Страница:
могущественный мир империализма, с его все еще гигантской соглашательской
агентурой. Вот враг. Налево от марксистской линии могут быть только
ошибочные тенденции в самом пролетариате, детские болезни в партии и пр.
Крайним выражением этой ложной "левизны" является анархизм. Но сила и
влияние этого последнего тем меньше, тем ничтожнее, чем смелее, решительнее
и последовательнее революционная партия борется с оппортунизмом. В этом и
состоит, в частности, историческая заслуга большевизма. Борьба налево в его
истории имела всегда только эпизодический и подчиненный характер. Сталинская
формула "одинаково непримиримой" борьбы направо и налево есть не
большевистская формула, а традиционная формула мелкобуржуазного радикализма.
Вся его история приходит к борьбе с "реакцией", с одной стороны,
пролетарской революцией, с другой. Эта традиция перешла целиком к
современной социал-демократии во всех ее оттенках. Формула борьбы направо и
налево, как руководящая формула, характеризует, вообще говоря, всякую
партию, лавирующую между основными классами современного общества. В наших
условиях эта формула является политическим паспортом центризма. Иначе
совершенно неразрешимым был бы вопрос: как могло случиться, что фракция
Сталина -- Мо-лотова пребывала в неразрывном блоке с
буржуазно-реставраторской фракцией правых? Более того, остается на деле с
нею
в блоке и сейчас? Между тем, ответ совершенно прост: правящий блок был
не противоестественным союзом большевизма с буржуазным реставраторством, а
союзом сползающего правого центризма с устряловщиной. В таком союзе нет
ничего противоестественного. Блоки центристов разной окраски с открытыми
соглашателями и даже прямыми изменниками, при бешеной борьбе с левыми,
заполняют всю историю рабочего движения. Вот почему, когда Сталин и Молотов
дают ныне "свирепую" характеристику правому крылу, списывая ее по частицам с
оппозиционной платформы, они тем самым дают характеристику самим себе, своей
линии, своей группировке. Они занимаются убийственной "самокритикой", не
подозревая того.
Но, может быть, положение радикально изменилось теперь, после
объявления так называемой беспощадной борьбы против правого уклона? Пока
было бы по меньшей мере легкомысленно делать такие заключения. Ленинское
крыло -- за Уралом и Каспием, правое -- на правящих постах. Это решает. Ясно
одно: период безмятежности для блока центристов с правыми остался позади;
февральский сдвиг центризма имеет свои внутренние зигзаги: от февраля до
июля, от июля до ноября и дальше. Слишком скоропалительно судили те
товарищи, которые считали, что июльский пленум завершил борьбу центристов с
правыми и что самое противоречие между ними уже потеряло политическое
значение. Нет, это неправильно. Еще более неправильным было бы, однако,
считать разрыв между центристами и правыми бесповоротным. Совершенным же
легкомыслием было считать исключенным поворот самого центризма на правый
путь.
Из этой общей характеристики кампании, как насквозь двойственной,
вытекают и задачи большевиков-ленинцев. С одной стороны -- поддерживать
каждый действительный, хотя бы и робкий и половинчатый шаг руководимых
центризмом партийцев влево, с другой -- противопоставлять этих партийцев
центристскому руководству, разоблачая его беспринципность и
несостоятельность. Обе эти задачи разрешаются по существу одними и теми же
методами. Поддержка каждого шага влево в том ведь и выражается, что
большевики-ленинцы ясно и отчетливо формулируют в каждом конкретном случае
действительную цель борьбы, пропагандируют подлинно большевистские методы и
разоблачают фальшивую половинчатость
центристского руководства. Другой поддержки быть не может. Но зато эта
является самой действительной.
Ясность общих задач не снимает, однако, с нас обязанности ближе и
конкретнее присмотреться к новому этапу в свете общего развития партии и
революции.
2. Пятилетие общественно-политической реакции на основах пролетарской
диктатуры
Надо сказать ясно и точно: послеленинское пятилетие было пятилетием
общественно-политической реакции. Послеленинское руководство стало
невольным, но тем более действительным выражением этой реакции и ее орудием.
Периоды реакций в отличие от контрреволюции происходят при господстве одних
и тех же классов. Помещичье самодержавие знало периоды "либеральных" реформ
и крепостнических контрреформ. Господство буржуазии, начиная с эпохи великих
революций, знало смену периодов бурного движения вперед периодами попятного
движения. Этим определялась, в частности, смена различных партий у власти в
разные периоды господства одного и того же капиталистического класса.
Не только теоретическое размышление, но и живой опыт истекших
одиннадцати лет свидетельствуют, что и режим пролетариата может проходить не
только через периоды движения вперед, но и через периоды
общественно-политической реакции. Конечно, не реакции "вообще", а реакции на
основах победоносной пролетарской революции, противостоящей
капиталистическому миру. Смена этих периодов определяется ходом классовой
борьбы. Периоды реакций не изменяют основ классового господства, т. е. не
означают перехода власти из рук одного класса в руки другого (это была бы
уже контрреволюция), но означают изменение в соотношении классовых сил и
перегруппировку элементов внутри самих классов. Период реакции после периода
могущественного революционного продвижения вперед вызван был у нас в
основном тем, что разбитые, оттесненные или запуганные старые имущие классы
благодаря объективной обстановке и ошибкам революционного руководства успели
значительно собраться с силенками и постепенно перейти в наступление,
главным образом, через бюрократический аппарат. С другой стороны,
победоносный класс, пролетариат, не поддержанный своевременно извне и
атакуемый все новыми и новыми препятствиями и трудностя-
ми, растрачивал силу первоначального натиска и дифференцировался,
выделяя из себя сверху -- все более самодовлеющую бюрократию, снизу --
элементы усталости и прямой безнадежности. Ослаблению активности
пролетариата соответствует повышение активности буржуазных классов, т. е.
