Федоров Евгений. Большая судьба

   - Павлушенька, ой, как я рада! Счастлива! И нисколько не сержусь на тебя, что ты сейчас радуешься больше, нежели при вести о первенце-сыне!
   - Милая, терпеливая моя! Спасибо тебе за доброе слово. Я уже вижу счастливый берег. Может быть, скоро конец нашему великому плаванию...
   - Вот и хорошо, а пока идем завтракать.
   - И вправду, покорми, родная, а то мне в Миасс ехать, на золотые прииски...
   Вскоре послышался колокольчик.
   - Вот и кони! - сказал Аносов и стал собираться в дорогу...
   Он вернулся на завод только через три дня и, не заглянув в кабинет, отправился прямо в цех. Швецов "колдовал" над очередной плавкой с графитом. Павел Петрович подоспел во-время. Он взял в руку слиток и обрадовался: узоры в нижней половине его были лучше, чем при первом опыте с графитом.
   Срочно изготовили булатный клинок, и узоры на нем оказались ровнее. Успех окрылил литейщиков. Аносов при плавке стал применять разнообразные технологические режимы, но казалось, что весь успех пошел насмарку: происходили самые неожиданные явления. Снова пришло тяжелое раздумье. Поздно вечером дома Аносов пересмотрел свои ранние записи. Он чувствовал, что стоял на грани тайны, а теперь снова отброшен назад.
   Инженер долго сидел в кресле, о чем-то раздумывая, мучительно морща лоб, стараясь найти разгадку. Охваченный беспокойством, он по старой привычке потянулся к дневнику и записал:
   "Уже первый опыт увенчался большим успехом, нежели все предшествующие. Результаты повторенных несколько раз опытов с тем же графитом оказались сходными. Вся разность заключалась в незначительном изменении грунта и формы узоров, большей частью средней величины. Но этот успех был непродолжителен: с переменой графита или металл не плавился, или не ковался, или, наконец, терялись в нем узоры..."
   Свет от лампы ровно разливался по кабинету. В доме все уснули. За окнами - тьма. А думы не уходят, терзают.
   "Что же, что же случилось? - в сотый раз спрашивал себя Аносов. Природа булата ясна: соединение железа и углерода. Но что же мешает?.."
   Шелестели листки дневников, проходили минуты, часы. Незаметно для себя он склонил голову и уснул. Пробудился от гудка. Занималось чудесное солнечное утро, какое редко бывает в Златоусте: свежие, искрящиеся, с крепким запахом осени рассветы наступают только в октябре. Горы и леса за окном купались в дымчатом голубоватом тумане, который уже таял и редел, оставляя на оголенных сучьях деревьев нанизанные бусы крупной росы. Павел Петрович потянулся, и после короткого сна пришла простая и ясная мысль:
   "Успех наш кроется в чистоте графита, в методе охлаждения и кристаллизации; надо отыскать хороший графит! Отыскать у себя, на Урале!".
   Ему вспомнился охотник Евлашка. После завтрака он распорядился запрячь коней и поехал отыскивать следопыта.
   Охотник жил на окраине Демидовки в маленькой ветхой избушке. Он только что вернулся с охоты. Две яркие шкурки лис-огнёвок висели на шесте. Пушистые, красивые, они сразу привлекли внимание Аносова.
   - Что, хороши? - свесив лохматую голову с полатей, спросил дед. Вспомнил всё-таки, Петрович, старика. Аль понадобился? Опять в горы?
   - Слезай да поговорим, - сказал Аносов.
   Охотник, в одних портах и рубахе, легко соскочил вниз. Сутулый, широкоплечий, он еще был силен. Пытливые глаза из-под нависших кустистых бровей уставились на Аносова.
   - Ты что-то, батюшка, стареть стал, - вымолвил он, с тревогой оглядывая нежданного гостя.
   - Зато ты по-прежнему молодец!
