Страница:
Я ходил в кино на все иностранные фильмы. Конечно же любимыми были «Три мушкетера» и «Великолепная семерка», на которую меня сводила мама. Но больше мне нравился «Скарамуш», потому что там была очень красивая музыка. А самым сильным впечатлением была «Хижина дяди Тома», на которую я ходил несколько раз. Я приходил в «Ленинград», кинотеатр с гигантским экраном и мощным звуком, садился на первый ряд и совершенно растворялся в музыке негритянского хора, который в течение всего фильма пел спиричуэлс. Я даже запомнил слова «Let My People Go» и «Jericho», а песню про Миссисипи, которая шла лейтмотивом всего фильма, я напевал ещё много лет, мечтая ещё хотя бы раз её услышать. Мне очень нравилось начало фильма, когда ты как будто на самолете подлетаешь к Нью-Йорку и пролетаешь под мостами и потом сразу оказываешься у ног статуи Авраама Линкольна. (Через несколько лет, когда мне довелось оказаться в Америке, я был очень удивлен, что эта статуя находится в Вашингтоне, а река Миссисипи и вовсе Бог знает где.) Конечно же, чуть позже мы все смотрели «Этот безумный безумный безумный мир» и «Воздушные приключения». Помню, мы ходили с Андреем и обхохатывались, представляя нашего дедушку, потому что нам казалось, что этот фильм просто про него. Чуть позже был «Фантомас» и конечно же «Искатели приключений».
На следующий год умерла бабушка Мария Константиновна. В этот же год Андрея забрали в Армию, но пришёл Алексей. С его возвращением в доме воцарился хаос. Он сразу же стал хозяйничать и первым делом выкинул на помойку письменный стол отца, который, якобы, занимал слишком много места. Ящики из стола с бумагами года два стояли посреди комнаты. Куда-то исчезла гигантская бронзовая люстра, которая висела в большой комнате и почти накрывала круглый стол. Постепенно стали выкидываться и другие вещи, все поменялось местами, и дом перестал носить признаки того дома, в котором я вырос. Потом пришли какие-то люди из музея истории города и, до кучи, забрали пропеллер. С тех пор его никто никогда нигде не видел. Когда через 20 лет я увидел фильм «Blow Up», то у меня было полное ощущение, что в фильме фигурирует тот самый пропеллер.
У нас снова появились гости – это были однополчане моего брата, с которыми он все время пил. Летом вся эта компания оккупировала времянку на даче. Я ещё ничего толком не осознавал, но никак не мог понять, почему привычное пространство разрушается, но при этом ничего не становится лучше. Как-то, когда на дачу приехала очередная компания, меня угостили водкой. Алексей устроился работать на какой-то завод. Когда он ночевал на даче, то, чтобы не опоздать на электричку и поспать лишние 15 минут, он поднимал меня в полшестого утра, сажал на раму, и мы ехали на вокзал, а я потом пригонял велосипед домой и ложился досыпать. Мне ужасно не хотелось вставать, но мой сон в расчет не шёл, и я должен был воспринимать все как должное, ведь Алексей был моим старшим братом.
Ни у кого из моих друзей не было магнитофона, и, хотя у всех были какие-то проигрыватели, естественно не было никаких современных пластинок. Чуть позже, когда поп-музыка стала прочно входить в круг наших увлечений, долгоиграющие пластинки и сорокопятки стали появляться в школе у ребят из старших классов. Я ещё толком ничего не слышал, но одна девушка из нашего класса, Галя Мурадова, вдруг подарила мне книжку Брайана Эпстайна «Beatles» – «A Сellarfull Of Noise». Я старался её читать, но пока ещё моего знания английского языка не хватало, чтобы прочесть всю книгу, я с трудом читал то, что задавали. Зато там было много реальных фотографий. В девятом классе, когда надо было на месяц ехать в колхоз, и у меня не было ни копейки денег, я сдуру продал её за три рубля своему дружку с дачи Лёше Ветбергу. Кстати, у него как раз был магнитофон, и летом я слушал «Белый Альбом» и никак не мог сопоставить услышанное с тем представлением о «Beatles», которое у меня сложилось после «Help!» Кто-то собирался взять магнитофон в колхоз. И Вова Ульев, мама которого преподавала в нашей школе, смог достать вожделенные пластинки и переписать их. Каждый день у нас начинался и кончался музыкой «Beatles».
Все годы со времени смерти дедушки Всеволода мать и её братья были озабочены тем, что, имея родственников за границей, мы не знали никакой от них помощи. Как-то из Италии приехала их кузина Ляля. Она была певицей и выступила в Малом зале Филармонии со своим мужем, пианистом Гвидо Агости. Мать по-прежнему боялась, что будут какие-нибудь проблемы, хотя отец уже умер. Все родственники тоже боялись, но всем очень хотелось подарков. Как-то приехала наша швейцарская тетка Ирина и подарила всем нам швейцарские часы. Я с гордостью носил эти часы и иногда давал дружкам одеть их на каком-нибудь уроке.
В это время в школе уже была группа, в которой играли ребята из старших классов. С восьмого класса мы тоже становились старшеклассниками, и нам уже можно было ходить на вечера, которые устраивались в школе каждый месяц. Меня завораживал звук электрической гитары, на которой играл Репа, а Гриша Асатурян при этом пел песню «Beatles» – «Boys», которую я впервые услышал в его исполнении. К сожалению, у меня не было своей гитары, и я даже не подозревал о том, что мне было легче других научиться на ней играть. Когда ребята из нашего класса тоже решили собрать группу, и не оказалось басиста, они предложили играть мне, хотя у нас в классе был ещё Лева Капитанский, который классно играл на гитаре. Я не имел никакого навыка, но быстро научился, поскольку мне оказалась понятна логика построения партии баса по опыту игры на виолончели в оркестре музыкальной школы. Мы сшили двубортные вельветовые пиджаки и расклешенные штаны. Но, к сожалению, собственной белой водолазки у меня так и не было, и я вынужден был на каждое выступление стрелять её у дружков. Когда мы ходили в школу, нам запрещали так одеваться, и мы были вынуждены носить форму. На гитарах играли Никита Воейков и Вова Рыжковский, а на ударных (малом барабане и тарелке) играл Вова Ульев. Откуда в школе взялись болгарские электрические гитары, я не знаю. Включались все в усилитель «Кинап». Также откуда-то взялись две желтые колонки, на которых мы, как у «Beatles», написали «Vox». Названия мы не имели, и после первого выступления нас прозвали «Vox», думая, что это название группы. Ко второму нашему выступлению Ульев уже нарисовал афишу с таким названием. К сожалению, никто не пел, и мы играли инструменталы. Постепенно стали появляться ребята из другой школы: некто Валя, который пел «на рыбе» песню «Every Night Before», с двусмысленным припевом «Don't Fuck Me Boy», смысл которого никто тогда не понимал. Хотя каждый из нас знал английский лучше этого Вали, никто из нас не знал ни одной английской песни, не говоря уже о том, что никто не мог толком подобрать ни одной песни. Правда, будучи в колхозе, мы с Андреем Колесовым, который был главным экспертом по части языка, пытались снять слова «It's Only Love», которые впоследствии оказались немного другими.
