Страница:
За семь месяцев, прошедших после того, как Лили забрала дочерей, он узнал о сексуальных домогательствах к детям больше, чем знают все адвокаты, вместе взятые. Лежа на больничной койке, он читал истории об отцах, творивших невообразимое насилие над крошечными детьми, об извращенных, изломанных людях, чьими жертвами становилась одна дочь за другой, об отцах, предававших самые святые узы, которые только могут существовать между людьми.
Но он-то ведь не один из этих монстров! И все-таки Эрик уже не был и тем наивным, прямолинейным человеком, который ворвался в контору Майка Лонгакра, требуя, чтобы адвокат положил конец лживым обвинениям Лили. Теперь он знал, что законы также полны несправедливости.
Чего бы ему лично это ни стоило, он не допустит, чтобы дети ушли в подполье, где они лишились бы не только отца, но и матери. Пока он оставался вдали от них, полагаясь на международную компанию нанятых детективов, державших их под наблюдением. С возрастающим чувством отстраненности Эрик следил, как Лили с дочерьми переезжала с места на место — сначала в Париж, потом в Италию. Август они проводили в Вене, а сентябрь — в Лондоне. Сейчас они были в Швейцарии. Всюду, где она ни оказывалась, нанимались новые гувернантки, новые учителя, новые специалисты, чьи счета Эрик оплачивал. Детективы беседовали с людьми, нанятыми Лили, и Эрик знал, что у Бекки замедлилось развитие, а Рейчел становится все менее управляемой. Сама Лили была единственным источником постоянства для девочек, и хотя бы поэтому нельзя было допустить, чтобы они ушли в подполье.
И все же у него так болела душа за дочерей, что иногда охватывало искушение. За прошедшие семь месяцев боль превратилась из муки кровоточащей раны в привычную, иссушающую духовную пустоту, которая была хуже телесных мучений, потому что омертвляла всю его жизнь. Иногда Эрику удавалось направлять отчаяние на свою очередную роль, но съемки заканчивались, а от себя бежать было некуда.
Эрик постепенно терял способность видеть красоту мира и сейчас замечал лишь его гнусность. Он не мог больше читать газеты и смотреть телевизор, потому что ему были невыносимы сообщения об очередном новорожденном младенце, брошенном в мусорный ящик с пуповиной, все еще прикрепленной к его крохотному синему тельцу. Он не мог читать об отрезанной голове, обнаруженной в картонной коробке, или об изнасилованной бандитами молодой женщине. Одни убийства, увечья, зло… Эрик потерял способность отделять свою боль от чужих страданий. Сейчас его затрагивала уже боль всего мира, мучило одно зверство за другим, тяжесть горя его согнула, и он понял, что сломается, если не найдет способа защититься.
Вот он и бежал куда глаза глядят, натягивая на себя личину несуществующего человека — личности настолько опасной, что обыкновенные люди старались не попадаться ему на пути. Вместо радио Эрик слушал джазовые записи; спал в своем фургоне, а не в комнате мотеля с манящим телевизором; избегал больших городов и газетных щитов. Эрик прятался в свою раковину, потому что знал: он стал настолько хрупок, что может разбиться на части.
Когда Эрик сворачивал с местной дороги на центральное шоссе, из-под колес тракторного трейлера его фургон обдало водой. Он ничего не видел, пока дворники не сделали несколько полукругов по лобовому стеклу. На обочине показался бело-голубой дорожный знак, указывавший, что неподалеку находится больница. Это было именно то, что он искал, — тонкая нить, которая поможет ему защитить себя и одновременно попытаться спасти свою душу.
Проезжая через небольшой городок, Эрик по указателям нашел больницу, подъехав к приземистому неказистому кирпичному дому. Он поставил машину в самом дальнем углу стоянки, в отдалении от здания больницы, и перебрался в заднюю часть фургона. Задние сиденья были сняты, и образовалось пространство, достаточное для того, чтобы разложить походную кровать, которая сейчас была сложена и находилась рядом с дорогим кожаным кофром, в котором Эрик хранил свою одежду. Он отодвинул его в сторону и вытащил дешевую виниловую сумку.
Несколько мгновений он бездействовал. Потом, пробормотав что-то, что могло быть и молитвой, и проклятием, он открыл дверцу:
— Эй, может здесь кто-нибудь помочь парню?
Сестра Грейсон подняла глаза от медицинской карты.
Вообще-то ее трудно было поразить, но сейчас она раскрыла от удивления рот, увидев немыслимую фигуру, которая с дьявольской усмешкой выросла у стола.
На нем был вьющийся красный парик, увенчанный черным пиратским шарфом, завязанным сбоку узлом. Фиолетовая атласная рубашка была заправлена в черные шаровары необъятных размеров, по которым были разбросаны красно-фиолетовые горошины размером с блюдце. Единственная огромная бровь была нарисована на клоунской маске, закрывавшей лицо. У него был большой красный рот, другое пятно красного цвета украшало кончик носа, и фиолетовая повязка в форме звезды закрывала левый глаз.
Сестра Грейсон быстро пришла в себя:
— Вы кто?
Он капризно улыбнулся, и сестра забыла, что ей уже пятьдесят пять и давно прошли времена, когда ей можно было увлечься очаровательным негодяем.
Он отвесил ей чересчур глубокий поклон, похлопал по лбу, груди и талии:
— Меня зовут пират Пэтчес, и вам никогда не доводилось увидеть более несчастного морского волка!
Сестра Грейсон неожиданно для самой себя вовлеклась в эту игру — сделали свое дело необычные манеры незнакомца:
— Это почему же?
— Боюсь вида крови. — Он комично вздрогнул. — Несчастный я человек! Не понимаю, как вы это только выносите!
Она хихикнула, но тут же вспомнила о своих служебных обязанностях. Степенно подняв руку, сестра тщательно спрятала все кудряшки своих седеющих волос, которым удалось выбиться из-под шапочки.
— Чем могу служить?
— Вот это другое дело! Я здесь, чтобы развлечь ваших детей. Парень из «Ротари-клуб» сказал мне подойти к трем. Я что, снова перепутал время? — У него был вид нераскаявшегося грешника. — Мало того, что я боюсь крови, так я еще и ненадежен!
Единственный глаз, свободный от повязки, был ярко-бирюзового цвета, она еще не видела таких — чистый, как кристалл, цвета мятного леденца.
— Никто не говорил мне, что «Ротари» планирует визит клоуна к нашим детям.
