Федоров Евгений. Большая судьба

   Сообщение вице-консула угодило в Санкт-Петербург ко времени. Директор горного департамента поручил Эверсману снестись со Шлецером и приступить к вербовке иностранных мастеров. Пользуясь широким доверием, директор фабрики не замедлил приступить к найму своих соотечественников на весьма выгодных для них условиях. В апреле 1817 года Шлецер отправил из Любека в Россию семнадцать немецких мастеров, нанятых им в Золингене и Клингентале. Иноземцы вместе с семьями прибыли в Кронштадт и разместились в двух трактирах. Как ни уговаривал их представитель департамента, прибывшие не торопились покинуть гостеприимный город, где неплохо можно было пожить за счет Российского государства.
   Между тем наступила осень. По утрам с моря на город наплывал густой туман, который рассеивался только к полдню. В парках и на бульварах шуршал палый ржавый лист. В один из хмурых дней Аносову довелось встретить в департаменте Дитенгофа. В канцелярии стояла гнетущая тишина, которую нарушал только скрип перьев. Писцы, склонив головы, усердно писали, изредка тревожно поглядывая в сторону директорского кабинета. За массивной полированной дверью рокотал громовой бас. Старичок чиновник, с тусклыми склеротическими глазками, придвинулся к шихтмейстеру и пугливо прошептал:
   - Слышите, сударь, грозно-то как! Ох, господи! - протяжно вздохнул он. - Не в духе его превосходительство. По всем статьям отчитывает господина Дитенгофа. В неурочный час попался голубчик под сердитую руку!
   Когда из кабинета вырывались сильные окрики, старичок втягивал голову в плечи и испуганно крестился:
   - Пронеси господи! Сохрани раба божьего... Ну и разнос, ну и разнос! Спаси нас и помилуй! - обеспокоенно покачивал он плешивой головой.
   Вдруг дверь с треском распахнулась, и из нее, словно клубок, выкатился плотный красный толстячок в темно-синем вицмундире. Он прикладывал к желтому темени носовой платок и на ходу выкрикивал:
   - Я их выгоню из трактиров! Пусть едут на завод!
   Чиновник подмигнул Аносову:
   - Это и есть господин Дитенгоф. Действуйте, сударь!
   Павел Петрович быстро поднялся со стула и твердым шагом направился к толстячку.
   - Вы кто такой? - рассерженно спросил тот, моргая белесыми глазами.
   - Шихтмейстер Аносов, назначен в Златоуст. Позвольте вместе с вами выбыть в Кронштадт и поторопить моих спутников! - спокойно и деловито предложил Павел Петрович.
   - О-о! - удивленно протянул чиновник, на секунду задумался и вдруг хлопнул себя по круглому лбу: - Хорошая идея! Будем действовать вместе! Нельзя медлить ни одной секунды. Идем! - он взял юношу под руку и заторопился к выходу.
   В тот же день Аносов с чиновником отправились в гавань. У пристани на причале стояло много иностранных кораблей. Везде сновали матросы. Огромные битюги тащили к складам на широких телегах тяжелую кладь. Покрикивали возницы. Рядом по сходням торговых кораблей тянулись вереницы грузчиков. Оборванные, в одних нательных рубахах, несмотря на пронзительный холод, они обливались потом. Глянув в их сторону, Дитенгоф с завистью бросил:
   - Это очень крепкий народ!
   Аносов не отозвался, помрачнел, - он заметил, как тяжело дышали грузчики. Вот идет один из них, бородатый, потемневший, согбенный огромной тяжестью, и дыхание со свистом вырывается у него из груди.
   - А вот и наш пироскаф!* Мы сейчас на нем поплывем в Кронштадт! отвлекаясь от грузчиков, сказал чиновник и показал на стройный корабль.
   _______________
   * П и р о с к а ф - пароход.
