель, развязал галстук и уже стал расстегивать рубашку, когда в дверь постучали.
Это пришли главный инженер Макэндрюс и доктор Убуру.
Убуру принесла фляжку и два стакана:
– Это вместо лекарства. Как врач, я приказываю вам его принять. А главный инженер поможет. – Она отдала фляжку и стаканы главному инженеру и ушла.
Шеф невозмутимо смотрел мне в глаза. Я вздохнул:
– Заходите.
– Благодарю вас, командир, – продолжал он официальным тоном.
Я подошел к сейфу, достал трубку и банку.
– Давайте. Приказываю вам зажечь ее. – Я взял в руки фляжку, понюхал. Похоже на виски. Наполнил до половины два стакана.
Я научился пить после Академии во время моего первого отпуска. Пил потому, что в той или иной мере это делали все. Но относился к выпивке равнодушно. А вот сейчас мне хотелось выпить. И буквально в два глотка я осушил стакан. Главный инженер налил мне еще.
Потом мы сидели в дыму его артефакта и почти не разговаривали, потягивая из стакана небольшими глотками. Я рассказал ему о визите в багажный трюм днем раньше и о своих чувствах, когда влепил матросу пощечину. Рассказал об отце. Он слушал, кивал, иногда подсказывал. Время от времени вспоминал всякие истории из собственной жизни.
Мне стало легче. Мы изливали друг другу душу. Потом я услышал свой голос, неестественно громкий. Поднялся, чтобы пойти в туалет, но на меня стала надвигаться стена, и я закрыл руками лицо. Еще помню, что Макэндрюс меня поддержал.
Смутно припоминаю, как главный инженер стаскивал с меня туфли, расстегивал ремень. И чей-то голос:
– Спасибо, Маки. Какое милое имя для такого замечательного человека, а?
Кто-то хихикнул. Потом я заснул.
На следующее утро после тщательных и многократно повторенных по моей просьбе расчетов мы вошли в синтез. Голова у меня буквально раскалывалась, и это осложняло положение. Вакс что-то сказал. Голос его прозвучал слишком громко. Я рявкнул на него. Похоже, он не обиделся. На следующий день я успокоился, решил исправить положение и по окончании вахты по-дружески побеседовать с Ваксом.
– Собираетесь лечь, мистер Хольцер?
– Нет, сэр. Иду в спортзал.
– Мне следовало об этом знать. Идете туда с кем-нибудь из гардемаринов?
– Нет, сэр. У меня там встреча с мистером Кэрром. – Я удивился. – Он извинился и попросил возобновить занятия, сэр. Мы занимаемся уже четыре дня.
– Ах вот как.
– Да, сэр. Вчера провели в спортзале целых два часа. Еще есть вопросы, сэр?
– Можете идти. – Интересно. Кажется, я знал, что будет дальше. Не знал только, когда именно.
Неделя прошла без происшествий. Члены экипажа усвоили наглядный урок дисциплины и, успокоившись, принялись за свои обычные дела. Не было ни мрачных взглядов, ни случаев неповиновения. Матрос, который сверкнул глазами на Алекса, получил несколько нарядов вне очереди на целый месяц. Герни, исполненный благодарности за отмену приговора, отбывал свое наказание на гауптвахте.
Аманда холодно выслушала мои извинения. Она позволила мне высказаться, а потом ушла, не сказав ни слова. Я оставил ее в покое. Командир не должен оказывать давление на пассажира.
Случившееся через несколько дней не явилось для меня неожиданностью.
Мы как раз закончили ужин, и я посмотрел на часы.
– Благодарю за приятный вечер, миссис Донхаузер, мистер Каа Лоа, мистер Кэрр. – Я встал, собираясь уйти. Дерек тоже поднялся:
– Сэр, могу я поговорить с вами наедине, когда вам будет удобно?
– Мне будет удобно на мостике примерно через час.
– Благодарю вас, сэр. – Он продолжал вежливо стоять, пока я не отошел.
Я сидел за своим пультом, когда в дверь постучали. Мистера Кэрра сопровождал Сэнди. Пассажир не имеет права пройти на мостик один.
