Габышев Леонид. Одлян, или Воздух свободы

   Павлуха прочитал заявление.
   - Ты сейчас ненавидишь милицию. Ты не веришь в справедливость. Я тебе ничего не могу доказать. Но вот зачем ты требуешь министра внутренних дел, не пойму.
   Если каждый заключенный будет требовать министра, он только и будет по колониям разъезжать. И то не ко всем успеет.
   Глаз ничего не ответил. Он понимал, министр не приедет. Он мог бы потребовать кого-нибудь рангом ниже, но стоит ли мелочиться, все равно не приедут.
   - Хорошо, - сказал Павлуха. Он снял трубку и вызвал начальника караула.
   Когда начальник караула пришел, Беспалов протянул Глазу постановление.
   - Распишись, - сказал он, - я объявляю тебе за отказ от работы и учебы десять суток.
   - Расписываться не буду. Я написал заявление. Я не от работы и учебы отказываюсь, а от беззакония.
   - Отведите его в дизо, - сказал майор начальнику караула.
   Глаза в дизо обыскали. Забрали курево, спички, ремень и закрыли в камеру.
   Дизо - старое деревянное. Всего три камеры. Глаза посадили в среднюю. "А здесь тепло. Можно зимовать".
   До обеда Глаз ходил, а в обед дежурный открыл кормушку, поставил алюминиевую миску.
   - Петров, принимай!
   - Я объявил голодовку. От еды отказываюсь.
   Из миски шел пар. Глаз отвернулся. И в ужин Глаз пищу не взял. Дежурный, закрывая кормушку, сказал:
   - Дело хозяйское. Сам себе барин.
   Утром к Глазу зашел начальник караула Афанасий Емельянович. Он был толстый и пожилой.
   - Как дела, Петров? - спросил старшина.
   Глаз промолчал.
   - Сутки не ешь. А ты зря от еды отказываешься. Что ты на нее обиделся? Что тебе она плохого сделала? Давай, Петров, ешь. Что, не будешь?
   - Не буду.
   - Смотри, только пять суток будешь без еды. На шестые в нашей колонии закон: еду через задний проход вливаем. Ты не первый. Мы это умеем. Я лично троих через зад кормил. Наденем наручники, скрутим тебя - и пошло. Так что выбирай: или ешь, или через зад накормим.
   Старшина ушел, а Глаз задумался: "Неужели правда на шестые сутки через зад кормят? Тогда лучше от голодовки отказаться. А может, болтает? Нет, пока не буду".
   Новый дежурный поставил еду на кормушку и сказал:
   - Глаз, а Глаз, возьми еду, что ты балуешься. Если съешь, дам закурить.
   Глаз посмотрел на дежурного. Он курил папиросу.
   - Правда-правда, я не обманываю. Как съешь, сразу закуришь.
   Глаз еду не взял и лег на нары. Дежурный убрал завтрак и подошел к кормушке.
   - Глаз, что валяешься? Возьми книгу да почитай. Хочешь, самую интересную выберу?
   Глаз знал, что в этой зоне в дизо дают читать книги, и, встав с нар, сказал:
   - Давай.
   Дежурный принес.
   - Самая интересная.
   Книга без переплета и без начала. Прочитав несколько малоинтересных страниц, Глаз дошел до графского обеда. Читая, как персонажи уплетали дичь, Глазу жрать захотелось, и он подошел к дверям.
   - Дежурный.
   - Чего-о?
   - Неинтересную книгу дал. Уж больно много про еду. Специально такую выбрал, чтоб я завтрак съел.
   - Да нет, я не думал об этом, - говорил дежурный, открывая кормушку, если не нравится, я другую дам.
   - Давай.
   Дежурный принес другую. Глаз открыл титульный лист и прочитал: "Лев Кассиль. Вратарь республики. Ход белой королевы". "О, - подумал Глаз, - это книга интересная. Я ведь кино про вратаря республики видел".
   Глаз читал и слышал в коридоре шаги. Дежурный ходил и заглядывал в волчок. Подошел обед. Миска с горячими щами - на кормушке.
   - Глаз, ну что ты не ешь, хватит упрямиться, - уговаривал дежурный. Давай, с обеда начинай. Смотри, я и папиросу приготовил.
