Габышев Леонид. Одлян, или Воздух свободы

   - Я вчера все сказал. Ни на кого не работаю.
   Игорь поставил ему моргушку, вторую и третью. Удары пришлись по вискам. Глаз чуть не упал.
   - Не могу, не могу я его бить! - прокричал Игорь и, хлопнув дверью, вышел.
   - Кот, не бейте меня по лицу. После вчерашнего больно зуб.
   Кот и Монгол били Глаза по груди, почкам, печени.
   Он садился от боли на корточки, а когда вставал, удары сыпались снова.
   Отбив кулаки, Кот и Монгол прогнали Глаза, обругав матом.
   "Нет-нет, я все равно вырвусь из Одляна, - думал Глаз, - не буду я здесь сидеть до восемнадцати. Надо воспользоваться нераскрытым убийством".
   На следующий день Глаз написал письмо начальнику уголовного розыска заводоуковской милиции капитану Бородину. В нем он писал, что случайно оказался свидетелем убийства, совершенного на перекрестке ново- и старозаимковской дорог. "Если вы это преступление не раскрыли, то я мог бы дать ценные показания" - этими словами закончил Глаз письмо.
   Письмо Глаз попросил бросить в почтовый ящик тетю Шуру. Она носила ему сгущенку.
   Глаз верил, что его письмо заинтересует заводоуковский уголовный розыск. Убийство, совершенное более года назад, не раскрыто. Его наверняка вызовут в Заводоуковск, он прокатится по этапу, отдохнет от зоны, покрутит мозги начальнику уголовного розыска, а потом, возможно, сознается, что свидетелем убийства он не был. Захотелось прокатиться по этапу.
   Воры оставили Глаза в покое. Поверили, что на Канторовича он не работает.
   Зуб у Глаза продолжал болеть, и он пошел в санчасть.
   - Да, седьмой у тебя треснут,- сказала врач.- Ты что, железо грыз?
   - Да,- сказал Глаз, и врач выдернула у него четвертушку зуба.
   В отряде был земляк Мехли - Отваров, и его тяжко била падучая. Глаз несколько раз держал его, чтоб он голову не разбил. Отваров при Мехле немного поднялся. Он часто в курилке весело и с подробностями рассказывал о крупных нераскрытых преступлениях и об одном убийстве. И во всех он участвовал. Он рассчитывал, что кто-нибудь фуганет Куму, но никто не фуговал. Парни привыкли к его рассказам, и какой-нибудь шустряк говорил:
   - Отвар, а ну-ка травани про мокряк!
   Еще летом бугор пнул Глаза по ноге, а потом и воры несколько раз в это же место попадали, и кожа, отбитая от кости, гнила. Когда ему и вторую испинали, он стал ходить в санчасть. В санчасти мази - дрянь, и ноги у Глаза не заживали.
   В зоне у воров и актива - привычка пинать по ногам. И у многих ноги гнили.
   Вскоре Глаз получил хорошую мазь из дома и стал лечить себя сам. Когда он разбинтовывал ноги, терпкий запах гниющей кожи бил в нос. Кожа прогнила до кости, и каждый шаг доставлял боль. У других ребят раны на ногах до того загнили, что они еле ковыляли. Но все равно они мыли полы и ходили в наряды.
   Раны постепенно у Глаза стали затягиваться, мазь помогала.
   Был в седьмом воспитанник по кличке Клубок. Срок - три года. Больше половины отсидел. Ноги у него гнили - их отпинали. Клубок всегда ходил прихрамывая. Раны не заживали. Клубок работал в обойке и был с Глазом в хорошем отношении.
   Как-то во время работы в цех пришел дпнк и сказал Клубку, чтоб он шел на свиданку. Клубок ответил, что на свиданку не пойдет. Парни уговаривали его, но он отмалчивался.
   Глаз, как и все, не понимал, почему Клубок не идет на свиданку, и решил поговорить.
   - Клубок, - сказал Глаз, - ведь к тебе мать приехала, почему ты не идешь?
   Клубок отложил локотник и взглянул на Глаза. Ему надоело отмалчиваться.
