Страница:
(сама по себе безупречная) из книги Троцкого, вышедшей в 1906 г., когда
большинство членов ИККИ еще в 1918 г. и позже были добрыми
социал-демократами? Не похоже ли это на отсутствие политического достоинства
и уважения к самим себе, когда Клара Цеткин, Шмераль, Ката-яма , Кашен,
Тельман и прочие вменяют Троцкому в вину цитату из его книги 1905 г.,
которой никто из них, в довершение всего, никогда не читал?548
Но ведь история не остановилась на 1905 г. Для Коминтерна важнее было
бы выяснить, как смотрел Ленин на международное положение одинокой
революционной страны в 1917 году и в дальнейшие годы после завоевания власти
и в чем "троцкизм" отличался здесь -- если отличался -- от ленинизма.
В марте 1917 г. Сталин рассматривал взаимоотношение между
империалистской буржуазией и революционным пролетариатом как разделение
ролей. Борьбу пролетариата за власть он заменял "контролем" Советов над
правительством капитала. По существу он представлял себе демократическую
власть как "аппарат управления", в который можно врасти, которым можно
постепенно овладеть.
Чистый эмпирик Сталин каждый вопрос начинает с начала, т. е. с того
пункта, на котором этот вопрос сегодня предстал перед ним. Преемственности
для него не существует. Вчерашний день он наглухо сдает в архив. Если он
обращается к прошлому, то лишь как к свалке старого железа, в надежде найти
готовую подходящую фразу, обрывок фразы, чтоб не рисковать созданием новой
формулы, а прикрыться старой, независимо от того, для каких целей она
создавалась. Свою кустарно оборудованную теорию он каждый раз переделывает
заново. Точно так же он поступает и с историей партии. Истории в более
широком смысле он почти никогда не касается. По каждому новому поводу он
говорит о теориях, фактах и людях прямо противоположное тому, что говорил
накануне. Его ум, его воображение, его память ограниченны, как тот мешок, в
котором странствующий кустарь переносит свои инструменты. Сталин есть
законченный тип Ивана Непомнящего.
Но как же все-таки человек загнал себя в тупик такого вопиющего
противоречия по основному вопросу марксизма на протяжении нескольких
месяцев? Субъективные причины: эмпиризм, короткомыслие, органическое
презрение к обобщенью. Объективные причины: напор бюрократии и новых
собственников против идей международной революции. Еще в апреле Сталин
повторял по инерции старую формулу. Но Ленина уже не было. Кампания против
"троцкизма", тщательно подготовлявшаяся во время болезни Ленина, была уже в
полном ходу. Троцкизм -- это перманентные революционные потрясения. Надо
было перерезать пуповину международной революции. Ленин уже в мавзолее.
Ленинизм объявляется троцкизмом.
Что значит далее фраза "Ленинизм есть примат практики перед теорией"?
Фраза грамматически неверна. Надо бы сказать: "Примат практики над теорией
или по отношению к теории". Но дело не в грамматике, которая вообще ведет
очень скудную жизнь на страницах "Вопросов ленинизма". Нас интересует
философское содержание фразы. Автор оспаривает мысль, будто ленинизм исходит
из примата практики над теорией. Но ведь в этом же сущность материализма.
Если уж применять антикварно-философское слово "примат", то придется
сказать, что практика имеет такой же неоспоримый "примат" над теорией, как
бытие над сознанием, как материя над духом -- как целое над частью. Ибо
теория вырастает из практики, порождаясь ее потребностями и являясь ее более
или менее несовершенным обобщением.
Не правы ли в таком случае эмпирики, которые руководствуются
"непосредственно" практикой как высшей инстанцией? Не являются ли они
наиболее последовательными материалистами? Нет, они являются карикатурой на
материализм. Руководствоваться теорией значит руководствоваться обобщением
всей предшествующей практики человечества для того, чтобы с наибольшим
успехом справиться с той или другой практической задачей сегодняшнего дня.
Таким образом, через теорию обнаруживается именно "примат" практики в целом
над отдельными ее частями.
Исходя из "примата" экономики над политикой Бакунин549
отвергал политическую борьбу. Он не понимал, что политика есть
обобщенная экономика и что, следовательно, нельзя решать наиболее важные, т.
е. наиболее общие, экономические задачи, минуя их обобщение через политику.
Теперь мы имеем оценку философского тезиса "о значении теории в целом".
Опрокидывая на голову подлинное взаимоотношение между практикой и теорией,
отождествляя проведение теории в жизнь с игнорированием теории, подсовывая
противнику с худшим намерением явно нелепую мысль, рассчитанную на худшие
инстинкты малоосведомленного читателя -- этот насквозь противоречивый, сам
себя пожирающий тезис находится еще, в довершение всего, в явном разладе с
грамматикой. Вот в каком смысле мы назвали его микрокосмом.
Какое же определение ленинизма противопоставляется моему? Вот то
определение, которое объединяет Сталина с Зиновьевым и Бухариным и вошло во
все учебники: "Ленинизм
есть марксизм эпохи империализма и пролетарской революции. Точнее:
ленинизм есть теория и тактика пролетарской революции вообще, теория и
тактика диктатуры пролетариата в особенности" (Вопросы ленинизма, с. 74).
Бессодержательность и в то же время противоречивость этого определения
обнаружится сама собой, если только спросить себя, что такое марксизм?
Назовем здесь еще раз основные его элементы.
Во-первых, диалектический метод. Маркс не был его создателем и никогда,
разумеется, на это не претендовал. Энгельс видел заслугу Маркса в том, что
он в период философского эпигонства и узкого эмпиризма в области
положительных наук возродил диалектический метод и отстоял его права. Маркс
мог этого достигнуть, только освободив диалектику от идеалистического
пленения. Загадка того, каким образом можно было столь "механически"
отделить диалектику от идеализма, разрешается, в свою очередь, диалектикой
познавательного процесса. Как, познав какую-нибудь силу природы или ее
закономерность, первобытная религия или магия сейчас же включает эту силу
или закономерность в область своего мнимого могущества, так и познающая
мысль, отвлекши диалектику от материального процесса, приписала ее себе
самой, наделив себя при этом гегелевской философией, абсолютным могуществом.
