Фрэнсис Дик. Дорога скорби

   — Не могу сказать. Сохранение тайны клиента и все такое.
   — Это Арчи Кирк?
   — Не так далеко, насколько мне известно.
   — Ха! — неуверенно произнес он. — Я постараюсь. Если вы принесете мне немного корма, произведенного «Топлайн», я посмотрю, можно ли установить его идентичность с нашими образцами. Это все, что я могу сделать.
   — Спасибо. Я привезу вам корм «Топлайн», но он, возможно, не совпадет с вашим.
   — Почему?
   — Гранулы — их состав меняется в зависимости от того, когда их произвели. Каждая партия должна иметь свои особенности, как говорят.
   Он хорошо понимал, что я имею в виду, поскольку анализ ингредиентов может выявить их происхождение так же надежно, как нарезы на пуле.
   — Кто навел вас на «Топлайн фудс»? — спросил Норман.
   — Мой клиент.
   — Сволочь ваш клиент. Скажите мне, кто он. — Я не ответил, и он тяжело вздохнул. — Ну ладно. Сейчас вы мне сказать не можете. Ненавижу детективов-любителей. Я дам вам кусок этой грязной тряпки из Нортгемптона.
   Что вы собираетесь с ней делать и опровергли ли вы алиби Квинта?
   — Вы великолепны, — сказал я. — Где мы можем встретиться? Нет, я не опроверг алиби.
   — Попробуйте еще раз.
   — Я всего лишь любитель.
   — Ага, ага. Приезжайте к пяти часам на озеро. Я заеду за лодкой, чтобы забрать ее на зиму. О'кей?
   — Я приеду.
   — Увидимся.
   Я позвонил в больницу в Кентербери. Дежурная медсестра сказала мне, что Рэчел «спокойно отдыхает».
   — Что это значит?
   — Ей не хуже, чем вчера, мистер Холли. Когда вы сможете приехать?
   — Скоро.
   — Хорошо.
   Вторую половину дня я потратил на то, чтобы сменить свой старый аналоговый сотовый телефон на более защищенный цифровой, который поставит в тупик даже парней из Темз-Вэлли, не говоря уже о «Памп».
   Из дому я позвонил мисс Ричардсон в Нортгемптоншир, и она заявила, что я не должен больше звонить ей.
   Джинни и Гордон Квинт — ее близкие друзья, и совершенно немыслимо, чтобы Эллис мог изуродовать лошадь, и с моей стороны было непристойно и отвратительно даже думать об этом. Джинни ей все рассказала. Джинни была очень подавлена. То, что она покончила с собой, — целиком моя вина.
   Однако я добился кое-каких ответов на два своих вопроса.
   — Ваш ветеринар сказал, сколько, по его мнению, прошло времени после того, как жеребцу отрубили ногу, до семи часов, когда его обнаружили?
   — Нет.
   — Не скажете ли вы мне его имя и телефон?
   — Нет.
   Поскольку я годами собирал справочники местных телефонов, это было не так уж трудно — просмотреть нортгемптонширские «желтые страницы», найти ветеринара мисс Ричардсон и поговорить с ним. Он будет рад помочь, сказал он. Все, что он может с уверенностью сказать, — ни обрубок, ни нога не кровоточили. Мисс Ричардсон сама настояла, чтобы он избавил жеребца от страданий немедленно, и, поскольку это совпадало с его собственным мнением, он так и сделал.
   Он не смог назвать полиции время нападения — скорее раньше, чем позже. Рана была чистой — один удар. Ветеринар удивился, что годовалый жеребенок мог спокойно стоять достаточно долго, чтобы к ноге приложили секатор.
   Да, он подтвердил, что у жеребенка были легкие подковы и что да, вокруг были рассыпаны кусочки корма, но мисс Ричардсон часто дает лошадям корм в дополнение к траве. Он был рад помочь, но не помог. После этого мне пришлось решать, как добираться до озера, поскольку такое обычное дело, как управление машиной, сделалось трудной задачей. У моего «Мерседеса» была такая система, что я мог управиться одной рукой. Для пробы я согнул правую руку и сжал кулак. Больно. С раздражением я принял ибупрофен и поехал на озеро, желая, чтобы рядом был Чико.
