Федоров Евгений. Большая судьба

   В дрожащих от волнения руках Менге держал образцы удивительных самоцветов. Его находки превзошли самые дерзкие предположения. Он нашел в Ильменях редкие минералы, которых еще не знала Европа. Казалось, что перед ним широко и гостеприимно распахнулись двери в каменные подвалы, наполненные сокровищами.
   "Кажется, минералы всего света собраны в одном удивительном хребте сем, - заносил в свою записную книжку Менге. - И много еще придлежит в оном открытий, кои тем более важны для науки, что представляют все почти вещества других стран в гигантском размере".
   Почти каждый день с гор подвозили в городок добытые камни. Здесь всё записывалось, тщательно упаковывалось и готовилось к дальнему пути.
   Через месяц Менге снова появился в Златоусте и собрался в Любек. Было раннее утро, когда к Аносову прибежал взволнованный, побледневший старик Швецов:
   - Что же это будет, Петрович? Среди белого дня грабят наши богатства!
   В глазах старика стояли слёзы, можно было подумать, что он потерял самое дорогое и заветное. Вместе с Аносовым они вышли на крыльцо. На площади шумно покрикивали караванщики, ревели верблюды. Позванивая колокольчиками, вереница их, нагруженная тюками и ящиками, мерно покачивая горбами, потянулась по пыльной дороге. Впереди всех на самом высоком двугорбом верблюде ехал карамбаш,* что-то гортанно выкрикивая. Караван покинул площадь и мало-помалу стал удаляться, а вскоре и совсем растаял в синеватом тумане.
   _______________
   * К а р а м б а ш - водитель каравана.
   Павел Петрович тяжело вздохнул; на душе кипела буря. Он взял старика литейщика за руку, крепко сжал ее:
   - Что поделаешь, отец, мы с тобой тут бессильны!
   Пришел вечер. Аносов уселся в своем кабинете работать, но мысли его были о другом. Он сидел у стола, а за распахнутым окном простиралась теплая звездная ночь, шелестела сочной листвой молодая кудрявая березка. В комнату на огонек влетели две пестрые бабочки и закружились вокруг пламени свечей. Павел Петрович глубоко втянул в себя приятный освежающий запах листвы, поднялся и выглянул в окно. Всё было погружено в мягкий бархатистый мрак, который наполняли сотни разнообразных звуков. Аносов прислушался. Вот неподалеку ворчливо бурлит Громатуха, - утром в горах прошел ливень, и теперь потоки стремительно торопились к Аю. На пруду наперебой кричали лягушки, а с завода доносилось пыхтенье паровой машины. Все звуки сливались в бодрящую мелодию. Светлой и радостной казалась эта ночь! И синие звёзды, которые переливались и сияли над Косотуром, и запахи листвы, и шум горной речонки - всё это манило в горы, в лес.
   "И впрямь, хорошо бы побродить по горам! - мечтательно подумал Аносов. - Стоит подняться на Таганай, побывать на Юрме, перевалить за Шишимские горы! Заводу нужны металлы, в них нехватка, а Ахте дает разрешение открывать русские сундуки для чужого человека! Неужели так и останутся лежать втуне для русских людей эти бесценные сокровища?"
   Он отошел от окна, уселся за стол и склонился над тетрадкой.
   Стал писать: "Уральские горы, питающие сотни тысяч народа и составляющие один из немаловажных источников богатства России, давно уже заслужили подробнейшего исследования..."
   Он отложил перо и задумался.
   "Но разве под силу одному провести подобное исследование? - вдруг усомнился он. - Возможно ли одному человеку сделать новые наблюдения к открытию рудоносных мест, не имея на это средств?"
   Аносов снова склонился над столом. Гусиное перо затрещало под сильным нажимом пальцев.
   "Можно и нужно..." - решительно написал он, вскочил и заходил по комнате.
   Пламя в свече дрогнуло, зашипело, - опаленная бабочка упала в растопленный воск. Павел Петрович достал из книжного шкафа карту и, разложив ее, долго рассматривал...
