Габышев Леонид. Одлян, или Воздух свободы

   Он лесом пошел домой и переоделся. Надо показаться. Если узнали, возьмет участковый.
   Только Ян появился у сельсовета, участковый вышел на улицу.
   - Опять нахулиганил, - сказал Салахов.
   "Все, пропало", - подумал Ян.
   - Заявление на тебя лежит. Чего ночами горланите?
   "Значит, не знает. Слава богу! О чем он несет?" - подумал Ян, но сказал:
   - Какое заявление? Кто написал?
   - Пошли, покажу.
   Ян двинул в сельсовет. Салахов - следом.
   Участковый запер дверь на ключ.
   - Куда угнал лошадь? - твердо сказал Салахов, садясь за стол. Говори.
   - Каку лошадь? Вы че! - возмутился Ян.
   - Подлец!
   Салахов знал, что с Петровым бессмысленно разговаривать. Он снял трубку телефона, соединился с милицией и сказал:
   - Петров у меня. Не сознается. Приезжайте.
   Падунский участковый, лейтенант Салахов, в селе жил несколько лет. Был он мордастый круглолицый татарин лет сорока с родимым пятном во всю правую щеку.
   Однажды в столовой пьяный мужик назвал его татарином, и тот обиделся на него:
   - Получишь пятнадцать суток.
   - За что, Николай Васильевич? - Возразил недоуменно мужик. - Назови меня русским, так я гордиться буду.
   Николаю Васильевичу стало стыдно, и мужика - не тронул.
   Ян - в кабинете начальника уголовного розыска, капитана Бородина. Стоит и переминается с ноги на ногу. Бородин - за столом. Голубые, чуть прищуренные глаза капитана живо бегают по Петрову. Ян выдерживает взгляд. Бородин закурил и сказал:
   - Ну и наглый ты, Колька! - Помолчав, почти выкрикнул: - Хватит! Говори, где лошадь?
   - Лошадь? Я что, пахать на ней буду?
   - Для кого ты ее угнал? Цыганам?
   - Не угонял я и с цыганами связь не держу.
   Бородин курил, и видно было - нервничает. Вдруг резко встал и подошел к Яну.
   - Не угонял, не угонял. Угнал ты! Сейчас отправлю в камеру и будешь сидеть, пока не сознаешься.
   Яна увели, но не в камеру, а в дежурку. Он сел у окна.
   Вскоре ему захотелось есть, и он посмотрел в открытое окно на хлебный магазин. По дороге на велосипеде медленно ехал бывший одноклассник, и Ян окликнул его. Парень не услышал.
   - Чего орешь? - спросил дежурный.
   - Да жрать хочу. Знакомого увидел. Хотел, чтоб он купил булочку.
   - А-а-а. Сиди-сиди. Жрать не получишь, пока не сознаешься.
   В дежурку заходили и выходили милиционеры, отлучался дежурный, и, чтобы Ян не сиганул в открытую дверь, его отвели в КПЗ. Сажать в переполненные камеры - а их было две - его не стали...
   Не успел Ян осмотреться, как в первой камере поднялась резиновая накладка, что закрывает глазок, и веселый молодой голос спросил Яна:
   - За что тебя?
   Ян смотрел на глазок. В нем не было стекла, и блестящий от света глаз зека, не моргая, разглядывал его.
   - За лошадь. Сказали, я угнал.
   - Да ты что! В наше время паровозы угонять надо.
   В обеих камерах раздался взрыв смеха. И Ян засмеялся. Зеки соскочили с нар и столпились у дверей. Всем хотелось посмотреть на пацана, в наше время угнавшего лошадь.
   - Вот отпустят тебя, - продолжал все тот же голос, - и ты исправься. Возьми да угони паровоз.
   В камерах опять загоготали. Засмеялся на этот раз и дежурный. Он предложил Яну сесть на стул. Мужики из камер расспрашивали его, откуда он, как там, на воле, и, узнав, что он из Падуна, посоветовали ему на угнанной лошади привезти им бочку спирта.
   В разговорах прошло часа два. Ян молча сидел и думал. Сознаться, что угнал лошадь, не позволяла воровская гордость. Он еще ни в чем и никому добровольно не признавался. Эх, ничего из этой затеи не получилось. Лошадь стоит привязанная. Его попутали.