— Вот те на! А к шести часам я должен быть в Файетвилле, работать на благотворительном базаре, который устраивает там «Общество алтаря». Как мне повезло, что у вас не только красивое лицо, но и доброе сердце! А то я бы не смог заработать пятьдесят баксов, которые мне должны заплатить в «Ротари».
Он был дьявольски глуп, но так очарователен, что сестра не смогла устоять. Кроме того, послеобеденный дождь отпугнул посетителей, и дети могли немного развлечься.
— Я думаю, ничего плохого не случится.
— Это уж точно!
Она вышла из-за стола и повела его через холл.
— Как видите, у нас маленькая больница. В педиатрическом отделении всего двенадцать коек. Из них девять заняты.
— Есть кто-нибудь, о ком мне следует знать? — мягко спросил клоун; все следы озорства в нем исчезли.
Если она и сомневалась, можно ли пускать его в палаты без официального разрешения, то теперь сомнения ее исчезли.
— Шестилетний мальчик по имени Поль. Он в палате сто семь. — Сестра показала в конец холла. — Он тяжело болел пневмонией, а его мать слишком занята со своим приятелем и редко его навещает.
Клоун кивнул и направился прямо к указанной ею двери. Тут же сестра Грейсон услышала его голос, звучавший, как катящиеся камешки:
— Ну, привет, дружище! Я — пират Пэтчес, самый несчастный из морских волков, плававших за семь морей…
Сестра Грейсон усмехнулась и вернулась назад, к своему столу. Она поздравила себя с хорошим решением. В жизни бывают случаи, когда правила стоит и нарушить.
Эрик провел эту ночь, съехав с обочины грязной дороги на небольшую просеку, поблизости от границы Северной Каролины. Выйдя на следующее утро из фургона, одетый в те же джинсы и безрукавку, что и вчера, он почувствовал во рту металлический привкус — от плохой пищи и ночных кошмаров.
Эрик купил клоунский костюм неделю назад в магазине около Филадельфии и с тех пор останавливался в муниципальных больницах небольших городков почти каждый день. Иногда он предварительно звонил, уверяя, что он от местных властей. Но обычно Эрик просто следил за бело-голубыми указателями больниц, как это было вчера, и уговаривал его впустить.
Сейчас он никак не мог забыть маленького мальчонку во вчерашней больнице. Ребенок был худеньким и болезненным, со слабой синевой вокруг губ. Он наслаждался от всей души не разделенным ни с кем вниманием Эрика. Эрик оставался с ним все послеобеденное время, а потом вернулся вечером и показывал ему фокусы, пока ребенок не уснул. Но вместо того чтобы радоваться сделанному, Эрику думалось только о всех детях, которым он не мог помочь, обо всей боли, которую он не в состоянии успокоить.
Через безрукавку пробирала зябкая сырость. Разминая мышцы, Эрик посмотрел в серое стальное небо. Это уже чересчур для солнечной Южной Каролины. Может, стоит вернуться на дорогу I-95 и отправиться прямо во Флориду? В голову ему пришла шальная мысль на пару недель присоединиться к группе клоунов братьев Ринглинг, которые возвратились с гастролей в Венеции. Может быть, у него появится шанс выступить перед здоровыми детьми, а не только перед больными, как сейчас. Ему хотелось побыть с детьми, которые не страдают.
Эрик вернулся в фургон. Он два дня не был под душем, и нужно было остановиться в мотеле и помыться. В прошлой жизни он всегда заботился о личной чистоте, но после того, как потерял детей, стал не таким чистоплотным. Неряшливость проявлялась во многом, например в еде и сне.
Через полчаса Эрик внезапно ощутил, как повело руль, и понял, что проколол шину. Он съехал на обочину двухрядного шоссе, выбрался из фургона и пошел назад за домкратом. Снова пошла мелкая морось, и сначала он не разглядел выщербленный деревянный указатель, прислоненный к пальме в стороне от дороги. Но спустившая шина была вся в грязи, и когда Эрик снял ее, шина выскользнула из рук и покатилась в кювет. Подняв шину и разогнувшись, он увидел указатель. Буквы поблекли, но Эрик смог разобрать:
Эрик прикрепил крышку ступицы и снова посмотрел на указатель. Джинсы его намокли и испачкались в грязи; вода с волос капала на шею. Ему нужно было принять душ, нужны были чистая одежда и горячая еда. Но в этом нуждалась большая часть человечества, и, стоя на месте, он размышлял, существует ли еще этот парк на свете. Состояние указателя вызывало сомнения на этот счет. С другой стороны, чего в жизни не бывает!
А может, парк развлечений на Серебряном озере еще и открыт? И быть может, им нужен клоун?
Глава 24
Но он-то ведь не один из этих монстров! И все-таки Эрик уже не был и тем наивным, прямолинейным человеком, который ворвался в контору Майка Лонгакра, требуя, чтобы адвокат положил конец лживым обвинениям Лили. Теперь он знал, что законы также полны несправедливости.
Чего бы ему лично это ни стоило, он не допустит, чтобы дети ушли в подполье, где они лишились бы не только отца, но и матери. Пока он оставался вдали от них, полагаясь на международную компанию нанятых детективов, державших их под наблюдением. С возрастающим чувством отстраненности Эрик следил, как Лили с дочерьми переезжала с места на место — сначала в Париж, потом в Италию. Август они проводили в Вене, а сентябрь — в Лондоне. Сейчас они были в Швейцарии. Всюду, где она ни оказывалась, нанимались новые гувернантки, новые учителя, новые специалисты, чьи счета Эрик оплачивал. Детективы беседовали с людьми, нанятыми Лили, и Эрик знал, что у Бекки замедлилось развитие, а Рейчел становится все менее управляемой. Сама Лили была единственным источником постоянства для девочек, и хотя бы поэтому нельзя было допустить, чтобы они ушли в подполье.
И все же у него так болела душа за дочерей, что иногда охватывало искушение. За прошедшие семь месяцев боль превратилась из муки кровоточащей раны в привычную, иссушающую духовную пустоту, которая была хуже телесных мучений, потому что омертвляла всю его жизнь. Иногда Эрику удавалось направлять отчаяние на свою очередную роль, но съемки заканчивались, а от себя бежать было некуда.