Шаман подметил верование, что дождь падает из тучи. Но он ошибался, когда
надеялся вызвать дождь, подражая в том или другом отношении тучам. Гегель
ошибался, превращая диалектику в имманентное свойство абсолютной идеи. Но
Гегель был прав, что диалектика господствует во всех процессах мироздания,
включая и человеческое общество.
Опираясь на всю предшествовавшую материалистическую философию и на
бессознательный материализм естественных наук, Маркс вывел диалектику из
бесплодных пустынь идеализма и повернул ее лицом к материи, ее матери.
В этом смысле восстановленная Марксом в правах и им материализованная
диалектика составляет основу марксистского миропонимания и основной метод
марксистского исследования.
Во-вторых, второй по важности составной частью марксизма является
исторический материализм, т. е. применение материалистической диалектики к
вопросам строения человеческого общества и его исторического развития. Было
бы
неправильным растворять исторический материализм в диалектическом,
применением коего он является. Для применения диалектического материализма
человеческой истории понадобился величайший творческий акт, познающий мысль,
и акт этот открыл новую эпоху в самой истории человечества, классовую
динамику которой он в себе отразил.
Можно с полным правом сказать, что дарвинизм550 является
гениальным, хотя философски и не продуманным до конца, применением
материалистической диалектики к вопросу о развитии всего разнообразия
органического мира. Исторический материализм стоит в том же ряду, что и
дарвинизм, представляя применение материалистической диалектики к отдельной,
хотя и гигантской части мироздания. Непосредственное практическое значение
исторического материализма сейчас неизмеримо выше, поскольку он впервые дает
возможность передовому классу сознательно подойти к судьбам человечества.
Только полная практическая победа исторического материализма, т. е.
установление технически и научно могущественного социалистического общества,
откроет полную возможность для практического применения законов Дарвина к
самому человеческому роду в целях смягчения и преодоления заложенных в
человеке биологических противоречий.
Третьей составной частью марксизма является установление системы
законов капиталистического хозяйства. "Капитал" Маркса551
является применением исторического материализма к области человеческого
хозяйства на определенном уровне его развития, как исторический материализм
в целом является применением материалистической диалектики к области
человеческой истории.
Русские субъективисты, т. е. эмпирики идеализма и его эпигоны,
признавали вполне компетентность и правомочность марксизма в области
капиталистического хозяйства, но отрицали его правильность для других сфер
общественной жизни. Такое расчленение основано на грубом фетишизме
самостоятельных и однородных исторических факторов (экономика, политика,
право, наука, искусство, религия), создающих ткань истории путем своего
сочетания друг с другом подобно тому, как химические тела создаются
сочетанием самостоятельных и однородных элементов. Но, не говоря уж о том,
что материалистическая диалектика восторжествовала и в химии над эм-
пирическим консерватизмом Менделеева , доказав взаимопревращаемость
химических элементов -- исторические факторы не имеют ничего общего с
элементами в смысле однородности и устойчивости. Капиталистическая экономика
сегодняшнего дня опирается на технику, которая ассимилировала в себе
продукты предшествующей научной мысли. Капиталистический товарооборот мыслим
только в определенных
правовых нормах, которые в Европе установились путем усво-
р"р"ч " " *•
ения римского права и его дальнейшей пригонки к потребностям
буржуазного хозяйства. Историко-теоретическая экономика Маркса показывает,
как развитие производительных сил на определенной, точно характеризованной
ступени разрушает одни экономические формы другими, ломая при этом право,
нравы и верования, и как применение новых, более высоких производительных
сил создает для себя -- всегда через людей -- новые общественно-правовые,
политические и всякие иные нормы, в рамках которых оно обеспечивает себе
необходимое ему динамическое равновесие. Таким образом, чистая экономика
есть фикция. На всем протяжении марк-сова исследования с полной ясностью
указаны приводные ремни, зубчатые сцепления и другие передаточные механизмы,
ведущие от человеческих отношений вниз к производительным силам и к самой
природе, к земной коре, продуктом которой человек является, и вверх, в
сторону так называемых надстроечных аппаратов и идеологических форм, которые
питались экономикой "хлеб все едят", предпочитали его с маслом -- и в то же
время ассимилируются ею, создают для нее оформление, регулируют ее функции,
ускоряют или замедляют ее рост.
Таким образом, только бездарный эклектизм может отделять марксистскую
экономику от исторического материализма. Но было бы в то же время совершенно
неправильным попросту растворять экономическую систему Маркса в его
социологической или, говоря старым языком, историко-философской теории. В
отношении исторического материализма Маркс и Энгельс установили основные
элементы метода социального исследования и дали ряд высоко научных, хотя
эпизодических по объему и чисто памфлетических по форме образцов своего
нового метода в применении к отдельным, главным образом революционным,
кризисным периодам истории (крестьянская война в Германии, 1848--[18]51 во
Фран-
ции554, Парижская коммуна и пр.). Все эти произведения
являются гениальными иллюстрациями доктрины, а не ее законченным
применением. Только в области хозяйственных отношений Маркс дал, хотя
технически и не законченное, но теоретически наиболее завершенное применение
своего социологического метода -- в одном из самых совершенных, вернее,
самом совершенном продукте познающей мысли, в "Капитале".
Вот почему марксову экономику нельзя не выделять в качестве третьего
элемента марксизма.
