Федоров Евгений. Большая судьба

   - Нет, шалишь, не всегда такое фартит! Раз-два, - а весь век - нищий и каторжный! - с горечью сказал кряжистый бородач. - Ну, братцы, за работу пора! Гляди, нарядчик идет!
   И опять все взялись за кайла и лопаты, и стали ворошить холодную влажную землю...
   В это время поручик Фишер с конвоем казаков отвез самородок в Златоуст. Аносов внимательно осмотрел золото и велел снять точную деревянную копию с самородка, которую густо позолотили и положили на хранение в арсенал.
   Павел Петрович сказал поручику:
   - Этот первый в России самородок по величине пусть будет и не последним! Сегодня же отправитесь к начальнику Уральского хребта и вручите ему сие богатство.
   Поручик немедленно выбыл в Екатеринбург. В горном управлении, как только узнали о редкости, сейчас же допустили посланца к генералу Глинке.
   Глинка пристально смотрел на самородок.
   - Да-а, велик кусок, - тихо вымолвил он. - Чего в нем больше: радостей или горя?
   Он долго стоял над самородком, не в силах оторвать глаз от золота. Натешившись зрелищем, Глинка прошел в канцелярию и продиктовал приказ.
   Поручик Фишер, не дожидаясь "золотого" транспорта, по этому приказу отбыл с находкой в Санкт-Петербург, чтобы лично доложить Канкрину все подробности события.
   Невиданный самородок доставили в столицу и торжественно положили на крытый зеленым сукном стол. Министр склонился над матовой золотой глыбой.
   Министерство опустело: кончились служебные часы. Только секретарь не уходил. Осторожно заглянув в щель, он увидел, что Канкрин сидит всё в той же позе.
   "Какую страшную власть имеет золото! - подумал тщедушный чиновник. Даже сам господин министр не может наглядеться на сей презренный металл. Каково?"
   Глинка предписал начальнику горного округа Аносову:
   "Нашедшему самородок Сюткину выдать денежную награду по пятнадцать копеек за золотник, или 1266 рублей 60 копеек. Но так как заводский человек Сюткин в настоящее время несовершеннолетний, к тому же сумма эта, по ограниченности его потребностей, может быть растрачена им совсем непроизводительно, то я признаю за полезное выдать ему на руки только 66 рублей 60 копеек, остальные же деньги положить на хранение в государственный банк и, по мере накопления процентов, ежегодно ссужать ими Сюткина..."
   Павел Петрович скептически отложил бумагу, задумался.
   "Золото моем, а с голоду воем!" - вспомнил он поговорку старателей.
   Глава шестая
   ПРОЩАЙ, ЗЛАТОУСТ!
   Золотой поток непрерывно лился из приисков в Петербург, а старателям по-прежнему жилось плохо. Да и сам Аносов с трудом сводил концы с концами. Много денег уходило на книги и журналы, на редкие булатные клинки. Татьяна Васильевна однажды с тоской сказала мужу:
   - Видно, никогда не выбьемся из нужды, Павлуша!
   - Разве это нужда? - спокойно ответил Аносов. - Мы живем хорошо, а главное, у нас есть благородная цель. - Он привлек к себе жену и поцеловал. - Радость не в том, чтобы копить жир, страдать одышкой и носить лучшие одежды, прикрывая ими пустоту в жизни. Великий смысл ее - создать полезное для потомства...
   - Это хорошо, - согласилась Татьяна Васильевна. - Но ведь я иногда не знаю, что подать на стол гостю...
   - Какие там гости! - отмахнулся Павел Петрович.
   Однако гость уже стоял на пороге. Это был неожиданно прибывший в Златоуст Глинка. Он заметно обрюзг, но взгляд остался строгим, внушительным.
   Весь день Аносов сопровождал начальника Уральского хребта по заводу, давая объяснения, а на сердце было смутно, тревожно: "Будет ли приличный генералу обед? Как выйдет из положения Танюша?".