Неожиданно нам сделали подарок: в качестве заставки к воскресной политической телепередаче «7 дней» взяли «Can't Buy Me Love», и её теперь можно было слышать каждую неделю. Кстати, и сами передачи тоже были интересны, поскольку всегда оставалась вероятность, что покажут запретный плод. Также в это же время пошел документальный фильм «Семь нот в тишине», в котором одна из частей была рассказом об истории современного танца, который кончался твистом и рок-н-роллом. Каждый танец показывали секунд по 15, и, конечно же, все считали, что там показывают «Beatles». Разумеется, это были не они, и я сейчас хотел бы посмотреть тот фильм, чтобы узнать, кто же там был на самом деле. Я думаю, «Animals» или кто-то из американцев. Это была скудная, но пища.
В это время я переходил в последний класс музыкальной школы. Мой преподаватель Анатолий Кондратьевич имел какие-то жилищные проблемы и попросил маму сдать ему комнату. Я умолял её, чтобы она ни в коем случае этого не делала, чтобы она подумала обо мне, каково мне будет жить под одной крышей со своим педагогом. Алексей же считал, что она просто сошла с ума. Но она согласилась, и наш дом превратился в коммунальную квартиру со всем вытекающим из этого идиотизмом. Алексей психовал и с этого времени буквально возненавидел мать. Анатолий Кондратьевич, которого я по своему любил и уважал, занимался со мной дома, и, помимо этого, я два раза в неделю ходил к нему же на занятия в школу. Он взял более сложную программу и говорил, что мне непременно надо поступать в училище. Для него, как для человека, который двадцать лет просидел в оркестровой яме, это было само собой разумеющимся. Его легко понять, поскольку у него была тяжелая судьба: в восемнадцать лет он пошел на фронт и всю войну прошел танкистом, а после её окончания поступил в консерваторию.
У меня не было выбора, и я вынужден был заниматься виолончелью, хоть это и было чересчур. Но сейчас я с благодарностью вспоминаю этот период, когда я действительно начал играть. Может быть, последуй я совету Анатолия Кондратьевича, из меня и вышел бы толк. К сожалению, у меня не сложились отношения с педагогиней по классу фортепьяно, и все годы учебы в музыкальной школе я с трудом разучивал самую элементарную программу. Я так и не научился толком играть, о чём сейчас очень жалею.
Странно, что в музыкальной школе у меня почти не было друзей. Наверное дело было в том, что занятия там индивидуальные, и поэтому там все так и держатся особняком. На репетициях оркестра все заняты делом, и это не очень располагает к общению. Впрочем, какое-то время я контактировал с альтистом Игорем Гоголевым и скрипачом Вовой Левитом. Только на уроках сольфеджио можно было пообщаться, и я подружился со скрипачом Колей Марковым.
Я взрослел и летом на даче вел достаточно беспутный образ жизни. Детские шалости и первые опыты постепенно превратились в привычное подростковое пьянство. Денег не было, но, поскольку я по-прежнему жил независимо, время от времени кто-то появлялся и приносил алкоголь. Наверное, в таком возрасте этот опыт неизбежен. Иногда мы собирались на поляне играть в лапту – любимую игру моего детства. Но как-то я приехал туда на велосипеде уже плохо держась на ногах, упал в воронку от бомбы и заснул. Проснулся я ночью изъеденный комарами и еле добрался до дома, где проспал весь следующий день.
В этот же год я предпринял путешествие в Белоруссию, к Ульеву в деревню. Я пришёл к его старшему брату Валерию, чтобы узнать, как до него доехать. Я не стригся все лето и уже почти был похож на всех четверых моих кумиров. Валерий, который был очень строгих правил, спросил меня, решил ли я уже, куда буду поступать, и наказал мне постричься, а то как это я, столичный парень, поеду в деревню показывать дурной пример. Я сдуру внял его совету и поехал в деревню. С тех пор я больше никогда не слушал ничьих советов по поводу своей прически: когда я приехал в деревню и встретил Ульева, у него были длинные волосы. К тому же меня сразу напоили самогоном, и моя столичная стрижка перестала иметь какое-либо значение. Две недели в экзотической белорусской деревне так и прошли под знаком самогона.
Так же и в школе, перед каждым походом на школьный вечер мы с дружками выпивали бутылку портвейна в подъезде и, пока твердо держались на ногах, шли в школу и самозабвенно танцевали шейк, разбившись на группы, мужскую и женскую. Пару раз меня застукивали преподаватели и ставили моё состояние мне на вид. В это время в кино пошел испанский фильм «Пусть» говорят с певцом Рафаэлем. Все ходили на него по несколько раз, но мне больше нравились «Шербурские зонтики» и «Мужчина и женщина». Меня совершенно завораживала музыка к этим фильмам. А особенно мне нравились уличные танцы в «Девушках из Рошфора». И совершенно неожиданно восхитила меня «Моя прекрасная леди», на которую как на экранизацию «Пигмалиона» нас сводили насильно. А в фильме «Серенада большой любви» Марио Ланца, зайдя в ресторан, присоединился к черным музыкантам и спел настоящий рок-н-ролл. Я был в полном восторге, мне очень нравился Марио Ланца ещё по фильму «Великий Карузо». Я ещё не вполне это осознавал, но чувствовал, что между «серьезной» музыкой и рок-н-роллом проходит непреодолимая пропасть. По крайней мере, я никогда не смог бы признаться Анатолию Кондратьевичу в своей любви к «Beatles». И тут я неожиданно увидел, что эта пропасть преодолима, что все едино, что и то, и другое может быть красиво, и дело только во вкусе и в снобизме некоторых музыкантов, представителей обоих жанров (тогда я не понимал слова снобизм, хотя на уроке английской литературы нам много говорили о снобизме Сомса Форсайта).
