Страница:
Просто удивительно, сколько в этих подземельях всякой дряни оказалось. Чем только не забрызгались.
Но все как хорошее, так и плохое заканчивается. И, наконец Уллахафи сообщил:
– Уже близко.
И действительно, не прошло и минуты, как нечисть вдруг рассосалась. Вот только что была, и вот уже ее нет. Где-то за спиной воет, зубами щелкает. Но границу какую-то перейти уже не может.
Я встряхнул руками, пытаясь расслабить натруженные мышцы. Пришлось, знаете ли, потрудиться. Бросил через плечо:
– Проводника ко мне.
Указание исполнилось практически мгновенно. Буквально за шкирку его приволок Хамыц.
– Говори, – разрешил я.
– Мы почти выбрались, – порадовал Уллахафи.
– Почти? – дернул бровью я.
– Мы немного сбились с пути.
Желание перерезать глотку этому сухопутному пирату стало просто нестерпимым.
– Насколько?
– Мы под Дворцом.
– Чудесно. Просто праздник. Под каким?
Юноша опустил голову.
– Под Зимним.
Где-то глубоко внутри я громко выматерился. Не торопясь, досчитал до десяти. Выдохнул. Вдохнул.
– Вот под тем самым Зимним Дворцом, о котором я думаю?
Этот злыдень еще ниже опустил голову. И очень негромко:
– Да.
Юношу спасло только то, что обратно прорубаться не было никакого желания. Да и сил как-то осталось немного. Вероятность того, что съедят на обратном пути, казалась очень существенной.
– И как ты себе все это представляешь? Я имею в виду, как мы выберемся из этого самого Дворца?
А вот теперь он голову поднял. И хитро блеснул глазами:
– Я бывал там.
Гундабанд, кажется, сам уперся ему под кадык.
– В качестве кого?
Несмотря на полное отсутствие скромности и покрывший лицо слой слизи, он таки побледнел. Есть совесть у человека. Не совсем потерян он для общества. Хотя, учитывая хитрость его натуры, вполне мог опять готовиться соврать. Гундабанд не сильно шевельнулся, скромно провоцируя на откровенность. И я услышал. Нет, ну все-таки до чего богатый внутренний мир у паршивца.
– В рамках дипломного проекта описывал и копировал произведения Казарбека Дигорийского, мастера скульптуры.
Вот так вот достаточно неожиданно обнаружился еще один аспект талантов нашего знакомого. Искусствоведческий.
Выбор, как вы понимаете, открывался перед нами небогатый. Незнакомые с наукой логикой люди теперь называют это дилеммой. Ну а мы, люди относительно образованные, обозвали ситуацию жопой с двумя выходами. Причем оба казались тухлыми. То есть в данном случае не приходилось выбирать, что лучше. Нет. Прихолилось выбирать, что менее хуже. Перспектива возвращаться назад по негостеприимным туннелям и при этом искать хороший выход не вдохновляла даже в принципе. Утомило, скажем так, общение с обитателями столичной клоаки. Это же как приятно, что вся эта мерзость на поверхность нечасто выбирается.
Но вот выход на поверхность на территории сугубо охраняемой всплеска истеричного энтузиазма тоже не вызывал.
Хотя при зрелом размышлении выглядел все же предпочтительнее. Ну например, в размышлении, что тебя хотя бы не сожрут. Сразу, во всяком случае.
Лишь бы не было надписи: «Частная собственность. Охрана стреляет без предупреждения». А если сразу не убьют, то мы, глядишь, и отбреемся.
– Веди, – направил я Уллахафи на новые подвиги. – Присматривай. – Это уже Хамыцу. Не стоит наших случайных союзничков без внимания оставлять.
Студент обрадовался и рысью рванул вперед. К новым свершениям. Причем с таким энтузиазмом, что пришлось поторопиться.
Уллахафи остановился перед участком стены, который на первый взгляд совсем не отличался от иных. И стал очень нежно его ощупывать. Недолго. Но результат несколько превзошел мои ожидания. Постепенно перед моим изумленным взором стал проявляться барельеф весьма фигуристой дамы. Красивой такой. Очарование несколько портило то, что красивые длинные ноги закачивались птичьими такими хваталками. А хваталки украсил неизвестный художник угрожающими такими когтями. Знаете ли, этакий гибрид красавицы и динозавра. Дама стояла, широко раскидав руки, отчего солидный и крайне симпатичный бюст натягивал драпирующую его ткань. Под ласками Уллахафи дама становилась все рельефнее. И уже проступило лицо, излишне резкое, на мой вкус, обрамленное густыми развевающимися, как под порывами ветра, волосами. Выражение лица было недоброжелательным, и я отступил на шажок от греха подальше. А то пнет еще. Такой-то ножкой. Мало не покажется.
Но студент наш, как, впрочем, и всякий студент, умел обращаться с женщинами. Выражение каменного лица добрее не стало. Но вдруг раздался негромкий щелчок. Никогда не слышали, как камни цокают? И приличных размеров плита, проявившаяся справа от гневной дамы, стала поворачиваться. Дневной свет она, впрочем, не пропустила, зато водой окатила нас ответственно. Не сильно так. По щиколотку.
– Хамыц. Баргул. – Остальные меня, признаться, интересовали мало. Не гуманист я, каюсь. – Ко мне.
Первым в открывшуюся дверь попытался просочиться Уллахафи, но я невежливо придержал его за шкирку. И совсем не человеколюбие являлось тому причиной. Голый прагматизм. Уж очень большой живостью характера отличался юный сарацин. Погладит там, на улице, по бюсту какую-нибудь даму, она дверь и закроет. Перспектива такая меня по понятным причинам отнюдь не прельщала.
Баргул змейкой проскользнул в проход. Отсутствовал он недолго.
– Чисто, шеф. – Вот же паршивец, словей понабрался. – Осторожно только. Бассейн здесь. – И темным нам объяснил: – Воды много.
Я мотнул головой Хамыцу, но тот лицом построжал: ранее-де отца-командира ни-ни. Пришлось самому. Выбрался на достаточно широкий парапет, оттолкнулся, перелез на край бассейна. Рывком выдернул поданного Хамыцем Уллахафи.
– Брат, выбирайся.
Певун выскочил из отверстия одним броском и сразу на всякий случай иммобилизовал шипаса.
– Эй, вы там, вылазьте.
– Что, можно уже ад-шад? – прямо аж не поверили из люка.
– Да.
И попал в место крайне симпатичное. Кто-то здорово постарался, чтобы создать для себя это уютное местечко. Сводчатый овальный павильон укрывал собой овальный же неглубокий бассейн, украшенный по бортику барельефами весьма-таки игривого содержания. Скульптуры, украшавшие павильон, оказались тоже весьма. Как по шаловливости, так и по исполнению.