Сейчас нередко можно читать о марксистской психологии, марксистском
естествознании и пр. Все это выражает гораздо больше пожелания, чем
осуществления, подобно, например, речам насчет пролетарской культуры и
пролетарской литературы. Чаще всего такие формулировки прикрывают ни на чем
еще серьезно не основанные претензии. Было бы ни с чем не сообразным
включать дарвинизм или менделеевскую периодическую систему элементов в
область марксизма, несмотря на их внутреннюю связь. Можно не сомневаться,
что сознательное применение материалистической диалектики в области
естествознания при научном понимании воздействия классового общества на
задачи, объекты и методы естественнонаучного исследования чрезвычайно
обогатит естествознание, во многом перестроит его, откроет новые связи,
отведет ему новое место в нашем миропонимании. Когда появятся такого рода
новые труды, составляющие эпоху в науке, можно будет, может быть, говорить о
марксистской биологии или психологии. Хотя, вернее всего, эта новая система
будет носить и новое имя. Система марксизма вовсе не претендует на
абсолютное значение, она сама отдает себе отчет в своем исторически
переходящем значении. Одно лишь сознательное применение материалистической
диалектики ко всем научным областям подготовляет и подготовит элементы
преодоления марксизма, которое будет диалектически, в то же время, его
высшим торжеством. Из зерна поднимется стебель, а на нем разовьется колос
ценою смерти семенного зерна.
Марксизм сам по себе есть исторический продукт, таким его и надо брать.
И этот исторический марксизм включает в себя три основных элемента:
материалистическую диалектику, исторический материализм и
теоретико-критическую систему капиталистического хозяйства. Эти три элемента
мы
имеем в виду, когда говорим о марксизме, по крайней мере, когда законно
говорим о нем.
Остается третий элемент марксизма, именно, его экономическая система.
Это единственная область, в которую историческое развитие после Маркса и
Энгельса внесло не только новый фактический материал, но и некоторые
качественно новые формы его. Мы имеем в виду новую ступень концентрации и
централизации производства, обращение кредита, новые взаимоотношения между
банками и промышленностью и новую роль финансового капитала и его
монополистских организаций. [Нельзя] говорить по этому поводу, однако, об
особом марксизме эпохи империализма. Единственное, что можно тут сказать, и
притом с полным правом, это что "Капитал" Маркса нуждался в дополнительной
главе или целом дополнительном томе, вводящем в общую систему
новообразования империалистской эпохи. Не надо забывать, что значительную
часть этой работы выполнил, например, Гиль-фердинг в своем "Финансовом
капитале", написанном, к слову сказать, не без влияния того плодотворного
толчка, который революция 1905 года дала марксистской мысли Запада. Никому,
однако, не придет в голову включать "Финансовый капитал" в систему
ленинизма, даже если удалить из работы Гильфердин-га столь явственные в ней
элементы псевдомарксизма, которые из географической вежливости называются
австромарксиз-мом555. Самому Ленину никогда, разумеется, не
приходило в голову, что его превосходная брошюра об
империализме556 представляет собою теоретическое выражение
ленинизма как особого марксизма империалистской эпохи. Можно себе
представить те сочные эпитеты, которыми Ленин наградил бы авторов такого
рода определения.
Если мы не находим, таким образом, ни новой материалистической
диалектики, ни нового исторического материализма, ни новой теории ценности
"эпохи империализма и пролетарской революции", то какое же содержание
надлежит вкладывать в сталинское определение ленинизма, которое
канонизировано как официальное определение? Сама по себе канонизация этого
смысла не раскрывает, ибо канонизация теоретических определений чаще всего
необходима тогда, когда, по слову Фомы Ак-винского557, приходится
верить, ибо это абсурд.
Может быть, изменилась система исторического материализма. Где это
изменение нашло свое выражение? Не в буха-
ринскои ли эклектике, преподносимой под видом исторического
материализма? Но, ревизуя Маркса, на деле Бухарин даже не отваживается
признаться открыто в покушении на создание новой историко-философской
теории, адекватной эпохе империализма. В конце концов бухаринская схоластика
адекватна только ее творцу Лукач558 сделал более смелую
принципиальную попытку преодолеть исторический материализм. Он сделал
попытку объявить, что, начиная с октябрьского переворота, означающего
энгельсовский скачок из царства необходимости в царство свободы,
исторический материализм отжил свой век, перестав быть адекватным эпохе
пролетарских революций. Но над этим по меньшей мере преждевременным
открытием мы дружно смеялись вместе с Лениным. Это открытие было сделано
достаточно рано, да еще при жизни Ленина, что дало ему возможность весело
посмеяться, и нам вместе с ним.
Но если Сталин, Зиновьев и Бухарин не усвоили себе теории Лукача, от
которой, вероятно, успел давно отказаться ее автор, то что же, собственно,
они имеют в виду?
По существу дела, выделение под именем ленинизма особого марксизма
империалистской эпохи понадобилось для ревизии марксизма, против которой
Ленин действительно боролся всю свою жизнь. Поскольку центральной идеей
новейшей ревизии является реакционная идея национал-социализма (теория
построения социализма в отдельной стране), постольку необходимо было
доказать или, по крайней мере, провозгласить, будто ленинизм, в противовес
марксизму доимпериалистической эпохи, занял новую позицию в этом центральном
вопросе марксистской теории и политики. Мы уже слышали, что Ленин будто бы
открыл закон неравномерного развития, о котором во времена Маркса и Энгельса
не могло быть и речи. Но это и есть тот самый абсурд, веры в который от нас
требуют Фомы Аквин-ские наших дней. Остается только совершенно необъяснимый
[факт, что Ленин] ни разу и нигде не отмежевался в этом центральном вопросе
от Маркса и Энгельса и не противопоставил свой "марксизм империалистской
эпохи" "марксизму просто". Между тем, Ленин знал Маркса несколько более
солидно, чем его эпигоны. Ленин не выносил органически никакой
недоговоренности и неясности в вопросах теории. Ему была свойственна та
высшая честность теоретической совести, которая в отдельных своих
проявлениях недостаточно вдумчивому че-
ловеку может показаться педантизмом. Свои текущие идейные счета с
Марксом Ленин вел с той тщательностью, которая в одинаковой мере
характеризовала и могущество его собственной мысли, и благодарную
признательность ученика. И вот оказывается, что в центральном вопросе о
международном характере социалистической революции Ленин совсем будто бы не
заметил своего разрыва с доимпериалистическим марксизмом или, что еще хуже,
заметил и держал про себя в секрете, очевидно, в надежде на то, что Сталин
достаточно своевременно разъяснит эту тайну благодарному человечеству.
