«Что, если он не сможет удержаться ?» Можно ли совершать бессмысленные жестокости помимо собственной воли? Нет...
   Да, можно, и да, так часто бывает. Но только не Эллис. Нет, не Эллис.
   Алиби, подумал я, отыскивая рациональный выход. Я выясню, где был Эллис в те ночи, когда происходили нападения на лошадей. Я смогу подтвердить к своему удовольствию, что это не он, что у меня нет подозреваемых вообще, и я никогда не отыщу этих подонков. И со спокойной душой запишу себе поражение.
   В пять тридцать на следующее утро после Золотого кубка в Эскоте я проснулся от телефонного звонка и услышал в трубке взволнованный высокий женский голос, который сказал:
   — Я хочу поговорить с Сидом Холли.
   — Вы с ним говорите, — сказал я, заставляя себя сесть и щурясь на часы.
   — Что?
   — Вы говорите с Сидом Холли. — Я сдержал зевоту. Черт побери, полшестого!
   — Но я звонила в «Памп» и просила «горячую линию»!
   Я терпеливо объяснил:
   — Они переадресовывают звонки прямо мне. Так что вы разговариваете с Сидом Холли. Чем могу вам помочь?
   — Боже, — растерянно выдавила она. — У нас жеребец с отрезанной ногой.
   У меня перехватило дыхание.
   — Где вы?
   — Дома. Ох... то есть в Беркшире.
   — А точнее?
   — Комб-Бассет, к югу от Хангерфорда.
   — И... э-э... Что у вас делается?
   — Всеобщий плач и стенания.
   — А ветеринар?
   — Я только что ему позвонила. Он едет.
   — А полиция?
   — Они кого-то послали. Но мы решили, что лучше позвонить вам.
   — Да, — ответил я. — Я сейчас же приеду, если вы не против.
   — Для этого я вас и побеспокоила.
   — Тогда как вас зовут? Ваш адрес?
   — Бетти Брэккен, Мейнор-хаус, Комб-Бассет, — она спотыкалась на каждом слове, как будто не могла упомнить.
   — Пожалуйста, — попросил я, — попросите ветеринара не отвозить ни жеребца, ни ногу на живодерню, пока я не приеду.
   — Я постараюсь, — отрывисто сказала она. — Бога ради, скажите мне почему? Почему наш жеребец?
   — Я приеду через час.
   Что, если он не сможет удержаться... Пусть это будет не Эллис, подумал я. Пусть это окажется делом рук какого-нибудь несчастного психа, движимого собственным больным подсознанием. Эллис был бы способен контролировать такие порочные побуждения, даже если бы они у него были. Пусть это будет не Эллис.
   Кто бы это ни был, его надо остановить, и я остановлю его, если смогу.
   Я побрился в машине, держа бритву на батарейках в руке, действующей от батареек, и преодолел восемьдесят миль по относительно пустынному шоссе М4 с такой скоростью, что стрелка спидометра дрожала там, куда я редко ее загонял. Антирадар молчал. Ну и хорошо.
   Было прекрасное июньское утро, ясное и свежее. Я въехал в ворота Мейнор-хауса, поставил машину и ровно в шесть тридцать вошел в дом, за открытой дверью которого были суета, громкие голоса и всеобщий зубовный скрежет.
   Женщина, которая звонила, бросилась ко мне, едва увидела. Она была вне себя от волнения.
   — Сил Холли? Благодарение Богу. Хоть один разумный человек в этой компании.
   Компания состояла из двух полицейских в форме и толпы людей, которые впоследствии оказались родственниками, соседями и просто любопытными, а также полудюжины собак.
   — Где жеребец? — спросил я. — И где его нога?
   — В поле. Там ветеринар. Я сказала ему, чего вы хотите, но это упрямый шотландец. Бог знает, будет ли он ждать, сварливый старый черт. Он...
   — Покажите мне, где это. — Я резко прервал ее излияния.
   Она заморгала.
   — Что? Ах да. Идите сюда.