Многочисленные каменные ложа и невысокие столики между ними указывали на то, что это было скорее место неги, чем суровых спортивных состязаний. Да и материал, который использовали строители, подтверждал подобную догадку. Мрамор, разноцветный мрамор, мозаики из мрамора, барельефы из мрамора, скульптуры из мрамора. Из самого разного. Оттенков – море. От чернильно-черных, как августовская ночь, до прозрачно-молочных, как предутренний лунный свет. И все сделано руками настоящего мастера. Знаете, когда бывает очень красиво, но не парадно. Атак вот. Для души, для сердца. И при этом непонятная, но очень ощутимая печать запустения, как правило, лежащая на местах, где редко бывают люди. А вот сюда они еще и очень давно в последний раз забредали. Откуда я это знаю? Остается только пожать плечами. Мои новые таланты немало удивляли меня самого. Может, Пегий действительно прав и Саин на самом деле заигрался, – ворохнулась мысль. Но пришлось задвинуть её пока подальше. Насущные проблемы одолевали.
Большие круглые окна под потолком, явная защита от излишне любопытных глаз, пропускали сквозь себя достаточно лунного света, чтобы уютно осветить все это великолепие. И лунный свет ненавязчиво указывал на то, что наши подземные развлечения заняли совсем немало времени.
На красоту налюбовавшись, решил я перейти к вопросам более прагматического характера. Как сказали бы юристы, к осмотру места происшествия и допросу подозреваемого. С ног до головы подозреваемого.
Действительно, тот, кто это все наваял, был большим мастером своего дела. Дверной проем по замыслу создателя уходил под воду нижним краем сантиметров на сорок, так что разглядеть его, да и вообще предположить его наличие представлялось весьма проблематичным.
Союзнички потихоньку выбрались из подземелья и устало расположились на совершенно не гармонирующих с ними ложах. Не обошлось и без эксцессов. Один из шипасов то ли от усталости, то ли от тяги к своей естественной шипасской среде не удержался на скользкой кромке и соскользнул в бассейн. К чести его замечу, почти без брызг и совершенно беззвучно. И думаю все же – несколько умышленно. Потому что легко всплыл и, не преминув сполоснуть лицо, спокойно заскользил по обманчиво мирной поверхности. Бдительность, бдительность и еще раз бдительность! Расслабленный окружающим покоем парень не мог заметить, а я вот углядел, как из малоприметных отверстий, расположенных прямо у дна бассейна, шустрой стайкой выпорхнули серебристые рыбки и быстренько сожрали все смытые говорливой водой пакости, оставленные на одежде шипаса убиенными им жителями подземелий, и вода, местами замутненная, стала прозрачной, как прежде. А вот потом застыли в раздумии, соображая, вероятно, что же делать с крупным куском мусора, перемещающимся по бассейну.
Я негромко свистнул, привлекая внимание, и показал пальцем на дно. Шипас лицом сначала выразил непонимание, но, глянув в указанном направлении, заторопился. Всегда завидовал морским жителям за умение плавать – в несколько гребков парень буквально выбросил себя из бассейна.
Отряхнулся и, предвосхищая мои критические замечания, склонился в поклоне.
– Мои благодарности, ад-шад. – Он сразу повысил меня в звании. – И за подземелье, и за это, – кивнул головой в сторону бассейна. Недоуменно округлил глаза, заметив мое непонимание. Пояснил: – Биченские рыбки. В Бичене черные скармливают им провинившихся рабов. И не смотри, что они такие крохи. В Империи многие держат их мальков для очистки бассейнов. Но мальков. Этих не меняли уже лет двадцать. Если бы они выросли с ладонь, из воды бы я не выбрался. Но и сейчас голышом плавать здесь не стоит. Очень они любят в естественные дыры проникать. Умыться же можно.
Я с интересом посмотрел на местных пираний. В лицо, так сказать, надо запомнить.
И с удивлением обнаружил беспечно болтающего в воде ногами Уллахафи. Действия эти он осуществлял, сидя на кромке бассейна. И при этом что-то напевая, весьма эротично поглаживал некую мраморную особу, призывно раскинувшуюся на полу. В приподнятой руке барышня держала бокал, из которого на неё лилась вода, делая фигуру, и без того выполненную с невероятной естественностью, еще живее. Приставания закончились успешно, и впустившая нас дверь начала закрываться. Тут же зашумели фонтанчики, во множестве украшавшие и полы, и стены, и бортики бассейна, приводя уровень воды в соответствие с техническими требованиями.
– Ноги, – сказал я ему. Последовала немая сцена, с изумительной точностью, вплоть до изъявления благодарности, повторявшая предыдущую. Правда, страшную историю про злых рыбок вторично я выслушивать не стал. Ограничился благодарственным жестом.
Наступило время определить, кто в доме хозяин, поднять дисциплину и выяснить планы на будущее.
Продолжая улыбаться, я приобнял Уллахафи так, чтобы со стороны жест казался доброжелательным, слегка придавил шею, отчего смуглое лицо слегка посерело. И спросил:
– Ты куда нас завел, гад?
И получил полузадушенный ответ:
– Павильон Аркиты-Утопленницы. Сюда никто не заходит. Место проклятое. В самом конце Императорского парка. Безопасно тут.
Саин где-то внутри невнятно ругнулся, но прислушиваться к рефлексиям второго «я» времени не оставалось. Тем более что ругнулся он скорее довольно.
Я глянул на Баргула. Тот метнулся куда-то вглубь. Примчался.
– Дверь нашел. Не заперта. Осмотреться?
– Аккуратно.
Через несколько минут вернулся.
– Не врет. Тихо все. Не ходили сюда долго. Дорожка почти совсем заросла.
Я нежно усадил студента на ложе. Такой ценный источник информации. Попросил Хамыца присмотреть за шустриком. И тот, широко улыбаясь, пообещал юноше оторвать ногу, если он шевельнется. Причем так проникновенно, что у меня не возникло ни малейших сомнений в реальности обещания. У студента тоже.
– Стройся! – негромко рыкнул я на решивших не вовремя расслабиться союзников. Всякий ведь командир знает, что нет страшнее врага у любого подразделения, чем безделье и уныние. А уж у такого рыхлого и тщательно поколоченного, как наше, так и вовсе.