   Норман поднимал свою лодку в трейлер у самого края воды. Он заметил мое медленное приближение и замер.
   — Что болит? — спросил он.
   — Самолюбие.
   Он засмеялся.
   — Помогите мне с лодкой, а? Толкните, когда я подниму ее.
   Я посмотрел, что нужно делать, и сказал, что не смогу.
   — Да просто подтолкните одной рукой.
   Я без эмоций рассказал ему, что Гордон Квинт целился мне в голову, но ущерб нанес хоть и меньший, но вызывающий затруднения.
   — Говорю вам на случай, если он попробует сделать это еще раз и будет удачливей. Он слегка повредился рассудком из-за Джинни.
   Норман, как и следовало ожидать, посоветовал подать официальную жалобу.
   — Нет, — сказал я.
   Он пожал плечами и пошел звать приятеля, чтобы тот помог ему с лодкой, а потом занялся ее размещением.
   — Когда у вас впервые возникло чувство, что за сценой появились какие-то влиятельные фигуры? — спросил я.
   — Впервые? — Он задумался, не прекращая работы. — Несколько месяцев назад. Я обсуждал это с Арчи. Я предполагал, что занимаюсь обыкновенным делом, даже хотя слава Эллиса Квинта и привлекла к нему прессу, однако старший офицер склонял меня бросить его. Когда я показал ему, насколько веские там свидетельства, он сообщил, что главный констебль не будет счастлив и причина этому всегда одна и та же — политическое давление сверху.
   — Какого рода эта политика?
   Норман пожал плечами.
   — Не то чтобы в этом были замешаны политические партии. Лобби.
   Где-то заключается сделка, а в результате — «спустите на тормозах дело Квинта, и вам будет то-то и то-то!»
   — Но не прямо наличными?
   — Сид!
   — Ладно, извините.
   — Очень на это надеюсь. — Он в два слоя завернул снятый мотор. — Я не прошу наличные за кусок тряпки из Нортгемптоншира.
   — Я преклоняюсь перед вами.
   Он усмехнулся.
   — Это событие.
   Он залез в свою лодку и стал укреплять разные штуки, чтобы дорожная тряска не повредила их.
   — Никто не поддался давлению полностью, — сказал он. — Дело против Эллиса Квинта не бросили. Правда, оно в плачевном состоянии. Вы сами были безжалостно дискредитированы до такой степени, что стали почти помехой обвинению, и, хотя это крайне нечестно, это факт.
   — Угу.
   В сущности, подумал я, Дэвис Татум уполномочил меня найти, кто же затеял кампанию против меня. Я не в первый раз сталкивался с действиями, направленными на то, чтобы заставить меня бросить дело, но впервые мне платили, чтобы я спасал себя. В данных обстоятельствах спасти себя означало нанести поражение Эллису Квинту — так что в первую очередь мне платили именно за это. А за что же еще?
   Норман подогнал свою машину к трейлеру с лодкой и сцепил их. Потом он через открытое окно перегнулся внутрь кабины, открыл отделение для перчаток и вытащил оттуда пластиковый пакет, который отдал мне.
   — Эта тряпка, — бодро заявил он, — будет стоить вам шести поклонов каждое утро на протяжении недели.
   Я с благодарностью взял пакет. Внутри был кусок грязной ткани примерно трех дюймов в ширину, свернутый в несколько раз.
   — Она примерно метр в длину, — сказал Норман. — Это все, что мне дали. Мне пришлось за нее расписаться.
   — Хорошо.
   — Что вы собираетесь с ней делать?
   — Для начала постирать.
   Норман с сомнением заметил:
   — На ней какой-то узор, но на всем куске ни единой метки. Невозможно определить, откуда она. Ни названия садового центра, ничего.
   — Я не питаю особых надежд, — сказал я, — но, откровенно говоря, сейчас надо хвататься за соломинку.
   Норман стоял, расставив ноги и уперев руки в бока. Он выглядел как столп правосудия, но сейчас в нем чувствовалась нерешительность.