   "Елизавета!" - обрадовался Аносов. Он давно мечтал о путешествии на этом судне: два года тому назад, в сентябре 1815 года, в Санкт-Петербурге в бассейне у Таврического дворца состоялось испытание первого русского парохода "Елизавета". Столичные газеты оповестили об этом событии население:
   "Судно сие полтора часа ходило по разным направлениям в круглом, напротив дворца, бассейне, которого диаметр не превосходит сорока сажен. Удобное движение столь большого судна в таком малом пространстве воды представляло приятное зрелище и показывало, сколь оно удобно в управлении. Новость сего явления, местоположение и прекрасная того дня погода привлекли сюда необыкновенное множество зрителей".
   Среди этого "множества зрителей" находился и кадет Горного корпуса Павел Аносов. Он стоял рядом с Ильей Чайковским и наблюдал за ходом корабля. С высокой тонкой трубой, с большими колесами по сторонам, пароход казался чудом, когда он без парусов шел по глади вод.
   - Вот что делает сила пара! Недалеко то время, когда мы - русские люди - будем бороздить моря на таких пароходах! - с нескрываемой гордостью вымолвил Чайковский.
   И вот сейчас знакомая "Елизавета" стояла у причала. Аносов поспешно взошел на палубу парохода. Всё здесь сверкало чистотой, блестела начищенная медь. А главное, было очень удобно сидеть в крохотной кают-компании и любоваться беспокойным морем.
   Вскоре пароход прогудел и отвалил от пристани. Приземистые широкие пакгаузы и красные кирпичные строения в гавани стали отходить назад. Под палубой глухо заработала паровая машина. Несмотря на крутую волну, судно уверенно продвигалось вперед со скоростью девяти километров в час. Это казалось непостижимым: обычно пассажирский бот, идя на веслах, шел в Кронштадт несколько часов. "Елизавета" же покрывала это расстояние значительно быстрее. Нет, положительно нельзя было усидеть на месте! Аносов торопливо вышел из кают-компании. Под колесом шумело, тяжелые деревянные плицы гулко шлепали по воде. Покачиваясь, пароход рассекал волну. Совсем низко с криком носилась чайка; она то вздымалась ввысь к серой тяжелой туче, то падала вниз, задевая крылом пенистый гребень волны. Аносов всматривался в туманные дали, но слух его жадно ловил дыхание машины. Неподалеку от него у кормы - будка рулевого управления, а впереди, на другом конце палубы, - механизмы для подъема и спуска якоря. У капитанского мостика он заметил молодого штурмана с темным пушком на губе. Недолго думая, Аносов обратился к моряку:
   - Разрешите осмотреть вашу машину!
   Загорелый статный штурман внимательно оглядел пассажира и понимающе улыбнулся ему.
   - Но кто вы, сударь, и почему интересуетесь машиной?
   По добродушному лицу моряка Аносов догадался, что тот расположен к нему.
   - Я только что окончил Горный корпус, и меня интересуют механизмы! признался юноша.
   - В таком случае вам можно показать машину, - согласился штурман и повел его вниз.
   В тесном помещении была установлена паровая машина двойного действия. Неуклюжая и громоздкая, Аносову она показалась совершенством, и он с огромной любознательностью стал тщательно ее осматривать.
   - Осторожней! Здесь много масла! - предупредил моряк.
   Машина, как живое существо, дышала полной грудью. Пар входил в цилиндр попеременно - сперва с левой стороны, а затем с правой, оба раза мощно толкая поршень, который передавал движение кривошипу, скрепленному с валом.
   "Как всё просто и умно!" - подумал Аносов и прислушался к дыханию машины.
   - Ну как, нравится? - улыбнулся моряк.
   - Очень! - восторженно отозвался Аносов.
   - Не хотите ли поменяться должностью? - шутя спросил штурман.
   - И море хорошо, но и горы прекрасны. У каждого свое! - ответил юноша.
   В сопровождении моряка он поднялся на палубу. Прохладный порывистый ветер гулял над сизыми волнами. Впереди смутно темнели очертания города.
   - Вот и Кронштадт виден! - показывая на силуэты, объяснил штурман и, откозыряв, пошел на капитанский мостик.
   - Я вас очень долго искал! - услышал Павел недовольный голос Дитенгофа.
   - Мне довелось побывать в машинном отделении, - признался Аносов.