   Наконец Глинка устал. Проведя широкой ладонью по серебристому ежику на голове, он грубоватым голосом пожаловался:
   - Взалкал! Сильно взалкал, и жажда палит! Ведите же, милый мой, в свой очаг. Есть там добрая Татьяна Васильевна!
   От завода до квартиры Аносова было недалеко, но Глинке подали экипаж. Он расслабленно забрался в него и замолчал. Павел Петрович волновался: как там с обедом? Но, к его удивлению, стол был накрыт великолепно и любимые генералом яства ждали его. Глинка разомлел и занялся чревоугодием. Для каждого блюда гость находил ласковое название, пил наливки, крякал от удовольствия. И всё же его опытный глаз уловил тщательно скрываемую нужду: квартира была обставлена бедно, Татьяна Васильевна - в стареньком, хотя и заботливо отутюженном платье.
   - М-да... - усердно разжевывая кусок мяса, неопределенно промямлил генерал.
   Ему, черствому, грубому человеку, вдруг стало жалко семью Аносова. Уезжая из Златоуста, как бы мимоходом обронил:
   - Ваше усердие велико... Я постараюсь... Позабочусь о прибавке вам жалованья.
   Павел Петрович встрепенулся, хотел протестовать, но Глинка понял его и сделал решительный жест:
   - Не спорьте! Мне лучше знать!
   И он уехал, оставив Аносова со странным чувством: почему генерал заговорил об этом? Уж не Татьяна ли Васильевна вздумала просить?..
   Расстроенный вернулся домой, но по независимому виду жены догадался, что она не способна на такое унижение.
   - Откуда ты добыла денег? - пристально глядя в ее темные глаза, пытливо спросил Павел Петрович.
   Татьяна Васильевна густо покраснела, помолчала и призналась тихо:
   - Не обижайся, Павлушенька, я продала маклерше твои петербургские подарки.
   Он взглянул в ее грустные глаза и удержался от укора.
   Глинка не забыл обещанного им. По возвращении в Екатеринбург 19 октября 1845 года он написал министру финансов письмо об Аносове:
   "Занимая более 14 лет настоящую должность, проявленным трудолюбием и постоянным усердием к пользам службы Аносов принес многие значительные выгоды управляемым им заводам, ввел разные технические усовершенствования и много способствовал улучшению состояния заводов. В особенности в последние два года техническая и хозяйственная часть Златоустовских заводов и оружейной фабрики весьма значительно усердием и распорядительностью его возвышены.
   По уважению столь важных заслуг и достоинств генерал-майора Аносова и по вниманию к многочисленному его семейству и неимению состояния, поставлю себе обязанностью просить ваше высокопревосходительство исходатайствовать ему прибавку к нынешнему жалованью той же суммы, какую он получает, т. е. 1257 рублей 90 копеек серебром ежегодно, пока он в корпусе горных инженеров состоять будет. Удовлетворением ходатайства моего, ваше высокопревосходительство, изволите доставить справедливую награду заслуженному генералу..."
   Однажды в весенний день почта доставила на квартиру Павла Петровича два пакета. Ничего не подозревая, Аносов вскрыл один из них, и лицо его вспыхнуло. В руках он держал диплом об избрании его членом-корреспондентом Казанского университета. Под документом стояла подпись заслуженного профессора чистой математики Николая Лобачевского.
   - Сам Лобачевский отметил. Для этого стоило работать! - воскликнул Павел Петрович, и сердце его наполнилось благодарностью.
   "Совет университета, - прочел он, - в совершенной уверенности, что господин Аносов, принимая возложенное на него звание, не откажется способствовать пользам наук, дал ему сей диплом..."
   Во втором пакете он нашел извещение об избрании его почетным членом Харьковского университета.
   Татьяна Васильевна достала вино, два бокала, до краев наполнила их и сказала:
   - Это твой первый светлый день, Павлуша! Выпьем за нашу радость!