   — Насколько я могу доверять вам? — спросил он.
   — Речь о молчании?
   Он кивнул.
   — Я думал, мы уже обсудили это.
   — Да, но это было несколько месяцев назад.
   — Ничего с тех пор не изменилось.
   Он принял решение, опять залез в машину и на этот раз достал коричневый конверт и вручил его мне.
   — Это копия анализа кусочков того самого конского корма, — пояснил он. — Прочитайте и порвите.
   — Ладно. Спасибо.
   Я взял конверт и пакет и знал, что не могу просто так принять такое доверие. Он должен быть сильно уверен во мне, подумал я и почувствовал не гордость, а тревогу.
   — Я думаю, вы помните, как в июне мы забирали вещи из «Лендровера»
   Гордона Квинта?
   — Конечно, помню.
   — Там был кузнечный фартук. Свернутый. Мы ведь его не взяли?
   Он замер.
   — Этого я не помню, но среди тех вещей, которые мы взяли, его не было. А какое он имеет значение?
   — Я все думал, что это странно — жеребцы стояли спокойно достаточно долго, чтобы к лодыжке приложили секатор, даже если принять во внимание недоуздок и корм. Но у лошадей хорошее обоняние... а все эти жеребцы были подкованы — я проверил у ветеринаров, — и им должен был быть хорошо знаком запах кузнечного фартука. Я думаю, что Эллис надевал этот фартук, чтобы успокаивать жеребцов. Они могли решить, что он — тот человек, который их подковал. Они доверяли ему. Он мог поднять жеребцу ногу и зажать ее в секаторе.
   Он пристально смотрел на меня.
   — Что вы об этом думаете? — спросил я.
   — Это же вы разбираетесь в лошадях.
   — Именно так я могу заставить жеребца позволить мне подойти и заняться его ногами.
   — Насколько я понимаю, — сказал Норман, — так это и делалось.
   Он машинально подал мне на прощание руку, затем вспомнил о работе Гордона Квинта, пожал плечами, усмехнулся и сказал:
   — Если с этой тканью выяснится что-нибудь интересное, вы дадите мне знать?
   — Конечно.
   — До встречи.
   Он уехал и увез свою лодку, а я вернулся в машину, спрятал конверт и пакет и предпринял короткое путешествие в Шелли-Грин, в дом Арчи Кирка.
   Он уже вернулся с работы. Мы сидели в гостиной, пока его улыбчивая жена хлопотала на кухне.
   — Как дела? — спросил Арчи. — Вам виски?
   Я кивнул:
   — С водой.
   Он указал мне на кресло, и мы сели. Темная комната выглядела совершенно октябрьской — электрокамин слегка оживлял ее своим светом, что не удавалось июньскому солнцу.
   Я не видел Арчи с тех самых пор. Та же, возможно преднамеренная, невзрачность общего облика и проницательный взгляд темных глаз.
   — У вас сейчас тяжелое время.
   — Это так заметно?
   — Да.
   — Переживу, — сказал я. — Вы не ответите мне на несколько вопросов?
   — Зависит от того, какие это вопросы.
   — Для начала — чем вы занимаетесь? — спросил я.
   — Я государственный служащий.
   — Это очень неопределенно.
   — Начните с другого конца, — посоветовал он.
   Я улыбнулся.
   — Вот умный человек, который знает, кто ему платит.
   Его стакан замер на полпути.
   — Продолжайте, — сказал он.
   — Ну тогда... Вы знаете Дэвиса Татума?
   — Да, — ответят он, выдержав паузу. Мне показалось, что он насторожился, ведь он, как и я, должен пройти по минному полю фактов, которые он не хочет или не может обнародовать. Старая игра — знает ли он, что я знаю, что он знает.
   — Как там Джонатан? — спросил я.
   Арчи рассмеялся.
   — Я слышал, вы играете в шахматы, — сказал он. — И слышал, что вы ловко сбиваете с толку. Ваш противник думает, что выигрывает, а потом раз — и все.
   В шахматы я играл только в Эйнсфорде с Чарльзом, и то не часто.