   - Эх, милый, - весело ответил дед, - одна голова не бедна, а бедна, так одна! Что мне, Петрович, станется, я еще потопаю по земле! - Он присел на скамью и пригласил Аносова: - Садись рядком, потолкуем ладком! Прости, угостить нечем: один квас да мурцовка.
   Старик выглядел бодрым; Павел Петрович положил ему на плечо руку:
   - Рад, что ты здоров. Дело к тебе есть, отец. Сказывали мастера, что ты залежи графита знаешь. А без него всё наше дело с литейщиками стало. Помоги, друг!
   Охотнику было приятно, что о нем вспомнили. Он лукаво подмигнул:
   - Вишь, и Евлашка понадобился. Что же, Петрович, помогу. Есть на примете одно местечко. Сведу тебя, сам увидишь: есть там камушки, писать ими можно...
   Сборы были недолги. Евлашка забросил за плечо старенькое ружьишко, и они вышли на улицу, посреди которой, побрякивая колокольчиками, нетерпеливо поджидали лошади.
   - Место, куда я тебя повезу, - сказал дед, - еще господину Татаринову я показывал, да так о нем и позабыли.
   К вечеру Аносов с дедом Евлашкой добрался до озера Большой Еланчик, расположенного к югу от Миасса. Стаи уток и гусей носились над камышами. Подъехали к берегу и остановились. Кругом немая тишина. По широкой озерной глади нет-нет да и пробежит шаловливый ветерок. От его легкого дуновения на воде ерошились серебристые чешуйки, и на секунду-другую зеркальная гладь рябилась. Аносов вздохнул полной грудью.
   - Что за приволье! - восторженно сказал он и загляделся на просторы. Рядом большие плёсы, курьи, мысы, заросшие густым тальником. Безоблачное безмятежное небо глядится в глубину озерных вод.
   Оставив лошадей на дороге, они пошли по берегу. Под ногами шуршала мелкая галька.
   - Где же это заветное место? - пристально посмотрел на деда Аносов.
   - Да оно перед нами, Петрович. Глянь-ка на галечку!
   Павел Петрович набрал горсть темных камешков. Они были жирны на ощупь, пачкали ладонь.
   - Графит! - изумился Аносов. - Настоящий графит!
   Однако темных камешков на берегу оказалось не так уж много. Они набрали мешочек, отнесли и положили в экипаж. Аносов долго бродил по берегу, всматривался в породы, небольшим шурфом углубился в отмель. Перед ним раскрылась жила, которая круто уходила под Большой Еланчик.
   Солнце незаметно опустилось за горизонт, по воде пошли красноватые отливы зари. Постепенно они переходили в нежно-синие, гасли, наступали сумерки. В тишине теплого вечера рождались звуки, полные своеобразной дикой прелести: заскрипел коростель, где-то завела свою незатейливую песенку болотная курочка, посвистывали запоздавшие на ночлег кулики. В глуши тростников закрякала потревоженная утка...
   Взошла луна. Нежный зеленоватый свет превратил всё окружающее - и озеро, и рощи, и дальние горы - в сказку. Всё выглядело загадочным и было полно прелести.
   - Тут бы заночевать, да торопиться пора, - с сожалением обронил Аносов... - Ну, дед, тронулись!
   Евлашка сел за ямщика, тряхнул вожжами и кони, фыркая, побежали от озера, которое всё лучилось и переливалось под ярким месяцем...
   ...Снова Аносов приступил к опытам. Прошли плавки сто двадцать вторая, сто двадцать третья, четвертая, пятая. Опыты проходили с переменным успехом. После отдыха приступили к сто двадцать восьмому опыту. Швецов сосредоточенно закладывал в тигли железо и графит. На душе было тяжело: уходили силы, годы, а всё-таки тайна ускользала. Аносов устроил себе постель в цехе и на час-другой ложился там отдыхать.
   Однажды на завод пришла Татьяна Васильевна, робко остановилась у двери литейного цеха и молча наблюдала за мужем. Потный и перемазанный, он пристально следил за тиглями. Она не решилась отрывать мужа от работы. Так же неслышно, как появилась, молодая женщина исчезла.