   - Глаз, не надо уговаривать. Мне было тринадцать лет, когда мать меня отдала в бессрочку. А я никакого преступления не совершал. Ей просто от меня надо было избавиться. Жили мы в коммунальной квартире, и у нас была маленькая комната, а к ней ходили хахали. А я мешал. Вот она и избавилась от меня. А в бессрочке я раскрутился. За что, паскуда, меня в бессрочку сдала? Глаз отошел от Клубка. Крыть нечем.
   Опять пришел дпнк. Но Клубок молчал. Тогда дпнк сказал:
   - К тебе не мать приехала, а твоя соседка Монина приехала к сыну. Просила и с тобой повидаться.
   Клубок, услыхав, что сейчас не мать, а тетю Дашу увидит, захромал к вахте.
   Самым примечательным воспитанником на седьмом отряде, да и на всей зоне был Вася Шмакин. Жил он в отделении букварей, вместе с Амебой. Правая сторона у Васи парализована. Когда он шел, то на левой ноге приподнимался, волоча по земле правую, скрюченную ступню. Правая рука работала плохо, кисть всегда согнута, и держал он ее возле живота, будто намеревался погладить живот. Говорил Вася очень плохо и медленно, картавил и за минуту больше десяти слов сказать не мог. Он никогда не умывался, и Глаз ни разу не видел, чтоб он в баню пошел. Конечно, в баню он ходил, потому что белье менять надо. Но мыться в бане без посторонней помощи ему было нелегко. Когда он утром вставал, то медленно натягивал брюки, иногда путая штанины. На брюках у него не было ни одной пуговицы, и потому ширинка топорщилась. Вместо ремня он подпоясывался веревочкой, а так как одна рука плохо работала, то завязывал он веревочку слабо, и она часто развязывалась. Ребята, кто любил подхохмить, сдергивал с него брюки, и он стоял в трусах, еле выжимая слова ругани. Лицо Васи заросло коростами. Он часто на него падал.
   Васю в отряде называли вором. На работу он ходил, но не работал. В школу не ходил вообще. Он плелся сзади отряда, с трудом преодолевая расстояние от отряда до столовой или от отряда до производства. И еще его била падучая. Глаза у него - маленькие и узкие, и смотрел он на мир, будто только проснулся. В отряде его долбили все, кому не лень. Ел он медленно, низко склонившись над миской. Отряду подадут команду "встать", а он только за второе принимается. Но его никто не торопил, и обратно в отряд он плелся, часто останавливаясь для передыху. Он никогда не улыбался.
   На свиданку к Васе никто не ездил и не слал посылок. Жил он, как и многие, впроголодь. У него в кармане лежал кусок хлеба. Хлеб он поднимал в столовой с полу. Шустряки и активисты часто бросались хлебом, и его в достатке валялось на полу. Ни писать, ни читать Вася не умел, и писем ему никто не слал. То ли у него не было родителей, то ли они от него отвернулись.
   Ни воры, ни актив Васю не трогали. Они к нему, как и Амебе, не прикасались. Западло. Для них он - неприкасаемый. Некоторые парни, пошустрее, издевались над ним. Пнут его и отбегут, смеясь, зная, что не догонит. Вася прикладывал усилия и ковылял за обидчиком, плача при этом. Слезы текли по коростам, и он их не смахивал, а в дикой ярости, кривя от злобы лицо и сознавая, что парня не догнать, упорно переставлял правую ногу и двигался в сторону обидчика. В такие минуты он был страшен, но его никто не боялся. Он был пугалом, и многие над ним потешались.
   В отряде к Васе привыкли, но нет-нет да какой-нибудь вор, когда Кирка смотрел на ковыляющего Васю, скажет:
   - За что его-то посадили? Освободили бы вы его, Виктор Кириллович, досрочно. Что он здесь мается?
   Но начальник отряда отмалчивался, хотя и ему жалко было Васю. Ведь освобождают досрочно активистов, помогающих наводить порядок. А этого стыдно поставить перед комиссией райисполкома.
   15
   Отряд проходил в промзону, когда дежурный по вахте сказал;
   - Петров, выйти из строя.
   Глаз пошел за дежурным.
   - К тебе следователь приехал,- сказал он.
