Филлипс Сьюзен Элизабет. Медовый месяц

   Дом, сошедший со страниц книги сказок, был сделан из дерева и покрыт штукатуркой, сквозь которую местами проступал рисунок кирпичной кладки. Над крышей из имитации соломы возвышалась небольшая труба. Спереди были расположены несколько ромбовидных окон, закрытых деревянными ставнями.
   — На окнах обычно стояли горшки с геранью, — сказала Лили, отпуская его руку и подходя к дому. — Мы с отцом вместе сажали ее каждый год.
   Лили отодвинула засов на двустворчатой деревянной двери, и она со скрипом отворилась.
   — Сейчас большей части той мебели уже нет, и домик используется как склад. Нагнись.
   Эрик в последний раз затянулся сигаретой и выбросил ее. Согнувшись, он вошел в дом. Низкий потолок навис над самой головой, хотя сгибаться не было необходимости.
   — Дай мне спички.
   Он передал их Лили и слушал, как она движется в темноте. Через несколько секунд комната озарилась мерцающим янтарным светом — она зажгла пару свечей на полке миниатюрного камина из тесаного камня.
   Удивленный, он покачал головой, озираясь вокруг:
   — Не могу поверить, что все это существует.
   — Чудесно, правда?
   Наклонный потолок игрушечного домика был сделан из балок; в центре комнаты он имел достаточную высоту, чтобы Эрик мог стоять, не сгибаясь, а к стенам понижался. На стенах там и сям висели потускневшие, но все еще яркие фрески — эльфы, феи и лесные обитатели. Художник нарисовал трещины в штукатурке и несколько пятен кирпичной кладки, как будто штукатурка местами отвалилась. Даже банки с химикалиями для бассейна и аккуратно сложенная горка диванных подушек не нарушали очарования этого домика.
   — Здесь немного затхло, но папа поддерживает дом в порядке. Он знает, что я его просто убью, если с домиком что-нибудь случится.
   Эрик не мог отвести от нее глаз. В бледно-малиновом платье, с серебристо-белыми волосами и прелестными чертами лица, Лили выглядела столь же очаровательно, как персонажи фресок по стенам.
   Она достала диванную подушку с верхушки горки и положила ее на пол. Усевшись на нее, Лили прислонилась к остальным.
   — Ты слишком большой для этого места. Мальчики, которых я обычно приводила сюда, были немного поменьше.
   Он опустился на подушку рядом с ней, опершись на одно колено и ослабив галстук.
   — Их было много?
   — Только два. Один жил в соседнем доме, и он был скучен. Все, что ему хотелось, — это сдвинуть стулья и сделать из них крепость.
   В ее голосе появились хриплые, соблазнительные нотки, очаровавшие его. Он положил ее руку на живот и указательным пальцем нарисовал круг на тыльной стороне ладони.
   — А второй?
   — Г-м-м. Кажется, его звали Пауло. — Она откинула голову назад, на подушки; глаза ее медленно закрылись. — Его отец был нашим садовником.
   — Да?
   — Он приходил сюда при любой возможности. — Она передвинула руку на лиф платья и положила кончики пальцев на полную грудь.
   У Эрика пересохло во рту, и он знал, что не сможет долго выстоять против нее.
   — И чем вы занимались вдвоем?
   — Попробуй себе представить.
   — Я думаю, — он играл с ее пальцами, — что ты была весьма капризна.
   — Мы играли, — у нее перехватило дыхание, когда он медленно погладил ее руку, — в интересные игры.
   Наклонившись вперед, он прижался губами к уголку ее рта.
   — Какие же?
   Маленький, узкий кончик ее языка облизал место, которое он поцеловал.
   — Гм… непохожие на игры, в которые играли другие дети.
   — Например? — Его палец скользнул по запястью и вверх по руке.
   — Я боялась уколов. Пауло сказал мне, что сможет вылечить меня, и мне не придется идти к доктору.
   — Мне нравится стиль этого мальца.
   — Конечно, я знала, что он делает, но притворялась, что не знаю. — У нее захватило дыхание, когда его рука скользнула вниз по ноге и забралась под платье. — Это было довольно смешно.