   Павел Петрович последние дни находился в напряженном состоянии. Когда ковали сплав, у него дрожали руки, хотя кузнецы исправно делали свое дело. С трудомом дождался конца испытаний, и сразу у него отлегло от сердца. В журнал в этот день занес: "Ковалось хорошо, узоры хорасана. На клинке сохранились такие же узоры. Грунт темный, с синеватым отливом. В закалке крепче литой стали.
   Из сих опытов следует, что совершенство булата, при одинаковых прочих обстоятельствах, зависит от совершенства графита или от чистоты углерода".
   Подошел Новый год. Встречали скромно, в семье. Татьяна Васильевна ходила вокруг празднично убранного стола и по-девичьи радовалась:
   - Сегодня ты весь вечер дома. Приласкай детей. Боже мой, посмотри, как быстро растут они!
   На высоких стульях восседало буйное молодое племя. Дети радостно смотрели на отца и думали: "Когда же сегодня зажгут елку?".
   Около полуночи наступил веселый праздник. Аносов вместе с детьми резво прыгал вокруг елки. Сияли сусальные звёзды, блестели позолоченные грецкие орехи.
   - Папа, - закричала маленькая Аннушка. - Из чего делают порошок, которым золотят игрушки?
   - Хотите, я расскажу вам про один волшебный камень, и тогда вы будете многое знать? - раскрасневшийся Павел Петрович выжидающе уставился на детей.
   Все захлопали в ладоши, а Татьяна Васильевна предложила:
   - Усядемся под елочку и послушаем о твоем волшебстве.
   Все опустились на низенькую скамеечку, и Аносов начал:
   - Жаль, нет с нами деда Евлашки, - он виновник всему волшебству... Ну, что ж, можно и без него... Как-то вечерком сидели мы с ним у костра. Хотелось отдохнуть после трудной ходьбы по горам и поесть. А в мешке и карманах у нас было совсем пусто, - всё поприели. Сидим, греемся у огонька, а от голода даже под ложечкой сосет. Дед Евлашка сидит медведем у кострища, а искры так и сыплются из него золотым дождем. "Смотри, дед, борода сгорит!" - пошутил я. Он угрюмо огляделся кругом. Видит, у ног лежит камешек, очень похожий на глыбку черной слюды. Поднял дед этот осколок и бросил в костер; из огнища взметнулась искра. "Эх, напасть, так я голоден - вола бы съел!" - сказал он. "А я бы, я бы..." - начал я и поперхнулся. Гляжу на огонь, и глазам своим не верю. Камешек, который бросил старик в костер, вдруг ожил, зашевелился и стал медленно расти...
   - А ты, папа, не обманываешь? - лукаво спросила Аннушка. - Камни только под дождем растут.
   - Нет, и под дождем камни не растут, и вообще этого не может быть, серьезно ответил отец. - В этом-то всё и дело. А наш камешек становится всё больше и больше. "Гляди, - кричу я Евлашке, - почему он дышит?" Дед и глазом не сморгнул, схитрил. "Лукавый его знает, почему он дышит? Знать, то волшебный, наговорный, гляди, как порох, взорвет!" - сказал, а сам подальше от костра отполз. Ну, и я за ним. Сидим и за волшебным камнем наблюдаем. "Вот-вот взорвет", - думаю, а черный кусок продолжает шириться и раздуваться.
   - Ой, ребята, это всё не всамделишное! - закричал пятилетний Саша.
   - Не любо - не слушай, а врать не мешай! - серьезно сказал Павел Петрович и посмотрел на сына. - Только тут никакой выдумки. Всё было так. Посидели-посидели мы с Евлампием, но камень не взорвался, а только в десять раз вырос. "Вот так штука!" - подумал я и вытащил его из костра. Глыбушка оказалась легкой и ярко-золотистой. Чудеса! "Погоди, я тебя, старик, удивлю!" - решил я, поднялся на горку, отыскал черную глыбищу и скатил ее в костер. "Вот это да! - одобрил дед. - Посмотри, что только будет!" И тут, мои милые, началось. Глыба стала набухать и, долго ли, коротко ли, величиной стала с дом!