Я повернулся в кресле лицом к люку. Дерек нерешительно вошел, держа в руках головид. Он окинул взглядом сложный комплекс приборов и экранов. И, похоже, не остался равнодушным.
– Спасибо за разрешение прийти на мостик.
– Что вам угодно, мистер Кэрр? – спросил я холодно. Он стоял, как провинившийся ученик, и не сразу заговорил:
– Командир Сифорт, я был вне себя от ярости, когда вы сказали, что я не вынесу жизнь гардемарина. В нашей семье все добивались того, к чему стремились. Я, сэр, полагаю, что вы были не правы.
Я слушал его спокойно, но где-то внутри затеплилась надежда.
– Командир, я готов стать гардемарином. Конечно, одних слов мало, и я решил доказать это делом. Вы считаете, что я не признаю дисциплины? Но до недавнего времени я никого не называл «сэр», в том числе и отца. А вас называю. И так будет всегда. Единственное, чего я хочу, это чтобы вы относились ко мне без предубеждения и не делали поспешных выводов. Пожалуйста… сэр.
Я внимательно слушал:
– Продолжайте.
– В школе я учил геометрию и тригонометрию, но у нас не было матанализа. Вы не поверили мне, когда я сказал, что смогу это освоить. Посмотрите, пожалуйста. – Он протянул мне свой головид. Я включил его.
– В корабельной библиотеке есть учебник по матанализу. Я решил все задачи из первой главы и почти все из второй. Знаю дифференциальные уравнения. Производная скорости по времени есть ускорение. Производная перемещения по времени есть скорость.
Совсем неплохо для начинающего, который занимался самостоятельно.
– Вы добились замечательных успехов, мистер Кэрр. Но зачем вам это?
– Никто никогда не говорил мне, что я чего-то не смогу, командир. Я смогу. И хочу, чтобы вы это знали.
– Итак, вы теперь подчиняетесь дисциплине.
– Да, сэр.
– И вам нравится?
– Это отвратительно! – Прозвучавшая в его голосе страсть удивила меня.
– Я ненавижу унижаться! Просто ненавижу! – Он сглотнул, – Но это меня не остановит, сэр. Я сделаю то, на что решился.
– Хорошо, мистер Кэрр. Но стоит ли?
– После того как вы тогда покинули мою каюту, я стал размышлять. Сначала я здорово разозлился и решил доказать вам, что у меня получится. Я сказал «сначала», сэр, – добавил он, видимо, заметив удивление на моем лице, – потому что понял, что ради этого не стоит вербоваться на службу. Провести пять лет взаперти, чтобы что-то кому-то доказать? Нет. Но чем тогда я буду заниматься все эти годы? Управляющий плантациями теперь сам распоряжается доверенной ему собственностью и вряд ли захочет, чтобы я ему мешал. До совершеннолетия мне придется довольствоваться мизерным содержанием и я шагу не смогу ступить без разрешения.
Он помолчал, собираясь с мыслями.
– Возможно, на службе будет не лучше. Здесь тоже придется выполнять чужую волю. Но зато я буду считаться совершеннолетним. А главное – никто не заставляет меня становиться кадетом, я сам так хочу.
– Это все? – Его аргументы не произвели на меня особого впечатления.
– Нет, не все. Я хотел сказать, не все, сэр. Простите. Я вспомнил нескольких офицеров, с которыми познакомился на корабле. Лейтенант Казенс, он был… э, прошу прощения, мне не следует этого говорить. Но мистер Мальстрем! Мы целый месяц сидели за одним столом. Он настоящий джентльмен. Как мой отец. Если такой человек мог сделать карьеру на службе в военном флоте, я тоже смогу.
– Это то, к чему вы стремитесь, мистер Кэрр? Карьера на Военно-Космическом Флоте?
– Нет, командир Сифорт. Пожалуй, нет. Просто я хочу посмотреть мир. Чему-то научиться. Пожить на корабле.
– И это, – я пренебрежительно махнул рукой, – вы называете жизнью?
