Федоров Евгений. Большая судьба

   Неожиданная встреча с министром произвела странное впечатление на Аносова.
   Однажды Павел Петрович прогуливался по Зеркальной линии Гостиного двора. Вдруг кто-то рядом прошептал:
   - Канкрин, сам Канкрин идет! Смотрите...
   Навстречу шел высокий сухой старик в генеральской форме. Своим странным одеянием - теплой шинелью, треуголкой с султаном из белых перьев, зеленым шелковым козырьком-щитком над глазами - он вызывал улыбки прохожих. Инженер удивленно посмотрел на министра. Взоры их скрестились.
   - Ты, голубчик, из горного департамента? Подойди-ка сюда, любезный! предложил Канкрин.
   Павел Петрович вытянулся и отрапортовал:
   - Корпуса горных инженеров полковник Аносов, ваше высокопревосходительство.
   - Как? Тот самый, из Златоуста? - вдруг изумился министр и повеселел: - Ты здесь... Зайди-ка завтра ко мне, сударь! - Он протянул Павлу Петровичу сухую костлявую руку и удалился, шаркая большими ногами...
   Подошли дни, которых так жадно ждал Аносов, - вот-вот наступит настоящее признание его трудов. "Горный журнал" принял к опубликованию его научную работу "О булатах". В академических мастерских Генгерсоном были произведены опыты над аносовской сталью. Она оказалась настолько крепкой и твердой, что с успехом применялась для обточки теодолитовых осей, тогда как ранее эта операция требовала алмаза.
   На Монетном дворе генерал-майор Армстронг тоже произвел испытание стали. И здесь была одержана победа: аносовские стали оказались наилучшими для изготовления штампов.
   Наконец Аносова принял Канкрин. Никогда еще этого не бывало: Егор Францевич встал и любезно встретил Аносова. Желтые, вялые щеки старика оживились, и в серых глазах появились искорки жизни.
   - Я рад за вас, - начал министр и пристально взглянул на горного инженера.
   Аносов почувствовал, что предстоит что-то важное.
   - Вы колдун! - продолжал Канкрин. - Ничего не скажешь о вашей удаче в поисках золота. Поздравляю вас, - министр торжественно протянул руку. - Вы произведены в генерал-майоры!
   Новость была приятной, но Аносов ждал иного - широкой поддержки его начинаний.
   - Вы довольны? - дошел до его сознания глуховатый голос Канкрина.
   - Благодарю, ваше высокопревосходительство. Тронут заботами, поклонился Аносов...
   Министр провожал его до порога кабинета. Чиновники горного департамента заметили внимание вельможи и бросились поздравлять Павла Петровича. Сутулясь, Аносов прошел через канцелярию. Одна мысль, злая и неугомонная, сверлила мозг: "Здесь, в Петербурге, не любят Россию - свое великое отечество, своих сынов! Мы - пасынки на своей родной земле!".
   ...Зимой по февральскому зимнему пути он выбыл в Златоуст. На почтовых станциях, в столице, в Москве и на всем пути до Урала, много говорили о предстоящем строительстве железной дороги Петербург - Москва, о том, что главные заказы на рельсы и паровозы переданы Англии.
   В Казани на почтовом дворе Аносов встретил одного важного господина. В ожидании смены лошадей проезжий непререкаемо изрекал:
   - Русские - ленивый народ. Им правили варяги, потом татары, теперь немцы! Как хотите, господа, так суждено самим господом богом. Смотрите, англичане доставят в Россию и паровозы и рельсы.
   У Аносова кровь прилила к голове. Он вскочил и решительным шагом подошел к незнакомцу.
   - Сударь! - угрожающе сказал он. - Если вы не прекратите клеветы на русский народ, я не ручаюсь за себя.
   - Позвольте, позвольте, я не понимаю вашего... - пожимая плечами, запротестовал проезжий.
   - Это следует понимать! - резко вымолвил Аносов. - Знаете ли вы, что на Урале уже шесть лет, как действует первая железная дорога? Слышали ли вы, сударь, о Черепановых? Известны ли вам имена Ивана Ползунова и Фроловых? Вы ходите по великой земле, родившей Ломоносова, и поносите талантливый народ!..
