Страница:
Пора было подумывать о возвращении домой, и я вернулся в Нью-Йорк. У меня был велосипед, и я особенно не нуждался в средствах, поскольку мог перемещаться по городу автономно. Но какие-то деньги всё-таки нужны и Коля Решетняк помог мне устроиться два дня поработать – считать машины на перекрестке. Это очень хорошая работа, нажимать на красную кнопку арифмометра, если машина идет слева и зеленую, если машина идет справа. Сложнее, когда ты стоишь на оживленном перекрестке, и машины едут с четырех сторон. Правда тогда ставят двоих людей. Платят за это по $70 в день и любой русский продал бы Родину за такую работу, но, к сожалению, и на такую работу нужна зеленая карта. И если два дня можно поработать вместо кого-то, то неделю уже опасно, потребуют документы.
Один раз Маринка принесла мне контрамарки на концерт Стива Рэй Воуэна в «Madison Square Garden». Её приятель работал на CBS и иногда доставал ей бесплатные билеты, так я успел послушать одного из величайших гитаристов современности. Я такого класса игры в сочетании с прекрасной музыкой и безупречным звуком никогда больше не слышал. В особенности по контрасту с Джефом Бэком, который играл в первом отделении. Я его очень любил и был разочарован тем, что он продемонстрировал бессмысленный бесконечный запил на гитаре, похожий на тяжелый металл без вокала.
Как-то Кенни Шеффер пригласил меня на концерт из произведений Джими Хендрикса, играемый оркестром, в котором даже не было электрической гитары. Я, к сожалению, не помню название этого оркестра и музыкантов. Но это был потрясающий концерт, в котором красками акустических инструментов передавалась вся палитра звучания одной гитары Джими Хендрикса. Кенни в свое время с ним работал, и он дал этому очень высокую оценку. У меня, к сожалению, не сохранилась программка, надо будет спросить у Кенни.
Марина в очередной раз достала билеты на Боба Дилана в «Beacon Theatre», и мы снова пошли с Кенни. Это был большой театральный зал, похожий на ДК Крупской, тысячи на полторы-две. Была очень умеренная пожилая аудитория. Не было никаких тинэйджеров и тусовни. Кенни был раздосадован, ему что-то не понравилось – он видел лучшие концерты и вскоре ушел. Это был электрический концерт с гитаристом Эрлом Сликом. Боб Дилан был абсолютно не коммуникабелен, нисколько не заигрывал и не хотел понравиться, и тем самым очень понравился мне. В конце люди всё-таки устроили ему овацию, но он даже не вышел на бис. И конечно же мы все вместе сходили в «Radio City Hall» на концерт «Eurythmics» без Гребенщикова. И надо сказать, что это оказалось не хуже, чем с оным.
Перед отъездом мы встретились с Мэри Рёдер, у которой жил Иван. Мы разговорились, и она предложила мне партнерское сотрудничество. Она основала компанию «Sounds Of The Planet», и уже один раз осуществила приезд в Америку какого-то детского хора. Теперь она хотела попробовать что-нибудь с современной музыкой. Она предложила мне выступить в роли антрепренера. Осталось понять, кого можно было привезти? Из тех людей, которые что-то делали, многие так или иначе проявились и обратили на себя внимание, мне были не особенно интересны. А что было интересного в том, что не попадало в поле моего зрения? Это предстояло выяснить. Я вернулся с твердым намерением начать что-то делать.
Сразу после наступления девяностого года приехал Кенни, и мы с Сашкой Титовым поехали в Москву встретиться с ним. Я рассказал ему о своей идее создания музыкального клуба. Он вселил в меня надежду, сказав, что, если я найду подходящее помещение, то может быть он изобрел бы какие-то средства на финансирование такого предприятия. Я начал рекогносцировку и по совету Ивана пошел к Захару Коловскому, который основал ленинградский филиал «Общества поощрения современного искусства А–Я». Звучит это немного замысловато, но его идея была просто замечательная. Он основал организацию, которая выполняла бы функцию посредника в регулировании отношений с государством. При ней можно было зарегистрировать любое творческое объединение. И в том случае, если понадобится хождение по инстанциям, то можно было писать письмо на бланке «А–Я» и ставить свою подпись, которую они скрепляли своей печатью. Это было очень важно. Я решил создать и зарегистрировать организацию и стал искать кого-нибудь на должность директора, поскольку занимать таковую сам не хотел. Я не умею вести дела и управлять. Случайно встретив Мишу Мончадского, я предложил ему возглавить это объединение. Он был деловым человеком, закончил торговый институт и был идеальной кандидатурой, к тому же он нигде не работал и находился в свободном полете. Он был в восторге и загорелся этой идеей. Итак, весной девяностого года мы зарегистрировали «Музыкальное творческое объединение». Перебирая подходящие названия, мы случайно натолкнулись на слово «TaMtAm», которое за ним и закрепили.
Мы вместе продолжили поиск помещений, но ничего подходящего так и не нашли, к тому же предстояло понять, как, найдя таковое, можно было бы вступить в его владение. Вероятно его можно было арендовать, но как это было можно осуществить, имея ввиду финансирование, предложенное Кенни? Мы продолжали переписку с Мэри Рёдер. Она писала абстрактные письма, рассчитывая на поддержку американских фондов, и каким-то образом заручилась поддержкой Стинга. В общем, на пальцах вырисовывалась очень внушительная картина.