Массы ответили взглядами недоуменными, но оценив уровень недовольства, наверное, явственно прописанный на моей физиономии, как критический, в дискуссии решили не вступать. Так что нехотя и неровно массы таки выстроились в шеренгу. Теперь наступала следующая стадия общения с коллективом – выбор крайнего. Именуемого командиром. Поскольку народ был весь мне насквозь незнакомый, решил я не умничать и назначить ответственным спасенного.
– Ты – старший, – порадовал я его. Он сначала загулял взглядом, но потом глазки сверкнули куда как радостно. – Пересчитаться, оправиться. Доклад о вооружении и личном составе – по готовности.
– Это когда? – проявил он активность.
– Вчера!
Такой язык он понимал хорошо. Глаза блеснули готовностью умирать и убивать.
– Да, мой шад, – повысил он меня в звании. – Разреши выполнять?
– Давай.
Хорошего сержанта я себе подобрал, судя по тому, как быстренько и опытно закомандовал он вверенным ему подразделением.
Решив вопросы с личным составом, отправился я проводить мероприятия интеллектуального характера.
Не знаю, как у Баргула всегда это получается, но приличную обстановку он умудряется сотворить на голом месте буквально из ничего. Вот и сейчас на выделенной мне широченной мраморной лавке лежала свернутая в несколько слоев портьера. Рядышком с ней примостилась фляга, какой-то выточенный из рога стакан. Прямо-таки кабинет следователя, только дымящейся в пепельнице папиросы не хватает. Тем более что клиент уже давно созрел. Под кровожадным взглядом Хамыца.
Во время допроса очень важно не торопиться. Даже когда очень хочется. Но и тогда торопиться стоит очень медленно. Я спокойно взял флягу, налил в стакан вина, с удовольствием выцедил. Поднял глаза в гору, всем видом своим демонстрируя спокойствие и удовлетворенность жизнью. Перевел взгляд на новоявленного сержанта. У него все получалось нормально. Недовольных сменой власти не наблюдалось. Наверное, репутация у дяденьки была соответствующая, да и с нами в дискуссии после недавних событий народ вступать не хотел. Так что коллектив прибирался, перевязывался и приводил себя в норму.
Негромко я кашлянул, но дяденька среагировал мгновенно.
– Мой шад, – опять польстил он мне.
– Доклад.
– Наших со мной дюжина, потеряли шестерых. Дюжина шашезов, ножи пока считают. Поделим поровну.
– Нет. Всем по два, остальное – самым умелым.
– Ты мудр.
– Продолжай.
– Кнехтов – полдюжины. У каждого бастард, малый щит и дирк. Они одного лишь потеряли. Строем биться обучены, – с некоторой завистью добавил он.
– Наружу – два дозора по два человека. Бар-гул!
– Да, самый старший.
– Разведка.
– Побежал я, – такая вот форма доклада.
– Хамыц.
– Да.
– Контроль.
А теперь можно и Уллахафи заняться. А то извелся он уже. Раньше-то он считал, что находится почти в безопасности, потому как является единственным источником информации, но мы ему продемонстрировали, что незаменимых у нас нет и без него будет, может, и хуже, но терпимо.
Посмотрел я на него по-отечески.
– Говори, Уллахафи. Хорошо и правильно говори.
Он набрал в грудь воздух с таким решительным и честным выражением лица, что я сразу понял – сейчас соврет, и решил, что пора менять тактику. Похоже, я чересчур вжился в образ излишне прямолинейного военнослужащего и едва не попал под раздачу слонов и пряников.
– А ты вообще откуда столько про город знаешь? Историей, что ли занимаешься? – сбил я наступательный порыв студента. От комплимента он сразу застеснялся. А я развивал наступление. – И дипломный проект по скульптурам. Интересно, наверное. Ты что же, про все скульптуры во дворце знаешь? – продемонстрировал я интерес.
К чести Уллахафи, врать он мне, темному, не стал и, как человек образованный, просветить все же согласился.
– Про все скульптуры в этом дворце знать невозможно. Ты даже представить себе не можешь, как долго собиралась эта коллекция. И как много здесь скульптур.
– А ты знаешь? – подначил я его.
– Да. Собиралась она с того самого момента, как Первый Император взял столицу Степи. Первые экземпляры своей коллекции он приобрел именно там. Так что считай сам, – вернул он мне колкость. – Всего же их только в залах, открытых для просмотра, четыре тысячи четыреста сорок четыре. Сколько в покоях Высокой Семьи – неизвестно, сколько в покоях придворных семей – неизвестно, сколько в покоях Лордов – неизвестно, сколько в Хранилищах Зимнего Великолепного – неизвестно. И что характерно, экспозиция частенько меняется. И не делай больших глаз, достойный. Как уже говорил я тебе, судьба студиозуса извилиста. В дни недородов водил я по залам гостей столицы и делился с ними своими скудными знаниями.
– Скудными? – усмехнулся я.
– Поверь уж мне, если бы тебе посчастливилось поговорить с кем-либо из моих учителей, ты согласился бы с моей оценкой. Однако знаний моих хватало, чтобы поразить воображение гостей и удовлетворить их интерес настолько, что они щедро делились с бедным студиозусом. Ведь ищущему знаний всякий – да поможет. И потому я хорошо знаю Дворец, естественно, ту часть его, что для обозрения открыта. В покои заглядывать мне не приходилось. Вот здесь, например, не был. Сюда не то чтобы не пускают. Сюда ходить не принято.
– И не охраняют? – быстро спросил я.
– Необходимости нет. Традиция.
– А где это? Территориально.
И получил острый взгляд из-под ресниц.
– Ты бывал во Дворце?
– Не первый год живу я в Столице и не посетить Дворец…
– Я ведь говорил: это павильон Аритыутопленницы. Хотя, прости, я не прав, не многие знают эту историю. Ты ведь был в Кунсткамере?
– Не раз.
– И конечно, посетил Залы заморских клинков?
– Конечно.
– И не упустил возможности полюбоваться зрелищем заката над Стримом?
В ответ я просто улыбнулся. Сам-то я, конечно, не любовался, а вот Саин, похоже, не отвергал прекрасного и величественное зрелище это любил.
– Так вот, шагах в трехстах от Залов ты, скорее всего, видел купу деревьев?
И Саин подтвердил, что действительно видел.
– И купол среди них? – медленно добавил я, как будто вспоминая.
– Да, это он. Мы здесь, – округло повел он рукой. – Это и есть павильон Ариты-утопленницы.
– Прелестно, все это просто прелестно, но как мы планируем отсюда выбираться? – задал я, со своей точки зрения, совершенно резонный вопрос.
– А зачем отсюда выбираться? – почти в один голос выразили недоумение Уллахафи и Саин, вогнав меня в полный логический ступор. И сразу все прояснили: – Здесь всего пятьсот шагов до Кунсткамеры. И сейчас она не охраняется.