Сталин так и сделал, создав в нескольких невразумительных строках марксизм
эпохи империализма, который и стал ширмами той бесшабашной ревизии Маркса и
Ленина, свидетелями которой мы являемся в течение последних шести лет.
Но, как мы видели уже из приведенной выше цитаты, у нашего теоретика
есть и другое определение ленинизма, которое он считает "точнее", именно:
"Ленинизм есть теория и тактика пролетарской революции вообще, теория и
тактика диктатуры пролетариата в особенности". Однако это уточненное
определение еще более компрометирует и без того безнадежное определение.
Если ленинизм есть "теория пролетарской революции вообще", то чем же
является марксизм? Маркс и Энгельс впервые возвестили о себе полным голосом
миру в "Манифесте коммунистической партии" в 1847 г.559 Что же
иное представляет собою этот бессмертный документ, как не манифест
"пролетарской революции вообще"? Можно с полным основанием сказать, что вся
дальнейшая теоретическая деятельность великих друзей была комментарием к
Манифесту. Катедер-маркси-сты560 пытались, под знаком
"объективизма", отделить теоретический вклад Маркса в науку от его
революционных выводов. Эпигоны Второго Интернационала пытались превратить
Маркса в дюжинного эволюциониста. Ленин всю жизнь боролся с теми и другими
за подлинный марксизм, т. е. "теорию пролетарской революции вообще; теорию
диктатуры пролетариата в особенности". Что же в таком случае означает
противопоставление марксизму теории ленинизма?
Без противопоставления немыслимо выделение самостоятельной теории
ленинизма: противопоставление есть основа всякой классификации. Мы уже
сказали, что единственным серьезным оправданием такого противопоставления,--
оправ-
данием, которое является по существу наиболее убийственным его
осуждением -- является национал-социалистическая ревизия марксовой "теории
пролетарской революции вообще, теории диктатуры пролетариата в особенности".
Смелее всех высказывался об устарелости марксизма Сталин, по крайней мере в
первые "медовые" месяцы новой теории, когда оппозиция еще не проткнула своей
критической иглою этот надутый коровий пузырь.
Различие исторических призваний и индивидуального склада как нельзя
лучше выражается в двух стилях. Известно, какую гигантскую печать наложил
поистине олимпийский стиль Маркса на всю марксистскую литературу до наших
дней. Выправляя дряблый стиль Бернштейна561, Энгельс внушал ему,
что если не все мы можем писать стилем Маркса, то все мы должны стремиться
приблизиться к нему. Превосходный стиль Энгельса, ясный, четкий,
мужественный, жизнерадостный, находился под несомненным влиянием марксова
стиля, будучи, однако, скупее и экономнее его. Незачем говорить, какое
влияние стиль Маркса непосредственно через Энгельса оказал на Плеханова,
который эти стилистические заимствования прививал к национальному стволу, к
литературной традиции Белинского562, Добролюбова563 и
Чернышевского564 с ее расплывчатой повествовательностью. Из более
молодых марксистов под определенным влиянием Маркса сложился стиль Парвуса и
Розы Люксембург. Стиль Каутского есть скорее отсутствие стиля. И в силу
обратной теоремы Юффона565 это знаменует собой отсутствие
личности. "Финансовый капитал" Гильфердинга тщится изо всех сил приблизиться
по стилю к "Капиталу" Маркса. Но это не стиль, а имитация, хотя и очень
умелая.
Замечательное дело, Ленин совершенно не испытал на своем стиле
олимпийской руки Маркса. Помимо метода и системы, Ленин взял у Маркса
терминологию и навсегда ее ввел в свой инвентарь. С первых и до последних
дней Ленин отстаивал каждую частицу марксовой терминологии не из педантизма,
а из глубокого понимания того, что за пестротой терминологии легче всего
укрывается эклектика и всякая путаница вообще. Но, за вычетом терминологии,
литературное развитие Ленина прошло к марксову стилю по касательной. Ленин
любил и ценил насыщенный язык Маркса, но так же примерно, как он мог ценить
язык Шекспира566 или Гете, как прекрас-
ный, но чужой язык. Язык Ленина простой, деловой и целеустремленный.
Ленина озабочивает одно -- довести до читателя, притом до конкретного
читателя, определенную сумму мыслей и их обоснования. Форма должна
обеспечить наибольшую конкретность и наивысший нажим на мысль читателя.
Самостоятельных задач формы для Ленина не существует. Даже и вопрос о
последовательном развитии мысли -- наиболее трудный из вопросов
литературного построения -- сравнительно мало озабочивает Ленина. Он очень
легко нарушает единство изложения. Если ему чужды плехановские отступления,
то Ленин не боится повторений, если считает их нужными для закрепления своих
выводов.
Маркс выводил вслед56 новую научную систему, новое
миросозерцание. Здесь каждая страница книги должна была говорить сама за
себя. Маркс стремится достигнуть не только наиболее совершенной конструкции
целого, но и наилучшей взаимосвязи отдельных, даже мелких частей, наиболее
совершенного построения фразы, наиболее точного определения, наиболее яркого
эпитета. Маркс делает большие экскурсы в область художественных
произведений, в историческую и мемуарную литературу, отовсюду извлекая
что-нибудь, чтоб укрепить или украсить возводимое им здание, фундамент и
стены которого выведены уже давно.