прежде всего тех слоев мелкой буржуазии, которые тянутся вверх по старым
эксплуататорским путям.
Незачем доказывать, что все эти процессы внутренней реакции могли
развертываться и приобретать силу только в условиях тягчайших поражений
мирового пролетариата и упрочения позиций империалистической буржуазии. В
свою очередь, поражения международной революции за последние 5 -- 6 лет
определялись в решающей степени центристской линией руководства Коминтерна,
особенно гибельной в обстановке великих революционных кризисов.
Можно возразить: мыслимо ли назвать реакцией период экономического
роста страны, социалистического строительства и пр. Однако это возражение
бьет мимо цели. Подъем есть процесс противоречивый. Первая стадия подъема,
после годов разрухи и голодухи, стадия восстановительного процесса, как раз
и создала условия общественно-политической реакции. Изголодавшийся рабочий
класс склонен был верить, что и теперь все пойдет безостановочно вперед.
Сверху его в этом убеждали. Между тем, подъем разворачивал свои
противоречия, углубившиеся слепой и ложной политикой руководства и приведшие
к умалению удельного веса пролетариата и к снижению его политического
самочувствия. Разумеется, тем обстоятельством, что промышленный подъем снова
собрал пролетариат на фабриках и заводах, обновил и пополнил его кадры,
созданы социальные предпосылки для нового революционного подъема
пролетариата. Но это относится уже к следующей стадии. Есть симптомы,
позволяющие думать, что это политическое оживление уже началось и является
одним из факторов, подстегивающих центристов в сторону "самокритики", борьбы
против правых и пр. Незачем говорить, что в том же направлении действует
стальная заноза оппозиции, которой никаким хирургам не удастся выдернуть из
тела партии. Оба эти обстоятельства: и оживление в рабочих массах, и
"неожиданная" для верхов живучесть оппозиции -- открывают собою, если не
обманывают признаки, начало нового периода, с которым не случайно совпадает
борьба центристов
против правых. Прошлый же период, развивавшийся на основе
восстановительного процесса, со всеми его иллюзиями, характеризовался
упадком активности пролетариата, оживлением буржуазных слоев, удушением
рабочей демократии и последовательным разгромом левого крыла. Другими
словами, это был период общественно-политической реакции.
Идеологически период реакции окрашен борьбой с "троцкизмом". Под этим
именем в официальной печати фигурируют совершенно разнородные и часто
несовместимые идеи, осколки прошлого, большевистские задачи настоящего,
поддельные цитаты и пр., и пр. Но в общем троцкизмом называлось то, от чего
сползающее официальное руководство вынуждено было в каждый данный момент
отталкиваться. Общественно-политическая реакция -- при всем эмпиризме
руководства -- немыслима без пересмотра и отвержения наиболее ярких и
непримиримых идей и лозунгов марксизма. Международный характер
социалистической революции и классовый характер партии -- вот две идеи,
которые в полнокровном своем виде невыносимы для плывущих по течению
политиков периода реакции. Борьба против этих основных идей, сперва обходная
и трусливая, затем все более наглая, велась под именем борьбы с троцкизмом.
Результатом этой борьбы явились две жалкие и презренные руководящие идейки,
которые навсегда останутся бубновым тузом на периоде противооктябрьской
реакции: идейка социализма в отдельной стране, т. е.
национал-социализм515 и идейка двухсоставных рабоче-крестьянских
партий, т. е. Черновщина516. Первая из этих идей, прикрывавшая, в
частности, наш хозяйственный хвостизм, довела октябрьскую революцию до
величайших опасностей. Вторая из этих идей, вдохновлявшая теорию и практику
гоминьдана, зарезала китайскую революцию. Обе "идеи" автором своим имеют
Сталина. Это его единственный теоретический "актив".
Между периодом реакции и контрреволюцией существует, как сказано, то
различие, что реакция развивается при господстве того же класса,
контрреволюция же означает смену классового господства. Но совершенно
очевидно, что если реакция не тождественна с контрреволюцией, то она
подготовляет для нее политические условия и может оказаться вступлением к
ней. Руководствуясь этими широкими историческими масштабами, т. е. отметая
все второстепенное, можно сказать, что расчленение правящего блока на
центристов и правых
вышло наружу, когда методы общественно-политической реакции стали
прямехонько упирать в методы термидора.
Незачем пояснять, что происходящая сейчас борьба центристов против
правых не только не опровергает нашего прогноза о термидорианской опасности,
но наоборот, целиком и полностью, официальнейшим, так сказать, образом,
подтверждает его. Оппозиция никогда не считала, что сползание к термидору
будет непрерывным, прямолинейным и сплошным для всей партии. Мы десятки и
сотни раз предсказывали, что это сползание будет мобилизовать враждебные
классы; что тяжелые социальные хвосты будут бить по аппаратной голове; что
это будет вызывать расчленение не только в широких партийных массах, но и в
самом аппарате; наконец, что это расчленение будет создавать новые, более
благоприятные условия для работы большевиков-ленинцев, направленной не
только против открытого соглашательства, но и против центризма.
Таким образом, нынешняя кампания является подтверждением честного
прогноза оппозиции, теснейшим образом связанного с ее общим прогнозом
относительно термидорианской опасности.
Как и все процессы в нашей партии, борьбу центристов с правыми
приходится рассматривать не только в широком разрезе идейно-классовых
тенденций, но и в узком разрезе самодовлеющего аппаратного режима. Не тайна
ведь, что шумно-бессодержательная "идейная" борьба против правых является
аккомпанементом к аппаратным, пока еще подготовительным, махинациям против
Бухарина, Рыкова и Томского. А этот вопрос не лишен значения, если принять
во внимание место названной тройки в нынешней партийно-советской системе.