   - Браво, браво! - захлопала в ладоши от восторга Аннушка. За ней зашумели все остальные. Татьяна Васильевна серьезно посмотрела на мужа:
   - Ты это сам видел?
   - Сам, - твердо ответил Аносов.
   - Странно. Неужели есть на Урале такие волшебные камни? - удивилась она.
   - Есть, и они вовсе не волшебные. Это - черная слюда, ее много в наших горах. И называется она верникулитом. Вот из нее и делают золотые и серебряные порошки для елочных украшений... А домов из нее не построишь...
   - Жалко, - разочарованно протянула Аннушка. - Какой же это волшебный камень, если из него не может вырасти дом...
   Все засмеялись, зашумели. А за окном, разрисованным морозными узорами, ярко блестели звёзды. На сердце у Аносова было светло и хорошо.
   "Пусть новый год действительно принесет всем нам счастье!" - с облегченной душой подумал он.
   И в самом деле, новый год принес Аносову приятную неожиданность. Оренбургский генерал-губернатор Перовский - большой охотник и любитель булатов - прислал Павлу Петровичу булатный кинжал, сделанный из индийского вуца.
   Булат отличался исключительной красотой. Узоры походили на серебристые переплетающиеся виноградные гроздья. Булату, несомненно, было не менее двух тысяч лет.
   "Он пришел из глубины веков, - писал Аносову генерал-губернатор, - и, чаю, его сотворил великий чародей - мастер. Вглядитесь в его узоры и в таинственное мерцание, и тогда вы поймете, как заманчиво открыть тайну утерянного мастерства!"
   Булат ходил по рукам. Швецов держал его, как большую драгоценность.
   - Ты очень осторожен, - с улыбкой заметил ему Аносов.
   Старик смутился, но со всей искренностью признался:
   - Держу его словно дорогую чашу и боюсь выплеснуть живую каплю...
   Рассматривая кинжал, Аносов угадывал секрет: вероятнее всего, булат этот был получен путем прямого восстановления железа.
   "Каким образом убедиться в этом?" - думал Павел Петрович.
   Притихший и молчаливый, взялся он на другой день за новый опыт, а старые тревоги и волнения продолжались. Была проведена сто тридцать восьмая плавка, когда Аносов смог записать:
   "Смешивая железную руду с графитом, можно получить непосредственно из руд ковкий металл. Эти опыты заключают в себе открытие важное по многим отношениям: во-первых, потому, что до сих пор из руд в тигле никто еще не получал ковкого металла, в полном смысле этого слова; во-вторых, потому, что сим способом можно получать превосходный булат, если первые материалы будут высокого качества; в-третьих, потому, что он ведет к предположению, что древний и потерянный более шестисот лет способ приготовления булата, известного под названием табан, едва ли не состоял в плавлении графита с железной рудой; и, наконец, оно ведет к новым открытиям, которые могут послужить и к сбережению горючего материала в доменных печах и к улучшению качества самого чугуна в тех заводах, где графит находится близко; ибо, если он может восстанавливать железо, то он, без сомнения, заменит и часть угля, потребного для сей цели, а соединяясь с железом, улучшит чугун и приблизит его к состоянию более ковкому или увеличит в нем вязкость, что в особенности может принести пользу при отливке орудий".
   Особенно задумался Павел Петрович над последним опытом. Вместе со Швецовым они получили королек в тридцать два золотника и отковали из него нож. По вытравке он оказался весьма хорошим хорасаном.
   В этот вечер Аносов долго ходил из угла в угол.
   "Игра не стоит свеч! - огорченно думал он. - Что из того, что последний способ заманчив; он весьма убыточен. А между тем требуется при этом высокое качество руд и графита... Надо оставить затею!"
   Всю ночь он страдал от дум. Ворочался, лежал с открытыми глазами, пока не занялось утро; на рассвете отправился в цех. С темными кругами под глазами он подошел к горнам. Швецов уже возился с тиглями.
