Страница:
Потом они спустились к центру озерца, пока вода не закрыла ей плечи.
— Обними меня ногами за талию, — проговорил Дэш хриплым голосом.
Хани слизнула с его скул капельки влаги и сделала то, о чем он просил.
Он ласкал ее под водой, руки его ненасытно исследовали каждый дюйм ее тела, и от этих неистовых ласк у Хани перехватывало дыхание.
— Дэш… — Она сильнее обхватила его бедрами. Он со стоном выдохнул ее имя и повел к палатке.
Они пробыли в пальмовом каньоне два дня, и Дэш за это время, казалось, помолодел прямо у нее на глазах. Резкие линии в уголках рта смягчились, потухший взгляд зеленых глаз вновь оживился. Они столько смеялись, дурачились и занимались любовью, что иногда Хани начинала сомневаться, кому из них двадцать лет — ей или ему. Она готовила яичницу с беконом на походной плитке, а когда на третий день утром они уезжали из каньона, на глаза ей навернулись слезы. Дэш хотел воспользоваться тем, что вновь потеплело, и показать ей все вокруг, так что следующие несколько дней они собирались провести на берегу Калифорнийского залива, или моря Кортеса, как его еще называли.
— Это было лучшее время в моей жизни, — вздохнула Хани, когда они вновь выехали на шоссе, ведущее на юг.
— Мы вернемся сюда опять, — сказал Дэш неожиданно мрачным голосом. — Думаю, в будущем у нас будет много времени для путешествий.
— А что в этом плохого? Ты ведь любишь жить на природе?
— Я люблю жить на природе, когда у меня отпуск. А не из-за того, что мы оба стали безработными.
Хани решительно вздернула подбородок:
— Не хочу об этом разговаривать.
— Хани…
— Я серьезно, Дэш. Не сейчас.
Дэш уступил и на этот раз и начал рассказывать о росших вдоль шоссе растениях и видневшихся глыбах вулканического происхождения. Когда они проехали южнее, через открытые окна джипа подул горячий бриз. Хани увидела повсюду брошенные старые автомобили, и ей стало не по себе. В окружавшем их ландшафте было что-то апокалиптическое: мрачная пересохшая местность, покрытая струпьями ржавых кузовов автомобилей, перевернутых, словно дохлые жуки; высохшие остовы деревьев, полузаброшенная дорога с лежащими там и сям скелетами животных. Даже на самых опасных участках дороги не было ограждений, и кое-где по сторонам группы крестов указывали места, где покоились ушедшие из жизни любимые кем-то люди.
Хани охватил необъяснимый страх — не за себя, а за Дэша.
— Давай я сяду за руль, — неожиданно предложила она.
Дэш вопросительно посмотрел на жену. Хани знала, что он отличный водитель, но ей хотелось сидеть за рулем. Только если она сама будет управлять каждым движением автомобиля, следить за каждым поворотом дороги, ей удастся уберечь его.
— Здесь неподалеку есть ресторан в прибрежном домике, где можно остановиться на ленч, — сказал он. — И готовят там неплохо. А затем ты сядешь за руль.
Хани заставила себя несколько раз глубоко вдохнуть и потихоньку начала расслабляться.
«Домик» — довольно лестное определение для этого ресторана. Он был сооружен из необожженного кирпича и когда-то выкрашен в зеленый с желтоватым оттенком цвет. На убогой террасе с видом на море выставили несколько разномастных столов. От солнца террасу укрывала ветхая крыша с хлопающим на ветру толем, установленная на неотесанных деревянных столбах.
— Я знаю, что налоговое управление забирает большую часть твоих доходов, Дэш, но мне кажется, ты смог бы предложить мне что-нибудь и получше.
— Посмотрим, что ты скажешь потом, — ответил с усмешкой Дэш, проведя ее к колченогому деревянному столу, к столешнице которого был прибит квадрат тщательно вымытого линолеума.
— Сеньор Куган!
— Hola! Como estas, Emilio?
Дэш поднялся навстречу пожилому мексиканцу. Они обменялись приветствиями, выговаривая испанские слова с бешеной скоростью, а затем Дэш представил ее. Поскольку Хани не знала языка, то не поняла, как Дэш определил ее статус. Наконец Эмилио удалился через обитый сеткой от насекомых вход на кухню.
— Надеюсь, ты проголодалась. — Дэш снял шляпу и положил рядом на свободный стул.
Следующие полчаса они наслаждались блюдами, лучше которых Хани есть еще не приходилось: quesadillas из нежных маисовых лепешек с пузырящимся козьим сыром, сочные, сдобренные лимонным соком ломтики морского уха, авокадо, приготовленные с мясистыми креветками, слегка отдававшими соленой водой и cilantro. Время от времени один из них брал вилкой особенно нежный кусочек и кормил другого. Иногда они целовались. Хани чувствовала себя так, словно Дэш был ее любовником с незапамятных времен.
Хани так насытилась, что смогла съесть только пару кусочков поданного на десерт жирного пирога с инжиром. Дэш также отложил вилку и смотрел на море. Хани увидела на голове у мужа хохолок, оставшийся после того, как Дэш снял шляпу, и потянулась пригладить его, до конца еще не уверенная, что имеет право на такие поступки.
Дэш поймал ее руку и поднес к своим губам. Когда он отпустил ее, на лице у него появилось мрачное выражение.
— Как только вернемся назад…
Хани отдернула руку:
— Не хочу об этом разговаривать.
— Нам необходимо поговорить. Это очень серьезно, Хани. Первым делом я хочу, чтобы ты встретилась с хорошим адвокатом.
— Адвокатом? Ты что, уже собираешься со мной развестись?
Дэш не улыбнулся.
— Я не о разводе. Все твои деньги до последнего пенни должны быть надежно заперты, чтобы до них не добралось налоговое управление, — из-за меня. Не хочу, чтобы тебе пришлось расплачиваться за мои финансовые ошибки. С моей стороны было глупо не подумать об этом раньше, до нашей женитьбы. Не знаю… я не очень удачлив с деньгами.
Увидев, как Дэш расстроен, Хани улыбнулась:
— Я позабочусь об этом, хорошо? Не переживай.
Ее уверения, кажется, успокоили Дэша, и он вновь откинулся на спинку стула. Но эти вопросы ждали безотлагательного решения; они остались висеть в воздухе. Хани понимала, что спрятаться от забот негде, да и не удастся, как бы ей этого ни хотелось. Она в раздумье поковыряла этикетку на бутылке с минеральной водой.
— Может, все и обойдется, Дэш. Никто не узнает. Сохраним нашу женитьбу в тайне.
— Это невозможно. В бульварных газетенках уже все, наверное, разузнали. Думаешь, тот парень, что регистрировал наш брак, будет держать язык за зубами?
— А почему бы и нет?