   — Но и возбуждающе?
   — Конечно, возбуждающе.
   Он гладил ее ногу через чулки, постепенно перемещаясь выше, пока его пальцы не оказались в небольшой ямке под коленом.
   — Я тоже люблю играть в такие игры.
   — Да, я знаю.
   Он гладил ее бедра; Эрик напрягся от возбуждения, когда добрался до верха чулок и коснулся ее кожи. Ему следовало бы знать, что она не носит колготок — они слишком обыденны для нее.
   — И ты до сих пор терпеть не можешь ходить к докторам? — спросил он.
   — Это не самое любимое мое занятие.
   Он слегка надавил рукой, и она немного раздвинула ноги. Он погладил внутреннюю часть ее бедер — они были теплые и твердые.
   — Ну а если заболеешь?
   — Я… я почти не болею.
   Лили задохнулась, когда его большой палец стал гладить ее через трусики.
   — Я не уверен в этом, — сказал он, — ты так горяча.
   — Неужели? — еле слышно спросила она.
   — Может, у тебя лихорадка? Дай-ка я лучше проверю. — Его палец скользнул между ее ног. Лили тихонько застонала.
   — Я так и думал.
   — Что?
   — У тебя жар.
   — Да. — Она извивалась под его возбуждающими прикосновениями.
   В свете свечей ее губы раскрылись, и лицо порозовело. Его собственное возбуждение усилилось, когда он увидел, как сладость этой извращенной фантазии разожгла и ее. Женщины для него никогда не значили больше, чем медицинское средство, чем таблетка, которую принимаешь вечером, надеясь, что утром будешь чувствовать себя лучше. Он никогда не заботился об удовлетворении партнерши, только о своем, но сейчас ему хотелось смотреть на обессилевшую под его прикосновениями Лили и понимать, что без ее удовлетворения он не добьется своего.
   — Боюсь, мне придется все это снять. Он не встретил сопротивления, стягивая с нее трусики. Сняв их, он приподнялся и через платье коснулся ее груди. Она застонала, и лоб ее покрылся легкими морщинами, как если бы Лили была чем-то огорчена, но она прижималась грудью к его руке, поэтому Эрик не останавливался.
   — У тебя так сильно бьется сердце, — сказал он. Лили не ответила.
   Он нашел «молнию» на спине и, расстегнув ее, сдвинул вниз платье и снял с нее бюстгальтер. На Лили остались лишь ажурные чулки и бледно-малиновое платье, спущенное до талии; колени подняты, ноги разведены. Он коснулся ее груди и нежно сжал сосок. Глубоко в ее горле зародился животный звук, почти звук страдания, но в то же время она изогнулась под его более интимными ласками, приглашая его к дальнейшим действиям.
   Эта смесь противоборствующих ощущений обеспокоила его и в то же время настолько разожгла, что Эрик почувствовал, что забывает все на свете. В горле ее рождались гортанные стоны, из-под век потекли слезы.
   Эрик, встревожившись, оторвался от нее, но Лили вцепилась пальцами ему в предплечья, притягивая ближе к себе. Он продолжал ласкать ее; рубашка его набухла от пота. Хотя плоть требовала облегчения, он сдерживался, чтобы наблюдать за причудливым сплавом чувств, игравших на ее лице: удовольствие и боль, лихорадочное возбуждение и невыносимая мука. Рука его скользила во влаге ее возбуждения; дыхание Эрика эхом отдавалось в тишине волшебного домика, когда она изнемогала от его прикосновений.
   Он застонал и крепко сжал ее содрогавшееся тело.
   — Лили, что с тобой?
   Ему никогда еще не приходилось видеть женщину, которая бы так болезненно отвечала на любовные ласки. Не дождавшись ответа, он стал повторять:
   — Все в порядке. Все будет в порядке.
   Потом Эрик решил, что ему почудилось ее страдание, так как нетерпеливые руки Лили стали теребить «молнию» на его брюках. Освободив его плоть, она захватила в кулаки концы его галстука и притянула его рот к своим губам, отдав свой язык. Она ласкала его, пока Эрик окончательно не потерял рассудок.