   - Что вы вздумали! - с ужасом воскликнул чиновник. - Вы могли испачкать свой новый мундир!
   Аносов ничего не ответил ему. Он жадно вдыхал морской воздух и думал о другом...
   "Кто же сделал эту машину? Первым паровую машину соорудил простой русский человек, наш уралец, солдатский сын Иван Ползунов, и никто не вспомнит его имени!" - с грустью думал юноша, глядя на седые пенные буруны, кипевшие под колесами парохода. Плотный ветер клочьями рвал дым, клубами поднимавшийся из трубы, и прижимал его к морю.
   ...Пароход подошел к пристани. На кронштадтском рейде стояло много военных кораблей. Покачивала легкая волна, с моря дул бодрящий бриз, на судовых мачтах трепетали вымпелы, над морем носились чайки, - всё это делало гавань торжественной и праздничной. На бульваре разгуливало много хорошо одетых дам в сопровождении морских офицеров. После Санкт-Петербурга Аносову казалось, что он попал в другой мир, где свои законы, привычки и быт, несколько суровый, замкнутый, но в то же время привлекательный.
   Дитенгоф с Павлом Петровичем проехали к приморской гостинице "Приют моряка".
   - Вот я им сейчас покажу! - прохрипел департаментский чиновник. - Я должен их выгнать из этого проклятого города! Их здесь бесплатно по обязательству министерства кормят, и они не торопятся!
   Возбужденный, он выбрался из коляски и увлек за собой Аносова. Молодой шихтмейстер робко переступил порог. В обширном зале было пустынно, тихо и всё блестело чистотой. К прибывшим с учтивым поклоном подошел хозяин "Приюта", солидный краснощекий немец, и спросил:
   - Чем могу служить господам?
   - Я желал бы видеть наших золингенцев. Куда пройти?
   - О, они здесь, в кегельбане. Извольте!
   В широкие окна гостиницы виднелся морской простор со вспененными гребешками волн, а вдали на рейде застыли корабли, над которыми кружили легкокрылые чайки. Аносов загляделся на превосходную панораму. Заметив его восхищенный взгляд, трактирщик похвастался:
   - Здесь как в театре, сударь, всё видно. Каждый корабль, когда он идет в гавань, я замечаю и знаю даже его имя и флаг!
   Осведомленность трактирщика покоробила шихтмейстера.
   "Это плохо, очень плохо, - морщась подумал он. - Этак всякий может выведать о нашем флоте!" - Аносов резко отвернулся от хозяина гостиницы, но тот не унимался:
   - Мой дом самый лучший в Кронштадте. Я принимаю только самых почтенных господ!
   Неутомимо болтая, он провел гостей в длинный сараеобразный зал, по которому разносился легкий шум, - по узкому жёлобу катились деревянные шары.
   У дорожки кегельбана стояло несколько упитанных немцев в одних жилетах, с засученными рукавами, готовых бросать шары. Рядом за столиками сидели "болельщики". Перед каждым стояла пивная кружка и лежали горячие сосиски.
   - Господа, к вам прибыли из Санкт-Петербурга! - с важностью объявил трактирщик.
   Дитенгоф высокомерно поднял голову и оглядел золингенских мастеров.
   - Кто здесь Иоганес Лорх? - строго спросил он по-русски.
   Из-за стола поднялся низенький, пухлый, с румяным, как яблоко, лицом немец с темными ласковыми глазами.
   - Я есть Иоганес Лорх! - поклонился он департаментскому чиновнику, почуяв грозу. - Что нужно от меня господину?
   Дитенгоф с важностью положил руку на эфес шпаги и торжественно объявил:
   - Я прибыл сюда по приказу самого господина министра! Его высокопревосходительство хочет знать, почему вы так долго задержались здесь? Не пора ли ехать в Златоуст?
   Играющие с досадой бросили шары и подошли к Дитенгофу. Из-за столов поднялись и остальные немцы. Аносов с любопытством разглядывал их сытые, спокойные лица. Все они незаметно подмигивали Лорху, ободряли его:
   - Скажи, скажи, Иоганес, в чем есть причина нашей задержки!
