Габышев Леонид. Одлян, или Воздух свободы

   - Столовую обчистил, а курева не прихватил. - Глаз протянул пачку.
   - Да не было курева.
   - А у нас полно. Мы вчера новичка, Прохора, - Глаз кивнул в сторону лежавшего на нарах мужика, - на базар посылали. Он кое-что продал и курева принес.
   - А что, разве отсюда можно на базар ходить? - спросил Толя, взглянув на Глаза и посмотрев на мужиков. Не засмеются ли? Нет, мужики и не улыбнулись даже.
   - На базар, - ответил Глаз, - ходить, конечно, можно. Только новичкам. И только за легкое преступление. Сам посуди, человека за убийство посадят, кто же его на базар отпустит. Тебя отпустят. Надо только расписку дать. У нас вещей-то путных не осталось. А ты пошел бы на базар купить харчей, если б начальник КПЗ отпустил?
   - Пошел бы, - обрадованно ответил Толя и подумал: "С базара сбегу".
   - У нас шмоток нет путных. Вот если ты кое-что из своих толкнешь?
   - Толкну.
   - Тогда надо писать заявление. Прохор, ты вчера писал заявление, куда карандаш сунул? - спросил Глаз мужчину.
   - Да ты же назад забрал, - ответил Прохор.
   - А-а, я забыл.
   Глаз прыгнул на нары. Вытащил из щели карандаш и спросил:
   - Бумага осталась?
   - Нет, - сказал Прохор, - я вчера последнюю использовал.
   Глаз подбежал к двери, стукнул в нее и крикнул:
   - Дежурный, нам нужен Морозов.
   На крик пришел Морозов.
   - Чего орешь? - спросил он, не открывая кормушку.
   - Валентин, новенький на базар просится, дай бумаги заявление написать? Ты подпишешь заявление? Отпустишь на базар?
   - Отпущу. Пишите заявление, - пробасил Валентин, принес лист бумаги и просунул в щель над дверью, - держи.
   Глаз взял лист и вручил его Толе; тот, сев у нар на корточки, приготовился писать.
   Глаз закурил и сказал:
   - Пиши: Начальнику КПЗ заводоуковского РОВД старшему сержанту Морозову от новичка Минского Анатолия, напиши свое отчество, ранее проживавшего в Падуне по улице такой-то, так, поставь свой номер дома, а теперь попавшего за мелкое воровство. Точка. Заявление. Я, нижеподписавшийся, обязуюсь до темноты сходить на городской базар и продать кой-какие вещи, которые есть на мне и которые мне дадут, дадут сокамерники, и на вырученные деньги купить еды, так как она у нас кончилась, и курева, так как оно на исходе. На улице обещаю не хулиганить, к прохожим не приставать, а также даю слово в чужой карман на базаре не залезть, спиртного не выпивать и в указанное время, до наступления темноты, вернутьсн в КПЗ.
   Так, нужны два поручителя, поавторитетнее. Пиши: за меня ручаются Шапкин Геннадий Максимович и Вершков Петр Спиридонович. Подписывайся: к сему Минский. Так, Геннадий, Петр, распишитесь, - обратился Глаз к мужикам, чьих имен и фамилий не помнил.
   Мужики стали напутствовать Толю, чтоб он все исполнил.
   - Я все сделаю. Я раньше приду.
   - Хорошо, - сказал Глаз, - какие вещи дадим?
   Камера пришла в движение. С нар стащили одежду, лишь дед не отдал зимнее пальто.
   - А как же он понесет, - обратился к зекам Глаз, - надо у Валентина мешок какой-нибудь попросить. - Валентин, - заорал Глаз, - на заявление.
   Пришел Морозов. Глаз просунул в щель заявление и спросил:
   - У тебя мешок или матрасовка найдется? А то как он вещи потащит?
   - Мешка нет. Матрасовка та, старая, есть. Глаз думал - Валентин шутит, но тот принес старую грязную матрасовку. Глаз прыгнул на нары, просунул ее через решетку на улицу и вытряс. В матрасовку склали вещи, и Глаз крикнул:
   - Валентин, готово!
   Морозов стоял у дверей и слушал. Он открыл дверь, и Толя вышел. Камера замерла.
   Видя, что Минский прет на выход, Валентин открыл двери соседней камеры и крикнул:
   - Минский, сюда!
   Толя обернулся.