   - Это неверно, милая, - мягко поправил он. - Первый светлый день наступил, когда я и литейщики создали булат! Теперь я чувствую, что ко мне пришло настоящее мастерство. Силы во мне много, и хочется поработать на всю мощь. Выпьем за это, дорогая!
   - Выпьем за это и за то, что я не ошиблась в тебе! - темные ресницы жены взметнулись, ее белые зубы засверкали на милом смуглом лице.
   ...Шли дни, месяцы, годы, а работы становилось всё больше. Аносов успевал всюду: он не оставлял заботы о литой стали, неделями жил на Арсинском заводе, где делали литые косы, изобрел новую золотопромывальную машину и занимался геологией. Во Франции и Германии публиковали его труды.
   Весной 1847 года из Петербурга неожиданно пришел приказ о назначении Павла Петровича главным начальником Алтайских горных заводов и томским гражданским губернатором. Назначение застало Аносова врасплох. Тридцать лет прожито среди Уральских гор, сколько смелых и пытливых людей помогало ему в тяжелом труде, - мучительно было покидать их. Он с грустью обошел завод. Все знали о новом назначении Аносова, но отмалчивались. По лицу его догадывались, что ему трудно говорить об этом. В знакомом цехе он встретил старика Швецова. Тяжело склоня голову, Швецов сидел белый, как лунь. Его большие натруженные руки перебирали комочки шихты. Сейчас этот серый комочек казался ему благословенным и давал силы его дряхлеющему телу. Он будет трудиться до последнего часа!
   - Как быстро прошли годы, - со вздохом сказал литейщик.
   Аносов улыбнулся в ответ:
   - Знаешь, отец, еще полководец Суворов сказал: "Деньги - дороги, жизнь человеческая - еще дороже, а время - дороже всего! Управляй счастьем, ибо одна минута решает победу!". Мы с тобой не растратили ни одной минуты, и нам краснеть не придется.
   Глаза литейщика вспыхнули.
   - А всё-таки мало человеку отпущено! - с задором сказал он. - Я хотел бы тысячу лет прожить!
   - И тогда бы опять сказал: мало! - ответил Аносов. - Дело не в этом. Римский философ Сенека очень умно сказал: "Жизнь достаточно продолжительна, если уметь ею пользоваться!".
   - Вот это правильно! - подхватил старик. - Время - великая ценность, и его надо расходовать бережно и расчетливо! Умные слова ты сказал, Петрович!
   На заводской вышке отбили десять глухих ударов. Звездная ночь глядела в окна, не хотелось уходить из цеха.
   В этом году весна на Урал пришла хмурая, неспокойная. То ярко засветит солнце, и тогда на лесных еланях голосисто защебечут птицы, то внезапно задует пронизывающий сиверко, и тогда отогретые леса и синие горы снова уходят в густую туманную мглу. Чудно как-то было: под ногами журчали талые воды, а сверху валил густой снег. Аносов в эти дни объезжал заводы и, перевалив увал, прибыл в Миасс. Издалека до него донесся с золотых приисков гул машин и человеческих голосов. Работа шла хорошо. Настроение у Павла Петровича было бодрое. Он удовлетворенно поглядывал на городок, на излучины быстрой речушки. Миасс обстроился, у приисковых лавок толпились жёнки, ребятишки, - ждали выдачи казенного довольства.
   Кони пронесли Аносова по широкой улице и поровнялись с кабаком. Визгливые голоса неслись из распахнутых дверей, - шла гульба удачливых старателей.
   - Глянь-ка, барин, - оборотясь, крикнул кучер и указал на валявшееся в дорожной грязи тело. - Вот черти, чуть не убили!..
   Кони фыркнули и, сдержанные сильной рукой, разом остановились.
   - Эй, золотая рота, - ожесточенно заорал с козел бородач. Поднимайся, дьявол!
   Аносов вышел из экипажа и сурово сказал кучеру:
   - Слезай да подними человека! Погибнет от холода!
   Кучер слез с козел, шагнул в грязь и схватил пьяницу за плечи.