   Маленький Лорх поднялся на цыпочки и тихим голосом по-немецки вымолвил:
   - Ах, господин, мы долго ехали сюда, устали, и нам необходим отдых! глаза его смотрели на Дитенгофа со святой невинностью.
   - Но вы здесь уже давно живете! - перейдя на родной язык золингенцев, вскричал чиновник. - Пора ехать! Так требует господин министр.
   - Скажи, скажи, Иоганес, что тут есть больные! - придвинулись к своему старшему золингенцы.
   Лорх снова заговорил умильным голосом:
   - У нас заболели женщины. Вот у него, - указал он на одного долгоносого, со свинцовыми глазами мастера, - сильно больна мать.
   - Но вы можете ехать пока одни! - не сдавался Дитенгоф.
   - Как это можно! - вскричал Лорх. - О том есть письменный контракт, и господин министр должен щадить нас!
   Иноземный мастер взглянул на Аносова и вдруг на ломаном русском языке сказал ему:
   - О, мы ждем хороший снег, зима! Это очень хорошо - добрый путь! заулыбался Лорх. - Русский тройка, звонец, ямщик! О, как хорошо! - сладко прищурив глаза, вымолвил он. - Нет, мы обождем еще снег!.. Позвольте, господин, как ваше имя? - подобострастно спросил он.
   - Аносов! - коротко ответил шихтмейстер.
   - Господин Аносов, и вы, господин начальник, прошу за стол. Вы наш гость!
   Немецкие мастера плотнее окружили горных чиновников.
   - Ах, боже мой, что вы все стоите и толкаетесь! - засуетился Лорх. Скорее сюда пиво и сосиски!..
   Они бережно усадили Дитенгофа и Аносова за тяжелый дубовый стол, и трактирный слуга мигом поставил перед ними огромные кружки и пышущие горячим паром сосиски.
   Дитенгоф успокоился, всю надменную важность с его лица как ветром сдуло. Он наклонился и прошептал шихтмейстеру:
   - Давайте уступим им. Славные ребята! Так мы скорее выполним нашу миссию! Мы только немножко выпьем, господин Аносов...
   Однако Дитенгоф вскоре забыл о своей миссии. Он поглощал пиво кружку за кружкой, и шихтмейстер только поражался столь огромному вместилищу, которое скрывалось под мундиром департаментского чиновника. Глаза Дитенгофа делались всё ласковее, умильнее. Он пил и с жадностью ел сосиски. Немцы по-приятельски хлопали его по плечу и убеждали:
   - Хороший пиво! Превосходный!
   Лорх, нахмурившись, недовольно посмотрел на Аносова:
   - Отчего сей господин не пьет?
   - Я не могу, - отказался Павел Петрович.
   - Кто вы есть?
   - Я только что окончил Горный корпус и произведен в шихтмейстеры! сдержанно ответил Аносов.
   В глазах золингенцев вспыхнули озорные огоньки. Они недоверчиво переглянулись, но Лорх вежливо сказал:
   - Горный корпус... Шихтмейстер!.. Это очень хорошо! Мы будем понимать друг друга.
   Толстый с рыжей бородой пруссак вдруг схватился за бока и захохотал в лицо Аносову:
   - Он всё врет! Горный специалист не может быть в Россия! Он есть только в Германия к в Европа!
   - Позвольте! - побагровел Аносов. - Русские издавна прекрасные горщики, литейщики, металлурги! Горный корпус существует давно! Надо знать!
   Злой хохот пруссака оглушил горного офицера. Глаза Аносова гневно вспыхнули.
   - Не смейте издеваться! - решительно выкрикнул он. - Вы позволяете себе лишнее! Я могу...
   Маленький Лорх выскочил вперед и поднял кулаки на пруссака.
   - Замолчать! - закричал он. - Господин Аносов - честный человек и любит свою страну. Так нельзя, мы простые люди и должны уважать труд каждого человека!