   Он сунул руку в карман своих брюк, где лежал пакетик из фольги, без которого он никуда не отправлялся, и дрожащими руками поднес к зубам, чтобы открыть. Она отбросила пакетик прочь:
   — Нет! Я хочу чувствовать тебя.
   Перенеся вес тела, она опустилась на него.
   Он зашел слишком далеко, чтобы прислушиваться к тревожным сигналам, зазвеневшим в его голове, и лишь позже Эрик ощутил холодок тяжелого предчувствия. Лили казалась такой сильной, и это влекло к ней, но сейчас он не был в этом уверен.
   Она начала щипать его за ухо, а потом настояла, чтобы он сбегал обратно в дом и украл для них с кухни какой-нибудь еды. Вскоре они уже смеялись, уминая омаров и птифуры, и его предчувствие исчезло.
   На следующий день они отправились на концерт в «Уинтон Марсалис», а потом он продолжал видеться с ней по нескольку раз в неделю. Ее красота пленяла его, и они никак не могли наговориться. Они спорили об искусстве, разделяя общую страсть к джазу, и могли часами разговаривать о театре. И лишь иногда, когда они забирались в постель, возникали весьма странные затруднения. Хотя Лили требовала, чтобы он доводил ее до оргазма, казалось, она почти ненавидела его, когда он это делал. Эрик знал, что это его вина. Он был плохим любовником. Он так долго просто использовал женщин, что ему даже не приходило в голову, что все может быть по-другому.
   Эрик удвоил свои усилия, чтобы добиться ее удовлетворения; он гладил и целовал каждую пядь ее тела, ласкал до тех пор, пока Лили не начинала просить о пощаде, но никак не мог исцелить ее от страданий. Он хотел поговорить с ней об этой загадке, но не знал, с чего начать, и пришел к выводу, что может обсуждать с Лили любые вопросы, кроме самых сокровенных, столь важных для них.
 
   Лето уже шло к концу, но все оставалось по-прежнему, и он понял, что должен положить этому конец.
   Пока он раздумывал, как это сделать, однажды вечером, в начале октября, Лили неожиданно появилась у него дома. Он только что вернулся со студии. Эрик налил два бокала вина и протянул ей один. Лили отпила глоток. Он снова обратил внимание на ее ногти, обкусанные почти до кожи.
   — Эрик, я беременна.
   Он посмотрел на нее, и душу объял холодок страха.
   — Это шутка?
   — Я бы хотела, чтобы это было шуткой, — с горечью ответила Лили.
   Он вспомнил их первую ночь в игрушечном домике два месяца назад, когда он был так неосмотрителен, и у него в голове помутилось. Кретин! Это же надо быть таким кретином!
   Она уставилась в свой бокал.
   — Я… Завтра я пойду за назначением на аборт.
   Как только до него дошел смысл ее слов, в Эрике разлилась ярость.
   — Нет!
   — Эрик, но…
   — Нет, черт возьми! — Бокал хрустнул в его руке. Лили посмотрела на Эрика жалким взглядом, ее большие светлые глаза наполнились слезами.
   — Другого выхода нет. Я не хочу ребенка.
   — Нет, у тебя есть выход! — Эрик швырнул бокал в угол, и он разбился вдребезги, расплескав содержимое. — У нас есть выход, и не будет никаких абортов!
   — Но…
   Эрик видел, что пугает ее, и постарался прийти в себя. Отставив в сторону ее бокал, он взял ее за руки.
   — Мы поженимся, Лили. Обязательно поженимся.
   — Ты… ты мне дорог, Эрик, но я не думаю, что из меня получится достаточно хорошая жена.
   Он постарался улыбнуться.
   — Ну, тогда мы похожи еще в одном. Я тоже не думаю, что из меня получится достаточно хороший муж.