Эрик постепенно терял способность видеть красоту мира и сейчас замечал лишь его гнусность. Он не мог больше читать газеты и смотреть телевизор, потому что ему были невыносимы сообщения об очередном новорожденном младенце, брошенном в мусорный ящик с пуповиной, все еще прикрепленной к его крохотному синему тельцу. Он не мог читать об отрезанной голове, обнаруженной в картонной коробке, или об изнасилованной бандитами молодой женщине. Одни убийства, увечья, зло… Эрик потерял способность отделять свою боль от чужих страданий. Сейчас его затрагивала уже боль всего мира, мучило одно зверство за другим, тяжесть горя его согнула, и он понял, что сломается, если не найдет способа защититься.
Вот он и бежал куда глаза глядят, натягивая на себя личину несуществующего человека — личности настолько опасной, что обыкновенные люди старались не попадаться ему на пути. Вместо радио Эрик слушал джазовые записи; спал в своем фургоне, а не в комнате мотеля с манящим телевизором; избегал больших городов и газетных щитов. Эрик прятался в свою раковину, потому что знал: он стал настолько хрупок, что может разбиться на части.
Когда Эрик сворачивал с местной дороги на центральное шоссе, из-под колес тракторного трейлера его фургон обдало водой. Он ничего не видел, пока дворники не сделали несколько полукругов по лобовому стеклу. На обочине показался бело-голубой дорожный знак, указывавший, что неподалеку находится больница. Это было именно то, что он искал, — тонкая нить, которая поможет ему защитить себя и одновременно попытаться спасти свою душу.
Проезжая через небольшой городок, Эрик по указателям нашел больницу, подъехав к приземистому неказистому кирпичному дому. Он поставил машину в самом дальнем углу стоянки, в отдалении от здания больницы, и перебрался в заднюю часть фургона. Задние сиденья были сняты, и образовалось пространство, достаточное для того, чтобы разложить походную кровать, которая сейчас была сложена и находилась рядом с дорогим кожаным кофром, в котором Эрик хранил свою одежду. Он отодвинул его в сторону и вытащил дешевую виниловую сумку.
Несколько мгновений он бездействовал. Потом, пробормотав что-то, что могло быть и молитвой, и проклятием, он открыл дверцу:
— Эй, может здесь кто-нибудь помочь парню?
Сестра Грейсон подняла глаза от медицинской карты.
Вообще-то ее трудно было поразить, но сейчас она раскрыла от удивления рот, увидев немыслимую фигуру, которая с дьявольской усмешкой выросла у стола.
На нем был вьющийся красный парик, увенчанный черным пиратским шарфом, завязанным сбоку узлом. Фиолетовая атласная рубашка была заправлена в черные шаровары необъятных размеров, по которым были разбросаны красно-фиолетовые горошины размером с блюдце. Единственная огромная бровь была нарисована на клоунской маске, закрывавшей лицо. У него был большой красный рот, другое пятно красного цвета украшало кончик носа, и фиолетовая повязка в форме звезды закрывала левый глаз.
Сестра Грейсон быстро пришла в себя:
— Вы кто?
Он капризно улыбнулся, и сестра забыла, что ей уже пятьдесят пять и давно прошли времена, когда ей можно было увлечься очаровательным негодяем.
Он отвесил ей чересчур глубокий поклон, похлопал по лбу, груди и талии:
— Меня зовут пират Пэтчес, и вам никогда не доводилось увидеть более несчастного морского волка!
Сестра Грейсон неожиданно для самой себя вовлеклась в эту игру — сделали свое дело необычные манеры незнакомца:
— Это почему же?
— Боюсь вида крови. — Он комично вздрогнул. — Несчастный я человек! Не понимаю, как вы это только выносите!
Она хихикнула, но тут же вспомнила о своих служебных обязанностях. Степенно подняв руку, сестра тщательно спрятала все кудряшки своих седеющих волос, которым удалось выбиться из-под шапочки.
— Чем могу служить?
— Вот это другое дело! Я здесь, чтобы развлечь ваших детей. Парень из «Ротари-клуб» сказал мне подойти к трем. Я что, снова перепутал время? — У него был вид нераскаявшегося грешника. — Мало того, что я боюсь крови, так я еще и ненадежен!
Единственный глаз, свободный от повязки, был ярко-бирюзового цвета, она еще не видела таких — чистый, как кристалл, цвета мятного леденца.
— Никто не говорил мне, что «Ротари» планирует визит клоуна к нашим детям.
— Вот те на! А к шести часам я должен быть в Файетвилле, работать на благотворительном базаре, который устраивает там «Общество алтаря». Как мне повезло, что у вас не только красивое лицо, но и доброе сердце! А то я бы не смог заработать пятьдесят баксов, которые мне должны заплатить в «Ротари».
Он был дьявольски глуп, но так очарователен, что сестра не смогла устоять. Кроме того, послеобеденный дождь отпугнул посетителей, и дети могли немного развлечься.
— Я думаю, ничего плохого не случится.
— Это уж точно!
Она вышла из-за стола и повела его через холл.
— Как видите, у нас маленькая больница. В педиатрическом отделении всего двенадцать коек. Из них девять заняты.
— Есть кто-нибудь, о ком мне следует знать? — мягко спросил клоун; все следы озорства в нем исчезли.
Если она и сомневалась, можно ли пускать его в палаты без официального разрешения, то теперь сомнения ее исчезли.
— Шестилетний мальчик по имени Поль. Он в палате сто семь. — Сестра показала в конец холла. — Он тяжело болел пневмонией, а его мать слишком занята со своим приятелем и редко его навещает.
Клоун кивнул и направился прямо к указанной ею двери. Тут же сестра Грейсон услышала его голос, звучавший, как катящиеся камешки:
— Ну, привет, дружище! Я — пират Пэтчес, самый несчастный из морских волков, плававших за семь морей…
Сестра Грейсон усмехнулась и вернулась назад, к своему столу. Она поздравила себя с хорошим решением. В жизни бывают случаи, когда правила стоит и нарушить.
Эрик провел эту ночь, съехав с обочины грязной дороги на небольшую просеку, поблизости от границы Северной Каролины. Выйдя на следующее утро из фургона, одетый в те же джинсы и безрукавку, что и вчера, он почувствовал во рту металлический привкус — от плохой пищи и ночных кошмаров.
Эрик купил клоунский костюм неделю назад в магазине около Филадельфии и с тех пор останавливался в муниципальных больницах небольших городков почти каждый день. Иногда он предварительно звонил, уверяя, что он от местных властей. Но обычно Эрик просто следил за бело-голубыми указателями больниц, как это было вчера, и уговаривал его впустить.