– Почему?
– Серебряные Плечи ушли. А только они знали всю территорию досконально. И знание их родовое. Ведь это их предки строили Зимний Дворец.
В голове моей стала складываться более или менее ясная картина ситуации.
– Очень интересно, – задумался я.
Нет, не подумайте, я отнюдь не собирался вступать в ряды работников ножа и топора, просто… Не просто ведь так беседовал я с наставником нашим Тивасом Идонговичем. И в Столицу мы собирались отнюдь не в связи с наличием архитектурных интересов. Здесь предметом интереса был именно центр связи Великого ну, а также носимый коммуникатор, близнец того, что лично меня сюда и доставил. И следуя принципам совершенно линейной логики, мог отправить обратно. Центр связи был расположен в покоях Тиваса, находящихся в Кунсткамере.
– Проведешь нас, – сообщил я Уллахафи.
– Что, интерес есть? – блеснули алчностью его глаза.
– У тебя свой, у нас свой.
– А дальше?
– Ты берешь свое, мы свое.
– Идет.
ГЛАВА 13
Но все как хорошее, так и плохое заканчивается. И, наконец Уллахафи сообщил:
– Уже близко.
И действительно, не прошло и минуты, как нечисть вдруг рассосалась. Вот только что была, и вот уже ее нет. Где-то за спиной воет, зубами щелкает. Но границу какую-то перейти уже не может.
Я встряхнул руками, пытаясь расслабить натруженные мышцы. Пришлось, знаете ли, потрудиться. Бросил через плечо:
– Проводника ко мне.
Указание исполнилось практически мгновенно. Буквально за шкирку его приволок Хамыц.
– Говори, – разрешил я.
– Мы почти выбрались, – порадовал Уллахафи.
– Почти? – дернул бровью я.
– Мы немного сбились с пути.
Желание перерезать глотку этому сухопутному пирату стало просто нестерпимым.
– Насколько?
– Мы под Дворцом.
– Чудесно. Просто праздник. Под каким?
Юноша опустил голову.
– Под Зимним.
Где-то глубоко внутри я громко выматерился. Не торопясь, досчитал до десяти. Выдохнул. Вдохнул.
– Вот под тем самым Зимним Дворцом, о котором я думаю?
Этот злыдень еще ниже опустил голову. И очень негромко:
– Да.
Юношу спасло только то, что обратно прорубаться не было никакого желания. Да и сил как-то осталось немного. Вероятность того, что съедят на обратном пути, казалась очень существенной.
– И как ты себе все это представляешь? Я имею в виду, как мы выберемся из этого самого Дворца?
А вот теперь он голову поднял. И хитро блеснул глазами:
– Я бывал там.
Гундабанд, кажется, сам уперся ему под кадык.
– В качестве кого?
Несмотря на полное отсутствие скромности и покрывший лицо слой слизи, он таки побледнел. Есть совесть у человека. Не совсем потерян он для общества. Хотя, учитывая хитрость его натуры, вполне мог опять готовиться соврать. Гундабанд не сильно шевельнулся, скромно провоцируя на откровенность. И я услышал. Нет, ну все-таки до чего богатый внутренний мир у паршивца.
– В рамках дипломного проекта описывал и копировал произведения Казарбека Дигорийского, мастера скульптуры.
Вот так вот достаточно неожиданно обнаружился еще один аспект талантов нашего знакомого. Искусствоведческий.
Выбор, как вы понимаете, открывался перед нами небогатый. Незнакомые с наукой логикой люди теперь называют это дилеммой. Ну а мы, люди относительно образованные, обозвали ситуацию жопой с двумя выходами. Причем оба казались тухлыми. То есть в данном случае не приходилось выбирать, что лучше. Нет. Прихолилось выбирать, что менее хуже. Перспектива возвращаться назад по негостеприимным туннелям и при этом искать хороший выход не вдохновляла даже в принципе. Утомило, скажем так, общение с обитателями столичной клоаки. Это же как приятно, что вся эта мерзость на поверхность нечасто выбирается.
Но вот выход на поверхность на территории сугубо охраняемой всплеска истеричного энтузиазма тоже не вызывал.
Хотя при зрелом размышлении выглядел все же предпочтительнее. Ну например, в размышлении, что тебя хотя бы не сожрут. Сразу, во всяком случае.
Лишь бы не было надписи: «Частная собственность. Охрана стреляет без предупреждения». А если сразу не убьют, то мы, глядишь, и отбреемся.
– Веди, – направил я Уллахафи на новые подвиги. – Присматривай. – Это уже Хамыцу. Не стоит наших случайных союзничков без внимания оставлять.
Студент обрадовался и рысью рванул вперед. К новым свершениям. Причем с таким энтузиазмом, что пришлось поторопиться.
Уллахафи остановился перед участком стены, который на первый взгляд совсем не отличался от иных. И стал очень нежно его ощупывать. Недолго. Но результат несколько превзошел мои ожидания. Постепенно перед моим изумленным взором стал проявляться барельеф весьма фигуристой дамы. Красивой такой. Очарование несколько портило то, что красивые длинные ноги закачивались птичьими такими хваталками. А хваталки украсил неизвестный художник угрожающими такими когтями. Знаете ли, этакий гибрид красавицы и динозавра. Дама стояла, широко раскидав руки, отчего солидный и крайне симпатичный бюст натягивал драпирующую его ткань. Под ласками Уллахафи дама становилась все рельефнее. И уже проступило лицо, излишне резкое, на мой вкус, обрамленное густыми развевающимися, как под порывами ветра, волосами. Выражение лица было недоброжелательным, и я отступил на шажок от греха подальше. А то пнет еще. Такой-то ножкой. Мало не покажется.
Но студент наш, как, впрочем, и всякий студент, умел обращаться с женщинами. Выражение каменного лица добрее не стало. Но вдруг раздался негромкий щелчок. Никогда не слышали, как камни цокают? И приличных размеров плита, проявившаяся справа от гневной дамы, стала поворачиваться. Дневной свет она, впрочем, не пропустила, зато водой окатила нас ответственно. Не сильно так. По щиколотку.
– Хамыц. Баргул. – Остальные меня, признаться, интересовали мало. Не гуманист я, каюсь. – Ко мне.
Первым в открывшуюся дверь попытался просочиться Уллахафи, но я невежливо придержал его за шкирку. И совсем не человеколюбие являлось тому причиной. Голый прагматизм. Уж очень большой живостью характера отличался юный сарацин. Погладит там, на улице, по бюсту какую-нибудь даму, она дверь и закроет. Перспектива такая меня по понятным причинам отнюдь не прельщала.