— А как насчет того клерка, что заполнял бумаги? Или ювелира, продавшего обручальное кольцо?
Хани прижалась к спинке стула.
— И что, по-твоему, может произойти?
— Наши ребята из отдела средств массовой информации из кожи вон будут лезть, чтобы спасти положение. У них ни черта не получится, но они сделают вид, что горы своротили и не зря получают деньги. Бульварные газетенки наймут вертолеты, которые будут висеть над ранчо в надежде получить фотографии, где мы оба будем в чем мать родила. Хроникеры начнут строчить о нас в газетах. Комики будут отводить на нас душу. Мы станем основной мишенью шуток в ежедневных монологах в шоу Карсона. Нам и шагу не удастся ступить так, чтобы какой-нибудь остряк не показал на нас пальцем.
— Этого не может быть…
— Телекомпания и все эти чертовы артисты из сети будут уверять друг друга, что можно подработать сценарий и пересмотреть концепцию сериала. Но что бы они ни делали, публику будет тошнить, и «Шоу Дэша Кугана» почиет в бозе.
Хани не на шутку рассердилась на Дэша:
— Ты не прав! Вечно ты во всем видишь лишь плохое. Эта черта у тебя просто невыносима. Даже если случается какая-нибудь ерунда, ты ведешь себя так, словно наступает конец света! Публика не так глупа. Они отличают реальную жизнь от телевизионных программ. И сеть ни за что не откажется от сериала. Они сделали на нем миллионы. Это самый удачный сериал за все годы. Все любят нас!
— Кого ты пытаешься убедить? Меня или себя?
Мягкость Дэша обезоружила Хани. Она посмотрела на сверкавшие в полуденном солнце волны океана и опустила плечи.
— Мы не сделали ничего плохого. Мы любим друг друга. Я не вынесу, если они превратят нас в повод для непристойностей. Мы же живем в реальной жизни, а не в телевизионном шоу.
— Но ведь публика не знает нас, Хани; им известны лишь персонажи, которых мы играем. И новость о том, что Дженни Джонс сбежала со своим папочкой, чтобы выйти за него замуж, будет для них почище разорвавшейся бомбы.
— Но это же несправедливо, — твердила Хани. — Мы ведь не сделали ничего плохого.
Дэш внимательно посмотрел на нее:
— Ты ни о чем не жалеешь?
— Конечно, нет! А вот ты, кажется, пожалел.
— Да не жалею я. Хотя, может быть, и стоило бы.
Когда они посмотрели друг другу в глаза и ничего, кроме любви, там не увидели, напряжение немного спало.
В тот же день они разбили лагерь на песчаном берегу уединенной бухточки. Дэш показал ей, как молотком и зубилом откалывать от камней крупных, размером с кулак, устриц. Они выдавливали на них свежий лимонный сок и ели сырыми.
Купаться было холодновато, но Хани настояла, чтобы они пошли побродить по воде. А потом Дэш согрел ее ноги между своими бедрами. И еще были объятия под шум прибоя.
На следующую ночь они сняли комнату в маленьком отеле, где была ванна с горячей водой. Оценив всю прелесть принятия душа вдвоем, Хани поднялась на цыпочки и прошептала Дэшу, что она хочет с ним сделать.
— Ты уверена? — спросил он хрипловатым голосом.
— О да! Еще как уверена!
На этот раз именно она повела его в постель.
На другой день они направились в глубь пустыни, где разбили лагерь. Хани увидела искривленные стволы слоновых деревьев и гранитные валуны, которым ветер придал устрашающие формы. На застывшем рельефе на фоне неба вырисовывались контуры гигантских кактусов с сидевшими на них грифами. Вечером, когда они уселись у маленького, разведенного Дэшем костра, Хани с тяжелым сердцем наблюдала за заходом солнца.
— Не уверена, что здесь мне понравится.
— Если не видела звезд в пустыне, можешь считать, что ты их совсем не видела.
Солнце скрылось за горизонтом, и в небо взметнулась огромная стая птиц. Хани замерла:
— Как красиво. Я никогда не видела столько птиц!
Дэш усмехнулся:
— Это летучие мыши, радость моя.
Хани поежилась, и Дэш притянул ее к себе на спальный мешок.
— Природа в этих местах не приукрашена. И поэтому мне здесь нравится. Жизнь обнажена здесь до костей. И не надо ее бояться.
Хани постепенно расслабилась и пристроилась на плече у мужа. Ночные звуки оживили пустыню. Со временем на небе одна за другой стали загораться звезды. Свет городских огней не смазывал их блеск, и у Хани появилось чувство, что она видит звезды впервые.
Понемногу она начала понимать, что имел в виду Дэш. Здесь во всем была такая неподдельная естественность, что, казалось, упали все разделявшие их покровы. Не осталось ни тайн, ни недомолвок.
— Когда мы вернемся, Хани, нам придется нелегко. Я надеюсь, что у тебя все же хватит стойкости все это перенести.
Хани приподнялась на локте и посмотрела в любимое лицо.
— Мы оба знаем, что у меня хватает стойкости, — сказала она тихо. — А у тебя?
Хани всей кожей ощутила, как удаляется от нее Дэш и исчезает возникшая между ними близость.
— Не говори ерунды. — Дэш медленно отвернулся.
Может, сказалась магия пустыни, но у Хани словно спала с глаз пелена. Она наконец отчетливо разглядела Дэша — целиком, без прикрас, разглядела его самого, а не то, каким он хотел ей казаться. Хани это испугало, но любовь придала отваги, и, собравшись с духом, она тихонько коснулась его спины:
— Дэш, по-моему, пришло время окончательно повзрослеть.
Спина под рукой Хани напряглась.
— Что ты хочешь этим сказать?
Разговор Хани начала, а продолжать не было никакого желания. А что, если она ошибается? И вообще — с какой стати она решила, что знает о нем то, чего не поняли взрослые женщины, на которых он был прежде женат? Не затем Хани напомнила себе, что все те взрослые женщины бросили Дэша.
Поднявшись на колени, она придвинулась так, чтобы видеть его лицо:
— Ты должен признать, что с нашей женитьбой закончилась большая часть твоей жизни. И не думай, что, если решишь разорвать наш брак, тебе будет достаточно, как и прежде, забраться в постель к другой женщине, и ты тут же получишь развод!
Дэш сощурился и вскочил со спального мешка:
— У тебя ни капли здравого смысла!
— Вздор! Начиная со своей первой женитьбы, ты использовал застежку на брюках как аварийный выход. Но если с другими твоими женами этот номер проходил, у меня он не пройдет! — Сердце начало бешено колотиться, но она зашла уже слишком далеко, чтобы отступать. Поднявшись на ноги, Хани посмотрела в глаза Дэшу. — Предупреждаю сразу, если обнаружу тебя в постели с другой женщиной, то запросто пристрелю тебя или ее, но развода ты не получишь!