   Лили робко улыбнулась. Он обнял ее, закрыл глаза и начал обещать все на свете — розы и рассветы, белые нарциссы и лунный свет — все, что приходило в голову. Эрик не особо углублялся в размышления; ему было все равно. Она выйдет за него замуж, потому что он ни за что на свете не возьмет на себя ответственность за смерть еще одного невинного существа.

Глава 14

СЪЕМКА В СТУДИИ. ГОСТИНАЯ В ДОМЕ НА РАНЧО. ДЕНЬ.

   Дэш и Элеонора стоят посреди комнаты; у обоих на лице воинственное выражение.
   ЭЛЕОНОРА: Я тебя не уважаю. Тебе это известно?
   ДЭШ: Кажется, я слышал, как ты упоминала об этом.
   ЭЛЕОНОРА: Я восхищаюсь образованными и утонченными мужчинами. Настоящими джентльменами.
   ДЭШ: Не забудь упомянуть о галстуке.
   ЭЛЕОНОРА: Что ты имеешь в виду?
   ДЭШ: Когда мы разговаривали об этом в прошлый раз, ты сказала, что не можешь уважать мужчину, который помрет не в костюме с галстуком.
   ЭЛЕОНОРА: Вряд ли я так говорила. Я просто сказала, что никогда не смогу уважать мужчину, у которого нет галстука или тем более он не носит его.
   ДЭШ: Так у меня же есть галстук!
   ЭЛЕОНОРА: Да-да, и на нем нарисована девушка, рекламирующая хула-хуп!
   ДЭШ: Это только когда смотришь прямо на галстук. Если смотреть сбоку, то она больше похожа на фламинго.
   ЭЛЕОНОРА: Я собираю чемодан.
   ДЭШ: Так ты говоришь, что наши отношения обречены?
   ЭЛЕОНОРА: Окончательно и бесповоротно.
   ДЭШ: И нет никакой надежды?
   ЭЛЕОНОРА: Ни малейшей.
   ДЭШ: Потому что мы слишком разные?
   ЭЛЕОНОРА: Полная противоположность.
   ДЭШ (подходя к ней на шаг): А как насчет того, что я готов поцеловать тебя?
   ЭЛЕОНОРА: Потому что ты грубый ковбой, не подчиняющийся никаким правилам!
   ДЭШ: Неужели? А как насчет того, что и ты поцелуешь меня прямо сейчас?
   ЭЛЕОНОРА: Потому что… потому что я без ума от тебя!
   Они обнимаются, и их губы сливаются в долгом, страстном поцелуе. Дверь с грохотом распахивается, и врывается Дженни.
   ДЖЕННИ: Так я и знала! Опять за старое! А ну прекратите! Прекратите немедленно!
   ДЭШ (все еще обнимая Элеонору): Я думал, ты точишь свои коготки о Бобби.
   ДЖЕННИ: Его зовут Роберт, а вам должно быть стыдно!
   ДЭШ: Не пойму почему.
   ДЖЕННИ: Да она тебя просто использует. С тех пор как Блейк пошел в ВВС, она липнет к тебе, как репей. Она боится состариться и умереть в одиночестве. Она боится…
   ДЭШ (отстраняясь от Элеоноры, чтобы прервать Дженни): Достаточно, Джейн Мэри!
   ДЖЕННИ: Стоит тебе выйти от нее, как она над тобой смеется. Я сама слышала это, папа! Она высмеивает тебя, разговаривая со своими друзьями в Нью-Йорке.
   ЭЛЕОНОРА (Дэш и Элеонора одновременно воскликнули): Дженни, это неправда!
   ДЭШ: Возвращайся в дом.
   Дженни с вызовом смотрит на них, а потом выбегает из дома.
   Элеонора и Дэш смотрят на дверь.
   ЭЛЕОНОРА (спокойно): А вот и главная причина, почему у наших отношений нет никакого будущего.
 
   Сцена кончилась, и Хани ушла за камеры, дергая за резиновую ленту, которая стягивала ее «конский хвост», и массируя пальцами голову. Она не позволила им обстричь свои волосы, и в конце концов продюсеры сошлись на том, чтобы Дженни носила конский хвост. Однако они велели Эвелин стягивать ее волосы назад так туго, что нередко у нее начинала болеть голова. Но все равно ради этого стоило потерпеть. Прошло уже пять месяцев со времени той проклятой вечеринки у Лиз, и ее волосы отросли настолько, что касались плеч.
