Гамильтон Лорел. Ласка сумрака

   Она поежилась.
   – Я не желаю уводить моих людей в человеческий город. – Она произнесла это так, словно существовал только один человеческий город – Город с большой буквы.
   – Вы сможете поселиться в Ботаническом саду, это акры открытого пространства. Здесь найдется место для вас, Ни-севин, я клянусь.
   – Но я не хочу покидать двор.
   – Куда бы ни шли феи-крошки, волшебная страна идет вслед.
   – Почти никто из сидхе об этом не помнит.
   – Мой отец хорошо обучал меня истории фейри. Феи-крошки больше всех близки к первооснове волшебной страны, к тому главному, что отличает нас от людей. Вы – не лепреконы или пикси, что страдают и умирают, оторванные от наших холмов. Вы и есть волшебная страна. Разве не говорят, что, когда исчезнет последняя из фей-крошек, не будет больше волшебства на земле?
   – Предрассудок, – бросила она.
   – Может быть, но если вы покинете Неблагой Двор, а благие сохранят своих фей-крошек, то неблагие будут ослаблены. Кел может не помнить эту часть наших преданий, но королева – помнит. Если Кел оскорбит вас настолько, что вы начнете паковать веши, королева вмешается.
   – Она прикажет нам остаться.
   – Она не имеет права приказывать другому монарху. Таков наш закон.
   Нисевин занервничала. Она боялась Андаис. Все ее боялись.
   – Я не хочу вызывать гнев королевы.
   – Как и я.
   – Ты на самом деле веришь, что королева накажет собственного сына, если он вынудит нас уйти, вместо того, чтобы сорвать гнев на нас? – Она снова скрестила ноги, сложила руки на груди, в страхе забыв и о заигрывании, и о монаршем статусе.
   – А где Кел сейчас? – напомнила я.
   Нисевин хихикнула – очень неприятным смешком.
   – Терпит шестимесячное наказание. Делаются ставки, что его рассудок не выдержит шести месяцев заключения и пытки.
   Я пожала плечами.
   – Об этом ему стоило подумать до того, как стать таким плохим мальчиком.
   – Ты шутишь, но если Кел выйдет безумным, он прокричит твое имя. Твое лицо он захочет сокрушить.
   – Дойдем до реки, а там уж станем думать о переправе.
   – Что?
   – Это человеческая поговорка. Означает, что заниматься проблемой стоит тогда, когда она возникнет.
   Она глубоко задумалась, а потом сказала:
   – Как ты сможешь давать мне свою кровь? Не думаю, что кому-либо из нас понравятся еженедельные путешествия между двором и Западным морем.
   – Я могу пролить ее на хлеб и сущность ее переслать тебе посредством магии.
   Она покачала головой, разметав призрачно-серые локоны вокруг узеньких плеч.
   – Сущность – не то же самое.
   – Что ты предлагаешь?
   – Если я пошлю тебе кого-нибудь из своих подданных, он сможет действовать как мой заместитель.
   Я подумала об этом секунду, ощущая напряжение Холода, слушая низкий, почти рвущий звук, с которым Рис вел щетку сквозь волосы Дойла.
   – Согласна. Скажи мне, как вылечить моего рыцаря, и присылай своего заместителя.
   Она засмеялась, зазвенели не в тон колокольчики.
   – Нет, принцесса, ты получишь лекарство из уст моего заместителя. Если я дам его тебе сейчас, до того, как получу плату, ты можешь и передумать.
   – Я дала тебе слово. Я не могу взять его назад.
   – Я слишком давно имею дело с великими из фейри, чтобы верить, будто все держат свое слово.
   – Это один из строжайших наших законов, – удивилась я. – Нарушить слово – означает изгнание.
   – Если только у тебя нет очень высоких друзей, которые не допустят, чтобы об этом узнали.
   – О чем ты говоришь, королева Нисевин?
   – Я говорю лишь, что королева очень любит своего сына и нарушила не одно табу ради его безопасности.