   - Вернемся к опытам с графитом! - решительно сказал Аносов. - У нас остался только один путь!
   - Долог, долог этот путь! - опечаленно покачал головой литейщик. Однако, Петрович, зашли мы далеко, и возвращаться нам теперь поздно.
   Снова потянулись месяцы. Татьяна Васильевна всё ждала радости, но муж целиком ушел в свои дела. Казалось, всю жизнь заволокло густым, тяжелым туманом. Когда же просвет?
   ...Он, наконец, наступил.
   Стоял ясный погожий день. Над Златоустом голубело небо, солнце заливало золотыми потоками горы.
   Аносов стоял у распахнутой двери, и теплый ветер ласкал его лицо. Позади на каменном полу стыл только что выплавленный металл. Еще одно разочарование или удача? Быстрыми шагами Аносов подошел к слитку и не поверил своим глазам: на поверхности сплава струились знакомые продолговатые узоры булата!
   Немедленно сковали из него шпажный клинок. Его закалили, обточили, подвергли испытанию. В цех набилось множество народа. Все взволнованно следили за действиями старого мастера. Швецов согнул клинок под прямым углом и отпустил. Легко пружиня, издавая чистый высокий тон, булат быстро выпрямился. Сын литейщика, ловкий и сильный Павел, взял добрую английскую саблю и стал рубить подставленный клинок. Удары были могучие, высекались тонкие искры, но когда осмотрели златоустовский клинок, на нем не нашли зазубрин. Бросили над ним газовую ткань: едва коснувшись лезвия, она распалась на двое.
   - Ещё не всё! - волнуясь, сказал Швецов.
   Он зажал клинок в особый станок и на конце его повесил тяжелую гирю, - булат не сломился. Освобожденный от тяжести, клинок принял прежнее положение.
   Тайны булата не стало!
   Аносов с любовью взял в руку шпагу.
   - Вот теперь, наконец, вижу, что мы создали свой, русский булат. Это и есть, без сомнения, предел совершенства в упругости, которая в стали не встречается!
   Ч А С Т Ь П Я Т А Я
   Глава первая
   НА ЗОЛОТЫХ ПРИИСКАХ
   В начале XIX столетия на Верхне-Невьянском заводе, на Урале, разыгралась тяжелая драма. Тринадцатилетняя крестьянская девочка Катя Богданова нашла золотой самородок. Произошло это неожиданно и просто. Ночью в горах разбушевалась гроза, маленькая горная речонка Мельковка, приток Чусовой, вздулась и целую ночь с ревом лезла на берега, размывая пески, кручи, рвала корневища и валила вековые деревья. Утром гроза стихла, выглянуло солнце, и кругом всё заблестело: умытые листья, травы и берега веселой Мельковки. Сколько редких сверкающих камешков выбросила на берег разыгравшаяся речушка! В воде и на песке блестели хрусталинки, ярко-красными разводами горела яшма, из-под камешков выглядывал малахит. Были тут и опалы, синие, как небо, камешки. Крикливые ребята радовались находкам. И вот среди них Катя Богданова нашла необыкновенный камешек, очень тяжелый по весу.
   Отец девочки и демидовские рабочие долго рассматривали находку и, наконец, признали в ней золото. Простодушный крестьянин сейчас же доложил обо всем заводскому управителю Ивану Полузадову. Вместе с самородком к нему доставили на смерть перепуганную девочку.
   Верхне-Невьянские заводы принадлежали Демидовым на посессионном праве, и открытие золота могло привести к изъятию завода в казну. Полузадов рассвирепел и велел высечь девочку розгами. Несчастную затащили в конюшню и так избили, что она не перенесла этого издевательства и помешалась в рассудке.
   Много лет спустя Катя выздоровела. И когда Гумбольдт проезжал через Урал, он пожелал увидеть девушку, открывшую золото. Ему представили красивую, крепкую женщину. Она с охотой обо всем рассказала ученому.