   - Сюда, куда попер!
   Толя подошел. Морозов пнул его по заднице, наполовину прикрытой матрасовкой, и, крепко обругав, захлопнул дверь.
   Обе камеры взорвались от смеха, и Морозов стал успокаивать.
   Глаз попросил вещи назад, но Морозов сказал:
   - Поваляйтесь на голых нарах и отдай мне карандаш, а то обыск сделаем.
   Глаз отдал.
   Из соседней камеры Роберт крикнул:
   - А мы вещи у вас купили. Мы их сейчас расстелем, и нам будет мягко.
   Зеки просили вещи у Морозова, но тот до самой оправки так и не отдал. Один дед валялся на зимнем пальто, посмеиваясь.
   - Хороший вы базар себе устроили, - отдавая вещи, сказал Морозов. Еще будете кого-нибудь посылать?
   - Валентин, посади Минского к нам, - попросил Глаз.
   - Не посажу. Ты его заездишь.
   Не удалось Глазу забрать у него вещи и узнать падунские новости.
   "Ничего", - подумал Глаз и крикнул в окно:
   - Роберт! Прыгни на трубу. Цинкануть надо.
   Глаз взял кружку, прислонил к батарее отопления и сказал:
   - Оберите там Толю. Если возмутится, скажи, что я велел. Он моей матери за штаны деньги не отдал.
   - Уже и так, - ответил Робка.
   Когда камеру вели на оправку, Толя тащил парашу. Глаз смотрел в окно. Шляпы на нем не было, и свитера тоже.
   Перед этапом Глазу дали свиданку. Он повидался с родителями. Они принесли ему здоровенный кешель еды. И через день его отправили в тюрьму.
   Отец Глаза, узнав на суду подробности, как ранили сына, - писал жалобы. Иногда ему отвечали, но о наказании конвоя речи не шло.
   18
   В тюрьме Глаза посадили к взрослякам. Он просидел у них недолго, покатался на плечах, выигрывая споры на приседания, и его перевели к малолеткам во вновь сформированную камеру шустряков. Она находилась на первом этаже трехэтажного корпуса, где сидели смертники, особняки, строгачи. В камере были два знакомых парня: Масло и Подвал. Они встретили его без особой радости, поздоровались за руку и спросили, сколько дали.
   Камера была сырая. Сводчатые потолки наводили тоску. Казалось, тебя заперли в средневековую башню и придется сидеть всю жизнь. Ребята решили вырваться из этой мрачной камеры любыми средствами. Если их не переведут, они устроят бардак, перевернут все шконки, побросают в кучу матрацы, а если и после этого не переведут, разобьют в раме стекла, сломают стол, вышибут волчок и все вместе будут барабанить в дверь. Так предложил Глаз, и ребята согласились: или для всех карцер, или другая камера.
   Вечером во время поверки Глаз спросил у корпусного с шишкой на скуле:
   - Старшина, что же нас в такую камеру, как рецидивистов, заперли?
   - А ты и есть рецидивист.
   - Я не рецидивист, я малолетка.
   - Дважды судимый, восемь лет сроку - без пяти минут рецидивист.
   - Старшина, доложи завтра утром начальству, что я и вся камера просим, чтоб нас отсюда перевели. В любую камеру. Кроме первого этажа.
   - Ишь ты, сукач, чего захотел.
   - Что, что ты сказал?
   - Сукач, говорю.
   - Это кто же сукач?
   - Сукач - ты.
   - Я не сукач, ты - сукач.
   Корпусной с дежурным вышли из камеры, а корпусной, выходя, все повторял одно и то же слово: "Сукач, сукач, сукач".
   - Что он тебя сукачом называет? - спросил Масло.
   - Поиздеваться, сволочь, захотел.
   Глазу было не по себе - его назвали сукачом.
   На другой день Масло, сев на шконку Глаза, спросил:
   - Глаз, а правда ты не сукач, не наседка? Почему это тебя так по камерам гоняют?
   - Масло, в натуре, ты думай, что говоришь. Какой я наседка? Меня вызвали с зоны и добавили пять лет. Ты что, охерел?
   Масло это сказал так, чтобы потравить Глаза, авторитет Глаза в тюрьме его задевал.
   Когда в камеру зашел старший воспитатель майор Рябчик и ребята опять загалдели, что сидеть в этой камере не хотят, что устроят кипеш, если их не переведут, Глаз стоял и молчал.