   Она быстро провела меня через дом какими-то дальними коридорами, напомнившими мне Эйнсфорд, да и любой старый дом, который был построен в расчете на слуг. Мы прошли через комнату с оружием, комнату с цветами, с пылью и наконец вышли через заднюю дверь во двор, заставленный мусорными ящиками.
   Оттуда через зеленые деревянные ворота она повела меня садом вниз по дорожке к стальным решетчатым воротам.
   Я начал уже думать, что мы заблудились, когда неожиданно впереди оказалась дорожка, заставленная машинами, и примерно десяток человек возле загона. Моя провожатая была высокой худой женщиной лет примерно пятидесяти, она была одета в старые плисовые брюки и оливковый шерстяной свитер. Ее неприбранные седеющие волосы свисали на высокий лоб. Она не заботилась о том, как выглядит, и у меня сложилось впечатление, что она относится к тем женщинам, для которых внешний вид вообще мало значит.
   Она замедлила шаг. Люди, опиравшиеся на ограду вагона, выпрямились.
   — Доброе утро, миссис Брэккен.
   Она машинально кивнула и провела меня в ворота, которые один из них распахнул перед нами. За воротами, примерно в тридцати шагах, стояли еще трое мужчин, мужеподобная женщина и трехногий жеребец. Все, за исключением жеребца, жестами и позами выражали нетерпение.
   Один из мужчин, высокий, седой, в очках в черной вправе, сделал пару шагов нам навстречу.
   — Миссис Брэккен, я сделал то, что вы хотели, но уже поздно помогать вашему бедному малышу. А вы, должно быть, Сид Холли, — сказал он, глядя сверху вниз, как с горы. — Вы здесь мало что можете сделать.
   Он коротко пожал мне руку, как будто не одобрял этого обычая.
   Он говорил с сильным шотландским акцентом, а манеры у него были как у человека, привыкшего командовать. Другой человек, стоявший позади него, совершенно незаметный, оставался молчаливым наблюдателем. Я подошел к жеребцу. Он посмотрел на меня спокойными ясными глазами, без тени испуга. Я провел рукой по его носу, тихо уговаривая его. Он мотнул головой вниз и снова вверх, как будто поздоровался. Я позволил ему обнюхать мою руку. Потом погладил его по шее. Шкура была сухой — ни боли, ни страха, ни смятения.
   — Он под наркозом? — спросил я.
   — Мне нужно взять кровь на анализ, — сказал шотландец.
   — Который вы, конечно, сделаете?
   — Конечно.
   По лицам другого мужчины и женщины можно было сказать, что они и не заходили в мыслях так далеко.
   Я обошел жеребца и присел, чтобы поближе посмотреть на его бабку. Я провел рукой по его ноге сверху вниз, ощущая расслабленные мышцы там, где должны быть тугие сухожилия и связки. Очень трогательно, но обрубок был аккуратный и не кровоточил. Я согнул жеребцу колено и осмотрел место разреза.
   Он был сделан чисто, не было видно осколков костей, как будто это сделал шеф-повар, привыкший пользоваться специальным ножом. Жеребец дернул коленом, освобождаясь от моей хватки. Я встал.
   — Ну? — с вызовом спросил шотландец.
   — Где его нога?
   — Вон там, за поилкой. — Он сделал паузу и, когда я уже поворачивался, вдруг добавил:
   — Ее нашли не там. Это я ее туда положил. А нашли ее первыми бродяги.
   — Бродяги?
   — Да.
   Миссис Брэккен, присоединившаяся к нам, пояснила:
   — Каждый год в июне в одну из суббот все местные туристские клубы выходят гулять по дорогам в этой части графства, чтобы по закону сохранить сюда открытый доступ.
   — Если бы они оставались на дорожках и тропках, — проворчал шотландец, — так и были бы в своем праве.
   Миссис Брэккен согласилась.
   — Они приводят с собой своих детей и собак, устраивают пикники и вообще ведут себя так, как будто это место им принадлежит.
   — Но... когда они нашли ногу вашего жеребца?