   Находка Катей Богдановой золотого самородка заставила горное ведомство отнестись к россыпям с большим вниманием. Опытный уральский штейгер Брусницын, проживавший на Березовском заводе, прознав о находке на поверхности земли, стал внимательно исследовать пески на Березовских промыслах. Труды штейгера оправдали себя: он напал на золотоносные пески и, наладив правильную промывку их, в течение сорока дней добыл около трех фунтов золота. Это окончательно всколыхнуло горное ведомство, которое занялось разработкой россыпей в районе Березовского завода, а затем и в других местах. Успех Брусницына вскружил головы уральским заводчикам, началась "золотая лихорадка". Этому способствовало и то обстоятельство, что в 1812 году правительство разрешило заводчикам поиски золота в их собственных дачах. Лихорадочные поиски и добыча золота постепенно охватили округ Верх-Исетских, Невьянских, Гороблагодатских, Нижне-Тагильских, Сысертских, Кыштымских заводов, а также район Златоуста и Миасса. В 1799 году в Миассе, задолго до приезда Аносова на Урал, отстроили золототолчейную фабрику и начали разработку золотоносных руд. Драгоценный металл выделяли из руд при помощи ртути. Работа была кропотливая, вредная, и такая добыча золота обходилась очень дорого. Ко всему этому, россыпи в бассейне речки Ташкатургана вскоре были истощены и добычу забросили.
   Казалось, что всё будет предано истории. Но совершенно неожиданно старатели, промышляя на свой страх и риск, открыли на берегах Ташкатургана новые россыпи. Начальник Златоустовского округа заложил там прииски.
   Прошло немного времени, когда из Миасса в Златоуст прискакал гонец и сообщил сказочную новость: в один из дней на прииске, который в честь царя назвали Царевониколаевским, из ста пудов песка намыли до пуда золота. Казалось, золотой песок неиссякаем: каждый день попадались крупные самородки, а весной 1826 года откопали золотой самородок весом более двадцати четырех фунтов!
   Однако этот "золотой поток" продолжался лишь десять лет. Затем добыча резко снизилась, и большие затраты пропали даром.
   Между тем министр финансов Канкрин проводил денежную реформу, для которой требовалось увеличение золотых запасов. Из Санкт-Петербурга в Златоуст полетели настойчивые требования расширить добычу золота, и Аносов энергично занялся геологическими изысканиями. К этому времени в Миасс для работы прибыл инженер-майор Лисенко. Небольшого роста, очень подвижной, горный офицер сразу пришелся по душе Павлу Петровичу. Аносов с увлечением рассказывал ему об Ильменях, о долинах уральских рек и тайнах гор. Оба они были влюблены в свое дело и могли часами разглядывать образцы горных пород.
   А когда подули теплые весенние ветры, партии разведчиков тронулись в горы. Верхом на низкорослых лошадках Аносов вместе с Лисенко проехал долину Ташкатургана... Хороши в эту пору ночи в горах: вверху - звездная россыпь, рядом шумят боры, и торопливый Ташкатурган ревет и уносится в таинственную мглу. У костра тепло, уютно. Золотые рои искр рассыпаются над рекой.
   Глядя на звёзды, Павел Петрович задумчиво спросил:
   - Отчего шумит Ташкатурган?
   И сам себе ответил:
   - С гор бегут вешние воды, неспокойные, сильные... Нет, не от этого шумит Ташкатурган!
   - Отчего же? - добродушно спросил Лисенко.
   - Отпугнуть хочет! - серьезным тоном отозвался Аносов.
   Горный офицер удивленно посмотрел ему в лицо:
   - Вы всё шутите, Павел Петрович!
   - Нисколько не шучу, - в серых глазах Аносова сверкнули искорки. Тут, как в сказке. Река эта, как Полоз-змей, шипит, злится, оберегает заколдованный клад. Я так думаю: ложе реки таит золото.
   - Раз так, - весело подхватил Лисенко, - надо узнать петушиное слово, чтобы вырвать клад у Полоза.