   Важный путешественник поспешил ретироваться. Сбегая с крыльца, он развел руками и вымолвил на ходу:
   - Скажите, какой решительный генерал!..
   Глава пятая
   ВОЗВРАЩЕНИЕ НА УРАЛ
   Падал густой снег, когда тройка приближалась к Златоусту. В белесой мути скрылись вершины Таганая, Юрмы, очертания Уреньги. Кони ускорили бег. Ямщик ухмыльнулся в бороду:
   - Городок близко, почуяли стойла!
   Вот и первые домики. Из снежной пелены навстречу медленно выползали дровни. На них лежал грубый тесовый гроб. Печальная встреча. У гроба сидел лишь возница, кругом ни одной души.
   - Стой! - крикнул ямщику Аносов.
   Кони остановились. Смолкли погремки-бубенцы. Павел Петрович вылез из саней, снял треуголку и медленно подошел к дровням. Седой, нахмуренный возница с недоумением посмотрел на генерала.
   - Кого хоронишь? - спросил Аносов.
   - Безродного на погост везу, барин. Медведь в лесу задрал.
   Мрачное предчувствие овладело Аносовым. Он невольно воскликнул:
   - Неужели дед Евлашка погиб?
   - Он и есть, барин. Бобыль, и хоронить некому. Эх, и дела! - вздохнул дед.
   Павел Петрович махнул ямщику, тот понял жест: повернул тройку и поехал следом за Аносовым, который безмолвно пошел за гробом. Кладбище было далеко за городом на горном скате. Из ущелья дул пронизывающий ветер, но Павел Петрович не надевал треуголки. Снег редел.
   Возница пожаловался:
   - Продрог до кости. Зипунишка, вишь, какой дрянной...
   Аносов скорбно молчал. Ветер со злым упрямством ударял в лицо. О чем было говорить? Вот ушел из жизни простой человек, охотник Евлашка, как будто никому не нужный. А кто, как не этот следопыт, открыл Аносову глаза на богатства Ильменей? Кто, как не он, помог добыть корунд и графит? То, что удалось сделать Павлу Петровичу, - плоды рук всех тружеников: следопыта Евлашки, литейщика Швецова, граверов Бояршинова и Бушуева. Сколько их, безвестных талантливых русских мастеров, беззаветно отдавших свои силы для возвеличивания Родины!
   В редком снегопаде показалось кладбище. Распахнутые ворота. Сугробы. По глубокому снегу дровни дотащились до раскрытой могилы. Павел Петрович подошел к краю. Глинистые края ямы сверкали изморозью. Подле стоял седовласый могильщик с кайлом в руке. И тут Аносов спохватился:
   - Позвольте, как же без священника?
   - Что ж делать, батюшка, постеснялись иерея звать. Не на что! скорбно пояснил возница. Он сошел с саней и засуетился: - Вот и приют готов! Не позовете ли, сударь, ямщика? Поможет гроб опустить...
   Вчетвером они осторожно на вожжах опустили гроб в могилу.
   - Прощай, друг! - дрогнувшим голосом прошептал Аносов, и слёзы блеснули на его глазах. - Спасибо тебе за честный твой труд...
   По крышке гроба глухо застучали комья земли. Когда над могилой вырос свежий холм, Аносов достал кошелек.
   - Возьмите, старики, - смущенно предложил он и протянул им по рублю. - Берите на бедность. Вижу, трудновато доводится вам...
   Аносов забрался в сани, и тройка снова помчалась в город...
   Татьяна Васильевна засияла и, смеясь и плача, бросилась навстречу мужу, когда он переступил порог:
   - Просто не верится! Слава богу, наконец ты вернулся, и еще генералом!
   Он бережно обнимал ее за худенькие плечи и уговаривал:
   - Ну, будет тебе, будет... Дети...
   Ребята уже давно тянулись к отцу.
   После объяснений и радостных восклицаний шумно уселись за стол.