   Мы глядели в глаза друг другу, и я понимала без слов, что Кел раздавал обещания и не выполнял их. Одно это обрекло бы его на ссылку и, безусловно, закрыло бы дорогу к трону. Я знала, что Андаис избаловала Кела непозволительно, но и не подозревала насколько.
   – Когда нам ждать твоего посланца? – спросила я.
   Она поразмыслила над вопросом, лениво протянув руку к приникшей к полу мыши. Та подобралась поближе, длинные усы подергивались, уши стояли торчком – будто она не была уверена в благосклонном приеме. Королева нежно потрепала ее.
   – В ближайшие дни, – произнесла она.
   – Мы не все время сидим дома в ожидании посетителей. Недостойно было бы встретить твоего посланца недостаточно гостеприимно.
   – Оставь горшок с цветами у двери, и его это поддержит.
   – Его?
   – Полагаю, он понравится тебе больше, чем она, не так ли?
   Я слегка кивнула, потому что не была уверена, что мне есть до этого дело. Мне предстояло разделять кровь, а не постель, так что разницы для меня не было, или, во всяком случае, я так думала.
   – Уверена, что выбор королевы мудр.
   – Любезные слова, принцесса. Остается убедиться, что за ними последуют столь же любезные дела.
   Ее взгляд снова метнулся к мужчинам, остановившись на Дойле и Рисе.
   – Приятных снов, принцесса.
   – И тебе, королева Нисевин.
   Что-то резкое мелькнуло на ее лице, сделав его еще тоньше и острее, так что оно показалось маской. Если б она потянулась и сняла свое лицо – не думаю, что я смогла бы сохранить деловое выражение. Но она этого не сделала. Она просто проговорила голосом, похожим на шелест чешуи о камень:
   – Мои сны – лишь моя забота, принцесса, и я сама буду думать об их содержании.
   Я еще раз полупоклонилась.
   – Я не хотела тебя обидеть.
   – Я не обижена, принцесса. Просто на миг высунулась мерзкая физиономия зависти, – сказала она, и зеркало стало пустым и гладким.
   Я осталась сидеть, уставясь на собственное отражение. Движение позади привлекло мой взгляд, и я увидела Дойла и Риса, все так же коленопреклоненных. Рис расчесывал волосы Дойла, и мускулы у него ходили под кожей. Холод не двигался. Он просто смотрел на меня в зеркало так напряженно, что это заставило меня повернуться к нему.
   Холод встретил мой взгляд. Двое других будто ничего не замечали.
   – Нисевин здесь уже нет. Вы можете прекратить представление, – сказала я.
   – Я еще не закончил все это расчесывать, – отозвался Рис. – Вот почему я решил не отращивать волосы до пят. Почти невозможно ухаживать за ними самостоятельно. – Он отделил прядь волос, взвесил ее на руке и начал расчесывать.
   Дойл молчал, позволяя Рису возиться с его волосами. На лице Риса было сосредоточенно-серьезное выражение, как у ребенка. Совершенно ничего ребяческого в нем больше не было – в том, как он стоял обнаженный в море черных волос и разноцветных подушек. Его тело, как всегда, было мускулистым, бледным, сияющим. На него приятно было смотреть, но возбужден он не был. Нагота для сидхе не связана с сексом – не всегда по крайней мере.
   Холод чуть изменил позу, и я повернулась к нему. Глаза у него были темно-серыми, будто небо перед грозой. Он был зол; это отражалось в каждой черточке его лица, в напряжении плеч, в том, как он сидел, осторожно и неподвижно, при этом излучая энергию.
   – Прости, если расстроила тебя, но я знала, что делаю, когда говорила с Нисевин.
   – Ты абсолютно ясно показала, что ты здесь правишь, а я только подчиняюсь. – Голос звучал резко от гнева.
   Я вздохнула. Было еще не поздно, но денек выдался н из легких. Я слишком устала от оскорбленных чувств Холода. Особенно с тех пор, как он повел себя неверно.