   — Они снялись вскоре после восхода, — угрюмо сказала миссис Брэккен. — В середине июня это примерно я полпятого утра. Они собрались до пяти, когда еще было холодно, и сначала пошли через мои владения, а в дверь они забарабанили в пять пятнадцать. Трое детей были в истерике, а мужчина с бородой и длинными волосами кричал, что обвиняет элиту. При чем здесь элита? Один из этих туристов позвонил газетчикам и каким-то ненормальным защитникам прав животных, и приехала полная машина этих активистов с плакатом «Запретить скачки». — Она закатила глаза. — Я в отчаянии. Потерять чудесного жеребца само по себе тяжело. Но они превратили это в цирк.
   Я пошел к поилке посмотреть на ногу, которая лежала позади нее. Вокруг были рассыпаны кусочки конского корма. Я нагнулся и без особенных эмоций поднял ногу.
   Я не видел других отсеченных ног. По правде сказать, я думал, что реакция людей была преувеличена. Но сам этот обрубок, с выступающей оконечностью кости, хрящами и отверстиями кровеносных сосудов, это уничтоженное чудо анатомического изящества, помог мне понять ярость и горе всех владельцев. Копыто было подковано — небольшой легкой подковкой для молодых лошадей, которая защищает их передние ноги на пастбище. Десять маленьких гвоздиков удерживали ее на копыте. Эта подкова как бы говорила: цивилизация заботится о копытах жеребят, варварство губит их.
   Я всегда любил лошадей. Объяснить близость, которая возникает между лошадьми и теми, что заботится о них или ездит верхом, тяжело. Лошади живут какой-то параллельной жизнью, говорят на параллельном языке, у них свои инстинкты, они лишены людских понятий Доброты или вины и позволяют прикоснуться к необузданному, таинственному состоянию духа. Великий бог Пан живет в скаковых лошадях. Опасно рубить ему ногу. На более прозаическом уровне существования я положил ногу обратно на землю, отцепил от пояса сотовый телефон и, заглянув в его электронную записную книжку, позвонил своему другу-ветеринару, который работал хирургом в больнице для лошадей в Ламборне.
   — Билл? Это Сид Холли.
   — Давай спи, — отозвался он.
   — Проснись. Сейчас шесть пятьдесят, а я нахожусь в Беркшире, и у нас тут двухлеток с отрубленной ногой.
   — Господи. — Он сразу проснулся.
   — Я хочу, чтобы ты взглянул на него. Что бы ты посоветовал?
   — Как давно это случилось? Есть ли возможность пришить ногу?
   — Это произошло не меньше трех часов назад. Может, больше. Никаких признаков ахиллесова сухожилия. Оно сократилось и ушло внутрь. Сама ампутация прошла через сустав.
   — Одним ударом, как и остальные?
   Я запнулся.
   — Я не видел другие.
   — Тебя что-то смущает?
   — Я хочу, чтобы ты посмотрел, — сказал я. Я и раньше сотрудничал с Биллом Раскинем, и нас связывала дружба, которая оставалась неизменной, даже если мы подолгу не встречались.
   — Вообще в каком состоянии жеребец?
   — Спокойный. Не заметно, чтобы ему было больно.
   — Владелец богат?
   — Похоже на то.
   — Спроси, доставит ли он жеребца — вместе с ногой, разумеется, сюда?
   — Она, — поправил я. — Я спрошу.
   Миссис Брэккен завороженно смотрела на меня, когда я излагал ей это предложение, и слабо выговорила: «Да!»
   — Найдите стерильную хирургическую повязку и наложите на ногу, проинструктировал Билл. — Отрубленную ногу тоже заверните в стерильную повязку, оберните в полиэтилен и положите в ведро со льдом. Она чистая?
   — Ее нашли какие-то прохожие утром.
   Он застонал.
   — Я высылаю машину. Куда?
   Я объяснил, где нахожусь, и добавил:
   — Тут у нас ветеринар-шотландец, который торопится поскорее забить жеребца. Уговори его.
   — Давай ему телефон.