   На другой день он вызвал к себе Швецова. Литейщик явился прямо с работы, потный, в прожженном кожаном запоне, и в нерешительности остановился у порога. Аносов подвел его к распахнутому окну и, показывая на синеватую вершину Таганая, спросил:
   - Скажи, мастер, ты бывал там?
   Лицо Швецова вдруг потускнело, опечалилось.
   - Бывал в молодости, да отходился ноне! Не бродить мне больше по шиханам да лесным трущобам, - ноги отказали. Что ты задумал, Петрович? пытливо уставился он в лицо Аносова.
   - А что ты скажешь, дорогой, если я в горы пройду и погляжу, что там для нас припасено? Не всё же чужакам растаскивать наше богатство!
   Глаза старика радостно зажглись.
   - Милый ты мой! - ласково прошептал он. - Неужто и впрямь сделаешь это! Для русской земли, для народа постарайся! - Глаза Швецова заблестели. Казалось, к нему вновь вернулась молодость. - Только без бывалого человека одного тебя не пущу, Петрович! Ни бродить, ни ездить по таким углам нельзя без знающего человека. Забредешь куда и не выберешься!
   - Вот ты и присоветуй мне умного и толкового человека. Да такого, чтобы не только горы и тропы знал, но и камни и руды любил. Не зря по горам пойду!
   - Эка жалость, сам не могу тебя сводить! Отходился! - сокрушенно вымолвил литейщик. - Душа и глаза высоко манят, а ноги стали чужими. Что ж, есть на примете такой человек, старого леса коряга. Крепок он, истинно могуч! И каждый шихан, и любую тропку знает, как свой двор, и глаза у него на цветные камни и металлы ласковые. Чертознай! Семь десятков стукнуло, а дубом на юру стоит. Сегодня приведу тебе бедового ходуна - Евлашку Кикина!
   Швецов помолчал, потом вспомнил что-то и тепло улыбнулся.
   - Верь этому человеку, не продажный! - веско сказал он. - Господин Менге сманивал его в горы, положил перед ним золотой талер и сказал: "Покажи мне самое интересное в этих краях!". Евлашка отодвинул золотой и наотрез отказался: "Не для вас тут добро положено. Сами не возьмем, внуки, правнуки добудут сокровища и заживут!".
   Глава вторая
   ПРЕКРАСНЫ ГОРЫ УРАЛЬСКИЕ - КАМЕННЫЕ КЛАДОВЫЕ
   НЕСМЕТНЫХ БОГАТСТВ
   В солнечный полдень Аносов и дед Евлашка ушли в горы. Старик и впрямь оказался сильным и толковым. Высокий, с непокрытой косматой головой, он бодро и весело шагал впереди. Одет он был в старенький потрепанный кафтан и посконные порты, на ногах мягкие поршни, переплетенные ремнями. Лицо у Евлашки было загорелое, приятное. Такие лица бывают только у коренных русских пахарей, и это пришлось Павлу Петровичу по душе.
   С мешками за плечами, с палками в руках, они пошли по торной дороге. На жарком солнце за спиной Аносова тускло поблескивал ружейный ствол.
   - Хорошо ружьишко! - оглядев оружие, одобрил дед. - Всё, милый, сгодится в пути!
   Подле Златоуста сразу начинались горные дебри и дремучие леса, в которых царствовали безмолвие, прохлада и особая привлекательная таинственность. Горного инженера поразило величие скалистых сопок и бесконечных лесных пространств. Здесь в чащобах всё жило своей, интересной и своеобразной жизнью, которую так превосходно знал дед Евлашка.
   - Тут каждая местина мною исхожена! - добродушно говорил он Аносову. - Любое дерево и шихан говорят мне о горе и радости. Глянь-ко, у тропки в черемушнике ветхий крест склонился, - тут бродяги за копейку человека убили! Эх, сторонка сибирская, варнацкая сторонушка! - вздохнул старик.
   Павел Петрович разглядел покрытый лишайником и мхом пошатнувшийся крест над заросшей могилой.