Мы по-прежнему часто виделись с Курёхиным. В это время актриса Вера Глаголева, которая в качестве режиссера снимала свое первое кино, или, как говорят киношники, картину, пригласила его написать музыку. Он колебался, но, как-то познакомив меня с нею, начал подстрекать меня сняться в этом кино. По сценарию там была роль музыканта-тусовщика, и я по всем параметрам на неё подходил. И вот они оба начали меня умасливать. Я прочел сценарий, написанный Светой Грудович, старинной знакомой Курёхина. Это была наивная романтическая история из будней студентов театрального института в семидесятые годы. Это была совсем чуждая мне среда, к тому же у меня нет никаких актёрских способностей, я не могу входить в образ и категорически не могу говорить на чужом языке, мне не свойственном. Я приводил в свою защиту все эти аргументы. Но меня обложили со всех сторон, и я сдался. В одном эпизоде я должен был воссоздать атмосферу подпольного сейшена. Для этого мы выбрали место в мансарде у Горошевского, в той самой, где нас винтили с «Поп-механикой». Она мало изменилась с тех пор. Мы привезли пару комбиков и ударную установку. Я свистнул своих дружков, и те в свою очередь свистнули своих. Так пришло человек пятьдесят, совсем немного, но вполне достаточно для такого места. Перед этим мы собрались в ДК Связи со Славкой Егоровым, Сережей Березовым и Андреем Горобцом, чтобы срепетировать пару пьес, поскольку мне не хотелось, чтобы это был чистый джем. На съемку пришёл Саша Ляпин, Андрей Отряскин, Саша Емельянов и Димка Гусев со своей группой «Кингстон Черная Мама Дхарма Бэнд». Курёхин пришёл, но категорически отказался играть, хотя там было пианино. Собственно снять нужно было всего один эпизод, но постепенно это переросло в настоящий джем-сейшн, когда по очереди играли все. Я не знаю, как там с точки зрения фильма, но меня вдохновило то, что музыканты, которых я давно знал, и которые уже привыкли к большим аудиториям, на самом деле соскучились по малому пространству. Я неожиданно нашёл ключ к тому, что я подглядел в «Knitting Factory» – клуб оказался возможен. Для этого была почва. По ходу съемок было ещё несколько эпизодов при моем участии, в частности подпольная выставка, которую мы специально организовали на Пушкинской, 10. Это было симпатично, но в то время так делали все.
Весной приехал Боб. Он уже несколько месяцев жил то в Лондоне, то в Нью-Йорке, что стало само собою разумеющимся. Нас ничего не связывало, кроме старой дружбы, и мы достаточно часто виделись. У него возникла идея выпуска собственной газеты под маркой «Аквариум», и он призывал всех писать статьи. Меня не очень интересовала эта тема, но редколлегия пару раз собиралась у меня дома. В последствии Джордж взял инициативу в свои руки, и они с Файнштейном выпустили первый и единственный номер газеты «Арокс и Штёр», и эта идея сама собой заглохла. Как-то Боб заехал с предложением выпуска фотоальбома и предложил мне заняться поиском пропавших фотографов и редких фотографий группы. Судя по всему, тогда у нас было общее прошлое, и мы примерно одинаково к нему относились. То есть оно прошло, но о нём иногда приятно вспоминать и иногда его можно вытаскивать. Тогда же у него возникла идея создания фан-клуба, и он предложил нашему старому дружку Вовке Дьяконову, возглавить его. Тот очень серьезно к этому отнесся и зарегистрировал организацию под идиотским названием «Общество любителей „Аквариума“». Объявление о его создании дали в той же газете, и его сразу завалили письмами. Он перепугался и сразу бросил это занятие. Прошло несколько лет, у него осталась зарегистрированная организация с уставом и печатью, и он до сих пор мечтает её кому-нибудь продать.
Летом Боб вместе со всей семьёй собирался в Лондон, и пригласил меня приехать к нему в гости. Я ничего не имел против, Лондон меня манил, как любого человека, выросшего на «Beatles», да и вообще. Но в апреле я снова устроился на теннисный корт. Валера Сорокин тоже метнулся в заморские странствия, и себе в компаньоны я пригласил Сережу Сараджева, с которым познакомился на этом же корте за год до этого. Мы распределили обязанности, кто что будет делать, но поскольку он тоже играет в теннис, мы с ним чаще виделись. Также туда стал приезжать Миша Мончадский, и мы фантазировали на тему клуба. Каждый день приходил Родион, который жил неподалеку и приходил просто посидеть и поговорить, он не пил даже чай, только дистиллированную воду. Я был чрезвычайно рад тому, что своих многочисленных гостей я теперь мог приглашать на Каменный остров. При этом я мог их дифференцировать на тех, кого я действительно хотел видеть и тех, кто напрашивался в гости. У меня теперь был предлог, я мог говорить, что я на работе, а если я кого и приглашал из вежливости, то знал, что они откажутся и туда не поедут. Уж больно дико казалось пойти в гости в спортивный клуб. Вообще спорт почему-то отпугивает многих людей. Когда я кому-то говорил, что работаю на теннисных кортах, они никак не могли взять в толк, что я имею в виду. Меня же это очень забавляло. Так я доработал до середины июля и укатил в Лондон. Свои функции я сложил на Мишу Мончадского, к этому времени они спелись с Серегой и отлично поладили.
Боб встречал меня в Аэропорту «Heathrow», и по дороге я узнал, что прямо в этот день на «Уэмбли» играют «Rolling Stones». Я не мог поверить в такое везение. Конечно же они часто играют в Лондоне, но не так, чтобы уж каждый месяц. У них как раз был тур «Steel Wheels». Я попросил у Боба денег на билет и помчал на «Уэмбли». По дороге меня смутило то, что я еду в метро на концерт «Rolling Stones», но в поезде никого нет. Так я в недоумении проехал через весь город. Когда же на станции «Уэмбли-парк» я вышел наверх, то наткнулся на огромное объявление о том, что концерт отменяется в связи с болезнью Кита Ричардса. Я был ужасно раздосадован. Его перенесли на конец тура, месяца через два, а я не был уверен, что останусь в Лондоне так надолго, хотя в итоге прожил почти три месяца. Мы жили на Альбион-стрит прямо напротив Гайд-парка, там, где он граничит с Кенсингтонским, куда я каждый день ходил гулять с Василисой и Марком. Я отдыхал, Боб давал мне деньги на карманные расходы и я болтался по городу. Вечерами мы брали какие-нибудь фильмы в прокате и прекрасно проводили время. Я просто жил в их семье, но при этом не было самого главного элемента – соучастия. Я был в состоянии легкого недоумения, зачем он меня пригласил? Боб предложил мне взять с собой виолончель и думал, что может быть, если у него будет настроение, то мы что-нибудь поиграем вместе, но этого настроения у него не возникло. Он сочинял песни для второго альбома, живя в Лондоне, но при этом совершенно не питаясь его музыкальной жизнью. Он был звезда, сразу воссиявшая на том небосклоне, но только там пока этого никто не заметил, и жизнь продолжалась где-то рядом. Можно было выходить в свет, общаться с Дэйвом Стюартом и его женой, но при этом совершенно не вписываться в контекст музыкальной тусовки, без чего ничего невозможно. Точнее возможно, но только в этом нет никакого смысла. Ведь и здесь, и там все происходит только на уровне тусовки, и, если ты в неё не попадаешь, то уж лучше быть здесь.