Баргул змейкой проскользнул в проход. Отсутствовал он недолго.
– Чисто, шеф. – Вот же паршивец, словей понабрался. – Осторожно только. Бассейн здесь. – И темным нам объяснил: – Воды много.
Я мотнул головой Хамыцу, но тот лицом построжал: ранее-де отца-командира ни-ни. Пришлось самому. Выбрался на достаточно широкий парапет, оттолкнулся, перелез на край бассейна. Рывком выдернул поданного Хамыцем Уллахафи.
– Брат, выбирайся.
Певун выскочил из отверстия одним броском и сразу на всякий случай иммобилизовал шипаса.
– Эй, вы там, вылазьте.
– Что, можно уже ад-шад? – прямо аж не поверили из люка.
– Да.
И попал в место крайне симпатичное. Кто-то здорово постарался, чтобы создать для себя это уютное местечко. Сводчатый овальный павильон укрывал собой овальный же неглубокий бассейн, украшенный по бортику барельефами весьма-таки игривого содержания. Скульптуры, украшавшие павильон, оказались тоже весьма. Как по шаловливости, так и по исполнению.
Многочисленные каменные ложа и невысокие столики между ними указывали на то, что это было скорее место неги, чем суровых спортивных состязаний. Да и материал, который использовали строители, подтверждал подобную догадку. Мрамор, разноцветный мрамор, мозаики из мрамора, барельефы из мрамора, скульптуры из мрамора. Из самого разного. Оттенков – море. От чернильно-черных, как августовская ночь, до прозрачно-молочных, как предутренний лунный свет. И все сделано руками настоящего мастера. Знаете, когда бывает очень красиво, но не парадно. Атак вот. Для души, для сердца. И при этом непонятная, но очень ощутимая печать запустения, как правило, лежащая на местах, где редко бывают люди. А вот сюда они еще и очень давно в последний раз забредали. Откуда я это знаю? Остается только пожать плечами. Мои новые таланты немало удивляли меня самого. Может, Пегий действительно прав и Саин на самом деле заигрался, – ворохнулась мысль. Но пришлось задвинуть её пока подальше. Насущные проблемы одолевали.
Большие круглые окна под потолком, явная защита от излишне любопытных глаз, пропускали сквозь себя достаточно лунного света, чтобы уютно осветить все это великолепие. И лунный свет ненавязчиво указывал на то, что наши подземные развлечения заняли совсем немало времени.
На красоту налюбовавшись, решил я перейти к вопросам более прагматического характера. Как сказали бы юристы, к осмотру места происшествия и допросу подозреваемого. С ног до головы подозреваемого.
Действительно, тот, кто это все наваял, был большим мастером своего дела. Дверной проем по замыслу создателя уходил под воду нижним краем сантиметров на сорок, так что разглядеть его, да и вообще предположить его наличие представлялось весьма проблематичным.
Союзнички потихоньку выбрались из подземелья и устало расположились на совершенно не гармонирующих с ними ложах. Не обошлось и без эксцессов. Один из шипасов то ли от усталости, то ли от тяги к своей естественной шипасской среде не удержался на скользкой кромке и соскользнул в бассейн. К чести его замечу, почти без брызг и совершенно беззвучно. И думаю все же – несколько умышленно. Потому что легко всплыл и, не преминув сполоснуть лицо, спокойно заскользил по обманчиво мирной поверхности. Бдительность, бдительность и еще раз бдительность! Расслабленный окружающим покоем парень не мог заметить, а я вот углядел, как из малоприметных отверстий, расположенных прямо у дна бассейна, шустрой стайкой выпорхнули серебристые рыбки и быстренько сожрали все смытые говорливой водой пакости, оставленные на одежде шипаса убиенными им жителями подземелий, и вода, местами замутненная, стала прозрачной, как прежде. А вот потом застыли в раздумии, соображая, вероятно, что же делать с крупным куском мусора, перемещающимся по бассейну.
Я негромко свистнул, привлекая внимание, и показал пальцем на дно. Шипас лицом сначала выразил непонимание, но, глянув в указанном направлении, заторопился. Всегда завидовал морским жителям за умение плавать – в несколько гребков парень буквально выбросил себя из бассейна.
Отряхнулся и, предвосхищая мои критические замечания, склонился в поклоне.
– Мои благодарности, ад-шад. – Он сразу повысил меня в звании. – И за подземелье, и за это, – кивнул головой в сторону бассейна. Недоуменно округлил глаза, заметив мое непонимание. Пояснил: – Биченские рыбки. В Бичене черные скармливают им провинившихся рабов. И не смотри, что они такие крохи. В Империи многие держат их мальков для очистки бассейнов. Но мальков. Этих не меняли уже лет двадцать. Если бы они выросли с ладонь, из воды бы я не выбрался. Но и сейчас голышом плавать здесь не стоит. Очень они любят в естественные дыры проникать. Умыться же можно.
Я с интересом посмотрел на местных пираний. В лицо, так сказать, надо запомнить.
И с удивлением обнаружил беспечно болтающего в воде ногами Уллахафи. Действия эти он осуществлял, сидя на кромке бассейна. И при этом что-то напевая, весьма эротично поглаживал некую мраморную особу, призывно раскинувшуюся на полу. В приподнятой руке барышня держала бокал, из которого на неё лилась вода, делая фигуру, и без того выполненную с невероятной естественностью, еще живее. Приставания закончились успешно, и впустившая нас дверь начала закрываться. Тут же зашумели фонтанчики, во множестве украшавшие и полы, и стены, и бортики бассейна, приводя уровень воды в соответствие с техническими требованиями.
– Ноги, – сказал я ему. Последовала немая сцена, с изумительной точностью, вплоть до изъявления благодарности, повторявшая предыдущую. Правда, страшную историю про злых рыбок вторично я выслушивать не стал. Ограничился благодарственным жестом.
Наступило время определить, кто в доме хозяин, поднять дисциплину и выяснить планы на будущее.
Продолжая улыбаться, я приобнял Уллахафи так, чтобы со стороны жест казался доброжелательным, слегка придавил шею, отчего смуглое лицо слегка посерело. И спросил:
– Ты куда нас завел, гад?
И получил полузадушенный ответ:
– Павильон Аркиты-Утопленницы. Сюда никто не заходит. Место проклятое. В самом конце Императорского парка. Безопасно тут.
Саин где-то внутри невнятно ругнулся, но прислушиваться к рефлексиям второго «я» времени не оставалось. Тем более что ругнулся он скорее довольно.