— Более идиотских заявлений я еще не слыхивал! Выходит, ты даешь мне разрешение на супружескую неверность.
— Просто предупреждаю, что тебя ждет.
— Вот этого я как раз и боялся! — Дэш от волнения заговорил сбивчиво. — Ты еще слишком молода! Ты не знаешь главного о браке… Даже самой глупой женщине никогда не придет в голову сказать такое своему мужу!
— А я сказала. — Хани прикусила нижнюю губу, чтобы удержать дрожь. — Я не разведусь с тобой, Дэш. И не важно, со сколькими женщинами ты будешь спать.
Даже в слабом свете костра Хани увидела, как лицо Дэша покраснело от гнева.
— Да ты просто дура, ясно тебе?
Страх успел немного испариться, и она с беспокойством посмотрела на мужа:
— Я тебя сильно напугала, да?
— Я не испугался. Просто не могу поверить, что ты настолько глупа, — огрызнулся Дэш.
Хани решила довести дело до конца:
— Я уже ничего не могу поделать с твоим характером. Скажи спасибо тем благодетелям, из-за которых ты кочевал из одной семьи в другую.
— Да при чем здесь это?
— Я не собираюсь исчезать из твоей жизни, как другие семьи. Ты можешь любить меня столько, сколько захочешь, и ничего плохого не случится. Я твоя жена до конца жизни, и, как бы ты ни старался, тебе не удастся от меня избавиться!
Хани видела, что Дэш собирается с духом для ответа. Он уже открыл было рот, но потом словно оцепенел. Хани взяла Дэша за руку.
От порыва ночного ветра заскрипел кактус. По-прежнему глядя в сторону, Дэш тихо спросил:
— Ты все это серьезно?
— Более чем.
Дэш посмотрел на нее, и, хотя он прокашлялся, голос зазвучал хрипловато от распиравших его чувств:
— Более вредной и въедливой бабы, чем ты, я еще никогда не встречал.
Сначала Хани показалось, что это отблески костра, но потом она поняла, что ошиблась. В глазах Дэша Кугана действительно стояли слезы.
КРУТОЙ СПУСК
Глава 19
— Обними меня ногами за талию, — проговорил Дэш хриплым голосом.
Хани слизнула с его скул капельки влаги и сделала то, о чем он просил.
Он ласкал ее под водой, руки его ненасытно исследовали каждый дюйм ее тела, и от этих неистовых ласк у Хани перехватывало дыхание.
— Дэш… — Она сильнее обхватила его бедрами. Он со стоном выдохнул ее имя и повел к палатке.
Они пробыли в пальмовом каньоне два дня, и Дэш за это время, казалось, помолодел прямо у нее на глазах. Резкие линии в уголках рта смягчились, потухший взгляд зеленых глаз вновь оживился. Они столько смеялись, дурачились и занимались любовью, что иногда Хани начинала сомневаться, кому из них двадцать лет — ей или ему. Она готовила яичницу с беконом на походной плитке, а когда на третий день утром они уезжали из каньона, на глаза ей навернулись слезы. Дэш хотел воспользоваться тем, что вновь потеплело, и показать ей все вокруг, так что следующие несколько дней они собирались провести на берегу Калифорнийского залива, или моря Кортеса, как его еще называли.
— Это было лучшее время в моей жизни, — вздохнула Хани, когда они вновь выехали на шоссе, ведущее на юг.
— Мы вернемся сюда опять, — сказал Дэш неожиданно мрачным голосом. — Думаю, в будущем у нас будет много времени для путешествий.
— А что в этом плохого? Ты ведь любишь жить на природе?
— Я люблю жить на природе, когда у меня отпуск. А не из-за того, что мы оба стали безработными.
Хани решительно вздернула подбородок:
— Не хочу об этом разговаривать.
— Хани…
— Я серьезно, Дэш. Не сейчас.
Дэш уступил и на этот раз и начал рассказывать о росших вдоль шоссе растениях и видневшихся глыбах вулканического происхождения. Когда они проехали южнее, через открытые окна джипа подул горячий бриз. Хани увидела повсюду брошенные старые автомобили, и ей стало не по себе. В окружавшем их ландшафте было что-то апокалиптическое: мрачная пересохшая местность, покрытая струпьями ржавых кузовов автомобилей, перевернутых, словно дохлые жуки; высохшие остовы деревьев, полузаброшенная дорога с лежащими там и сям скелетами животных. Даже на самых опасных участках дороги не было ограждений, и кое-где по сторонам группы крестов указывали места, где покоились ушедшие из жизни любимые кем-то люди.
Хани охватил необъяснимый страх — не за себя, а за Дэша.
— Давай я сяду за руль, — неожиданно предложила она.
Дэш вопросительно посмотрел на жену. Хани знала, что он отличный водитель, но ей хотелось сидеть за рулем. Только если она сама будет управлять каждым движением автомобиля, следить за каждым поворотом дороги, ей удастся уберечь его.
— Здесь неподалеку есть ресторан в прибрежном домике, где можно остановиться на ленч, — сказал он. — И готовят там неплохо. А затем ты сядешь за руль.
Хани заставила себя несколько раз глубоко вдохнуть и потихоньку начала расслабляться.
«Домик» — довольно лестное определение для этого ресторана. Он был сооружен из необожженного кирпича и когда-то выкрашен в зеленый с желтоватым оттенком цвет. На убогой террасе с видом на море выставили несколько разномастных столов. От солнца террасу укрывала ветхая крыша с хлопающим на ветру толем, установленная на неотесанных деревянных столбах.
— Я знаю, что налоговое управление забирает большую часть твоих доходов, Дэш, но мне кажется, ты смог бы предложить мне что-нибудь и получше.
— Посмотрим, что ты скажешь потом, — ответил с усмешкой Дэш, проведя ее к колченогому деревянному столу, к столешнице которого был прибит квадрат тщательно вымытого линолеума.
— Сеньор Куган!
— Hola! Como estas, Emilio?
Дэш поднялся навстречу пожилому мексиканцу. Они обменялись приветствиями, выговаривая испанские слова с бешеной скоростью, а затем Дэш представил ее. Поскольку Хани не знала языка, то не поняла, как Дэш определил ее статус. Наконец Эмилио удалился через обитый сеткой от насекомых вход на кухню.
— Надеюсь, ты проголодалась. — Дэш снял шляпу и положил рядом на свободный стул.
Следующие полчаса они наслаждались блюдами, лучше которых Хани есть еще не приходилось: quesadillas из нежных маисовых лепешек с пузырящимся козьим сыром, сочные, сдобренные лимонным соком ломтики морского уха, авокадо, приготовленные с мясистыми креветками, слегка отдававшими соленой водой и cilantro. Время от времени один из них брал вилкой особенно нежный кусочек и кормил другого. Иногда они целовались. Хани чувствовала себя так, словно Дэш был ее любовником с незапамятных времен.