Он долго смотрел на меня, потом уши у него покраснели, и он опустил глаза.
– Сожалею, сэр, – сказал Дерек спокойно. – Искренне сожалею, что сказал это.
– Вы много сказали такого, о чем стоит пожалеть, – Я давил на него, и если он не выдержит, то, безусловно, спасует перед тем, с чем ему придется столкнуться, общаясь с моим старшим гардемарином.
– Думаю, вы правы, сэр. – Теперь он весь залился краской.
– Сколько вам лет?
– Шестнадцать. Через шесть месяцев исполнится семнадцать.
– Я всего на год старше вас.
– Знаю. Еще и поэтому мне трудно называть вас сэром.
– Но я командир «Гибернии», а вы будете кадетом, в самом низу служебной лестницы.
– Да, сэр. Понимаю.
– Интересно. Вы понимаете, какая разница между кадетом и гардемарином?
– Кадет является учеником, не так ли? А гардемарин – офицер.
– Кадеты имеют особый статус, мистер Кэрр. Они, если можно так выразиться, воспитанники офицеров, которые ими командуют. Командир обладает всеми правами родителя. Кадет считается несовершеннолетним, пока не станет гардемарином. У него нет никаких прав, и командир может наказать его так, как сочтет нужным.
Я наблюдал за его лицом. Пока мне не удалось отговорить его. Я удвоил усилия:
– Кадет беззащитен, обязан делать то, что ему приказывают. Это суровая жизнь. Но кадет должен научиться преодолевать трудности. После кадетского курса, предполагающего самые тяжелые испытания, жизнь на корабле покажется легкой. Не останется больше сомнений в том, что власть капитана, как и непосредственного командира, абсолютна.
– Я понимаю, – задумчиво произнес Дерек.
– Обычно кадеты поступают в Академию в возрасте тринадцати лет. Некоторые – в четырнадцать. И очень редко – в пятнадцать. В вашем возрасте, Дерек, уже трудно переносить суровость и произвол.
– Но я решил и сделаю это, – заявил он без колебаний.
Я вел себя терпеливо. Он этого заслуживал.
– Думаете, называть меня «сэр» – это дисциплина? Вас ругал когда-нибудь тот, кого вы не терпите?
– Нет, сэр.
Он весь как-то сжался.
– А спали вы когда-нибудь в одной комнате с другими людьми?
Он сглотнул:
– Нет, разве что в одной каюте с отцом.
– А могли бы?
– Нет. – Он покраснел. – Но у меня есть снотворное, очень сильное.
Я ничего не сказал, и он продолжал:
– Я знаю, будет нелегко. Но выдержу, раз решился.
– Дерек… – Я сокрушенно покачал головой, – И все-таки вы не до конца понимаете. Оправлялись вы когда-нибудь вместе с другими?
– Господи, нет, – вырвалось у него. Я так и думал.
– Видел вас кто-нибудь голым?
– Нет. – Он покраснел при одной мысли об этом.
– И вы все равно хотите стать гардемарином?
– Да, сэр, – не колеблясь, ответил Дерек.
– Снимайте брюки.
– Что? – Удивление сменилось настороженностью, которая перешла в страх.
Он попал в трудное положение. Но он должен доказать мне, что сможет служить, или отказаться от своего намерения. Уставившись в перегородку, он медленно расстегнул ремень и снял брюки. Не зная, что с ними делать, неловко нагнулся, положил прямо на пол и так и стоял в одних трусах.
Я молчал, через некоторое время он сделал над собой усилие, и кулаки его разжались. Он огляделся, видимо, вспомнив, что находится на капитанском мостике, и покраснел, но не двинулся с места.
– Дерек, вы по-прежнему уверены в том, что сможете?
– Да, – прохрипел он, – Я смогу выдержать все, черт возьми!
Я не рассердился, но надо было усилить давление. Лучше, если он сорвется сейчас, чем после присяги.
– Извинитесь!
Он боролся с самим собой, взгляд был пустым. Но через несколько секунд сказал изменившимся тоном:
– Командир Сифорт, сэр, простите меня, пожалуйста, за грубость.