Сейчас он никак не мог забыть маленького мальчонку во вчерашней больнице. Ребенок был худеньким и болезненным, со слабой синевой вокруг губ. Он наслаждался от всей души не разделенным ни с кем вниманием Эрика. Эрик оставался с ним все послеобеденное время, а потом вернулся вечером и показывал ему фокусы, пока ребенок не уснул. Но вместо того чтобы радоваться сделанному, Эрику думалось только о всех детях, которым он не мог помочь, обо всей боли, которую он не в состоянии успокоить.
Через безрукавку пробирала зябкая сырость. Разминая мышцы, Эрик посмотрел в серое стальное небо. Это уже чересчур для солнечной Южной Каролины. Может, стоит вернуться на дорогу I-95 и отправиться прямо во Флориду? В голову ему пришла шальная мысль на пару недель присоединиться к группе клоунов братьев Ринглинг, которые возвратились с гастролей в Венеции. Может быть, у него появится шанс выступить перед здоровыми детьми, а не только перед больными, как сейчас. Ему хотелось побыть с детьми, которые не страдают.
Эрик вернулся в фургон. Он два дня не был под душем, и нужно было остановиться в мотеле и помыться. В прошлой жизни он всегда заботился о личной чистоте, но после того, как потерял детей, стал не таким чистоплотным. Неряшливость проявлялась во многом, например в еде и сне.
Через полчаса Эрик внезапно ощутил, как повело руль, и понял, что проколол шину. Он съехал на обочину двухрядного шоссе, выбрался из фургона и пошел назад за домкратом. Снова пошла мелкая морось, и сначала он не разглядел выщербленный деревянный указатель, прислоненный к пальме в стороне от дороги. Но спустившая шина была вся в грязи, и когда Эрик снял ее, шина выскользнула из рук и покатилась в кювет. Подняв шину и разогнувшись, он увидел указатель. Буквы поблекли, но Эрик смог разобрать:
ПАРК РАЗВЛЕЧЕНИЙ
НА СЕРЕБРЯНОМ ОЗЕРЕ
ЛЕГЕНДАРНЫЙ АТТРАКЦИОН —
АМЕРИКАНСКИЕ ГОРКИ «ЧЕРНЫЙ ГРОМ»
УДОВОЛЬСТВИЕ ДЛЯ ВСЕЙ СЕМЬИ
ЧЕРЕЗ 20 МИЛЬ ПОВОРОТ НАЛЕВО;
3 МИЛИ ПО ДОРОГЕ 62
Парк развлечений на Серебряном озере. Ему почудилось в этом названии что-то знакомое, но он не смог вспомнить откуда. Вспомнить удалось, лишь когда он затягивал последнюю гайку на запасном колесе. Не об этом ли месте так часто рассказывала Хани? Он вспомнил, как она потешала компанию историями о том, как росла в парке развлечений в Южной Каролине, рассказывала о пароходике, который затонул, и о знаменитых американских горках. Он был почти уверен, что речь шла о парке развлечений на Серебряном озере.Эрик прикрепил крышку ступицы и снова посмотрел на указатель. Джинсы его намокли и испачкались в грязи; вода с волос капала на шею. Ему нужно было принять душ, нужны были чистая одежда и горячая еда. Но в этом нуждалась большая часть человечества, и, стоя на месте, он размышлял, существует ли еще этот парк на свете. Состояние указателя вызывало сомнения на этот счет. С другой стороны, чего в жизни не бывает!
А может, парк развлечений на Серебряном озере еще и открыт? И быть может, им нужен клоун?
Глава 24
— Хани, дождь припустил! — кричала Шанталь. — Сейчас же кончай работать!
Со своего насеста на самой верхушке «Черного грома» Хани взглянула на фигуру сестры, высматривавшей ее из-под маленького красного зонтика.
— Спущусь через несколько минут! — прокричала она вниз. — Где Гордон? Ведь я сказала ему, чтобы он тут же возвращался.
— Он неважно себя чувствует, — крикнула Шанталь. — Ему нужно немного отдохнуть.
— Мне все равно, пусть даже он помирает! Скажи, чтобы вернулся!
— Сегодня же Господень день! В такой день нельзя работать.
— С каких это пор вы оба стали соблюдать церковные праздники? Вы просто не любите работать в любой день!
Шанталь надулась и ушла, но Хани это мало волновало. Свободная жизнь Гордона и Шанталь кончилась. Она вбила еще один гвоздь в помост, который делала на вершине деревянной горки. Хани ненавидела дождь и ненавидела воскресенья за то, что работы по ремонту американских горок в такое время замирали. Будь на то ее воля, бригада рабочих трудилась бы семь дней в неделю. Они не были членами профсоюза и могли работать дольше.
Не обращая внимания на дождь, она продолжала сбивать части помоста. Ее удручало, что она недостаточно сильна для более тяжелой работы, например для ремонта трассы. Под руководством нанятого ею специалиста бригада потратила два месяца на то, чтобы снять старую трассу и починить рамы там, где они были повреждены. К счастью, большая их часть оказалась в порядке. Бетонные основания были установлены в шестидесятые годы и не нуждались в замене. Всех беспокоили трещины в поперечных балках, на которые опиралась трасса, но их оказалось не так уж много, как они опасались.
Все же перестройка всей трассы оказалась громоздким и дорогим проектом, и скоро у Хани кончились деньги. Она ума не могла приложить, где взять деньги на новые цепи подъемника и двигатель, который все еще не был установлен, не говоря уже об электрической системе и пневматических тормозах, которыми нужно было заменить старые, ручные.
Дождь усилился, и подмости стали совсем скользкие. Хани неохотно перелезла через край и начала долгий спуск по раме, которую использовала как лестницу, пока не был готов помост. Ее тело больше не содрогалось от ужаса, пока она совершала трудный спуск. Она стала тонкой, мускулистой и страшно устала от двух месяцев тяжелой мужской работы — семь дней в неделю и часто по четырнадцать часов в день. Ладони ее покрылись мозолями, а также множеством ссадин и царапин от обращения с инструментами, которыми она в конце концов научилась недурно пользоваться.
Спустившись на землю, Хани сняла потяжелевшую от воды желтую шляпу. Она направилась не в свою времянку, а пошла среди мокрых деревьев в другую часть парка. Все ее предположения о том, что можно будет пожить в трейлере Софи, отпали после первой же проверки. Крыша обрушилась, стены перекосило, и бродяги давно уже растащили все мало-мальски полезное. Очистив место, она поставила там же небольшой серебристый трейлер.