большинство членов ИККИ еще в 1918 г. и позже были добрыми
социал-демократами? Не похоже ли это на отсутствие политического достоинства
и уважения к самим себе, когда Клара Цеткин, Шмераль, Ката-яма , Кашен,
Тельман и прочие вменяют Троцкому в вину цитату из его книги 1905 г.,
которой никто из них, в довершение всего, никогда не читал?548
Но ведь история не остановилась на 1905 г. Для Коминтерна важнее было
бы выяснить, как смотрел Ленин на международное положение одинокой
революционной страны в 1917 году и в дальнейшие годы после завоевания власти
и в чем "троцкизм" отличался здесь -- если отличался -- от ленинизма.
В марте 1917 г. Сталин рассматривал взаимоотношение между
империалистской буржуазией и революционным пролетариатом как разделение
ролей. Борьбу пролетариата за власть он заменял "контролем" Советов над
правительством капитала. По существу он представлял себе демократическую
власть как "аппарат управления", в который можно врасти, которым можно
постепенно овладеть.
Чистый эмпирик Сталин каждый вопрос начинает с начала, т. е. с того
пункта, на котором этот вопрос сегодня предстал перед ним. Преемственности
для него не существует. Вчерашний день он наглухо сдает в архив. Если он
обращается к прошлому, то лишь как к свалке старого железа, в надежде найти
готовую подходящую фразу, обрывок фразы, чтоб не рисковать созданием новой
формулы, а прикрыться старой, независимо от того, для каких целей она
создавалась. Свою кустарно оборудованную теорию он каждый раз переделывает
заново. Точно так же он поступает и с историей партии. Истории в более
широком смысле он почти никогда не касается. По каждому новому поводу он
говорит о теориях, фактах и людях прямо противоположное тому, что говорил
накануне. Его ум, его воображение, его память ограниченны, как тот мешок, в
котором странствующий кустарь переносит свои инструменты. Сталин есть
законченный тип Ивана Непомнящего.
Но как же все-таки человек загнал себя в тупик такого вопиющего
противоречия по основному вопросу марксизма на протяжении нескольких
месяцев? Субъективные причины: эмпиризм, короткомыслие, органическое
презрение к обобщенью. Объективные причины: напор бюрократии и новых
собственников против идей международной революции. Еще в апреле Сталин
повторял по инерции старую формулу. Но Ленина уже не было. Кампания против
"троцкизма", тщательно подготовлявшаяся во время болезни Ленина, была уже в
полном ходу. Троцкизм -- это перманентные революционные потрясения. Надо
было перерезать пуповину международной революции. Ленин уже в мавзолее.
Ленинизм объявляется троцкизмом.
Что значит далее фраза "Ленинизм есть примат практики перед теорией"?
Фраза грамматически неверна. Надо бы сказать: "Примат практики над теорией
или по отношению к теории". Но дело не в грамматике, которая вообще ведет
очень скудную жизнь на страницах "Вопросов ленинизма". Нас интересует
философское содержание фразы. Автор оспаривает мысль, будто ленинизм исходит
из примата практики над теорией. Но ведь в этом же сущность материализма.
Если уж применять антикварно-философское слово "примат", то придется
сказать, что практика имеет такой же неоспоримый "примат" над теорией, как
бытие над сознанием, как материя над духом -- как целое над частью. Ибо
теория вырастает из практики, порождаясь ее потребностями и являясь ее более
или менее несовершенным обобщением.
Не правы ли в таком случае эмпирики, которые руководствуются
"непосредственно" практикой как высшей инстанцией? Не являются ли они
наиболее последовательными материалистами? Нет, они являются карикатурой на
материализм. Руководствоваться теорией значит руководствоваться обобщением
всей предшествующей практики человечества для того, чтобы с наибольшим
успехом справиться с той или другой практической задачей сегодняшнего дня.
Таким образом, через теорию обнаруживается именно "примат" практики в целом
над отдельными ее частями.
Исходя из "примата" экономики над политикой Бакунин549
отвергал политическую борьбу. Он не понимал, что политика есть
обобщенная экономика и что, следовательно, нельзя решать наиболее важные, т.
е. наиболее общие, экономические задачи, минуя их обобщение через политику.
Теперь мы имеем оценку философского тезиса "о значении теории в целом".
Опрокидывая на голову подлинное взаимоотношение между практикой и теорией,
отождествляя проведение теории в жизнь с игнорированием теории, подсовывая
противнику с худшим намерением явно нелепую мысль, рассчитанную на худшие
инстинкты малоосведомленного читателя -- этот насквозь противоречивый, сам
себя пожирающий тезис находится еще, в довершение всего, в явном разладе с
грамматикой. Вот в каком смысле мы назвали его микрокосмом.
Какое же определение ленинизма противопоставляется моему? Вот то
определение, которое объединяет Сталина с Зиновьевым и Бухариным и вошло во
все учебники: "Ленинизм
есть марксизм эпохи империализма и пролетарской революции. Точнее:
ленинизм есть теория и тактика пролетарской революции вообще, теория и
тактика диктатуры пролетариата в особенности" (Вопросы ленинизма, с. 74).
Бессодержательность и в то же время противоречивость этого определения
обнаружится сама собой, если только спросить себя, что такое марксизм?
Назовем здесь еще раз основные его элементы.
Во-первых, диалектический метод. Маркс не был его создателем и никогда,
разумеется, на это не претендовал. Энгельс видел заслугу Маркса в том, что
он в период философского эпигонства и узкого эмпиризма в области
положительных наук возродил диалектический метод и отстоял его права. Маркс
мог этого достигнуть, только освободив диалектику от идеалистического
пленения. Загадка того, каким образом можно было столь "механически"
отделить диалектику от идеализма, разрешается, в свою очередь, диалектикой
познавательного процесса. Как, познав какую-нибудь силу природы или ее
закономерность, первобытная религия или магия сейчас же включает эту силу
или закономерность в область своего мнимого могущества, так и познающая
мысль, отвлекши диалектику от материального процесса, приписала ее себе
самой, наделив себя при этом гегелевской философией, абсолютным могуществом.