   Распушив их кончиками пальцев, она смотрела на Дэша и Лиз, которые все еще не уходили со съемочной площадки, спокойно разговаривая. Хани почувствовала укол ревности. Они были ровесниками и в далеком прошлом — любовниками. А что, если эти люди — самые близкие для нее — снова возобновят свои прежние отношения?
   Один из ассистентов прервал их разговор с глазу на глаз, сказав, что Дэша приглашают к телефону. Лиз направилась к вей, и Хани заметила, что помада в углу ее рта слегка смазалась. Она отвернулась.
   — Ты видела каталог магазинчика, который я положила на стол в твоей гримерной? — спросила Лиз, беря бутылку минеральной воды. — У них множество изумительных поясов.
   Лиз была ее первой подругой, и Хани решительно подавила приступ ревности.
   — Не искушай меня. С тобой у меня появилась мания делать бесконечные покупки в магазинах.
   — Пустяки! Ты просто наверстываешь упущенное.
   Лиз сделала глоток, держа бутылку за горлышко так грациозно, как будто она пила из бокала баккара.
   — Одежда начинает становиться моей слабостью, — вздохнула Хани. — Уже несколько месяцев я читаю все модные журналы, которые попадают мне в руки. Прошлой ночью я заснула, мечтая купить новый коралловый шелк. — Она печально улыбнулась. — Я читала журнал «Мисс» и знаю, что женственность — это ловушка, но ничего не могу с собой поделать.
   — Ты просто пытаешься обрести какое-то равновесие.
   — Равновесие! Это самое никчемное занятие, каким я когда-либо занималась! В первый раз в моей жизни я не могу себя уважать.
   — Хани, безотносительно того, с какими частями тела ты появилась на свет, ты подрастала как мальчишка, а не так, как девочка. Сейчас ты просто пытаешься открыть в себе женщину. Рано или поздно ты сможешь собрать вместе разные части своего «я». Просто пока ты еще не готова к этому. И пока… — Она подняла бутылку с минеральной водой и произнесла тост: — Покупай и выкидывай!
   Улыбнувшись, Лиз вышла и направилась в свою гримерную.
   Хани взяла пьесу и положила в сумочку, на которой были изображены влажные красные маки. Она знала, что озабоченность своей внешностью была связана с Дэшем, но пока все ее попытки обратить на себя его внимание как на женщину терпели полный провал. В лучшем случае в нем еще сильнее проявлялись отеческие нотки, он становился более раздражительным и требовательным и хмурился, что бы она ни делала. Как она ни старалась, он не был доволен. Мешало и то, что ей пять дней в неделю приходилось играть Дженни Джонс. Роль, которая раньше была для Хани так удобна, начинала ее раздражать.
   Она повернулась, чтобы уйти с площадки, как вдруг сзади пара чьих-то пальцев ткнула ее под ребра.
   — Черт побери, Тод!
   — Привет, красотка. Пробежишь со мною пару улиц?
   Хани уставилась на Тода Майерса, юного шестнадцатилетнего актера, который играл роль нового приятеля Дженни, Роберта. Его выбрали за аккуратную, стопроцентно американскую внешность — темные глаза и волосы, круглые щеки, небольшой рост, чтобы он не подавлял ее своими размерами. Однако под этой ангельской внешностью скрывался себялюбивый ребенок. Все же, помня о своих шероховатостях в общении, Хани не могла набраться решимости и дать ему пинка.
   — Я не собираюсь сегодня обедать. У меня реферат по психиатрии, и я пойду в гримерку заканчивать его.
   — Не понимаю, зачем это людям, заколачивающим такие большие деньги, тратить время на колледж!
   — Это заочные курсы. Я должна выполнять эти задания, пока не окончу высшую школу. Мне нравится учиться. Это не так уж трудно — провести чуть больше времени за книгами.