   Зимний день в горах короток, быстро гаснет. Засинели сумерки. Усталый Аносов едва добрался до кабинета и взглянул на рукописи. Они лежали в порядке, прибранные любовной рукой жены. Ни пылинки. Татьяна Васильевна никого не впускала в это святилище, боясь, чтобы не причинили беспокойств Павлу Петровичу.
   Вернувшись из странствий, он с особым удовольствием растянулся на диване и, окруженный семьей, рассказывал о столице. Свои разочарования и огорчения он деликатно скрыл от семьи. Пусть будет радостным и тихим этот вечер!
   Хотелось отправиться на завод и узнать о литье, но Аносов отложил посещение до утра.
   Детей уложили спать. Татьяна Васильевна рассматривала подарки, привезенные мужем из Петербурга. Павел Петрович незаметно вышел из дому. Кругом была такая глубокая успокаивающая тишина, что слышался шорох падающего снега да согревающее дыхание большого завода. Аносов сошел с крылечка. Давно смолкла частая дробь колотушки. Но сторож не спал, он сидел на скамье и вполголоса пел:
   Едут здесь купцы со товарами,
   А везут они в сумке золото,
   В сундучках везут семицветики.
   Нападем на них ночкой темною,
   Отберем у них чисто золото,
   Со товарами мы расправимся,
   Со хозяином рассчитаемся:
   Вздернем разом их на сосёночки,
   Пусть погреются здесь на солнышке!..
   "Ничего, хороша для стража песня!" - улыбнулся Аносов и остановился перед караульщиком.
   - Здравствуй, Василий, голос у тебя приятный! - нарочито громко похвалил он.
   - Батюшка, приехал! - обрадовался старик. - Прости меня, окаянного, на разбойничью песню польстился!
   - Ну, как, не уворовали тебя?
   - Что ты, что ты, батюшка, кому я нужен, старый да калека! - замахал руками Василий. - Ночь-то какая тихая. Небось, соскучился по заводу? ласково спросил сторож.
   - Затосковал, - признался Аносов.
   Они прошли до плотины, полюбовались огнями доменных печей и вернулись к дому начальника.
   Татьяна Васильевна с тревогой на лице встретила мужа:
   - Ты куда ходил?
   - Захотелось подышать морозцем, - слукавил он и уселся у огонька...
   После длительной разлуки он пошел прямо в заводские цехи. На потертом мундире блестели генеральские эполеты. Аносова поразило, что мастеровые притихли. Не беда ли случилась в его отсутствие на заводе? Нет, всё было в порядке. Его поздравляли, но какое-то отчуждение, смущенность читал он на лицах рабочих. В чем дело?
   Наконец-то литейный цех. На пороге мастер Швецов и подручные. Швецов молча поклонился, прокашлялся и глуховатым баском вымолвил:
   - Позвольте поздравить, ваше превосходительство...
   Павел Петрович обиделся:
   - Да ты что, Николай, неужели не нашел теплого слова ради такой встречи? Давно ведь не виделись!
   Швецов вдруг оживился, хмурость как рукой сняло. Радостно улыбаясь, он обнял Аносова:
   - Дозволь поцеловать с возвращением...
   - Давно бы так! - взволнованно вырвалось у Аносова, и он крепко прижал литейщика к груди. - Соскучился и по тебе, и по литью...
   Старик всё еще косо поглядывал на эполеты Аносова, и Павел Петрович, догадываясь, что его смущает, привычным движением сбросил мундир, засучил рукава рубашки и предложил:
   - Ну-ка, покажи, как ведет себя литье в тиглях!..
   Началась обычная жизнь. Пришлось делить время между заводом и золотыми приисками. А в это время в Петербурге в Российской Академии наук имя Аносова произносилось на все лады. Предстояло одиннадцатое присуждение демидовских наград. Многие горные инженеры настаивали отметить научные труды Павла Петровича.
   - Этого не может быть! - с возмущением протестовал непременный секретарь Академии - маленький Фус. - Аносов есть практик, не ученый. Академия уважает лишь чистая наука!