Я окончил музыкальную школу, когда заканчивал девятый класс общеобразовательной. Я не строил никаких планов, и меня уговорили заниматься ещё один год в музыкальной школе, чтобы, если после окончании школы я решу поступать в музыкальное училище, можно было бы лучше подготовиться. Мне было всё равно, и я согласился, хотя не строил никаких планов и не стал заниматься интенсивнее. Анатолий Кондратьевич съехал, но не далеко, а в квартиру этажом выше. Я с облегчением вздохнул и переехал в снимавшуюся им комнату. Но наши занятия продолжились – я ходил к нему наверх.
Алексей устроился работать официантом в ресторане и собрался жениться. Дистанция между нами все увеличивалась. Неожиданно, без предупреждения, в отпуск приехал Андрей. Почти два года я писал ему скупые дежурные письма, не зная о чём особенно писать и чем мне с ним хотелось бы поделиться. И вдруг вместо прежней замкнутой и странной личности в дом возвращается Андрей, который оказывается тем человеком, с которым я готов делиться абсолютно всем и который станет моим самым близким другом на долгие годы. К сожалению, он уехал ещё на несколько месяцев, а мне нужно было как-то заканчивать школу. По всем предметам у меня была стабильная тройка, которая меня вполне устраивала. Но надо было сдавать экзамены, и в этой ситуации настоящим другом оказался Ульев, взявшийся заниматься со мной физикой и математикой, которые я без его помощи не сдал бы. Время экзаменов совпало с началом чемпионата мира по футболу. Я, обычно равнодушный к нему, с большим интересом смотрел некоторые матчи и болел за английскую команду, поскольку у всех футболистов были длинные волосы, а у Джорджа Беста волосы были ниже плеч. Я физически ощутил, что в этот момент времени в мире происходит нечто такое, на что я реагирую, но до нас эта волна никак не может докатиться. Однако надо было идти в парикмахерскую, поскольку с такой прической, как у меня, к выпускным экзаменам не допускали.
После выпускного вечера мы пошли к Лёше, брату нашей одноклассницы Оли Голубевой, и я вдруг неожиданно увидел, что тот мир, о существовании которого я только подозревал и принадлежность к которому чувствовал, реально существует даже здесь. Лёша учился в Университете, был чрезвычайно интеллигентным человеком, слушал всю современную музыку и прекрасно в ней разбирался. Он жил самостоятельно на Моховой в комнатке, на стенах которой висели плакаты и фотографии групп, каких я ещё не слышал, и, конечно же, там были «Beatles». У него могли быть пластинки, которые он брал переписывать, какие-то музыкальные журналы и книги. А на шкафу в коробке жило Жрало. Можно было по-разному понимать ту вещь, которую он показывал гостям, но она не требовала интерпретации: это была психоделическая вещь. С тех пор я стал любить непонятное – чем непонятнее, тем лучше – главное не пытаться это как-то истолковывать и расшифровывать. У Лёши можно было на несколько часов окунаться в мир, который для меня пока не был вполне доступен. А главное, хотя Лёша был на три года старше нас, эта разница не ощущалась, он был с нами абсолютно на равных. В то время поход к нему для меня был событием.
Я оставил идею поступления в музыкальное училище и вообще никуда не собирался поступать. Анатолий Кондратьевич сказал, что я буду кусать локти, но постепенно снял осаду и оставил меня в покое. Наконец в августе Андрей вернулся из армии, и мы стали все свое время проводить вместе. Всё-таки в конце лета меня уговорили подать куда-нибудь документы, так как до восемнадцати лет мне могли платить пенсию только в том случае, если я буду учиться. Я лениво листал справочники, понимая, что ничего из предлагаемого меня не интересует. Мне показалось, что отделение звукозаписи Кинотехникума может оказаться самым подходящим, и я пошел подавать документы туда. Придя же, я узнал, что на это отделение берут только с восьмью классами, а у меня как на грех десять. В приемной комиссии меня уверили в том, что я могу проучиться год на другом отделении, а потом, если захочу, смогу перевестись на звукозапись. Думать было лень, я неожиданно получил пятерку по математике и поступил на отделение «Монтаж и эксплуатация киноустановок».
В самом конце лета обычно показывали фестиваль песни в Сопоте, который обычно давали выборочно, но в том году его почему-то показали целиком. В целом, это было не совсем то, что хотелось бы слушать, но всё равно все смотрели, поскольку так или иначе это был какой-то ракурс на внешний мир. Вдруг, в один из дней, в качестве гостей фестиваля появились «Christie». Это было неслыханно – в прямом эфире английская группа, песня которой «Yellow River» в то время была на первом месте в английском топе. Работало абсолютно все: драйв, с каким они играли, и то, как они выглядели… На следующий день выступала Джоан Баез и пела «Let It Be», песню «Beatles», которую ещё никто из нас не слышал. Выяснилось, что фестиваль смотрели абсолютно все мои друзья, и на всех это произвело неизгладимое впечатление.
На следующий день моя учеба в Кинотехникуме началась с того, что и там нашелся какой-то псих, который, встречая всех у входа, сходу наорал на меня в том смысле, что на следующий день он с такой прической меня не допустит к занятиям. Конечно же, мне надо было просто повернуться и уйти и не переступать больше порог этого дома, но я ещё не был готов к таким поступкам. Всё же я проигнорировал его требования, пытаясь как-то уложить или зачесать волосы, и тупо ходил на занятия, не понимая для чего я слушаю все эти вещи. Самое нелепое, что моя стабильная тройка в школе здесь оказалась пятеркой, и я легко учился по всем предметам. Почти вся группа состояла из приезжих девочек. С одной стороны это было приятно, но с другой, я всё равно чувствовал себя инородным телом. Я по-прежнему общался со своими школьными друзьями, которые почти все поступили в институты. Ульев поступил в Политехнический Институт, где на каждом факультете были свои группы. Мы постоянно ходили туда на вечера, которые уже не походили на школьные, потому что студенческие группы играли на другом уровне. А играли группы в основном кавер-версии «Beatles» и «Stones». До меня стали доходить слухи о легендарных группах «Фламинго» и «Санкт-Петербург». Ходили легенды о концерте «Фламинго» в Политехе (Политехническом Институте). На вечера в Политех пытались просочиться внешние тусовщики вроде меня, и иногда попадать туда приходилось через окно в туалете, карабкаясь по водосточным трубам и карнизам. Как-то я просочился на концерт группы «Основание», и Ульев уверял меня в том, что это, на самом деле, «Основание Санкт-Петербурга». Как-то раз Лёша Голубев пригласил меня сходить на реальный сейшн в ДК «Маяк», где играла группа «Шестое чувство». И это уже не походило на танцевальные студенческие вечера в Политехе, где в основном была своя студенческая аудитория, это был настоящий сейшн, где были совсем другие люди, посвященные. И видно было, что это группа – эти люди не учатся на инженеров, это – рок-музыканты.