Сейчас, однако, Хани шла не в свое временное жилище, а в ветхий дом, в котором когда-то обитали холостяки, работавшие в парке. Там теперь жили Гордон и Шанталь. Хани была рада, что их жилище было так далеко от ее трейлера. Достаточно неуютно быть все время на людях. Хоть ночью еЙ нужно побыть одной. Только находясь в одиночестве, она могла чувствовать возможность какой-то связи с Дэшем. Но в действительности никакой связи пока не было. Она ведь еще не запустила «Черный гром».
Хани спрятала волосы под резинку на затылке, но мокрые пряди липли к щекам, и рубашка насквозь промокла. Если бы Лиз увидела ее сейчас, то лишь всплеснула бы руками. Впрочем, Лиз и Калифорния находились в другой Вселенной.
— Кто там? — сказала Шанталь в ответ на ее стук. Разозленная Хани стиснула зубы и рывком распахнула дверь:
— А кто, по-твоему, может быть? Кроме нас, тут никто не живет!
Шанталь воровато вскочила со старого оранжевого дивана, на котором читала журнал, — как служащий, которого босс застал за бездельем. В доме было четыре комнаты: грубо сработанная жилая комната, которую Гордон и Шанталь обставили мебелью, купленной по случаю, спальня, в которой когда-то стояли деревянные кровати, а сейчас там была старая двуспальная кровать на железной раме, кухня и ванная комната. Хотя интерьер имел убогий вид, Шанталь поддерживала порядок, и здесь у нее это получалось лучше, чем в других домах, где они жили раньше.
— Где Гордон? Ты сказала мне, что он нездоров.
Шанталь тщетно старалась спрятать журнал под уродливую коричневую велюровую подушку.
— Да. Но сейчас он пошел заменить масло в грузовике.
— Держу пари, что он ушел не раньше, чем узнал, что я его ищу.
Шанталь быстро переменила тему разговора:
— Не хочешь супа? Я только что сварила прекрасный суп.
Хани стянула с себя рубашку и пошла за Шанталь на кухню. Вдоль двух стен стояли старые металлические буфеты, выкрашенные желто-зеленой краской, на одной висел единственный работавший в парке телефон. Золотистые обои потускнели и испачкались, а линолеум на полу покрылся трещинами, как почва в засуху.
Хани и Гордон все время были заняты на починке американских горок, и Шанталь была единственным свободным человеком, который мог позаботиться о еде. Она усвоила, что если не будет готовить, то всем им нечего будет есть. Удивительно, но оказалось, что работа пошла Шанталь на пользу. Она сбросила большую часть веса, набранного за последние годы, и стала походить на более зрелую версию той восемнадцатилетней девушки, которая когда-то выиграла конкурс красоты «Мисс округа Паксавачи».
— Открыть банку и разогреть ее содержимое — не значит приготовить суп, — проворчала Хани, садясь за старый стол для пикников, который они втащили внутрь. Она знала, что должна хвалить сестру, а не придираться, но решила про себя больше не обращать внимания на чувства Шанталь.
Рот Шанталь сжался от обиды.
— Я не такая хорошая повариха, как ты, Хани. Я еще только учусь.
— Тебе уже двадцать восемь лет! Тебе следовало бы научиться этому давным-давно, а ты последние девять лет только разогревала замороженные обеды в микроволновой печи.
Шанталь пошла к буфету за кастрюлей, потом поставила ее на старую газовую плиту и налила в нее куриный суп с лапшой.
— Я стараюсь как могу. Ты меня обижаешь, когда настроена так придирчиво.
— Ну и плохо! Если тебе не нравится, как мы тут живем, можешь в любое время убираться.
Хани ненавидела свою грубость и плохой характер, но уже не могла остановиться. Это было похоже на те первые дни в «Шоу Дэша Кугана», когда любое» проявление слабости могло ее сломать.
Рука Шанталь сжала половник.
— Нам с Гордоном уходить некуда.
Губы Хани сжались в одну жесткую линию.
— Поэтому, я полагаю, вы ко мне и прилипли.
Шанталь спокойно и грустно ответила:
— Как ты изменилась, Хани! Ты стала такая черствая. Иногда я тебя совсем не узнаю.
Хани взяла ложку супа, стараясь не показать Шанталь, как ее задели эти слова. Она знала, что стала нетерпимой. Мужчины из бригады никогда не шутили с ней, как они шутили друг с другом, но Хани сказала себе, что не будет налаживать с ними отношения. Все, о чем она заботилась, — закончить реконструкцию «Черного грома», чтобы он смог снова пронести ее и, быть может, найти ее мужа.
— Ты раньше была такой милой. — Шанталь стояла у раковины с выражением сожаления на лице. — А потом, когда умер Дэш, я подумала, что у тебя внутри что-то сломалось.
— Я просто решила, что не позволю больше быть вам моими нахлебниками, вот и все.
Шанталь прикусила нижнюю губу.
— Ты продала наш дом, Хани, выставив нас из него. Мы любили этот дом.
— Мне нужны были деньги. Я ведь и ранчо продала, поэтому, не похоже, что я вас обидела.
Продажа ранчо была самым трудным решением, но пришлось продать почти все, чтобы закончить реставрацию горок. Все, что у нее осталось, — это машина, кое-какая одежда и этот парк. Но даже вырученных денег не хватало, и она была бы счастлива закончить все до января, прежде чем окажется на мели.
Она боялась думать об этом. Хани не хотела, чтобы хоть что-то отвлекало ее от решения, которое родилось в ней, когда она вернулась в парк и снова увидела «Черный гром». Иногда ей казалось, что ее решение восстановить аттракцион — единственное, поддерживающее в ней жизнь, и она не могла позволить, чтобы чувства поколебали ее.
— Вся эта затея — просто безумие, — закричала Шанталь. — Рано или поздно у тебя кончатся деньги! И с чем ты тогда останешься? С полудостроенными американскими горками, на которых никто не сможет прокатиться, потому что сюда даже никто не приезжает!
— Я найду способ раздобыть денег. Есть некоторые интересующиеся историческими памятниками группы, занимающиеся восстановлением деревянных американских горок.
Хани избегала взгляда Шанталь. Ни у одной из этих групп не было столько денег, но Хани не хотела говорить все это Шанталь. Ее сестра уже сказала, что она сумасшедшая. И возможно, была права.
— Пусть даже случится чудо и ты закончишь «Черный гром», — сказала Шанталь. — Ну и что дальше? Никто не приедет кататься, потому что здесь нет больше парка!
Ее глаза потемнели от гнева.