Шаман подметил верование, что дождь падает из тучи. Но он ошибался, когда
надеялся вызвать дождь, подражая в том или другом отношении тучам. Гегель
ошибался, превращая диалектику в имманентное свойство абсолютной идеи. Но
Гегель был прав, что диалектика господствует во всех процессах мироздания,
включая и человеческое общество.
Опираясь на всю предшествовавшую материалистическую философию и на
бессознательный материализм естественных наук, Маркс вывел диалектику из
бесплодных пустынь идеализма и повернул ее лицом к материи, ее матери.
В этом смысле восстановленная Марксом в правах и им материализованная
диалектика составляет основу марксистского миропонимания и основной метод
марксистского исследования.
Во-вторых, второй по важности составной частью марксизма является
исторический материализм, т. е. применение материалистической диалектики к
вопросам строения человеческого общества и его исторического развития. Было
бы
неправильным растворять исторический материализм в диалектическом,
применением коего он является. Для применения диалектического материализма
человеческой истории понадобился величайший творческий акт, познающий мысль,
и акт этот открыл новую эпоху в самой истории человечества, классовую
динамику которой он в себе отразил.
Можно с полным правом сказать, что дарвинизм550 является
гениальным, хотя философски и не продуманным до конца, применением
материалистической диалектики к вопросу о развитии всего разнообразия
органического мира. Исторический материализм стоит в том же ряду, что и
дарвинизм, представляя применение материалистической диалектики к отдельной,
хотя и гигантской части мироздания. Непосредственное практическое значение
исторического материализма сейчас неизмеримо выше, поскольку он впервые дает
возможность передовому классу сознательно подойти к судьбам человечества.
Только полная практическая победа исторического материализма, т. е.
установление технически и научно могущественного социалистического общества,
откроет полную возможность для практического применения законов Дарвина к
самому человеческому роду в целях смягчения и преодоления заложенных в
человеке биологических противоречий.
Третьей составной частью марксизма является установление системы
законов капиталистического хозяйства. "Капитал" Маркса551
является применением исторического материализма к области человеческого
хозяйства на определенном уровне его развития, как исторический материализм
в целом является применением материалистической диалектики к области
человеческой истории.
Русские субъективисты, т. е. эмпирики идеализма и его эпигоны,
признавали вполне компетентность и правомочность марксизма в области
капиталистического хозяйства, но отрицали его правильность для других сфер
общественной жизни. Такое расчленение основано на грубом фетишизме
самостоятельных и однородных исторических факторов (экономика, политика,
право, наука, искусство, религия), создающих ткань истории путем своего
сочетания друг с другом подобно тому, как химические тела создаются
сочетанием самостоятельных и однородных элементов. Но, не говоря уж о том,
что материалистическая диалектика восторжествовала и в химии над эм-
пирическим консерватизмом Менделеева , доказав взаимопревращаемость
химических элементов -- исторические факторы не имеют ничего общего с
элементами в смысле однородности и устойчивости. Капиталистическая экономика
сегодняшнего дня опирается на технику, которая ассимилировала в себе
продукты предшествующей научной мысли. Капиталистический товарооборот мыслим
только в определенных
правовых нормах, которые в Европе установились путем усво-
р"р"ч " " *•
ения римского права и его дальнейшей пригонки к потребностям
буржуазного хозяйства. Историко-теоретическая экономика Маркса показывает,
как развитие производительных сил на определенной, точно характеризованной
ступени разрушает одни экономические формы другими, ломая при этом право,
нравы и верования, и как применение новых, более высоких производительных
сил создает для себя -- всегда через людей -- новые общественно-правовые,
политические и всякие иные нормы, в рамках которых оно обеспечивает себе
необходимое ему динамическое равновесие. Таким образом, чистая экономика
есть фикция. На всем протяжении марк-сова исследования с полной ясностью
указаны приводные ремни, зубчатые сцепления и другие передаточные механизмы,
ведущие от человеческих отношений вниз к производительным силам и к самой
природе, к земной коре, продуктом которой человек является, и вверх, в
сторону так называемых надстроечных аппаратов и идеологических форм, которые
питались экономикой "хлеб все едят", предпочитали его с маслом -- и в то же
время ассимилируются ею, создают для нее оформление, регулируют ее функции,
ускоряют или замедляют ее рост.
Таким образом, только бездарный эклектизм может отделять марксистскую
экономику от исторического материализма. Но было бы в то же время совершенно
неправильным попросту растворять экономическую систему Маркса в его
социологической или, говоря старым языком, историко-философской теории. В
отношении исторического материализма Маркс и Энгельс установили основные
элементы метода социального исследования и дали ряд высоко научных, хотя
эпизодических по объему и чисто памфлетических по форме образцов своего
нового метода в применении к отдельным, главным образом революционным,
кризисным периодам истории (крестьянская война в Германии, 1848--[18]51 во
Фран-
ции554, Парижская коммуна и пр.). Все эти произведения
являются гениальными иллюстрациями доктрины, а не ее законченным
применением. Только в области хозяйственных отношений Маркс дал, хотя
технически и не законченное, но теоретически наиболее завершенное применение
своего социологического метода -- в одном из самых совершенных, вернее,
самом совершенном продукте познающей мысли, в "Капитале".
Вот почему марксову экономику нельзя не выделять в качестве третьего
элемента марксизма.