Хани так насытилась, что смогла съесть только пару кусочков поданного на десерт жирного пирога с инжиром. Дэш также отложил вилку и смотрел на море. Хани увидела на голове у мужа хохолок, оставшийся после того, как Дэш снял шляпу, и потянулась пригладить его, до конца еще не уверенная, что имеет право на такие поступки.
Дэш поймал ее руку и поднес к своим губам. Когда он отпустил ее, на лице у него появилось мрачное выражение.
— Как только вернемся назад…
Хани отдернула руку:
— Не хочу об этом разговаривать.
— Нам необходимо поговорить. Это очень серьезно, Хани. Первым делом я хочу, чтобы ты встретилась с хорошим адвокатом.
— Адвокатом? Ты что, уже собираешься со мной развестись?
Дэш не улыбнулся.
— Я не о разводе. Все твои деньги до последнего пенни должны быть надежно заперты, чтобы до них не добралось налоговое управление, — из-за меня. Не хочу, чтобы тебе пришлось расплачиваться за мои финансовые ошибки. С моей стороны было глупо не подумать об этом раньше, до нашей женитьбы. Не знаю… я не очень удачлив с деньгами.
Увидев, как Дэш расстроен, Хани улыбнулась:
— Я позабочусь об этом, хорошо? Не переживай.
Ее уверения, кажется, успокоили Дэша, и он вновь откинулся на спинку стула. Но эти вопросы ждали безотлагательного решения; они остались висеть в воздухе. Хани понимала, что спрятаться от забот негде, да и не удастся, как бы ей этого ни хотелось. Она в раздумье поковыряла этикетку на бутылке с минеральной водой.
— Может, все и обойдется, Дэш. Никто не узнает. Сохраним нашу женитьбу в тайне.
— Это невозможно. В бульварных газетенках уже все, наверное, разузнали. Думаешь, тот парень, что регистрировал наш брак, будет держать язык за зубами?
— А почему бы и нет?
— А как насчет того клерка, что заполнял бумаги? Или ювелира, продавшего обручальное кольцо?
Хани прижалась к спинке стула.
— И что, по-твоему, может произойти?
— Наши ребята из отдела средств массовой информации из кожи вон будут лезть, чтобы спасти положение. У них ни черта не получится, но они сделают вид, что горы своротили и не зря получают деньги. Бульварные газетенки наймут вертолеты, которые будут висеть над ранчо в надежде получить фотографии, где мы оба будем в чем мать родила. Хроникеры начнут строчить о нас в газетах. Комики будут отводить на нас душу. Мы станем основной мишенью шуток в ежедневных монологах в шоу Карсона. Нам и шагу не удастся ступить так, чтобы какой-нибудь остряк не показал на нас пальцем.
— Этого не может быть…
— Телекомпания и все эти чертовы артисты из сети будут уверять друг друга, что можно подработать сценарий и пересмотреть концепцию сериала. Но что бы они ни делали, публику будет тошнить, и «Шоу Дэша Кугана» почиет в бозе.
Хани не на шутку рассердилась на Дэша:
— Ты не прав! Вечно ты во всем видишь лишь плохое. Эта черта у тебя просто невыносима. Даже если случается какая-нибудь ерунда, ты ведешь себя так, словно наступает конец света! Публика не так глупа. Они отличают реальную жизнь от телевизионных программ. И сеть ни за что не откажется от сериала. Они сделали на нем миллионы. Это самый удачный сериал за все годы. Все любят нас!
— Кого ты пытаешься убедить? Меня или себя?
Мягкость Дэша обезоружила Хани. Она посмотрела на сверкавшие в полуденном солнце волны океана и опустила плечи.
— Мы не сделали ничего плохого. Мы любим друг друга. Я не вынесу, если они превратят нас в повод для непристойностей. Мы же живем в реальной жизни, а не в телевизионном шоу.
— Но ведь публика не знает нас, Хани; им известны лишь персонажи, которых мы играем. И новость о том, что Дженни Джонс сбежала со своим папочкой, чтобы выйти за него замуж, будет для них почище разорвавшейся бомбы.
— Но это же несправедливо, — твердила Хани. — Мы ведь не сделали ничего плохого.
Дэш внимательно посмотрел на нее:
— Ты ни о чем не жалеешь?
— Конечно, нет! А вот ты, кажется, пожалел.
— Да не жалею я. Хотя, может быть, и стоило бы.
Когда они посмотрели друг другу в глаза и ничего, кроме любви, там не увидели, напряжение немного спало.
В тот же день они разбили лагерь на песчаном берегу уединенной бухточки. Дэш показал ей, как молотком и зубилом откалывать от камней крупных, размером с кулак, устриц. Они выдавливали на них свежий лимонный сок и ели сырыми.
Купаться было холодновато, но Хани настояла, чтобы они пошли побродить по воде. А потом Дэш согрел ее ноги между своими бедрами. И еще были объятия под шум прибоя.
На следующую ночь они сняли комнату в маленьком отеле, где была ванна с горячей водой. Оценив всю прелесть принятия душа вдвоем, Хани поднялась на цыпочки и прошептала Дэшу, что она хочет с ним сделать.
— Ты уверена? — спросил он хрипловатым голосом.
— О да! Еще как уверена!
На этот раз именно она повела его в постель.
На другой день они направились в глубь пустыни, где разбили лагерь. Хани увидела искривленные стволы слоновых деревьев и гранитные валуны, которым ветер придал устрашающие формы. На застывшем рельефе на фоне неба вырисовывались контуры гигантских кактусов с сидевшими на них грифами. Вечером, когда они уселись у маленького, разведенного Дэшем костра, Хани с тяжелым сердцем наблюдала за заходом солнца.
— Не уверена, что здесь мне понравится.
— Если не видела звезд в пустыне, можешь считать, что ты их совсем не видела.
Солнце скрылось за горизонтом, и в небо взметнулась огромная стая птиц. Хани замерла:
— Как красиво. Я никогда не видела столько птиц!
Дэш усмехнулся:
— Это летучие мыши, радость моя.
Хани поежилась, и Дэш притянул ее к себе на спальный мешок.
— Природа в этих местах не приукрашена. И поэтому мне здесь нравится. Жизнь обнажена здесь до костей. И не надо ее бояться.
Хани постепенно расслабилась и пристроилась на плече у мужа. Ночные звуки оживили пустыню. Со временем на небе одна за другой стали загораться звезды. Свет городских огней не смазывал их блеск, и у Хани появилось чувство, что она видит звезды впервые.