   - Ну, Петров, как дела? Что молчишь? - спросил Рябчик.
   - А что мне говорить? Все сказано. Если нашу просьбу не выполните, тогда заговорю я.
   - Ишь ты, заговоришь. Ты что из себя блатного корчишь? Вспомни, как в прошлом году, когда сидел в тюрьме в первый раз, валялся на полу. - И Рябчик кивнул на дверь. Кивок можно было понять так, что Глаз валялся возле параши.
   - Когда это я на полу валялся? - повысил голос Глаз.
   - А когда обход врача был, ты на полу лежал.
   - А-а, да. Лежал я на полу. Но ведь я ради потехи лег, показать врачу, что я больной и мне назад в камеру не зайти.
   - Вот видишь, вспомнил. А говоришь - не валялся. Разве любой уважающий себя урка ляжет на пол?
   Рябчик пошел на выход. Но перед дверью обернулся.
   - Какой ты урка, ты утка, наседка.
   Дверь захлопнулась, и Масло сразу накинулся на Глаза:
   - Вот и Рябчик говорит, что ты наседка. Да еще на полу валялся.
   Глаз потрясен. Рябчик, майор, старший воспитатель, тоже назвал его наседкой. Что такое? Будто все сговорились против него. Глаз сдержался и ответил:
   - Если я на самом деле наседка, тюремное начальство разве об этом скажет? Да вы что! Настоящую наседку они оберегают, как родного ребенка.
   - А откуда он мог это взять?
   - Масло, разве ты не знаешь Рябчика? У него же привычка: подойдет к камере, приоткроет волчок, смотрит и слушает. Ты же во всю глотку орал, не наседка ли я. А он тут и зашел. От тебя и услышал. Ты вяжи этот базар.
   - Ладно, не ори, в натуре, на меня. Давай ребят спросим, что они теперь о тебе думают.
   Подвал и еще двое парней высказались против Глаза, а еще двое сказали, что трудно в этом разобраться. Ведь на него говорят тюремщики. Камера разделилась.
   Положение получилось нехорошее. Как-то надо выкручиваться. Масло пер на него, и дело могло дойти до драки. "Так, - подумал Глаз, - если Масло кинется на меня, за него, наверное, все пацаны пойдут. Они же друг друга хорошо знают. Хотя эти двое и не катят на меня бочку. Но в драке я буду один. Что ж, схвачусь с четырьмя, Подвал: не в счет. Жить с клеймом наседки не буду. Здоровых сильно нет, я, пожалуй, с ними справлюсь, если зараз не кинутся. Если Масло вначале прыгнет один, я отоварю его и отскочу к дверям. Возьму тазик и швабру. Полезут - одного отоварю все равно. Потом, конечно, тазик и швабру вышибут. Но двое точно будут валяться на полу. С двумя пластанемся на руках. Пусть мне перепадет. X... с ним. А если свалить с ходу Масло и еще вон кто, поздоровее, то остальные и не полезут".
   Масло заколебался - двое не поддержали. Он залез на шконку и оттуда честил Глаза. А Глаз сел на свою и ему не спускал.
   А тут обед.
   На прогулке Коха сказал:
   - Неплохо бы в кедах или тапочках ходить на прогулку. Да и в камере тоже.
   - А у нас в камере был взросляк, - отозвался Глаз, - Дима Терехов, он в тапочках в камере ходил.
   - Дима Терехов? - переспросил Коха. - Мы с ним в КПЗ вместе сидели. А ты когда с ним сидел?
   - В январе.
   - Этого года! В январе! - поразился Коха.
   По трапу наверху прошел надзиратель.
   - Ладно, в камере продолжим, - сказал Коха.
   - Ты не путаешь, что с Димой сидел в этом году в январе? - спросил Коха Глаза, вернувшись в камеру. - По какой он статье шел?
   - Не путаю. Это была вторая камера, в которую меня посадили, когда привезли. Сидел он по восемьдесят девятой, а что украл, не помню.
   - Я с Димой Тереховым сидел в КПЗ в начале прошлого года, - повернулся Коха к ребятам, - он шел - я точно помню - по восемьдесят девятой. Что же получается? Я освободился и опять попал, а он все под следствием. Даже за убийство быстрее заканчивают следствие.
   - Если мы об одном говорим, значит, он подсадка, - сказал Глаз. - Коха правильно говорит: за кражу следствие вестись не будет так долго.