   Глаза завели на вахту. В комнате для свиданий за столом у окна сидел Бородин. Он был в гражданской одежде.
   - Здравствуй, Коля,- сказал начальник уголовного розыска.
   - Здравствуйте, Федор Исакович.
   - Ты в письме толком ничего не написал. Мы думали-думали, и вот меня в командировку послали. Я перед поездкой отца видел, он просил чего-нибудь из еды тебе привезти. Дал денег.
   Бородин достал из портфеля три пачки сахару-рафинаду и батон.
   - Поешь вначале.
   Неудобно Глазу было перед Бородиным, но он съел полбатона, хрустя сахаром и запивая водой.
   - Закурить можно?
   - Кури,- ответил Бородин.
   Помолчали.
   - Рассказывай, как же это ты невольным свидетелем оказался.
   - Летом, значит, прошлым я в Заимку поехал. Вечером. На попутной машине. А она, не доезжая до Заимки километров пять-шесть, сломалась. Шофер ремонтировать стал, ну а я пешком надумал пройтиться. Иду я, значит, иду. Дохожу до перекрестка старозаимковской дороги и вижу: стоит на обочине грузовик. "ГАЗ - пятьдесят один". Номер я не разглядел. Темно было. Смотрю, в кабине - никого. Ну я, грешным делом, хотел в кабину залезть, в бардачке покопаться. Слышу, невдалеке разговаривают. Дергать, думаю, надо, а то по шеям схлопочешь. Сразу не побежал, думаю, они ведь меня не видят, как я их. Ну и присел возле машины. На фоне неба вижу три силуэта. Стоят у дороги и разговаривают. Потом смотрю, перешли через канаву. В это время по дороге от станции шаги слышу. Смотрю - человек идет. Мужик. Не успел он перейти дорогу, как его один из тех троих догнал и по голове - палкой. Мужик свалился. Тут же и те двое подбежали. Еще ударили, раз или два. Потом обыскали его, забрали, что у него было,- и к машине. Я отполз за канаву и притаился. Они завели машину и тихонько тронули. А мне то ли моча в голову ударила, то ли что, по сей день не пойму, но я выскочил из-за канавы, догнал машину и за задний борт уцепился. В кузов-то залазить не стал, через заднее стекло, боялся, заметить могут. Ну и ехал так, руками за борт держусь, а одну ногу поставил на эту штуку, ну за что трос цепляют. Думаю, если тормозить начнут, спрыгну. И точно. По Заимке немного проехали и тормозить стали. Я спрыгнул, перебежал на другую сторону дороги и спрятался за палисадник. Из машины вышел мужик, зашел в калитку, открыл ворота, и машина заехала. Вот и все, Федор Исакович, что я знаю об этом убийстве. Я многое осознал, сидя в Одляне, вот почему и хочу помочь следствию.
   - Помнишь тот двор, в который заехала машина?
   - Помню.
   - Расскажи, где он находился. И попробуй обрисовать дом.
   - Этот дом стоит не доезжая первого моста со стороны Падуна. Дом ни большой, ни маленький, а так - средний. Как мне лучше обрисовать дом? Хорошо не смогу. Темно было. Ворота большие, раз машина въехала.
   - Вот ты сказал, что стоял за палисадником на другой стороне дороги. Обрисуй то место, где стоял.
   - Я стоял наискось от дома, в который машина въехала. Он ближе в сторону Падуна. Дом я не помню. А палисадник по грудь мне.
   - Лавочка у дома была?
   - Не помню.
   - А палисадник крашеный или нет?
   - Тоже не помню.
   - А в палисаднике что росло?
   - Небольшие деревья. Сирень, наверное.
   - Так, ладно, - сказал Бородин и достал из портфеля лист бумаги. - На, начерти мне, где произошло нападение на мужчину.
   Глаз начертил перекресток дорог.
   - Вот здесь мужчину ударили палкой.
   - А что потом сделали с мужчиной?
   - Потом? Потом его оттащили на поле. Там росла то ли рожь, то ли пшеница. Я в урожае не разбираюсь. Помню, что она еще не высокая была. Даже маленькая.
   - Ты перекресток начертил. Покажи, где там росла рожь и в какое место оттащили мужчину.