   - Ты, Петрович, не бойся! - продолжал проводник. - Смелому человеку везде дорога, а смерть и на полатях настигнет! Русский человек оттого силен, что ничего не боится. Тем и берет. Мороза он не боится, потому что мороз только бодрит, жар ему тоже нипочем: пар костей не ломит. Воды, сырости и дождя нам ли бояться, - сызмальства в мокром месте живем. Златоуст так и зовется - "божий урыльник"! Эх, милый ты мой человек! вздохнул старик. - Урал - наш край родимый! Горы и лес кормят, одевают и душу радуют, стало быть, земля тут наша, родная, милая...
   Евлашка шел широкой, размашистой походкой, прислушиваясь к лесному шуму, разглядывая каждое чем-либо приметное дерево, муравьиный холмик, и словоохотливо беседовал с ними, как со старыми друзьями.
   - До чего же ты ноне хороша, милая! - обращался он к кудрявой березке. - Ну, расти, расти, себе на радость и людям в утешение!
   Вот он подошел к старой сухой сосне, которая могучей колонной высилась среди чащи. Постучал в нее. Глухой, невеселый звук издала лесина.
   - Мертва, отжила свое, не зацветет, не зазеленеет больше. Ждет своего ветровала! - с грустью сказал он. - Этакой лесиной моего батьку охотника в один миг на смерть уложило! Охотился он зимой за белкой, налетела буря, и страшенный ветровал повалил сосну. Она и погребла под собою охотника. Только через год горщики нашли его кости под буреломом... Тсс! - вдруг остановил он Аносова и указал на свежие следы. - Видишь, тут только что прошла лисанька, а впереди проскакал заюшка. Ну, пропал, горюн! - грустно вымолвил старик и прислушался к лесной тишине; Аносов тоже затаил дыхание. Слышно было, как билось сердце. Прошла минута, другая, и в лесу раздался жалобный крик.
   - Схватила, подлая! Задушила заюшку в один момент. Хитра лисанька... Гляди, а вон тут вчера волк пробежал! - показал он на следы зверя...
   Аносов молчаливо шел позади проводника. Не хотелось говорить, любо было прислушиваться к ропоту лесной пустыни, разгадывать ее тайны. Дед Евлашка радовал и удивлял Павла Петровича. Старик спокойно и мудро читал книгу природы. Каждая страница ее казалась интересной, и Аносов боялся пропустить что-либо из замеченного Евлашкой...
   На скате горы шумели густолиственные березки. Где-то гомонил ручей. На старой сосне выстукивал дятел. Совсем близко из темного дупла выскользнул маленький полосатый бурундук. Заслышав людей, осторожно оглянулся и проворно скрылся среди густых ветвей огромной ели. В чаще, в невидимом затоне, крякнула утка и смолкла.
   - Вода, стало быть, рядом! - пояснил Евлашка и свернул с тропки в густые кусты.
   Занимался жаркий солнечный денек, под ясным голубым небом неподвижно лежало светлое Ильмень-озеро. Кругом на берегах песок да камень, смолистая жаровая сосна стеной стоит; под утренним светом искрится хвоя. В воде отражается каждое легкое летучее облачко, каждое дерево и кустик, склоненные над берегом.
   - Ох, и любо! - вздохнул во всю грудь Евлашка и приостановился на отмели. - Глянь-ко, Петрович, какая лепость: вода как ясный горный хрусталь, - на дне все камушки считай!
   Аносов стоял очарованный нетронутой красотой. Перед ним синели Ильменские горы, легкий туман прозрачной пеленой уплывал к лесу. Кругом неподвижная, глубокая тишина. Ничто не нарушало ее, ни один звук не тревожил невозмутимого покоя: не прошелестит под ветром лист, не рявкнет зверь, не прокричит чайка над озером. Только щуки, как быстрые тени, скользят в глубине вод да вверху в прозрачном небе неслышно кружит ястреб. В укромной заводи, недалеко от берега, спокойно плавают белые лебеди.