   Желчный и хитрый, он сумел склонить к своему мнению президента Академии князя Уварова. Барственный, с брезгливо поджатыми губами вельможа, ничего не смысливший в науке, вторил Фусу:
   - Как можно войти в святилище науки со столь житейскими делами!
   Академик Кумпфер, который раньше интересовался магнитными силами булата, теперь вместе с Гессом выступил против Аносова. В июне петербургские друзья Павла Петровича прислали список с решения Академии наук, читанного на публичном заседании Академии 22 мая 1842 года.
   Павел Петрович с волнением прочел:
   "Господину Аносову удалось открыть способ приготовления стали, которая имеет все свойства столь высоко ценимого азиатского булата и превосходит своей добротою все изготовляемые в Европе стали.
   ...Если бы в сочинении г. Аносова было указано, каким образом можно всегда с удачей изготовлять эту сталь, то, не колеблясь, должно бы было признать это открытие одним из полезнейших обогащению промышленности, и в особенности отечественной. Но в описании столь мало сказано о способе приготовления этого булата, что надобно думать, не представляет ли г. Аносов себе самому этой тайны или, может быть, ему самому только временем и случайно удается изготовлять такую сталь.
   Сочинение г. Аносова не представляет тех элементов, из которых следовало бы основать прочное суждение о его открытии, а можно судить о важности его изобретения только по тем образцам стали, которые он доставил сюда. При таком положении дела гг. академики не решаются представить Академии о присуждении г. Аносову демидовской награды за изобретение, которое не сделалось еще общим достоянием и о котором даже неизвестно основано ли оно на приемах верных и доступных для всех и каждого.
   Однако в предупреждение упрека в том, что столь важное отечественное открытие могло ускользнуть от внимания Академии, она, на основании свидетельства двух своих членов, видевших образцы булата г. Аносова, положила удостоить открытие его в нынешнем демидовском отчете почетного отзыва, уверена будучи, что если способ г. Аносова действительно основан на твердых указаниях науки и оправдывается верными и положительными опытами, благодетельное правительство наше, конечно, не оставит прилично вознаградить изобретателя".
   "Иезуиты! - в страшной обиде подумал Аносов. - За русскими они не признают способностей в науке! Не такие ли затравили Ломоносова, единственного русского человека в Академии?" Ему ярко представилась картина заседания. Огромный стол, крытый зеленым сукном. Вокруг него сидят важные персоны с типичными чертами лица - большеносые, надменные. За дутой важностью они стараются скрыть свою тупость и пустоту. Кто из них прославился своими трудами? Прикрываясь лживой заботой о пользе отечественной, они ненавидят всё русское. Среди них председательствующий в расшитом золотом мундире со звездами, как попугай, твердит вслед за иноземцами: "Да, да, я с вами согласен..."
   Аносов со страдальческим лицом сложил вчетверо извещение и упрятал его глубоко в ящик стола.
   "Не наград и похвалы вашей я домогался, когда искал русский булат! с возмущением думал он. - Я желал блага моей родине! Ей отдаю и отдам все свои силы. Всё, что добыто мною о булате, рассказал без утайки. Каждый плавильщик по моим описаниям изготовит булат. А тот, кто не сведущ, тому никакие указания не помогут!"
   В окно заползали сумерки, в кабинете становилось темно. Павел Петрович сидел, не зажигая света. Вошла Татьяна Васильевна и обеспокоенно склонилась над ним:
   - Что с тобой, Павлушенька? Уж не болен ли?
   - Устал, смертельно устал, милая, - впервые за всю их совместную жизнь пожаловался он жене.
   Надо было забыться. Единственным спасением казался труд, и Павел Петрович выехал на Миасские золотые прииски. Еще до отъезда в Петербург Аносов приказал перевести золотопромывальную фабрику на новое место. Ложе реки Ташкатургана было изрыто, пески вынуты и промыты. Оставался небольшой участок под строениями. На нем Аносов надеялся найти золото. Это обещали его наблюдения.