   - Рожь росла по обе стороны старозаимской дороги. А мужчину оттащили вот сюда. - И Глаз поставил ручку не в то место, куда на самом деле оттащили.
   - Это точно, что они оттащили мужчину сюда? Может, в другое место?
   - Нет, точно сюда.
   - А ты откуда взял, что мужчину убили?
   - Как откуда? Потом в Падуне говорили, что мужчина в больнице умер.
   - Да не умер он, Колька, а выжил. Так что это не убийство, а разбойное нападение. Но преступников мы так и не нашли. Второй год уже идет. Я приеду, доложу, что ты рассказал.
   - Меня могут в Заводоуковск вызвать?
   - Не могу ничего сказать. Будем искать этот дом.- Бородин помолчал.Сахар-то тебе пропустят?
   - Не знаю. А зачем спрашивать?
   Смеркалось. Глаз спрятал сахар около отряда, за ночь его никто не найдет, а завтра он возьмет его на работу и съест. Одну пачку можно отдать Антону.
   В отряде был дежурный и двое освобожденных от работы по болезни. Глаз болтал с ними, слоняясь по отряду. До съема оставалось мало времени. Скоро придут ребята. Но как сейчас Глазу было легко на душе: убийство, за которое он так переживал, они не совершили. Просто грабеж. Вернее - разбой. Но человек-то жив остался. Отлично! Бородин снял камень с души Глаза.
   Глаз не подготовился к разговору с Бородиным. Он думал, что его вызовут в Заводоуковск, но начальник уголовного розыска сам приехал в Одлян.
   Теперь, вспоминая разговор с ним, Глаз жалел, что на листе бумаги показал не то, место, куда они оттащили рухнувшего от удара мужчину. "Конечно, они мне не поверят, что я был свидетелем нападения. Тем более если в Заимке перед первым мостом нет дома с большими воротами. Бородин будет искать еще и палисадник, за которым я прятался. Да, такого совпадения быть не может. Значит, я не могу помочь следствию, а потому зачем меня вызывать в Заводоуковск? А если вызовут, дадут очную ставку с потерпевшим. И он меня опознает. Он вспомнит, что я ехал с ним в одном поезде. Ведь в одном тамбуре стояли и курили. Надо мне Бородину написать, что я ехал с ним в одном тамбуре. Как они докажут, что я участник преступления? Хорошо, я ехал в поезде. Я видел, как трое мужчин совершили это преступление. Но я ведь не участник. Нет, меня они расколоть не смогут. Робка сидит, Генка в Новосибирске. Еще Мишка знает об этом преступлении. Но его могут в армию забрать. Да если и не заберут, он ничего им не скажет. Значит, после второго письма я точно прокачусь по этапу, поканифолю им мозги и отдохну от Одляна".
   Глаз ждал, что его заберут на этап. Но его не забрали. "Нет, надо писать новое письмо", - решил Глаз. И он во втором письме захотел рассказать Бородину все до мельчайшей подробности, как преступление совершилось. Но только Глаз выдумал преступную группу. Она совершила преступления и пострашнее этого, но он о них, к сожалению, ничего не знает. Он просто хочет помочь следствию. Найдут преступников, и тогда их расколют.
   Несколько дней Глаз писал длинное письмо начальнику уголовного розыска. Обрисовав троих мужчин, с которыми он случайно познакомился на речке и у которых был с собой пистолет "Макаров", Глаз дошел до того, что эта преступная группа связана с заграницей и выполняет задания иностранных разведок. Одним из главных сверхпреступлений, которое хотят сотворить эти трое, является взрыв падунского спиртзавода. Глазу спиртзавод казался стратегическим объектом, которым обязательно должны интересоваться иностранные разведки. А раз так, то заграница заинтересована взорвать завод. Этим Стране Советов, думал Глаз, будет нанесен непоправимый урон. Тем более что в кинофильмах всегда показывают шпионов, собирающих разведданные о секретных предприятиях. И стараются их взорвать или другим путем вывести из строя. Особенно много диверсий - видел Глаз в кинокартинах - готовилось во время войны.