   — Вы знакомы с моим тестем? — спросил я. — Бывшим тестем, Чарльзом Роландом?
   — Я говорил с ним по телефону.
   По крайней мере он мне не врет, подумал я, и этим указывает мне верное направление. Я еще раз спросил о Джонатане.
   — Этот негодный мальчишка все еще в Комб-Бассете, и, поскольку сезон катания на водных лыжах кончился, он всех сводит с ума. Вы — единственный, кто видит в нем что-то хорошее.
   — Норман тоже.
   — Норман видит талантливого водного лыжника с криминальными наклонностями.
   — У Джонатана есть деньги?
   Арчи покачал головой.
   — Только то, что мы даем ему на зубную пасту и прочее. У него еще не кончился испытательный срок. Он бездельник. — Арчи сделал паузу. — Бетти платила за водные лыжи. У нее единственной из нашей семьи есть настоящие деньги. Он вышла замуж сразу после школы. Бобби старше ее на тридцать лет — он был богат, когда они поженились, а теперь стал еще богаче. Как вы сами видели, она по-прежнему предана ему. И всегда была предана. У них нет детей — она не могла родить. Очень печально. Если бы у Джонатана было хоть чуть-чуть соображения, он был бы тактичней с Бетти.
   — Не думаю, что он настолько плох. По крайней мере, пока.
   — Он вам нравится? — удивленно спросил Арчи.
   — Не очень, но я терпеть не могу смотреть, как люди пропадают зря.
   — Глупый мальчишка.
   — Я проведал жеребца, — сказал я. — Нога на месте.
   Арчи кивнул.
   — Бетти радуется. Жеребец хромает, но они собираются посмотреть, что из него получится в племенной работе — с его-то родословной. Бетти на следующий год хочет пустить его к хорошим кобылам.
   Вошла жена Арчи и спросила, не останусь ли я на обед. Я поблагодарил ее, но отказался, так как уже собрался уходить. Арчи пожал мне руку. Я от неожиданности поморщился, но он ничего не сказал и вышел проводить меня до машины. Было уже почти темно.
   — На государственной службе, — сказал Арчи, — я работаю в маленьком неприметном отделе, который был создан некоторое время назад, чтобы предсказывать вероятные результаты политических назначений. А еще мы предсказываем грядущие неизбежные последствия предлагаемых законопроектов. Он сделал паузу и нехотя продолжил:
   — Мы называем себя «группой Кассандры». Мы видим, что может произойти, но нам никто не верит. Мы постоянно ищем исключительно независимых сыщиков, которые ни с кем не связаны. Их тяжело найти. Мы думаем, что вы один из них.
   Я стоял возле своей машины и в угасающем свете дня смотрел в эти удивительные глаза. Необычный человек с невообразимой интуицией.
   — Арчи, — сказал я, — я стану работать на вас до тех пор, пока буду уверен, что вы не пошлете меня навстречу опасности, о существовании которой будете знать, но о которой мне не скажете.
   Он глубоко вздохнул, но обещать не стал.
   — Спокойной ночи, — мягко сказал я.
   — Сид.
   — Я вам позвоню.
   Это обещание, подумал я, такое же, как «пойдем пообедаем».
   Он еще стоял на дорожке, когда я выехал из ворот. Настоящий государственный служащий, печально подумал я. Не может дать никаких гарантий, потому что правила игры могут в любую минуту измениться.
   Я поехал на север через Оксфордшир, доехал до Эйнсфорда и позвонил в дверь дома Чарльза. Открыла миссис Кросс, лицо которой при виде меня выразило радость.
   — Адмирал в кают-компании, — заверила она меня, когда я спросил ее, дома ли Чарльз, и поспешила сообщить ему новость.
   Он ничего не сказал насчет того, что я уже второй раз за три дня скрываюсь в его убежище. Он просто указал мне на кресло и налил бренди, не задавая вопросов. Я сидел, пил бренди и наслаждался простотой и сдержанностью этого худощавого человека, который когда-то командовал кораблями, а теперь был моим единственным якорем.