Понемногу она начала понимать, что имел в виду Дэш. Здесь во всем была такая неподдельная естественность, что, казалось, упали все разделявшие их покровы. Не осталось ни тайн, ни недомолвок.
— Когда мы вернемся, Хани, нам придется нелегко. Я надеюсь, что у тебя все же хватит стойкости все это перенести.
Хани приподнялась на локте и посмотрела в любимое лицо.
— Мы оба знаем, что у меня хватает стойкости, — сказала она тихо. — А у тебя?
Хани всей кожей ощутила, как удаляется от нее Дэш и исчезает возникшая между ними близость.
— Не говори ерунды. — Дэш медленно отвернулся.
Может, сказалась магия пустыни, но у Хани словно спала с глаз пелена. Она наконец отчетливо разглядела Дэша — целиком, без прикрас, разглядела его самого, а не то, каким он хотел ей казаться. Хани это испугало, но любовь придала отваги, и, собравшись с духом, она тихонько коснулась его спины:
— Дэш, по-моему, пришло время окончательно повзрослеть.
Спина под рукой Хани напряглась.
— Что ты хочешь этим сказать?
Разговор Хани начала, а продолжать не было никакого желания. А что, если она ошибается? И вообще — с какой стати она решила, что знает о нем то, чего не поняли взрослые женщины, на которых он был прежде женат? Не затем Хани напомнила себе, что все те взрослые женщины бросили Дэша.
Поднявшись на колени, она придвинулась так, чтобы видеть его лицо:
— Ты должен признать, что с нашей женитьбой закончилась большая часть твоей жизни. И не думай, что, если решишь разорвать наш брак, тебе будет достаточно, как и прежде, забраться в постель к другой женщине, и ты тут же получишь развод!
Дэш сощурился и вскочил со спального мешка:
— У тебя ни капли здравого смысла!
— Вздор! Начиная со своей первой женитьбы, ты использовал застежку на брюках как аварийный выход. Но если с другими твоими женами этот номер проходил, у меня он не пройдет! — Сердце начало бешено колотиться, но она зашла уже слишком далеко, чтобы отступать. Поднявшись на ноги, Хани посмотрела в глаза Дэшу. — Предупреждаю сразу, если обнаружу тебя в постели с другой женщиной, то запросто пристрелю тебя или ее, но развода ты не получишь!
— Более идиотских заявлений я еще не слыхивал! Выходит, ты даешь мне разрешение на супружескую неверность.
— Просто предупреждаю, что тебя ждет.
— Вот этого я как раз и боялся! — Дэш от волнения заговорил сбивчиво. — Ты еще слишком молода! Ты не знаешь главного о браке… Даже самой глупой женщине никогда не придет в голову сказать такое своему мужу!
— А я сказала. — Хани прикусила нижнюю губу, чтобы удержать дрожь. — Я не разведусь с тобой, Дэш. И не важно, со сколькими женщинами ты будешь спать.
Даже в слабом свете костра Хани увидела, как лицо Дэша покраснело от гнева.
— Да ты просто дура, ясно тебе?
Страх успел немного испариться, и она с беспокойством посмотрела на мужа:
— Я тебя сильно напугала, да?
— Я не испугался. Просто не могу поверить, что ты настолько глупа, — огрызнулся Дэш.
Хани решила довести дело до конца:
— Я уже ничего не могу поделать с твоим характером. Скажи спасибо тем благодетелям, из-за которых ты кочевал из одной семьи в другую.
— Да при чем здесь это?
— Я не собираюсь исчезать из твоей жизни, как другие семьи. Ты можешь любить меня столько, сколько захочешь, и ничего плохого не случится. Я твоя жена до конца жизни, и, как бы ты ни старался, тебе не удастся от меня избавиться!
Хани видела, что Дэш собирается с духом для ответа. Он уже открыл было рот, но потом словно оцепенел. Хани взяла Дэша за руку.
От порыва ночного ветра заскрипел кактус. По-прежнему глядя в сторону, Дэш тихо спросил:
— Ты все это серьезно?
— Более чем.
Дэш посмотрел на нее, и, хотя он прокашлялся, голос зазвучал хрипловато от распиравших его чувств:
— Более вредной и въедливой бабы, чем ты, я еще никогда не встречал.
Сначала Хани показалось, что это отблески костра, но потом она поняла, что ошиблась. В глазах Дэша Кугана действительно стояли слезы.
КРУТОЙ СПУСК
1989-1990
Глава 19
— Вы все еще в обиде на Дэша и Хани?
Вопрос этот репортерша из «Бомонда» задала, скрестив ноги и глядя на Эрика сквозь стекла очков в красной металлической оправе. По виду Лорел Крюгер была типичной нью-йоркской интеллектуалкой — стройная и привлекательная, с простой короткой стрижкой и минимумом косметики на лице. Туалет ее составляли довольно случайно подобранные и чересчур свободные вещи: свитер под горло, брюки цвета хаки для багги[12], сапоги и советские армейские часы.
Ради статьи в «Бомонде» с фотографией на обложке стоило помучиться, но Лорел беседовала с Эриком уже несколько дней. Ему это порядком надоело, особенно сегодня, в воскресенье — единственный свободный день. Чтобы дать хоть какой-то выход раздражению, Эрик встал с одного из диванов, стоявших друг напротив друга в его роскошном номере, и подошел к окну; закурив сигарету, стал смотреть в парк. Порывы мартовского ветра раскачивали обнаженные ветви деревьев. От этой картины у Эрика защемило сердце от тоски по Калифорнии, хотя он не был там всего лишь месяц.
Наконец Эрик ответил на вопрос:
— Дэш и Хани поженились в конце восемьдесят третьего, более пяти лет назад. С тех пор я был слишком занят и особо не думал об этом. Кроме того, когда это произошло, я уже не участвовал в съемках сериала.
Эрик выпустил дым, и он рваными клубами начал растекаться по стеклу, смазывая, хотя и не закрывая целиком, отражение. Со времен «Шоу Дэша Кугана» черты его стали резче, лицо похудело, хотя нисколько не утратило мужской красоты. Во всяком случае, замкнутость и мрачная задумчивость двадцатилетнего Эрика Диллона после тридцати превратилась в зловещую соблазнительность, сделавшую тех отчужденных антигероев, которых ему частенько приходилось играть на экране, поистине неотразимыми.
Когда прозвучал очередной вопрос, внимание Эрика переключилось на автомобили, ползавшие далеко внизу по воскресному Манхэттену.
— Тем не менее, не будучи постоянным участником шоу Кугана, вы не раз высказывались по этому поводу.
Эрик отошел от окна и сел на диван напротив Лорел.
— Не я один высказывался. Если помните, к тому времени сериал уже четыре года шел на телеэкранах, и продюсеры готовили продолжение. Мы все рассчитывали получить большие деньги. А вместе с новостью о женитьбе Дэша и Хани все полетело к чертям. Россу Бэчерди пришлось прикрыть сериал.