Я глянул на Баргула. Тот метнулся куда-то вглубь. Примчался.
– Дверь нашел. Не заперта. Осмотреться?
– Аккуратно.
Через несколько минут вернулся.
– Не врет. Тихо все. Не ходили сюда долго. Дорожка почти совсем заросла.
Я нежно усадил студента на ложе. Такой ценный источник информации. Попросил Хамыца присмотреть за шустриком. И тот, широко улыбаясь, пообещал юноше оторвать ногу, если он шевельнется. Причем так проникновенно, что у меня не возникло ни малейших сомнений в реальности обещания. У студента тоже.
– Стройся! – негромко рыкнул я на решивших не вовремя расслабиться союзников. Всякий ведь командир знает, что нет страшнее врага у любого подразделения, чем безделье и уныние. А уж у такого рыхлого и тщательно поколоченного, как наше, так и вовсе.
Массы ответили взглядами недоуменными, но оценив уровень недовольства, наверное, явственно прописанный на моей физиономии, как критический, в дискуссии решили не вступать. Так что нехотя и неровно массы таки выстроились в шеренгу. Теперь наступала следующая стадия общения с коллективом – выбор крайнего. Именуемого командиром. Поскольку народ был весь мне насквозь незнакомый, решил я не умничать и назначить ответственным спасенного.
– Ты – старший, – порадовал я его. Он сначала загулял взглядом, но потом глазки сверкнули куда как радостно. – Пересчитаться, оправиться. Доклад о вооружении и личном составе – по готовности.
– Это когда? – проявил он активность.
– Вчера!
Такой язык он понимал хорошо. Глаза блеснули готовностью умирать и убивать.
– Да, мой шад, – повысил он меня в звании. – Разреши выполнять?
– Давай.
Хорошего сержанта я себе подобрал, судя по тому, как быстренько и опытно закомандовал он вверенным ему подразделением.
Решив вопросы с личным составом, отправился я проводить мероприятия интеллектуального характера.
Не знаю, как у Баргула всегда это получается, но приличную обстановку он умудряется сотворить на голом месте буквально из ничего. Вот и сейчас на выделенной мне широченной мраморной лавке лежала свернутая в несколько слоев портьера. Рядышком с ней примостилась фляга, какой-то выточенный из рога стакан. Прямо-таки кабинет следователя, только дымящейся в пепельнице папиросы не хватает. Тем более что клиент уже давно созрел. Под кровожадным взглядом Хамыца.
Во время допроса очень важно не торопиться. Даже когда очень хочется. Но и тогда торопиться стоит очень медленно. Я спокойно взял флягу, налил в стакан вина, с удовольствием выцедил. Поднял глаза в гору, всем видом своим демонстрируя спокойствие и удовлетворенность жизнью. Перевел взгляд на новоявленного сержанта. У него все получалось нормально. Недовольных сменой власти не наблюдалось. Наверное, репутация у дяденьки была соответствующая, да и с нами в дискуссии после недавних событий народ вступать не хотел. Так что коллектив прибирался, перевязывался и приводил себя в норму.
Негромко я кашлянул, но дяденька среагировал мгновенно.
– Мой шад, – опять польстил он мне.
– Доклад.
– Наших со мной дюжина, потеряли шестерых. Дюжина шашезов, ножи пока считают. Поделим поровну.
– Нет. Всем по два, остальное – самым умелым.
– Ты мудр.
– Продолжай.
– Кнехтов – полдюжины. У каждого бастард, малый щит и дирк. Они одного лишь потеряли. Строем биться обучены, – с некоторой завистью добавил он.
– Наружу – два дозора по два человека. Бар-гул!
– Да, самый старший.
– Разведка.
– Побежал я, – такая вот форма доклада.
– Хамыц.
– Да.
– Контроль.
А теперь можно и Уллахафи заняться. А то извелся он уже. Раньше-то он считал, что находится почти в безопасности, потому как является единственным источником информации, но мы ему продемонстрировали, что незаменимых у нас нет и без него будет, может, и хуже, но терпимо.
Посмотрел я на него по-отечески.
– Говори, Уллахафи. Хорошо и правильно говори.
Он набрал в грудь воздух с таким решительным и честным выражением лица, что я сразу понял – сейчас соврет, и решил, что пора менять тактику. Похоже, я чересчур вжился в образ излишне прямолинейного военнослужащего и едва не попал под раздачу слонов и пряников.
– А ты вообще откуда столько про город знаешь? Историей, что ли занимаешься? – сбил я наступательный порыв студента. От комплимента он сразу застеснялся. А я развивал наступление. – И дипломный проект по скульптурам. Интересно, наверное. Ты что же, про все скульптуры во дворце знаешь? – продемонстрировал я интерес.
К чести Уллахафи, врать он мне, темному, не стал и, как человек образованный, просветить все же согласился.
– Про все скульптуры в этом дворце знать невозможно. Ты даже представить себе не можешь, как долго собиралась эта коллекция. И как много здесь скульптур.
– А ты знаешь? – подначил я его.
– Да. Собиралась она с того самого момента, как Первый Император взял столицу Степи. Первые экземпляры своей коллекции он приобрел именно там. Так что считай сам, – вернул он мне колкость. – Всего же их только в залах, открытых для просмотра, четыре тысячи четыреста сорок четыре. Сколько в покоях Высокой Семьи – неизвестно, сколько в покоях придворных семей – неизвестно, сколько в покоях Лордов – неизвестно, сколько в Хранилищах Зимнего Великолепного – неизвестно. И что характерно, экспозиция частенько меняется. И не делай больших глаз, достойный. Как уже говорил я тебе, судьба студиозуса извилиста. В дни недородов водил я по залам гостей столицы и делился с ними своими скудными знаниями.
– Скудными? – усмехнулся я.
– Поверь уж мне, если бы тебе посчастливилось поговорить с кем-либо из моих учителей, ты согласился бы с моей оценкой. Однако знаний моих хватало, чтобы поразить воображение гостей и удовлетворить их интерес настолько, что они щедро делились с бедным студиозусом. Ведь ищущему знаний всякий – да поможет. И потому я хорошо знаю Дворец, естественно, ту часть его, что для обозрения открыта. В покои заглядывать мне не приходилось. Вот здесь, например, не был. Сюда не то чтобы не пускают. Сюда ходить не принято.
– И не охраняют? – быстро спросил я.
– Необходимости нет. Традиция.
– А где это? Территориально.
И получил острый взгляд из-под ресниц.
– Ты бывал во Дворце?
– Не первый год живу я в Столице и не посетить Дворец…
– Я ведь говорил: это павильон Аритыутопленницы. Хотя, прости, я не прав, не многие знают эту историю. Ты ведь был в Кунсткамере?