   - Погоди, - сказал Коха, - обрисуй его.
   - Ростом чуть выше меня. Худой. Лицо узкое. Кроме тапочек, он в трико всегда ходил. И так ласково разговаривал, но ни о чем не расспрашивал. Меня еще не крутанули тогда.
   - Точно - он.
   - Вот падла. Подсадка, значит. А ведь у нас в камере Толя Панин за убийство сидел. И шел в несознанку. И Чингиз Козаков тоже в несознанку. Но Дима, я помню, с ними никаких разговоров не вел. Вот, ребята, какие подсадки бывают. По году под следствием сидят. А ты, Масло, на меня катишь...
   19
   Через день ребят разбросали, а Глаза посадили к взрослякам. Камера находилась в одном коридоре с тюремным складом. Окно камеры выходило на тюремный забор, и на окнах не было жалюзи. О, блаженство! - на небо можно смотреть сколько хочешь. Если пролетал самолет, Глаз провожал, его взглядом, пока тот не скрывался за запреткой.
   Мужикам Глаз на второй день продемонстрировал фокус: на спор присел тысячу раз. В камере охнули, и проигравший откатал его пятьдесят раз.
   Наискосок от окна камеры малолетки днем сколачивали ящики, и Глаз как-то заметил знакомого. Вместе сидели, когда хотели убежать из тюрьмы.
   - Сокол! - крикнул Глаз.
   Сокол, перестав колотить, посмотрел на окно. Глаз крикнул еще. Сокол, позыркав по сторонам, подбежал к окну.
   - Здорово, Глаз.
   - Привет. Вас что, на ящики водят?
   - Да, мы Рябчику все уши прожужжали, чтоб нам в камеру работу дали. Работу в камере не нашли, теперь на улицу водят. На ящики. Тебе сколько вмазали?
   - Восемь. А тебе?
   - Десять. Нас тут полкамеры, в которой мы тогда сидели. Они там дальше колотят, тебе не видно. Ну ладно, я пошел, а то не дай Бог заметят.
   На ящики водили не все камеры малолеток, а лишь те, в которых был порядок. И только осужденных.
   В хозобслуге тюрьмы - Глаз знал давно - работал Оглобля. Срок - два года. Вместе в Одляне сидели. Как земляки, в зоне последним окурком делились. Глаз сталкивался с ним несколько раз на тюремном дворе. Здоровались. И вот Глаз увидел Оглоблю в окно и окликнул. Он подошел. Глаз Оглоблей его называть не стал, так как тому его кличка не нравилась, и сказал:
   - Серафим, дай пачку курева?
   - У меня у самого мало, - ответил Оглобля и ушел.
   Подошла очередь Глазу мыть полы. Но он сказал:
   - Мыть не буду. Что толку. Вы через пять минут насорите. А полкамеры харкает на пол. Что, туалета нет? Я не харкаю и не сорю.
   Мужики промолчали, но Димка, высокий шустряк лет тридцати, канавший возвратом на химию, сказал:
   - Как это, Глаз, не будешь? Все моют. Правильно, сорят и харкают. Но если не мыть, по уши в грязи зарастем.
   - Говорю - мыть не буду. Прекратят швырять бумагу и харкать, вымою с удовольствием.
   - Ишь ты, условия ставишь.
   Димка был с Глазом в дружбе и пер на него мягко. Он думал: Глаз вымоет пол. Но тот наотрез отказался, и Димку заело.
   - Мужики, что будем делать с Глазом?
   В камере сидело человек двадцать. Все молчали.
   - Я предлагаю за отказ от полов поставить ему двадцать морковок.
   - Какие еще морковки, - возразил Глаз, - морковки ставят, когда прописывают.
   - А мы тебе за неуважение к камере. Ты лётаешь больше других. Все моют, а ты не хочешь. Кто за то, чтоб Глазу всыпать морковок?
   Мужики зашевелились. Никто не видел, как ставят морковки. Несколько человек поддержало Димку.
   Видя, что уже половина камеры на стороне Димки, Глаз сдался:
   - Ставьте. Но не двадцать, а десять. Согласны?
   - Согласны. Кто будет ставить? - спросил Димка, крутя полотенце.
   - Ты и ставь, - ответили ему.
   Он того и хотел.