   В КПЗ вошел молодой сержант и увел Яна к Бородину. Тот стоял у окна. Повернувшись, он сразу начал:
   - Так сознаешься или нет?
   - Не угонял, не угонял я!
   - Эх, - капитан вздохнул, - тяжелый ты человек, Колька. - Он пристально посмотрел. - Нашли лошадь-то. - Бородин помолчал. - Можешь идти.
   Ян, обрадованный, выскочил из милиции, подобрал у вокзала окурок, прикурил и потопал вдоль железной дороги домой, думая, где бы достать лошадь.
   Гена Медведев у знакомого заготовителя выпросил на ночь лошадь и с Яном съездил за магнитофонами и проигрывателем.
   Ян взял себе магнитофон и отнес к Клычковым.
   Сегодня, когда солнце стояло в зените, у Яна начался зуд в воровской душе. Ему захотелось чего-то украсть. И продать. Чтоб были деньги. Но что он может стибрить днем в своем селе?
   Он вспоминал, где что плохо лежит, но ничего припомнить не мог. Его воровская мысль работала лихорадочно, и наконец его осенило: надо поехать в Заводоуковск и угнать там велосипед. Его-то цыгане с ходу купят. И дадут за него половину или хотя бы третью часть. "Значит,- подумал он,- рублей около двадцати будет в кармане".
   С утра Ян ничего не брал в рот и почувствовал томление голода. "Вначале надо пойти домой и пожрать". Но жажда угона завладела им полностью и переборола голод. "Вначале стяну, продам, а потом порубаю".
   В город на автобусе он не поехал. На всякий случай. Зачем лишний раз рисоваться перед людьми, идя на дело.
   Ян сунул руки в карманы серых потрепанных брюк, поддернул их повыше, сплюнул через верхнюю губу и затопал по большаку, оставляя сзади шлейф пыли.
   Перед концом села он свернул влево, закурил и пошел через Красную горку. Он жадно затягивался сигаретой и ускорял шаги. Ему хотелось побыстрее прийти в Заводоуковск и свистнуть велик. Душа его трепетала. Он жаждал кражи. Он готов был бежать, но надо экономить силы: вдруг получится неудачно и придется удирать. Он был весь обращен в предприятие и не замечал благоухающей природы. Природа ничто по сравнению с делом. Вперед! Вперед! Вперед!
   Он бродил по улицам Заводоуковска, высматривая, не стоит ли где велосипед. Но велосипеда нигде не было.
   Дойдя до хлебного магазина, напротив которого находилась милиция, он с волнением остановился. Около магазина, прислоненный к забору, стоял новенький, сверкающий черной краской велик. Янкино сердце сжалось от радости и страха. От радости - потому что стоял велосипед, от страха потому что рядом милиция. "Что делать? Сесть и уехать. А вдруг выйдет хозяин?"
   Из магазина никто не выходил. "Черт, как будто специально. Вот я только возьму, он выйдет, схватит меня и поведет в милицию. Пока будет вести, я так жалобно скажу: "Дяденька, я только хотел прокатнуться". А он мне в ответ: "В милиции объяснишь, куда хотел прокатнуться". Перед самой дверью он подумал, что все, привел, и ослабит руку. Я будто в дверь, а сам как рвану в сторону. Попробуй-ка догони". Ян стоял между милицией и хлебным магазином. "Стоп! Да ведь меня видно из окон ментовки. Вот дурак, что же я стал? Или угонять, или уходить, или стоять, но не угонять".
   Ян трусил.
   Но тут вышел хозяин велосипеда с хлебом в сетке, повесил ее на руль и уехал. Ян глубоко вздохнул. Выдыхал медленно, и так часто и сильно стучало его сердечко, что ему показалось, будто кто-то за ним наблюдает и знает, что угнать ему велик не удалось. "Вот сука",-выругался он неизвестно в чей адрес.
   Он опять рыскал по городу, но все без пользы. Ротозеев было мало, а кто и оставлял велосипед без присмотра, то ненадолго. Смелости Яну не хватало.
   День клонился к концу. Чертовски хотелось жрать. По мере того как усиливался аппетит, возрастало и желание угнать велик.
   Страсть угона дошла до того, что он с ненавистью теперь смотрел на весело катающихся пацанов, которые будто дразнили его.