– Просите униженно! – Это были цветочки по сравнению с издевательствами в кубрике.
– Сэр! Я сожалею, что разговаривал с вами таким тоном. Это просто по глупости. Сожалею, что потерял над собой контроль. Я не хотел проявлять к вам неуважения и никогда так больше не поступлю!
Я взглянул на Дерека. В глазах у него стояли слезы. Я сбавил тон:
– Говорят, вы занимались строевыми упражнениями.
– Да, сэр. С Ваксом Хольцером.
– Мистером Хольцером.
– Простите, сэр. С мистером Хольцером, чтобы подготовиться.
– Это было частью вашего плана?
– Да, сэр. Я начал с письма к вам.
Я вздохнул. Может, ему и удастся выжить. Но едва ли. С другой стороны, он был образован и целеустремлен. И мне нужен был гардемарин.
– Это происходит так, Дерек. Вы принимаете присягу и вербуетесь на службу на пять лет. Вы уже не сможете переменить решение. Единственный выход – позорное увольнение после того, как некоторое время вы отсидите на гауптвахте. Знаете, что такое позорное увольнение?
– Не совсем, сэр.
– Вы навсегда потеряете право голоса, не сможете занимать выборные должности, а также работать в правительственных учреждениях. Будете лишены заработанных вами денег и всех полагающихся военным льгот. Это полное бесчестье.
– Понимаю, сэр.
– Вы поступите на службу в качестве кадета. Это не офицерская должность. Формально вы можете оставаться кадетом в течение пяти лет, пока ваш командир не решит сделать вас гардемарином. Все зависит только от него. Вы обязаны подчиняться и исполнять ваши обязанности на службе в военном флоте независимо от вашего положения.
– Да, сэр. – Он пристально смотрел на меня, ожидая разрешения поступить на службу.
– Дерек, хочу вас еще раз предупредить. Вы считаете, что я издевался над вами?
– В какой-то степени да, сэр.
– Фактически нет. Вы очень чувствительны. На самом деле все будет гораздо хуже. Вам следует подумать.
Он удивил меня.
– Я подумал, сэр, пока стоял тут в таком виде.
– И что же?
– Я хочу поступить на службу в Военно-Космические Силы, сэр.
– Подождите в коридоре, я вас позову. Одеваться не надо.
– Что? – На лице его появилось выражение ярости и отчаяния. – Вы! Я верил вам! – Он поднял брюки.
Я промолчал.
Дерек отряхнул брюки и, побледнев от гнела, стал было их надевать, но, подняв ногу, застыл.
Он долго смотрел на брюки, затем, держа их двумя пальцами, с презрением приподнял, вытянул руку и разжал пальцы. Брюки упали на палубу. Он шагнул к люку и вышел в коридор. Я захлопнул люк.
Пусть постоит там полчаса, этого достаточно. Вернулся он бледный, но не сказал ни слова. Я подал ему брюки, и он с благодарностью надел их.
– Дерек, настоящим испытанием будет для вас мистер Хольцер. Начинайте. Я произведу вас в гардемарины, когда решу, что вы достаточно квалифицированны.
– Понимаю. – Бледность постепенно сходила с его лица.
Я вызвал Вакса и главного инженера в качестве свидетелей. Там же, на мостике, Дерек принял присягу и я занес этот факт в журнал.
– Теперь он твой, Вакс. Покажи ему, где раки зимуют.
Вакс хищно улыбнулся и облизнул губы. Потом повернулся к Дереку:
– Кадет, сейчас мы пойдем в кубрик. Я покажу вам вашу койку. Кадетом быть не сложно. Вы должны обращаться ко всем движущимся объектам «сэр» или «мэм», в том числе и к детям. И вы будете делать все, что прикажет вам любой офицер, без исключения.
– Да, сэр, – кротко ответил Дерек.
– Не да, а есть, сэр, и два штрафных очка. Десять штрафных очков означают бочку.
– Есть, сэр!