   - Батюшки, да это Сюткин! - ахнул он.
   На Аносова бессмысленно глядело тупое, опухшее лицо.
   - Вот что делает с трудягами проклятое золото. А ведь какой парень был! - с жалостью сказал кучер и выволок Сюткина к домику. - Эй, люди, приютите несчастного!..
   Из калитки вышла бойкая жёнка, огляделась и махнула рукой:
   - Всё равно погибший человек... Отоспится и опять в кабак клянчить... Спился малый... Загубили...
   Аносов ничего не сказал. Расстроенный он забрался в экипаж и быстро помчался к приискам...
   ...В июне установились дороги. Из Уфы в Златоуст пришли караваны. Площадь перед заводом напоминала торжище: ревели верблюды, суетились приемщики оружия, начиналась веселая пора, а Аносову приходилось покидать Урал.
   Утром подали экипаж. Павел Петрович появился на крыльце в дорожном плаще. Перед домом горного начальника безмолвно стояла огромная толпа, а впереди всех Швецов.
   На мгновение Аносов застыл на месте: теплый комок подкатился к горлу.
   У крыльца появилась вдова с Демидовки. Она поклонилась ему и заплакала:
   - Батюшка, никак нас покидаешь?
   Павел Петрович обнял ее и сказал:
   - Ну, ну, свет не без добрых людей...
   К экипажу ему приходилось пробираться в людской тесноте. Каждый хотел сказать теплое слово уезжающему.
   Литейщик обнял Аносова, и они трижды поцеловались.
   Кто-то в толпе громко крикнул:
   - Айда, распрягай коней, до расстанья на себе довезем!
   Аносов взобрался на подножку экипажа. С обнаженной головой он поднял руку и сердечно попросил:
   - Друзья мои, не нужно этого! Не утяжеляйте мне разлуку с вами. Спасибо за всё, за совместный труд...
   Он замолчал, невольная слеза выкатилась из глаз. Смахнув ее, он опустился на сиденье. Толпа расступилась, и кони медленно тронулись...
   Но вот тройка вырвалась на простор и рысцой понесла в горы. Над хребтами сияло солнце, раскинулся голубой простор.
   Аносов приподнялся и взглянул на городок, который уходил назад, постепенно скрываемый горами и лесами.
   - Прощай, Златоуст! Прощайте, дорогие труженики! - грустно вздохнув, сказал Павел Петрович и подумал: "Что-то ждет меня впереди?".
   Глава седьмая
   ЛЕГЕНДА ОБ АНОСОВЕ
   Сталевар Швецов возвращался из дальнего завода в Златоуст. Ныли старые натруженные кости. Колесный путь по горам - беспокойный, томительный. В долинах продувало осенним ветром. Березовые рощи осыпали землю золотыми листьями, последним ярким багрянцем пылали осиновые перелески, только темно-синие ельники не меняли окраски и хмуро шумели под холодным ветром. В небе не раздавались трубные крики журавлиных стай: перелетные птицы покинули Урал, охваченный дыханием осени. Только на глухих озерках да в тихих речных заводях уныло плавали одинокие утки-подранки да обессиленный лебедушка, - не видать им больше ясных теплых дней!
   - Невеселая старость - осень человеческая! - тяжело вздохнул сталевар, поглубже натянул шапку и свистнул конькам: - Ну, пошли, резвые!
   А мысли тянулись грустные, без конца и краю. Тосковал Николай Николаевич об Аносове.
   "И зачем только понадобился ему Петербург-столица, - горько думал он. - Что в нем хорошего?"
   Всю свою жизнь Швецов привык думать, что из столицы приезжали только чиновники. Никакого дела им не было до работных! Аносов был первый, кто так хорошо понимал простой народ и вместе с ним в поте лица своего трудился.
   "Это наш кремешок! Правдивая душа", - подумал сталевар и прошептал:
   - Вернись, дорогой! Без тебя завод опустел!