   Я вернулся к тому месту, где был жеребец, объяснил, с кем предстоит говорить ветеринару, и передал ему телефон. Шотландец нахмурился. Миссис Брэккен снова и снова повторяла: «Все, что угодно!» Билл уговаривал.
   — Очень хорошо, — наконец холодно сказал шотландец. — Но поймите, миссис Брэккен, что ваш жеребец не сможет скакать, даже если операция пройдет успешно, что очень и очень сомнительно.
   — Я не хочу потерять его, — просто ответила она. — Он стоит того, чтобы попытаться.
   Шотландец, надо отдать ему должное, немедленно наложил стерильную повязку на рану и завернул обрубок. Толпа, облепившая загон, с интересом наблюдала. Мужеподобная дама, которая держала жеребца, успокаивала его, негромко напевая. По ее обветренным щекам скатилось несколько слезинок. Наконец мы с миссис Брэккен вернулись в дом, где было по-прежнему шумно. Любопытствующие шатались, кажется, по всему первому этажу и оценивали возможность проникнуть наверх. Миссис Брэккен в отчаянии схватилась за голову и сказала:
   — Пожалуйста, уйдите все.
   Но ее не было слышно. Я попросил одного из полицейских:
   — Не могли бы вы крикнуть им погромче?
   Наконец большая часть толпы удалилась, и в комнате осталось пять или шесть человек, три собаки и куча пластиковых стаканчиков, испятнавших влажными плешами старинные полированные столы. Миссис Брэккен, как лунатик, ходила и собирала эти стаканы с одного места, чтобы тут же переложить их на другое. Я люблю аккуратность и не смог удержаться — взял корзину для бумаг и пошел за ней следом, забирая стаканы и складывая их в корзину. Она рассеянно посмотрела на меня.
   — Я заплатила за этого жеребца четверть миллиона.
   — Он застрахован?
   — Нет. У меня и драгоценности не застрахованы.
   — И здоровье?
   — Конечно, нет.
   Она окинула комнату невидящим взглядом. Пять человек сидели в креслах, не помогая и не оказывая поддержки.
   — Не сделает ли кто чаю? — спросила она. Никто не шевельнулся.
   — Эстер не начинает работу раньше восьми, — объяснила мне миссис Брэккен.
   — М-м... А... кто есть кто? — спросил я.
   — Господи, ну конечно. Как невежливо с моей стороны. Это мой муж. Ее взгляд с любовью остановился на лысом старике, который выглядел так, как будто ничего не понимал. — Он глухой.
   — Вижу.
   — А это моя тетя, которая большую часть времени живет здесь.
   Тетя была старой и эгоистичной, помощи от нее ждать не приходилось.
   — Наши жильцы. — Миссис Брэккен указала на флегматичную пару. Они снимают часть дома. И мой племянник.
   Даже хорошие манеры не помогли ей скрыть раздражение, отразившееся на лице и проскользнувшее в голосе при последних словах. Племянник был подростком с вялым ртом и плохой осанкой.
   Никто из этой беспомощной компании не был похож на соучастника в нападении на безобидное животное, даже этот недовольный мальчишка, который пялился на меня так, как будто требовал, чтобы его заметили. Здесь было нечто большее, чем простое любопытство, но взгляд не выражал, насколько я мог заметить, ни агрессии, ни страха.
   — Если вы покажете мне, где кухня, — сказал я миссис Брэккен, — я приготовлю вам чай.
   — Но у вас же только одна рука.
   — Я не могу подняться на Эверест, но вполне могу приготовить чай, уверил я ее.
   Проблеск юмора начал вытеснять утренний ужас из ее глаз.
   — Я пойду с вами, — сказала она.
   Кухня, как и весь дом, была построена в расчете на множество народу.
   Без труда мы заварили чай в чайнике и сели за выскобленным старым деревянным столом в центре пить его из больших кружек.
   — Вы совсем не такой, как я себе представляла, — сказала она. — Вы уютный человек.
   Она мне нравилась — ничего не поделаешь.
   — Вы совсем не такой, как мне о вас говорил брат, — продолжала она.