Сейчас нередко можно читать о марксистской психологии, марксистском
естествознании и пр. Все это выражает гораздо больше пожелания, чем
осуществления, подобно, например, речам насчет пролетарской культуры и
пролетарской литературы. Чаще всего такие формулировки прикрывают ни на чем
еще серьезно не основанные претензии. Было бы ни с чем не сообразным
включать дарвинизм или менделеевскую периодическую систему элементов в
область марксизма, несмотря на их внутреннюю связь. Можно не сомневаться,
что сознательное применение материалистической диалектики в области
естествознания при научном понимании воздействия классового общества на
задачи, объекты и методы естественнонаучного исследования чрезвычайно
обогатит естествознание, во многом перестроит его, откроет новые связи,
отведет ему новое место в нашем миропонимании. Когда появятся такого рода
новые труды, составляющие эпоху в науке, можно будет, может быть, говорить о
марксистской биологии или психологии. Хотя, вернее всего, эта новая система
будет носить и новое имя. Система марксизма вовсе не претендует на
абсолютное значение, она сама отдает себе отчет в своем исторически
переходящем значении. Одно лишь сознательное применение материалистической
диалектики ко всем научным областям подготовляет и подготовит элементы
преодоления марксизма, которое будет диалектически, в то же время, его
высшим торжеством. Из зерна поднимется стебель, а на нем разовьется колос
ценою смерти семенного зерна.
Марксизм сам по себе есть исторический продукт, таким его и надо брать.
И этот исторический марксизм включает в себя три основных элемента:
материалистическую диалектику, исторический материализм и
теоретико-критическую систему капиталистического хозяйства. Эти три элемента
мы
имеем в виду, когда говорим о марксизме, по крайней мере, когда законно
говорим о нем.
Остается третий элемент марксизма, именно, его экономическая система.
Это единственная область, в которую историческое развитие после Маркса и
Энгельса внесло не только новый фактический материал, но и некоторые
качественно новые формы его. Мы имеем в виду новую ступень концентрации и
централизации производства, обращение кредита, новые взаимоотношения между
банками и промышленностью и новую роль финансового капитала и его
монополистских организаций. [Нельзя] говорить по этому поводу, однако, об
особом марксизме эпохи империализма. Единственное, что можно тут сказать, и
притом с полным правом, это что "Капитал" Маркса нуждался в дополнительной
главе или целом дополнительном томе, вводящем в общую систему
новообразования империалистской эпохи. Не надо забывать, что значительную
часть этой работы выполнил, например, Гиль-фердинг в своем "Финансовом
капитале", написанном, к слову сказать, не без влияния того плодотворного
толчка, который революция 1905 года дала марксистской мысли Запада. Никому,
однако, не придет в голову включать "Финансовый капитал" в систему
ленинизма, даже если удалить из работы Гильфердин-га столь явственные в ней
элементы псевдомарксизма, которые из географической вежливости называются
австромарксиз-мом555. Самому Ленину никогда, разумеется, не
приходило в голову, что его превосходная брошюра об
империализме556 представляет собою теоретическое выражение
ленинизма как особого марксизма империалистской эпохи. Можно себе
представить те сочные эпитеты, которыми Ленин наградил бы авторов такого
рода определения.
Если мы не находим, таким образом, ни новой материалистической
диалектики, ни нового исторического материализма, ни новой теории ценности
"эпохи империализма и пролетарской революции", то какое же содержание
надлежит вкладывать в сталинское определение ленинизма, которое
канонизировано как официальное определение? Сама по себе канонизация этого
смысла не раскрывает, ибо канонизация теоретических определений чаще всего
необходима тогда, когда, по слову Фомы Ак-винского557, приходится
верить, ибо это абсурд.
Может быть, изменилась система исторического материализма. Где это
изменение нашло свое выражение? Не в буха-
ринскои ли эклектике, преподносимой под видом исторического
материализма? Но, ревизуя Маркса, на деле Бухарин даже не отваживается
признаться открыто в покушении на создание новой историко-философской
теории, адекватной эпохе империализма. В конце концов бухаринская схоластика
адекватна только ее творцу Лукач558 сделал более смелую
принципиальную попытку преодолеть исторический материализм. Он сделал
попытку объявить, что, начиная с октябрьского переворота, означающего
энгельсовский скачок из царства необходимости в царство свободы,
исторический материализм отжил свой век, перестав быть адекватным эпохе
пролетарских революций. Но над этим по меньшей мере преждевременным
открытием мы дружно смеялись вместе с Лениным. Это открытие было сделано
достаточно рано, да еще при жизни Ленина, что дало ему возможность весело
посмеяться, и нам вместе с ним.
Но если Сталин, Зиновьев и Бухарин не усвоили себе теории Лукача, от
которой, вероятно, успел давно отказаться ее автор, то что же, собственно,
они имеют в виду?
По существу дела, выделение под именем ленинизма особого марксизма
империалистской эпохи понадобилось для ревизии марксизма, против которой
Ленин действительно боролся всю свою жизнь. Поскольку центральной идеей
новейшей ревизии является реакционная идея национал-социализма (теория
построения социализма в отдельной стране), постольку необходимо было
доказать или, по крайней мере, провозгласить, будто ленинизм, в противовес
марксизму доимпериалистической эпохи, занял новую позицию в этом центральном
вопросе марксистской теории и политики. Мы уже слышали, что Ленин будто бы
открыл закон неравномерного развития, о котором во времена Маркса и Энгельса
не могло быть и речи. Но это и есть тот самый абсурд, веры в который от нас
требуют Фомы Аквин-ские наших дней. Остается только совершенно необъяснимый
[факт, что Ленин] ни разу и нигде не отмежевался в этом центральном вопросе
от Маркса и Энгельса и не противопоставил свой "марксизм империалистской
эпохи" "марксизму просто". Между тем, Ленин знал Маркса несколько более
солидно, чем его эпигоны. Ленин не выносил органически никакой
недоговоренности и неясности в вопросах теории. Ему была свойственна та
высшая честность теоретической совести, которая в отдельных своих
проявлениях недостаточно вдумчивому че-
ловеку может показаться педантизмом. Свои текущие идейные счета с
Марксом Ленин вел с той тщательностью, которая в одинаковой мере
характеризовала и могущество его собственной мысли, и благодарную
признательность ученика. И вот оказывается, что в центральном вопросе о
международном характере социалистической революции Ленин совсем будто бы не
заметил своего разрыва с доимпериалистическим марксизмом или, что еще хуже,
заметил и держал про себя в секрете, очевидно, в надежде на то, что Сталин
достаточно своевременно разъяснит эту тайну благодарному человечеству.