   Глаз написал, что те трое пригласили его прокатиться по району. Просто так, не говоря, что будут совершать преступления. Преступникам Глаз выдумал имена и описал цвет волос, рост и другие приметы, какими обладали Роберт, Гена и он сам, чтоб потом не запутаться в показаниях. Возраст всем троим он дал примерно одинаковый: лет тридцать, тридцать с небольшим.
   Глаз написал, что они ехали в тамбуре пассажирского поезда Томск Москва, вот только он номер вагона не знает, так как билет не покупали, а на ходу спустились с крыши в тамбур. Помня фамилию потерпевшего, Глаз и ее написал, только отчество перепутал. Паспорт потерпевшего один из преступников подбросил на станции, не забыл упомянуть он.
   Письмо вышло длинным, и чтоб оно не было толстым, Глаз писал его на тетрадных листах в каждой клеточке мелким почерком.
   Глаза окликнул Игорь и позвал в воровской угол. Там сидели рог отряда и вор отряда.
   - Ты молодец, что не наговорил на себя. Кололи не тебя одного,- сказал Игорь,- многих. И почти все на себя наговорили. Лишь бы их не трогали. Ты и еще один пацан выдержали. Даже твой земляк, Ставский, и тот на себя наклепал. Потом, правда, сказал, что ни на кого не работает. В общем, ты молодец! Знаешь, Глаз, нам жалко тебя. Ты здорово опустился, но не совсем еще. А ведь с твоим упорством можно неплохо жить. Мы тебе вот что предлагаем: быть у нас агентом. Будешь только для нас чистую работу выполнять. Сходить куда-нибудь, чего-то принести. Мы тебе даем поддержку. Тебя никто пальцем не тронет. В столовой за стол сядешь рядом с нами. А носки стирать для нас ты марех будешь заставлять. Сам ты ни в коем случае стирать не должен. Если кто не согласится поначалу, скажи нам. В общем, ты понимаешь.
   - Понимаю.
   - Будешь думать или сразу дашь слово?
   Глаз молчал.
   - Ну, ты согласен?
   - Согласен.
   - С сегодняшней ночи будешь спать рядом с нами. Вот это будет твоя кровать,- Игорь кивнул на первую от воровского угла,- а помогальника мы сейчас с этого места нагоним.
   Мах и Птица смотрели на Глаза.
   - Глаз,- сказал Мах,- мы разрешаем тебе шустрить. Можешь любого бугра или кого угодно на х.. послать. А если силы хватит, можешь любого отоварить. Только не кони. Если что, говори мне. Не сможешь ты, отдуплю я. Понял?
   - Понял.
   Глаз позвал помогальника, и Мах сказал ему:
   - Забирай свой матрац. Здесь спать теперь будет Глаз.
   С этого дня для Глаза началась другая жизнь. Теперь его никто не мог ударить или заставить что-то сделать. Полы он тоже перестал мыть. Воры одели его в новую робу, и он для них выполнял нетрудную работу. Грязные шлюмки он теперь со столов не таскал. В наряды не ходил. И начал понемногу борзеть. Маху это нравилось, и он сказал как-то Глазу, чтоб он на виду у всего отделения прикнокал помогальника Мозыря.
   - Сейчас сможешь? - спросил Мах.
   - Смогу,- не задумываясь ответил Глаз.
   Показался Мозырь. Глаз пошел навстречу. Мозырь думал, что Глаз уступит ему дорогу, но Глаз от него не отвернул. Мозырь хотел прикнокать Глаза, но Глаз оттолкнул его.
   - Куда прешь, в натуре?
   Ребята в спальне смотрели на них. Мах с Игорем сидели в воровском углу.
   Мозырь хотел схватить Глаза за грудки, но Глаз оттолкнул его второй раз и обругал матом. Силой они были примерно равны, и Глаз не конил, что сейчас ему придется стыкнуться.
   Мозырь драться не стал, а тоже понес Глаза матом. Он боялся, как бы Глаз на виду у всех не одолел его. Что Глаз борзанул, бог с ним, ведь все знают, что он на Маха надеется. "Что ж,- думал Мозырь,- борзей, Глаз, борзей. Маху до конца срока немного остается. Погляжу я, как ты потом закрутишься".