   - А петушиное слово нам подскажет геология сих мест! - улыбнулся Павел Петрович и стал подробно рассказывать о своих догадках.
   Лисенко внимательно слушал.
   - Сколько человек умения и хитрости применяет, чтобы найти золото! продолжал Аносов. - Что за металл? И радости, и горе сосредоточены в нем! Иногда бывают трагикомические истории. Сейчас вот вспомнилось... - Павел Петрович взял палку и пошевелил хворост в костре, искры посыпались гуще. Совсем рядом, в чащобе, заухал филин. - Хо-ро-шо! - глубоко вздохнул Аносов. - Слыхали про "кошачье золото"? Ну, так вот... Приехал к нам в Миасс некий хитрющий человечишка Бибельман. По всему видно, прослышал про золото и решил его втайне поискать. Мы спрашиваем его: "Зачем вы в такую даль на Урал из Одессы приехали?". Взглянул он большими, грустными глазами и ответил: "Что мне нужно? Совсем немного. Ищу малюсенький кусочек своего счастья". Сколько мы ни следили за ним, он вдруг исчез из Миасса и пропадал целый месяц. Надо признаться, на душе у меня стало немного тоскливо. Предприимчивый человек, а погибнет в тайге зря: может медведь задрать или дурной человек убьет... Бегут через Камень каторжные, среди них есть отчаянные... Однако опасения мои были напрасными. Бибельман явился. Но в каком виде? Оборванный, худой, обросший бородой, но сам веселый и прямо ко мне. С порога объявляет: "Хочу искать золото. Прииск хочу!". Я улыбнулся. Он понял мое недоверие, вынул из-за пазухи мешочек и положил передо мной: "Смотрите, здесь золотой песок!". Я высыпал горстку на ладонь. В самом деле, горят золотинки, и их очень много. "Это богатейшая россыпь. Я знаю, где она... Я нашел свое счастье", - полузакрыв глаза, в упоении прошептал он. Мне стало жалко этого самонадеянного человека, которым овладел дух жадности. Да что ж поделаешь? - вздохнул Аносов. - Взял я у него щепотку "золотого песку" и на его глазах бросил ее в стакан с водой. Как и следовало ожидать, песок быстро пошел на дно, а "золото", вопреки законам физики, осталось плавать. Бибельман побледнел. "Это вы подшутили надо мной? - с дрожью в голосе спросил он. - Ведь так не должно быть. Золото всегда тонет! Вы - фокусник!" - "Плохие фокусы, милый мой! - отрезал я ему. - Вы принесли "кошачье золото". - "Что это значит?" - в исступлении закричал незадачливый старатель. "То, что вы приняли за золото, всего-навсего чешуйки золотистой слюды - флогопита..." - "Как вы сказали? - схватился за голову Бибельман. - Но я же ему, паршивцу, сто рублей дал!" - "Вас обманули! Ваш проводник на самом деле нашел золото, а вы его потеряли... Плохое ваше счастье..." Представьте, от разочарования он сошел с ума...
   - Жаль, - тихо обронил Лисенко. - Золото многих губит. - Он опустил голову, вздохнул: - А всё же человечество любит золотой блеск...
   Костер догорал; раскаленные угли подернулись пеплом.
   - Пора спать, - сказал Аносов и встал. Укладываясь в палатке на ночлег и прислушиваясь к неугомонному шуму реки, Павел Петрович сказал:
   - Погоди, мы тебя успокоим. Вот пройдут талые воды, и ты смиришься...
   Через три недели, исследуя русло Ташкатургана, геологи в урочище Андреевском открыли богатую золотую россыпь.
   Аносов пребывал в Златоусте, и Лисенко послал ему туда весть;
   "Найдено настоящее золото... Добыта тайна великого Полоза - вешнего Ташкатургана".
   Аносов просиял: он радовался не столько находке, сколько предприимчивости Лисенко.
   "Всё, к чему прикасается его рука, принимает вдруг романтический вид. Веселая душа!" - по-отцовски ласково подумал он о геологе.