Доступ к внешней информации тоже расширился. В каждом институте была категория людей, которые увлекались поп-музыкой, и в ней циркулировали пластинки. У Андрея Колесова был «Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band» и пара пластинок «Rolling Stones». У Ульева был «Белый Альбом» и «Bridge Over Troubled Water» Саймона и Гарфанкеля, который ему привез брат по дороге из Антарктиды. Также он привез ему настоящий джинсовый костюм. У Андрея Михайлова по прозвищу Мясо из параллельного класса были «Doors» и «Cream». Я не мог позволить себе такой роскоши, чтобы покупать пластинки, но, хотя мой проигрыватель уже устарел, все же я иногда мог брать эти пластинки и слушать их. Откуда они возникали, понять было невозможно, но услышав один раз, я уже тогда навеки влюбился в «Since I've Been Lovin' You». У Никиты Воейкова был тройной «Woodstock», и мне больше всего нравилась сторона с «Who» и песня «Wooden Ships» Кросби, Стиллза и Нэша. Джимми Хендрикс пока был выше моего понимания, и прошли годы, прежде чем я его принял окончательно. Самым же главным было ощущение времени и того, что сейчас происходит нечто очень-очень важное. И самым непостижимым был «Сержант», который менял представление о «Beatles», казалось бы уже сложившееся раз и навсегда. Его невозможно было принять сразу. Его надо было слушать сто раз и при этом хотелось ещё. Мы штудировали каждое написанное на обложке слово и, хотя ещё не представляли себе, что эта пластинка уже произвела революцию во всём мире, уже подсознательно это чувствовали. Слушание этой пластинки превратилось в таинство. Невозможно было поставить пластинку и продолжать разговаривать. Мы с братом Андреем выключали свет и погружались в мир, который нам предлагали посетить наши проводники, и который для меня становился реальнее того, в котором мне приходилось жить. В Кинотехникуме разделить все это мне было не с кем.
В феврале мне должно было исполниться восемнадцать, меня должны были лишить пенсии, и после нового года меня потянуло на волю. Я знал, что меня всё равно заберут в Армию, и я плюнул на все и ушел. С тех пор я никогда, нигде и ни на кого больше не учился.
Как-то я забрел в ДК им. Ленсовета, где была какая-то чешская выставка. В фойе стоял настоящий Juke-Box, начиненный сорокапятками. Конечно же, я изучил весь каталог. Почти вся музыка было чешской, но каким-то образом здесь оказалась одна сорокапятка «Beatles» – «Hey Jude» и одна «Guess Who» – «American Woman». Можно было придти, опустить двадцать копеек и слушать сколько угодно, потому что сразу же собирались люди, и все по очереди ставили одну и ту же песню. Это было великолепно – в публичном месте может играть такая музыка, и ты можешь наблюдать, как все люди мгновенно реагируют и сразу преображаются.
Алексей женился и уехал жить к жене, и к нам на полгода переехал двоюродный брат Павел, который всю жизнь жил за шкафами в одной комнате с родителями. Он с детства был очень дружен с Андреем, и мы стали жить одной семьей. Оставалось какое-то время до неотвратимой и уже нависшей Армии. Хотя Павел был ровесник Андрея и был на четыре года старше меня, его должны были забрать в это же время. Никита Воейков поговорил со своим отцом, и меня на месяц зачислили грузчиком на завод «Измеритель», что иначе было бы не так просто, так как перед Армией меня на месяц просто не взяли бы. Я устроился как на постоянную работу и тем самым должен был получить ещё и выходное пособие. Я грузил какое-то железо, мусор, ездил на городскую свалку и не могу объяснить, почему, но получал от этого огромное удовольствие. Что-то произошло, мне было абсолютно всё равно, что делать, и почему-то я был счастлив. Я получил свою первую и единственную зарплату, которая благодаря пособию оказалась удвоенной, закатил отвальную и отправился в Армию.
Часть вторая
На следующий год умерла бабушка Мария Константиновна. В этот же год Андрея забрали в Армию, но пришёл Алексей. С его возвращением в доме воцарился хаос. Он сразу же стал хозяйничать и первым делом выкинул на помойку письменный стол отца, который, якобы, занимал слишком много места. Ящики из стола с бумагами года два стояли посреди комнаты. Куда-то исчезла гигантская бронзовая люстра, которая висела в большой комнате и почти накрывала круглый стол. Постепенно стали выкидываться и другие вещи, все поменялось местами, и дом перестал носить признаки того дома, в котором я вырос. Потом пришли какие-то люди из музея истории города и, до кучи, забрали пропеллер. С тех пор его никто никогда нигде не видел. Когда через 20 лет я увидел фильм «Blow Up», то у меня было полное ощущение, что в фильме фигурирует тот самый пропеллер.
У нас снова появились гости – это были однополчане моего брата, с которыми он все время пил. Летом вся эта компания оккупировала времянку на даче. Я ещё ничего толком не осознавал, но никак не мог понять, почему привычное пространство разрушается, но при этом ничего не становится лучше. Как-то, когда на дачу приехала очередная компания, меня угостили водкой. Алексей устроился работать на какой-то завод. Когда он ночевал на даче, то, чтобы не опоздать на электричку и поспать лишние 15 минут, он поднимал меня в полшестого утра, сажал на раму, и мы ехали на вокзал, а я потом пригонял велосипед домой и ложился досыпать. Мне ужасно не хотелось вставать, но мой сон в расчет не шёл, и я должен был воспринимать все как должное, ведь Алексей был моим старшим братом.