   Над горами сгущались сумерки. Размытая дождями дорога становилась опасной. Вглядываясь в придорожную бездну, старик подумал:
   "Впотьмах, того и гляди, со скалы сверзишься. В умет,* на полати пора!"
   _______________
   * У м е т - постоялый двор.
   Он осторожно добрался до перепутья. В оконце постоялого двора заманчиво мелькал огонек. За дорогу изрядно порастрясло, и Николай Николаевич не прочь был растянуться на теплых полатях и вздремнуть. Он распряг коней, отвел в сарай и задал им овса. Затем степенно вошел в избу, истово перекрестился и поклонился народу. Большая и неуютная горница слабо освещалась лучиной. В синем табачном дыму у стола сидели и толпились постояльцы - самый разнообразный люд: приказчики с уральских заводов, военные приемщики оружия, сибирские купцы, скупщики краденого золота и, кто знает, может, и беглые удальцы. Слева в полумраке - широкие полати, сплошь забитые человеческими телами: отдыхали возчики, ямщики - все, кто пораньше поспел к ночлегу. Плешивый, с плутоватыми глазами хозяин двора предложил Швецову забраться на печь. О лучшем старик и не мечтал. Кряхтя, он улегся на теплые кирпичи. Приятный жар иголками покалывал тело. Ох, как хорошо лежать в тепле и прислушиваться в полумраке к завыванию ветра за окном! Под Златоустом прошли проливные осенние дожди, и теперь в горах бушевали речонки и падуны. Шум взбешенных вод доносился в избу, и отдыхающему Швецову казалось, что он находится на мельнице. Осенний вечер долог, и, как всегда, чтобы скоротать его, заезжие люди сбились в кружок и вели бесконечные разговоры. Среди коренастых, угрюмых с виду уральцев сталевар заметил чернявого, с большим носом юркого человечка, который на всё откликался, обо всем знал и, разговаривая, отчаянно жестикулировал.
   - Кто сей вертлявка? - спросил у соседа старик.
   - Прах его знает! По морде определяю - не русский. Купец не купец, торопится в Златоуст, а сам плетет нивесть что. За умного себя выдает. Ты только послушай, что за нелепицу плетет окаянец! - собеседник положил на ладонь большую голову и стал слушать. Заинтересовался и Швецов.
   Чернявый с азартом говорил:
   - Вы всё расхваливаете аносовский булат, но вы же не видели лучшего! На свете есть толедские, дамасские клинки! Вот это клинки! Что Аносов?
   - Врешь! - сердито проворчал на печи сталевар, но никто его не услышал. - Врешь, балаболка!
   Говорун не унимался, он презрительно выпятил толстые губы и продолжал:
   - "Диво, диво!" Какое это диво? Откуда оно бралось? Не тут, на Урале, в паршивом городишке родилось...
   - Сам ты паршивец! - злобно прошептал Швецов и навострил уши.
   - Известно вам, что Аносов за этим чудом ходил на Восток? Слыхали? увлекаясь, рассказывал чернявый.
   - То впервые слышим! - вставил свое слово сибирский купец. - Это что еще за байка?
   - Это не байка. Сам знаю, как Аносов отыскал свое диво. Вы только послушайте!
   Постояльцы насторожились.
   - Перво-наперво, - начал свой рассказ чернявый, - он-таки ушел в Орду и там два года бродил среди киргиз, искал редкие клинки. Но там булата не делают; зато маленькая забавная история приключилась с ним. Слушайте! На одном степном озере Аносов и два его друга башкира встретили кибитку бая. Известно, как живет бай! Столько коней, столько коней, - табуны! В байском становище - семь дымов, семь юрт, в шести юртах по жене. Ой, богат бай! Стар князь, семьдесят пять годов ему, в бороде иней, а глаза совсем молодые...
   - Вроде твоих, - усмехнулся купец.