   В конце сентября он устроился в избушке на приисках. Унылая дождливая осень навевала тоску. Ветер срывал последние листья в лесу. Еще вчера пожелтевшие березы, черемуха, рябины и ярко-багряные осины стояли осиянные солнцем, как пылающие костры, а сегодня пронизывающий ветер лишил их золотого наряда. Кругом - глухомань: леса угрюмы, горы суровы, недоступны. Это самое дикое место в краю. Утро занимается нехотя, без пения птиц. Его пробуждает колокол, повешенный на длинном шесте под маленькой крышей. Заспанный "будинка", высокий, с желтой плешью старик, дергает черную смоляную веревку, и начинается угрюмый звон. Туман сползает с горных хребтов. Студено, не хочется вставать с теплой постели. Рассвет сопровождается дождем; мелкий, холодный, он иголками колет лицо.
   Тяжело вставать в сырые туманы. Все кости ноют. Аносов удивленно думает: "Неужели это старость? Тяжело!".
   Он пересиливает чувство недомогания и дремоты, быстро вскакивает с тощего тюфяка, потягивается до хруста в костях и бежит к колодцу. Холодная обжигающая вода сразу прогоняет сон. Тепло и сила возвращаются телу. Павел Петрович вглядывается в сумрак. Прииск медленно, нехотя пробуждается от тяжелого, свинцового сна. Вот в оконце низенькой приисковой казармы вспыхнул и затрепетал скудный огонек масляного ночника, за ним другой, третий... У караульной будки разминается бородатый казак-часовой с шашкой через плечо.
   Прогудел колокол, из казацкой сборни выскочил бравый урядник и закричал:
   - Барабанщик!
   Мгновенно появился седоусый служака и заработал палочками. Глухая унылая дробь раскатилась по прииску, настойчиво призывая людей к труду. По баракам торопливо зашагали нарядчики.
   - Живо, живо! - торопили они приискателей.
   В эти последние минуты на полатях у кирпичной печки, между нар закопошились люди, грязные, оборванные, взлохмаченные, измученные нуждой и непосильной работой. Они торопливо натягивали на себя не просохшую за ночь одежду и, ругаясь, уходили под мокрое осеннее небо:
   - Опять льет, опять мокреть...
   Аносов понимал, как тяжело сейчас спускаться в забой, где по колено ржавой воды. Каторжная жизнь!
   К нему размашистым шагом подошел поручик горного корпуса рыжеватый Шуман. Он вытянулся и отрапортовал:
   - Ваше превосходительство, все в сборе и отправлены на работы!
   Аносов озабоченно посмотрел на инженера:
   - Много воды в забоях?
   - Потоп... Однако отливаем... Зато невиданный успех!
   - Сколько? - односложно спросил Павел Петрович, присматриваясь к офицеру.
   - Вчера с одного пуда песку взяли по семьдесят золотников.
   - Отлично. Приду сам в забой...
   Поручик вскинул тревожные глаза.
   - Вам никак нельзя: не к лицу. И притом возможен ревматизм, обеспокоенно воскликнул он.
   - Ничего, - спокойно ответил Аносов. - Сами увидите, как это будет к лицу. А ревматизм - бог с ним! - безнадежно отмахнулся он.
   В полдень под сеющим дождем Павел Петрович прошел к добытчикам. Глубокие сырые и грязные ямы были полны копошащихся людей, вооруженных кайлами и лопатами. Аносов в высоких сапогах спустился в развал. Он добродушно окрикнул рабочих:
   - Бог в помощь, братцы! Как идет золото?
   Золотоискатели посторонились, загомонили, оживая от доброго слова:
   - Идет... Само плывет вместе с дождиком. Видишь, жила идет к старым строениям.
   У края отвала стоял коренастый парень и кайлом долбил породу; с его скуластого лица струился обильный пот.
   - Вишь ты, и под дождем жарко! - улыбнулся он Аносову. - Работёнка! Чем больше манит, тем охочее кайлом бьешь. Чую, раздув* будет!
   _______________
   * Р а з д у в - утолщение пласта или жилы.
   - Неужели будет? - ласково посмотрел на него Павел Петрович. - Откуда ты знаешь?