Ни у кого из моих друзей не было магнитофона, и, хотя у всех были какие-то проигрыватели, естественно не было никаких современных пластинок. Чуть позже, когда поп-музыка стала прочно входить в круг наших увлечений, долгоиграющие пластинки и сорокопятки стали появляться в школе у ребят из старших классов. Я ещё толком ничего не слышал, но одна девушка из нашего класса, Галя Мурадова, вдруг подарила мне книжку Брайана Эпстайна «Beatles» – «A Сellarfull Of Noise». Я старался её читать, но пока ещё моего знания английского языка не хватало, чтобы прочесть всю книгу, я с трудом читал то, что задавали. Зато там было много реальных фотографий. В девятом классе, когда надо было на месяц ехать в колхоз, и у меня не было ни копейки денег, я сдуру продал её за три рубля своему дружку с дачи Лёше Ветбергу. Кстати, у него как раз был магнитофон, и летом я слушал «Белый Альбом» и никак не мог сопоставить услышанное с тем представлением о «Beatles», которое у меня сложилось после «Help!» Кто-то собирался взять магнитофон в колхоз. И Вова Ульев, мама которого преподавала в нашей школе, смог достать вожделенные пластинки и переписать их. Каждый день у нас начинался и кончался музыкой «Beatles».
Все годы со времени смерти дедушки Всеволода мать и её братья были озабочены тем, что, имея родственников за границей, мы не знали никакой от них помощи. Как-то из Италии приехала их кузина Ляля. Она была певицей и выступила в Малом зале Филармонии со своим мужем, пианистом Гвидо Агости. Мать по-прежнему боялась, что будут какие-нибудь проблемы, хотя отец уже умер. Все родственники тоже боялись, но всем очень хотелось подарков. Как-то приехала наша швейцарская тетка Ирина и подарила всем нам швейцарские часы. Я с гордостью носил эти часы и иногда давал дружкам одеть их на каком-нибудь уроке.
В это время в школе уже была группа, в которой играли ребята из старших классов. С восьмого класса мы тоже становились старшеклассниками, и нам уже можно было ходить на вечера, которые устраивались в школе каждый месяц. Меня завораживал звук электрической гитары, на которой играл Репа, а Гриша Асатурян при этом пел песню «Beatles» – «Boys», которую я впервые услышал в его исполнении. К сожалению, у меня не было своей гитары, и я даже не подозревал о том, что мне было легче других научиться на ней играть. Когда ребята из нашего класса тоже решили собрать группу, и не оказалось басиста, они предложили играть мне, хотя у нас в классе был ещё Лева Капитанский, который классно играл на гитаре. Я не имел никакого навыка, но быстро научился, поскольку мне оказалась понятна логика построения партии баса по опыту игры на виолончели в оркестре музыкальной школы. Мы сшили двубортные вельветовые пиджаки и расклешенные штаны. Но, к сожалению, собственной белой водолазки у меня так и не было, и я вынужден был на каждое выступление стрелять её у дружков. Когда мы ходили в школу, нам запрещали так одеваться, и мы были вынуждены носить форму. На гитарах играли Никита Воейков и Вова Рыжковский, а на ударных (малом барабане и тарелке) играл Вова Ульев. Откуда в школе взялись болгарские электрические гитары, я не знаю. Включались все в усилитель «Кинап». Также откуда-то взялись две желтые колонки, на которых мы, как у «Beatles», написали «Vox». Названия мы не имели, и после первого выступления нас прозвали «Vox», думая, что это название группы. Ко второму нашему выступлению Ульев уже нарисовал афишу с таким названием. К сожалению, никто не пел, и мы играли инструменталы. Постепенно стали появляться ребята из другой школы: некто Валя, который пел «на рыбе» песню «Every Night Before», с двусмысленным припевом «Don't Fuck Me Boy», смысл которого никто тогда не понимал. Хотя каждый из нас знал английский лучше этого Вали, никто из нас не знал ни одной английской песни, не говоря уже о том, что никто не мог толком подобрать ни одной песни. Правда, будучи в колхозе, мы с Андреем Колесовым, который был главным экспертом по части языка, пытались снять слова «It's Only Love», которые впоследствии оказались немного другими.
Неожиданно нам сделали подарок: в качестве заставки к воскресной политической телепередаче «7 дней» взяли «Can't Buy Me Love», и её теперь можно было слышать каждую неделю. Кстати, и сами передачи тоже были интересны, поскольку всегда оставалась вероятность, что покажут запретный плод. Также в это же время пошел документальный фильм «Семь нот в тишине», в котором одна из частей была рассказом об истории современного танца, который кончался твистом и рок-н-роллом. Каждый танец показывали секунд по 15, и, конечно же, все считали, что там показывают «Beatles». Разумеется, это были не они, и я сейчас хотел бы посмотреть тот фильм, чтобы узнать, кто же там был на самом деле. Я думаю, «Animals» или кто-то из американцев. Это была скудная, но пища.
В это время я переходил в последний класс музыкальной школы. Мой преподаватель Анатолий Кондратьевич имел какие-то жилищные проблемы и попросил маму сдать ему комнату. Я умолял её, чтобы она ни в коем случае этого не делала, чтобы она подумала обо мне, каково мне будет жить под одной крышей со своим педагогом. Алексей же считал, что она просто сошла с ума. Но она согласилась, и наш дом превратился в коммунальную квартиру со всем вытекающим из этого идиотизмом. Алексей психовал и с этого времени буквально возненавидел мать. Анатолий Кондратьевич, которого я по своему любил и уважал, занимался со мной дома, и, помимо этого, я два раза в неделю ходил к нему же на занятия в школу. Он взял более сложную программу и говорил, что мне непременно надо поступать в училище. Для него, как для человека, который двадцать лет просидел в оркестровой яме, это было само собой разумеющимся. Его легко понять, поскольку у него была тяжелая судьба: в восемнадцать лет он пошел на фронт и всю войну прошел танкистом, а после её окончания поступил в консерваторию.
У меня не было выбора, и я вынужден был заниматься виолончелью, хоть это и было чересчур. Но сейчас я с благодарностью вспоминаю этот период, когда я действительно начал играть. Может быть, последуй я совету Анатолия Кондратьевича, из меня и вышел бы толк. К сожалению, у меня не сложились отношения с педагогиней по классу фортепьяно, и все годы учебы в музыкальной школе я с трудом разучивал самую элементарную программу. Я так и не научился толком играть, о чём сейчас очень жалею.
Странно, что в музыкальной школе у меня почти не было друзей. Наверное дело было в том, что занятия там индивидуальные, и поэтому там все так и держатся особняком. На репетициях оркестра все заняты делом, и это не очень располагает к общению. Впрочем, какое-то время я контактировал с альтистом Игорем Гоголевым и скрипачом Вовой Левитом. Только на уроках сольфеджио можно было пообщаться, и я подружился со скрипачом Колей Марковым.