Сталин так и сделал, создав в нескольких невразумительных строках марксизм
эпохи империализма, который и стал ширмами той бесшабашной ревизии Маркса и
Ленина, свидетелями которой мы являемся в течение последних шести лет.
Но, как мы видели уже из приведенной выше цитаты, у нашего теоретика
есть и другое определение ленинизма, которое он считает "точнее", именно:
"Ленинизм есть теория и тактика пролетарской революции вообще, теория и
тактика диктатуры пролетариата в особенности". Однако это уточненное
определение еще более компрометирует и без того безнадежное определение.
Если ленинизм есть "теория пролетарской революции вообще", то чем же
является марксизм? Маркс и Энгельс впервые возвестили о себе полным голосом
миру в "Манифесте коммунистической партии" в 1847 г.559 Что же
иное представляет собою этот бессмертный документ, как не манифест
"пролетарской революции вообще"? Можно с полным основанием сказать, что вся
дальнейшая теоретическая деятельность великих друзей была комментарием к
Манифесту. Катедер-маркси-сты560 пытались, под знаком
"объективизма", отделить теоретический вклад Маркса в науку от его
революционных выводов. Эпигоны Второго Интернационала пытались превратить
Маркса в дюжинного эволюциониста. Ленин всю жизнь боролся с теми и другими
за подлинный марксизм, т. е. "теорию пролетарской революции вообще; теорию
диктатуры пролетариата в особенности". Что же в таком случае означает
противопоставление марксизму теории ленинизма?
Без противопоставления немыслимо выделение самостоятельной теории
ленинизма: противопоставление есть основа всякой классификации. Мы уже
сказали, что единственным серьезным оправданием такого противопоставления,--
оправ-
данием, которое является по существу наиболее убийственным его
осуждением -- является национал-социалистическая ревизия марксовой "теории
пролетарской революции вообще, теории диктатуры пролетариата в особенности".
Смелее всех высказывался об устарелости марксизма Сталин, по крайней мере в
первые "медовые" месяцы новой теории, когда оппозиция еще не проткнула своей
критической иглою этот надутый коровий пузырь.
Различие исторических призваний и индивидуального склада как нельзя
лучше выражается в двух стилях. Известно, какую гигантскую печать наложил
поистине олимпийский стиль Маркса на всю марксистскую литературу до наших
дней. Выправляя дряблый стиль Бернштейна561, Энгельс внушал ему,
что если не все мы можем писать стилем Маркса, то все мы должны стремиться
приблизиться к нему. Превосходный стиль Энгельса, ясный, четкий,
мужественный, жизнерадостный, находился под несомненным влиянием марксова
стиля, будучи, однако, скупее и экономнее его. Незачем говорить, какое
влияние стиль Маркса непосредственно через Энгельса оказал на Плеханова,
который эти стилистические заимствования прививал к национальному стволу, к
литературной традиции Белинского562, Добролюбова563 и
Чернышевского564 с ее расплывчатой повествовательностью. Из более
молодых марксистов под определенным влиянием Маркса сложился стиль Парвуса и
Розы Люксембург. Стиль Каутского есть скорее отсутствие стиля. И в силу
обратной теоремы Юффона565 это знаменует собой отсутствие
личности. "Финансовый капитал" Гильфердинга тщится изо всех сил приблизиться
по стилю к "Капиталу" Маркса. Но это не стиль, а имитация, хотя и очень
умелая.
Замечательное дело, Ленин совершенно не испытал на своем стиле
олимпийской руки Маркса. Помимо метода и системы, Ленин взял у Маркса
терминологию и навсегда ее ввел в свой инвентарь. С первых и до последних
дней Ленин отстаивал каждую частицу марксовой терминологии не из педантизма,
а из глубокого понимания того, что за пестротой терминологии легче всего
укрывается эклектика и всякая путаница вообще. Но, за вычетом терминологии,
литературное развитие Ленина прошло к марксову стилю по касательной. Ленин
любил и ценил насыщенный язык Маркса, но так же примерно, как он мог ценить
язык Шекспира566 или Гете, как прекрас-
ный, но чужой язык. Язык Ленина простой, деловой и целеустремленный.
Ленина озабочивает одно -- довести до читателя, притом до конкретного
читателя, определенную сумму мыслей и их обоснования. Форма должна
обеспечить наибольшую конкретность и наивысший нажим на мысль читателя.
Самостоятельных задач формы для Ленина не существует. Даже и вопрос о
последовательном развитии мысли -- наиболее трудный из вопросов
литературного построения -- сравнительно мало озабочивает Ленина. Он очень
легко нарушает единство изложения. Если ему чужды плехановские отступления,
то Ленин не боится повторений, если считает их нужными для закрепления своих
выводов.
Маркс выводил вслед56 новую научную систему, новое
миросозерцание. Здесь каждая страница книги должна была говорить сама за
себя. Маркс стремится достигнуть не только наиболее совершенной конструкции
целого, но и наилучшей взаимосвязи отдельных, даже мелких частей, наиболее
совершенного построения фразы, наиболее точного определения, наиболее яркого
эпитета. Маркс делает большие экскурсы в область художественных
произведений, в историческую и мемуарную литературу, отовсюду извлекая
что-нибудь, чтоб укрепить или украсить возводимое им здание, фундамент и
стены которого выведены уже давно.