   - Ты гляди, что за диво! - прошептал Евлашка и неосторожно треснул сучком. Лебедь-вожак насторожился, горделиво поднял голову и, заметив людей, взмахнул крыльями. За ним встревожились другие. Они приподнялись и, с силой ударяя крыльями, побежали по воде. Точно осколки горного хрусталя, во все стороны полетели сверкающие брызги. Легко и плавно, как белоснежное сказочное видение, расправив розовеющие на солнце крылья, лебеди стаей потянули к дальнему острову.
   - Разумная тварь! Ушла подальше от греха! - одобрительно отозвался дед и неторопливо пошел к челну. Столкнув суденышко в воду, он забрался в него.
   - Ты, Петрович, садись, а ружьишко положи. Грех бить такую тварь и рушить благолепие!
   - Рука не поднимется. Ружье прихвачено на хищного зверя да на злого человека для острастки! - сказал Аносов.
   - То-то же! - одобрил Евлашка и взялся за весло. Павел Петрович уселся на корме. Слегка покачиваясь, челн скользил среди зеркального простора. Из-за мохнатых хвойных вершин прибрежного леса золотыми стрелами вонзались в озеро солнечные лучи. На густых травах и камыше сверкала тяжелая роса. Челнок плыл мимо лесных зарослей черемухи, рябины, ольхи. Их сменил пахучий бор. Как могучие богатыри, закованные в золотые латы, на берег вышли вековые мачтовые сосны. Аносов жадно рассматривал всё на пути.
   "Земля обетованная! - подумал он. - Человек мечется по серому и скучному Санкт-Петербургу, не ведая, сколько красот и прелестей таится в пространствах российских".
   Впереди в легкой синеве всё выше вставали гребни Ильменских гор. Здесь на небольшом пространстве земли собраны все богатства земных недр.
   - Богат и сказочен наш уральский край! - восторженно сказал старику Аносов.
   - Эх, милый человек, да Урал-батюшка - это каменные кладовые бесценного добра! - оживленно заговорил Евлашка, и глаза его засветились молодостью. Широкоплечий, медный от загара, он медленными, величавыми движениями шевелил веслом. - Хочешь, Петрович, я тебе нашу уральскую старинушку спою? От дедов и прадедов к нам дошла и по сию пору силу свою сохранила!
   - Что же, спой, послушаю! - заинтересовался Аносов.
   Евлашка откашлялся в руку, огладил коротким движением бороду, и лицо его сразу стало торжественным.
   - Ты уж не обессудь, как умею, так и спою, от души! - предупредил он.
   Слегка прижмурив глаза, подставив лицо солнцу, дед Евлашка запел:
   Стоит Урал-богатырь стальной.
   Кудри его да белокурые,
   Глаза у него словно звёзды ясные,
   Кафтан-то на нем весь в золоте,
   Опоясочка да во серебре,
   Сапожки на нем жемчужные,
   Каблучки-то у них алмазные...
   Мечтательность лежала на добродушном лице Евлашки. Где-то из овражины, ворчливо булькая, впадал в озеро ручеек. Дед взглянул в сторону болтливой струйки, перевел дыхание. Глаза его выражали тихую грусть. Аносов невольно залюбовался стариком, а тот, собравшись с силой, снова запел:
   Как солнце, наш Урал блистает
   Да добрых молодцов подзывает:
   - Люди добрые, вы возьмите-ка ключи,
   Вы откройте в кладовых-то сундуки,
   Там найдете вы сокровища мои,
   Те сокровища все вам я отдаю,
   Вы украсьте ими родину свою,
   Чтоб она невестой красною была,
   Чтоб она вас к жизни радостной вела!
   Последний звук песни медленно угас в шелесте листвы. Потянуло ветерком. Челн подходил к песчаному плёсу. Широким, сильным движением весла дед Евлашка оттолкнулся от неглубокого дна, и лодочка с разбега ткнулась в берег.
   - Ну, понравилась тебе, Петрович, наша уральская старинушка? спросил он, и серые глаза следопыта лукаво прищурились. - Думается мне, доживет народ, когда в один день ключи у простых людей забрякают и пооткроют они сундуки каменные для всех. Что молчишь, Петрович?