   — Как твоя рука? — спросил он, и я легко ответил:
   — Болит.
   Он кивнул.
   — Можно мне остаться? — спросил я.
   — Конечно.
   После долгого молчания я сказал:
   — Вы знаете человека по имени Арчибальд Кирк?
   — Нет, не думаю.
   — Он сказал, что говорил с вами по телефону. Полагаю, это было несколько месяцев назад. Он государственный служащий и должностное лицо. Живет неподалеку от Хангерфорда, и я приехал сюда прямо от него. Вы можете припомнить? Я думаю, что он спрашивал вас обо мне. Что-то вроде проверки или рекомендации. Возможно, вы сказали ему, что я играю в шахматы.
   Чарльз задумался, роясь в памяти.
   — Я бы всегда дал тебе хорошую рекомендацию, — сказал он. — Или есть какие-то причины, по которым ты предпочитаешь, чтобы я этого не делал?
   — Нет, вовсе нет.
   — Меня несколько раз спрашивали о твоем характере и способностях. Я всегда говорю, что если они ищут сыщика, то лучшего не найдут.
   — Вы очень любезны.
   — А почему ты спрашиваешь об этом Арчибальде Черче?
   — Кирке.
   — Ну, Кирке.
   Я отхлебнул бренди и сказал:
   — Помните тот день, когда вы приехали со мной в Жокейский клуб? Тот день, когда мы добились увольнения начальника службы безопасности?
   — Это я вряд ли смогу забыть, правда?
   — Вы ведь не рассказывали об этом Арчи Кирку?
   — Конечно, нет. Я никогда об этом не рассказываю. Я дал слово.
   — Кто-то рассказал, — мрачно сообщил я.
   — На самом деле Жокейский клуб не давал клятвы молчать.
   — Я знаю. — Я немного подумал и спросил:
   — Вы знаете юриста Дэвиса Татума? Он адвокат и занимается делом Эллиса.
   — Я знаю о нем. Никогда с ним не встречался.
   — Он бы вам понравился. И Арчи тоже. Они оба знают о том дне в Жокейском клубе.
   — Но, Сид... какое это имеет значение? Я имею в виду, что ты оказал клубу огромную услугу, избавив их от негодяя.
   — Дэвис Татум и, я уверен, Арчи Кирк тоже, наняли меня, чтобы выяснить, кто действует за кулисами и пытается отменить суд над Квинтом. И я вам этого не говорил.
   — Тайна клиента? — улыбнулся он.
   — Верно. Ну, Дэвис Татум рассказал мне, что знает все о том, как руководители клуба уговорили меня снять рубашку и почему они это сделали. Я думаю, что они с Арчи пытаются уверить себя, что, если они попросят меня сделать что-то опасное, я это сделаю.
   Чарльз долго смотрел на меня все так же спокойно. Наконец он сказал:
   — А ты сделаешь?
   Я вздохнул.
   — Возможно.
   — Какого рода опасность?
   — Не думаю, что они сами знают. Но реально — если у кого-то есть веские причины для того, чтобы не допустить даже начала суда над Эллисом, то кто стоит у него на дороге?
   — Сид!
   — Да. Поэтому меня просили разузнать, кто может быть заинтересован в этом настолько, чтобы обеспечить мое устранение. Они хотят, чтобы я выяснил, кто, что и как.
   — Дьявольщина, Сид!
   Для человека, который никогда не переходил границ приличия, это было крепкое выражение.
   — Итак, — я вздохнул, — Дэвис Татум назвал мне имя Оуэна Йоркшира и сказал, что тот владеет фирмой под названием «Топлайн фудс». «Топлайн фудс» являлась спонсором ленча в Эйнтри накануне Большого национального.
   Эллис Квинт был там почетным гостем. А еще среди гостей присутствовал некий лорд Тилпит. Он входит в совет директоров «Топлайн фудс» и владеет газетой «Памп», которая несколько месяцев издевается надо мной.
   Чарльз застыл в своем кресле.
   — Итак, — продолжал я, — я собираюсь пойти и посмотреть, что из себя представляют Оуэн Йоркшир и лорд Тилпит, и, если я не вернусь обратно, вы можете поднять шум.