   Ян брел, притомленный от бесплодного рыскания. На пустой желудок и курить не хотелось. Вдруг, не дойдя до рынка, он увидел около большого пятистенного дома с резными ставнями прислоненный к забору желтый велосипед. Усталость исчезла, вмиг притупился голод, и, дойдя до угла рынка, он пошел вдоль забора.
   Забор был высокий, и что делается во дворе - не было видно. "А вдруг выйдут?.. Не бздеть. Щас или никогда!"
   Ян медленно подошел к велику. На случай, если кто выйдет, у него был приготовлен разговор. Он шагнет навстречу и спросит:
   "Толя дома?"
   "Какой Толя?"
   "Он говорил прийти за голубями".
   "Не живет здесь Толя".
   "В каком он доме живет? У него голубей много".
   "Не знаю".
   Ох этот страх - Ян никак не решится. Секунды кажутся минутами. Сердце вырывается из груди. Взгляд застыл на никелированном руле, за который он должен взяться. "Ну..." Он шагнул, расслабился, и стало не так страшно первый преступный шаг сделан.
   Велосипед в руках. Он ведет его не торопясь. Не поворачивая головы, смотрит по сторонам. Немного отойдя, он спокойно, как будто это его велосипед, садится на него и тихо крутит педали. Ехать тяжело. Дорога песчаная. Но вот он пересек улицу, и песок кончился. Прибавил скорость. Ему хотелось оглянуться, не вышел ли кто из ограды. Но не стал. Скорее за угол - в другую улицу. Вот и поворот. Никелированные педали замелькали, и его полосатая рубашка сзади надулась пузырем. "Надо свернуть в другую улицу. Так... Еще в другую..."
   Мимо мелькали дома и люди. Он мчался к переезду. "Надо ехать тише".
   Въехав в лес, он с облегчением вздохнул. Ноги ломило. Вдруг он услышал сзади рокот мотора. "Мотоцикл!" И Ян, спрыгнув с велосипеда, схватил его за раму и, перепрыгнув канаву и отбежав немного, упал на молодую прохладную траву. За канавой, деревьями и кустами его не было видно. Мотоцикл поравнялся с ним. Ян по звуку определил: "Иж-56" или "Планета",- и приник к траве. Ему не было видно, кто едет и с коляской ли мотоцикл. Его щека плотно прижалась к траве, ему хотелось раствориться, слиться с зеленью и стать невидимым. "Если ищут меня, то смотрят по сторонам,- подумал он и стал молить Бога:- Господи, помоги, пронеси, пусть проедут". Он живо себе представил, как на мотике едут двое. Второй, что сзади, привстал на седле и, вертя головой, разглядывает кусты. "Боже, пусть не заметят, помоги хоть раз..." Ян, не зная о христианстве, немного верил в Бога и, когда ему надо было украсть, просил у Господа помощи.
   Мотоцикл протарахтел. Ян все так же лежал. Он понял, что ехали они быстро. "Значит, за мной. А может, нет. Если б за мной, ехали бы еще быстрее. Но быстрее здесь не проехать. Что же делать? Встать и уйти дальше в лес? Нет, нельзя. Вдруг они развернутся и поедут назад. Надо лежать. Ждать. Доедут до Падуна и вернутся. Может, все же в лес уйти? А вдруг уже едут". Он прислушался. "Нет, тихо". Ян лежал, не поднимая головы. Можно было оставить велосипед и убежать в лес. Но страх приковывал к земле. Да и жалко бросить велик.
   В глазах одна зелень: трава, ветки, кусты. Голубого неба не видно. Рядом никого нет, но все равно боязно поднять голову.
   Но вот раздалось со стороны Падуна гудение мотоцикла. Ян вцепился в траву, будто это притягивало его к ней еще плотнее. И опять, как прежде, мольба: "Господи, помоги!"
   Звук мотора удалился. Прошла минута, другая...
   Выждав немного, Ян встал. Воровски озираясь, поднял велосипед. Перенес через канаву. Прислушался. Тихо. Поехал.
   Когда он въезжал в Падун, смеркалось. Проехав все село, он с радостью и надеждой завел велик к цыганам. К нему в расстегнутой красной клетчатой рубашке вышел Федор, за ним в длинных ярких платьях - его сестра и жена.