   – Холод, сейчас я не могу позволить себе показаться слабой кому бы то ни было. Даже Дойл держит свое мнение при себе, когда мы на публике, не важно, насколько оно будет нелицеприятным, когда мы окажемся наедине.
   – Я одобряю все твои сегодняшние действия, – заметил Дойл.
   – Счастлива слышать, – хмыкнула я.
   Он одарил меня нарочито бесстрастным взглядом. Впечатление лишь самую чуточку нарушалось натянувшимися под щеткой волосами. Трудновато выглядеть угрожающе, когда тебя кто-то обихаживает. Он смотрел на меня так долго, что большинство людей смутились бы, моргнули или отвели глаза. Я встретила его взгляд собственным – пустым. Я устала от игр. То, что я в них играю, и играю неплохо, не значит, что я получаю от этого удовольствие.
   – С меня на сегодня хватит политических игр, Дойл. Мне не нужна лишняя порция, особенно с моими собственными стражами.
   Он моргнул этими темными-темными глазами.
   – Прекращай, Рис. Мне нужно поговорить с Мередит.
   Рис послушно остановился, сел назад в подушки, но щетку держал наготове.
   – Наедине, – добавил Дойл.
   Холод дернулся, будто его ударили. Его реакция – скорее, чем слова Дойла, – заставила меня предположить, что имеется в виду не просто беседа с глазу на глаз.
   – Сегодня моя ночь с Мередит, – сказал Холод. Казалось, его злость испарилась под ветром возможностей, которых он не предвидел.
   – Если бы об этом просил Рис, ему пришлось бы подождать своей очереди, но я в очередь не включен, так что вправе попросить этот вечер.
   Холод вскочил, едва не споткнувшись от поспешности и нехватки свободного места у кровати.
   – Сначала ты не позволял мне помогать ей, теперь ты отнимаешь мою ночь в ее постели. Я бы обвинил тебя в ревности, если б знал тебя хуже.
   – Можешь обвинять меня в чем пожелаешь, Холод, но ты знаешь, что я не ревнив.
   – Может, да, а может, нет, но что-то ты затаил, и это что-то касается нашей Мерри.
   Дойл вздохнул – глубокий, почти болезненный вздох.
   – Допустим, я думал, будто, заставив принцессу ожидать моего внимания, я интригую ее. Сегодня я увидел, что существуют разные способы потерять расположение женщины.
   – Говори яснее, Мрак.
   Дойл так и стоял на коленях в облаке своих волос, полуобнаженный, руки расслабленно сложены на бедрах. Он бы должен был выглядеть беспомощным или женственным – что-то в этом роде, – но не выглядел. Он казался будто вырезанным из первичной тьмы, словно одна из первых дышащих тварей, что явились еще до создания света. Свет блистал на серебряном кольце в его соске в такт дыханию. Волосы закрыли сережки в ушах, так что этот серебряный отблеск был единственным цветным пятном на его теле. От серебряного сияния трудно было отвести взгляд.
   – Я не слепой, Холод, – заявил Дойл. – Я видел, как она смотрела на тебя в машине, и ты видел это тоже.
   – Ты ревнуешь!
   – Нет, – качнул головой Дойл. – Но у вас было три месяца, а ребенка нет. Она принцесса и будет королевой. Она не должна отдать сердце тому, за кого не выйдет замуж.
   – Так что ты вмешаешься и завоюешь ее сердце вместо меня? – В голосе Холода было больше страсти, чем я когда-либо слышала, кроме как в постели.
   – Нет, но я хочу быть уверен, что у нее есть выбор. Если бы я был более наблюдателен, я бы вмешался раньше.
   – Ну да, и в твоих объятиях она позабудет обо мне, так?
   – Я не настолько самоуверен, Холод. Я говорил, что сегодня я понял: есть много способов потерять сердце женщины, и слишком долгое ожидание – один из них. Если и существует шанс, что Мерри не влюбится в тебя или в Галена, то предпринимать что-то надо сейчас. Или станет поздно.
   – А Гален тут при чем? – удивился Холод.
   – Ну, если ты об этом спрашиваешь, то вовсе не я здесь слеп, – ответил Дойл.
   На лице Холода отразилась растерянность. Наконец он нахмурился и покачал головой.
   – Мне это не нравится.
   – Твоего одобрения никто не ждет, – выдал Дойл.
   Какой бы занимательной ни была эта беседа, с меня хватило.
   – Вы говорите так, словно меня здесь нет или у меня нет права голоса.
   Дойл повернулся ко мне с ужасно серьезной миной.
   – Ты запрещаешь мне разделить с тобой постель этой ночью? – Он задал этот вопрос тем же безразличным тоном, каким заказывал ужин в ресторане или разговаривал с клиентами, словно мой ответ не значил ничего существенного.
   Но я знала, что временами за этим нейтральным тоном скрывались чувства, которые можно определить как угодно, только не как безразличие. Этим способом он защищался от эмоций: относись ко всему так, словно оно ничего не значит, и, может, так оно и будет.
   Я посмотрела на него, на размах плеч, на выпуклость груди с этим мерцающим проблеском серебра, на плоский живот, на линию, где джинсы пересекали его тело. Я никогда не видела Дойла обнаженным, ни разу. Он не разделял привычку двора к наготе, как и Холод.
   Я перевела взгляд на Холода. Его серебристые волосы все так же были связаны в хвост, так что лицо было открытым и неприукрашенным, если что-то настолько прекрасное можно так назвать. Через руку свешивались пиджак и наплечная кобура с пистолетом. На лице снова была высокомерная маска, за которой он так часто прятался при дворе. То, что он почувствовал необходимость в маске здесь и сейчас, передо мной, ранило меня прямо в сердце.
   Я хотела подойти к нему, обвить руками, прижаться к груди щекой и сказать: "Не уходи". Я хотела чувствовать его тело своим. Я хотела погрузиться в облако его серебряных волос.
   И я пошла к нему. Но не так, как мне хотелось. Я подошла близко, но не решилась к нему притронуться. Я боялась, что, если я это сделаю, я его не отпущу.
   – У меня есть шанс удовлетворить сегодня давнее любопытство – мое и многих других придворных дам. Холод.
   Он отвернулся в попытке не видеть моего лица.
   – Желаю тебе насладиться этим, – сказал он, но вряд ли от чистого сердца.
   – А я хочу тебя, Холод.
   Он повернулся ко мне, пораженный.
   – Даже когда Дойл сидит в моей постели, вот в таком виде и весь наготове, я все же тебя хочу. Мое тело начинает болеть, если тебя нет рядом. До нынешнего дня я не понимала, что это значит. – Я не могла скрыть боль в моих глазах и наконец бросила и пытаться.
   Он вгляделся в меня, поднял руку, намереваясь коснуться моего лица, но остановился, не закончив жест.
   – Если это правда, то Дойл не ошибся. Ты будешь королевой. И в некоторых отношениях... тебе нельзя вести себя, как другим. Ты должна быть королевой прежде всего остального.
   Я склонилась лицом к его раскрытой ладони и вздрогнула от одного прикосновения.
   Он отдернул руку и потер ею о брюки, словно что-то прилипло к коже.
   – Завтра, принцесса.
   Я кивнула.
   – Завтра, моя... – И я умолкла в страхе перед словом, которым чуть не завершила фразу.
   Он повернулся, не сказав больше ничего, и покинул комнату, плотно закрыв дверь за собой.
   Тихий звук заставил меня повернуться. Рис соскользнул на другую сторону кровати и собирал свою одежду, лежавшую торопливо сброшенной кучкой на полу.
   – Первая ночь не должна быть коллективной.
   – В голову не приходило устраивать тройничок, – произнес Дойл.
   Рис рассмеялся:
   – Так я и думал. – Он обогнул кровать, прижимая к себе стопку одежды с лежащей наверху массажной щеткой и держа все это выше уровня талии, так что моему взору ничего не препятствовало. Зрелище было приятное.
   – Помоги мне открыть дверь, пожалуйста.
   По тому, как он это сказал, я поняла, что он чувствует себя заброшенным. Он растрачивал свое обаяние, а я пренебрегала им. Смертельное оскорбление среди фейри.
   Я подошла открыть ему дверь, будто он не мог перебросить одежду на плечо, чтобы сделать это самостоятельно. Но у двери я остановилась и поднялась на цыпочки для поцелуя. Одной рукой я взялась за затылок Риса, зарывшись в завитки волос, а другой провела по телу, лаская, от груди до изгиба бедра. Я позволила ему увидеть в моих глазах, насколько красивым он мне кажется.
   Это заставило его улыбнуться, и он одарил меня застенчивым взглядом своего единственного изумительно красивого глаза. Застенчивость была ложной, а вот удовольствие – нет.
   Я осталась стоять на носочках и прижалась лбом к его лбу. Пальцы играли с завитками волос на шее, и Рис начал дрожать под моими руками. Я опустилась на всю стопу и отступила в сторону, открывая ему проход.
   Рис покачал головой.
   – Вот так она представляет поцелуй на прощание, Дойл. – Он взглянул на черного стража, все так же стоящего на коленях в постели. – Развлекайтесь, детишки. – Но серьезное выражение лица не соответствовало шутливым словам.
   Рис отдал мне щетку, и я позволила ему выйти. Я закрыла дверь за ним и внезапно осознала, что теперь я наедине с Дойлом. С Дойлом, которого я никогда не видела обнаженным. С Дойлом, который приводил меня в ужас, когда я была ребенком. С Дойлом, правой рукой королевы на протяжении тысячи лет. Он охранял меня, защищал мое тело и мою жизнь, но в чем-то не был моим по-настоящему. Он не мог быть моим до конца, пока я не коснусь этого темного тела, не увижу его нагим передо мной. Я не понимала, почему это имеет для меня такое значение, но так было. Отказываясь от меня, он как будто оставлял себе запасной выход. Как будто считал, что, если он будет со мной хоть однажды, он закроет себе дорогу к отступлению. Это было неправдой. С моим прежним женихом, Гриффином, я провела семь лет, и к концу он подыскал себе множество вариантов, и ни один из них не имел ко мне отношения. Секс со мной не стал для него поворотным моментом в жизни. С какой стати для Дойла должно быть по-другому?
   – Мередит...
   Он произнес лишь мое имя, но сейчас его голос не был безразличен. Это единственное слово содержало неуверенность, и вопрос, и надежду. Он повторил мое имя еще раз, и мне пришлось повернуться к постели и к тому, что ждало меня среди винного цвета простыней.

Глава 18

   Он сидел на краю постели – ближнем к зеркалу, ближнем ко мне – и едва был виден сквозь черное великолепие волос. Волосы, кожа и глаза едва ли не всех прочих сидхе, кого я знала, отличались по цвету хоть немного, но Дойл весь был словно из одного куска. Распущенные волосы ниспадали вокруг него черным облаком, почти скрывая кожу цвета черного дерева. Длинный-длинный локон упал на лицо, и глаза, черные на черном, потерялись в этой тьме. Казалось, будто ожил кусок ночи. Он отбросил волосы назад рукой и попытался заправить их за заостренное ухо. Серьги блеснули звездами на его черноте.
   Я двинулась к кровати и остановилась, когда стукнулась о нее коленками. Ноги мои прижимались к постели, но ощущала я только густоту этих волос, зажатых между моим телом и кроватью. Он повернул голову, и я почувствовала, как волосы натянулись под моими ногами. Я придвинулась плотнее, удерживая их.
   Он обратил ко мне эти темные глаза, и в них сияли краски, которых больше нигде в комнате не было, будто рой сверкающих мошек – синие, белые, желтые, зеленые, красные, пурпурные и еще тех цветов, названия которым я не знала. Точки мерцали и кружились, и на миг я почти ощутила, как они летают вокруг меня – легчайшее дуновение их полета, словно стоишь в облаке бабочек, – а потом я упала, и Дойл подхватил меня.
   Я пришла в себя в его объятиях, у него на коленях, куда он меня усадил. Когда я смогла заговорить, я спросила:
   – Зачем?
   – Я – сила, с которой нужно считаться, Мередит, и я хочу, чтобы ты этого не забывала. Король должен быть больше, чем просто донором семени.
   Я провела ладонями по его коже, обхватила руками его шею.
   – Ты меня испытываешь?
   Он улыбнулся.
   – Как и все, Мередит. Как и ты – меня. Кто-то может позволить себе забыться в горячке страсти, в жаре тела, но не ты. Ты выбираешь отца своим детям, короля – двору, и того, с кем ты будешь связана навечно.
   Я спрятала лицо в изгибе его шеи, в теплой коже. Жилка билась под моей щекой. И запах его тоже был теплым, таким теплым...
   – Я об этом думала, – выдохнула я в его кожу.
   Он потерся шеей о мое лицо.
   – И какой вывод тебе пришлось сделать?
   Я отстранилась так, чтобы видеть его лицо.
   – Что Никка будет жертвой и неудачником на троне. Что Рис прекрасен в постели, но я не хочу видеть его королем. Что мой отец был прав, и Гален на троне – просто катастрофа. Что при дворе есть множество рыцарей, которых я скорее убью, чем соглашусь быть связанной с ними на всю жизнь.
   Он прижался губами к моей шее, но еще не целуя. Заговорил, не отводя губ, так что слова касались меня легкими поцелуями:
   – Есть еще Холод и... я.
   Ощущение его губ бросило меня в дрожь, я изогнулась в его объятиях. Дойл резко выдохнул, его руки обхватили мою талию, мои бедра. Он прошептал:
   – Мерри...
   Он дышал горячо и неистово прямо мне в кожу, пальцы вонзались в бедро, в талию. В его руках было столько силы, столько нажима, будто при малейшем усилии он мог проткнуть мне кожу, обнажить мясо и кровь, разорвать меня на части, словно спелый сочный плод. Что-то в нем будто ждало, когда же его руки вскроют меня, поднимут, разметают горячим наслаждением по ладоням, по всему его телу.
   Он полуподнял меня, полубросил на кровать. Я ждала, что он накроет меня сверху своим телом, но этого не произошло. Он встал на четвереньки, возвышаясь надо мной, как кобылица над жеребенком, вот только в его устремленном на меня взгляде не было ничего материнского. Волосы он перебросил за плечо, и свет падал на обнаженный торс. Кожа блистала полированным черным деревом. Он дышал быстро и глубоко, и кольцо в его соске сверкало и мерцало надо мной.
   Я подняла руку и потрогала кольцо, провела пальцами по этому кусочку серебра, и Дойл издал рычащий звук откуда-то из глубины, словно в его стройном мускулистом теле эхом отдавалось рычание огромного зверя. Он навис надо мной, губы раздвинулись, обнажив белые зубы, и рык вырывался из его губ, из-за его зубов, словно предупреждение.
   От этого звука у меня чаще забился пульс, но я не испугалась. Еще нет.
   Он склонился к моему лицу и прорычал:
   – Беги!
   Я только беспомощно моргала, сердце колотилось где-то в горле.
   Он запрокинул голову и завыл, звук снова и снова отражался эхом в маленькой комнате. Волоски у меня на теле встали дыбом, и я на миг перестала дышать, потому что этот звук был мне знаком.
   Этот долгий, звонкий вой-лай гончих Гавриила, черных псов дикой охоты.
   Он опустил голову почти к самому моему лицу и снова прорычал:
   – Беги!
   Я выкарабкалась из-под него, и он следил за мной темными глазами, оставаясь неподвижным, но напряженным настолько, что его тело едва не светилось предвестием насилия, насилия сдержанного, скованного, ограниченного, но тем не менее...
   Я сползла не к тому краю и оказалась в ловушке между окном и кроватью. Дверь была с другой стороны кровати, позади Дойла.
   Мне приходилось уже играть в догонялки. Очень многие неблагие предпочитали вначале погоняться и поймать, но это всегда была игра, притворство... Глаза Дойла горели голодом, но один род голода бывает очень похож на другой, и ошибку понимаешь слишком поздно.
   Его голос прорвался сквозь стиснутые зубы:
   – Ты... не... бежишь!
   С последним словом он рванулся ко мне смазанным от скорости черным пятном. Я бросилась через кровать, перекувыркнулась, упала на пол перед дверью и уже была на ногах, хватаясь за ручку двери, когда он врезался в меня всем телом. Дверь содрогнулась, а на мне наверняка остались синяки. Дойл оторвал мою руку от дверной ручки, и я не смогла воспротивиться.
   Я заорала.
   Он оторвал меня от двери, бросил на кровать. Я попыталась соскользнуть с другой стороны, но он уже был здесь, прижался ко мне бедрами, пригвоздив меня к постели. Я чувствовала его твердость сквозь его джинсы, сквозь мое белье.
   Дверь за нашими спинами открылась, и в нее заглянул Рис. Дойл зарычал на него. Рис спросил:
   – Ты кричала?
   Его лицо было очень серьезным. В руке он держал пистолет – стволом вниз, но наготове.
   Дойл рыкнул:
   – Убирайся!
   – Я подчиняюсь приказам принцессы, а не твоим, милостивый государь. – Рис пожал плечами: – Прошу прощения. Ты развлекаешься, Мерри, или?..
   Он неопределенно взмахнул пистолетом.
   – Я... Я пока не знаю, – дрожащим голосом выговорила я. Чувствовать Дойла, плотно прижавшегося и твердого, было восхитительно, даже намек на насилие был восхитителен, но только если это намек, игра.
   Его руки дрожали на моих бедрах, все тело содрогалось в усилии не закончить то, что он начал. Я ласково коснулась его лица. Он отпрянул, словно я причинила ему боль, потом повернулся, глядя на меня. Взгляд с трудом можно было назвать человеческим. Скорее – будто глядишь в глаза тигра: красивые, отстраненные, голодные.
   – Мы развлекаемся, Дойл, или ты намерен меня съесть? – Мой голос стал немного спокойнее, тверже.
   – На первом свидании я не стану касаться ртом таких нежных местечек – могу не удержаться.
   Мне понадобилась секунда, чтобы уразуметь, что он не понял вопроса.
   – Я не имела в виду съесть в переносном смысле, Дойл. Я спрашиваю, я для тебя – еда?
   Теперь мой голос звучал совершенно спокойно, обычно. Прижатая к постели его телом, под этим таким животным, таким диким взглядом, я говорила так, словно сидела в офисе и вела деловую беседу.
   Он моргнул, и я увидела растерянность в его глазах. Я поняла, что требую от него слишком большого умственного усилия. Он отдал себя во власть той части своего существа, которую редко выпускал на волю. Эта часть не мыслила по-человечески.
   Он как-то сдвинул ноги и прижался ко мне еще теснее. Я вскрикнула, но не от боли.
   – Ты этого хочешь? – Его голос был почти нормальным, чуть срывающимся, но нормальным.
   Я вгляделась в его лицо, пытаясь найти в нем что-нибудь успокаивающее. И уловила отблеск его личности в глазах, серебряный блеск Дойла где-то внутри. Я глубоко вздохнула и сказала:
   – Да.
   – Ты ее слышал. Убирайся. – Его голос снова начал скатываться к рычанию, каждое следующее слово ниже и ниже.
   – Ты уверена, Мерри? – переспросил Рис.
   Я чуть не забыла, что он еще стоит здесь. Я кивнула.
   – Уверена.
   – Мы можем просто закрыть дверь и не обращать внимания на шум, веря, что с тобой все будет в порядке?