Рыков и Томский всегда испытывали к оппортунизму "влеченье, род
недуга"517. В октябрьский период это только сказалось открыто и
ярко. Но при здоровой жизни партии и правильном партийном руководстве их
оппортунистические склонности так бы при них и оставались. То же самое
приходится сказать и о Бухарине, с его переходом от ультралевых коленец к
ультраправым. Если рассматривать вопрос в плоскости персональной (как это
Ленин сделал, например, в своем завещании), то придется сказать, что разрыв
Сталина с названной тройкой
был предрешен задолго до того, как самая тройка сплотилась на правой
платформе. Этот разрыв, вытекавший из тенденции бюрократического режима к
единоличию, был оппозицией совершенно точно предсказан больше двух лет тому
назад, в сентябре 1926 года, когда о борьбе центризма с правой не было еще и
речи. В документе оппозиции о "единстве партии" говорится:
"Целью всех этих дискуссий и организационных выводов является полный
разгром того ядра, которое до недавнего времени называлось старой ленинской
гвардией, и замена его единоличным руководством Сталина, опирающегося на
группу товарищей, которые всегда с ним согласны. Только тупица или
безнадежный бюрократ может серьезно думать, будто сталинская борьба за
единство партии способна действительно обеспечить единство, хотя бы ценой
разгрома старой руководящей группы и всей вообще нынешней оппозиции. Чем
ближе Сталин будет казаться к цели, тем на самом деле он будет дальше от
нее. Единоличие в управлении партией, которое Сталин и его более узкая
группа называют "единством партии", требует не только разгрома, устранения и
отсечения нынешней объединенной оппозиции, но и постепенного отстранения от
руководства более авторитетных и влиятельных представителей ныне правящей
фракции. Совершенно ясно, что ни Томский, ни Бухарин, ни Рыков -- по своему
прошлому, по авторитету своему и пр.-- не могут и не способны играть при
Сталине ту роль, какую играют при нем Угланов, Каганович, Петровский и пр.
Отсечение нынешней оппозиции означало бы неизбежное фактическое превращение
в оппозицию остатков старой группы в ЦК. На очередь встала бы новая
дискуссия, в которой Каганович обличал бы Рыкова, Угланов -- Томского, а
Слепковы, Стэны и Ко развенчивали бы Бухарина. Только безнадежный тупица
может не видеть серьезности этой перспективы. А тем временем более
откровенно оппортунистические элементы партии открыли бы борьбу против
Сталина как слишком зараженного "левыми" предрассудками и мешающего более
быстрому и откровенному сползанию."518
В этом предсказании, при проверке через два с лишним года, неправильной
оказалась только ссылка на Угланова и Слеп-кова. Но, во-первых, это деталь.
А во-вторых, дайте срок, они свою "ошибку" еще поправят.
Теперь послушаем, как мудрец Томский вынужден ныне признаваться, что
ничего не понимает, ничего не предвидел и попался впросак. Вот что пишет об
этом хорошо осведомленный товарищ:
"Томский в разговоре среди "своих" жаловался: мы думали, что, покончив
с Троцким, сможем спокойно работать, а оказывается^!), что к нам тоже хотят
применить такие же методы борьбы".
Бухарин высказывается в таком же роде, но еще более жалостно. Вот один
из его отзывов, абсолютно достоверный:
"Кто он такой?-- речь идет о мастере.-- Совершенно беспринципный
интриган. Он озабочен только сохранением власти и этому подчиняет все. Он
круто меняет свои теории в зависи-
мости от того, кого ему нужно в данный момент зарезать..."
И пр[очее].
Злополучные "вожди", ничего не понявшие и не предвидевшие, естественно
склонны видеть основную причину своих злоключений в коварстве противника,
этим они только придают его личности гигантские размеры, которыми она ни в
малейшей степени не обладает. Суть в том, что сползание с классовой линии
неминуемо ведет к могуществу бюрократической машины, которая ищет для себя
"адекватного" выразителя. Для побед бюрократического центризма обстановка
создавалась перегруппировкой в классах и между классами. От аппаратных
мастеров, выступивших под старыми знаменами, требовалось прежде всего, чтоб
они не понимали того, что происходит, и плыли по течению. Для этого нужны
были люди типа эмпириков, которые для каждого момента создают свое
"правило". Сталины, Молотовы, Углановы и пр. по совершеннейшему отсутствию
теоретического кругозора меньше всего оказались застрахованы от воздействия
подпочвенных социальных процессов. Если индивидуально рассмотреть
политические биографии тех элементов, которые в предоктябрьский, октябрьский
и послеоктябрьский период стояли на втором, третьем и десятом плане, а
теперь выдвинулись на первый, то нетрудно доказать, что по всем основным
вопросам, поскольку они оказывались предоставленными самим себе, они в
большинстве своем, включая и Сталина, тяготели к оппортунизму. Не надо
отождествлять историческую линию партии с политической линией той части ее
кадров, которая поднялась наверх на волне общественно-политической реак-
ции последнего пятилетия. Историческая линия партии осуществлялась в
жестокой борьбе внутренних тенденций, в постоянном преодолении внутренних
противоречий. В этой борьбе руководящие ныне элементы никогда не играли
ведущей роли, а чаще всего отстаивали и выражали вчерашний день партии.
Именно поэтому в решающий октябрьский период они оказались растерянными и не
играли никакой самостоятельной роли. Мало того: по крайней мере половина
нынешних руководителей, именуемых "старой гвардией", была в октябре по ту
сторону баррикады; большая половина их занимала перед тем в империалистской
войне патриотическую или жиденькую пацифистскую позицию. Думать, что эти
элементы могли представить самостоятельную силу сопротивления реакционным
тенденциям мирового масштаба, совершенно неосновательно, как показала вся
история последнего периода. Недаром же среди них так легко ассимилируются
Мартыновы, Ларины520, Рафесы, Лядовы, Петровские,
Керженцевы521, Гусевы, Кржижановские и пр., и пр., и пр. Именно
этот слой, по признанию Устрялова, является наиболее пригодным для того,
чтобы постепенно довести потрясенную страну до вожделенного порядка.