– А сейчас надо было отвечать «да, сэр». Я ведь не давал вам приказа. Просто указал на факт. Еще два штрафных очка. – Каждый штрафной балл отрабатывался двумя часами тяжелых упражнений.
– Гм, да, сэр. – Кажется, Дерек начинал понимать.
Я прошел за ними по коридору до кубрика. Мне было жаль мистера Кэрра.
Вакс положил руку на плечо Дерека, подталкивая его к люку.
– Дерек, расскажи нам о своей интимной жизни, – промурлыкал он.
Люк за ними захлопнулся.
Я вернулся на мостик. Теперь у меня было четыре гардемарина. Ну, пусть три и один кадет. Разница невелика.
16
– Отец Наш Небесный, сегодня на корабле Флота Объединенных Наций «Гиберния» 14 мая 2195 года. Благослови нас, наше путешествие и пошли здоровье и благополучие всем на борту.
– Аминь. – Мы сели.
Я ел суп, подсчитывая про себя собственные благодеяния. Экипаж успокоился и вернулся к нормальной работе. Мы вошли в синтез и на гребне N-волны неслись к Надежде. Время от времени, в тихие вечера, мы с главным инженером исследовали артефакт. Алекс проходил курс навигации под строгим надзором пилота Хейнца. Я с нетерпением ждал дня, когда он станет наконец лейтенантом.
С другой стороны, мы до сих пор не справились с «клопом» в системных параметрах Дарлы. Несмотря на то что я нажимал на пилота и просил его хотя бы посмотреть, в каком состоянии программные массивы, он возражал, уговаривал меня подождать до Надежды, где наверняка найдется более квалифицированный специалист по компьютерам. Пока мы вычисляли массу с поправкой сами, неточно запрограммированный параметр не приносил вреда. И хотя я тревожился, принуждать пилота не решался.
Между тем Дерек Кэрр исчез в кубрике, где находился под нежным присмотром Вакса Хольцера. Командир не бывал в кубрике, а кадетам запрещалось посещать мостик, поэтому я не знал, как идут дела у Дерека.
Время от времени я мельком видел, как он с деловым видом спешит куда-то по коридору, незаметный в серой форме кадета, коротко подстриженный, с чисто вымытым лицом и руками.
При виде меня он вытягивался по стойке «смирно». Сначала у него это не очень получалось. Но через неделю живот исчез, спина выпрямилась, осанка стала безукоризненной. Как это удалось Ваксу за такой короткий срок, я предпочитал не спрашивать.
– Аминь. – Мы сели.
Я ел суп, подсчитывая про себя собственные благодеяния. Экипаж успокоился и вернулся к нормальной работе. Мы вошли в синтез и на гребне N-волны неслись к Надежде. Время от времени, в тихие вечера, мы с главным инженером исследовали артефакт. Алекс проходил курс навигации под строгим надзором пилота Хейнца. Я с нетерпением ждал дня, когда он станет наконец лейтенантом.
С другой стороны, мы до сих пор не справились с «клопом» в системных параметрах Дарлы. Несмотря на то что я нажимал на пилота и просил его хотя бы посмотреть, в каком состоянии программные массивы, он возражал, уговаривал меня подождать до Надежды, где наверняка найдется более квалифицированный специалист по компьютерам. Пока мы вычисляли массу с поправкой сами, неточно запрограммированный параметр не приносил вреда. И хотя я тревожился, принуждать пилота не решался.
Между тем Дерек Кэрр исчез в кубрике, где находился под нежным присмотром Вакса Хольцера. Командир не бывал в кубрике, а кадетам запрещалось посещать мостик, поэтому я не знал, как идут дела у Дерека.
Время от времени я мельком видел, как он с деловым видом спешит куда-то по коридору, незаметный в серой форме кадета, коротко подстриженный, с чисто вымытым лицом и руками.
При виде меня он вытягивался по стойке «смирно». Сначала у него это не очень получалось. Но через неделю живот исчез, спина выпрямилась, осанка стала безукоризненной. Как это удалось Ваксу за такой короткий срок, я предпочитал не спрашивать.