   Глаз посмотрел в кормушку. В одной руке у дежурного - папироса, в другой - пайка черняшки. Он дружески подмигнул Глазу.
   - Я тебя не обманываю. Если съешь, отдаю папиросу. Потом еще дам.
   Глаз смотрел на папиросу. Ему так хотелось курить.
   - Нет-нет, я есть не буду. Я же голодовку объявил.
   - Да Бог с ней, с голодовкой. Пусть другие голодают, а ты ешь. Желудок только портишь. Ешь давай, папиросу отдаю сразу.
   Глаз, чтоб не смотреть на папиросу, отошел от кормушки, взял книгу.
   Вечером дежурный поставил ужин на кормушку и снова уговаривал Глаза. Тот не поддался.
   На другой день Глаз "Вратаря республики" дочитал, а "Ход белой королевы" не стал. "Мура какая-нибудь, - подумал он, - о шахматистах, наверное. Не буду читать". Глаз положил книгу на нары и постучал в кормушку.
   - Старшой, дай ручку и бумаги. Буду жалобу писать.
   Дежурный принес. Глаз лег на нары и написал жалобу в Прокуратуру СССР. Описал подробно, как его в побеге ранили, а начальника конвоя не наказали и что совсем недавно ограбили сестру, а в милиции дела не завели.
   Походив по камере, Глаз написал письмо начальнику уголовного розыска заводоуковской милиции капитану Бородину. Написал то же, что и в жалобе. "Пусть, - думал Глаз, - Бородин ответит, почему не стали вести следствие".
   Смену принял веселый дежурный. Было ему за сорок, и он игриво стал говорить:
   - Ну как, все не ешь? Зря ты, зря. Еда вся на столе. Холодная, правда. Давай ешь, я ее подогрею. Будешь?
   Глаз отошел от кормушки. Трое суток не ел, лишь несколько раз пил, и теперь по-волчьи жрать хотелось. У него шла борьба с голодом. "Вот, падлы, вот, суки, - ругал он, голодный, весь белый свет, - не хочу я сидеть в этой зоне, - закипело у него, - жить в этом проклятом Союзе не хочу. Вот возьму сейчас бумагу и напишу жалобу в Америку, раз наши не помогают. Напишу президенту Соединенных Штатов, что нет у нас справедливости, хочу ехать к вам. Кто у них президент? Кеннеди убили, потом Джонсон был, а кто же сейчас заправляет? Да это я могу спросить. Но жалобу в Америку не пропустят. В тюрьме тогда один писал генеральному секретарю Организации Объединенных Наций У'Тану, что он бросает к чертовой матери свою родину и просит на ближайшей ассамблее рассмотреть его заявление, чтоб ему разрешили выехать из Союза. Но ведь над этим письмом воспитатель тогда посмеялся. Он его, конечно, У'Тану не отправил. У'Тан-то международной организацией руководит, и Союз в нее входит, а в Америку мое письмо тем более не отправят, раз У'Тану не отправили. К черту, к черту этот Союз, не хочу в нем жить душители, кровососы. Над моим письмом Павлуха посмеется, скажет, ты вначале свой срок отсиди, а потом просись там в разные Америки. Ишь, будет смеяться он, дали тебе восемь лет, ты два года отсидел и в Америку запросился. Молодец. Если б из тюрем и лагерей всех преступников выпускали за границу, многие бы уехали. Одному тебе, что ли, сидеть не хочется. Я бы Павлухе ответил так: "Я в тюрьме сидел, здесь первое время сидел, а ведь не просился к американцам, а сейчас, - я же рассказывал вам, как обошлись с моей сестрой, как меня идиоты чуть не пристрелили, - я не хочу жить в нашей стране. Хоть куда, хоть на другую планету от такой справедливости. Вся ваша справедливость, будь она проклята, только на словах. Даже отец мой, умирая, сказал, что зря столько лет боролся. А отец-то был честным. Взяток не брал. Если он перед смертью от милиции отрекся, то как же я ее признаю?" Павлуха будет внимательно слушать. Он всегда выслушивает человека. Что я ему еще скажу? Скажу еще вот что: "Будь весь Союз проклят. А как я жил в Одляне? Как там над малолетками издеваются. По приказанию начальника колонии, начальников отрядов пацанов водят на толчок, водят и чуть насмерть не забивают. Это что, Павел Иванович, советская справедливость? Ну кому, кому я здесь в Союзе нужен? Я преступник, чуть ли не враг". Господи, как жить? Да и ради чего жить? Может, чиркнуть ночью по вене и истечь кровью? За границу не выпустят, на другую планету не отправят, а шесть лет сидеть. Будьте прокляты, гады, ненавижу вас, суки, как вы опостылели все!"