Я жил в спальном мешке на подогреваемом полу в проходной комнате. Ранним утром со второго этажа ко мне сбегали Марк и Василиса и начинали колбаситься, смотреть мультики, и мне приходилось вставать и начинать хозяйничать, от чего я через некоторое время немного устал. Дэйв Стюарт любезно предложил мне пожить на его лодке, которая стоит на Канале, и я охотно согласился. Я не знаю, как точно называется это плавучее средство, типичная лондонская посудина, похожая на длинную квартиру на воде. Весь день мы по-прежнему проводили вместе, и я ездил туда только ночевать, что оказалось не так романтично. Я приезжал туда на велосипеде, сдвигал кожух с раскаленной за день посудины и открывал все окна. Там вероятно было что-то не в порядке с двигателем, и стоял такой запах солярки, что у меня было полное ощущение, что я живу на бензоколонке или в гараже. Только под утро, когда посудина остывала я, наконец, засыпал. Очень приятно было просыпаться, тихо покачиваясь на волнах от проходящих катеров. Так я безмятежно прожил целый месяц.
Незадолго до этого я поехал на концерт Дэвида Боуи в «Milton Keyns Bowl». Это огромная чаша, тысяч на пятьдесят человек, километрах в ста от Лондона. Билет на концерт продавали прямо с билетом на автобус, и я сдуру купил на самый ранний. Приехал я часов за шесть до начала концерта и занял удачную позицию прямо посередине между пультом и сценой. Было тридцать градусов жары. Слава Богу я взял с собой что-то почитать и какое-то время просто лежал и загорал, как на пляже. Постепенно пространство начало уплотняться, и через некоторое время уже можно было только сидеть. Часа через три начали играть разогревающие группы «Jean Loves Jezabel», «The Man They Couldn't Hang» и «Four Way Street», каждая из них играла по часу. Это было любопытно, но я пришёл за другим. Все уже стояли, и мне хотелось в туалет, но я знал, что, если я выйду, то уже никогда не доберусь до такого удобного места. Пришлось терпеть. После того, как отыграла последняя группа, прошел ещё час. Это была изощренная пытка, я уже был сдавлен в толпе, причем она состояла в основном из людей моего возраста, почти не было тинэйджеров. Когда же мой герой вышел на сцену и запел «Space Oddity», все запели вместе с ним, и через некоторое время я заметил, что тоже стал подвывать. Я был так сдавлен, что не было и речи о том, чтобы извлечь фотоаппарат из рюкзака. И вдруг со второй песни толпа начала колыхаться и меня начало так мотать, что я думал том, как бы мне только удержаться на ногах. Минут двадцать я просто боролся за жизнь, это было похоже на отдельное кино с саундтреком Дэвида Боуи. Концерт был составлен по заявкам из его самых главных песен, но я вообще не мог сконцентрироваться на том, какую песню он поет. Я начал потихоньку пробираться в сторону, не было и речи о том, что можно двинуться вперед или назад. Я просочился на несколько метров, оказавшись прямо напротив левого портала, попал в зону мочилова. Мочило так, что у меня сдавило грудь и начались какие-то спазмы, хотелось поскорее куда-нибудь выбраться, и я пошел дальше, пока не понял, что просто иду в туалет. Когда стало легче, я удивился, что вокруг собственно поля, огромные толпы людей, которые пьют, едят и просто отдыхают, как на ярмарке, а Дэвид Боуи всего лишь предлог для прогулки. Я подумал, что я их очень хорошо понимаю. Я ещё раз пошел на поле. Сзади можно было перемещаться как угодно. С обоих краев от сцены, как обычно, висели гигантские экраны, на которые проецировалось изображение какого-то загадочного танца, который, казалось, не имеет никакого отношения к происходящему на сцене. Весь тур так и назывался «Sound and Vision», то есть звук и изображение отдельно. С Дэвидом Боуи на гитаре играл Адриан Бэлью, но я никак не мог сконцентрироваться на его игре. Я поболтался ещё полчаса и понял, что смотреть видео я не хочу, и мне стало невообразимо скучно. Становилось свежо, я пошел, что-то съел, купил для отчетности гигантский буклет с программой и пошел искать свой автобус. Я в него сел и просто заснул и так и проспал почти до самого Лондона. Я зарекся, что никогда не пойду на такой масштабный концерт один. Да собственно дело и не в масштабе. Я просто никуда не пойду один. Когда мы встретились с Дэйвом Стюартом, он сказал мне, что же я не сказал ему, что еду на этот концерт? Они ездили на машине веселой компанией и охотно взяли бы меня с собой, причем я подозреваю, что они смотрели концерт с другой стороны, то есть, находясь в буфете за кулисами. Ну да ладно.
Приехал Сашка Липницкий с Инной. Я был ужасно рад, они сразу потащили меня по музеям, до которых один я может быть и не добрался бы. А в завершение их пребывания, нам таки удалось пойти на концерт «Rolling Stones» на «Уэмбли». Боб достал на CBS бесплатные проходки, но сам не пошел, поскольку уже ходил ещё до моего приезда. Билеты оказались в привилегированную зону достаточно близко к сцене, и к ним прилагалась нашлепка с надписью «Rolling Stones», которую надо было наклеить на футболку. Когда мы с такими нашлепками пробирались к своей трибуне, люди на нас озирались. Что такое «Rolling Stones» рассказывать бессмысленно, кроме того, что это было очень-очень важно. Это не было потрясением, я не получил эстетического удовольствия, но это было одним из самых важных событий в моей жизни, это было очень персонально. Я пытался фотографировать, чтобы зафиксировать этот факт. А вдруг мне никто не поверит. У Сашки такое доказательство было, поскольку через пару дней ему удалось взять интервью у Билла Уаймана. Пока же Сашка был в Лондоне опять же через CBS нам удалось пойти на «Dread Zeppelin» в «Marquee», в котором лет за двадцать до этого играли их прототипы. Они были самым модным актом этого сезона, и был аншлаг. Утром этого же дня нам удалось сходить на их презентацию в «Ronny Scott». Вокалист был одет как Элвис Пресли, и похожим голосом пел песни «Led Zeppelin» в стиле рэггей, а гитаристы с глумливыми улыбками легко выигрывали гениальные соло Джимми Пэйджа. При этом они играли через двадцативаттные комбики, басист в одних плавках и с хайром по пояс стоял на таком же маленьком комбике, а барабанщик играл на мини ударной установке. Это выглядело, как карикатура на рок-группу. И я думал, что это они специально выпендрились, чтобы поместиться на маленькой сцене джазового кафе. Публика была какая-то специальная, в основном пресса, и это как-то не очень прокатило. Однако вечером на огромной сцене в «Marquee» они выглядели точно так же, только концерт был веселый и смешно было до коликов. Первый раз оказавшись в таком клубе, который, как говорят, за двадцать пять лет совсем не изменился, я пытался представить себе, как это было во времена «Rolling Stones» и иже с ними. Я настальгировал по временам, которые не застал, и черной завистью завидовал музыкантам, которые ещё в юности имели возможность играть в таких местах и тем самым установить эти традиции. Меня интересовало абсолютно все, вплоть до того, какой там персонал, сколько человек работает и, наконец, какой там туалет? Мы стояли на балконе и наблюдали, как публика циркулирует туда-сюда. Первый раз я видел stage diving и наблюдал, как какой-то психопат все время выпрыгивал очень высоко и норовил вырвать шнур у гитариста. Я ничего не понимал, но меня это забавляло, казалось, что музыкантам это нисколько не мешает. Незадолго до этого Бобу с Титовичем удалось выступать здесь во время их тура, но я не стал его спрашивать о том, как это было. Кстати, сейчас я не понимаю, почему они уже тогда не назвали свою группу «Аквариумом». Ведь мы уже были списаны на берег. А чуть позже, когда они с Титовичем снова стали играть вместе, то это послужило основанием для того, чтобы переименовать «БГ Бэнд» в «Аквариум».