   — Боюсь, я не сказала вам, что это он остался на поле вместе с ветеринаром. Это он сказал, что я должна позвонить вам. Он не говорил, что с вами так уютно, он сказал, что вы жесткий человек. Я должна была представить вас ему, но вы же видите, что творится... Так или иначе, я целиком полагаюсь на него. Он живет в соседней деревне. Брат приехал сразу, как только я ему позвонила.
   — Это он — отец вашего племянника? — спросил я нейтральным тоном.
   — Господи, нет. Мой племянник, Джонатан... — Она запнулась, качая головой.
   — Вы не захотите говорить о Джонатане.
   — Попробую.
   — Он — сын нашей сестры. Ему пятнадцать лет. У него неприятности, его исключили из школы... отдали на поруки... Его отчим терпеть его не может. Моя сестра не знает, что делать, так что я сказала, что он может немного побыть здесь. Но это не помогает. Я никак до него не достучусь. Но вы же не думаете, что он что-то сделал жеребцу? — с ужасом спросила она.
   — Нет, ни в коем случае. Что у него за неприятности? Наркотики?
   Она вздохнула и отрицательно покачала головой.
   — Он вместе с двумя другими мальчишками украл машину и разбил ее.
   Джонатан сидел на заднем сиденье. Парнишке, который был за рулем, было тоже пятнадцать. Он сломал шею, и его парализовало. Они называют это «покататься». Покататься! Самое настоящее воровство. И Джонатан нисколько не раскаялся. Он бывает настоящим поросенком. Но с жеребцом... это ведь не он?
   — Нет. Точно не он. — Я глотнул горячего чая и спросил:
   — В окрестностях было известно, что вы держите своего замечательного жеребца на этом поле?
   Она кивнула.
   — Ева, которая смотрит за ним, ни о чем другом не говорит. Вся деревня знает. Вот почему сюда сбежалось столько народу. Половина деревни, да еще эти туристы. Да еще в такую рань.
   — А ваши друзья? — предположил я.
   Она мрачно кивнула.
   — Все знали. Я купила его на торгах в октябре. Его родословная это мечта. Он поздний жеребенок — родился в конце апреля, а на следующей неделе должен был начать тренироваться. Ох, Господи!
   — Мне очень жаль, — сказал я. Я заставил себя задать неизбежный вопрос:
   — Кто из ваших друзей приезжал сюда, чтобы полюбоваться жеребцом?
   Она не была тупицей.
   — Ни один из приезжавших сюда не мог этого сделать! Как? Лорд и леди Декстер? Конечно, нет! Гордон и Джинни Квинт, и милый Эллис? Не будьте глупцом. Хотя я полагаю, — в ее голосе послышалось сомнение, — что они могли сказать о нем другим. Это не было тайной. После тех торгов любой мог узнать, что жеребец здесь.
   — Конечно, — сказал я.
   Эллис.
   Мы допили чай и вернулись в гостиную. Племянник Джонатан неотрывно смотрел на меня, и, улучив момент, я, чтобы проверить свое впечатление, кивнул головой по направлению к двери и пошел на выход. И тут же он встал и пошел следом.
   Я пересек холл и через остававшиеся открытыми двери вышел на стоянку.
   — Сид Холли, — позвал он.
   Я обернулся. Он стоял шагах в четырех, все еще не доверяя мне полностью. Его произношение и общий вид говорили о дорогих школах, деньгах и привилегиях. Рот и поведение говорили о неряшливости.
   — Что такое важное ты знаешь? — спросил я.
   — Эй! Послушайте! О чем вы говорите?
   — Ты хотел мне что-то сказать, ведь так? — без нажима сказал я.
   — Не знаю. Почему вы так подумали?
   Я слишком часто видел это выражение, чтобы ошибаться. Он знал что-то, что должен был рассказать, и только его бунтарство заставляло его молчать так долго.
   Я не стал взывать к лучшей стороне его натуры, поскольку не был уверен в ее существовании.
   — Ты проснулся раньше, чем в четыре часа? — предположил я. Он бросил на меня свирепый взгляд, но промолчал.