   Гнев Глаза начал спадать. И к нему вернулся вопрос, ради чего он живет? "Конечно, конечно, милая Вера, я живу ради тебя. Я не буду себя чиркать по вене. Я отсижу срок, черт с ними, освобожусь и прилечу к тебе. Только не выходи замуж. Вот тогда точно, если Вера не будет моей, я не буду знать, ради чего жить. А может, Вера моей никогда не будет? Зачем я ей такой?"
   Глаз успокоился, и ему захотелось есть. "Взять, что ли, жратву? Нет-нет! Есть не буду".
   Утром к Глазу зашел полковник. Следом Беспалов.
   Полковник, окинув камеру и посмотрев на Глаза, спросил:
   - Как фамилия?
   Глаз не ответил.
   - За что в дисциплинарный изолятор попал?
   Глаз промолчал. Голодный, он был в злобе на всех и с полковником тем более не хотел разговаривать. Если б в дизо зашел один Павлуха, Глаз бы поговорил. "Что толку говорить с полковником? Он приехал из управления. Ну и проверяй колонию, а меня не касайся. Не буду с тобой говорить".
   За Глаза ответил Павлуха:
   - Десять суток дали за отказ от работы и учебы.
   Полковник с майором вышли.
   После обеда зашел Карпенко - Кум.
   - Что, Коля, все не ешь? Зря. - Он помолчал. - А вот, скажи, почему ты в дизо опустился? Я знаю твою причину, но ведь не она одна, наверное. Если человеку плохо, а люди к нему хорошо относятся, то на людях веселее. А ты в дизо опустился. На активистов разобиделся. Знаешь, мы сейчас из вашего отделения Смолина убрали. Он такие порядочки установил, э-эх. Всех зажал. Тяжелая у вас обстановка. Но теперь Смолина нет, он на втором этаже. Если ты и на него в обиде был, то давай подумай, кончай голодовку и поднимайся в отделение. В общем - подумай. Я сейчас в вашем отделении буду за воспитателя. Ваш воспитатель в этом году институт заканчивает, и он уволился. Пойдет в школу учителем работать. Подумай. Николай. Я к тебе вечером зайду.
   Кум ушел, а Глаз задумался: "Смолина, значит, убрали. "Зажал всех". Э-э, поняли, наконец, что Смолин липовый активист. То ли подняться в отделение?"
   7
   В обед Глаз еду съел. Дежурный похвалил и дал папиросу. Глаз покурил, у него закружилась голова, и он лег на нары.
   После ужина пришел Кум.
   - Что, Коля, поднимешься в отделение?
   - Поднимусь.
   Кум отвел Глаза на корпус.
   К нему сразу подошел Денис, и они пошли курить.
   - А ты правильно сделал, что в дизо ушел, - сказал Денис. - На работе в тот день весь актив на тебя глотку драл. Смолин из себя выходил. Они и в этом месяце хотели занять первое место. А ты им дизо принес. Павлуха о Смолине все узнал. Кто-то рассказал. Знаешь ящик, в котором Славка держал нагеля?
   - Знаю.
   - Так у него в этом ящике курок был. Он там деньги прятал. Кто-то рассказал Павлухе и об этом. Денег, правда, в ящике не было. Видишь, Смолина даже в дизо не посадили. Просто перевели в другое отделение, и все. Надо бы Павлухе дать ему десять суток.
   - Из КВП нагнали?
   - Нагнали. Ему в июне на взросляк.
   Вечером на этаж пришел Павлуха и зашел в кабинет заместителя начальника колонии по учебно-воспитательной части. Он принимал ребят в этом кабинете, потому что в воспитательской с глазу на глаз с парнями не поговорить. В нее часто заходили воспитанники.