Тогда же с Сашкой Липницким и его знакомой, по имени Соколов Ратиу (её дед был русский, а отец, который уже родился в Англии и русский язык знал не очень хорошо, назвал её этим красивым русским именем), мы сходили на концерт «Los Lobos» в «Town & Country Club». Меня поразило, что клубом оказался большой Дом культуры, в котором просто убран партер и можно танцевать, а на балконе кафе со столиками и официантами. Но в таком кафе люди не могли разговаривать, поскольку «Los Lobos» так мочили свой тэк-мэкс, что у меня ещё три дня после этого звенело в ушах.
А через пару дней Соколов организовала нам поездку в город Бат к Питеру Габриэлю. Сашка познакомился с ним ещё тогда, когда тот приезжал в Россию с гринписовской акцией, и они ездили к нему на дачу. У Питера оказалось мало времени, поскольку он работал над альбомом, (судя по вему саундтреком к фильму «The Last Temptation»), и он наказал, чтобы мы приехали точно к ланчу. За большим столом в столовой сидели Тони Левин и Даниэль Лануа. Те из вежливости поинтересовались, как там в России, мы сказали что ничего, только давно не были, они сказали: «А-а-а…» Мы походили по студии, Питер Габриэль показал нам все помещения, вероятно они просто сочиняли и репетировали, поскольку пульт, аппарат и барабаны стояли в одной большой комнате. Хотя кто их знает, они могли и записываться так же. Его дом находится прямо возле скоростной железной дороги, по которой с диким грохотом проносятся поезда, но у него сделана такая звукоизоляция, что это не мешает записи. Он хотел нам это продемонстрировать, но нам не повезло, ближайший поезд должен был быть только через час. Мы сфотографировались на память, и ещё просто походили по его усадьбе и повалялись на газоне. Левин и Лануа играли в какую-то игру типа гольфа, только в место мяча было небольшое ядро, которое надо кидать руками и закатывать в лунки. Где-то по соседству должен был жить Питер Хэммилл.
На обратном пути мы заехали в таинственное местечко Айвсбери, где концентрическими кругами расположено несколько сот гигантских камней непонятного происхождения. По преданию это место построено друидами и по величине превосходит Стоун Хендж. Такие места завлекают и хотелось побыть подольше, но уже смеркалось, а нам ещё предстоял долгий путь. На обратном пути все молчали. Когда мы вернулись, нас сразило известие о гибели Цоя. Мы пытались звонить Марьяне, но не дозвонились. Хотелось сорваться и поехать в Ленинград, но, к сожалению, это было физически невозможно. Сева Новгородцев пригласил нас с Бобом и Сашкой в студию, после чего не хотелось разъезжаться, и все поехали к Севе домой. Мы часто виделись с Севой и его женой Карин. Как-то случайно разговор зашел о русском проповеднике Сергее Гаккеле, который на BBC ведет религиозную программу. Моя матушка часто его слушала. Будучи почти слепой, она много времени проводила у радиоприемника, который на долгие годы служил для неё почти единственной связью с внешним миром. Мне интересно было с ним повстречаться, но мы выяснили, что корни у нас разные, хотя его предки выходцы из России.
Сашка уехал, а через несколько дней, по дороге в Америку, к нам заглянул наш старый дружок Пол Ашин. Он стал большим ученым и состоял на государственной службе. Он приехал на какой-то симпозиум в Кембридж или Оксфорд. Находясь там, бедняга поехал кататься на велосипеде, запутался в левостороннем движении и был сбит машиной. Он сломал ногу и просил меня встретить его на вокзале и препроводить в аэропорт. По счастью перелом был не сложный, и он быстро поправился.
Также мы часто виделись с Ольгой Перри. После отъезда из России она не рассчитывала сделать карьеру певицы. Но через несколько лет у неё открылось второе дыхание, она купила гитару и микрофон и снова стала писать песни. Естественно, живя в Англии она стала петь по-английски. У неё природный красивый голос и это были красивые лирические чисто женские песни. Как само собою разумеющееся, мы попробовали поиграть вместе. Получилось славно, но я не предполагал вовлекаться ни в какой постоянный проект, поэтому после моего отъезда наше сотрудничество прекратилось. Мне хотелось повидать Юрку Степанова, но Ольга потеряла его след уже несколько лет назад. Где-то в Лондоне бродил Ливерпулец, которого мне очень хотелось видеть. Он уже давно скитался по Европе, и я тщетно разговаривал с автоответчиком его хозяина. Когда же он всё-таки проявился, то Боб почему-то не захотел приглашать его домой. И хотя этот дом в это время был и моим домом, я встретился с Ливерпульцем в каком-то кафе, а потом мы пошли в Гайд-парк и весь день провели вместе. Ливерпулец принял решение не возвращаться на Родину и решил двинуть в Америку. Это было не такое простое решение, поскольку его семья оставалась в России, и он не был уверен, что когда-нибудь увидит её. Мы встретились снова только перед его отъездом, и я уговорил Боба пойти со мной. Я был рад тому, что мне удалось таки их помирить, хотя помирить это не то слово – они не ссорились, просто Боб вырос из своих старых друзей. Он вырос и из группы, но была иллюзия того, что мы навеки сможем остаться друзьями. Но наверное уже тогда можно было увидеть, что он вырастет из всех нас и из меня в том числе.