   Дитенгоф сразу отрезвел от слов Лорха, понял, что пруссак зашел слишком далеко. Кто знает, что может сделать этот молодой горный офицер? Чего доброго, он может дойти до министра, и тогда... "Нет, это невыгодно для карьеры!" - решил департаментский чиновник и, подняв руки, с улыбкой сказал по-немецки:
   - Хватит шутить! Россия - великая страна, и всё в ней есть: и свои ученые, и свои большие люди! Не так ли, господин шихтмейстер?
   Аносов не ответил. Всё еще волнуясь, он еле сдерживался и старался не смотреть на самодовольное лицо пруссака. Лорх уже хлопотливо наливал пивные кружки и, придвигая их, предлагал столичным гостям:
   - О, это хороший пиво, ячменный пиво! Пейте, господин шихтмейстер!
   Дитенгоф продолжал пить. Глаза его стали мутнеть. Окружавшие его мастера предложили спеть на родном языке. Подмигнув Аносову, Лорх добродушно прошептал по-немецки:
   - Не осудите нас, господин шихтмейстер. Мы покинули родную страну. Так тяжело покидать свою землю и море. Нам хочется спеть немецкую песню. Это очень хорошо - своя, родная песня!..
   Уже за полночь немцы провожали до пристани своих гостей, освещая факелом дорогу. Аносов шел бледный и молчаливый. На душе лежала тяжесть. Его тревожили противоречивые мысли. "Их, несомненно, гонит на Урал нужда! - думал он о золингенских мастерах. - Однако их ставят в ложное положение. У нас, в России, свои превосходные мастера; но их забыли... Что же это?.."
   Между тем Дитенгофа ввели в тесную каюту и уложили на диванчик. Тот самый смуглый штурман, который показывал утром Аносову паровую машину, угрюмо сказал горному офицеру:
   - Изрядно-таки сей чиновник нализался...
   Он иронически улыбнулся и плотно закрыл за собой дверь.
   Лежа на диванчике, Дитенгоф долго не мог успокоиться. Он всё время что-то бормотал, оправдывался, порываясь куда-то бежать.
   За бортом парохода шумели волны, доносился ритмичный стук паровой машины. Аносов сидел за столиком; подперев ладонями подбородок, он пристально смотрел на огонек свечи, который вздрагивал при каждом толчке судна.
   Глава пятая
   В ДАЛЕКИЙ ПУТЬ!
   Аносов так и не дождался золингенских мастеров, пришлось ехать одному. Он уложил в чемоданчик свой скудный скарб, бережно завернул в чистое белье книгу Ломоносова "Первые основания металлургии, или рудных дел", тетрадь со стихами Пушкина и на самое дно упрятал свои небольшие сбережения. Сборы были закончены.
   В санкт-петербургском мальпосте Павел Петрович купил билет для проезда в дилижансе до Москвы и утром на ранней заре выбыл из столицы. В большой закрытой карете, которая катилась на высоченных колесах, ехали шесть пассажиров с багажом. Соседями горного офицера были толстый бородатый купчина и хмурый, с лошадиной челюстью пожилой чиновник.
   Дилижанс с грохотом прогремел по булыжной мостовой к Московской заставе, у которой стояла полосатая будка. Усатый инвалид поднял шлагбаум, и экипаж покатился по широкому тракту. Аносов несколько раз оглядывался назад. Петербург постепенно уходил в туман. Кругом расстилались вересковые болота, скованные декабрьским морозцем. По равнине перебегали белые гривы сухого снега, гонимые холодным ветром. Купец сидел в тяжелой меховой шубе и насмешливо поглядывал на легкую шинель Аносова. Дилижанс подпрыгивал на замерзших рытвинах. Бородатый гостинодворец зевнул, широко перекрестил рот и полез за дорожным мешком. Он вытащил жареную курицу, отломил ломоть свежего хлеба и с чавканьем стал жевать. В густой бороде у него запутались крошки. Чиновник брезгливо отвернулся и что-то проворчал. За окном дилижанса раздавался звон колокольчика, и под его монотонные звуки Аносов задумался. Сердце тревожно сжималось от мыслей о будущем: что ждет его впереди, на Урале? Петербург остался позади, и казалось, с ним сразу отошла юность. Впереди ждала иная жизнь, другие люди. Как они его встретят? Скорей бы уж быть у дела!