— Да, грустно все это слушать,
— Деньги есть деньги. — Эрик устроился на полосатом диване удобнее. — Если бы я знал, как пойдет моя карьера, то, конечно, не расстраивался бы тогда так сильно.
— Думаю, выдвижение в номинации «Лучший актер» в нынешнем году сыграло в этом не последнюю роль. — Равно как и наличие круглого счета в банке.
— И вы решили простить влюбленным птичкам их прегрешения?
— Пожалуй, да.
— Вы поддерживаете с кем-нибудь из них отношения?
— Я никогда не был близок ни с Дэшем, ни с Хани. Вот с Лиз Кэстлберри встречаюсь время от времени.
— Куган все еще появляется в коммерческих роликах и на второстепенных ролях, но жизнь Хани окутана тайной, — продолжала Лорел. — Иногда ее видят на занятиях в университете Пеппердина, а так она, похоже, не часто покидает ранчо.
— И этим губит свой талант. Хани даже не представляла, как хорошо она играла. Хотя то, что она старается не попадаться на глаза, меня не удивляет. Ей основательно досталось от прессы.
— Она столько лгала о своем возрасте, что, когда наконец сказала правду, ей никто не поверил. То, что публика считала ее семнадцатилетней, когда она сбежала с Куганом, только подлило масла в огонь.
Эрик потушил сигарету в стоявшей рядом пепельнице.
— Хани не по своей воле скрывала свой возраст — это была затея Росса Бэчерди.
— Такое впечатление, что вы ее защищаете.
— С одной стороны, она пострадала ни за что, а с другой — они с Дэшем поломали жизнь многим людям.
— Но не вам.
— Не мне.
Лорел заглянула в лежащий на коленях блокнот:
— В последнее время у вас отличная пресса. Джин Сискел пишет, что видит в вас ведущего актера девяностых.
— Такое, конечно, приятно слышать, но подобные авансы кажутся мне несколько преждевременными.
— Вам всего тридцать один год. Впереди достаточно времени доказать, что критики правы.
— Или ошибаются.
— Но вы-то так не считаете?
— Да, я так не считаю.
— У вас, безусловно, достаточно уверенности в себе. Иначе бы вы вряд ли решились приехать в Нью-Йорк играть в «Макбете», не так ли? — Лорел бросила взгляд на диктофон, проверяя, не окончилась ли кассета.
Эрик приложил палец к губам.
— В шотландской пьесе.
Лорел вопросительно посмотрела на собеседника.
— Актеры считают плохой приметой называть эту пьесу ее настоящим именем. Это старое театральное суеверие.
Рот журналистки скривился в недоверчивой улыбке.
— Мне что-то не верится, что вы относитесь к суеверным людям.
— Спектакли закончатся еще только через две недели, и я предпочитаю не искушать судьбу, особенно в таком рискованном деле.
— Согласна, дело, конечно же, рискованное. Приглашение вас и Нади Эванс — двух главных секс-символов нашего экрана — на роли лорда и леди Макбет было несколько неожиданным. Критики шли в театр, заготовив камни за пазухой. Вас могли растерзать на куски!
— Но этого не произошло.
— Это самая сексуальная постановка «Мак…», ну… шотландской пьесы из тех, что мне довелось увидеть.
— Секс сыграть несложно. Гораздо труднее пришлось со всей этой кровью и страстями.
Лорел рассмеялась, и Эрик ощутил, как между ними пробежали токи, питаемые магией притяжения полов. Это происходило уже не в первый раз, но он снова отогнал мысль о том, чтобы оказаться с Лорел в постели. То, что Эрик стал гораздо разборчивее в выборе сексуальных партнерш, было связано не только с угрозой СПИДа. Первый год брака с Лили, когда он старался достичь с ней настоящей плотской близости, изрядно поубавил желание заниматься сексом ради секса. Эрик уже не отправлялся в постель с женщиной, которая ему не нравилась, и, уж во всяком случае, избегал подобных отношений с представительницами прессы.
— А вы отлично умеете держать язык за зубами, не правда ли, Эрик?
Стараясь выиграть время, Эрик потянулся за сигаретой.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я «допрашиваю» вас уже несколько дней и до сих пор не имею ни малейшего понятия, чем вы живете. Более замкнутого человека я еще не встречала. И я даже не имею в виду то, как ловко вы уворачиваетесь от вопросов, связанных с разводом или вообще с прошлым. Вы даже оговориться себе не позволяете, не так ли?
— Если бы мне суждено было стать деревом, я был бы дубом.
Лорел засмеялась:
— Должна признать, вы сильно меня удивили. Скажите, а почему…
Но прежде чем она успела приступить к новой серии вопросов, дверь распахнулась и в номер ворвалась Рейчел Диллон. Темные спутанные волосы обрамляли маленькое нежное личико, тонкие черты которого смазывали лишь пятно от шоколада на щеке и кружок пластыря посреди лба. На девочке были красные джинсы, розовые кроссовки, свитер с аппликацией кролика Роджера и принадлежащее матери ожерелье из искусственных бриллиаитов. Через шесть недель ей должно было исполниться пять лет.
— Папа! — Рейчел завизжала с таким восторгом, словно не видела отца бог знает сколько, хотя расстались они всего несколько часов назад. Вытянув руки и едва не перевернув вазу с искусственными цветами, девочка бросилась к отцу. — Папа, угадай, что мы видели!
Рейчел не заметила воскресный номер «Таймс», лежащий на полу прямо у нее на пути, — она никогда не замечала препятствий между ней и тем, к чему она стремилась.
— Ну, так что вы видели? — Привычным движением Эрик подхватил малышку как раз в тот момент, когда она поскользнулась на газете и уже летела головой на стоявший рядом кофейный столик. Рейчел обвила руками шею отца, но вовсе не из благодарности за то, что он уберег ее от возможной опасности, — она всегда заключала его в неистовые объятия даже после самой короткой разлуки.
— Нет, ты угадай!
Эрик прижал неугомонное, переполненное энергией тельце дочери теснее и вдохнул особенный земляничный аромат детских волос, немного влажных — Рейчел никогда не шла спокойно там, где можно было бежать. На самом конце каштанового локона болталась заколка в форме панды. Делая вид, что он серьезно обдумывает вопрос дочери, Эрик снял заколку и положил ее на край стола. Заколки Рейчел валялись повсюду. Одну из них он даже достал из кармана во время пресс-конференции, приняв ее за зажигалку.
— Вы видели жирафа или Мадонну. Девочка залилась смехом:
— Да нет, глупый папочка, мы видели, как дядя писал прямо на тротуаре!
— Вот за что мы любим наш Нью-Йорк, — сухо заключил Эрик.