Один раз Маринка принесла мне контрамарки на концерт Стива Рэй Воуэна в «Madison Square Garden». Её приятель работал на CBS и иногда доставал ей бесплатные билеты, так я успел послушать одного из величайших гитаристов современности. Я такого класса игры в сочетании с прекрасной музыкой и безупречным звуком никогда больше не слышал. В особенности по контрасту с Джефом Бэком, который играл в первом отделении. Я его очень любил и был разочарован тем, что он продемонстрировал бессмысленный бесконечный запил на гитаре, похожий на тяжелый металл без вокала.
Как-то Кенни Шеффер пригласил меня на концерт из произведений Джими Хендрикса, играемый оркестром, в котором даже не было электрической гитары. Я, к сожалению, не помню название этого оркестра и музыкантов. Но это был потрясающий концерт, в котором красками акустических инструментов передавалась вся палитра звучания одной гитары Джими Хендрикса. Кенни в свое время с ним работал, и он дал этому очень высокую оценку. У меня, к сожалению, не сохранилась программка, надо будет спросить у Кенни.
Марина в очередной раз достала билеты на Боба Дилана в «Beacon Theatre», и мы снова пошли с Кенни. Это был большой театральный зал, похожий на ДК Крупской, тысячи на полторы-две. Была очень умеренная пожилая аудитория. Не было никаких тинэйджеров и тусовни. Кенни был раздосадован, ему что-то не понравилось – он видел лучшие концерты и вскоре ушел. Это был электрический концерт с гитаристом Эрлом Сликом. Боб Дилан был абсолютно не коммуникабелен, нисколько не заигрывал и не хотел понравиться, и тем самым очень понравился мне. В конце люди всё-таки устроили ему овацию, но он даже не вышел на бис. И конечно же мы все вместе сходили в «Radio City Hall» на концерт «Eurythmics» без Гребенщикова. И надо сказать, что это оказалось не хуже, чем с оным.
Перед отъездом мы встретились с Мэри Рёдер, у которой жил Иван. Мы разговорились, и она предложила мне партнерское сотрудничество. Она основала компанию «Sounds Of The Planet», и уже один раз осуществила приезд в Америку какого-то детского хора. Теперь она хотела попробовать что-нибудь с современной музыкой. Она предложила мне выступить в роли антрепренера. Осталось понять, кого можно было привезти? Из тех людей, которые что-то делали, многие так или иначе проявились и обратили на себя внимание, мне были не особенно интересны. А что было интересного в том, что не попадало в поле моего зрения? Это предстояло выяснить. Я вернулся с твердым намерением начать что-то делать.
Сразу после наступления девяностого года приехал Кенни, и мы с Сашкой Титовым поехали в Москву встретиться с ним. Я рассказал ему о своей идее создания музыкального клуба. Он вселил в меня надежду, сказав, что, если я найду подходящее помещение, то может быть он изобрел бы какие-то средства на финансирование такого предприятия. Я начал рекогносцировку и по совету Ивана пошел к Захару Коловскому, который основал ленинградский филиал «Общества поощрения современного искусства А–Я». Звучит это немного замысловато, но его идея была просто замечательная. Он основал организацию, которая выполняла бы функцию посредника в регулировании отношений с государством. При ней можно было зарегистрировать любое творческое объединение. И в том случае, если понадобится хождение по инстанциям, то можно было писать письмо на бланке «А–Я» и ставить свою подпись, которую они скрепляли своей печатью. Это было очень важно. Я решил создать и зарегистрировать организацию и стал искать кого-нибудь на должность директора, поскольку занимать таковую сам не хотел. Я не умею вести дела и управлять. Случайно встретив Мишу Мончадского, я предложил ему возглавить это объединение. Он был деловым человеком, закончил торговый институт и был идеальной кандидатурой, к тому же он нигде не работал и находился в свободном полете. Он был в восторге и загорелся этой идеей. Итак, весной девяностого года мы зарегистрировали «Музыкальное творческое объединение». Перебирая подходящие названия, мы случайно натолкнулись на слово «TaMtAm», которое за ним и закрепили.
Мы вместе продолжили поиск помещений, но ничего подходящего так и не нашли, к тому же предстояло понять, как, найдя таковое, можно было бы вступить в его владение. Вероятно его можно было арендовать, но как это было можно осуществить, имея ввиду финансирование, предложенное Кенни? Мы продолжали переписку с Мэри Рёдер. Она писала абстрактные письма, рассчитывая на поддержку американских фондов, и каким-то образом заручилась поддержкой Стинга. В общем, на пальцах вырисовывалась очень внушительная картина.
Мы по-прежнему часто виделись с Курёхиным. В это время актриса Вера Глаголева, которая в качестве режиссера снимала свое первое кино, или, как говорят киношники, картину, пригласила его написать музыку. Он колебался, но, как-то познакомив меня с нею, начал подстрекать меня сняться в этом кино. По сценарию там была роль музыканта-тусовщика, и я по всем параметрам на неё подходил. И вот они оба начали меня умасливать. Я прочел сценарий, написанный Светой Грудович, старинной знакомой Курёхина. Это была наивная романтическая история из будней студентов театрального института в семидесятые годы. Это была совсем чуждая мне среда, к тому же у меня нет никаких актёрских способностей, я не могу входить в образ и категорически не могу говорить на чужом языке, мне не свойственном. Я приводил в свою защиту все эти аргументы. Но меня обложили со всех сторон, и я сдался. В одном эпизоде я должен был воссоздать атмосферу подпольного сейшена. Для этого мы выбрали место в мансарде у Горошевского, в той самой, где нас винтили с «Поп-механикой». Она мало изменилась с тех пор. Мы привезли пару комбиков и ударную установку. Я свистнул своих дружков, и те в свою очередь свистнули своих. Так пришло человек пятьдесят, совсем немного, но вполне достаточно для такого места. Перед этим мы собрались в ДК Связи со Славкой Егоровым, Сережей Березовым и Андреем Горобцом, чтобы срепетировать пару пьес, поскольку мне не хотелось, чтобы это был чистый джем. На съемку пришёл Саша Ляпин, Андрей Отряскин, Саша Емельянов и Димка Гусев со своей группой «Кингстон Черная Мама Дхарма Бэнд». Курёхин пришёл, но категорически отказался играть, хотя там было пианино. Собственно снять нужно было всего один эпизод, но постепенно это переросло в настоящий джем-сейшн, когда по очереди играли все. Я не знаю, как там с точки зрения фильма, но меня вдохновило то, что музыканты, которых я давно знал, и которые уже привыкли к большим аудиториям, на самом деле соскучились по малому пространству. Я неожиданно нашёл ключ к тому, что я подглядел в «Knitting Factory» – клуб оказался возможен. Для этого была почва. По ходу съемок было ещё несколько эпизодов при моем участии, в частности подпольная выставка, которую мы специально организовали на Пушкинской, 10. Это было симпатично, но в то время так делали все.