   А Глазу легче жилось. И каялся он, что отправил письмо начальнику уголовного розыска. Он молил теперь Бога, чтоб письмо не дошло, чтоб в пути потерялось. Ведь бывает же так, что письма - теряются.
   В отделении, где жил Глаз, воспитателем была молодая, невысокого роста, чуть располневшая смазливо-сексуальная женщина Лариса Павловна. Ей понравился красивый активист... А он, не стесняясь и с деталями, рассказывал, как ее в каптерке драл. Лариса Павловна ему не первому отдавалась. Но те молчали.
   В отделении жил воспитанник по кличке Комар. Ужом он извивался перед Ларисой Павловной... Но был не в ее вкусе. Как-то раз Лариса Павловна помогала ребятам выпускать стенгазету. Она неплохо рисовала. А Комар, отчаявшись, залез под стол и, подглядывая у нее, бесстыдно, на виду у всех, занимался онанизмом.
   Самым молодым дпнк на зоне был лейтенант по кличке Дван. Поздно ночью он заходил в какой-нибудь отряд и, подойдя к кровати симпатичного вора или рога, запускал правую руку под одеяло. Парень просыпался, а Дван подносил ко рту указательный палец левой руки и тихонько цедил: "Тс-с-с-с..." И начинал без устали работать правой...
   У воров были тайные вафлеры, а у Птицы не было. В отделении жил парень по кличке Сверчок. Сверчок еще не совсем опустился. Птица позвал его в воровской угол.
   - Слушай, Сверчок, хочешь жить хорошо? Чтоб тебя никто не трогал?
   Большие черные глаза Сверчка смотрели на рога с недоверием.
   - Хочу.
   - Я обещаю тебе. Но от тебя кое-что потребуется. Если согласишься, будешь туалетщиком. Комок на днях освобождается, и ты будешь на его месте. Как ты на это смотришь?
   Сверчок помолчал, а потом спросил:
   - Я не понял, что от меня требуется?
   - Только одно. Будешь у меня брать... Знать об этом никто не будет. Я гарантирую.
   Сверчок опустил глаза.
   - Думай. Ответ нужен сейчас.
   Подумать было над чем. Сверчка долбили на каждом шагу, опускали почки, фанера уже шаталась. Как быть? И Сверчок тихонько сказал:
   - Птица, а об этом никто не узнает?
   - Даю слово.
   - Я согласен. Но есели об этом узнают, я задавлюсь.
   Птица поставил Сверчка туалетщиком, и он не стал мыть полы. И бить его прекратили. Рог запрет бросил.
   Глаз в строю топал в школу. Уроки, как всегда, не выучил. Двоек в седьмом классе он почти не получал. Первый урок - литература.
   В класс вошла учительница. Ученики встали. Елена Сергеевна поздоровалась и прошла к столу. Ребята сели.
   Елена Сергеевна чересчур напудрена: подбит правый глаз. Она недавно вышла замуж за надзирателя. Надзиратель - пробивной - в этом году в заочный юридический институт поступил. Но у них что-то долго шла притирка - часто на занятия с побитым лицом приходила. В такие дни ставила двойки.
   Сейчас ребята смотрели на нее с сочувствием, а она открыла классный журнал и листала его, проглядывая.
   Поправив прическу, стала вызывать ребят к доске. На дом она задавала выучить стихотворение. Ребята читали вяло, и она ставила тройки. Кто не выучил - двойки.
   Затем, пройдясь по классу, стала знакомить с новым произведением. Двоечники сидели понуро. Их будут бить. И ее, быть может, вечером муж отдуплит. Вот только за что, парни никогда не узнают.
   В прошлом учебном году, в девятом классе, проходили "Вишневый сад". Глаз тогда его прочитал, и будто побывал в другом мире. Неужели на Руси, давно-давно, этот другой мир - был? Глаз удивлялся человечности персонажей. Над многими страницами он чуть не плакал. Его охватила тоска. Чего-то ему было жаль, но чего, не понимал он. И не попасть ему никогда, хотя ему очень хотелось, в дом Раневских - дом разрушен, не пройтись по аллеям вишневого сада - сад вырублен. А на его глазах вырубалось детство, под корень, как вишневый сад.