   — Не делай этого, Сид, — отдышавшись, сказал Чарльз.
   — Нет. Если я не сделаю этого, Эллис выйдет из зала суда со смехом, а моя репутация будет навеки спущена в канализацию, если вы понимаете, что я имею в виду.
   Он понимал. Чуть погодя он сказал:
   — Я слабо припоминаю разговор с этим Арчи. Он спрашивал о твоей голове. Он сказал, что знает о твоей физической стойкости. Странный набор слов — это я запомнил. Я сказал ему, что в шахматах ты ведешь хитрую игру.
   И это так и есть. Но разговор этот был так давно. Еще до того, как все случилось.
   Я кивнул.
   — Он много знал обо мне уже тогда, когда заставил свою сестру позвонить мне в полшестого утра и сказать, что ее жеребцу отрубили ногу.
   — Так вот он кто? Брат миссис Брэккен?
   — Да. — Я допил бренди и сказал:
   — Если вы когда-нибудь будете разговаривать с сэром Томасом Улластоном, не могли бы вы спросить его — не драматизируя этого, не он ли рассказал Арчи Кирку или Дэвису Татуму о том дне в Жокейском клубе?
   В то время сэр Томас Улластон был главой клуба и вел разбирательство, которое привело к смещению начальника службы безопасности, пытавшегося отбить у нас с Чико всякое желание когда-либо заниматься расследованиями. Насколько я понимал, это все было в прошлом, и я больше всего хотел бы, чтобы там оно и оставалось.
   Чарльз сказал, что спросит сэра Томаса.
   — Попросите, чтобы он не дал «Памп» ухватиться за эту историю.
   Чарльз думал о такой возможности с не меньшим ужасом, чем я.
   Тут зазвонил дверной колокольчик, и Чарльз посмотрел на часы.
   — Кто бы это мог быть? Уже почти восемь.
   Это выяснилось весьма скоро. Чрезвычайно знакомый голос позвал из холла:
   — Папа!
   И на пороге появилась Дженни... Младшая дочь Чарльза и моя бывшая жена. Моя все еще озлобленная жена, у которой под языком колючки.
   Задохнувшись от внезапного смятения, я встал — и Чарльз тоже.
   — Дженни, — сказал он, делая шаг ей навстречу. — Какая приятная неожиданность!
   Она, как всегда холодно, подставила ему щеку и сказала:
   — Мы проезжали мимо. Не могли не зайти. — Она без особых эмоций глянула на меня и добавила:
   — Мы не знали, что ты здесь, пока я не заметила возле дома твою машину.
   Я подошел к ней и тоже поцеловал в щеку. Она — как всегда — приняла это как знак вежливости, цивилизованное примирение с противником после сражения.
   — Ты похудел, — заметила она по привычке. Я подумал, что она, как всегда, выглядит прекрасно, но, сказав это, я ничего не выигрывал. Я не хотел, чтобы она смеялась надо мной. Если она пыталась задеть меня словом, это ей всегда удавалось, а пыталась она часто. Моей единственной защитой было и оставалось молчание.
   Ее симпатичный новый муж вошел в комнату следом за ней, поздоровался за руку с Чарльзом и извинился за то, что они заехали без предупреждения.
   — Всегда рад вас видеть, дорогой мой, — уверил его Чарльз.
   Энтони Вингхем повернулся ко мне, смущенно-вежливо произнес: «Сид...»
   — и протянул мне руку.
   Удивительно, подумал я, вытерпев его сердечное приветствие, как часто приходится пожимать руки на протяжении одного дня. Раньше я этого не замечал.
   Чарльз налил всем выпить и предложил пообедать. Энтони Виндхем поблагодарил и отказался. Дженни холодно посмотрела на меня и села в золоченое мягкое кресло.
   Чарльз болтал с Энтони о пустяках, пока им не надоела тема погоды. Я стоял с ними, но смотрел на Дженни, а она — на меня. Во внезапно наступившей тишине она сказала:
   — Ладно, не думаю, что ты хочешь услышать это от меня, но на этот раз ты попал в изрядный переплет.