Весной приехал Боб. Он уже несколько месяцев жил то в Лондоне, то в Нью-Йорке, что стало само собою разумеющимся. Нас ничего не связывало, кроме старой дружбы, и мы достаточно часто виделись. У него возникла идея выпуска собственной газеты под маркой «Аквариум», и он призывал всех писать статьи. Меня не очень интересовала эта тема, но редколлегия пару раз собиралась у меня дома. В последствии Джордж взял инициативу в свои руки, и они с Файнштейном выпустили первый и единственный номер газеты «Арокс и Штёр», и эта идея сама собой заглохла. Как-то Боб заехал с предложением выпуска фотоальбома и предложил мне заняться поиском пропавших фотографов и редких фотографий группы. Судя по всему, тогда у нас было общее прошлое, и мы примерно одинаково к нему относились. То есть оно прошло, но о нём иногда приятно вспоминать и иногда его можно вытаскивать. Тогда же у него возникла идея создания фан-клуба, и он предложил нашему старому дружку Вовке Дьяконову, возглавить его. Тот очень серьезно к этому отнесся и зарегистрировал организацию под идиотским названием «Общество любителей „Аквариума“». Объявление о его создании дали в той же газете, и его сразу завалили письмами. Он перепугался и сразу бросил это занятие. Прошло несколько лет, у него осталась зарегистрированная организация с уставом и печатью, и он до сих пор мечтает её кому-нибудь продать.
Летом Боб вместе со всей семьёй собирался в Лондон, и пригласил меня приехать к нему в гости. Я ничего не имел против, Лондон меня манил, как любого человека, выросшего на «Beatles», да и вообще. Но в апреле я снова устроился на теннисный корт. Валера Сорокин тоже метнулся в заморские странствия, и себе в компаньоны я пригласил Сережу Сараджева, с которым познакомился на этом же корте за год до этого. Мы распределили обязанности, кто что будет делать, но поскольку он тоже играет в теннис, мы с ним чаще виделись. Также туда стал приезжать Миша Мончадский, и мы фантазировали на тему клуба. Каждый день приходил Родион, который жил неподалеку и приходил просто посидеть и поговорить, он не пил даже чай, только дистиллированную воду. Я был чрезвычайно рад тому, что своих многочисленных гостей я теперь мог приглашать на Каменный остров. При этом я мог их дифференцировать на тех, кого я действительно хотел видеть и тех, кто напрашивался в гости. У меня теперь был предлог, я мог говорить, что я на работе, а если я кого и приглашал из вежливости, то знал, что они откажутся и туда не поедут. Уж больно дико казалось пойти в гости в спортивный клуб. Вообще спорт почему-то отпугивает многих людей. Когда я кому-то говорил, что работаю на теннисных кортах, они никак не могли взять в толк, что я имею в виду. Меня же это очень забавляло. Так я доработал до середины июля и укатил в Лондон. Свои функции я сложил на Мишу Мончадского, к этому времени они спелись с Серегой и отлично поладили.
Боб встречал меня в Аэропорту «Heathrow», и по дороге я узнал, что прямо в этот день на «Уэмбли» играют «Rolling Stones». Я не мог поверить в такое везение. Конечно же они часто играют в Лондоне, но не так, чтобы уж каждый месяц. У них как раз был тур «Steel Wheels». Я попросил у Боба денег на билет и помчал на «Уэмбли». По дороге меня смутило то, что я еду в метро на концерт «Rolling Stones», но в поезде никого нет. Так я в недоумении проехал через весь город. Когда же на станции «Уэмбли-парк» я вышел наверх, то наткнулся на огромное объявление о том, что концерт отменяется в связи с болезнью Кита Ричардса. Я был ужасно раздосадован. Его перенесли на конец тура, месяца через два, а я не был уверен, что останусь в Лондоне так надолго, хотя в итоге прожил почти три месяца. Мы жили на Альбион-стрит прямо напротив Гайд-парка, там, где он граничит с Кенсингтонским, куда я каждый день ходил гулять с Василисой и Марком. Я отдыхал, Боб давал мне деньги на карманные расходы и я болтался по городу. Вечерами мы брали какие-нибудь фильмы в прокате и прекрасно проводили время. Я просто жил в их семье, но при этом не было самого главного элемента – соучастия. Я был в состоянии легкого недоумения, зачем он меня пригласил? Боб предложил мне взять с собой виолончель и думал, что может быть, если у него будет настроение, то мы что-нибудь поиграем вместе, но этого настроения у него не возникло. Он сочинял песни для второго альбома, живя в Лондоне, но при этом совершенно не питаясь его музыкальной жизнью. Он был звезда, сразу воссиявшая на том небосклоне, но только там пока этого никто не заметил, и жизнь продолжалась где-то рядом. Можно было выходить в свет, общаться с Дэйвом Стюартом и его женой, но при этом совершенно не вписываться в контекст музыкальной тусовки, без чего ничего невозможно. Точнее возможно, но только в этом нет никакого смысла. Ведь и здесь, и там все происходит только на уровне тусовки, и, если ты в неё не попадаешь, то уж лучше быть здесь.