   - По породе, - ответил парень. - Ведь весь наш род по золоту робил. И деды, и отцы, а теперь - мы. Сказывал мне еще батя, тут места везде шибко богатимые, да и я удачливый, в рубашке родился...
   - И врет, всё врет, - добродушно проговорил черный, как жук, старатель с бородой, измазанной глиной.
   - Зачем вру? - обиженно отозвался парень. - Не будь я Никифор Сюткин, ежели вру. Да гляди, сколько золотища намыл на этой полосе. И всё крупнейшее, как тараканы. Ах и крупка! - в голосе его послышалось восхищение.
   Аносов с удовольствием присматривался к ладному старателю. Глаза у него, видать, острые, сила - большая.
   - А знаешь, Никифор, я в твою удачу верю! - убежденно сказал инженер. - Золото тут есть!
   - Вот спасибо за ободрение! А ну-ка, копну! - Никифор взмахнул кайлом и врезался в породу.
   Высокая, толстоногая девка, ловко орудуя лопатой, проворно наполняла бадью песком.
   Завидя Аносова, она выпрямила широкую спину, задорно крикнула:
   - От Сюткина, барин, идешь? Попробуй-ка с лопатой, это не чаи гонять!
   - Что ж, попробую! - спокойно отозвался Аносов и, взяв из ее рук лопату, стал спорко работать.
   - Гляди-ка! Руки белые, слабые, а старается, как мужик! - удивилась девка и вдруг засуетилась: - Давай лопату... Вон пучеглазый дьявол ползет! - показала она взглядом на шагающего по отвалу смотрителя...
   В черном сюртуке с белыми пуговицами, смотритель подошел к Аносову. Вылупя глаза, заговорил хрипло:
   - Ваше превосходительство, да разве же это возможно вам? - он перевел злой взгляд на девку и грубо сказал: - Куда лезешь? Не видишь, сам генерал перед тобой!
   Девка потупилась и взяла из рук Аносова лопату. Павел Петрович нахмурился и сказал смотрителю:
   - Что мне можно, а чего нельзя - знаю сам! И ничего плохого она не сделала, чтобы кричать на нее. Работает на совесть!
   Девка благодарно взглянула на Аносова и усердно взялась за дело.
   Под ногами хлюпала жидкая грязь. Дали заволокло беспросветными тучами. Аносов шел, внимательно вглядываясь в породу. Что-то блеснуло в разрезе. "А ведь это похоже на золотоносную жилу!" - подумал он и сказал:
   - Посмотрите, что здесь!
   Старатели загляделись на породу. Неоднородную прослойку по всей длине прорезала извилистая линия, справа темноватая, обрызганная зеленовато-желтыми пятнами.
   Павел Петрович поднес фонарь, и прожилок словно ожил - засверкал, заиграл искристыми гранями.
   - Это золотоносный пирит! - сказал Аносов. - Ну, как, братцы, будет золото? - обратился он к рабочим.
   За всех ответил сухонький, с реденькой бородкой старатель:
   - Богатимое место! Только счастье разное.
   - Что ты болтаешь? - перебил его другой, с диковатыми глазами. Счастье-то одно для всех тут: ревматизм да грыжа! А то пласты вскрываешь и себя в могилу зарываешь.
   - И всё-таки стараешься? - лукаво спросил Аносов.
   - Известно. Да и как отстать, когда тянет к жиле. У горщика одна песенка!
   Добыча шла удачливо, и Павел Петрович решил вернуться в Златоуст. По грязной дороге, по колдобинам кони потащили экипаж в горы...
   А Никифор Сюткин тем временем взмахивал кайлом. Место подошло заманчивое. Тяжелый удар старателя пришелся по раздуву. Кругом твердая порода, а в середине пустота.
   - Ух! Что же это? - загорелся Сюткин. Он припал к щели, и сердце часто, часто забилось. Схватив лом, обливаясь потом, он вывернул самородок. Но какой! Вот оно счастье!
   В яме лежал огромный темно-коричневый кусок с приставшей к нему мокрой глиной.