Рейчел увлеченно закивала головой:
— Правда-правда, папа! Прямо на тротуаре!
— Тебе повезло. — Эрик осторожно дотронулся до пластыря на лбу дочери. — Как твоя шишка?
Но Рейчел не позволила так просто себя отвлечь:
— Папа, даже твоя пай-девочка Бекки смотрела на дядю!
— А вот и она. — С какой-то особой нежностью в глазах Эрик посмотрел на сестру-двойняшку Рейчел, Ребекку, которая вошла в комнату, держась за руку Кармен — няни девочек. Девочка ласково улыбнулась отцу. Эрик подмигнул ей над головой другой дочери, посылая Ребекке их тайный сигнал. «Рейчел, как всегда, успела первой, но ей скоро здесь надоест, и тогда мы с тобой будем долго-долго обниматься!»
— Папа, мне мама звонила по телефону? — Резко обернувшись, Рейчел ударилась макушкой о его подбородок. — Она говорила, что будет мне сегодня звонить.
— Вечером, дорогая. Ты же знаешь, что она всегда звонит по пятницам перед тем, как вы ложитесь спать.
Рейчел надоело сидеть с отцом точно по расписанию, и, соскочив с колен, она подбежала к няне, оторвав ее руку от Бекки:
— Пошли, Кармен! Ты говорила, мне можно будет порисовать смывающимися красками. — Прежде чем покинуть комнату, Рейчел повернулась к сестре: — Не вздумай тут целый день мешать папе, копуша. Когда мы с Кармен закончим рисовать, я покажу тебе, как завязывать шнурки на туфлях. — Лицо ее стало строгим. — И попробуй только не стараться!
Эрик с трудом удержался от желания вмешаться и защитить свою хрупкую больную дочурку от решительной и жизнерадостной сестры. Рейчел не выносила медлительности Бекки, хотя искренне любила и отчаянно защищала ее. Когда Рейчел подросла и могла уже кое-что понимать, Эрик рассказал ей о болезни Дауна у сестры, но она отказывалась воспринимать медлительность Бекки как неизбежность и безжалостно муштровала ее. И то, что Ребекка развивалась быстрее, чем ожидали доктора, могло быть отчасти связано с нетерпеливой требовательностью Рейчел.
Вопрос этот репортерша из «Бомонда» задала, скрестив ноги и глядя на Эрика сквозь стекла очков в красной металлической оправе. По виду Лорел Крюгер была типичной нью-йоркской интеллектуалкой — стройная и привлекательная, с простой короткой стрижкой и минимумом косметики на лице. Туалет ее составляли довольно случайно подобранные и чересчур свободные вещи: свитер под горло, брюки цвета хаки для багги[12], сапоги и советские армейские часы.
Ради статьи в «Бомонде» с фотографией на обложке стоило помучиться, но Лорел беседовала с Эриком уже несколько дней. Ему это порядком надоело, особенно сегодня, в воскресенье — единственный свободный день. Чтобы дать хоть какой-то выход раздражению, Эрик встал с одного из диванов, стоявших друг напротив друга в его роскошном номере, и подошел к окну; закурив сигарету, стал смотреть в парк. Порывы мартовского ветра раскачивали обнаженные ветви деревьев. От этой картины у Эрика защемило сердце от тоски по Калифорнии, хотя он не был там всего лишь месяц.
Наконец Эрик ответил на вопрос:
— Дэш и Хани поженились в конце восемьдесят третьего, более пяти лет назад. С тех пор я был слишком занят и особо не думал об этом. Кроме того, когда это произошло, я уже не участвовал в съемках сериала.
Эрик выпустил дым, и он рваными клубами начал растекаться по стеклу, смазывая, хотя и не закрывая целиком, отражение. Со времен «Шоу Дэша Кугана» черты его стали резче, лицо похудело, хотя нисколько не утратило мужской красоты. Во всяком случае, замкнутость и мрачная задумчивость двадцатилетнего Эрика Диллона после тридцати превратилась в зловещую соблазнительность, сделавшую тех отчужденных антигероев, которых ему частенько приходилось играть на экране, поистине неотразимыми.
Когда прозвучал очередной вопрос, внимание Эрика переключилось на автомобили, ползавшие далеко внизу по воскресному Манхэттену.
— Тем не менее, не будучи постоянным участником шоу Кугана, вы не раз высказывались по этому поводу.
Эрик отошел от окна и сел на диван напротив Лорел.
— Не я один высказывался. Если помните, к тому времени сериал уже четыре года шел на телеэкранах, и продюсеры готовили продолжение. Мы все рассчитывали получить большие деньги. А вместе с новостью о женитьбе Дэша и Хани все полетело к чертям. Россу Бэчерди пришлось прикрыть сериал.
— Да, грустно все это слушать,
— Деньги есть деньги. — Эрик устроился на полосатом диване удобнее. — Если бы я знал, как пойдет моя карьера, то, конечно, не расстраивался бы тогда так сильно.
— Думаю, выдвижение в номинации «Лучший актер» в нынешнем году сыграло в этом не последнюю роль. — Равно как и наличие круглого счета в банке.
— И вы решили простить влюбленным птичкам их прегрешения?
— Пожалуй, да.
— Вы поддерживаете с кем-нибудь из них отношения?
— Я никогда не был близок ни с Дэшем, ни с Хани. Вот с Лиз Кэстлберри встречаюсь время от времени.
— Куган все еще появляется в коммерческих роликах и на второстепенных ролях, но жизнь Хани окутана тайной, — продолжала Лорел. — Иногда ее видят на занятиях в университете Пеппердина, а так она, похоже, не часто покидает ранчо.
— И этим губит свой талант. Хани даже не представляла, как хорошо она играла. Хотя то, что она старается не попадаться на глаза, меня не удивляет. Ей основательно досталось от прессы.
— Она столько лгала о своем возрасте, что, когда наконец сказала правду, ей никто не поверил. То, что публика считала ее семнадцатилетней, когда она сбежала с Куганом, только подлило масла в огонь.
Эрик потушил сигарету в стоявшей рядом пепельнице.
— Хани не по своей воле скрывала свой возраст — это была затея Росса Бэчерди.
— Такое впечатление, что вы ее защищаете.
— С одной стороны, она пострадала ни за что, а с другой — они с Дэшем поломали жизнь многим людям.
— Но не вам.
— Не мне.
Лорел заглянула в лежащий на коленях блокнот:
— В последнее время у вас отличная пресса. Джин Сискел пишет, что видит в вас ведущего актера девяностых.
— Такое, конечно, приятно слышать, но подобные авансы кажутся мне несколько преждевременными.
— Вам всего тридцать один год. Впереди достаточно времени доказать, что критики правы.
— Или ошибаются.
— Но вы-то так не считаете?
— Да, я так не считаю.