   - Федор! Новый велосипед. Купи.
   - Откуда он?
   - Не из Падуна, конечно.
   - Ну а все же, откуда он?
   - Из Заводоуковска.
   - На него уже есть заявка?
   - Да нет еще. Я только сегодня.
   - Так будет.
   Сестра и жена Федора молча слушали.
   - Перекрасите.
   - Нет, Янка, не нужен.
   Ян подумал, что Федор хочет купить за бесценок, и продолжал расхваливать велосипед. В разговор вступили женщины, они тоже говорили, что на велосипед будет заявка и потому они не возьмут.
   - Да дешево я. Сколько дашь?- спросил Ян.
   - Нет, нет, Янка, нет.
   - Ну десятку...
   - И трояк не дадим. Куда он нам? Попробуй другим продать.
   Но и в другом месте велосипед брать не стали, хотя Ян просил за него всего пятерку.
   Он съездил еще к двоим, но и они отказали, боясь связываться с Яном. Никто не хотел рисковать.
   Яну надоело ездить на велосипеде, он взял его за руль и повел по улице. Встретились знакомые, им предложил, но они и слушать не стали.
   Душа его разрывалась. Велосипед в руках, и никто его не покупает. "Чем выбрасывать, лучше оставлю у кого-нибудь, а потом, может, продам",- решил Ян.
   Навстречу шел Веня Гладков, возле его дома на лавочке всегда собирались пацаны.
   - Здорово,- начал Ян.
   - Привет.
   - Ты куда направился?
   - Домой. Сейчас парни придут. А велик у тебя откуда?
   - Да... по пьянке достался. Новый. Нравится? Купи.
   - На кой он мне? У меня же есть.
   - Да недорого.
   - Все равно.
   "Понял, конечно, что ворованный",- подумал Ян.
   - Слушай. Мне сейчас в одно место надо. Велик мешает. Пусть он у тебя постоит. Можешь загнать. За пятерку. Пойдет?
   Веня соображал. Потом спросил:
   - А откуда он?
   - Не из Падуна.
   - Ну оставь.
   Они подошли к Вениному дому. Ян завел велосипед в ограду, а сам с разбитыми, взъерошенными чувствами поплелся домой.
   Дня через два Ян встретил Веню. Веня рассказал, что в тот вечер, когда пацаны собрались на лавочке, он за пятерку предлагал велосипед. Никто не взял. А утром велосипеда в ограде не оказалось. Кто-то увел, понимая, что он ворованный.
   "А может,- подумал Ян,- Веня велик себе оставил. На запчасти. Ну и Бог с ним".
   Ян с Робертом и Геной решили залезть еще в одну школу. Подальше от Падуна. Так и сделали. Уехали на поезде километров за шестьдесят, в Омутинку. Но опять неудача: свидетельств о восьмилетнем образовании они не нашли. Уходя из омутинской школы, взяли в качестве сувенира спортивный кубок. А когда ехали домой, около станции Новая Заимка избили мужчину, забрав у него дешевые вещи, но не найдя денег.
   Через несколько дней Падун облетела новость: в Новой Заимке недалеко от железнодорожной станции бандиты зверски избили мужчину, и на другой день он скончался.
   Отец Яна работал бригадиром вневедомственной сторожевой охраны от милиции, а их сосед, Дмитрий Петрович Трунов, был в подчинении у отца - он работал сторожем на складах спиртзавода.
   До весны этого года Ян с Дмитрием Петровичем дружил. Вместе ходили по грибы, ягоды, и частенько Дмитрий Петрович угощал Яна бражкой. Отменную, надо сказать, умел готовить брагу Трунов. В нее он всегда добавлял ягод, и Ян, когда пил, ягоды не выплевывал, а цедил брагу сквозь зубы и в конце закусывал хмельными ягодами, хваля бражку и Дмитрия Петровича.
   Дмитрий Петрович - а ему шел седьмой десяток - разговаривал с Яном на равных и, как многие мужики в Падуне, не считал его за пацана. Однажды Трунов перепил Яна. Ему показалось, что он тоже молодой, сила кипит и играет в нем, и он пригласил Яна в огород побороться. Ян был верткий: в школе - один из лучших спортсменов.