   Поговорив с активистами, Павлуха вызвал Глаза. Он вошел и поздоровался.
   - Я, Петров, - сразу начал Павлуха, - отправил твою жалобу и письмо. Жди ответы. Как настроение?
   - Нормально.
   - Как в отделении?
   - Лучше, - нехотя ответил Глаз.
   - Знаешь, за что убрали Смолина?
   - Знаю.
   - Подлец. Порядок наводил, а сам, - Павлуха махнул рукой, дав понять, что незачем о Смолине вспоминать. - Как думаешь жить?
   - Как? Нормально. Порядок я не нарушаю. До взрослого немного остается. Доживу и поеду. А куда меня, Павел Иванович, отправят? В Тюмень или в Волгоград? Попался в Тюмени, родители там жили. А теперь мать переехала в Волгоград. Меня могут отправить в Волгоград? Матери ближе на свиданку ездить.
   - Можно и в Волгоград. Раз там мать живет. - Павлуха помолчал. Ладно, я с тобой еще поговорю, а сейчас позови со второго Васина.
   Глаз, выйдя в коридор, крикнул:
   - Васин, к начальнику режима.
   Дня через два Павлуха вызвал Глаза.
   - Как настроение, Николай?
   - Хорошее, Павел Иванович.
   - Ну как, отлегло?
   - Не совсем.
   - Что ты тогда на всех разобиделся? Есть еще в нашем обществе недостатки. Никто этого не скрывает. Стреляли в тебя, остались безнаказанными конвойные, но ведь не конвой один, не милиция, которая отказалась вести следствие об ограблении твоей сестры, не олицетворяют нашего общества. Негодяи они. Слов нет. Но в нашей стране больше хороших людей, и на них надо равняться. Бюрократы везде есть. Зажимщики. С ними борются. Возьми нашу колонию. Был Макаров, Шевченко. Хотели их досрочно освободить, но подрались они. Мало того, два отделения в драку втянули. Разве можно таких освобождать досрочно? Нельзя. Здесь они не сдержались, а если из-за пустяка не сдержатся на свободе? По новой срок. Смолин был. Тоже делал вид, что за порядок, а душонка гнилой оказалась. По шеям и на другой этаж. Взять одлянскую колонию. Вот скажи - отличается Грязовец от Одляна?
   - Отличается.
   - Я знаю, какой порядок в Одляне, знаю начальника Челидзе. Я бывал там. А у нас кулака нет. Мы тоже можем просмотреть какого-нибудь воспитанника. Вступит в актив, с виду парень как парень. А потом покажет свое нутро. Ведь нет такого барометра, которым можно определить, истинно парень взялся за ум или так, маску надел, вступив в актив. Как его можно проверить, ну, скажи мне?
   - Да никак.
   - Вот и беда, что мы порой узнаем в последнюю очередь. Иной активист загнил, а мы продолжаем ему верить, а он воспитателя и нас водит за нос. Чужая душа - потемки. А мы должны знать многое. Здесь со всех колоний страны сидят ребята. У половины по две-три судимости. Прошли огонь, воду и медные трубы. А нам их надо удержать до взрослого. Не можем всех воспитать. Сил не хватает. Вот ваше отделение взять. Был один воспитатель, потом другой, а сейчас Николай Алексеевич замещает. Нет постоянного воспитателя, нет и порядка. Не надо падать духом. Надо жить. Верить. Без веры нет жизни. Если где-то тебя обидели, не надо отчаиваться. Все общество не виновато. А исправительную систему - дак ее всю надо менять. Как родилась в сталинские времена, так и существует. И первое, что надо изменить, это - чтоб вы не общались в КПЗ, на этапах и в тюрьмах с рецидивистами, да и вообще со взрослыми.
   Сейчас ребят, вставших на путь исправления, разрешили держать до двадцати лет. Не до двадцати надо, а до тех пор, пока не освободим досрочно. Чтоб не нарушать воспитательный процесс. Неплохо бы вообще на взрослый не отправлять. Что, кроме преступного опыта, вы можете там приобрести?
   И колонии надо сделать в каждой области. И обязательно маленькие. Одлянскую взять: в ней около полутора тысяч - ну какое там индивидуальное воспитание? И родители через всю страну с сумками таскаются. Если парень задурил, родителей вызовем - они рядом. И все земляки. Как у тебя дела на работе?