   - Окся! - закричал старатель. - Кабана выкопал!
   Широкоплечая девка бросила бадейку и побежала к яме.
   - Батюшки вы мои! Неужто и в самом деле оно?
   - Ага, - золото!
   Уже бежал народ. Побросав кайлы, лопаты, инструмент, люди торопились увидеть самородок. Поспешил и Шуман.
   - Да-а! - в раздумье сказал он. - Это как же так?
   - И сам не знаю, - чистосердечно признался Сюткин. - Долблю кайлом край ямы, что под углом бывшей конторы. Слышу - твердое... "Не камень это", - подумал и заглянул туда, а на меня и блеснуло. Просто ошалел я... Кричу Оксе: "Зови смотрителя, самородок выпал!".
   В торжественной тишине старатель, краснея от натуги, поднял самородок и взвалил его на тачку.
   - Поехали на весы! - крикнул Сюткин.
   Под охраной двух казаков, горного поручика Шумана и смотрителя самородок доставили к шлангу. Тщательно обмыли находку и положили на точные весы, которые хранились под стеклом.
   Старатель с трепетом смотрел на стрелку. Вот смотритель поставил пудовую гирю, а самородок и не дрогнул.
   - Чудо! - вымолвил поручик. - Ставьте еще гирю!
   И под тяжестью второго пудовика самородок лежал солидно, внушительно. Прибавили пятифунтовик, но и тут не поднялся золотой клад.
   - Еще подкинь! - весело выкрикнул Сюткин.
   Наконец стрелка весов сдвинулась, и отсчет показал вес самородка - 2 пуда 7 фунтов и 91 золотник...
   - Ну, и Сюткин. Схватил-таки жар-птицу за золотое перо!
   - Смотри, не загордись, парень! - присел рядом кряжистый бородач. Золото, брат, не только богатство несет: через него и жадность, и горе, и пропойство...
   - Это истина, мужики! - вмешался в беседу старатель с реденькой русой бороденкой. - Скажу вам правду про старое да бывалое...
   - Говори, Ермил!
   - Так вот, братцы, робил у нас старатель один. Годов пять, поди, на прииске надрывался, а золото в руки не дается. И идет он раз по лесу, а дума одна: "Ух, если бы мне попало золото, враз жизнь по-иному бы повернул!". Только подумал, а тут что-то сверкнуло, словно огнем душу обожгло. Он застыл и глазам не верит: под елочкой золотая свинья стоит. Одумался старатель и стал красться к хавронье, а она от него прочь. Однако мужик смекалистый и упрямый, не растерялся и ну бежать за ней. Догнал и домой приволок. Ну, а избенка, известно, какая его! Закут, темно, тесно, бедность; тараканы, и те с тоски передохли. А тут такое богатство привалило! Видно, измытарился от голодухи, горемыка. Что ж на свинью-то глядеть: отрубил он ей ногу, иначе нельзя обойтись. У самого сердце ноет: жаль свинью без ноги оставить. Ладно, приделал ей осиновую.
   - Ух ты, ловкий! - засмеялся Сюткин.
   - Погоди смеяться, сказ еще не весь, - сурово остановил его рассказчик. - Сдал он свиную ногу перекупщику и выпил... А выпил - и в кураж вошел. Между тем денежки уже все. Пришлось вторую ногу рубить, а там, глядишь, третью. Отрубит и осиновую приделает. Через неделю, родимые, стала свинья на осиновых ногах. Потом, глядишь, и уши оборвал. Заскучал парень и решил раз во хмелю показать себя: разрубил всю свинью, продал по частям золото и забедокурил. Пил сам, весь прииск споил, бархатом дорогу укрывал, окна бил. "Чего хочу, то и сделаю!" - ломался он. Свинья хоть и золотая, а не на долго хватило: всё в трубу дымом вышло. Пришлось без похмелья на работу стать, опять на золото. И снова нищ, - яко наг, яко благ, яко нет ничего! Поглядел на свое рубище, вздохнул и говорит: "Эх, на мое горе кто-то свинью подложил... Если бы теперь попала, умнее был бы..."