   - Хорошо, палачом буду я, - сказал он и посмотрел на волчок. - Стоп, а если дубак увидит? За малолетку в карцер запрут.
   - А пусть кто-нибудь на волчок станет, - подсказал Глаз.
   Молодой парень, Ростислав, подошел к волчку и закрыл его затылком. Глаз лег на скамейку, и Димка отпорол его.
   - Ну вот, - сказал он под смех камеры, - теперь на один раз от полов освобожден. - Я хоть и не был на малолетке, но поставил тебе морковки неплохо. Горит задница?
   - Горит, - сказал Глаз, и мужики засмеялись.
   Ростислав был тихоня, до суда находился дома и никак не мог привыкнуть к тюрьме. Он мало разговаривал, и его тяготил срок в полтора года. В детстве ему делали операцию, и тонкий ровный шрам тянулся по животу. Как-то он пригласил Глаза к себе на шконку и попросил рассказать, как ему добавили срок. Глаз рассказал.
   - У меня тоже есть нераскрытое преступление, - сказал Ростислав.
   - Тише. Ну и что?
   - Боюсь, а вдруг мне тоже добавят? Может, пойти с повинной?
   - Что за преступление?
   - Да ларек прошлым летом обтяпал. Ящик сигарет и коробку конфет утащил. Шоколадные конфеты жена любит. Я думал - в ларьке и водка будет.
   - Чепуха, нашел преступление.
   Ростислав ничком лег на шконку и заплакал в подушку.
   - Да что ты, - стал утешать Глаз, - из-за двух ящиков плакать. Если б ты кого-нибудь замочил.
   Ростислав приподнял голову, смахнул слезы и тихо сказал:
   - Да у меня жена только что родила, а мне полтора года за драку дали. Вдруг еще добавят.
   - Да брось ты. Кто об этом знает?
   - Никто.
   - Ну и молчи.
   - А старое преступление через сколько лет могут вспомнить и дать срок?
   - Так, - вслух размышлял Глаз, - тебе бы за это была восемьдесят девятая, часть первая. Нет, наверное, часть вторая. Ну, надо чтоб несколько лет прошло, и судить не смогут.
   Малолетки из пятьдесят четвертой кричали Глазу, чтоб он просился к ним. Но он не надеялся, что его переведут. А как заманчиво ходить на тюремный двор и колотить ящики. Несколько часов в день - на улице. "И потом, - размышлял Глаз, - ящики грузят на машины, а машины выезжают за ворота, на волю. Можно залезть в ящик, другим накроют - и я на свободе. Вот здорово! Ну ладно, выскочу я на свободу. Куда средь бела дня деться? Я же в тюремной робе. (Глазу еще перед судом запретили ходить в галифе и тельняшке.) На свободе в такой никто не ходит. Даже грузчики или чернорабочие... Значит, так: до темноты где-то отсижусь, а потом с какого-нибудь пацана сниму одежду. Тогда можно срываться. Прицепиться к поезду и мотануть в любую сторону. А может, лучше выехать из Тюмени на машине. Поднять руку за городом - и привет Тюмени. Нет, вообще-то за городом голосовать нельзя. И с машиной лучше не связываться. На поезде надо. Конечно, на поезде. Точно".
   Глаз, чтоб задержаться в тюрьме, написал в областной суд кассационную жалобу. Он был твердо уверен, что ему ни одного дня не сбросят.
   Скоро пришел ответ. Срок не сбросили.
   20
   Камера у взросляков перевалочная. Одни заключенные приходили с суда, другие ухолили на зону.
   Глаза потянуло к малолеткам - перспектива побега жгла душу. Он взял у дубака лист бумаги и ручку с чернильницей, сел за стол, закурил и в правом верхнем углу листа написал:
   "Начальнику следственного изолятора подполковнику Луговскому от осужденного Петрова Н. А., сидящего в камере № 82".
   Пустив на лист дым, он посредине крупно вывел:
   "ЗАЯВЛЕНИЕ",
   и, почесав за ухом, принялся с ошибками писать:
   "Вот, товарищ подполковник, в какой я по счету камере сижу, я и не помню. Все время меня переводят из одной камеры в другую. А за что? За нарушения. Да, я нарушаю режим. Но ведь я это делаю от скуки. Уж больше полгода я сижу в тюрьме. А чем здесь можно заниматься? Да ничем. Потому я и нарушаю режим. Я прошу Вас, переведите меня к малолеткам в 54 камеру. 54 камера на хорошем счету. А меня всегда садят в камеры, где нет порядка. А вот посадите в 54, где есть порядок, и я буду сидеть, как все, спокойно. Я к Вам обращаюсь в первый раз и потому говорю, что нарушать режим не буду. Прошу поверить".