— У вас, безусловно, достаточно уверенности в себе. Иначе бы вы вряд ли решились приехать в Нью-Йорк играть в «Макбете», не так ли? — Лорел бросила взгляд на диктофон, проверяя, не окончилась ли кассета.
Эрик приложил палец к губам.
— В шотландской пьесе.
Лорел вопросительно посмотрела на собеседника.
— Актеры считают плохой приметой называть эту пьесу ее настоящим именем. Это старое театральное суеверие.
Рот журналистки скривился в недоверчивой улыбке.
— Мне что-то не верится, что вы относитесь к суеверным людям.
— Спектакли закончатся еще только через две недели, и я предпочитаю не искушать судьбу, особенно в таком рискованном деле.
— Согласна, дело, конечно же, рискованное. Приглашение вас и Нади Эванс — двух главных секс-символов нашего экрана — на роли лорда и леди Макбет было несколько неожиданным. Критики шли в театр, заготовив камни за пазухой. Вас могли растерзать на куски!
— Но этого не произошло.
— Это самая сексуальная постановка «Мак…», ну… шотландской пьесы из тех, что мне довелось увидеть.
— Секс сыграть несложно. Гораздо труднее пришлось со всей этой кровью и страстями.
Лорел рассмеялась, и Эрик ощутил, как между ними пробежали токи, питаемые магией притяжения полов. Это происходило уже не в первый раз, но он снова отогнал мысль о том, чтобы оказаться с Лорел в постели. То, что Эрик стал гораздо разборчивее в выборе сексуальных партнерш, было связано не только с угрозой СПИДа. Первый год брака с Лили, когда он старался достичь с ней настоящей плотской близости, изрядно поубавил желание заниматься сексом ради секса. Эрик уже не отправлялся в постель с женщиной, которая ему не нравилась, и, уж во всяком случае, избегал подобных отношений с представительницами прессы.
— А вы отлично умеете держать язык за зубами, не правда ли, Эрик?
Стараясь выиграть время, Эрик потянулся за сигаретой.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я «допрашиваю» вас уже несколько дней и до сих пор не имею ни малейшего понятия, чем вы живете. Более замкнутого человека я еще не встречала. И я даже не имею в виду то, как ловко вы уворачиваетесь от вопросов, связанных с разводом или вообще с прошлым. Вы даже оговориться себе не позволяете, не так ли?
— Если бы мне суждено было стать деревом, я был бы дубом.
Лорел засмеялась:
— Должна признать, вы сильно меня удивили. Скажите, а почему…
Но прежде чем она успела приступить к новой серии вопросов, дверь распахнулась и в номер ворвалась Рейчел Диллон. Темные спутанные волосы обрамляли маленькое нежное личико, тонкие черты которого смазывали лишь пятно от шоколада на щеке и кружок пластыря посреди лба. На девочке были красные джинсы, розовые кроссовки, свитер с аппликацией кролика Роджера и принадлежащее матери ожерелье из искусственных бриллиаитов. Через шесть недель ей должно было исполниться пять лет.
— Папа! — Рейчел завизжала с таким восторгом, словно не видела отца бог знает сколько, хотя расстались они всего несколько часов назад. Вытянув руки и едва не перевернув вазу с искусственными цветами, девочка бросилась к отцу. — Папа, угадай, что мы видели!
Рейчел не заметила воскресный номер «Таймс», лежащий на полу прямо у нее на пути, — она никогда не замечала препятствий между ней и тем, к чему она стремилась.
— Ну, так что вы видели? — Привычным движением Эрик подхватил малышку как раз в тот момент, когда она поскользнулась на газете и уже летела головой на стоявший рядом кофейный столик. Рейчел обвила руками шею отца, но вовсе не из благодарности за то, что он уберег ее от возможной опасности, — она всегда заключала его в неистовые объятия даже после самой короткой разлуки.
— Нет, ты угадай!
Эрик прижал неугомонное, переполненное энергией тельце дочери теснее и вдохнул особенный земляничный аромат детских волос, немного влажных — Рейчел никогда не шла спокойно там, где можно было бежать. На самом конце каштанового локона болталась заколка в форме панды. Делая вид, что он серьезно обдумывает вопрос дочери, Эрик снял заколку и положил ее на край стола. Заколки Рейчел валялись повсюду. Одну из них он даже достал из кармана во время пресс-конференции, приняв ее за зажигалку.
— Вы видели жирафа или Мадонну. Девочка залилась смехом:
— Да нет, глупый папочка, мы видели, как дядя писал прямо на тротуаре!
— Вот за что мы любим наш Нью-Йорк, — сухо заключил Эрик.
Рейчел увлеченно закивала головой:
— Правда-правда, папа! Прямо на тротуаре!
— Тебе повезло. — Эрик осторожно дотронулся до пластыря на лбу дочери. — Как твоя шишка?
Но Рейчел не позволила так просто себя отвлечь:
— Папа, даже твоя пай-девочка Бекки смотрела на дядю!
— А вот и она. — С какой-то особой нежностью в глазах Эрик посмотрел на сестру-двойняшку Рейчел, Ребекку, которая вошла в комнату, держась за руку Кармен — няни девочек. Девочка ласково улыбнулась отцу. Эрик подмигнул ей над головой другой дочери, посылая Ребекке их тайный сигнал. «Рейчел, как всегда, успела первой, но ей скоро здесь надоест, и тогда мы с тобой будем долго-долго обниматься!»
— Папа, мне мама звонила по телефону? — Резко обернувшись, Рейчел ударилась макушкой о его подбородок. — Она говорила, что будет мне сегодня звонить.
— Вечером, дорогая. Ты же знаешь, что она всегда звонит по пятницам перед тем, как вы ложитесь спать.
Рейчел надоело сидеть с отцом точно по расписанию, и, соскочив с колен, она подбежала к няне, оторвав ее руку от Бекки:
— Пошли, Кармен! Ты говорила, мне можно будет порисовать смывающимися красками. — Прежде чем покинуть комнату, Рейчел повернулась к сестре: — Не вздумай тут целый день мешать папе, копуша. Когда мы с Кармен закончим рисовать, я покажу тебе, как завязывать шнурки на туфлях. — Лицо ее стало строгим. — И попробуй только не стараться!
Эрик с трудом удержался от желания вмешаться и защитить свою хрупкую больную дочурку от решительной и жизнерадостной сестры. Рейчел не выносила медлительности Бекки, хотя искренне любила и отчаянно защищала ее. Когда Рейчел подросла и могла уже кое-что понимать, Эрик рассказал ей о болезни Дауна у сестры, но она отказывалась воспринимать медлительность Бекки как неизбежность и безжалостно муштровала ее. И то, что Ребекка развивалась быстрее, чем ожидали доктора, могло быть отчасти связано с нетерпеливой требовательностью Рейчел.