Обращаясь к отдаленному опыту смутного времени (конец 16 -- начало 17-го
столетия), Устрялов ссылается на Ключевского522, который говорит,
что "московское государство выходило из страшной смуты без героев: его
выводили из беды добрые, но посредственные люди" (Ключевский, изд. 1923 г.,
т. III, с. 75). Насчет "доброты" нынешних кандидатов в спасители от смуты
("перманентная революция") можно усомниться. Но в остальном устряловская
ссылка на Ключевского не лишена меткости и бьет далеко. В конце концов
"мастер" при всех своих комбинаторских качествах и незаурядном вероломстве
является лишь наиболее выдающимся личным воплощением безличного аппарата.
Его победы -- это победы общественно-политической реакции. Он помогал им
двояко: слепотой по отношению к глубоким историческим процессам и неутомимым
закулисным комби-наторством, направление которого подсказывалось ему
перегруппировкой классовых сил против пролетариата.
Безнадежная борьба бюрократического центризма за "монолитность"
аппарата, т. е. по существу за единоличие, ведет, под напором классовых сил,
к новым и новым трещинам. Так как все это совершается не в безвоздушных
сферах, то классы
цепляются за трещины в аппарате, раздвигают их и наполняют
бюрократические группировки социальным содержанием. Борьба сталинской группы
в Политбюро против тройки и борьба центристов против правых -- стала
преломлением натиска классов и может перерасти (на известном этапе должна
перерасти) в открытую классовую борьбу. В этом "перерастании" центризму, во
всяком случае, несдобровать.
Вопрос о социальной базе группировок ВКП совершенно законно волнует
сейчас умы всех товарищей, которые размышляют и учатся, т. е. прежде всего
большевиков-ленинцев. К этому вопросу нужно, однако, подходить не
механически и схематически, с предвзятым намерением точно отвести каждой
фракции определенный формальный участок. Нужно помнить, что мы имеем перед
собою переходные формы, переломные, незавершенные процессы.
Основным социальным резервуаром идей международного оппортунизма, т. е.
классового соглашательства, является мелкая буржуазия как широкий
бесформенный класс, вернее, наслоение многочисленных подклассов, оставшихся
от докапиталистического производства и вновь порождаемых этим последним и
связывающих рядом социальных ступеней пролетариат с капиталистической
буржуазией. В период подъема буржуазного общества этот класс был носителем
идей буржуазной демократии. Сейчас эта эпоха осталась позади не только для
передовых капиталистических стран Запада, но и для Китая, Индии и пр. Полный
упадок мелкой буржуазии, утрата ею самостоятельного экономического значения
отняли у нее навсегда возможность выделять самостоятельное политическое
представительство, которое могло бы руководить революционным движением
трудящихся масс. В такую эпоху мелкая буржуазия мечется между самыми
крайними полюсами современной идеологии: фашизмом и коммунизмом. Именно ее
колебания придают политике империалистской эпохи характер малярийной кривой.
Соглашательство в рабочем движении имеет более устойчивый характер
именно потому, что непосредственным носителем своим оно имеет не
"самостоятельные" партии мелкой буржуазии, а рабочую бюрократию, которая
через рабочую аристократию уходит корнями в рабочий класс. Мелкобуржу-
азные по своему происхождению и источникам своего питания, идеи
соглашательства исторически переключились через посредство рабочей
бюрократии от старого носителя к новому, перекрасившись в социалистические
тона, и получили новую живучесть на новой классовой основе при разложении и
гниении старых демократических партий.
Сама рабочая бюрократия по условиям своего существования ближе стоит к
буржуазии, чиновничеству, либеральным профессиям и пр., чем к пролетариату.
Но она представляет все же специфический продукт массового рабочего
движения, из его рядов рекрутируется. В сыром виде соглашательские тенденции
и настроения вырабатываются всей мелкой буржуазией; но их переключение -- их
трансформация, их приспособление к особенностям и потребностям, прежде всего
к слабостям рабочего класса, есть специфическая миссия рабочей бюрократии.
Оппортунизм есть ее идеология, которую она, пользуясь могущественным напором
буржуазных идей и учреждений, эксплуатируя слабость и незрелость рабочих
масс, прививает и навязывает пролетариату. К каким формам оппортунизма -- к
открытому соглашательству, центризму или комбинации обоих -- прибегает
рабочая бюрократия, это зависит от политических традиций страны, от
состояния классовых отношений в данный момент, от наступательной силы
коммунизма и пр.
Как и между партиями буржуазии, борьба, в зависимости от обстоятельств,
может принимать самый непримиримый и даже кровавый характер, оставаясь в
обоих лагерях борьбой за интересы собственности. Так борьба между открытым
соглашательством и центризмом может в известные моменты принимать крайне
резкий, даже ожесточенный характер, оставаясь все же борьбою в рамках
мелкобуржуазных тенденций, по-разному приспособляемых рабочей бюрократией
для сохранения своего руководящего положения в рабочем классе.
До 4 августа 1914 года германская социал-демократия имела по существу
центристский характер. Правые были в оппозиции к руководству, как и левое
радикальное, не вполне, впрочем, оформленное крыло. Испытание войною привело
к тому, что центризм сразу оказался непригоден для руководства партией.
Рулем без сопротивления овладели правые. Центризм ожил лишь позже, как
оппозиция. Таково положение во Втором523 и в Амстердамском
интернационалах и сейчас. Основ-
ной силой международной рабочей бюрократии является ее устойчиво
соглашательское крыло; центризм же является только вспомогательной пружиной
в ее механике. Исключения в отдельных партиях, как австрийской, имеют по
существу мнимый характер и только подтверждают правило. Нужно прибавить, что
со времени войны правые вместе с центристами стали гораздо ближе к
буржуазному государству, чем самые правые пытались стать до войны (особенно
в Германии). Отсюда очистилось место для более радикального, менее
скомпрометированного, более "левого" центризма, чем так называемая левая
агентурой. Вот враг. Налево от марксистской линии могут быть только
ошибочные тенденции в самом пролетариате, детские болезни в партии и пр.