— Давай вернемся назад в Калифорнию. Все, что тебе нужно сделать, — это снять трубку и позвонить кому-нибудь, чтобы тебя опять взяли в телешоу. Ты сможешь заработать много денег.
Хани хотелось заткнуть уши. Шанталь была права, но Хани боялась так поступить. Как только публика увидят, что она пытается играть кого-нибудь еще, кроме Дженни Джонс, все сразу поймут, что она представляет собой как актриса. Записи тех представлений — это единственная оставшаяся у нее вещь, которой Хани могла гордиться, единственная вещь, которой она не могла пожертвовать.
— Это безумие, Хани! — не унималась Шанталь. — Ты все погубишь. Ты что, стараешься уложить всех нас в могилу рядом с Дэшем Куганом?
Хани бросила ложку, пролив суп, и выскочила из-за стола:
— Не смей о нем говорить! Я не хочу, чтобы ты даже упоминала его имя! Мне наплевать на дома, на Калифорнию и на то, придет ли кто-нибудь в парк. Мне наплевать на тебя и на Гордона! Я восстанавливаю горки для себя и ни для кого больше!
Открылась задняя дверь, но она не обратила на это внимания, пока не услышала голос Гордона.
— Ты не должна так кричать на Шанталь, — спокойно сказал он.
Оскалившись, Хани повернулась к нему:
— Я буду кричать на нее, когда захочу! Вы оба никчемные люди! Вы самые никудышные люди, каких только я видела!
Гордон рассматривал точку чуть повыше ее правой брови.
— Я работал рядом с тобой, Хани, как только мы сюда приехали. По десять, двенадцать часов в день. Так же, как и ты.
Это было правдой. Сегодняшнее его отсутствие было редким исключением. Гордон работал с нею и по воскресеньям, и вечерами, когда бригада уже уходила. Хани с удивлением замечала, что тяжелая работа как будто даже нравилась ему. Сейчас Хани обратила внимание на его бледность и поняла, что, по-видимому. Гордон сказал правду, ему действительно нездоровится. Но у нее уже не осталось сочувствия ни для кого, даже для самой себя.
— Вам лучше со мной не связываться. Я в долгах, и вы прямо сейчас должны решить, как поступите. — Она горько усмехнулась. — Прошли те времена, когда вам можно было вытянуть из меня все что угодно, просто пригрозив уйти. Меня больше не волнует, уйдете вы или нет. Если считаете, что не сможете жить так, как я сочту нужным, то укладывайте чемоданы и завтра же убирайтесь отсюда!
Протиснувшись мимо Гордона, Хани вышла из хибары и спустилась по покосившимся бетонным ступенькам. И зачем только она позволила, им остаться? Их беспокоила не она, а ее деньги. И она больше не будет о них заботиться. Она не будет заботиться ни о ком.
На нее повеяло холодным влажным ветром, и Хани вспомнила, что оставила в комнате рубашку. Отсюда ей было видно Серебряное озеро. Его покрытая мелкой рябью поверхность казалась серой и зловонной под декабрьским небом. Над развалинами «Доджем холл» кружил стервятник. Страна мертвых. Парк был для них идеальным местом.
Дойдя до деревьев, Хани замедлила шаг. Она чувствовала полную опустошенность. Влажная коричневая хвоя набилась в ее рабочие туфли и прилипла к джинсам. Она хотела бы восстановить горки сама, потому что устала от людей. Может, в одиночестве она сможет услышать голос Дэша. Она прислонилась к чешуйчатому стволу сосны, выдыхая облачка пара в холодный воздух. Ее переполнили печаль и тоска одиночества.
«Почему ты не взял меня с собой? Почему ты умер без меня?»
Хани не сразу заметила, что в дальнем конце аллеи у ее трейлера стоит мужчина. Шанталь не раз говорила, что небезопасно жить так далеко от них, но Хани не обращала на это внимания. А сейчас у нее даже волосы на голове зашевелились.
Мужчина поднял голову и увидел ее. Во всем его облике было что-то зловещее. С тех пор как они вернулись в парк, Хани повстречалась с несколькими бродягами, но они бежали прочь, завидев ее. Было не похоже, что этот мужчина собирался куда-нибудь убежать.
До сих пор она не думала, что имеются основания опасаться за свою жизнь, но даже на таком расстоянии она почувствовала угрозу, исходившую от незнакомца. Он был гораздо крупнее нее, широкоплечий и сильный, с длинными спутанными волосами и черной повязкой, закрывавшей глаз. По его кожаной куртке стекали капельки дождя; джинсы были мокрыми и грязными.
Незнакомец не двигался с места, и у Хани затеплилась надежда, что он повернется и уйдет. Но вместо этого он направился к ней медленными, настороженными шагами.
— Вы вторглись в чужие владения! — Она выкрикивала слова, надеясь запугать его, как пугала многих других.
Не говоря ни слова, он подходил все ближе и ближе, пока не остановился поблизости.
— Что вам нужно? — решительно спросила она.
— Я и сам не знаю. — Он говорил со слабым иностранным акцентом, она не могла понять каким.
Со своего насеста на самой верхушке «Черного грома» Хани взглянула на фигуру сестры, высматривавшей ее из-под маленького красного зонтика.
— Спущусь через несколько минут! — прокричала она вниз. — Где Гордон? Ведь я сказала ему, чтобы он тут же возвращался.
— Он неважно себя чувствует, — крикнула Шанталь. — Ему нужно немного отдохнуть.
— Мне все равно, пусть даже он помирает! Скажи, чтобы вернулся!
— Сегодня же Господень день! В такой день нельзя работать.
— С каких это пор вы оба стали соблюдать церковные праздники? Вы просто не любите работать в любой день!
Шанталь надулась и ушла, но Хани это мало волновало. Свободная жизнь Гордона и Шанталь кончилась. Она вбила еще один гвоздь в помост, который делала на вершине деревянной горки. Хани ненавидела дождь и ненавидела воскресенья за то, что работы по ремонту американских горок в такое время замирали. Будь на то ее воля, бригада рабочих трудилась бы семь дней в неделю. Они не были членами профсоюза и могли работать дольше.
Не обращая внимания на дождь, она продолжала сбивать части помоста. Ее удручало, что она недостаточно сильна для более тяжелой работы, например для ремонта трассы. Под руководством нанятого ею специалиста бригада потратила два месяца на то, чтобы снять старую трассу и починить рамы там, где они были повреждены. К счастью, большая их часть оказалась в порядке. Бетонные основания были установлены в шестидесятые годы и не нуждались в замене. Всех беспокоили трещины в поперечных балках, на которые опиралась трасса, но их оказалось не так уж много, как они опасались.