   - Нормально.
   - А в школе?
   - Тоже ничего.
   - От вас и требуем немного: хорошо работайте и учитесь. И порядок не нарушайте. Давай иди, еще раз повторяю: не падай духом. Я тебя вызову.
   Последнее время у Глаза сильно болел желудок, и он часто загибался, от пронизывающей боли садясь на корточки.
   Он ходил в санчасть, там давали порошки и таблетки, но боль они не снимали.
   Недели две Павлуха Глаза не вызывал. Нарушений он не приносил. Обстановка в отделении улучшилась. В члены КВП приняли несколько человек, а белобрысого Панкова нагнали из актива и посадили в дизо. Он красным знаменем чистил ботинки. Павлуха приказал купить красное знамя новое. Явного лидера среди активистов шестого отделения не было. Воспитанники продолжали жить группами.
   Как-то вечером Павлуха пришел на корпус и вызвал Глаза.
   - Как настроение? - спросил он, прикуривая.
   - Плохое.
   - Что такое?
   - Чертовски болит желудок, а в санчасти только порошками да таблетками кормят.
   - Давно болит?
   - Второй год. А сейчас невыносимо.
   - Может, обследовать тебя?
   - Не знаю. От обследования лучше не станет.
   - Лучше-то не станет, но хоть будет ясно, из-за чего болит. Тогда и лечить можно. - Павлуха помолчал. - Вот, - и он протянул почтовую открытку, - тебе ответ из Прокуратуры СССР.
   Глаз прочитал: его жалоба из Прокуратуры СССР направляется в Прокуратуру РСФСР.
   - Теперь жди ответ оттуда. Справедливость восторжествует. Надо только надеяться. - Павлуха затянулся. выпустил дым и закончил: - Я дам указание взять у тебя желудочный сок. Все. Иди.
   У Глаза взяли желудочный сок. Кислотность сильно повышенная, и его сводили в городскую поликлинику на рентген.
   Вечером вызвал Павлуха.
   - Язва у тебя. Надо делать операцию. Отправим в областную больницу. Конечно, питание хорошее нужно. После операции особенно. В больнице лучше кормят, но ведь не все время будешь в больнице. А летом на взрослый, там-то питание хуже. Да-а. - Павлуха вздохнул. - В общем так, готовься в больницу. Все.
   Глаз пошел в туалет, закурил. "Язва, язва, - думал он, - будь она проклята. Но ведь я ее сам заработал. В Одляне клею выпил, в тюрьме и здесь таблетки глотал. А теперь резать будут. Да-а, хреново. А на взросляке жратва паршивее. Как бы не загнуться за эти шесть лет. Если буду в кандей * попадать и дойду до бура ** - подохну на нарах. Нет, в карцер теперь попадать нельзя.
   Два дня Глаз только и думал о язве, глотая таблетки и проклиная Одлян, тюрьму и себя. На третий день он написал прошение о помиловании в Президиум Верховного Совета РСФСР и отнес Павлухе.
   Павлуха, прочитав, пристально посмотрел на Глаза. Глаз смотрел на него. У Павлухи лицо пронизывали капилляры и вблизи были заметны.
   - Так, - сказал майор, - ты знаешь, что по помилованию редко освобождают или снижают срок?
   - Знаю.
   - И все же надеешься?
   - Вы сами говорили, что надо надеяться. Я надеюсь, но не очень. Если б не было язвы, я не стал бы писать. Я хочу вас попросить, чтоб меня в больницу не отправляли. Хочу дождаться ответ. Язву вырезать можно и на взрослом.
   - Ладно, - сказал Павлуха, - мы напишем тебе положительную характеристику. Последнее время ты хорошо себя ведешь. Приложим выписку из истории болезни и пошлем вместе с помилованием. Да, - Павлуха поморщился, я понимаю твое состояние.
   В столовой Глазу стали давать кружку молока, и он с нетерпением ждал вызова Павлухи. И вот наконец он вызвал.
   - Отправили твое помилование. - начал Павлуха, едва Глаз переступил порог, - написали на тебя положительную характеристику, вложили выписку из истории болезни, указали, что твой отец работал начальником милиции, и, главное, написали ходатайство о помиловании, упомянув еще, что у тебя нет глаза. Теперь жди. Как желудок?