   - Охотно верю, дорогой, что придет этот день. Только заветное слово надо знать! - сказал Аносов многозначительно. - Да не про всякого оно говорится...
   Дед понял намек и тяжко вздохнул.
   - Одного раза нашлись ключи к этим сундукам, - таинственно сообщил он. - Владел ими Емельян Иванович, да, слышь-ко, не по нутру то богачам и начальству пришлось... Не осуди меня за такие речи, Петрович. Другому ни за что не сказал бы, а тебе можно...
   - Спасибо за доверие! - искренне ответил Аносов. - Ну, вот и горы! Веди, дед, раскрывай свои каменные сундуки!
   - Поспешаю! - весело крикнул Евлашка, ухватился за борт челнока и вытащил его на песок. - Так надежнее, не унесет его волна. Всяко бывает, а вдруг да набежит ветер. Береженого и бог бережет. Ну, айдате! - и он повел Аносова по лесной тропке. Над головами их раскачивались крепкие литые сосны, темно-зеленые ели. Миновали елани.* Пестрые и яркие от цветов, они нежились под солнцем, обрызганные росой, которая испарялась на глазах. Роса таяла под теплыми лучами, и цветы, и былинки распрямлялись. Вот подняли головки "лесные курочки", вот распустили перышки "петушки", жарко вспыхнул иван-чай, полегоньку расправились ландыши, и широкий пестрый ковер цветов и трав засверкал еще ярче и заструил ароматы. Тепло и солнце обласкали их. В воздухе, в лесу, в травах, в чаще разливалась бодрящая свежесть. Источали смолистый аромат сосны, благоухала земля.
   _______________
   * Е л а н и - лесные лужайки.
   Светел и радостен становился день. Дед Евлашка вел Аносова по еле приметным лесным тропам и вскоре уверенно добрался до какой-то старой копани.
   - Ну, вот, кажись, и пришли! Вот она Прутовская закопушка! - весело возвестил он, утирая с медного лица пот. - Тут и есть теплый и радостный камень топаз! Казак из Чебаркульской крепости Прутов нашел... Ну-ка, поглядим, что здесь! - Он скинул мешок с плеч, достал молоток, лопату и прыгнул в яму. Из-под его ног среди палых прошлогодних листьев прошуршала зеленая ящерка. - Ишь ты, хозяйка копани отыскалась! Петрович, полюбуйся-ка! - старик прислонился к скату "закопушки" и стал постукивать молотком.
   Аносов тоже сгорал от нетерпения. Он освободился от заплечного мешка и осторожно спустился в копань. Вместе с Евлашкой они стали ковыряться в осыпи. Под лопатой Аносова вдруг блеснула золотая искорка.
   - Он! - вскрикнул Евлашка. - Гляди, Петрович, что ты добыл. Какой красавец! - Он взял камешек в руку, облизал его, положил на ладонь и невольно залюбовался. Крупный кристалл был напоён густым золотым светом. Эх, мать моя родная, ровно солнышко в полдень лучится! Тепел, радостен, для души увеселение! - задушевным голосом сказал он. - Счастливый ты, Петрович, на руку легкий!
   Он без зависти возвратил Аносову камень и снова стал ковыряться.
   - Ну и ну, и мне, кажись, пофартило! Э-ха-ха, полюбуйся! - старик протянул Павлу Петровичу прозрачный голубоватый кристалл.
   - А что это? - спросил Аносов.
   - Топаз же! Тут в Ильменях всё больше голубоватые попадают!
   Камень был невелик, но необычайно красив и ласкал взор. Оба они долго любовались добытыми самоцветами. Какое-то тихое успокоение легло на душу. Над копанью веяло прохладой, шумел лес. Совсем близко затрещал валежник. Аносов выглянул из ямы. Среди вековых сосен и берез вилась тропинка, проложенная зверем.
   - Большой зверь прошел! - поняв тревогу Аносова, сказал Евлашка. Гляди, кажись, лось. По запаху чую...