   За окном посыпал мелкий снежок. По тропинке, у края тракта, в белесой пелене двигались серые фигуры с мешками за плечами. Купец скосил глаза, прожевал кусок и сказал Аносову:
   - Гляди, господин, голодная Русь бредет в Санкт-Петербург. Оброчные, стало быть. Босота, голота, - что с нее возьмешь? - в голосе его прозвучало пренебрежение.
   - Не согласен с вами, господин купец! - резко перебил Аносов.
   Гостинодворец огладил бороду и самодовольно сказал:
   - Не просто купец, а первой гильдии, господин хороший. И не спорьте, сам эту пешую рать досконально знаю, потому подрядчик! Кто они? Тьма египетская, крепостные...
   - Вы не правы, сударь! - зло сказал Аносов. - По инструменту вижу, что идут тут плотники и каменотесы, резчики и маляры. Без них хором не возведешь!
   - Га-га-га! - загоготал купец и нагло уставился на горного офицера. Тут, дозвольте вам сказать, вы, господин, ошиблись. Всему начало и конец купец! Он Русь кормит, он и хоромы возводит!
   Чиновник заносчиво вскинул голову:
   - Послушайте, это уж слишком! Что может сделать ваша мошна со златом, если разум не будет ею править! Разум, государственные учреждения превыше всего:
   Купец засопел, снова полез в дорожный мешок, добыл баклажку и отпил из нее. Глаза у него озорно блеснули. Он укоризненно покачал головой и сказал:
   - Эх, барин, барин, все-то мы грешны! Все-то мы поклоняемся золотому тельцу. И разум, и труд - всё я за сей презренный металл возьму! И потом, разве я не тружусь? - куражась, продолжал купец. - Я, может, ночь не сплю, а утром первым подымаюсь.
   - Без вашего труда прожить можно, а вот без этих рук, - Аносов кивнул на пешеходов, - и хлеба не взрастишь!
   - Эх-ма! - недовольно отмахнулся подрядчик. - Видать, господин, вы весьма молоды, что не знаете настоящей цены рабочим рукам! Да я их в эту жменю, - он сжал огромную пятерню и, потрясая ею, выпалил: - я их сюда загребу, сколь хочу, за квас да за ржаную ковригу! Алтын им цена, да и то в базарный день!
   Купец развалился, распушил бороду и снисходительно посматривал на Аносова. Павла Петровича раздражала эта самоуверенность в гостинодворце; он замолчал и отвернулся от него. С горечью подумал: "Какой мрак распростерся над страной. Рабство и голод - неизбежные спутники народа! В деревне у исконного русского пахаря нет хлеба. Толпы тружеников торопятся в город к подобным живоглотам и попадают в горькую кабалу... Где же правда?" - Он вспомнил одно рукописное стихотворение неизвестного поэта. Сейчас эти строки приобрели глубокий смысл. Сколько в них страшной иронии!
   Жил неровно мой сосед
   (Знать, за то его пороли):
   Много соли - хлеба нет,
   Много хлеба - нету соли.
   Я живу ровней куда,
   Не гневлю задарма неба:
   У меня, брат, завсегда
   Нет ни соли, нет ни хлеба...
   Купец, покачиваясь, дремал. За окном дилижанса по-прежнему тянулась скучная однообразная дорога: исхоженная, изрытая колесами, избитая копытами замордованных коней, размытая осенними дождями и сейчас скованная морозом. Мимо проползали убогие деревушки с избенками, крытыми дерном или старой соломой.
   "Что изменилось с тех пор, как по этому же тракту проезжал затравленный Радищев? - спрашивал себя Аносов. - Ничего! Когда же честный человеческий труд получит настоящую оценку? Боже мой, как тяжко всё это видеть..."
   Карету в эту пору энергично тряхнуло, и она стала валиться на бок.
   - Безобразие! - вскричал чиновник. - На каторгу такого ямщика!