   - Пойдем, - согласился Ян, и они пошли в огород. В огороде у Дмитрия Петровича росла малина.
   Земля мягкая, сплошной чернозем, и Ян, как только сошелся с Труновым, с ходу положил его на лопатки.
   Дмитрий Петрович - среднего роста, чуть тяжелее Яна, и когда они сошлись во второй раз, Ян приподнял его и бросил в чернозем. Трунов встал и, не веря, что его швырнул пацан, предложил сойтись в третий, последний раз. И тут Ян, случайно, кинул Трунова в малину, и Трунов оцарапал лицо. Отряхнувшись, сказал:
   - Я пьяней тебя, потому ты и поборол. Пойдем по ковшику тяпнем - и продолжим. Все равно я тебя уложу.
   Дмитрий Петрович налил Яну полный ковш, а себе стакан. Ян закусил хмельными ягодами и подумал: "Пожалуй, после этого ковша я пьянее его буду и он поборет меня. Ну и бог с ним. Земля мягкая".
   Дмитрий Петрович, выпив бражку, крякнул, вытер тыльной стороной ладони губы и посмотрел в зеркало. Лицо - оцарапано, он ахнул и понес Яна матом. Он до того разгорячился, что, крикнув: "Застрелю!" - побежал в комнату, схватил со стены ружье и, зарядив, шагнул в кухню.
   Увидев Трунова с ружьем, Ян выскочил в сени и захлопнул за собой дверь. Прогрохотал выстрел, и дробь, пробив обитую тряпьем фанеру, шурша, покатилась по пустотелой двери. Ян знал, что ружье у Трунова одноствольное, шестнадцатого калибра, и можно было бы отобрать ружье, пока он его не перезарядил. Но Ян испугался - ружья, а не Дмитрия Петровича - и ломанулся в огород. Он отбежал на порядочное расстояние, когда Дмитрий Петрович вышел на высокое крыльцо и крикнул:
   - Убью, щенок!
   Ян на бегу оглянулся. Трунов - целился. Ян прикинул, что на таком расстоянии дробь до него достанет, и, волной перекатившись через прясло, упал на землю. Раздался выстрел. Ян вскочил и кинулся прочь. Отбежав, он остановился и посмотрел на Трунова. Тот стоял на крыльце, ругался и махал ружьем, как палкой. Ян обошел огороды и приблизился к дому Трунова с улицы: хотелось узнать, угомонился ли Дмитрий Петрович, а то, чего доброго, пожалуется отцу.
   Увидев Яна - а он был от него метрах в сорока, - Трунов снова вскинул ружье. Но Ян, предвидя это, встал за телеграфный столб. Выстрела не последовало. По улице шли люди, и, когда они поравнялись с телеграфным столбом, Ян выглянул: Дмитрий Петрович стоял на крыльце, поставив ружье к ноге, и прикуривал.
   Вскоре Дмитрий Петрович Трунов уехал в отпуск. С Яном он помирился и угостил его остатками бражки.
   - А я вот новую поставил, - и Дмитрий Петрович показал на десятилитровую стеклянную бутыль, - приеду - готовая будет.
   Ян решил бражку украсть - обида на Трунова не прошла.
   Однажды, когда стемнело, Ян через огороды прошел в ограду Трунова и притаился. Прислушался - тихо. Прохожих не слышно.
   Взойдя на высокое крыльцо, он осмотрел улицу. Полная луна заливала ее бледным светом. Вдалеке лаяли собаки.
   Ян достал из кармана связку ключей и еще раз оглядел улицу. Ни души. Молодежь в клубе. Старики греют старые кости дома.
   Как всегда перед кражей, Ян пробормотал воровское заклинание: "Господи, прости, нагрести и вынести". Но ни один ключ не подошел. Ломом срывать замок Ян не стал - утром все узнают: замок виден с улицы.
   Дмитрий Петрович - участник войны, брал Германию и рассказывал Яну, какой у немцев порядок. Особенно Трунову у немцев понравился лаз на чердак из дома, а не как у русских с улицы, и он, когда строил себе дом, тоже сделал из сеней лаз на чердак.