   Рассказчик глазом не моргнул, согласился охотно:
   - Пусть будут вроде моих, - и продолжал: - И вот этот бай сидел на подушках, и к нему вошел Аносов. Башкиры рассказали баю, что русский полковник богат, ой, как богат! За жирным пловом хозяин похвалился перед гостями своим булатным клинком. Охмелевший от кумыса старик взмахнул им с него струился синеватый блеск. Без сомнения, это был булат. Что мог думать теперь Аносов? Может, он думал, сколько людей держали этот клинок или сколько крови пролилось в свое время на эти синеватые узоры? Бай осторожно, очень осторожно, провел пальцами по граням и сказал Аносову: "Клинок этот сделал арабский мастер Абдурахман. Этот булат, да простит мне Аллах, густо полит кровью. Мой дед заколол им двух неверных жен, - обычай наш таков: кто опозорит постель мужа, той смерть. Этот клинок переходит из поколения в поколение, и почти каждое из них обагрило его кровью..." "Бесценен твой клинок", - похвалил гость. "Твоя правда. Видит Аллах, не вру! - согласился хозяин. - Он оплачен табуном скакунов, и словно заклятье легло, когда клинок ушел из юрты: в зиму пришла гололедь и табуны полегли в степи, не добыв корма..."
   Рассказ захватил всех. Даже Швецов, и тот хмыкнул носом:
   - Ну и врет, ой, и врет... Послушаем дале... Ты скажи, что же Аносов? - выкрикнул он на всю избу.
   - Аносов? Что мог поделать он? Известно, любовался и вздыхал. Ай, хорош булат! "Продай, хозяин, клинок, всё отдам!" - предложил он баю. Киргиз хитро прищурил глаза и стал теребить жесткую бороденку. Он покачал головой и ответил Аносову: "Теперь не делают таких булатов, а этот ты беден купить!". Аносов хотел рассердиться, но тут звякнуло монисто, и бай покосился на полог. И увидел Аносов в щели, как огоньком мелькнули жаркие женские глаза. "Ах, красавица!" - подумал он, но пора было уходить. Наступил вечер, солнце улеглось за холмами, за юртой лаяли псы. Пора спать!.. Утром Аносов ускакал с башкирами в степь. И что вы думаете? На кургане под Чебаркуль-озером он увидел всадника. Сорвался всадник с места и, как ветер, понесся навстречу Аносову. Под копытами разгоряченного коня сверкали брызги росы. Русского нагнала черноглазая киргизка и, размахивая булатным клинком, закричала ему: "Эй, слушай, возьми меня!". Ой, как хороша была девушка! Стройна, глаза полны блеска. Торопясь, страстно она о чем-то говорила ему, но Аносов ничего не понимал. Башкиры слезли с коней и подошли к ним. Аносов спросил: "О чем она говорит?" - "Она рассказывает, что убежала от старого бая и захватила клинок. Красавица просит джигита укрыть ее в степи, а в награду предлагает клинок". Степняки пытливо смотрели на русского. Аносов молча взял девушку за руку и залюбовался ее смуглым лицом. "Нет, милая, скачи обратно. Я не хочу крови!" - покачал он головой. И башкиры от этого повеселели. Но один из них сказал: "Ее убьет бай!". Аносову стало жалко беглянку, и он сказал степнякам: "Везите ее обратно. Скажите, что русский насильно увез ее, а вы отняли добычу и возвращаете хозяину". Башкиры перевели слова Аносова. Девушка вспыхнула, сверкнула злыми глазами, пронзительно взвизгнула, огрела скакуна плетью, как птица взметнулась и унеслась в степь. За ней умчались и башкиры. В степи остался один Аносов. Сверкал росистый ковыль, из-за древних курганов поднималось солнце. Он был один среди необъятного простора, и всё, что случилось минуту назад, казалось ему сном...
   - Поди ж ты, ловкая басня! - проворчал литейщик.
   - То не басня, а сказка арапская, - отозвался сосед. - Ишь, и ловок шельмец: говорит, что бисер нижет. Эй, ты! - окрикнул он чернявого. - Уж коли начал, то договаривай...