Я взрослел и летом на даче вел достаточно беспутный образ жизни. Детские шалости и первые опыты постепенно превратились в привычное подростковое пьянство. Денег не было, но, поскольку я по-прежнему жил независимо, время от времени кто-то появлялся и приносил алкоголь. Наверное, в таком возрасте этот опыт неизбежен. Иногда мы собирались на поляне играть в лапту – любимую игру моего детства. Но как-то я приехал туда на велосипеде уже плохо держась на ногах, упал в воронку от бомбы и заснул. Проснулся я ночью изъеденный комарами и еле добрался до дома, где проспал весь следующий день.
В этот же год я предпринял путешествие в Белоруссию, к Ульеву в деревню. Я пришёл к его старшему брату Валерию, чтобы узнать, как до него доехать. Я не стригся все лето и уже почти был похож на всех четверых моих кумиров. Валерий, который был очень строгих правил, спросил меня, решил ли я уже, куда буду поступать, и наказал мне постричься, а то как это я, столичный парень, поеду в деревню показывать дурной пример. Я сдуру внял его совету и поехал в деревню. С тех пор я больше никогда не слушал ничьих советов по поводу своей прически: когда я приехал в деревню и встретил Ульева, у него были длинные волосы. К тому же меня сразу напоили самогоном, и моя столичная стрижка перестала иметь какое-либо значение. Две недели в экзотической белорусской деревне так и прошли под знаком самогона.
Так же и в школе, перед каждым походом на школьный вечер мы с дружками выпивали бутылку портвейна в подъезде и, пока твердо держались на ногах, шли в школу и самозабвенно танцевали шейк, разбившись на группы, мужскую и женскую. Пару раз меня застукивали преподаватели и ставили моё состояние мне на вид. В это время в кино пошел испанский фильм «Пусть» говорят с певцом Рафаэлем. Все ходили на него по несколько раз, но мне больше нравились «Шербурские зонтики» и «Мужчина и женщина». Меня совершенно завораживала музыка к этим фильмам. А особенно мне нравились уличные танцы в «Девушках из Рошфора». И совершенно неожиданно восхитила меня «Моя прекрасная леди», на которую как на экранизацию «Пигмалиона» нас сводили насильно. А в фильме «Серенада большой любви» Марио Ланца, зайдя в ресторан, присоединился к черным музыкантам и спел настоящий рок-н-ролл. Я был в полном восторге, мне очень нравился Марио Ланца ещё по фильму «Великий Карузо». Я ещё не вполне это осознавал, но чувствовал, что между «серьезной» музыкой и рок-н-роллом проходит непреодолимая пропасть. По крайней мере, я никогда не смог бы признаться Анатолию Кондратьевичу в своей любви к «Beatles». И тут я неожиданно увидел, что эта пропасть преодолима, что все едино, что и то, и другое может быть красиво, и дело только во вкусе и в снобизме некоторых музыкантов, представителей обоих жанров (тогда я не понимал слова снобизм, хотя на уроке английской литературы нам много говорили о снобизме Сомса Форсайта).
Я окончил музыкальную школу, когда заканчивал девятый класс общеобразовательной. Я не строил никаких планов, и меня уговорили заниматься ещё один год в музыкальной школе, чтобы, если после окончании школы я решу поступать в музыкальное училище, можно было бы лучше подготовиться. Мне было всё равно, и я согласился, хотя не строил никаких планов и не стал заниматься интенсивнее. Анатолий Кондратьевич съехал, но не далеко, а в квартиру этажом выше. Я с облегчением вздохнул и переехал в снимавшуюся им комнату. Но наши занятия продолжились – я ходил к нему наверх.
Алексей устроился работать официантом в ресторане и собрался жениться. Дистанция между нами все увеличивалась. Неожиданно, без предупреждения, в отпуск приехал Андрей. Почти два года я писал ему скупые дежурные письма, не зная о чём особенно писать и чем мне с ним хотелось бы поделиться. И вдруг вместо прежней замкнутой и странной личности в дом возвращается Андрей, который оказывается тем человеком, с которым я готов делиться абсолютно всем и который станет моим самым близким другом на долгие годы. К сожалению, он уехал ещё на несколько месяцев, а мне нужно было как-то заканчивать школу. По всем предметам у меня была стабильная тройка, которая меня вполне устраивала. Но надо было сдавать экзамены, и в этой ситуации настоящим другом оказался Ульев, взявшийся заниматься со мной физикой и математикой, которые я без его помощи не сдал бы. Время экзаменов совпало с началом чемпионата мира по футболу. Я, обычно равнодушный к нему, с большим интересом смотрел некоторые матчи и болел за английскую команду, поскольку у всех футболистов были длинные волосы, а у Джорджа Беста волосы были ниже плеч. Я физически ощутил, что в этот момент времени в мире происходит нечто такое, на что я реагирую, но до нас эта волна никак не может докатиться. Однако надо было идти в парикмахерскую, поскольку с такой прической, как у меня, к выпускным экзаменам не допускали.
После выпускного вечера мы пошли к Лёше, брату нашей одноклассницы Оли Голубевой, и я вдруг неожиданно увидел, что тот мир, о существовании которого я только подозревал и принадлежность к которому чувствовал, реально существует даже здесь. Лёша учился в Университете, был чрезвычайно интеллигентным человеком, слушал всю современную музыку и прекрасно в ней разбирался. Он жил самостоятельно на Моховой в комнатке, на стенах которой висели плакаты и фотографии групп, каких я ещё не слышал, и, конечно же, там были «Beatles». У него могли быть пластинки, которые он брал переписывать, какие-то музыкальные журналы и книги. А на шкафу в коробке жило Жрало. Можно было по-разному понимать ту вещь, которую он показывал гостям, но она не требовала интерпретации: это была психоделическая вещь. С тех пор я стал любить непонятное – чем непонятнее, тем лучше – главное не пытаться это как-то истолковывать и расшифровывать. У Лёши можно было на несколько часов окунаться в мир, который для меня пока не был вполне доступен. А главное, хотя Лёша был на три года старше нас, эта разница не ощущалась, он был с нами абсолютно на равных. В то время поход к нему для меня был событием.