   Ян отыскал на дворе лестницу, вынес ее в огород: поставил к торцу дома и влез на слив, держась руками за край крыши. Сломав ударом ноги доску на фронтоне, Ян хотел пролезть на чердак, но печная труба проходила рядом и помешала. Он сломал несколько досок, проник на чердак и чиркнул спичкой. В двух шагах от него - лаз. Потянул крышку - она поддалась.
   Ян спустился. Откупорил бутыль и, чуть наклонив ее, глотнул бражки и разжевал ягоды. "Некрепкая, - подумал он, - не нагулялась еще". И стал цедить сквозь зубы, чтоб не попадали ягоды.
   Вытерев рукавом серой рубахи губы, Ян закурил и сел на табурет. Потом приложился к бутыли еще и, захмелев, решил осмотреть комнату. "Может быть, - подумал он, - найду ружье".
   Ружье Ян не нашел, но отыскал боеприпасы. Еще ему попались сталинские облигации, Хрущевым замороженные. Выходя из комнаты, он потехи ради снял с гвоздя старую фетровую шляпу, нахлобучил ее и перепоясался офицерским ремнем.
   Ян залез на чердак и, светя спичками, принялся его осматривать. Чердак был пустой, только посреди стоял громоздкий старинный сундук. "Как же это Дмитрий Петрович умудрился его сюда впереть? Лаз - маленький, сундук большой", - подумал Ян.
   Он откинул крышку, чиркнул спичку и увидел в сундуке незавязанный мешок, а в нем - кубинский, розовый, тростниковый сыпучий сахар. Работая сторожем на складах спиртзавода, Трунов брал его. "Что ж, - подумал Ян, сахар я у тебя, Дмитрий Петрович, конфисковываю. Бражку делать не положено, сахар воровать - тем более. Ты же ведь не пойдешь заявлять в милицию, что у тебя бражку и ворованный сахар украли. Эх, Дмитрий Разпетрович, едрит твою едри, что ты мне возразишь, а? Нечем крыть? Нечем. То-то. Отдыхай себе во Фрунзе. А-а-а, ты можешь заявить, что у тебя украли облигации. Но ведь их нельзя сдать на почту. Так что милиция облигации разыскивать не будет. Еще шляпу и ремень у тебя стянули. Неужели ты думаешь, что менты шляпу, в которой только вороне яйца высиживать, искать будут? А ремень участковый тебе отдаст свой. Так, все в ажуре".
   Одному бражку и сахар не утащить, и Ян пошел к Петьке Клычкову.
   У Клычковых в двух комнатах ютилось девять душ. Почти вся посуда у них - алюминиевая, чтоб дети не били, а на ложках нацарапаны имена, чтоб пацаны их не путали, а то они, бывало, дрались, если кому-то не хватало ложки.
   С месяц назад, когда Яна в очередной раз выпустили из милиции, он с Петькой на радостях напился, и тот его уложил спать в маленькую летнюю комнату. На окно, а оно выходило в огород, Петька прибил решетку, чтоб никто не залез, так как здесь он хранил запчасти от тракторов.
   Ночью разразилась гроза. Ян проснулся, привстал с кровати - на ней вместо сетки были постелены доски, и, ничего не видя в темноте, подумал: "Где же я нахожусь?" На улице лил дождь. В этот момент сверкнула молния, высветив в окне решетку, и загрохотал гром, "Господи, - подумал Ян, увидев в окне решетку, - опять я в милиции". В подтверждение его мыслей снова сверкнула молния, и Ян вдругорядь в окне увидел решетку. Она такая же, как и в КПЗ. Он беспомощно опустился на доски, и они подтверждали - он на нарах.
   Он вспомнил весь день: "Так, утром меня выпустили из милиции. Я в Падун рванул. До обеда дома. Потом на пруду купался. Потом встретил Петьку, и он бутылку взял. Пошли к нему. Выпили. Потом бражку пить стали... Потом..." Ян не помнил, что было потом, и радостный вскочил с кровати, сообразив, что спит он в летней комнате Клычковых.
   В шляпе, надвое подпоясанный ремнем, Ян шел по спящему селу. Дом Клычковых. Он постучал в окно комнаты, где дрыхнул Петька.
   Зайдя в кухню, Ян сел на табурет, а Петька спросил:
   - Откуда?
   - Выпить хочешь? - Ян на вопрос ответил вопросом.
   Петьке хотелось спать. Но коль разбужен, сказал:
   - Хочу. А че?