Все же перестройка всей трассы оказалась громоздким и дорогим проектом, и скоро у Хани кончились деньги. Она ума не могла приложить, где взять деньги на новые цепи подъемника и двигатель, который все еще не был установлен, не говоря уже об электрической системе и пневматических тормозах, которыми нужно было заменить старые, ручные.
Дождь усилился, и подмости стали совсем скользкие. Хани неохотно перелезла через край и начала долгий спуск по раме, которую использовала как лестницу, пока не был готов помост. Ее тело больше не содрогалось от ужаса, пока она совершала трудный спуск. Она стала тонкой, мускулистой и страшно устала от двух месяцев тяжелой мужской работы — семь дней в неделю и часто по четырнадцать часов в день. Ладони ее покрылись мозолями, а также множеством ссадин и царапин от обращения с инструментами, которыми она в конце концов научилась недурно пользоваться.
Спустившись на землю, Хани сняла потяжелевшую от воды желтую шляпу. Она направилась не в свою времянку, а пошла среди мокрых деревьев в другую часть парка. Все ее предположения о том, что можно будет пожить в трейлере Софи, отпали после первой же проверки. Крыша обрушилась, стены перекосило, и бродяги давно уже растащили все мало-мальски полезное. Очистив место, она поставила там же небольшой серебристый трейлер.
Сейчас, однако, Хани шла не в свое временное жилище, а в ветхий дом, в котором когда-то обитали холостяки, работавшие в парке. Там теперь жили Гордон и Шанталь. Хани была рада, что их жилище было так далеко от ее трейлера. Достаточно неуютно быть все время на людях. Хоть ночью еЙ нужно побыть одной. Только находясь в одиночестве, она могла чувствовать возможность какой-то связи с Дэшем. Но в действительности никакой связи пока не было. Она ведь еще не запустила «Черный гром».
Хани спрятала волосы под резинку на затылке, но мокрые пряди липли к щекам, и рубашка насквозь промокла. Если бы Лиз увидела ее сейчас, то лишь всплеснула бы руками. Впрочем, Лиз и Калифорния находились в другой Вселенной.
— Кто там? — сказала Шанталь в ответ на ее стук. Разозленная Хани стиснула зубы и рывком распахнула дверь:
— А кто, по-твоему, может быть? Кроме нас, тут никто не живет!
Шанталь воровато вскочила со старого оранжевого дивана, на котором читала журнал, — как служащий, которого босс застал за бездельем. В доме было четыре комнаты: грубо сработанная жилая комната, которую Гордон и Шанталь обставили мебелью, купленной по случаю, спальня, в которой когда-то стояли деревянные кровати, а сейчас там была старая двуспальная кровать на железной раме, кухня и ванная комната. Хотя интерьер имел убогий вид, Шанталь поддерживала порядок, и здесь у нее это получалось лучше, чем в других домах, где они жили раньше.
— Где Гордон? Ты сказала мне, что он нездоров.
Шанталь тщетно старалась спрятать журнал под уродливую коричневую велюровую подушку.
— Да. Но сейчас он пошел заменить масло в грузовике.
— Держу пари, что он ушел не раньше, чем узнал, что я его ищу.
Шанталь быстро переменила тему разговора:
— Не хочешь супа? Я только что сварила прекрасный суп.
Хани стянула с себя рубашку и пошла за Шанталь на кухню. Вдоль двух стен стояли старые металлические буфеты, выкрашенные желто-зеленой краской, на одной висел единственный работавший в парке телефон. Золотистые обои потускнели и испачкались, а линолеум на полу покрылся трещинами, как почва в засуху.
Хани и Гордон все время были заняты на починке американских горок, и Шанталь была единственным свободным человеком, который мог позаботиться о еде. Она усвоила, что если не будет готовить, то всем им нечего будет есть. Удивительно, но оказалось, что работа пошла Шанталь на пользу. Она сбросила большую часть веса, набранного за последние годы, и стала походить на более зрелую версию той восемнадцатилетней девушки, которая когда-то выиграла конкурс красоты «Мисс округа Паксавачи».
— Открыть банку и разогреть ее содержимое — не значит приготовить суп, — проворчала Хани, садясь за старый стол для пикников, который они втащили внутрь. Она знала, что должна хвалить сестру, а не придираться, но решила про себя больше не обращать внимания на чувства Шанталь.
Рот Шанталь сжался от обиды.
— Я не такая хорошая повариха, как ты, Хани. Я еще только учусь.
— Тебе уже двадцать восемь лет! Тебе следовало бы научиться этому давным-давно, а ты последние девять лет только разогревала замороженные обеды в микроволновой печи.
Шанталь пошла к буфету за кастрюлей, потом поставила ее на старую газовую плиту и налила в нее куриный суп с лапшой.
— Я стараюсь как могу. Ты меня обижаешь, когда настроена так придирчиво.
— Ну и плохо! Если тебе не нравится, как мы тут живем, можешь в любое время убираться.
Хани ненавидела свою грубость и плохой характер, но уже не могла остановиться. Это было похоже на те первые дни в «Шоу Дэша Кугана», когда любое» проявление слабости могло ее сломать.
Рука Шанталь сжала половник.
— Нам с Гордоном уходить некуда.
Губы Хани сжались в одну жесткую линию.
— Поэтому, я полагаю, вы ко мне и прилипли.
Шанталь спокойно и грустно ответила:
— Как ты изменилась, Хани! Ты стала такая черствая. Иногда я тебя совсем не узнаю.
Хани взяла ложку супа, стараясь не показать Шанталь, как ее задели эти слова. Она знала, что стала нетерпимой. Мужчины из бригады никогда не шутили с ней, как они шутили друг с другом, но Хани сказала себе, что не будет налаживать с ними отношения. Все, о чем она заботилась, — закончить реконструкцию «Черного грома», чтобы он смог снова пронести ее и, быть может, найти ее мужа.
— Ты раньше была такой милой. — Шанталь стояла у раковины с выражением сожаления на лице. — А потом, когда умер Дэш, я подумала, что у тебя внутри что-то сломалось.
— Я просто решила, что не позволю больше быть вам моими нахлебниками, вот и все.
Шанталь прикусила нижнюю губу.
— Ты продала наш дом, Хани, выставив нас из него. Мы любили этот дом.
— Мне нужны были деньги. Я ведь и ранчо продала, поэтому, не похоже, что я вас обидела.