Я оставил идею поступления в музыкальное училище и вообще никуда не собирался поступать. Анатолий Кондратьевич сказал, что я буду кусать локти, но постепенно снял осаду и оставил меня в покое. Наконец в августе Андрей вернулся из армии, и мы стали все свое время проводить вместе. Всё-таки в конце лета меня уговорили подать куда-нибудь документы, так как до восемнадцати лет мне могли платить пенсию только в том случае, если я буду учиться. Я лениво листал справочники, понимая, что ничего из предлагаемого меня не интересует. Мне показалось, что отделение звукозаписи Кинотехникума может оказаться самым подходящим, и я пошел подавать документы туда. Придя же, я узнал, что на это отделение берут только с восьмью классами, а у меня как на грех десять. В приемной комиссии меня уверили в том, что я могу проучиться год на другом отделении, а потом, если захочу, смогу перевестись на звукозапись. Думать было лень, я неожиданно получил пятерку по математике и поступил на отделение «Монтаж и эксплуатация киноустановок».
В самом конце лета обычно показывали фестиваль песни в Сопоте, который обычно давали выборочно, но в том году его почему-то показали целиком. В целом, это было не совсем то, что хотелось бы слушать, но всё равно все смотрели, поскольку так или иначе это был какой-то ракурс на внешний мир. Вдруг, в один из дней, в качестве гостей фестиваля появились «Christie». Это было неслыханно – в прямом эфире английская группа, песня которой «Yellow River» в то время была на первом месте в английском топе. Работало абсолютно все: драйв, с каким они играли, и то, как они выглядели… На следующий день выступала Джоан Баез и пела «Let It Be», песню «Beatles», которую ещё никто из нас не слышал. Выяснилось, что фестиваль смотрели абсолютно все мои друзья, и на всех это произвело неизгладимое впечатление.
На следующий день моя учеба в Кинотехникуме началась с того, что и там нашелся какой-то псих, который, встречая всех у входа, сходу наорал на меня в том смысле, что на следующий день он с такой прической меня не допустит к занятиям. Конечно же, мне надо было просто повернуться и уйти и не переступать больше порог этого дома, но я ещё не был готов к таким поступкам. Всё же я проигнорировал его требования, пытаясь как-то уложить или зачесать волосы, и тупо ходил на занятия, не понимая для чего я слушаю все эти вещи. Самое нелепое, что моя стабильная тройка в школе здесь оказалась пятеркой, и я легко учился по всем предметам. Почти вся группа состояла из приезжих девочек. С одной стороны это было приятно, но с другой, я всё равно чувствовал себя инородным телом. Я по-прежнему общался со своими школьными друзьями, которые почти все поступили в институты. Ульев поступил в Политехнический Институт, где на каждом факультете были свои группы. Мы постоянно ходили туда на вечера, которые уже не походили на школьные, потому что студенческие группы играли на другом уровне. А играли группы в основном кавер-версии «Beatles» и «Stones». До меня стали доходить слухи о легендарных группах «Фламинго» и «Санкт-Петербург». Ходили легенды о концерте «Фламинго» в Политехе (Политехническом Институте). На вечера в Политех пытались просочиться внешние тусовщики вроде меня, и иногда попадать туда приходилось через окно в туалете, карабкаясь по водосточным трубам и карнизам. Как-то я просочился на концерт группы «Основание», и Ульев уверял меня в том, что это, на самом деле, «Основание Санкт-Петербурга». Как-то раз Лёша Голубев пригласил меня сходить на реальный сейшн в ДК «Маяк», где играла группа «Шестое чувство». И это уже не походило на танцевальные студенческие вечера в Политехе, где в основном была своя студенческая аудитория, это был настоящий сейшн, где были совсем другие люди, посвященные. И видно было, что это группа – эти люди не учатся на инженеров, это – рок-музыканты.
Доступ к внешней информации тоже расширился. В каждом институте была категория людей, которые увлекались поп-музыкой, и в ней циркулировали пластинки. У Андрея Колесова был «Sgt. Pepper's Lonely Hearts Club Band» и пара пластинок «Rolling Stones». У Ульева был «Белый Альбом» и «Bridge Over Troubled Water» Саймона и Гарфанкеля, который ему привез брат по дороге из Антарктиды. Также он привез ему настоящий джинсовый костюм. У Андрея Михайлова по прозвищу Мясо из параллельного класса были «Doors» и «Cream». Я не мог позволить себе такой роскоши, чтобы покупать пластинки, но, хотя мой проигрыватель уже устарел, все же я иногда мог брать эти пластинки и слушать их. Откуда они возникали, понять было невозможно, но услышав один раз, я уже тогда навеки влюбился в «Since I've Been Lovin' You». У Никиты Воейкова был тройной «Woodstock», и мне больше всего нравилась сторона с «Who» и песня «Wooden Ships» Кросби, Стиллза и Нэша. Джимми Хендрикс пока был выше моего понимания, и прошли годы, прежде чем я его принял окончательно. Самым же главным было ощущение времени и того, что сейчас происходит нечто очень-очень важное. И самым непостижимым был «Сержант», который менял представление о «Beatles», казалось бы уже сложившееся раз и навсегда. Его невозможно было принять сразу. Его надо было слушать сто раз и при этом хотелось ещё. Мы штудировали каждое написанное на обложке слово и, хотя ещё не представляли себе, что эта пластинка уже произвела революцию во всём мире, уже подсознательно это чувствовали. Слушание этой пластинки превратилось в таинство. Невозможно было поставить пластинку и продолжать разговаривать. Мы с братом Андреем выключали свет и погружались в мир, который нам предлагали посетить наши проводники, и который для меня становился реальнее того, в котором мне приходилось жить. В Кинотехникуме разделить все это мне было не с кем.
В феврале мне должно было исполниться восемнадцать, меня должны были лишить пенсии, и после нового года меня потянуло на волю. Я знал, что меня всё равно заберут в Армию, и я плюнул на все и ушел. С тех пор я никогда, нигде и ни на кого больше не учился.
Как-то я забрел в ДК им. Ленсовета, где была какая-то чешская выставка. В фойе стоял настоящий Juke-Box, начиненный сорокапятками. Конечно же, я изучил весь каталог. Почти вся музыка было чешской, но каким-то образом здесь оказалась одна сорокапятка «Beatles» – «Hey Jude» и одна «Guess Who» – «American Woman». Можно было придти, опустить двадцать копеек и слушать сколько угодно, потому что сразу же собирались люди, и все по очереди ставили одну и ту же песню. Это было великолепно – в публичном месте может играть такая музыка, и ты можешь наблюдать, как все люди мгновенно реагируют и сразу преображаются.