Крайним выражением этой ложной "левизны" является анархизм. Но сила и
влияние этого последнего тем меньше, тем ничтожнее, чем смелее, решительнее
и последовательнее революционная партия борется с оппортунизмом. В этом и
состоит, в частности, историческая заслуга большевизма. Борьба налево в его
истории имела всегда только эпизодический и подчиненный характер. Сталинская
формула "одинаково непримиримой" борьбы направо и налево есть не
большевистская формула, а традиционная формула мелкобуржуазного радикализма.
Вся его история приходит к борьбе с "реакцией", с одной стороны,
пролетарской революцией, с другой. Эта традиция перешла целиком к
современной социал-демократии во всех ее оттенках. Формула борьбы направо и
налево, как руководящая формула, характеризует, вообще говоря, всякую
партию, лавирующую между основными классами современного общества. В наших
условиях эта формула является политическим паспортом центризма. Иначе
совершенно неразрешимым был бы вопрос: как могло случиться, что фракция
Сталина -- Мо-лотова пребывала в неразрывном блоке с
буржуазно-реставраторской фракцией правых? Более того, остается на деле с
нею
в блоке и сейчас? Между тем, ответ совершенно прост: правящий блок был
не противоестественным союзом большевизма с буржуазным реставраторством, а
союзом сползающего правого центризма с устряловщиной. В таком союзе нет
ничего противоестественного. Блоки центристов разной окраски с открытыми
соглашателями и даже прямыми изменниками, при бешеной борьбе с левыми,
заполняют всю историю рабочего движения. Вот почему, когда Сталин и Молотов
дают ныне "свирепую" характеристику правому крылу, списывая ее по частицам с
оппозиционной платформы, они тем самым дают характеристику самим себе, своей
линии, своей группировке. Они занимаются убийственной "самокритикой", не
подозревая того.
Но, может быть, положение радикально изменилось теперь, после
объявления так называемой беспощадной борьбы против правого уклона? Пока
было бы по меньшей мере легкомысленно делать такие заключения. Ленинское
крыло -- за Уралом и Каспием, правое -- на правящих постах. Это решает. Ясно
одно: период безмятежности для блока центристов с правыми остался позади;
февральский сдвиг центризма имеет свои внутренние зигзаги: от февраля до
июля, от июля до ноября и дальше. Слишком скоропалительно судили те
товарищи, которые считали, что июльский пленум завершил борьбу центристов с
правыми и что самое противоречие между ними уже потеряло политическое
значение. Нет, это неправильно. Еще более неправильным было бы, однако,
считать разрыв между центристами и правыми бесповоротным. Совершенным же
легкомыслием было считать исключенным поворот самого центризма на правый
путь.
Из этой общей характеристики кампании, как насквозь двойственной,
вытекают и задачи большевиков-ленинцев. С одной стороны -- поддерживать
каждый действительный, хотя бы и робкий и половинчатый шаг руководимых
центризмом партийцев влево, с другой -- противопоставлять этих партийцев
центристскому руководству, разоблачая его беспринципность и
несостоятельность. Обе эти задачи разрешаются по существу одними и теми же
методами. Поддержка каждого шага влево в том ведь и выражается, что
большевики-ленинцы ясно и отчетливо формулируют в каждом конкретном случае
действительную цель борьбы, пропагандируют подлинно большевистские методы и
разоблачают фальшивую половинчатость
центристского руководства. Другой поддержки быть не может. Но зато эта
является самой действительной.
Ясность общих задач не снимает, однако, с нас обязанности ближе и
конкретнее присмотреться к новому этапу в свете общего развития партии и
революции.
2. Пятилетие общественно-политической реакции на основах пролетарской
диктатуры
Надо сказать ясно и точно: послеленинское пятилетие было пятилетием
общественно-политической реакции. Послеленинское руководство стало
невольным, но тем более действительным выражением этой реакции и ее орудием.
Периоды реакций в отличие от контрреволюции происходят при господстве одних
и тех же классов. Помещичье самодержавие знало периоды "либеральных" реформ
и крепостнических контрреформ. Господство буржуазии, начиная с эпохи великих
революций, знало смену периодов бурного движения вперед периодами попятного
движения. Этим определялась, в частности, смена различных партий у власти в
разные периоды господства одного и того же капиталистического класса.
Не только теоретическое размышление, но и живой опыт истекших
одиннадцати лет свидетельствуют, что и режим пролетариата может проходить не
только через периоды движения вперед, но и через периоды
общественно-политической реакции. Конечно, не реакции "вообще", а реакции на
основах победоносной пролетарской революции, противостоящей
капиталистическому миру. Смена этих периодов определяется ходом классовой
борьбы. Периоды реакций не изменяют основ классового господства, т. е. не
означают перехода власти из рук одного класса в руки другого (это была бы
уже контрреволюция), но означают изменение в соотношении классовых сил и
перегруппировку элементов внутри самих классов. Период реакции после периода
могущественного революционного продвижения вперед вызван был у нас в
основном тем, что разбитые, оттесненные или запуганные старые имущие классы
благодаря объективной обстановке и ошибкам революционного руководства успели
значительно собраться с силенками и постепенно перейти в наступление,
главным образом, через бюрократический аппарат. С другой стороны,
победоносный класс, пролетариат, не поддержанный своевременно извне и
атакуемый все новыми и новыми препятствиями и трудностя-
ми, растрачивал силу первоначального натиска и дифференцировался,
выделяя из себя сверху -- все более самодовлеющую бюрократию, снизу --
элементы усталости и прямой безнадежности. Ослаблению активности
пролетариата соответствует повышение активности буржуазных классов, т. е.
прежде всего тех слоев мелкой буржуазии, которые тянутся вверх по старым
эксплуататорским путям.