   16
   На зоне перед отоваркой всегда подсосы были. Курево кончалось. Но у воров и рогов в курках оно всегда оставалось. И если они закуривали, то даже бугры у них докуривать спрашивали. Глаз теперь окурки не сшибал: воры ему курево давали. Когда начался очередной подсос, ребята у Глаза просили окурки. И есть он лучше стал. И варганить у него никто не смел, наоборот, теперь, когда шла отоварка, Глаз с наволочками стоял у ларька и забирал у пацанов банки со сгущенным молоком и другую еду. Мах находился рядом, и попробуй не отдай только - в отряде корчиться будешь. Пацаны за это злились на Глаза. Но многие ему завидовали.
   Теперь и бугры, не только помогальники, стали обходительнее с Глазом. Здоровались и улыбались. Ведь он протаскивал с промзоны палки, чтобы дуплить отряд, когда приказывал Птица. Рог ведь вначале актив обхаживает палками. Как-то Птица решил отряд отдубасить - уж слишком много стало за последнее время мелких нарушений, а ему надо досрочно освобождаться. Он подошел к Глазу в промзоне перед съемом и подал две палки.
   - Глаз, чтоб обязательно пронес.
   Глаз спрятал палки под бушлат. Но бугры прознали, и Томилец, бугор букварей, подошел к Глазу.
   - Глаз, а Глаз, сделай дело спались на вахте с палками.
   - Серега, не могу. Птица сказал, чтоб сегодня точно пронес.
   - Ну хрен с ним, а ты спались. Поставит он тебе пару моргушек, а то весь отряд дуплить будет.
   Глаз молчал. Если он пронесет палки, то бить будут всех, а его не тронут. Но если он спалится, то Птица только его отдуплит. Да и то, конечно, несильно.
   - Ладно,- согласился Глаз,- спалюсь.
   Но Птица видел, как с ним бугры разговаривали.
   - Глаз, в натуре,- он улыбнулся,- смотри мне, если спалишься отдуплю.
   - Да нет, Птица, должен пронести,- ответил Глаз.
   Но все же он с палками спалился, и рог поставил ему несколько моргушек, зато бугры его благодарили.
   И Мах, бывало, дуплил Глаза, если он что-нибудь не мог исполнить, даже если это зависело не от него. Мах психованный был и объяснений не любил слушать.
   В седьмом отряде жил цыган по кличке Мамона. Был он букварь и учился еле-еле. Часто получал двойки, и его Томилец дуплил. Но Мамона был борзый. Кроме воров и актива, он не признавал никого. Мамона был ложкарь. Он отвечал за ложки. Ложкари в зоне пользовались привилегией: не мыли полы, в столовую строем не ходили, а с алюминиевым ящиком, в котором хранились ложки, шли сзади отряда. Обязанность их была раздавать воспитанникам ложки, а потом собирать их и мыть на кухне. Ложкарей старались подобрать пошустрее, так как у забитого парня другие ложкари могли ложки воровать. А это значит, что несколько человек обедать не смогут: нет ложек,- и им придется ждать, пока ложки освободятся. Но тогда отряду подадут команду "встать", а те, кто сидел без ложек, только за еду примутся. А в отряд надо строем идти. И еще ложкари должны ворам и активу класть на стол ложки не погнутые, а новенькие. За гнутую ложку вор ложкаря отдуплит. Но Мамона борзый ложкарь был, и ложки у него не терялись. Наоборот, у ложкарей с других отрядов он незаметно ложки уводил. И курковал их. На черный день. Вдруг и у него кто-нибудь ложку свистнет. Но Мамона не только ложки с других отрядов воровал, но и старые старался поменять на новые. Подсунет гнутую, а урвет у зазевавшегося ложкаря сверкающую. Из ложкарей на зоне он был самый борзый.
   В каждом отряде были воспитанники с мастью. Кого-то на тюрьме опетушили, кого-то здесь, в зоне, сводили на толчок, и он заминировался. Для таких воспитанников ложки были с отверстиями на конце. Чтобы приметные. Такие ложки ложкари хранили отдельно и клали на стол мастёвым ребятам.