– Не раз.
– И конечно, посетил Залы заморских клинков?
– Конечно.
– И не упустил возможности полюбоваться зрелищем заката над Стримом?
В ответ я просто улыбнулся. Сам-то я, конечно, не любовался, а вот Саин, похоже, не отвергал прекрасного и величественное зрелище это любил.
– Так вот, шагах в трехстах от Залов ты, скорее всего, видел купу деревьев?
И Саин подтвердил, что действительно видел.
– И купол среди них? – медленно добавил я, как будто вспоминая.
– Да, это он. Мы здесь, – округло повел он рукой. – Это и есть павильон Ариты-утопленницы.
– Прелестно, все это просто прелестно, но как мы планируем отсюда выбираться? – задал я, со своей точки зрения, совершенно резонный вопрос.
– А зачем отсюда выбираться? – почти в один голос выразили недоумение Уллахафи и Саин, вогнав меня в полный логический ступор. И сразу все прояснили: – Здесь всего пятьсот шагов до Кунсткамеры. И сейчас она не охраняется.
– Почему?
– Серебряные Плечи ушли. А только они знали всю территорию досконально. И знание их родовое. Ведь это их предки строили Зимний Дворец.
В голове моей стала складываться более или менее ясная картина ситуации.
– Очень интересно, – задумался я.
Нет, не подумайте, я отнюдь не собирался вступать в ряды работников ножа и топора, просто… Не просто ведь так беседовал я с наставником нашим Тивасом Идонговичем. И в Столицу мы собирались отнюдь не в связи с наличием архитектурных интересов. Здесь предметом интереса был именно центр связи Великого ну, а также носимый коммуникатор, близнец того, что лично меня сюда и доставил. И следуя принципам совершенно линейной логики, мог отправить обратно. Центр связи был расположен в покоях Тиваса, находящихся в Кунсткамере.
– Проведешь нас, – сообщил я Уллахафи.
– Что, интерес есть? – блеснули алчностью его глаза.
– У тебя свой, у нас свой.
– А дальше?
– Ты берешь свое, мы свое.
– Идет.
ГЛАВА 13
В сам Дворец мы просочились совершенно незамеченными. Не знаю уж, кого больше благодарить. То ли Уллахафи, то ли какого-нибудь местного божка удачи. А впрочем, можно поблагодарить и обоих вместе. Ничего от меня не отвалится.
Не знаю, какими уж высокими размышлениями руководствовался местный начальник службы безпеки, но Кунсткамера действительно не охранялась. Точно так же, как не патрулировался и участок между приютившим нас павильоном и самой этой Кунсткамерой. Странно, но факт.
В здании мы разделились, договорившись встретиться несколько позже. У нас были несколько разные интересы. Шипасы во главе с пылким студентом планировали как можно ближе познакомиться с теми редкостями, подозреваю, дорогостоящими, которые хранило в себе это собрание, пополнявшееся несколькими поколениями императоров, а в последние годы и добрым нашим другом Тивасом. А вот вектор наших интересов был несколько более экзотичным. Не зря я в предыдущий вечер Тиваса турзучил. Что-де? Да как? В общих чертах, он мне, конечно, все и так рассказывал, но приговаривал: знает де-все, что необходимо, мой душка Саин, и в крайнем случае сведениями он со мной всегда поделится. Но тот молчал, как партизан на допросе. Да и вообще информацию мне предоставлял только в самых крайних случаях. Недолюбливал он меня, кажется. Я его понимал.
И именно поэтому, справедливо заметив, что мы уже в Столице, попросил искомую информацию мне подкинуть. Если вы помните, в начале нашего повествования уже говорилось, что резиденция Великого Мага и Колдуна расположена как раз во Дворце. Вот в этом самом. Ну а секретные комнатки свои он и спрятал в месте душевного своего отдохновения. Где же еще ученому работать? Конечно, к сокровищам своим поближе. Так что оборудовал наш Тивас себе рабочий кабинет прямо в цокольном этаже остро любимой им Кунсткамеры, периодически там же и ночуя, правда нечасто, очень уж коллеги по службе язвили. Но к странностям человека ученого относились с пониманием. Да и попробуй такого не понять. Навредить ведь может. Вот в этот самый кабинет путь наш и лежал. Союзников своих временных мы добром предупредили за нами не следить. Во избежание, так сказать. К рекомендациям нашим они, похоже, прислушались.
Пока мы бесшумно скользили по тщательно натертым паркетным полам, я все пытался просчитать, насколько велики шансы, что все это – тщательно подготовленная для нас, убогих, ловушка. Не очень высокие шансы получались. Чересчур сложная многоходовка вырисовывалась. Да еще и с кучей всяких допусков. Умница Уллахафи мог сдать нас властям, совсем не рискуя жизнью, еще там, в гостинице. Да и в какой многоходовке можно учесть обилие той мерзости, что гонялась за нами по подземельям? Ну а то, что в кабинете нас, да и вообще любых незваных гостей кто-то ждал, это вот допустить было можно. Но к такому развороту событий мы более-менее подготовились. Да и не жадные мы. Там на подставке из рога носорога лежит ожерелье каменное. Близнец того самого, что Тивасу степные повредили. Вот оно и является единственной целью нашего визита. Сугубо сомневаюсь, что будет Сергей Идонгович такому подарку не рад. Но взять ожерелье непросто. Целый ряд действий совершить надо. Каких, это мне вождь и учитель разъяснил. И слова, какие при этом говорить надо, тоже сказал. А без слов и без действий к фатальным последствиям несанкционированная экспроприация привести может. Экспроприатора, натурально.
Вокруг, конечно, присутствовала красота невероятная, но по понятным причинам серьезному и вдумчивому изучению все эти редкости и красивости подвергнуть мы не могли. Домой хотелось. В смысле не в гостиницу, а совсем домой. И поскольку возможность средством перемещения обзавестись становилась реальной, на красивости мы внимания не обращали. Хотя, возможно, и зря. Дома тоже жить надо.
Никак не могу вспомнить, как тот фильм назывался. Пронзительно грустный фильм. Там один еврейский мальчик в университет поехал поступать. Во Львов. Из какого-то маленького местечка. А в этот самый день красавицу Польшу русские с немцами и поделили. Деталей не помню, но пришлось парню домой практически через весь свет добираться. Пережил всего много, в войнах участвовал, наград получил предостаточно. И когда его спрашивали, отчего это он отважный такой, отвечал одной и той же фразой:
– Я просто еду к маме.