   — Ты говоришь, прямо как моя старуха, — сказал он с отвращением.
   — Ты должен ее слушаться.
   — Да, конечно. — Он вытянул руки и уперся ими в бока. — Так ты готова к нашей грандиозной любовной сцене после обеда?
   — Это не любовная сцена. Это просто поцелуй. И клянусь, Тодд, если ты попытаешься снова целоваться по-настоящему… — Она угрожающе потрясла кулачком.
   — Я не буду целовать тебя взасос, если ты обещаешь отправиться со мной на уик-энд. Один мой друг устраивает рождественскую вечеринку. Там будет море травки и, может быть, даже немного коки. Ты когда-нибудь пробовала коко-пуфф? Берешь сигарету и брызгаешь на нее…
   — Я не любительница наркотиков и не поеду с тобой.
   — Ты ведь все еще сохнешь по этому придурку Эрику Диллону, не так ли? Я слышал, ты вокруг него увивалась. Держу пари, что сейчас, когда он женился и обрюхатил свою старушку, ты продолжаешь рыдать по ночам.
   Хани нежно ему улыбнулась:
   — Тебе никто не говорил, что тебя следует прихлопнуть из жалости, чтобы не мучился? Он надулся.
   — Ты должна хорошо ко мне относиться, Хани. А то я возьму и расскажу всем на завтрашнем дне рождения, что тебе не семнадцать, как все думают, а уже восемнадцать.
   — Мне двадцать, Тодд.
   — Да уж, конечно, — усмехнулся он.
   Она махнула рукой. Ложь Росса пустила такие корни, что лишь немногие верили правде, и то после того, как она предъявляла водительские права. За последние шесть месяцев ее лицо появилось на обложках половины журналов для подростков, которые праздновали ее пятнадцатилетие. Это событие отмечалось в прессе почти так же широко, как «Триллер» — новый альбом Майкла Джексона.
   Оставив Тодда, она вернулась в гримерную работать над рефератом. Две женщины-сценариста перестали шептаться при ее появлении и шаловливо улыбнулись. Раньше Хани стала бы подозревать их в заговоре против себя, но сейчас она знала, что более вероятное объяснение — их участие в праздновании дня рождения и готовящемся для нее сюрпризе. Она поболтала с ними пару минут и ушла, вспоминая те далекие дни, когда сценаристы казались ей богами. Этот период закончился, когда она подружилась с Дэшем.
   В отличие от семьи в труппе не забывали о ее дне рождения. В прошлом году они удивили ее полным собранием всех сценариев «Шоу Дэша Пугана» в кожаном переплете. Хани была глубоко тронута, но ей хотелось, чтобы и семья вспомнила об этой дате. Даже если бы они просто прислали ей почтовую открытку, Хани была бы преисполнена благодарности.
   Из-за угла медленно вышел Дэш; Хани увидела, что он огорчен.
   — Что случилось?
   — Только что звонила Ванда. Вечно она умудряется меня достать.
   Хани представляла себе, что после развода люди должны уходить из жизни друг друга, но Дэшу, казалось, до конца своих дней суждено иметь дело со своей бывшей первой женой. Конечно, у них остались дети, что, по ее мнению, меняло дело. Но сыну было уже двадцать четыре, а дочери — двадцать два, и Хани не представляла, о чем Дэш может разговаривать со своей бывшей женой. Обычно она старалась не думать о его детях, особенно потому, что оба они были старше ее.
   — Ты ведь говорил, что Ванда снова вышла замуж?
   — Уже давно. За человека, которого зовут Эдвард Риджуэй. Понимаешь, не Эд, а именно Эдвард!
   — Чего она так к тебе пристает?
   — Я думаю, из мести. Она все еще не может успокоиться, что старые игры закончены. Позвонила мне, чтобы сказать, что Джош женится на следующий день после Рождества.
   — Осталось только три недели.
   — Любезно с ее стороны известить меня о женитьбе сына, правда? Теперь мне придется ехать в Тьюлсу на свадьбу.
   Вид у него был мрачный.
   — Ты против его женитьбы?