   - Стрельнуть? - предложил Павел Петрович и стал вылезать из ямы.
   - Оборони бог, ни к чему! - сказал дед. - Что убивать без толку! Таскать за собой не будем. Пусть гуляет на воле да радуется жизни!
   Аносов присел на мшистый камень, притих. И в эту минуту в дальнем просвете он увидел, как через елань пронесся сохатый... В лесу быстро погасал каждый звук, а между тем кругом кипела жизнь. Большой синий жук прогудел и скрылся из глаз. Ярко-малиновыми лепестками мелькнула взлетевшая откуда-то бабочка. На вековой лесине затрещала сорока.
   - У-у, сплетница, всему лесу вещает, что мы тут! - пригрозил в ее сторону дед Евлашка.
   Они вылезли из копани. Кругом нее поднимались малинник, тонкие рябинки и заросли черемухи.
   - Зарастает закопушка! - с огорчением сказал Евлашка. - И когда только трудовой человек доберется до этих богатств! Полюбуйся-ка, само из земли прет оно!
   И в самом деле, прямо из-под корней старой сосны лезли ярко-зеленые камни.
   - Амазонит! - с удивлением разглядывал кристаллы Аносов. - Как много их здесь!
   - И не говори? - с жаром подхватил Евлашка. - В Катеринбурхе гранильщики такую грань наводят на этаких камушках, что просто душа ликует. Пошли, что ли?
   Они уложили в дорожный мешок найденные камни и снова побрели по лесу. Но каждую минуту отвлекались в сторону, - нельзя было устоять перед соблазном заглянуть в забытую копань. Руки сами тянулись к молотку, а глаза не могли оторваться от густой тени в глубине "закопушки". Что там блеснет? Вот на пути попалась длинная и широкая копань. Ну как пройти мимо!
   - Ты примечай, Петрович, - сказал Евлашка, - это страсть богатимое место! Неисчерпаемое дно! Какие тут камушки-огоньки! Одна радость. Разве обойдешь ее вниманием?
   Они залезли в копань и с увлечением стали рыться. Прошло совсем немного времени, и из-под лопатки брызнули голубоватые и красные светлячки. Евлашка присел на дне копани и ласково взял за руку Аносова:
   - Не трожь пока, Петрович, дай сердцу порадоваться! Красивы камушки! Ну вот, глянь, темно-багряные зернышки, будто раскаленные огоньки, начинают понемногу потухать! А мы сейчас огонек этот оживим! Гляди! - он взял зернышко и смочил во рту. Камешек вновь вспыхнул искоркой. Дед залюбовался им и неторопливо продолжал: - Большое умение, Петрович, камень живить! У каждого камня своя нежность; умоешь его, дашь перевести дух, и вся краска со всего самоцветика сбежится в один куст яркого-преяркого цвета! И станет камень словно живой, горит, переливается! - Он держал на ладони, похожей на сплошную мозоль, крохотный аметист. Стоило его слегка смочить, как вспыхивал фиолетовый огонек. - В этом, Петрович, и секрет, - сгустить цвет камня, чтобы играл он. И нет лучше и мудрее катеринбурхских гранильщиков. Ох, как живят они камень своей точной и тонкой гранью! Большое мастерство обрели они, разве иноземцу за ними угнаться!
   Они долго сидели в копани, любуясь находкой. Насладившись вволю, вылезли и снова побрели по лесной тропе. Евлашка не унимался, шарил глазами по сторонам:
   - Сколько тут гранильщиками исхожено, немало вырыто богатств старателями! Погляди, как изрыты горы! А всё равно богатства непочатый край!
   И впрямь, куда ни пойди по тропкам, везде между вековыми лесинами были разброшены "закопушки", ямы, небольшие копи и шахты. Сколько самоцветов дивной красоты извлечено из них! И каждое место манило к себе и ласкало глаз.
   Аносов еле поспевал за проворным стариком. Евлашка мягко ступал по мху, по старой листве и, как молитву, произносил название минералов:
   - Тут найдешь и гранат, и амазонит, и корунд, и топаз... До чего же всего много в Ильменях!