Я жил в спальном мешке на подогреваемом полу в проходной комнате. Ранним утром со второго этажа ко мне сбегали Марк и Василиса и начинали колбаситься, смотреть мультики, и мне приходилось вставать и начинать хозяйничать, от чего я через некоторое время немного устал. Дэйв Стюарт любезно предложил мне пожить на его лодке, которая стоит на Канале, и я охотно согласился. Я не знаю, как точно называется это плавучее средство, типичная лондонская посудина, похожая на длинную квартиру на воде. Весь день мы по-прежнему проводили вместе, и я ездил туда только ночевать, что оказалось не так романтично. Я приезжал туда на велосипеде, сдвигал кожух с раскаленной за день посудины и открывал все окна. Там вероятно было что-то не в порядке с двигателем, и стоял такой запах солярки, что у меня было полное ощущение, что я живу на бензоколонке или в гараже. Только под утро, когда посудина остывала я, наконец, засыпал. Очень приятно было просыпаться, тихо покачиваясь на волнах от проходящих катеров. Так я безмятежно прожил целый месяц.
Незадолго до этого я поехал на концерт Дэвида Боуи в «Milton Keyns Bowl». Это огромная чаша, тысяч на пятьдесят человек, километрах в ста от Лондона. Билет на концерт продавали прямо с билетом на автобус, и я сдуру купил на самый ранний. Приехал я часов за шесть до начала концерта и занял удачную позицию прямо посередине между пультом и сценой. Было тридцать градусов жары. Слава Богу я взял с собой что-то почитать и какое-то время просто лежал и загорал, как на пляже. Постепенно пространство начало уплотняться, и через некоторое время уже можно было только сидеть. Часа через три начали играть разогревающие группы «Jean Loves Jezabel», «The Man They Couldn't Hang» и «Four Way Street», каждая из них играла по часу. Это было любопытно, но я пришёл за другим. Все уже стояли, и мне хотелось в туалет, но я знал, что, если я выйду, то уже никогда не доберусь до такого удобного места. Пришлось терпеть. После того, как отыграла последняя группа, прошел ещё час. Это была изощренная пытка, я уже был сдавлен в толпе, причем она состояла в основном из людей моего возраста, почти не было тинэйджеров. Когда же мой герой вышел на сцену и запел «Space Oddity», все запели вместе с ним, и через некоторое время я заметил, что тоже стал подвывать. Я был так сдавлен, что не было и речи о том, чтобы извлечь фотоаппарат из рюкзака. И вдруг со второй песни толпа начала колыхаться и меня начало так мотать, что я думал том, как бы мне только удержаться на ногах. Минут двадцать я просто боролся за жизнь, это было похоже на отдельное кино с саундтреком Дэвида Боуи. Концерт был составлен по заявкам из его самых главных песен, но я вообще не мог сконцентрироваться на том, какую песню он поет. Я начал потихоньку пробираться в сторону, не было и речи о том, что можно двинуться вперед или назад. Я просочился на несколько метров, оказавшись прямо напротив левого портала, попал в зону мочилова. Мочило так, что у меня сдавило грудь и начались какие-то спазмы, хотелось поскорее куда-нибудь выбраться, и я пошел дальше, пока не понял, что просто иду в туалет. Когда стало легче, я удивился, что вокруг собственно поля, огромные толпы людей, которые пьют, едят и просто отдыхают, как на ярмарке, а Дэвид Боуи всего лишь предлог для прогулки. Я подумал, что я их очень хорошо понимаю. Я ещё раз пошел на поле. Сзади можно было перемещаться как угодно. С обоих краев от сцены, как обычно, висели гигантские экраны, на которые проецировалось изображение какого-то загадочного танца, который, казалось, не имеет никакого отношения к происходящему на сцене. Весь тур так и назывался «Sound and Vision», то есть звук и изображение отдельно. С Дэвидом Боуи на гитаре играл Адриан Бэлью, но я никак не мог сконцентрироваться на его игре. Я поболтался ещё полчаса и понял, что смотреть видео я не хочу, и мне стало невообразимо скучно. Становилось свежо, я пошел, что-то съел, купил для отчетности гигантский буклет с программой и пошел искать свой автобус. Я в него сел и просто заснул и так и проспал почти до самого Лондона. Я зарекся, что никогда не пойду на такой масштабный концерт один. Да собственно дело и не в масштабе. Я просто никуда не пойду один. Когда мы встретились с Дэйвом Стюартом, он сказал мне, что же я не сказал ему, что еду на этот концерт? Они ездили на машине веселой компанией и охотно взяли бы меня с собой, причем я подозреваю, что они смотрели концерт с другой стороны, то есть, находясь в буфете за кулисами. Ну да ладно.
Приехал Сашка Липницкий с Инной. Я был ужасно рад, они сразу потащили меня по музеям, до которых один я может быть и не добрался бы. А в завершение их пребывания, нам таки удалось пойти на концерт «Rolling Stones» на «Уэмбли». Боб достал на CBS бесплатные проходки, но сам не пошел, поскольку уже ходил ещё до моего приезда. Билеты оказались в привилегированную зону достаточно близко к сцене, и к ним прилагалась нашлепка с надписью «Rolling Stones», которую надо было наклеить на футболку. Когда мы с такими нашлепками пробирались к своей трибуне, люди на нас озирались. Что такое «Rolling Stones» рассказывать бессмысленно, кроме того, что это было очень-очень важно. Это не было потрясением, я не получил эстетического удовольствия, но это было одним из самых важных событий в моей жизни, это было очень персонально. Я пытался фотографировать, чтобы зафиксировать этот факт. А вдруг мне никто не поверит. У Сашки такое доказательство было, поскольку через пару дней ему удалось взять интервью у Билла Уаймана. Пока же Сашка был в Лондоне опять же через CBS нам удалось пойти на «Dread Zeppelin» в «Marquee», в котором лет за двадцать до этого играли их прототипы. Они были самым модным актом этого сезона, и был аншлаг. Утром этого же дня нам удалось сходить на их презентацию в «Ronny Scott». Вокалист был одет как Элвис Пресли, и похожим голосом пел песни «Led Zeppelin» в стиле рэггей, а гитаристы с глумливыми улыбками легко выигрывали гениальные соло Джимми Пэйджа. При этом они играли через двадцативаттные комбики, басист в одних плавках и с хайром по пояс стоял на таком же маленьком комбике, а барабанщик играл на мини ударной установке. Это выглядело, как карикатура на рок-группу. И я думал, что это они специально выпендрились, чтобы поместиться на маленькой сцене джазового кафе. Публика была какая-то специальная, в основном пресса, и это как-то не очень прокатило. Однако вечером на огромной сцене в «Marquee» они выглядели точно так же, только концерт был веселый и смешно было до коликов. Первый раз оказавшись в таком клубе, который, как говорят, за двадцать пять лет совсем не изменился, я пытался представить себе, как это было во времена «Rolling Stones» и иже с ними. Я настальгировал по временам, которые не застал, и черной завистью завидовал музыкантам, которые ещё в юности имели возможность играть в таких местах и тем самым установить эти традиции. Меня интересовало абсолютно все, вплоть до того, какой там персонал, сколько человек работает и, наконец, какой там туалет? Мы стояли на балконе и наблюдали, как публика циркулирует туда-сюда. Первый раз я видел stage diving и наблюдал, как какой-то психопат все время выпрыгивал очень высоко и норовил вырвать шнур у гитариста. Я ничего не понимал, но меня это забавляло, казалось, что музыкантам это нисколько не мешает. Незадолго до этого Бобу с Титовичем удалось выступать здесь во время их тура, но я не стал его спрашивать о том, как это было. Кстати, сейчас я не понимаю, почему они уже тогда не назвали свою группу «Аквариумом». Ведь мы уже были списаны на берег. А чуть позже, когда они с Титовичем снова стали играть вместе, то это послужило основанием для того, чтобы переименовать «БГ Бэнд» в «Аквариум».