   — Ему уже двадцать четыре. Думаю, он уже взрослый. Да и все, что поможет ему вырваться из паутины Ванды, к лучшему. Меня просто бесит мысль о том, что придется два дня позволить ей водить меня на поводке. Когда я женился на ней, она была прелестной штучкой, но через несколько лет превратилась в барракуду. Не то чтобы я ее ненавидел. Просто ее чертовски раздражает все, что связано со мной.
   Дэш пошел прочь, а потом медленно повернул назад. Она настороженно посмотрела на него, догадываясь, что у Дэша что-то на уме. Он засунул руку в карман.
   — Хани, а не хотела бы ты… Да нет, не годится.
   — Что?
   — Ничего. Я только… — Он переминался с ноги на ногу. — Я хотел спросить у тебя — не смогла бы ты поехать со мной в Тьюлсу на свадьбу? Ты была бы чем-то вроде буфера. Да нет, тебе, конечно, не захочется покинуть свою семью сразу же после Рождества.
   Хани подумала о Шанталь, раздобревшей и разленившейся от сладкой пищи и просмотра сериалов; о своем дебильном отчиме Баке. И о Гордоне, который все еще не взял в руки кисть. Она подумала о Софи, которая проводит больше времени в постели, чем вне ее, и отказывается следовать любым советам доктора. Идея уехать от всех них и побыть с Дэшем была самым прекрасным рождественским подарком, о котором можно было только мечтать.
   — Я с удовольствием поеду с тобой, Дэш! Мне будет полезно на время уехать.
 
   Этим вечером она медленно спустилась по наклонному въезду в гараж своего дома в Пасадене. Было уже темно, когда она пробралась из гаража домой через осеннюю грязь. Хани щелкнула выключателем, но лампочка, видимо, перегорела, и она ощупью нашла ручку двери, ведущей на кухню. Открыв дверь, Хани с изумлением увидела пламя свечей.
   — С днем рождения!
   — С днем рождения, Хани!
   Пораженная, она увидела все свое семейство, стоявшее полукругом у кухонного стола. Софи вытащила себя из постели, Бак натянул спортивную рубашку, Шанталь втиснула свое дородное тело в малиновые брюки, а в линзах новых очков Гордона отражалось пламя двадцати маленьких свечей, горящих на верхушке праздничного пирога.
   Они не забыли! Они наконец-то вспомнили о ее дне рождения! В глазах у нее защипало, и Хани почувствовала, как в душе тают копившиеся годами обиды.
   — О, мои… Это… — У нее запершило в горле. — Как красиво!
   Все засмеялись, и даже Софи улыбнулась, потому что пирог вовсе не был красив. Сделанный из трех слоев, кривобокий, он был неровно покрыт голубой глазурью самого уродливого оттенка, какой Хани приходилось видеть. Но этот неумело состряпанный, неказистый пирог был для Хани дороже самых роскошных и изысканных тортов, которые ей приходилось пробовать.
   — Я не могу… Мне не верится, что вы сделали это сами. — Она изо всех сил старалась не расплакаться.
   — Ну конечно, мы сделали все сами, — ответила Шанталь. — Это ведь твой день рождения!
   Хани была полна любви, радости и глубокой благодарности. Гордон указал на пирог:
   — Это я испек его, Хани. Я сам, собственноручно!
   — А я помогала, — вставила Шанталь.
   — Мы все помогали, — сказал Бак, почесывая свое пузо. — Кроме Софи.
   — А я подобрала цвет глазури, — сказала Софи с обиженным видом.
   Их лица расплывались перед ней, мягкие, красивые и любимые, в золотом свете мерцающих свечей. Хани простила им все слабости и хотела быть вместе с ними. Они были ее семьей. Она была их частью, и они были частью ее, и каждый из них был драгоценен!
   Гордон ухмыльнулся, как школьник, у которого есть секрет. На толстых щеках Софи играла рассеянная улыбка, а голубые глаза Шанталь сияли в свете свечей. Смутившись оттого, что она так расчувствовалась, Хани шлепнула себя по щекам.