   Глаз размашисто подписал заявление и отдал дежурному.
   На следующий день в кормушку крикнули:
   - Петров, с вещами!
   Когда Глаз скатал матрац, к нему подошел парень по кличке Стефан. Сидел он за хулиганство. Был он крепкий, сильный. В Тюмени в районе, где он жил, Стефан держал мазу. Однажды он схлестнулся сразу с четырьмя. Они его не смогли одолеть, и один из них пырнул Стефана ножом. Стефан упал, а они разбежались. Его забрала "скорая помощь". В больницу к нему приходил следователь, спрашивал, знает ли он, кто его порезал. Но Стефан сказал, что не знает, а в лицо не разглядел, так как было темно.
   Когда Стефан выздоровел, он встретил того, кто его подколол, и отделал, чтоб помнил. Но тот заявил в милицию, и Стефану за хулиганство дали три года. Суд не взял во внимание, что Стефану была нанесена потерпевшим ножевая рана.
   Стефан с Глазом тоже спорил на приседания и, как все, проиграл. Сейчас Стефан подошел к Глазу и сказал:
   - Глаз, мне бы очень хотелось на тебя посмотреть, когда ты освободишься. Каким ты станешь?
   Пятьдесят четвертая встретила Глаза ликованием. Вечером он читал стихи. К этому времени он выучил много новых. Знал целые поэмы. Парни балдели.
   Когда камеру на следующий день повели на прогулку, малолетка - а его звали Вова Коваленко - подбежал к трехэтажному корпусу, к окну полуподвального этажа, и крикнул:
   - Батек, привет!
   - А-а, сынок, здравствуй,- ответил из окошка мужской голос.
   Здесь, в прогулочном дворике, Глаз узнал, что Вовкин отец сидит в камере смертников. Он приговорен к расстрелу. Приговор еще не утвердили.
   Поработав на ящиках, Глаз увидел, что за погрузкой наблюдают внимательно, и понял, что в побег ему не уйти.
   Малолеток вели с работы, и они проходили мимо окна угловой камеры. На окне жалюзи нет. Мужики в камере о чем-то спорили, громко называя кличку "Глаз". Ребята и Глаз остановились, глядя в окно на спорящих.
   - Глаз, Глаз, - громко говорил средних лет мужчина, сидя за столом, он писал письмо с зоны начальнику уголовного розыска...
   Мужчина взглянул в окно и увидел малолеток и Глаза, смотрящих на него.
   - Да вот он, легкий на помине, - сказал мужчина и показал рукой на окно, - и сам Глаз.
   Мужчина и Глаз сквозь решетку смотрели друг другу в глаза. И Глаз испугался: "Откуда он про письмо знает?"
   В камере ребята спросили Глаза, о каком письме говорил мужчина.
   - Я писал письмо начальнику уголовного розыска с зоны, зная, что ведется расследование. Хотел запутать следствие.
   С приходом Глаза порядок в пятьдесят четвертой становился все хуже и хуже: Глаз не заваривал свар, но то ли пацаны хотели перед ним показать себя, то ли одним своим присутствием Глаз вливал в них струю хулиганства. Лишь на прогулке ребята не баловались: чтоб подольше побыть на улице.
   В последние два дня Глаз заметил, что парни по трубам стали разговаривать чаще. И смотрели на него испытующе. К чему бы это? Развязка наступила скоро.
   После обеда надзиратель открыл кормушку и крикнул:
   - Петров, с вещами!
   Глаз скатал матрац и закурил. Ребята столпились и зашептались. Один залез под шконку, переговорил с какой-то камерой и вылез.
   - Глаз,- вперед вышел парень по кличке Чока,- объясни нам, почему тебя часто бросают из камеры в камеру.
   Он понял - старая песня.
   - А откуда мне знать? Спросите начальство. Вы сами меня пригласили.
   - Нам передали, что ты наседка.
   - Что же я могу у вас насиживать? Здесь все осужденные. Преступления у всех раскрыты.