Тогда же с Сашкой Липницким и его знакомой, по имени Соколов Ратиу (её дед был русский, а отец, который уже родился в Англии и русский язык знал не очень хорошо, назвал её этим красивым русским именем), мы сходили на концерт «Los Lobos» в «Town & Country Club». Меня поразило, что клубом оказался большой Дом культуры, в котором просто убран партер и можно танцевать, а на балконе кафе со столиками и официантами. Но в таком кафе люди не могли разговаривать, поскольку «Los Lobos» так мочили свой тэк-мэкс, что у меня ещё три дня после этого звенело в ушах.
А через пару дней Соколов организовала нам поездку в город Бат к Питеру Габриэлю. Сашка познакомился с ним ещё тогда, когда тот приезжал в Россию с гринписовской акцией, и они ездили к нему на дачу. У Питера оказалось мало времени, поскольку он работал над альбомом, (судя по вему саундтреком к фильму «The Last Temptation»), и он наказал, чтобы мы приехали точно к ланчу. За большим столом в столовой сидели Тони Левин и Даниэль Лануа. Те из вежливости поинтересовались, как там в России, мы сказали что ничего, только давно не были, они сказали: «А-а-а…» Мы походили по студии, Питер Габриэль показал нам все помещения, вероятно они просто сочиняли и репетировали, поскольку пульт, аппарат и барабаны стояли в одной большой комнате. Хотя кто их знает, они могли и записываться так же. Его дом находится прямо возле скоростной железной дороги, по которой с диким грохотом проносятся поезда, но у него сделана такая звукоизоляция, что это не мешает записи. Он хотел нам это продемонстрировать, но нам не повезло, ближайший поезд должен был быть только через час. Мы сфотографировались на память, и ещё просто походили по его усадьбе и повалялись на газоне. Левин и Лануа играли в какую-то игру типа гольфа, только в место мяча было небольшое ядро, которое надо кидать руками и закатывать в лунки. Где-то по соседству должен был жить Питер Хэммилл.
На обратном пути мы заехали в таинственное местечко Айвсбери, где концентрическими кругами расположено несколько сот гигантских камней непонятного происхождения. По преданию это место построено друидами и по величине превосходит Стоун Хендж. Такие места завлекают и хотелось побыть подольше, но уже смеркалось, а нам ещё предстоял долгий путь. На обратном пути все молчали. Когда мы вернулись, нас сразило известие о гибели Цоя. Мы пытались звонить Марьяне, но не дозвонились. Хотелось сорваться и поехать в Ленинград, но, к сожалению, это было физически невозможно. Сева Новгородцев пригласил нас с Бобом и Сашкой в студию, после чего не хотелось разъезжаться, и все поехали к Севе домой. Мы часто виделись с Севой и его женой Карин. Как-то случайно разговор зашел о русском проповеднике Сергее Гаккеле, который на BBC ведет религиозную программу. Моя матушка часто его слушала. Будучи почти слепой, она много времени проводила у радиоприемника, который на долгие годы служил для неё почти единственной связью с внешним миром. Мне интересно было с ним повстречаться, но мы выяснили, что корни у нас разные, хотя его предки выходцы из России.
Сашка уехал, а через несколько дней, по дороге в Америку, к нам заглянул наш старый дружок Пол Ашин. Он стал большим ученым и состоял на государственной службе. Он приехал на какой-то симпозиум в Кембридж или Оксфорд. Находясь там, бедняга поехал кататься на велосипеде, запутался в левостороннем движении и был сбит машиной. Он сломал ногу и просил меня встретить его на вокзале и препроводить в аэропорт. По счастью перелом был не сложный, и он быстро поправился.
Также мы часто виделись с Ольгой Перри. После отъезда из России она не рассчитывала сделать карьеру певицы. Но через несколько лет у неё открылось второе дыхание, она купила гитару и микрофон и снова стала писать песни. Естественно, живя в Англии она стала петь по-английски. У неё природный красивый голос и это были красивые лирические чисто женские песни. Как само собою разумеющееся, мы попробовали поиграть вместе. Получилось славно, но я не предполагал вовлекаться ни в какой постоянный проект, поэтому после моего отъезда наше сотрудничество прекратилось. Мне хотелось повидать Юрку Степанова, но Ольга потеряла его след уже несколько лет назад. Где-то в Лондоне бродил Ливерпулец, которого мне очень хотелось видеть. Он уже давно скитался по Европе, и я тщетно разговаривал с автоответчиком его хозяина. Когда же он всё-таки проявился, то Боб почему-то не захотел приглашать его домой. И хотя этот дом в это время был и моим домом, я встретился с Ливерпульцем в каком-то кафе, а потом мы пошли в Гайд-парк и весь день провели вместе. Ливерпулец принял решение не возвращаться на Родину и решил двинуть в Америку. Это было не такое простое решение, поскольку его семья оставалась в России, и он не был уверен, что когда-нибудь увидит её. Мы встретились снова только перед его отъездом, и я уговорил Боба пойти со мной. Я был рад тому, что мне удалось таки их помирить, хотя помирить это не то слово – они не ссорились, просто Боб вырос из своих старых друзей. Он вырос и из группы, но была иллюзия того, что мы навеки сможем остаться друзьями. Но наверное уже тогда можно было увидеть, что он вырастет из всех нас и из меня в том числе.