   - Бражку.
   Петька сквасил губу: надоела ему бражка и спросил:
   - Где она?
   Ян тихонько рассказал, и они пошли.
   В доме Трунова они приложились к бутыли, спустили ее и, сбросив мешок с сахаром, поставили лестницу на место и двинули к Петьке.
   Там они снова пили, курили и посмеивались над Труновым.
   Ян в порядке опьянел и рассказал об облигациях. Петька им не обрадовался. И молчал, когда Ян считал их.
   - Тысяча, тысяча сто, тысяча двести... две тысячи... три тысячи... три тысячи триста семьдесят пять. Все.
   Ян положил облигации на край стола и тяпнул бражки.
   У Клычковых на кухне не было дверей, и дверной проем занавешивался застиранным ситцем в горошек. Петькина мать проснулась и слушала, как Ян считает. Ей казалось - деньги. Поняв, что они кого-то обворовали, тетя Зоя, не поднимаясь с кровати, сказала:
   - Янка, ты уж Петьку-то не обдели.
   Ян с Петькой засмеялись, и сын объяснил матери, что Ян обчистил хату и взял бражку, сахар и замороженные облигации.
   Тетя Зоя разочаровалась, что не будет Петьке этих тысяч, и сказала, чтоб сахар они из дома унесли.
   - Да не будет хозяин в милицию заявлять, что, дурак он, скажет, что у меня ворованный сахар и из него же приготовленную бражку украли, - убеждал Петька мать.
   Но тетя Зоя настояла.
   Оставив у Клычковых брагу, боеприпасы, шляпу и офицерский ремень, Ян сунул облигации за пазуху и отнес сахар тете Поле, матери друга. Друг второй год служил в армии.
   Тетя Поля приготовила бражку. Ян потягивал ее, забегая в гости.
   4
   Роберт и Гена рванули учиться в Новосибирск. А Ян на другой день дернул в Волгоград. Долго он выбирал училище, но наконец выбрал: шестое строительное. Взял документы и пошел поступать.
   Войдя в училище, он хорошо запомнил, где выход, чтоб не перепутать двери, если заметят подделку и придется, выхватив у секретаря документы, удирать. Но все обошлось. Свидетельство внимательно не рассматривали и зачислили Яна в пятую группу на каменщика.
   До начала занятий - месяц, и Ян на поезде поехал в Падун. За свои пятнадцать лет он несколько раз ездил по билету, а так всегда катил на крыше поезда или в общем вагоне на третьей полке, прячась от ревизоров. У него был ключ, он его спер у проводника, и Ян на полном ходу мог проникнуть в вагон или вернуться на крышу.
   К железнодорожному транспорту Ян привык: он три раза сбегал из дому и курсировал по стране. Бывал в детских приемниках-распределителях. Как-то зимой он поехал из Падуна к тетке в Ялуторовск. Билет стоил сорок копеек, но он решил сэкономить. На крыше холодища, и у него озябли руки. Он стал дышать на них сквозь варежки, и варежки обледенели. Когда поезд въехал в Ялуторовск, Ян взялся за скобу, но поезд в этот момент затормозил, и Ян полетел на землю. Он упал на колени и, вскочив, побежал от поезда в сторону, на бегу соображая, живой ли он. "Живой, раз думаю. А целы ли ноги? Целы, раз бегу".
   Раз Ян в училище поступил, он все ворованные вещи решил в Волгоград отправить. Но перед ним встала задача: как все краденное у Клычковых забрать? Ведь Петька ему ничего не отдаст. На шесть лет он его старше и сильнее. И всегда он его обманывал: вещи себе оставлял, а Яна водкой или бражкой за это поил.
   "На этот раз, Петька, - подумал Ян, - я тебя обману".
   Узнав, что сегодня Петька дома не ночует, Ян поздно вечером к Клычковым заявился.
   Тетя Зоя, - сказал он, вызвав на улицу Петькину мать, - я тут кой-что прослышал. Салахов в последнее время уж очень мной интересуется. Как бы он про последние кражи не узнал. А то докопается, да придет к вам с обыском, а вещи-то они вот. Надо бы их перепрятать.
   Тетя Зоя, кажется, почуяла, что Ян врет, - с вещами то ей не хотелось расставаться, и сказала: