Страница:
К лету следующего девяносто второго года у нас уже сформировалась прочная команда. Непонятно как возник Виктор Волков. Он приехал из Азова, сыграл у нас в клубе со своей группой «Тамплиер» и почему-то остался в Петербурге. У него был ярко выраженный синдром Джими Хендрикса. Им страдает половина гитаристов из провинции, которые на самом деле не дотягивали до Ричи Блэкмора (я ничего не хочу сказать о Ричи Блэкморе, естественно он прекрасный музыкант, но он повлиял на огромное число музыкантов в России, которые остановились в своем развитии на «Smoke On The Water»). Естественно у него были сильные амбиции, и он приехал утверждаться и покорять. Он попал явно не туда, но каким-то образом застрял в нашем клубе и стал к нам приходить и донимать разговорами. Я не знал, чем мог ему помочь, и поскольку к этому времени Паша Косенок уехал в Донецк, я предложил Вите торговать пивом. И занявшись этим, он настолько прочно занял своё место, что через некоторое время стал просто незаменим, и сейчас я даже не представляю, как бы мы выжили все эти годы без него. Он стал сторожем и комендантом, который следит за порядком и которому можно поручить абсолютно всё. Он захватил самую удобную комнату и через какое-то время привез из Азова необычайно одаренного сына Жору, который удивлял всех своей игрой на скрипке. Педагоги в нём души не чаяли, но никто и представить себе не мог, в каких условиях жил этот гениальный ребёнок. Они так и прожили там до последнего дня существования клуба.
Летом, как обычно, я устроился на теннисный корт. Денег там уже не платили, да это и не имело никакого значения. Прямо за оградой нашей усадьбы располагались теннисные корты «Ленфильма». На них работали молодые энергичные ребята Костя Алтынбаев и Саша Караваев. У них была чисто спортивная тусовка. Но теннисный бум стал стихать, и постепенно теннис стал превращаться в аристократический отдых. Все больше и больше строилось на понтах – дорогие ракетки и прочие «адидасы». После игры богатые люди парились в бане, и Костя с Сашей постепенно превращались в лакеев. Они пахали с утра до вечера, благоустраивая свою территорию, и облизывались, глядя на нашу усадьбу. Было понятно, что рано или поздно её кто-нибудь хапнет. И вероятно вопрос был только в размере взятки. Но всё-таки это им было явно не по плечу, и они расширялись в другую сторону. Так они построили ещё три корта. Чтобы ухаживать за поверхностью, мне было интересно понять, как устроен весь «пирог» корта, и я внимательно следил за тем, как они строят дренаж и кладут несколько слоев покрытия. Это очень кропотливая работа. Наш корт был построен явно халтурно и довести его до того состояния, в котором они содержали свои, было практически невозможно. Однако, я достаточно много времени уделял своей работе и, насколько это было возможно, содержал корт в приличном состоянии. Они меня склоняли к тому, что я могу перейти к ним на работу и получать приличные деньги. Но меня не интересовала эта работа как таковая. И коль скоро стремление к буржуазности вызывает у меня аллергию, меня больше занимало то, как складывается ситуация на нашей территории. Она была абсолютно иррациональной и, тем самым, все больше и больше меня захватывала. Я увидел некоторую закономерность в том, что происходит на корте и в клубе. Наверное, можно было вывести формулу закона, который я наблюдал в действии. Но я знал, что как только я выведу эту формулу, то все исчезнет, поэтому я занял позицию наблюдателя и ждал развития событий. Понятно было, что долго так продолжаться не может, но в этом безвремении была вся сила. И на Каменном, и на Васильевском острове мы защемились в расщелину, когда ещё не рухнула старая система, а новая ещё не настолько сильна, чтобы все поглотить. Как выяснилось, это было самое благодарное время, которое не так часто встречается в ходе истории, и нам всем очень повезло, что мы стали свидетелями этих перемен и жили в это пограничное время. Как показывает практика, как только система становится жесткой, она уничтожает все живое. И нет никакой разницы между умершим социализмом и строящимся капитализмом и то, и другое уродливо. Примерно такая же картина складывалась с рок-н-роллом середины шестидесятых. Человечество ещё не имело подобного опыта. Почти все было откровением. Но когда система припособилась и появился шоу-бизнес, он все поглотил и обезличил.
С «Ленфильмом» нас разделяла металлическая сетка корта. И хоть это и была граница, она была абсолютно прозрачная. С обеих сторон было видно, что происходит с другой стороны. И я предполагаю, что если я мог наблюдать за тем, как живут соседи, то и они не могли не обращать внимания на то, как живем мы. Каждое утро я приезжал туда на велосипеде, убирал корт, а днем слетались все остальные. Первой приезжала Маша, и на корте, и в клубе она возложила на себя обязанности хозяйки. Она следовала за мной по пятам и делала абсолютно все то, что делал я. Это было многовато, но до тех пор, пока это не стало касаться моей личной жизни, я не был против её компании. Если площадка была свободна, мы немного играли в расслабленный теннис. Элементарным вещам моих друзей мог научить я сам, но когда все понемногу почувствовали вкус к игре, я договорился со Светкой Рюминой, и она дала им несколько квалифицированных уроков. Как правило мы разыгрывали «пары», что всегда весело. Естественно, с приходом каждого нового гостя ставился чайник, и мы накрывали на стол, которым служил огромный пень. Этот пень мы с Микшером и Пашей Литвиновым катили целый день и врыли его в землю, так что за ним легко усаживалось человек десять. На двух грядках мы посадили зелень и цветы. И по возможности захватили максимум территории, соблюдая дистанцию с Дядей Мишей. Дядя Миша иногда протестовал, ведь до нашего появления он был полновластным хозяином. Он жил в отдельной избушке со своей пожилой женой, которая там же работала уборщицей. И у них было полное автономное хозяйство. Наверное им тоже уже не платили, но это был их дом, и они там просто жили на свою пенсию. И тут появились мы и нарушили их покой. Я помню прекрасный итальянский фильм «Семейный портрет в интерьере» с Бертом Ланкастером. Я смотрел его несколько раз, и всегда он на меня действовал. Верхний этаж дома, в котором жил одинокий пожилой человек, покой которого никто не нарушал много лет, вдруг захватывают какие-то молодые люди. Сначала он всему этому сопротивляется, но постепенно начинает жить жизнью своих постояльцев, и когда они исчезают, он заболевает и умирает. Я надеюсь дядя Миша жив и здоров, но за годы параллельного существования, мы по своему привязались друг к другу. Он был хроническим алкоголиком и все время хихикал, но иногда производил впечатление просветленного старца и поражал своей житейской мудростью. Когда через несколько лет появились новые хозяева, то его просто выгнали.
В день концерта мы сворачивались пораньше и часам к пяти садились на велики и кавалькадой катили в клуб. Когда мы ехали вместе, возникало поразительное ощущение единства. Я понял одну очень странную вещь, что для меня перестало иметь какое-либо значение, что я делаю. Лишь бы была радость от общения с людьми, с которыми я оказался вместе. Миф о том, что это раньше называлось образом жизни «Аквариума», для меня был развеян. Я был абсолютно счастлив с другим людьми.
Часть тринадцатая
Летом, как обычно, я устроился на теннисный корт. Денег там уже не платили, да это и не имело никакого значения. Прямо за оградой нашей усадьбы располагались теннисные корты «Ленфильма». На них работали молодые энергичные ребята Костя Алтынбаев и Саша Караваев. У них была чисто спортивная тусовка. Но теннисный бум стал стихать, и постепенно теннис стал превращаться в аристократический отдых. Все больше и больше строилось на понтах – дорогие ракетки и прочие «адидасы». После игры богатые люди парились в бане, и Костя с Сашей постепенно превращались в лакеев. Они пахали с утра до вечера, благоустраивая свою территорию, и облизывались, глядя на нашу усадьбу. Было понятно, что рано или поздно её кто-нибудь хапнет. И вероятно вопрос был только в размере взятки. Но всё-таки это им было явно не по плечу, и они расширялись в другую сторону. Так они построили ещё три корта. Чтобы ухаживать за поверхностью, мне было интересно понять, как устроен весь «пирог» корта, и я внимательно следил за тем, как они строят дренаж и кладут несколько слоев покрытия. Это очень кропотливая работа. Наш корт был построен явно халтурно и довести его до того состояния, в котором они содержали свои, было практически невозможно. Однако, я достаточно много времени уделял своей работе и, насколько это было возможно, содержал корт в приличном состоянии. Они меня склоняли к тому, что я могу перейти к ним на работу и получать приличные деньги. Но меня не интересовала эта работа как таковая. И коль скоро стремление к буржуазности вызывает у меня аллергию, меня больше занимало то, как складывается ситуация на нашей территории. Она была абсолютно иррациональной и, тем самым, все больше и больше меня захватывала. Я увидел некоторую закономерность в том, что происходит на корте и в клубе. Наверное, можно было вывести формулу закона, который я наблюдал в действии. Но я знал, что как только я выведу эту формулу, то все исчезнет, поэтому я занял позицию наблюдателя и ждал развития событий. Понятно было, что долго так продолжаться не может, но в этом безвремении была вся сила. И на Каменном, и на Васильевском острове мы защемились в расщелину, когда ещё не рухнула старая система, а новая ещё не настолько сильна, чтобы все поглотить. Как выяснилось, это было самое благодарное время, которое не так часто встречается в ходе истории, и нам всем очень повезло, что мы стали свидетелями этих перемен и жили в это пограничное время. Как показывает практика, как только система становится жесткой, она уничтожает все живое. И нет никакой разницы между умершим социализмом и строящимся капитализмом и то, и другое уродливо. Примерно такая же картина складывалась с рок-н-роллом середины шестидесятых. Человечество ещё не имело подобного опыта. Почти все было откровением. Но когда система припособилась и появился шоу-бизнес, он все поглотил и обезличил.
С «Ленфильмом» нас разделяла металлическая сетка корта. И хоть это и была граница, она была абсолютно прозрачная. С обеих сторон было видно, что происходит с другой стороны. И я предполагаю, что если я мог наблюдать за тем, как живут соседи, то и они не могли не обращать внимания на то, как живем мы. Каждое утро я приезжал туда на велосипеде, убирал корт, а днем слетались все остальные. Первой приезжала Маша, и на корте, и в клубе она возложила на себя обязанности хозяйки. Она следовала за мной по пятам и делала абсолютно все то, что делал я. Это было многовато, но до тех пор, пока это не стало касаться моей личной жизни, я не был против её компании. Если площадка была свободна, мы немного играли в расслабленный теннис. Элементарным вещам моих друзей мог научить я сам, но когда все понемногу почувствовали вкус к игре, я договорился со Светкой Рюминой, и она дала им несколько квалифицированных уроков. Как правило мы разыгрывали «пары», что всегда весело. Естественно, с приходом каждого нового гостя ставился чайник, и мы накрывали на стол, которым служил огромный пень. Этот пень мы с Микшером и Пашей Литвиновым катили целый день и врыли его в землю, так что за ним легко усаживалось человек десять. На двух грядках мы посадили зелень и цветы. И по возможности захватили максимум территории, соблюдая дистанцию с Дядей Мишей. Дядя Миша иногда протестовал, ведь до нашего появления он был полновластным хозяином. Он жил в отдельной избушке со своей пожилой женой, которая там же работала уборщицей. И у них было полное автономное хозяйство. Наверное им тоже уже не платили, но это был их дом, и они там просто жили на свою пенсию. И тут появились мы и нарушили их покой. Я помню прекрасный итальянский фильм «Семейный портрет в интерьере» с Бертом Ланкастером. Я смотрел его несколько раз, и всегда он на меня действовал. Верхний этаж дома, в котором жил одинокий пожилой человек, покой которого никто не нарушал много лет, вдруг захватывают какие-то молодые люди. Сначала он всему этому сопротивляется, но постепенно начинает жить жизнью своих постояльцев, и когда они исчезают, он заболевает и умирает. Я надеюсь дядя Миша жив и здоров, но за годы параллельного существования, мы по своему привязались друг к другу. Он был хроническим алкоголиком и все время хихикал, но иногда производил впечатление просветленного старца и поражал своей житейской мудростью. Когда через несколько лет появились новые хозяева, то его просто выгнали.
В день концерта мы сворачивались пораньше и часам к пяти садились на велики и кавалькадой катили в клуб. Когда мы ехали вместе, возникало поразительное ощущение единства. Я понял одну очень странную вещь, что для меня перестало иметь какое-либо значение, что я делаю. Лишь бы была радость от общения с людьми, с которыми я оказался вместе. Миф о том, что это раньше называлось образом жизни «Аквариума», для меня был развеян. Я был абсолютно счастлив с другим людьми.
Часть тринадцатая
С клубом была абсолютно симметричная схема. Саше Кострикину предложили место в Мэрии, где он стал начальником какого-то отдела, и он постепенно загасил фитилек, ещё теплившийся в тот момент, когда мы появились, и всю работу центра свел на нет. Постепенно разбежались все службы, а потом и все творческие коллективы, которые там находились. Под него рыли какие-то внешние враги, которые пытались завладеть этим помещением. А также владельцы кафе, которые были его субарендаторами, вдруг тоже стали копать. А потом и вовсе перешли в наступление, предлагая Кострикину убираться самому, поскольку рано или поздно они завладеют всем помещением. Всё усугублялось тем, что Кострикину не продлили договор аренды. И это была реальная опасность. Перейдя в наступление, кафешники захватили одну большую комнату на первом этаже, прямо напротив репетиционной точки, что было вероятно им очень неудобно, поскольку на точке все время кто-нибудь репетировал и очень громко, так что в этой комнате невозможно было разговаривать. Они же поставили кожаные диваны и стали собираться там на тайные собрания. Если они сами не были бандитами, то по крайней мере каким-то образом были сопряжены с властными структурами. Всё у них было на понтах, которые они и нам начали демонстрировать. Изначально им не нравилось то, что мы делаем, но в то же время они видели, что в принципе в музыкальном клубе есть рациональное зерно. Они стали вести с нами разговоры, предлагая покровительство и «крышу». Они видели, что хоть мы и делаем с их точки зрения неправильное дело, однако оно работает. Вот если бы сменить музыкальную ориентацию и аудиторию, то туда могли бы ходить «приличные» люди, и все было бы хорошо. Мы естественно не шли ни на какие уступки, и разговоры закончились тем, что они всё-таки решили сами продавать пиво наверху и платить нам фиксированную сумму денег. Нас это устраивало, поскольку было ясно, что рано или поздно с нелегальной торговлей нас накроют. Хотя, когда мы торговали сами, то Витя делал это весело и непринужденно, и ему всегда помогали девушки. Всему персоналу вменялось в обязанность подбирать пустые бутылки, которые всюду валялись под ногами. Правда зачастую мне приходилось делать это самому. Кафешники же посадили своего человека, который просто отпугивал наших посетителей. Но это продолжалось недолго, они прекратили продажу пива, вероятно не получая достаточного барыша, и мы постепенно вернулись к прежней схеме и к прежнему обороту. Конфликтная ситуация усугубилась тем, что в фойе второго этажа случился пожар. Загорелось барахло, старый театральный реквизит и разломанная мебель, которое мы уже год перекладывали с места на место. Когда я туда приехал, я не поверил своим глазам. Это было очень похоже на конец. Всё было черно от копоти и залито водой. Привести это в порядок не виделось возможным. Однако делать было нечего, и пришлось все разгребать. По счастью, проводка не пострадала, а зал и вовсе оказался в порядке. По городу пронесся слух о кончине «TaMtAm»'а, но с ликвидацией последствий пожара нам удалось справиться гораздо быстрее, и через неделю мы уже объявили следующий концерт. Потолки были абсолютно черными, а стены были грязно серого цвета в затеках, но Лена покрасила батареи в красный цвет, положив начало будущему фантастическому интерьеру, и все показалось не таким уж страшным. Саша настаивал на ремонте, и я с ним был согласен, однако черный потолок хотелось оставить. Но денег всё равно не было, и на ремонт мы так и не разогнались. Мы отчистили и покрасили окна, и Лёша Михеев по собственной инициативе стал покрывать стены причудливыми фресками. Это было абсолютно то, что давно было необходимо. Меня нисколько не смущало, что до пожара клуб не имел никакого интерьера. Большинство людей, приходящих туда, ни на что не обращало внимания, там было, как в «Сайгоне». Я вообще не люблю места с современными интерьерами, все это в общем-то вариации на тему «Макдональдса». И вдруг, с появлением этих фресок, это место стало насыщаться и оживать. У людей, которые туда попадали в первый раз, просто сносило башню.
В особенности это было интересно по контрасту с первым этажом. Кафешники затеяли ремонт и начали с того, что выложили мрамором вестибюль и отделали стены деревом. Они поставили нам условие, что мы будем отвечать головой за каждую надпись, которая появится на стенках. Это был достаточно опрометчивый ход с их стороны, поскольку они ещё не были нашими хозяевами, и мы ничего не были им должны, но они каждый раз говорили с позиции силы. В нашей команде появилось много новых ребят, которые выполняли все виды работ, а некоторых мы просто обеспечивали работой, изобретая для них какое-нибудь занятие, чтобы давать возможность немного заработать денег. Так для обеспечения порядка в вестибюле был специально нанят Альберт Мовсюков. Он поставил кресло на стол и сидел с нём в течение всего концерта. Даже завсегдатаи, привыкшие к странностям этого места, шарахались, когда под потолком замечали человека с бородой в синем пиджаке, который неподвижно сидел три часа к ряду. На такое мог быть способен только этот человек, это было его призванием. Но все же, в какой-то момент появились какие-то каракули, и кафешники грозили тем, что мы будем все переделывать. Они бесились от собственной злобы и вдруг в один прекрасный момент так взбесились, что забрали все свое имущество и ущипали.
Мы долго не могли поверить в то, что это кончилось. Но Кострикин говорил, что скоро появятся новые хозяева кафе. Через некоторое время действительно появились какие-то люди. Во главе у них стоял благообразный человек в бороде и с военной выправкой. Он был беглым валторнистом из филармонического оркестра и производил самое благоприятное впечатление. Они несколько дней пили с Сашей Кострикиным, а потом он как-то пришёл, взял нашу тележку, погрузил на неё Кострикинский кассовый аппарат и был таков. После него так больше никто и не появился, и постепенно мы завладели всем пространством кафе. Собственно кафе нам было не нужно, хотя мы думали о том, чтобы запустить его своим силами, но ограничились тем, что стали пользоваться кухней. Так, чисто механически, мы вывели ещё одну формулу, которая заключалась в том, что перед работой людей надо покормить. Мы покупали овощи, и девушки стали готовить салаты, упражняясь в кулинарном мастерстве. В пять часов вечера все слетались на работу, усаживались за длинный стол, обильно ели и разбредались готовиться к концерту. Поскольку концерты кончались поздно, мы успевали только подмести все помещение, а мыть приходилось на следующий день перед концертом. В это же время аппаратчики налаживали аппарат и начинали саундчек. Также в течение всего вечера всегда можно было спуститься вниз и выпить чашечку чаю. А после концерта чаепитие было непременным. Всегда оставались какие-то гости, и за стол усаживалось не меньше человек двадцати пяти. Еду вечером готовили очень редко, обычно девушки делали несколько подносов с бутербродами, и всегда были корзинки с пряниками или печеньем. К нам все время приезжали иногородние и заморские группы. Но мы не могли покрывать дорожные расходы, а помогали им с ночлегом и кормили в клубе. Частым гостем был Сашка Липницкий, который в это время стал менеджером женской группы «Атас». Группа постепенно трансформировалась в полноценную мужскую группу, в которой осталась лишь одна девушка Лёля, автор всех песен. Один раз в составе этой группы приехали Лёша Бортничук и Андрей Надольский, барабанщик нового состава «Звуков Му», который правда напился и не нашёл дорогу в клуб. Лёша же забыл в какой группе играет, и концерт этой группы превратил в свое сольное выступление. К сожалению, и «Звуки Му», самая чтимая мною группа, не избежала перестановок в составе, и время от времени Петя с братом всплывают под этим именем. Мне всегда интересно, что делает Петя, будь то его концерт, кино или спектакль, но в моей памяти навсегда сохранится та группа «Звуки Му», которую я видел и слышал в первые годы.
Очень трудно говорить о музыке. Любые оценки субъективны, и тот стиль, который сложился в ходе нашего опыта и определил концепцию нашего клуба, очень трудно определить. Как мне кажется, постепенно я научился разбираться в нюансах этой музыки. Как я уже говорил, что непременным критерием отбора было то, что это должна быть современная музыка. Хотя панк-рок меня вполне устраивал, но мне больше импонировал пост-панк. А именно то, что этот самый панк-рок переросло. То есть то, что в начале восьмидесятых годов получило ярлык новой волны. Это можно называть как угодно, но важна суть. В некотором роде это была интеллигентная музыка. При всей простоте формы присутствовала глубина мысли и незаурядное чувство юмора. Хотя конечно были и упертые дворовые панки. В целом, почти все эти люди восхищали меня чувством собственного достоинства. Все были очень натуральны, никто не заискивал и не хотел понравиться. Некоторые были прирожденными артистами. Все были самими собой, и это меня подкупало. Я очень привязался ко многим группам. Мне очень нравились «The Oba», пивноголовые «Бироцефалы», а также «Звонки» и вообще все инкарнации «Пупсов», самой известной из которых стала «Tequilajazzz». Самыми бесшабашными были «Хулиганы», с которыми поначалу у нас сложились не очень дружелюбные отношения. Но прошло время, и мы прониклись взаимной симпатией и уважением. Они неожиданно трансформировались в «Nord Folk» и с фантастическим драйвом заиграли шотландские жиги. Каждое их выступление сопровождалось невероятно зажигательными танцами. Я никогда не видел, чтобы люди так самозабвенно танцевали. Но особенное место среди любимых групп заняла «Химера». Я не могу объяснить почему, просто она на меня безотказно действовала. Это было что-то персональное. И когда это бывает так, то как правило, потом тебя больно бьет. Но что делать – так устроен этот мир. Ещё когда они назывались «Депутатом Балтики», они произвели на меня впечатление своей законченностью, как это было с «Ножами». Только «Ножи» были строгими, готическими и абсолютно абстрактными. «Химера» же была конкретна, при этом она была очень подвижна. Эдик Старков был настоящей звездой. Я смело могу поставить его в один ряд с Джимом Моррисоном, Игги Попом, Петей Мамоновым и Сашей Башлачевым. Это был очень красивый человек атлетического сложения, в котором сочеталась невероятная сила, незаурядный ум, самобытный голос, совершенно бешенная энергия, но при этом в нём не было никакой агрессии. Он был прирожденным шоуменом, основным атрибутом которого являлось его естество и невероятная мягкость, если не сказать кротость. В нём не было никакой позы, на концертах он просто одевал кузнечный фартук и выступал, как правило, босиком. Он сочинял безупречные песни и так владел своим голосом, что через некоторое время стал для меня абсолютным. Его игру на гитаре, в особенности звукоизвлечение я ни с чем не могу сопоставить. Сама же группа, казалось, представляла собой собрание людей, которых ничего не связывало. Они совершенно не общались вне репетиций и концертов. И при этом каждый из музыкантов был незаменим, и они добивались такого звука и такой силы психологического воздействия, что на каждой песне я находился в напряжении, которое меня не отпускало до конца выступления. Конечно же это моё индивидуальное восприятие, но это было по-настоящему. Наверное я ещё долго мог бы упражняться в эпитетах, но сейчас это уже не имеет смысла. Эдик был моим фаворитом, и мне очень хотелось его баловать, но конечно же я себе не мог такого позволить, и все льготы, которые он имел, заключались в том, что «Химера» могла играть, когда хотела и когда им это было удобно. Эдик поселился в клубе со своей молодой женой Тосей, и они заняли самую неудобную комнату на кухне, поскольку к этому времени в клубе уже жило несколько человек, и все места были захвачены. Саша Кострикин не особенно этому сопротивлялся. И это было похоже на очень странную коммуну, когда люди вроде бы живут в одном пространстве, но не очень хорошо ладят друг с другом. Единственным объединительным началом был сам клуб, который действовал три дня в неделю. По ночам же и в остальные дни в силу вступал другой закон, изменить который я был не в силах. Да это было и не к чему, эти люди жили так, как они сами выбрали. Тося была поклонницей Гребенщикова и почему-то меня не любила, и я постоянно чувствовал агрессию с её стороны. Меня это немного обижало, но я смирился. Слишком много людей меня окружало, и мне хотелось иметь ровные отношения со всеми. В клубе обычно репетировало групп десять, которые сами договаривались между собой. Я на первых порах пытался было это контролировать, но из этого ничего не получилось. Мне хотелось обеспечить их адекватной аппаратурой для репетиций, я специально купил ещё одну ударную установку, но никто ни за что не отвечал и все время что-то ломалось или пропадало. Иногда музыканты взаимодействовали и рождались новые проекты. Так появилась «Авдогеса». Это был самый бредовый «проект», в котором участвовал Тима Земляникин, Эдик и некто Дима Желонкин из Йошкар-Олы. Я не знаю, что значит это слово, но оно абсолютно соответствовало тому месту, в котором жили эти персонажи. И Тиму тоже стали звать Авдогесом. В комнате, в которой они жили, потреблялось все, что течет и дымится, а грибы, по-моему, росли прямо там. Однако то, что они делали было необычайно интересно. К тому времени убили Кузика – басиста группы «Нож Для Фрау Мюллер», и группа прекратила свое существование. И «Авдогеса» стала оптимальным местом применения таланта Тимы Земляникина. К каждому концерту он мастерил фонограмму, которую он делал чисто механически, привязывая тонарм проигрывателя на резинке. Пластинка прыгала в тщательно найденном месте и давала интересные несимметричные петли, на которые они уже на концерте играли вживую, а Тима пел. Одно время они играли каждый четверг, пока Тиме не стало скучно, и он просто ставил пластинку «Ласкового мая» и пел сверху. То есть получался, как это теперь называют, римэйк. В свободное время они стригли друг друга, а Лёша Михеев всем делал татуировочки. Эдик же делал их себе сам и покрыл татуировкой все своё тело, только на спине, куда ему было не дотянуться, Лёша выбил ему четыре четверки.
Другая группа, с которой мы стали друзьями на долгие годы – это «Markscheider Kunst». Она была одной из тех групп, которые выступали и репетировали в нашем клубе. В то же время, вокруг Паши Литвинова и другого перкуссиониста Киры Ипатова, стала формироваться интересная питательная среда. Музыканты этой группы оказались наиболее подвижными, и они стали вместе заниматься, учиться друг у друга и перенимать опыт. Так постепенно состав группы расширился, и они все стали играть вместе. А чуть позже к ним присоединился Вова Матушкин и африканский вождь Макангила. Стиль группы невозможно определить, это смесь рэггей, ска, диско, африканской музыки сукус и Бог знает чего, что рождает новый удивительный, ни на что не похожий, стиль – «Markschеider Kunst».
Мы часто устраивали блюзовые джемы. И поначалу было интересно, приходили мои старые дружки Саша Ляпин, Юра Ильченко, Никита Зайцев и Володя Ермолин. Они все давно уже стали «монстрами», и всегда приятно увидеть высокий класс игры. Но иногда, когда музыканты начинали играть для себя, вспоминая старинные хард-роковые стандарты, становилось смертельно скучно. А порой они просто напивались так, что мне становилось стыдно, и приходилось их просто сгонять со сцены. Так я постепенно оставил эту затею. Традиции джема в этом городе, судя по всему, не пустили корни, и молодые блюзмены особенно не проявились. А ко всему прочему я ещё разорвал отношения с Юрой Ильченко и Никитой Зайцевым.
Reggae party всегда были очень веселыми. В городе оказалось несколько африканских студентов, которые оказались не очень искусными музыкантами, зато привносили свежую струю в этот северный болотистый город. Иногда рэггей перетекал в чисто африканские, а чаще просто в русские хоровые пения. Когда на сцене собирался подвыпивший смешанный оркестр и все хором пели «Get Up Stand Up Stand Up For Your Rights». Особенно смешно, когда это поют русские, получается что-то типа «Вставай, проклятьем заклейменный»…
Но самым корневым, как всегда, был неизменный Растоман – Андрей Куницын. который в течение нескольких лет тщетно пытается собрать постоянный оркестр. Он прекрасно поет, но иногда забывает, что он на сцене. Иногда, сопровождавший его оркестр уже уходил со сцены, и в зале не оставалось ни одного человека, а он продолжал петь. Иногда он выходил на сцену во время выступления какой-нибудь группы и «давал» рага-маффин. Правда бывало, что он пел в стойку, забывая, что микрофон у него в руке.
Время от времени я сам играл с какой-нибудь группой. Хоть я и порвал со своим прошлым и не хотел возвращаться к музыке, но иногда меня затаскивало. В самом начале я согласился играть в группе «Никогда не верь хиппи». Она мне нравилась по стилю и по противоречию, заложенному в её названии – мне польстило их приглашение, поскольку я как раз принадлежу к поколению хиппи и до сих пор ношу длинные волосы, правда не придавая этому факту никакого значения. Я принял участие в нескольких концертах, но вскоре отказался, почувствовав некоторое несоответствие, ведь я был на двадцать лет старше их. Их же проект оказался недолговечным, но я по-прежнему с вниманием слежу за тем, что они делают в других сочетаниях. Другая группа – «Wine». С ней у меня был более длительный «романс», но к сожалению, в итоге и с ней нас разнесло в разные стороны. Лёша Федяков, прекрасный гитарист, и его песни были безупречно стилизованы под британскую музыку шестидесятых годов, что мне очень близко по духу. Его песни даже не стилизованы, просто он так живет и мыслит, он явно родился не в то время и не в том месте. Как мне кажется, я приспособлен играть такую музыку и был абсолютно уместен в этой группе. Мне доставлял огромное удовольствие сам процесс репетиций, когда мы по привычке репетировали у меня дома. Лёша настолько лаконично играет на гитаре, что мне очень легко было выстраивать свою партию виолончели. И он как раз обладает тем самым характерным голосом, который меня завораживал. И хотя он пел по-английски, меня это абсолютно устраивало. С моей легкой руки в ней также играла на флейте наша старинная подруга Каролина Друен из Канады, у которой мы гостили во время нашей поездки в Монреаль. Но вскоре Каролина уехала на родину, а я не мог посвятить все свое время служению этой группе и, не имея возможности часто репетировать, вынужден был от них уйти. Но мы остались друзьями, и когда дело дошло до записи, я с удовольствием принял в ней участие. К сожалению, некоторые песни так и не были записаны, но в тот момент, когда они игрались, я без ложной скромности скажу, что они были необычайно интересны. А песня «First Girl» была просто хитом. Наверное, самым сложным фактором моего участия в любой группе было то, что я больше ничего не хочу достичь. Меня абсолютно устраивает сам процесс музицирования. В то время, как более молодые музыканты непременно к чему-то стремятся, и моё участие в группе тормозит их карьеру. В случае с «Wine» это было то, что они стремились выйти на московскую аудиторию. В это время в Москве появилось много клубов с дорогим входом, ориентированных на easylistening музыку, и там платили приличные деньги. Меня же вполне устраивала ниша «TaMtAm»'а, и наверное, я знал, почему я хотел видеть клуб именно таким. Но в итоге Лёша добился своего, и теперь он стабильно играет в московских клубах. Правда состав группы совершенно сменился. Самым поразительным был их разрыв с Кэт, его спутницей и неизменной барабанщицей группы. Казалось, что Лёша и Катя созданы друг для друга, и без неё группа существовать не сможет, но время показало обратное.
В особенности это было интересно по контрасту с первым этажом. Кафешники затеяли ремонт и начали с того, что выложили мрамором вестибюль и отделали стены деревом. Они поставили нам условие, что мы будем отвечать головой за каждую надпись, которая появится на стенках. Это был достаточно опрометчивый ход с их стороны, поскольку они ещё не были нашими хозяевами, и мы ничего не были им должны, но они каждый раз говорили с позиции силы. В нашей команде появилось много новых ребят, которые выполняли все виды работ, а некоторых мы просто обеспечивали работой, изобретая для них какое-нибудь занятие, чтобы давать возможность немного заработать денег. Так для обеспечения порядка в вестибюле был специально нанят Альберт Мовсюков. Он поставил кресло на стол и сидел с нём в течение всего концерта. Даже завсегдатаи, привыкшие к странностям этого места, шарахались, когда под потолком замечали человека с бородой в синем пиджаке, который неподвижно сидел три часа к ряду. На такое мог быть способен только этот человек, это было его призванием. Но все же, в какой-то момент появились какие-то каракули, и кафешники грозили тем, что мы будем все переделывать. Они бесились от собственной злобы и вдруг в один прекрасный момент так взбесились, что забрали все свое имущество и ущипали.
Мы долго не могли поверить в то, что это кончилось. Но Кострикин говорил, что скоро появятся новые хозяева кафе. Через некоторое время действительно появились какие-то люди. Во главе у них стоял благообразный человек в бороде и с военной выправкой. Он был беглым валторнистом из филармонического оркестра и производил самое благоприятное впечатление. Они несколько дней пили с Сашей Кострикиным, а потом он как-то пришёл, взял нашу тележку, погрузил на неё Кострикинский кассовый аппарат и был таков. После него так больше никто и не появился, и постепенно мы завладели всем пространством кафе. Собственно кафе нам было не нужно, хотя мы думали о том, чтобы запустить его своим силами, но ограничились тем, что стали пользоваться кухней. Так, чисто механически, мы вывели ещё одну формулу, которая заключалась в том, что перед работой людей надо покормить. Мы покупали овощи, и девушки стали готовить салаты, упражняясь в кулинарном мастерстве. В пять часов вечера все слетались на работу, усаживались за длинный стол, обильно ели и разбредались готовиться к концерту. Поскольку концерты кончались поздно, мы успевали только подмести все помещение, а мыть приходилось на следующий день перед концертом. В это же время аппаратчики налаживали аппарат и начинали саундчек. Также в течение всего вечера всегда можно было спуститься вниз и выпить чашечку чаю. А после концерта чаепитие было непременным. Всегда оставались какие-то гости, и за стол усаживалось не меньше человек двадцати пяти. Еду вечером готовили очень редко, обычно девушки делали несколько подносов с бутербродами, и всегда были корзинки с пряниками или печеньем. К нам все время приезжали иногородние и заморские группы. Но мы не могли покрывать дорожные расходы, а помогали им с ночлегом и кормили в клубе. Частым гостем был Сашка Липницкий, который в это время стал менеджером женской группы «Атас». Группа постепенно трансформировалась в полноценную мужскую группу, в которой осталась лишь одна девушка Лёля, автор всех песен. Один раз в составе этой группы приехали Лёша Бортничук и Андрей Надольский, барабанщик нового состава «Звуков Му», который правда напился и не нашёл дорогу в клуб. Лёша же забыл в какой группе играет, и концерт этой группы превратил в свое сольное выступление. К сожалению, и «Звуки Му», самая чтимая мною группа, не избежала перестановок в составе, и время от времени Петя с братом всплывают под этим именем. Мне всегда интересно, что делает Петя, будь то его концерт, кино или спектакль, но в моей памяти навсегда сохранится та группа «Звуки Му», которую я видел и слышал в первые годы.
Очень трудно говорить о музыке. Любые оценки субъективны, и тот стиль, который сложился в ходе нашего опыта и определил концепцию нашего клуба, очень трудно определить. Как мне кажется, постепенно я научился разбираться в нюансах этой музыки. Как я уже говорил, что непременным критерием отбора было то, что это должна быть современная музыка. Хотя панк-рок меня вполне устраивал, но мне больше импонировал пост-панк. А именно то, что этот самый панк-рок переросло. То есть то, что в начале восьмидесятых годов получило ярлык новой волны. Это можно называть как угодно, но важна суть. В некотором роде это была интеллигентная музыка. При всей простоте формы присутствовала глубина мысли и незаурядное чувство юмора. Хотя конечно были и упертые дворовые панки. В целом, почти все эти люди восхищали меня чувством собственного достоинства. Все были очень натуральны, никто не заискивал и не хотел понравиться. Некоторые были прирожденными артистами. Все были самими собой, и это меня подкупало. Я очень привязался ко многим группам. Мне очень нравились «The Oba», пивноголовые «Бироцефалы», а также «Звонки» и вообще все инкарнации «Пупсов», самой известной из которых стала «Tequilajazzz». Самыми бесшабашными были «Хулиганы», с которыми поначалу у нас сложились не очень дружелюбные отношения. Но прошло время, и мы прониклись взаимной симпатией и уважением. Они неожиданно трансформировались в «Nord Folk» и с фантастическим драйвом заиграли шотландские жиги. Каждое их выступление сопровождалось невероятно зажигательными танцами. Я никогда не видел, чтобы люди так самозабвенно танцевали. Но особенное место среди любимых групп заняла «Химера». Я не могу объяснить почему, просто она на меня безотказно действовала. Это было что-то персональное. И когда это бывает так, то как правило, потом тебя больно бьет. Но что делать – так устроен этот мир. Ещё когда они назывались «Депутатом Балтики», они произвели на меня впечатление своей законченностью, как это было с «Ножами». Только «Ножи» были строгими, готическими и абсолютно абстрактными. «Химера» же была конкретна, при этом она была очень подвижна. Эдик Старков был настоящей звездой. Я смело могу поставить его в один ряд с Джимом Моррисоном, Игги Попом, Петей Мамоновым и Сашей Башлачевым. Это был очень красивый человек атлетического сложения, в котором сочеталась невероятная сила, незаурядный ум, самобытный голос, совершенно бешенная энергия, но при этом в нём не было никакой агрессии. Он был прирожденным шоуменом, основным атрибутом которого являлось его естество и невероятная мягкость, если не сказать кротость. В нём не было никакой позы, на концертах он просто одевал кузнечный фартук и выступал, как правило, босиком. Он сочинял безупречные песни и так владел своим голосом, что через некоторое время стал для меня абсолютным. Его игру на гитаре, в особенности звукоизвлечение я ни с чем не могу сопоставить. Сама же группа, казалось, представляла собой собрание людей, которых ничего не связывало. Они совершенно не общались вне репетиций и концертов. И при этом каждый из музыкантов был незаменим, и они добивались такого звука и такой силы психологического воздействия, что на каждой песне я находился в напряжении, которое меня не отпускало до конца выступления. Конечно же это моё индивидуальное восприятие, но это было по-настоящему. Наверное я ещё долго мог бы упражняться в эпитетах, но сейчас это уже не имеет смысла. Эдик был моим фаворитом, и мне очень хотелось его баловать, но конечно же я себе не мог такого позволить, и все льготы, которые он имел, заключались в том, что «Химера» могла играть, когда хотела и когда им это было удобно. Эдик поселился в клубе со своей молодой женой Тосей, и они заняли самую неудобную комнату на кухне, поскольку к этому времени в клубе уже жило несколько человек, и все места были захвачены. Саша Кострикин не особенно этому сопротивлялся. И это было похоже на очень странную коммуну, когда люди вроде бы живут в одном пространстве, но не очень хорошо ладят друг с другом. Единственным объединительным началом был сам клуб, который действовал три дня в неделю. По ночам же и в остальные дни в силу вступал другой закон, изменить который я был не в силах. Да это было и не к чему, эти люди жили так, как они сами выбрали. Тося была поклонницей Гребенщикова и почему-то меня не любила, и я постоянно чувствовал агрессию с её стороны. Меня это немного обижало, но я смирился. Слишком много людей меня окружало, и мне хотелось иметь ровные отношения со всеми. В клубе обычно репетировало групп десять, которые сами договаривались между собой. Я на первых порах пытался было это контролировать, но из этого ничего не получилось. Мне хотелось обеспечить их адекватной аппаратурой для репетиций, я специально купил ещё одну ударную установку, но никто ни за что не отвечал и все время что-то ломалось или пропадало. Иногда музыканты взаимодействовали и рождались новые проекты. Так появилась «Авдогеса». Это был самый бредовый «проект», в котором участвовал Тима Земляникин, Эдик и некто Дима Желонкин из Йошкар-Олы. Я не знаю, что значит это слово, но оно абсолютно соответствовало тому месту, в котором жили эти персонажи. И Тиму тоже стали звать Авдогесом. В комнате, в которой они жили, потреблялось все, что течет и дымится, а грибы, по-моему, росли прямо там. Однако то, что они делали было необычайно интересно. К тому времени убили Кузика – басиста группы «Нож Для Фрау Мюллер», и группа прекратила свое существование. И «Авдогеса» стала оптимальным местом применения таланта Тимы Земляникина. К каждому концерту он мастерил фонограмму, которую он делал чисто механически, привязывая тонарм проигрывателя на резинке. Пластинка прыгала в тщательно найденном месте и давала интересные несимметричные петли, на которые они уже на концерте играли вживую, а Тима пел. Одно время они играли каждый четверг, пока Тиме не стало скучно, и он просто ставил пластинку «Ласкового мая» и пел сверху. То есть получался, как это теперь называют, римэйк. В свободное время они стригли друг друга, а Лёша Михеев всем делал татуировочки. Эдик же делал их себе сам и покрыл татуировкой все своё тело, только на спине, куда ему было не дотянуться, Лёша выбил ему четыре четверки.
Другая группа, с которой мы стали друзьями на долгие годы – это «Markscheider Kunst». Она была одной из тех групп, которые выступали и репетировали в нашем клубе. В то же время, вокруг Паши Литвинова и другого перкуссиониста Киры Ипатова, стала формироваться интересная питательная среда. Музыканты этой группы оказались наиболее подвижными, и они стали вместе заниматься, учиться друг у друга и перенимать опыт. Так постепенно состав группы расширился, и они все стали играть вместе. А чуть позже к ним присоединился Вова Матушкин и африканский вождь Макангила. Стиль группы невозможно определить, это смесь рэггей, ска, диско, африканской музыки сукус и Бог знает чего, что рождает новый удивительный, ни на что не похожий, стиль – «Markschеider Kunst».
Мы часто устраивали блюзовые джемы. И поначалу было интересно, приходили мои старые дружки Саша Ляпин, Юра Ильченко, Никита Зайцев и Володя Ермолин. Они все давно уже стали «монстрами», и всегда приятно увидеть высокий класс игры. Но иногда, когда музыканты начинали играть для себя, вспоминая старинные хард-роковые стандарты, становилось смертельно скучно. А порой они просто напивались так, что мне становилось стыдно, и приходилось их просто сгонять со сцены. Так я постепенно оставил эту затею. Традиции джема в этом городе, судя по всему, не пустили корни, и молодые блюзмены особенно не проявились. А ко всему прочему я ещё разорвал отношения с Юрой Ильченко и Никитой Зайцевым.
Reggae party всегда были очень веселыми. В городе оказалось несколько африканских студентов, которые оказались не очень искусными музыкантами, зато привносили свежую струю в этот северный болотистый город. Иногда рэггей перетекал в чисто африканские, а чаще просто в русские хоровые пения. Когда на сцене собирался подвыпивший смешанный оркестр и все хором пели «Get Up Stand Up Stand Up For Your Rights». Особенно смешно, когда это поют русские, получается что-то типа «Вставай, проклятьем заклейменный»…
Но самым корневым, как всегда, был неизменный Растоман – Андрей Куницын. который в течение нескольких лет тщетно пытается собрать постоянный оркестр. Он прекрасно поет, но иногда забывает, что он на сцене. Иногда, сопровождавший его оркестр уже уходил со сцены, и в зале не оставалось ни одного человека, а он продолжал петь. Иногда он выходил на сцену во время выступления какой-нибудь группы и «давал» рага-маффин. Правда бывало, что он пел в стойку, забывая, что микрофон у него в руке.
Время от времени я сам играл с какой-нибудь группой. Хоть я и порвал со своим прошлым и не хотел возвращаться к музыке, но иногда меня затаскивало. В самом начале я согласился играть в группе «Никогда не верь хиппи». Она мне нравилась по стилю и по противоречию, заложенному в её названии – мне польстило их приглашение, поскольку я как раз принадлежу к поколению хиппи и до сих пор ношу длинные волосы, правда не придавая этому факту никакого значения. Я принял участие в нескольких концертах, но вскоре отказался, почувствовав некоторое несоответствие, ведь я был на двадцать лет старше их. Их же проект оказался недолговечным, но я по-прежнему с вниманием слежу за тем, что они делают в других сочетаниях. Другая группа – «Wine». С ней у меня был более длительный «романс», но к сожалению, в итоге и с ней нас разнесло в разные стороны. Лёша Федяков, прекрасный гитарист, и его песни были безупречно стилизованы под британскую музыку шестидесятых годов, что мне очень близко по духу. Его песни даже не стилизованы, просто он так живет и мыслит, он явно родился не в то время и не в том месте. Как мне кажется, я приспособлен играть такую музыку и был абсолютно уместен в этой группе. Мне доставлял огромное удовольствие сам процесс репетиций, когда мы по привычке репетировали у меня дома. Лёша настолько лаконично играет на гитаре, что мне очень легко было выстраивать свою партию виолончели. И он как раз обладает тем самым характерным голосом, который меня завораживал. И хотя он пел по-английски, меня это абсолютно устраивало. С моей легкой руки в ней также играла на флейте наша старинная подруга Каролина Друен из Канады, у которой мы гостили во время нашей поездки в Монреаль. Но вскоре Каролина уехала на родину, а я не мог посвятить все свое время служению этой группе и, не имея возможности часто репетировать, вынужден был от них уйти. Но мы остались друзьями, и когда дело дошло до записи, я с удовольствием принял в ней участие. К сожалению, некоторые песни так и не были записаны, но в тот момент, когда они игрались, я без ложной скромности скажу, что они были необычайно интересны. А песня «First Girl» была просто хитом. Наверное, самым сложным фактором моего участия в любой группе было то, что я больше ничего не хочу достичь. Меня абсолютно устраивает сам процесс музицирования. В то время, как более молодые музыканты непременно к чему-то стремятся, и моё участие в группе тормозит их карьеру. В случае с «Wine» это было то, что они стремились выйти на московскую аудиторию. В это время в Москве появилось много клубов с дорогим входом, ориентированных на easylistening музыку, и там платили приличные деньги. Меня же вполне устраивала ниша «TaMtAm»'а, и наверное, я знал, почему я хотел видеть клуб именно таким. Но в итоге Лёша добился своего, и теперь он стабильно играет в московских клубах. Правда состав группы совершенно сменился. Самым поразительным был их разрыв с Кэт, его спутницей и неизменной барабанщицей группы. Казалось, что Лёша и Катя созданы друг для друга, и без неё группа существовать не сможет, но время показало обратное.