   - Но ты сидел в разных камерах и под следствием. Сидел со взросляками. Сидел с Толей Паниным, который шел в несознанку по мокряку. Тебя из его камеры перебросили в другую. А ты знаешь, что Толю раскрутили и скоро будет суд? Ему могут дать вышак. Здесь, на малолетке, сидит его брат. Мы сейчас с ним разговаривали. Он да еще кое-кто просят набить тебе харю.
   - Когда я сидел с Толей Паниным, мы с ним ни о его деле, ни о моем не разговаривали. Толя что - дурак, болтать о нераскрытом?
   На Глаза перло несколько человек из тех, кто не сидел с ним, когда они пытались убежать из тюрьмы. А старые знакомые вступиться не могли, раз было решение набить морду Глазу.
   - Ладно, хорош базарить, а то его скоро уведут,- сказал Чока и отошел от Глаза.
   Малолетки разбежались по своим шконкам, оставив Глаза возле бачка с водой. "Что же это такое,- подумал Глаз,- хотят набить рожу, а все попрыгали на шконки".
   От стола на Глаза медленно шел Алмаз. Алмаз был боксер - ему поручили исполнить приговор.
   Глаз еще раз окинул взглядом пацанов, сидящих на шконках, перевел взгляд на швабру в углу, с нее на тазик под бачком с водой. "Швабра - это ерунда,- молниеносно заработало сознание Глаза,- с ходу сломается. А тазик пойдет. Выплесну ему в рожу воду и рубцом тазика огрею по голове".
   Но тут Глаз заколебался. Ведь, прежде чем ударить Алмаза тазиком, придется окатить его помойной водой. Глаз не только зачушит Алмаза, но и зачушит ребят: брызги долетят до них. Этого пацаны ему не простят. Зачушить малолетку - посильнее всякого удара. Вся камера взбунтуется против Глаза. Нет, водой из тазика в рожу Алмазу нельзя. А если воду вылить на пол, пропадет внезапность нападения. Алмаз изготовится. И удар не пропустит. Отскочит. Он боксер. "Будь что будет, ведь меня сейчас уведут". И Глаз остался на месте.
   Алмаз сработал чисто, по-боксерски. С ходу два удара в лицо. Рассек Глазу бровь. Он и еще бы ударил, но, увидев кровь, отошел.
   Пацаны с криками соскочили со шконок и подбежали к Глазу. Они были уверены, что он будет сопротивляться или выкинет что-нибудь такое, отчего Алмаз к нему не подступится. Но все обошлось. Глаз побит. Кто-то оторвал от газеты маленький клочок и приклеил Глазу на бровь. Кто-то обтер с лица кровь, чтоб, когда поведут, не было видно, что его побили.
   - Не заложишь нас? - спросил Чока.
   - Совсем охерели? - Глаз оглядел пацанов.
   - А кто тебя знает...- Чока помолчал.- Надо спрятать стиры.
   Пацаны перепрятали карты.
   - Тогда и мойку перепрячьте. Я ведь знаю, где она лежит.
   Парни переглянулись, но лезвие перепрятывать не стали.
   - Вы что, правда поверили, что я наседка?
   Ему никто не ответил. В коридоре забренчали ключами.
   - Петров, на выход!
   На пороге стоял корпусной. Глаз взял под мышку матрац, а пацаны, пока он стоял спиной к корпусному, прилепили ему на бровь другой клочок бумажки. Первый уже промок от крови.
   - Глаз, пока! Глаз, просись еще к нам! - заорали пацаны.
   У порога Глаз обернулся к ребятам и махнул им рукой:
   - Аля-улю.
   И Глаза закрыли в старую камеру.
   У Глаза настроение - дрянь. Приняли за наседку. Кто, кто первый пустил эту парашу? Сейчас он боялся, вдруг малолетки придут на работу и закричат в окно: "Берегитесь Глаза, он - наседка!"
   Через несколько дней малолеток вывели на работу. Через окно они поздоровались с Глазом, а кричать ничего не кричали. Это подняло настроение, и вечером он устроил концерт. От старого резинового сапога отрезал часть голенища, обернул ложку резиной, вывернул лампочку дневного света и сунул в патрон конец ложки. И стал крутить. Из патрона посыпались искры, и где-то перегорел предохранитель. Свет потух вдоль запретки, в коридоре и в соседних камерах. Слышно было, как дежурный в коридоре кричал в телефонную трубку, вызывая электриков.