   - Все так же.
   - Крепись.
   Павлуха около десяти лет работал в грязовецкой колонии. На фронте служил в контрразведке. После войны поселился в Шексне и пошел работать в колонию для несовершеннолетних в оперативную часть. Через год актив стали вводить, и воры подняли анархию. Воспитанники выгнали из зоны обслуживающий персонал и сказали, чтоб в зону носа не совали, а то на пики посадят. Продукты принимали через вахту.
   Несколько дней в зону никто не заходил. Потом решили с ворами вести переговоры. Спросили, кого в зону пропустят. Воры в один голос закричали:
   - Беспалова! Беспалова!
   Беспалов вошел в зону. Зона в первый же день анархии была окружена батальоном войск МВД. Малолетки сновали по зоне с пиками. У многих воров за пояс были заткнуты длинные ножи.
   Воры завели Беспалова в свой штаб, и вор зоны, Биба, сказал: "Садись", и показал рукой на кровать. Он сел. Расселись и воры.
   - Так, - сказал Биба, - говори.
   Беспалов, прежде чем войти в зону, посоветовался с начальством, какие требования выдвинуть ворам. И он, поглядев на Бибу, сказал:
   - Массовые беспорядки надо прекращать.
   - И это все, что вы хотите? - спросил Биба.
   - Да, к вам только одно требование: прекратить массовые беспорядки и выйти на работу.
   - А актив? Что же вы про актив ничего не говорите? В зоне актив будет?
   - В зоне должен быть актив.
   - А зона не хотит актива. Как быть?
   - Так, Биба, наши требования таковы: кончайте анархию и приступайте к работе. Что требуете вы?
   - Анархию кончим, но выполните наши требования: активу в зоне не бывать, срок за анархию не добавлять и воров по другим зонам не раскидывать. Согласны на это?
   - Я вам сказал свои требования, вы - свои. Теперь надо посоветоваться.
   - Хорошо, советуйтесь.
   - Когда мне в зону можно зайти?
   - Вы можете заходить в зону в любое время, вас не тронут, - сказал Биба и встал.
   Переговоры велись, и из управления приехал полковник. С ворами он решил поговорить сам. С Беспаловым вошел в зону.
   Воры, видя, что к ним пожаловал большой начальник, привели его в свой штаб. Полковник сел на кровать, рядом с ним Беспалов.
   - Ну, - смоля папиросу, спросил Биба полковника, - что скажете?
   - Ребята, я хочу с вами по-хорошему поговорить. Давайте кончайте массовые беспорядки. Пошумели и хватит, - сказал полковник.
   - Вы с нами по-хорошему хотите поговорить, - сказал Биба, - а что, и по-плохому умеете? Хотел бы я послушать гражданина полковника, как он по-плохому начнет разговаривать.
   Биба - здоровый парень, на вид лет двадцать. Его черные глаза зло загорелись. Он потянулся и положил в наколках руки на колени.
   - Ну что, начинайте по-плохому разговаривать.
   Пока Биба говорил это, Беспалов шепнул полковнику:
   - Надо уходить.
   Но полковник - самоуверен и уходить не хотел.
   - Я повторяю, ребята, кончайте массовые беспорядки.
   - А если не кончим, что будет?
   Полковник промолчал, а Биба сказал:
   - Все ждут, когда вы по-плохому начнете говорить.
   Биба встал, и в этот момент в полковника кинули шлюмку. Она попала в спину.
   - Пошли, - негромко сказал Беспалов и тронул на выход. Полковник за ним.
   Воры до самой вахты провожали их, звеня пиками, нагоняя на полковника страх. Когда он открыл дверь, из толпы крикнули:
   - Скажи спасибо лейтенанту, что с ним в зону заходил.
   Поскольку воры на уговоры не поддаются, полковник, собрав администрацию, предложил силами батальона войск МВД захватить колонию. Но встал вопрос: как это сделать? Оружие применять нельзя: малолетки. Тогда Беспалов сказал:
   - Колонию захватить можно. И обойдемся без жертв. Я несколько раз заходил ночью и утром. Они всю ночь не спят, а засыпают под утро. Когда уснут, можно захватить врасплох. Вот только они рядом с кроватями ставят пики.