   — Нет.
   — Что — нет?
   — Нет, я не хочу слышать об этом от тебя.
   — Эллис Квинт! Этим куском ты подавишься. И все лето мне надоедали репортеры. Я полагаю, тебе это известно?
   Я невольно кивнул.
   — Эта репортерша из «Памп», — пожаловалась Дженни. — Индия Кэткарт. Я не могла отвязаться от нее. Она хотела знать все о тебе и нашем разводе. Ты знаешь, что она написала? Она написала, что я ей сказала, будто бы, не говоря уж о том, что ты можешь покалечиться, ты — не тот мужчина, которого мне хватало.
   — Я читал это, — отрывисто сказал я. — Ты читал? И тебе понравилось? Тебе это понравилось, Сид?
   Я не ответил.
   — Не надо, Дженни! — яростно запротестовал Чарльз. Ее лицо вдруг смягчилось, вся злость исчезла, открыв нежную девушку, на которой я когда-то женился. Преображение совершилось мгновенно, как будто упали засовы темницы. Ее освобождение, подумал я, наконец-то произошло.
   — Я ничего этого не говорила, — смущенно сказала мне Дженни. Правда не говорила. Она выдумала это.
   Я вздохнул. Я обнаружил, что возвращение прежней Дженни тяжелее вынести, чем ее презрение.
   — А что ты говорила? — спросил я.
   — Ну...я...я...
   — Дженни, — снова сказал Чарльз.
   — Я сказала ей, — она повернулась к нему, — что я не смогла жить в суровом мире Сида. Я сказала ей, что она может писать все, что угодно, но не сможет сокрушить его или уничтожить, потому что это никогда никому не удавалось. Я сказала ей, что он не выказывает своих чувств, и что он тверже стали, и что я не могла с этим жить.
   Мы с Чарльзом много раз слышали это от нее раньше. А вот Энтони был удивлен. Он с высоты своего роста изучают мою безобидную внешность и явно думал, что она ошиблась во мне.
   — Индия Кэткарт тоже не поверила Дженни, — утешил его я.
   — Что?
   — И мысли он тоже читает, — сказала Дженни, поставив стакан и вставая. — Энтони, дорогой, нам пора.
   Отцу она сказала:
   — Извини за такой короткий визит, — а мне:
   — Индия Кэткарт — сука.
   Она взглянула мне в глаза.
   — Я не могла с этим жить. Я сказала ей правду.
   — Я знаю.
   — Не дай ей сломать тебя.
   — Не дам.
   — Ладно. — Она говорила отрывисто, громко, улыбаясь. Когда птицы вылетают из клетки, они поют и радуются. — Прощай, Сид.
   Она выглядела счастливой. Она смеялась. Я желал вернуться в то время, когда мы встретились и она всегда была такой, но вернуться назад нельзя.
   — Прощай, Дженни, — сказал я. В совершенном изумлении Чарльз вышел проводить их и вернулся, нахмурившись.
   — Я просто не понимаю свою дочь, — сказал он. — А ты?
   — Я понимаю.
   — Она разрывает тебя на части. Я не могу этого вынести, даже если ты можешь. Почему ты никогда не отвечаешь?
   — Посмотрите, что я с ней сделал.
   — Она знала, за кого выходила замуж.
   — Не думаю. Всегда нелегко быть замужем за жокеем.
   — Ты слишком многое ей прощаешь! И потом, ты знаешь, что она сказала мне только что на прощание? Я ее не понимаю. Она обняла меня — обняла, а не просто клюнула в щеку — и сказала: «Позаботься о Сиде».
   Я почувствовал, как слезы подступают к глазам.
   — Сид...
   Я тряхнул головой.
   — Мы заключили мир.
   — Когда?
   — Только что. Прежняя Дженни вернулась. Она освободилась от меня.
   Она вдруг почувствовала себя совсем свободной... и ей не нужно будет больше... разрывать меня на части, как вы это называете. Думаю, что вся ее разрушительная ярость наконец ушла. Она выпорхнула из клетки.