   - Вестимо, надо поведать, что дальше с Аносовым было, - согласился купец. - Ночь велика, а веселое слово гонит скуку!
   - Что ж, можно и дальше, - согласился рассказчик. - Вот что произошло. Аносов один пустился в путь. Ехал он степью, а она - широка и без конца, без краю. Ни кибиток, ни караванов, - ковыль, ковыль без конца да в небе орлы! Только на седьмой день у ручья ему попалась землянка, а из нее вышел старик: он был древен, беззуб, с сетью тонких морщин на лице. Аносов рассказал ему про хана из коша Сабакуль и про булат. Старик заморгал глазами, ухмыльнулся: "Ты ехал шесть дней, но путь к булату лежит дальше на восток. Я знаю за озером караванную дорогу, а она, быть может, приведет тебя туда, где делают булат. В старину и здесь имелись мастера, да перемерли..." Аносов попросил старика: "Дед, покажи дорогу!". Старик был легок на ходу: он вывел путника на протоптанную караваном дорогу. Аносов нагнал торговый караван и упросил взять его. Туркмены в бараньих шапках раскачивались на высоких верблюдах; они подозрительно оглядели Аносова, но польстились на обещанную награду, и он остался в караване. Днем было жарко: путники пекли яйца прямо в песке. Ночи были душные, нестерпимо мучили москиты...
   - Ну и ловок на язык! - вздохнул сосед Швецова. - Ни слова правды, а слушать готов.
   - Вот и я лежу и думаю, что дальше будет? - отозвался литейщик. - Всю жизнь бок о бок проробил с Павлом Петровичем. Прост, трудяга, а наплели чего...
   - Много дней шел караван желтыми зыбучими песками, - продолжал свой рассказ чернявый, - наконец добрался до Бухары. Аносов честно расквитался с караванщиками, и они долго кланялись ему. В старой Бухаре шумел большой оружейный базар; на ковриках в тени сидели торговцы с раскрашенными бородами. Поблескивало драгоценное оружие. Рядом в мастерских молодцы с выбритыми головами ковали мечи. В толпе толкались воинственного вида всадники. На дальнем минарете древней мечети прокричал муэдзин. Кругом стоял шум, говор, звон. Медники бряцали тазами и кувшинами, лудили их. Сквозь толпу продирался голый дервиш. Он был так сух, что, казалось, его острые кости прорвут на иссохшем теле пергаментную кожу. Ревели верблюды, брызгали слюной в прохожих. Как тени, мелькали укутанные с ног до головы женщины. Словно пьяный, ходил Аносов по шумному базару. "Вот где можно узнать секрет, как делают булат". В прохладной тени лавчонок синеватым блеском отливали развешенные клинки. Аносов выбрал самого старого и самого почтенного торговца оружием и попросил его показать булаты. В караване он научился говорить самые необходимые слова. Торговец выложил перед Аносовым драгоценную коллекцию клинков. Среди них были прямые и тонкие, как жало осы, - они легко сгибались, в их упругости сказывалось великое мастерство. Здесь были и змеевидные клинки: как пламень, они извивались синеватым блеском. Тут лежали и широкие кривые мечи, похожие на месяц в новолунье. "Несомненно, это настоящие булаты", - решил Аносов и выложил перед старым купцом золотые червонцы: "Я отдам тебе всё это богатство, если научишь меня отливать эти булаты..." Старик равнодушно посмотрел на золото и спокойно сказал: "Я вижу, господин, ты прибыл из богатых стран и понимаешь толк в булатах. Увы! - в голосе торговца зазвучала печаль. - Ты видишь здесь большой оружейный базар, но здесь умеют только точить клинки и чинить старое оружие". - "Но откуда ты привез эти сокровища?" - Аносов указал на булаты. Старый торговец улыбнулся: "Это из Сирии. Добрый человек, ты хочешь найти то, что давно утеряно. Не ищи его здесь. Поезжай в Дамаск, только там еще остались настоящие мастера". Не утерпел Аносов и отправился в Дамаск...