   — Ты что, терпеть не можешь помогать кому бы то ни было? Никто не уличит тебя в хорошем поведении. Скажи мне, что ты знаешь. Я дам о тебе такой плохой отзыв, какой захочешь. Твоя репутация останется при тебе.
   — Идите к черту.
   Я ждал.
   — Она меня убьет, — сказал он. — Хуже — она выгонит меня из дома.
   — Миссис Брэккен?
   Он кивнул.
   — Моя тетя Бетти.
   — Что ты сделал?
   Он произнес несколько англосаксонских слов, чтобы произвести на меня впечатление своей взрослостью. Очень патетично. К сожалению.
   — У нее такие дурацкие правила, — сказал он. — Быть дома к половине двенадцатого вечера.
   — А сегодня ночью ты не был? — предположил я.
   — Меня отпустили на поруки, — сказал он. — Она вам сказала?
   — Да.
   Он сделал еще два шага по направлению ко мне, подойдя на нормальное для разговора расстояние.
   — Если она узнает, что я уходил, я опять могу попасть в колонию.
   — Если она тебя посадит, ты хочешь сказать?
   Он кивнул.
   — Но... черт... отрубить лошади ногу...
   Вполне возможно, где-то и была у его натуры лучшая сторона. Угонять машины было о'кей, калечить лошадей — нет. Он не мог выкалывать глаза пони — не тот это был тип.
   — Если я улажу это с твоей тетей, ты мне скажешь? — спросил я.
   — Пусть она пообещает не говорить Арчи. Он хуже.
   — Э... А кто такой Арчи?
   — Мой дядя. Брат тети Бетти. Он из истеблишмента.
   Я не давал никаких обещаний.
   — Просто говори.
   — Через три недели мне будет шестнадцать. — Он внимательно посмотрел на меня, ожидая реакции, но его слова меня всего лишь озадачили. Я подумал, что возраст, после которого преступление перестает считаться «детским», на два года больше. Его не могут послать в тюрьму для взрослых. Джонатан увидел, что я ничего не понимаю.
   — Нельзя привлечь за секс с парнем, которому нет шестнадцати, — нетерпеливо сказал он. — Только с девчонкой.
   — Ты уверен?
   — Она так сказала.
   — Тетя Бетти? — растерялся я.
   — Да нет, тупица. Женщина в деревне.
   — А!
   — Ее старик — водитель-дальнобойщик. Он меня убьет. Тут и колония сойдет за яблочный пирог.
   — Вряд ли.
   — Она этого хотела, ясно? А я никогда этого раньше не делал. Я купил ей джину в пабе.
   Что было определенно незаконно для пятнадцатилетнего.
   — Так... этой ночью ты возвращался из деревни... Когда? Точное время.
   — Было темно. Перед самым рассветом. Раньше луна светила ярче, но я припозднился. Я бежал. Она — тетя Бетти — встает с петухами. Выпускает собак в шесть часов.
   Я подумал и спросил:
   — Ты видел каких-нибудь бродяг или туристов?
   — Нет. Для них было слишком рано.
   Я задержал дыхание. Я должен был задать следующий вопрос и боялся ответа.
   — Итак, кого ты видел?
   — Не кого, а что. — Он умолк и пересмотрел свою позицию. — Я не ходил в деревню. Я откажусь от этого.
   Я кивнул.
   — Тебе не спалось. Ты вышел прогуляться.
   — Ага, именно так, — с облегчением сказал он. — И что ты увидел?
   — "Лендровер".
   Не кого, а что. Отчасти с облегчением, отчасти с недоумением я сказал:
   — Не слишком исключительное событие в деревне.
   — Нет, но это не был «Лендровер» тети Бетти. Он был поновее и цвета не зеленого, а голубого. Он стоял на дорожке неподалеку от ворот загона. В нем никого не было. Я не стал об этом задумываться. От этой дорожки можно пройти к дому. Я всегда хожу этим путем. Подальше от окон тети Бетти.
   — Ты шел через двор, где стоят мусорные баки?