   Посоветовавшись, колонию решили захватить. В лесу вырубили длинные березовые палки, и, едва забрезжил рассвет, триста солдат тихо прошли по зоне и растеклись по отрядам. Парни мертвецки спали.
   Организаторам массовых беспорядков добавили срока и разбросали по зонам, а в колонии ввели актив.
   Вскоре шекснинскую малолетку расформировали и привезли взросляков.
   8
   На разводе Павлуха после приветствия медленно обходил строй, вглядываясь в ребят. На некоторых он задерживал взгляд, как бы читая по их лицам, что они думают, а по большинству скользил взглядом, не удосуживая вниманием.
   Такой осмотр Павлуха делал часто. Кто-то не хотел с ним встречаться и опускал глаза, кто-то во второй шеренге прятался за спину, но большинство ребят не отводили взгляд. Это было утреннее промывание мозгов. Если кто-то замыслил нехорошее, взгляд Павлухи, колкий, цепкий, говорил: "Брось, не вздумай сделать, я знаю об этом, не выйдет у тебя ничего".
   Глаз давно получил ответ от начальника уголовного розыска капитана Бородина. Бородин писал, что факты, изложенные в письме, не соответствуют действительности. Выходило: сестру никто не грабил. Но вот сегодня Павлуха вызвал Глаза и сказал:
   - Тебе ответ на жалобу, - и протянул почтовую открытку.
   Глаз прочитал: "Сообщается, что Ваша жалоба на непринятие мер к расследованию преступления в г. Заводоуковске Тюменской области проверяется прокуратурой Тюменской области".
   Павлуха, посмотрев на Глаза, сказал:
   - Теперь жди ответ из прокуратуры Тюменской области.
   Ответ из прокуратуры Тюменской области: так и не пришел. И не стал больше Глаз писать жалоб.
   У Глаза болел зуб. В Одляне у этого зуба четвертушка отскочила, когда воры пытали. Зубной врач, Анастасия Петровна, жена воспитателя первого отделения Евгения Васильевича Нехорошева, зуб выдернула, и он мучиться перестал.
   Анастасия Петровна была душевный человек, и ее воспитанники уважали. Она чем-то болела и вскоре умерла. Дом стоял напротив корпуса, и ребята в день похорон облепили окна и смотрели, пока процессия не скрылась из виду. На третьем этаже построение на обед прокричали, но из ребят никто от окон не отходил, и воспитатель ходил по комнатам. Его никто не слушал.
   В апреле, в честь столетия Ленина, объявили амнистию. Из колонии освободили одного парня и двоим сбросили срок.
   Глаз после амнистии думал: "Если б я был сейчас в Одляне по первому сроку, меня бы освободили. Всего восемь месяцев оставил бы хозяину".
   По зоне прошел слух, что начальник колонии ушел на пенсию и на его место приехал новый. Из судской колонии. Там он, работая начальником отряда, вывел отряд в передовые, и его повысили.
   На развод в сопровождении заместителя и дпнк из вахты вышел в светло-синей шинели с погонами капитана новый начальник. Роста он был выше среднего, стройный и молодой. Он принял доклад дпнк, бодро поздоровался и прошелся вдоль строя. Начальник симпатичный, с голубыми глазами и нестрогий на вид.
   На работе ребята обсуждали нового начальника и гадали, каким он будет.
   Старый начальник, подполковник, был высокомерен и редко приходил на корпус. А если появлялся, мало беседовал с ребятами. Бывал он перед отбоем, и когда третий этаж строился на вечернюю поверку - выходил из воспитательской или из кабинета заместителя и проходил вдоль строя, оглядывая воспитанников. Шел медленно и иногда перед парнями останавливался. У новичков спрашивал фамилию, а некоторых старичков, особенно активистов, хлопал по плечу одетой в перчатку рукой и спрашивал: "Ну, как дела?" Ему всегда отвечали: "Хорошо", - и он одаривал счастливца улыбкой. У подполковника были синие, поблекшие от возраста глаза, и он щурился, вглядываясь в ребят. Глаза у него слезились, и он вытирал их платком.