Незачем доказывать, что все эти процессы внутренней реакции могли
развертываться и приобретать силу только в условиях тягчайших поражений
мирового пролетариата и упрочения позиций империалистической буржуазии. В
свою очередь, поражения международной революции за последние 5 -- 6 лет
определялись в решающей степени центристской линией руководства Коминтерна,
особенно гибельной в обстановке великих революционных кризисов.
Можно возразить: мыслимо ли назвать реакцией период экономического
роста страны, социалистического строительства и пр. Однако это возражение
бьет мимо цели. Подъем есть процесс противоречивый. Первая стадия подъема,
после годов разрухи и голодухи, стадия восстановительного процесса, как раз
и создала условия общественно-политической реакции. Изголодавшийся рабочий
класс склонен был верить, что и теперь все пойдет безостановочно вперед.
Сверху его в этом убеждали. Между тем, подъем разворачивал свои
противоречия, углубившиеся слепой и ложной политикой руководства и приведшие
к умалению удельного веса пролетариата и к снижению его политического
самочувствия. Разумеется, тем обстоятельством, что промышленный подъем снова
собрал пролетариат на фабриках и заводах, обновил и пополнил его кадры,
созданы социальные предпосылки для нового революционного подъема
пролетариата. Но это относится уже к следующей стадии. Есть симптомы,
позволяющие думать, что это политическое оживление уже началось и является
одним из факторов, подстегивающих центристов в сторону "самокритики", борьбы
против правых и пр. Незачем говорить, что в том же направлении действует
стальная заноза оппозиции, которой никаким хирургам не удастся выдернуть из
тела партии. Оба эти обстоятельства: и оживление в рабочих массах, и
"неожиданная" для верхов живучесть оппозиции -- открывают собою, если не
обманывают признаки, начало нового периода, с которым не случайно совпадает
борьба центристов
против правых. Прошлый же период, развивавшийся на основе
восстановительного процесса, со всеми его иллюзиями, характеризовался
упадком активности пролетариата, оживлением буржуазных слоев, удушением
рабочей демократии и последовательным разгромом левого крыла. Другими
словами, это был период общественно-политической реакции.
Идеологически период реакции окрашен борьбой с "троцкизмом". Под этим
именем в официальной печати фигурируют совершенно разнородные и часто
несовместимые идеи, осколки прошлого, большевистские задачи настоящего,
поддельные цитаты и пр., и пр. Но в общем троцкизмом называлось то, от чего
сползающее официальное руководство вынуждено было в каждый данный момент
отталкиваться. Общественно-политическая реакция -- при всем эмпиризме
руководства -- немыслима без пересмотра и отвержения наиболее ярких и
непримиримых идей и лозунгов марксизма. Международный характер
социалистической революции и классовый характер партии -- вот две идеи,
которые в полнокровном своем виде невыносимы для плывущих по течению
политиков периода реакции. Борьба против этих основных идей, сперва обходная
и трусливая, затем все более наглая, велась под именем борьбы с троцкизмом.
Результатом этой борьбы явились две жалкие и презренные руководящие идейки,
которые навсегда останутся бубновым тузом на периоде противооктябрьской
реакции: идейка социализма в отдельной стране, т. е.
национал-социализм515 и идейка двухсоставных рабоче-крестьянских
партий, т. е. Черновщина516. Первая из этих идей, прикрывавшая, в
частности, наш хозяйственный хвостизм, довела октябрьскую революцию до
величайших опасностей. Вторая из этих идей, вдохновлявшая теорию и практику
гоминьдана, зарезала китайскую революцию. Обе "идеи" автором своим имеют
Сталина. Это его единственный теоретический "актив".
Между периодом реакции и контрреволюцией существует, как сказано, то
различие, что реакция развивается при господстве того же класса,
контрреволюция же означает смену классового господства. Но совершенно
очевидно, что если реакция не тождественна с контрреволюцией, то она
подготовляет для нее политические условия и может оказаться вступлением к
ней. Руководствуясь этими широкими историческими масштабами, т. е. отметая
все второстепенное, можно сказать, что расчленение правящего блока на
центристов и правых
вышло наружу, когда методы общественно-политической реакции стали
прямехонько упирать в методы термидора.
Незачем пояснять, что происходящая сейчас борьба центристов против
правых не только не опровергает нашего прогноза о термидорианской опасности,
но наоборот, целиком и полностью, официальнейшим, так сказать, образом,
подтверждает его. Оппозиция никогда не считала, что сползание к термидору
будет непрерывным, прямолинейным и сплошным для всей партии. Мы десятки и
сотни раз предсказывали, что это сползание будет мобилизовать враждебные
классы; что тяжелые социальные хвосты будут бить по аппаратной голове; что
это будет вызывать расчленение не только в широких партийных массах, но и в
самом аппарате; наконец, что это расчленение будет создавать новые, более
благоприятные условия для работы большевиков-ленинцев, направленной не
только против открытого соглашательства, но и против центризма.
Таким образом, нынешняя кампания является подтверждением честного
прогноза оппозиции, теснейшим образом связанного с ее общим прогнозом
относительно термидорианской опасности.
Как и все процессы в нашей партии, борьбу центристов с правыми
приходится рассматривать не только в широком разрезе идейно-классовых
тенденций, но и в узком разрезе самодовлеющего аппаратного режима. Не тайна
ведь, что шумно-бессодержательная "идейная" борьба против правых является
аккомпанементом к аппаратным, пока еще подготовительным, махинациям против
Бухарина, Рыкова и Томского. А этот вопрос не лишен значения, если принять
во внимание место названной тройки в нынешней партийно-советской системе.