Алексей женился и уехал жить к жене, и к нам на полгода переехал двоюродный брат Павел, который всю жизнь жил за шкафами в одной комнате с родителями. Он с детства был очень дружен с Андреем, и мы стали жить одной семьей. Оставалось какое-то время до неотвратимой и уже нависшей Армии. Хотя Павел был ровесник Андрея и был на четыре года старше меня, его должны были забрать в это же время. Никита Воейков поговорил со своим отцом, и меня на месяц зачислили грузчиком на завод «Измеритель», что иначе было бы не так просто, так как перед Армией меня на месяц просто не взяли бы. Я устроился как на постоянную работу и тем самым должен был получить ещё и выходное пособие. Я грузил какое-то железо, мусор, ездил на городскую свалку и не могу объяснить, почему, но получал от этого огромное удовольствие. Что-то произошло, мне было абсолютно всё равно, что делать, и почему-то я был счастлив. Я получил свою первую и единственную зарплату, которая благодаря пособию оказалась удвоенной, закатил отвальную и отправился в Армию.
Часть вторая
Меня привезли в Пушкин на пересыльный пункт. Часа через три мне неожиданно объявили, что произошла какая-то ошибка, и мне придется вернуться домой до особого распоряжения – может быть, даже до следующего призыва. Это была не совсем радостная весть, поскольку я уже настроил себя на длительное путешествие во времени. Я знал, что Армия – это не просто, но надо от неё отделаться как можно быстрее. В то время я не знал, что существуют какие-то способы отмазки. Да, если бы я и знал, то всё равно предпочел бы пойти в Армию, нежели косить несколько лет. Пока я ожидал окончательного решения своей участи, вдруг неожиданно материализовался мой брат Алексей. Он разведал в Военкомате, куда меня повезли, и, на своем опыте зная, что я могу застрять на пересыльном пункте на несколько дней, поехал в Пушкин. Он быстро договорился с какими-то «покупателями» – офицерами, которые съезжаются за «товаром» на пересыльные пункты, как работорговцы. И в этот же день меня уже грузили в поезд, который формировался в Закавказский округ. И ещё через несколько дней путешествия я оказался в городе Марнеули, в сорока километрах от Тбилиси.
Рассказывать, что такое Армия, бессмысленно. Совершенно очевидно, что это потеря времени и, может быть, самых лучших годов юности. И я очень рад тому, что для меня они прошли более-менее безболезненно. Мой несчастный брат Алексей вернулся со службы нравственным калекой, и для него Армия осталось самым главным из того, что произошло с ним. Он и по сей день празднует все милитаристские праздники. На почве алкоголизма его военный опыт принял и вовсе гипертрофированную форму. У него слились воедино остров Даманский, Вьетнам, Афганистан, и из радиста ракетных войск он постепенно превратился в десантника и разведчика, а шрамы, полученные в пьяных драках, превратились в боевые ранения. Ну да ладно, мне ещё не один раз придется вспоминать своего брата в ходе этого повествования. У меня же выработался стойкий иммунитет к этой теме, и Армию я просто никогда не вспоминаю, как будто я никогда там не был. Возвращаясь лишь теперь к моему армейскому опыту, я отмечу только то, что и там я встретил много прекрасных людей. Гена Степаненко и Володя «Пачка» Свиридов из Самары и Жора Шестакович из Ново-Волынска, которые помогли мне поверить в то, что остров, на котором я очутился, оказался обитаем, и с которыми мы стали близкими друзьями. С Геной мы дружим по сей день, а недавно я узнал, что Жора Шестакович погиб в автокатастрофе. Скрасить мою изоляцию от внешнего мира мне помогли мои школьные друзья, которые писали мне обо всех новостях в области музыки. А Андрей Колесов присылал мне слова песен «Beatles» и «Stones». Коля Марков, как и я, не стал поступать в училище и забросил занятия скрипкой. Он выбрал спорт, но в то же время пытался играть в группе «Второе дыхание». Я тоже приумножил свой опыт игры на бас-гитаре, играя на танцах в офицерском клубе в составе гарнизонной группы, организованной лейтенантом Славой Пинчуком, случайно и навеки связавшим себя с Армией. У нас в группе был замечательный гитарист Олег Острижнов из Ростова, который блестяще, один в один, играл «It's All Over Now». Но я потерял его след.
Рассказывать, что такое Армия, бессмысленно. Совершенно очевидно, что это потеря времени и, может быть, самых лучших годов юности. И я очень рад тому, что для меня они прошли более-менее безболезненно. Мой несчастный брат Алексей вернулся со службы нравственным калекой, и для него Армия осталось самым главным из того, что произошло с ним. Он и по сей день празднует все милитаристские праздники. На почве алкоголизма его военный опыт принял и вовсе гипертрофированную форму. У него слились воедино остров Даманский, Вьетнам, Афганистан, и из радиста ракетных войск он постепенно превратился в десантника и разведчика, а шрамы, полученные в пьяных драках, превратились в боевые ранения. Ну да ладно, мне ещё не один раз придется вспоминать своего брата в ходе этого повествования. У меня же выработался стойкий иммунитет к этой теме, и Армию я просто никогда не вспоминаю, как будто я никогда там не был. Возвращаясь лишь теперь к моему армейскому опыту, я отмечу только то, что и там я встретил много прекрасных людей. Гена Степаненко и Володя «Пачка» Свиридов из Самары и Жора Шестакович из Ново-Волынска, которые помогли мне поверить в то, что остров, на котором я очутился, оказался обитаем, и с которыми мы стали близкими друзьями. С Геной мы дружим по сей день, а недавно я узнал, что Жора Шестакович погиб в автокатастрофе. Скрасить мою изоляцию от внешнего мира мне помогли мои школьные друзья, которые писали мне обо всех новостях в области музыки. А Андрей Колесов присылал мне слова песен «Beatles» и «Stones». Коля Марков, как и я, не стал поступать в училище и забросил занятия скрипкой. Он выбрал спорт, но в то же время пытался играть в группе «Второе дыхание». Я тоже приумножил свой опыт игры на бас-гитаре, играя на танцах в офицерском клубе в составе гарнизонной группы, организованной лейтенантом Славой Пинчуком, случайно и навеки связавшим себя с Армией. У нас в группе был замечательный гитарист Олег Острижнов из Ростова, который блестяще, один в один, играл «It's All Over Now». Но я потерял его след.