   Он сильно удивился. Я не стал объяснять, что его тетя водила меня этим путем. Вместо этого я сказал:
   — Этот «Лендровер» мог быть машиной туристов?
   — Не знаю, почему я напрягаюсь и рассказываю вам об этом.
   — Что еще ты заметил в этом «Лендровере», кроме его цвета?
   — Ничего. Я же сказал вам, меня больше интересовало, как вернуться в дом, чтобы никто не заметил.
   Я подумал немного и спросил:
   — Как близко ты к нему подходил?
   — Я коснулся его. Я не видел машину, пока не оказался совсем рядом.
   Я же вам говорил — я бежал по дорожке. Я больше смотрел под ноги, и было еще почти темно.
   — Она стояла к тебе передом или ты подбежал к ней сзади?
   — Спереди. Лунного света еще хватало, и он отражался в ветровом стекле. Это я и увидел сначала — отражение.
   — К какому месту ты прикоснулся?
   — К капоту, — сказал он и добавил, удивляясь собственной памяти: Он был еще горячий.
   — Ты видел номер?
   — Не было возможности. Я не заглядывал.
   — Что еще ты увидел?
   — Ничего.
   — А откуда ты узнал, что в машине никого не было? Там могла лежать парочка.
   — Да нет, не лежала. Я заглянул через окно.
   — Окно было открыто или закрыто?
   — Открыто. — Он опять удивился сам себе. — Я заглянул быстро, на ходу. Там никого не было, только какие-то инструменты за передними сиденьями.
   — Какие инструменты?
   — Откуда я знаю? Там только ручки торчали. Что-то вроде газонокосилки. Я не смотрел. Я торопился. Не хотел, чтобы меня заметили.
   — Ясно, — согласился я. — А как насчет ключа зажигания?
   — Что? — Я задел его за живое. — Я не угонял эту машину.
   — Почему же нет?
   — Я же не угоняю каждую машину, которая попадается мне на глаза. И никогда не делаю этого в одиночку.
   — Когда один, нет удовольствия?
   — Маловато.
   — Так был ли там ключ зажигания?
   — Полагаю, да. Был.
   — Это был просто ключ или связка?
   — Не знаю.
   — А кольцо было?
   — Не помню!
   — Тогда подумай.
   — Слушайте, — недовольно сказал он, — я заметил ключ зажигания.
   — Так.
   — Ну, там была связка ключей. Вместо брелка была серебряная подковка с цепочкой. Маленькая подковка. Обыкновенное кольцо для ключей.
   Мы взглянули друг на друга.
   — Я ничего не думал об этом, — сказал он.
   — Нет, — согласился я. — Ты не мог. Ну ладно, вернемся немного назад. Когда ты положил руку на капот, ты посмотрел в ветровое стекло?
   — Пришлось.
   — Что на нем было?
   — Ничего. А что вы имеете в виду?
   — Значок такси там был?
   — Его же можно убрать, верно? — сказал он. — Ладно, а что-нибудь другое? Например, наклейка «Спасите тигров»?
   — Нет, не было.
   — Закрой глаза и подумай, — посоветовал я. — Ты бежишь. Ты не хочешь, чтобы тебя заметили. Ты чуть не врезаешься в «Лендровер». Твое лицо оказывается близко от ветрового стекла...
   — Там был красный дракон, — прервал он меня. — Красный круг с драконом в нем. Не очень большой. Переводная картинка, которую наклеивают на стекло.
   — Великолепно, — сказал я. — Что еще? В первый раз он сосредоточенно задумался, но ничего больше не вспомнил.
   — Я ничего не скажу полиции, не испорчу тебе испытательный срок и не выдам тебя тете, но я бы хотел записать все, что ты рассказал мне. А если ты согласишься, чтобы я использовал это по назначению, ты это подпишешь?
   — Ну, я не знаю. Я не знаю, почему я это все рассказал вам.
   — Это может быть важно. А может ничего не значить. Но я хочу найти этого мерзавца...
   «Господи, — подумал я, — я должен его найти».