Рыков и Томский всегда испытывали к оппортунизму "влеченье, род
недуга"517. В октябрьский период это только сказалось открыто и
ярко. Но при здоровой жизни партии и правильном партийном руководстве их
оппортунистические склонности так бы при них и оставались. То же самое
приходится сказать и о Бухарине, с его переходом от ультралевых коленец к
ультраправым. Если рассматривать вопрос в плоскости персональной (как это
Ленин сделал, например, в своем завещании), то придется сказать, что разрыв
Сталина с названной тройкой
был предрешен задолго до того, как самая тройка сплотилась на правой
платформе. Этот разрыв, вытекавший из тенденции бюрократического режима к
единоличию, был оппозицией совершенно точно предсказан больше двух лет тому
назад, в сентябре 1926 года, когда о борьбе центризма с правой не было еще и
речи. В документе оппозиции о "единстве партии" говорится:
"Целью всех этих дискуссий и организационных выводов является полный
разгром того ядра, которое до недавнего времени называлось старой ленинской
гвардией, и замена его единоличным руководством Сталина, опирающегося на
группу товарищей, которые всегда с ним согласны. Только тупица или
безнадежный бюрократ может серьезно думать, будто сталинская борьба за
единство партии способна действительно обеспечить единство, хотя бы ценой
разгрома старой руководящей группы и всей вообще нынешней оппозиции. Чем
ближе Сталин будет казаться к цели, тем на самом деле он будет дальше от
нее. Единоличие в управлении партией, которое Сталин и его более узкая
группа называют "единством партии", требует не только разгрома, устранения и
отсечения нынешней объединенной оппозиции, но и постепенного отстранения от
руководства более авторитетных и влиятельных представителей ныне правящей
фракции. Совершенно ясно, что ни Томский, ни Бухарин, ни Рыков -- по своему
прошлому, по авторитету своему и пр.-- не могут и не способны играть при
Сталине ту роль, какую играют при нем Угланов, Каганович, Петровский и пр.
Отсечение нынешней оппозиции означало бы неизбежное фактическое превращение
в оппозицию остатков старой группы в ЦК. На очередь встала бы новая
дискуссия, в которой Каганович обличал бы Рыкова, Угланов -- Томского, а
Слепковы, Стэны и Ко развенчивали бы Бухарина. Только безнадежный тупица
может не видеть серьезности этой перспективы. А тем временем более
откровенно оппортунистические элементы партии открыли бы борьбу против
Сталина как слишком зараженного "левыми" предрассудками и мешающего более
быстрому и откровенному сползанию."518
В этом предсказании, при проверке через два с лишним года, неправильной
оказалась только ссылка на Угланова и Слеп-кова. Но, во-первых, это деталь.
А во-вторых, дайте срок, они свою "ошибку" еще поправят.
Теперь послушаем, как мудрец Томский вынужден ныне признаваться, что
ничего не понимает, ничего не предвидел и попался впросак. Вот что пишет об
этом хорошо осведомленный товарищ:
"Томский в разговоре среди "своих" жаловался: мы думали, что, покончив
с Троцким, сможем спокойно работать, а оказывается^!), что к нам тоже хотят
применить такие же методы борьбы".
Бухарин высказывается в таком же роде, но еще более жалостно. Вот один
из его отзывов, абсолютно достоверный:
"Кто он такой?-- речь идет о мастере.-- Совершенно беспринципный
интриган. Он озабочен только сохранением власти и этому подчиняет все. Он
круто меняет свои теории в зависи-
мости от того, кого ему нужно в данный момент зарезать..."
И пр[очее].
Злополучные "вожди", ничего не понявшие и не предвидевшие, естественно
склонны видеть основную причину своих злоключений в коварстве противника,
этим они только придают его личности гигантские размеры, которыми она ни в
малейшей степени не обладает. Суть в том, что сползание с классовой линии
неминуемо ведет к могуществу бюрократической машины, которая ищет для себя
"адекватного" выразителя. Для побед бюрократического центризма обстановка
создавалась перегруппировкой в классах и между классами. От аппаратных
мастеров, выступивших под старыми знаменами, требовалось прежде всего, чтоб
они не понимали того, что происходит, и плыли по течению. Для этого нужны
были люди типа эмпириков, которые для каждого момента создают свое
"правило". Сталины, Молотовы, Углановы и пр. по совершеннейшему отсутствию
теоретического кругозора меньше всего оказались застрахованы от воздействия
подпочвенных социальных процессов. Если индивидуально рассмотреть
политические биографии тех элементов, которые в предоктябрьский, октябрьский
и послеоктябрьский период стояли на втором, третьем и десятом плане, а
теперь выдвинулись на первый, то нетрудно доказать, что по всем основным
вопросам, поскольку они оказывались предоставленными самим себе, они в
большинстве своем, включая и Сталина, тяготели к оппортунизму. Не надо
отождествлять историческую линию партии с политической линией той части ее
кадров, которая поднялась наверх на волне общественно-политической реак-
ции последнего пятилетия. Историческая линия партии осуществлялась в
жестокой борьбе внутренних тенденций, в постоянном преодолении внутренних
противоречий. В этой борьбе руководящие ныне элементы никогда не играли
ведущей роли, а чаще всего отстаивали и выражали вчерашний день партии.
Именно поэтому в решающий октябрьский период они оказались растерянными и не
играли никакой самостоятельной роли. Мало того: по крайней мере половина
нынешних руководителей, именуемых "старой гвардией", была в октябре по ту
сторону баррикады; большая половина их занимала перед тем в империалистской
войне патриотическую или жиденькую пацифистскую позицию. Думать, что эти
элементы могли представить самостоятельную силу сопротивления реакционным
тенденциям мирового масштаба, совершенно неосновательно, как показала вся
история последнего периода. Недаром же среди них так легко ассимилируются
Мартыновы, Ларины520, Рафесы, Лядовы, Петровские,
Керженцевы521, Гусевы, Кржижановские и пр., и пр., и пр. Именно
этот слой, по признанию Устрялова, является наиболее пригодным для того,
чтобы постепенно довести потрясенную страну до вожделенного порядка.