Домой он вернулся. Лет через пятнадцать. Такая вот грустная история. Сейчас об этом не принято вспоминать, но Героев Советского Союза во время Великой Отечественной на душу населения больше всего оказалось среди евреев.
Мы хотели попасть домой вовремя. И потому тихонько пробирались по территориям, заставленным немыслимыми сокровищами, не делая в их сторону никаких поползновений, потому что предполагаемый приз был значительно весомее. Императоры, наверное, слыли добрыми ребятами, или местному криминалитету не приходило в голову поднимать руку на августейшее имущество, но никаких следов сигнализации и, более того, человеконенавистнических ловушек мы не обнаружили и к дверям Тивасова кабинета добрались вполне благополучно. Сергей Идонгович предметам грубого материального мира доверял несильно, и поэтому дверь его реагировала на несложную, но не имевшую отношения к этому времени фонему, воспроизвести случайно которую местный человек мог с вероятностью один к миллиону. Мною же словечко было благополучно выучено, и я его не менее благополучно произнес, на что дверь гостеприимно отворилась. Свет в покоях зажегся без всякого нашего участия. Беспокоиться, что это может встревожить кого-либо снаружи, не стоило – окна оказались задернуты плотными богатыми портьерами. Золота на их украшение ушло много.
Не знаю, какими уж высокими размышлениями руководствовался местный начальник службы безпеки, но Кунсткамера действительно не охранялась. Точно так же, как не патрулировался и участок между приютившим нас павильоном и самой этой Кунсткамерой. Странно, но факт.
В здании мы разделились, договорившись встретиться несколько позже. У нас были несколько разные интересы. Шипасы во главе с пылким студентом планировали как можно ближе познакомиться с теми редкостями, подозреваю, дорогостоящими, которые хранило в себе это собрание, пополнявшееся несколькими поколениями императоров, а в последние годы и добрым нашим другом Тивасом. А вот вектор наших интересов был несколько более экзотичным. Не зря я в предыдущий вечер Тиваса турзучил. Что-де? Да как? В общих чертах, он мне, конечно, все и так рассказывал, но приговаривал: знает де-все, что необходимо, мой душка Саин, и в крайнем случае сведениями он со мной всегда поделится. Но тот молчал, как партизан на допросе. Да и вообще информацию мне предоставлял только в самых крайних случаях. Недолюбливал он меня, кажется. Я его понимал.
И именно поэтому, справедливо заметив, что мы уже в Столице, попросил искомую информацию мне подкинуть. Если вы помните, в начале нашего повествования уже говорилось, что резиденция Великого Мага и Колдуна расположена как раз во Дворце. Вот в этом самом. Ну а секретные комнатки свои он и спрятал в месте душевного своего отдохновения. Где же еще ученому работать? Конечно, к сокровищам своим поближе. Так что оборудовал наш Тивас себе рабочий кабинет прямо в цокольном этаже остро любимой им Кунсткамеры, периодически там же и ночуя, правда нечасто, очень уж коллеги по службе язвили. Но к странностям человека ученого относились с пониманием. Да и попробуй такого не понять. Навредить ведь может. Вот в этот самый кабинет путь наш и лежал. Союзников своих временных мы добром предупредили за нами не следить. Во избежание, так сказать. К рекомендациям нашим они, похоже, прислушались.
Пока мы бесшумно скользили по тщательно натертым паркетным полам, я все пытался просчитать, насколько велики шансы, что все это – тщательно подготовленная для нас, убогих, ловушка. Не очень высокие шансы получались. Чересчур сложная многоходовка вырисовывалась. Да еще и с кучей всяких допусков. Умница Уллахафи мог сдать нас властям, совсем не рискуя жизнью, еще там, в гостинице. Да и в какой многоходовке можно учесть обилие той мерзости, что гонялась за нами по подземельям? Ну а то, что в кабинете нас, да и вообще любых незваных гостей кто-то ждал, это вот допустить было можно. Но к такому развороту событий мы более-менее подготовились. Да и не жадные мы. Там на подставке из рога носорога лежит ожерелье каменное. Близнец того самого, что Тивасу степные повредили. Вот оно и является единственной целью нашего визита. Сугубо сомневаюсь, что будет Сергей Идонгович такому подарку не рад. Но взять ожерелье непросто. Целый ряд действий совершить надо. Каких, это мне вождь и учитель разъяснил. И слова, какие при этом говорить надо, тоже сказал. А без слов и без действий к фатальным последствиям несанкционированная экспроприация привести может. Экспроприатора, натурально.
Вокруг, конечно, присутствовала красота невероятная, но по понятным причинам серьезному и вдумчивому изучению все эти редкости и красивости подвергнуть мы не могли. Домой хотелось. В смысле не в гостиницу, а совсем домой. И поскольку возможность средством перемещения обзавестись становилась реальной, на красивости мы внимания не обращали. Хотя, возможно, и зря. Дома тоже жить надо.
Никак не могу вспомнить, как тот фильм назывался. Пронзительно грустный фильм. Там один еврейский мальчик в университет поехал поступать. Во Львов. Из какого-то маленького местечка. А в этот самый день красавицу Польшу русские с немцами и поделили. Деталей не помню, но пришлось парню домой практически через весь свет добираться. Пережил всего много, в войнах участвовал, наград получил предостаточно. И когда его спрашивали, отчего это он отважный такой, отвечал одной и той же фразой:
– Я просто еду к маме.
Домой он вернулся. Лет через пятнадцать. Такая вот грустная история. Сейчас об этом не принято вспоминать, но Героев Советского Союза во время Великой Отечественной на душу населения больше всего оказалось среди евреев.
Мы хотели попасть домой вовремя. И потому тихонько пробирались по территориям, заставленным немыслимыми сокровищами, не делая в их сторону никаких поползновений, потому что предполагаемый приз был значительно весомее. Императоры, наверное, слыли добрыми ребятами, или местному криминалитету не приходило в голову поднимать руку на августейшее имущество, но никаких следов сигнализации и, более того, человеконенавистнических ловушек мы не обнаружили и к дверям Тивасова кабинета добрались вполне благополучно. Сергей Идонгович предметам грубого материального мира доверял несильно, и поэтому дверь его реагировала на несложную, но не имевшую отношения к этому времени фонему, воспроизвести случайно которую местный человек мог с вероятностью один к миллиону. Мною же словечко было благополучно выучено, и я его не менее благополучно произнес, на что дверь гостеприимно отворилась. Свет в покоях зажегся без всякого нашего участия. Беспокоиться, что это может встревожить кого-либо снаружи, не стоило – окна оказались задернуты плотными богатыми портьерами. Золота на их украшение ушло много.