   Он легко забирался в старую заросшую копань и постукивал молотком. И вот, глядишь, у него в руках буро-красные кристаллы граната!
   В полдень они напали на старую копань. В ней, в слоях голубого амазонита, искрились гнёзда крупных тяжелых топазов. А рядышком, как светло-голубоватый глазок, выглянул прозрачный аквамарин - "морская вода".
   Между тем солнце клонилось к западу, померкли яркие краски цветов, и только озеро светилось розоватым отблеском. Усталые, но радостно возбужденные, Аносов и дед Евлашка выбрались к охотничьей зимнухе и расположились на отдых.
   Старик умело разложил костер и подвесил над огнем чайник, наполненный родниковой водой. Аносов не удержался от искушения: вытащил из мешка добытые минералы и разложил их на земле среди мха и трав. Как хороши были самоцветы здесь, среди природы, в глухом зеленом лесу! Трепетно играет пламя костра, слегка колеблется, и что за дивные отблески сверкают у зеленоватых аквамаринов, голубых бериллов и густо-красных гранатов! И каждый открывает свою прелесть. А когда солнце спустилось за скалистые хребты и медленно погасла вечерняя заря, а из лесной чащи стала наползать ровная бархатная тьма, в эти минуты Аносову почудилось, что среди мха и трав во мраке поблескивают крохотные светлячки всех цветов радуги. И чем ярче поднималось пламя костра, тем чудеснее и привлекательнее отсвечивали камешки-самоцветы!
   Чай давно выпит, голод утолен, ноги перестали ныть, но всё равно не хочется забираться на ночлег в закопченную сырую зимнушку. Евлашка улегся на спину и заложил руки за лохматую голову. Он блаженно смотрел в бездонное пространство неба, где пылали мириады звезд и из края в край над лесом золотой россыпью светился Млечный Путь.
   - Дивен мир! - восхищенно сказал дед. - Сколько звезд в небе. А на земле каждый камушек, как будто капелька драгоценности, наполнен светом и переливается, как звезда!
   Костер погасал. Аносов подбросил сушняку, и снова взыграло пламя, раздвигая бархатную тьму. Изредка слышались затаенные шорохи и легкий треск: где-то совсем близко проходил зверь. Клонило ко сну. Засыпая, Аносов думал: "Простолюдинов терзают из-за богатств, а богатства валяются под ногами! Продувные иноземцы подбирают самое ценное и дорогое! Подумать только, из далекого Любека господин Менге куда забрался, а нашим департаментам нет до всего этого дела!".
   Тепло от костра согревало уставшее тело, Аносов еще раз взглянул на разложенные самоцветы, полюбовался ими и, повернувшись на бок, крепко уснул под богатырский храп деда Евлашки.
   Глава третья
   ИСТОРИЯ С КОРУНДОМ
   Аносов стремился к горному городку Кыштыму. Неподалеку от него находились Борзовские золотые прииски. Однако не золото влекло сюда Павла Петровича, а притягивал его к себе редкий минерал - корунд. Аносов не раз держал в руках кристаллы этого синевато-черного минерала, думая о будущем. Корунд - слово индийское, а по-русски его называли яхонт. Ни один из драгоценных камней не бывает так разнообразно окрашен, как корунд, - от совершенно бесцветного и белого до красного, синего, зеленого, желтого, фиолетового и всевозможных других цветов и оттенков. Еще находясь в Горном корпусе, Аносов подолгу любовался корундами, имевшими до сорока пленительных и нежных расцветок. Эти корунды были привезены с острова Цейлона. Родиной этого минерала считали Ост-Индию, Китай, Бразилию и Австралию. Самыми драгоценными камнями считались корунды кроваво-красного и карминно-розового цветов, называемые рубинами и красными яхонтами. Корунд употребляли для шлифования клинков в украшенном цехе Златоустовской оружейной фабрики. Цейлонский и китайский корунд покупали на золото, да и то с большими хлопотами. Аносов решил найти свой, отечественный корунд.