Обращаясь к отдаленному опыту смутного времени (конец 16 -- начало 17-го
столетия), Устрялов ссылается на Ключевского522, который говорит,
что "московское государство выходило из страшной смуты без героев: его
выводили из беды добрые, но посредственные люди" (Ключевский, изд. 1923 г.,
т. III, с. 75). Насчет "доброты" нынешних кандидатов в спасители от смуты
("перманентная революция") можно усомниться. Но в остальном устряловская
ссылка на Ключевского не лишена меткости и бьет далеко. В конце концов
"мастер" при всех своих комбинаторских качествах и незаурядном вероломстве
является лишь наиболее выдающимся личным воплощением безличного аппарата.
Его победы -- это победы общественно-политической реакции. Он помогал им
двояко: слепотой по отношению к глубоким историческим процессам и неутомимым
закулисным комби-наторством, направление которого подсказывалось ему
перегруппировкой классовых сил против пролетариата.
Безнадежная борьба бюрократического центризма за "монолитность"
аппарата, т. е. по существу за единоличие, ведет, под напором классовых сил,
к новым и новым трещинам. Так как все это совершается не в безвоздушных
сферах, то классы
цепляются за трещины в аппарате, раздвигают их и наполняют
бюрократические группировки социальным содержанием. Борьба сталинской группы
в Политбюро против тройки и борьба центристов против правых -- стала
преломлением натиска классов и может перерасти (на известном этапе должна
перерасти) в открытую классовую борьбу. В этом "перерастании" центризму, во
всяком случае, несдобровать.
Вопрос о социальной базе группировок ВКП совершенно законно волнует
сейчас умы всех товарищей, которые размышляют и учатся, т. е. прежде всего
большевиков-ленинцев. К этому вопросу нужно, однако, подходить не
механически и схематически, с предвзятым намерением точно отвести каждой
фракции определенный формальный участок. Нужно помнить, что мы имеем перед
собою переходные формы, переломные, незавершенные процессы.
Основным социальным резервуаром идей международного оппортунизма, т. е.
классового соглашательства, является мелкая буржуазия как широкий
бесформенный класс, вернее, наслоение многочисленных подклассов, оставшихся
от докапиталистического производства и вновь порождаемых этим последним и
связывающих рядом социальных ступеней пролетариат с капиталистической
буржуазией. В период подъема буржуазного общества этот класс был носителем
идей буржуазной демократии. Сейчас эта эпоха осталась позади не только для
передовых капиталистических стран Запада, но и для Китая, Индии и пр. Полный
упадок мелкой буржуазии, утрата ею самостоятельного экономического значения
отняли у нее навсегда возможность выделять самостоятельное политическое
представительство, которое могло бы руководить революционным движением
трудящихся масс. В такую эпоху мелкая буржуазия мечется между самыми
крайними полюсами современной идеологии: фашизмом и коммунизмом. Именно ее
колебания придают политике империалистской эпохи характер малярийной кривой.
Соглашательство в рабочем движении имеет более устойчивый характер
именно потому, что непосредственным носителем своим оно имеет не
"самостоятельные" партии мелкой буржуазии, а рабочую бюрократию, которая
через рабочую аристократию уходит корнями в рабочий класс. Мелкобуржу-
азные по своему происхождению и источникам своего питания, идеи
соглашательства исторически переключились через посредство рабочей
бюрократии от старого носителя к новому, перекрасившись в социалистические
тона, и получили новую живучесть на новой классовой основе при разложении и
гниении старых демократических партий.
Сама рабочая бюрократия по условиям своего существования ближе стоит к
буржуазии, чиновничеству, либеральным профессиям и пр., чем к пролетариату.
Но она представляет все же специфический продукт массового рабочего
движения, из его рядов рекрутируется. В сыром виде соглашательские тенденции
и настроения вырабатываются всей мелкой буржуазией; но их переключение -- их
трансформация, их приспособление к особенностям и потребностям, прежде всего
к слабостям рабочего класса, есть специфическая миссия рабочей бюрократии.
Оппортунизм есть ее идеология, которую она, пользуясь могущественным напором
буржуазных идей и учреждений, эксплуатируя слабость и незрелость рабочих
масс, прививает и навязывает пролетариату. К каким формам оппортунизма -- к
открытому соглашательству, центризму или комбинации обоих -- прибегает
рабочая бюрократия, это зависит от политических традиций страны, от
состояния классовых отношений в данный момент, от наступательной силы
коммунизма и пр.
Как и между партиями буржуазии, борьба, в зависимости от обстоятельств,
может принимать самый непримиримый и даже кровавый характер, оставаясь в
обоих лагерях борьбой за интересы собственности. Так борьба между открытым
соглашательством и центризмом может в известные моменты принимать крайне
резкий, даже ожесточенный характер, оставаясь все же борьбою в рамках
мелкобуржуазных тенденций, по-разному приспособляемых рабочей бюрократией
для сохранения своего руководящего положения в рабочем классе.
До 4 августа 1914 года германская социал-демократия имела по существу
центристский характер. Правые были в оппозиции к руководству, как и левое
радикальное, не вполне, впрочем, оформленное крыло. Испытание войною привело
к тому, что центризм сразу оказался непригоден для руководства партией.
Рулем без сопротивления овладели правые. Центризм ожил лишь позже, как
оппозиция. Таково положение во Втором523 и в Амстердамском
интернационалах и сейчас. Основ-
ной силой международной рабочей бюрократии является ее устойчиво
соглашательское крыло; центризм же является только вспомогательной пружиной
в ее механике. Исключения в отдельных партиях, как австрийской, имеют по
существу мнимый характер и только подтверждают правило. Нужно прибавить, что
со времени войны правые вместе с центристами стали гораздо ближе к
буржуазному государству, чем самые правые пытались стать до войны (особенно
в Германии). Отсюда очистилось место для более радикального, менее
скомпрометированного, более "левого" центризма, чем так называемая левая