Продажа ранчо была самым трудным решением, но пришлось продать почти все, чтобы закончить реставрацию горок. Все, что у нее осталось, — это машина, кое-какая одежда и этот парк. Но даже вырученных денег не хватало, и она была бы счастлива закончить все до января, прежде чем окажется на мели.
Она боялась думать об этом. Хани не хотела, чтобы хоть что-то отвлекало ее от решения, которое родилось в ней, когда она вернулась в парк и снова увидела «Черный гром». Иногда ей казалось, что ее решение восстановить аттракцион — единственное, поддерживающее в ней жизнь, и она не могла позволить, чтобы чувства поколебали ее.
— Вся эта затея — просто безумие, — закричала Шанталь. — Рано или поздно у тебя кончатся деньги! И с чем ты тогда останешься? С полудостроенными американскими горками, на которых никто не сможет прокатиться, потому что сюда даже никто не приезжает!
— Я найду способ раздобыть денег. Есть некоторые интересующиеся историческими памятниками группы, занимающиеся восстановлением деревянных американских горок.
Хани избегала взгляда Шанталь. Ни у одной из этих групп не было столько денег, но Хани не хотела говорить все это Шанталь. Ее сестра уже сказала, что она сумасшедшая. И возможно, была права.
— Пусть даже случится чудо и ты закончишь «Черный гром», — сказала Шанталь. — Ну и что дальше? Никто не приедет кататься, потому что здесь нет больше парка!
Ее глаза потемнели от гнева.
— Давай вернемся назад в Калифорнию. Все, что тебе нужно сделать, — это снять трубку и позвонить кому-нибудь, чтобы тебя опять взяли в телешоу. Ты сможешь заработать много денег.
Хани хотелось заткнуть уши. Шанталь была права, но Хани боялась так поступить. Как только публика увидят, что она пытается играть кого-нибудь еще, кроме Дженни Джонс, все сразу поймут, что она представляет собой как актриса. Записи тех представлений — это единственная оставшаяся у нее вещь, которой Хани могла гордиться, единственная вещь, которой она не могла пожертвовать.
— Это безумие, Хани! — не унималась Шанталь. — Ты все погубишь. Ты что, стараешься уложить всех нас в могилу рядом с Дэшем Куганом?
Хани бросила ложку, пролив суп, и выскочила из-за стола:
— Не смей о нем говорить! Я не хочу, чтобы ты даже упоминала его имя! Мне наплевать на дома, на Калифорнию и на то, придет ли кто-нибудь в парк. Мне наплевать на тебя и на Гордона! Я восстанавливаю горки для себя и ни для кого больше!
Открылась задняя дверь, но она не обратила на это внимания, пока не услышала голос Гордона.
— Ты не должна так кричать на Шанталь, — спокойно сказал он.
Оскалившись, Хани повернулась к нему:
— Я буду кричать на нее, когда захочу! Вы оба никчемные люди! Вы самые никудышные люди, каких только я видела!
Гордон рассматривал точку чуть повыше ее правой брови.
— Я работал рядом с тобой, Хани, как только мы сюда приехали. По десять, двенадцать часов в день. Так же, как и ты.
Это было правдой. Сегодняшнее его отсутствие было редким исключением. Гордон работал с нею и по воскресеньям, и вечерами, когда бригада уже уходила. Хани с удивлением замечала, что тяжелая работа как будто даже нравилась ему. Сейчас Хани обратила внимание на его бледность и поняла, что, по-видимому. Гордон сказал правду, ему действительно нездоровится. Но у нее уже не осталось сочувствия ни для кого, даже для самой себя.
— Вам лучше со мной не связываться. Я в долгах, и вы прямо сейчас должны решить, как поступите. — Она горько усмехнулась. — Прошли те времена, когда вам можно было вытянуть из меня все что угодно, просто пригрозив уйти. Меня больше не волнует, уйдете вы или нет. Если считаете, что не сможете жить так, как я сочту нужным, то укладывайте чемоданы и завтра же убирайтесь отсюда!
Протиснувшись мимо Гордона, Хани вышла из хибары и спустилась по покосившимся бетонным ступенькам. И зачем только она позволила, им остаться? Их беспокоила не она, а ее деньги. И она больше не будет о них заботиться. Она не будет заботиться ни о ком.
На нее повеяло холодным влажным ветром, и Хани вспомнила, что оставила в комнате рубашку. Отсюда ей было видно Серебряное озеро. Его покрытая мелкой рябью поверхность казалась серой и зловонной под декабрьским небом. Над развалинами «Доджем холл» кружил стервятник. Страна мертвых. Парк был для них идеальным местом.
Дойдя до деревьев, Хани замедлила шаг. Она чувствовала полную опустошенность. Влажная коричневая хвоя набилась в ее рабочие туфли и прилипла к джинсам. Она хотела бы восстановить горки сама, потому что устала от людей. Может, в одиночестве она сможет услышать голос Дэша. Она прислонилась к чешуйчатому стволу сосны, выдыхая облачка пара в холодный воздух. Ее переполнили печаль и тоска одиночества.
«Почему ты не взял меня с собой? Почему ты умер без меня?»
Хани не сразу заметила, что в дальнем конце аллеи у ее трейлера стоит мужчина. Шанталь не раз говорила, что небезопасно жить так далеко от них, но Хани не обращала на это внимания. А сейчас у нее даже волосы на голове зашевелились.
Мужчина поднял голову и увидел ее. Во всем его облике было что-то зловещее. С тех пор как они вернулись в парк, Хани повстречалась с несколькими бродягами, но они бежали прочь, завидев ее. Было не похоже, что этот мужчина собирался куда-нибудь убежать.
До сих пор она не думала, что имеются основания опасаться за свою жизнь, но даже на таком расстоянии она почувствовала угрозу, исходившую от незнакомца. Он был гораздо крупнее нее, широкоплечий и сильный, с длинными спутанными волосами и черной повязкой, закрывавшей глаз. По его кожаной куртке стекали капельки дождя; джинсы были мокрыми и грязными.
Незнакомец не двигался с места, и у Хани затеплилась надежда, что он повернется и уйдет. Но вместо этого он направился к ней медленными, настороженными шагами.
— Вы вторглись в чужие владения! — Она выкрикивала слова, надеясь запугать его, как пугала многих других.
Не говоря ни слова, он подходил все ближе и ближе, пока не остановился поблизости.
— Что вам нужно? — решительно спросила она.
— Я и сам не знаю. — Он говорил со слабым иностранным акцентом, она не могла понять каким.