   Купец испуганно открыл глаза.
   - Батюшки, никак гибнем? - заорал он и полез из кузова.
   Пассажиры всполошились, засуетились. Однако ничего страшного не случилось. Дилижанс остановился, покривившись на сторону. Ямщик распахнул дверь и объявил:
   - Прошу господ выйти. Сломалось колесо. Напасти большой нет, благо рядом кузница и постоялый двор. Пожалуйте!
   Ругаясь, ворча, кряхтя и разминая бока, все вылезли из экипажа. За ними последовал и Аносов. Рядом - грязная деревенская улица, на окраине закопченная кузница, из которой раздавался веселый перезвон наковален.
   Пассажиры вереницей потянулись на почтовую станцию обогреться и переждать, когда сменят лошадей и исправят сломанное колесо. В помещении станции и подле нее было шумно и тесно. Тут толпились и спорили о ценах купцы, скупщики, приказчики, подрядчики. Они держались независимо и на чем свет стоит громогласно ругали станционного смотрителя. Вот неподалеку, в углу у самовара, разместилась легко, не по-зимнему одетая группа странствующих актеров. Особняком, недоступно держались военные и фельдъегери. Высокий усатый офицер, бряцая палашом, закричал станционному смотрителю:
   - Эй, ты, коней! Живо!
   Маленький тощий старичок - коллежский регистратор - в изрядно поношенном мундирчике жалобно заморгал ресницами:
   - Потерпите, сударь, малость. Лошадей повели на перековку. Видите, какой путь трудный!
   - Сказано, лошадей! - стоял на своем фельдъегерь. - Я тебя самого подкую, шельмец!
   Старик, втянув голову в плечи, покорно стоял перед буяном. Он казался жалким и беспомощным.
   "Вот он - "коллежский регистратор, почтовой станции диктатор!" - с горькой иронией подумал Аносов, вспоминая слова поэта Вяземского.
   Станционный смотритель выглядел самым несчастным человеком на свете. Аносов весь вспыхнул, когда фельдъегерь размашистым шагом подошел к старику и ударил его по лицу.
   - Коней! - еще громче заорал курьер.
   - Как вы смеете! - становясь между офицером и коллежским регистратором, повысил голос Павел Петрович.
   - Прочь с дороги! - попытался было прикрикнуть на Аносова фельдъегерь, но вдруг осекся и замолчал под решительным взглядом юноши.
   - Батюшка! - взмолился старик. - Сейчас придут кони... Вон уже с перековки ведут! - показал он в оконце.
   Там среди поля темнела полуразвалившаяся кузница. Подле нее копошились люди, стояли кони, тарантасы. Аносов круто отвернулся от фельдъегеря, подошел к двери и решительно распахнул ее. Клубы холодного воздуха перекатились через порог. На душе Аносова кипело. Чтобы скорее уйти от греха, он вышел на улицу. В кузнице, маня и зазывая к себе, пело железо. Ах, как он соскучился по металлу! И, решительно перейдя дорогу, молодой шихтмейстер направился к мастерской. Через поле, припорошенное снегом, он добрался до нее. Кузница была старая, с прогнившей крышей, внутри ее глухо стонал и вздыхал одинокий мех, - казалось, это старик задыхается от удушья. В полутьме валялись сошники, топоры, куски старого железа и другой хлам. Подле кузницы стоял дилижанс со снятым сломанным колесом.
   Ямщик уламывал бородатого кузнеца:
   - Ты, батюшка, бросай все дела, берись за наше!
   Черномазый старик ковач, с засученными до локтей рукавами, сердито усмехнулся:
   - Все только о своем! Вон барин торопит дормез прежде всего счинить, - ось хряпнула на колдобине. А это дровосек господский поджидает, - навари топор! Еще подковы коням. Эх, милый, никак не угодишь всем! Вот только эти бедолаги-гулёны не спешат! Куда им, спрашивается, спешить? В Сибирь-каторгу! Эй, родимые, заходи в кузницу, к огню, - обогрейся! крикнул он толпе арестантов, одетых в серые кафтаны.