Страница:
Она испустила громкий и долгий вздох, на этот раз не для показухи, но думаю, просто потому, что ей это было нужно.
– Ты рискнула вызвать гнев Тараниса только ради визита к другой сидхе? Вряд ли.
– Я наследница Неблагого трона. Ты действительно думаешь, что Таранис осмелится поднять на меня руку?
– Он вызвал Эмриса на дуэль всего лишь за вопрос о причине моего изгнания. Тебя саму в детстве избили за интерес к моей судьбе. И все же ты сидишь здесь и разговариваешь со мной. Он никогда не поверит, что я не сказала тебе, почему он меня изгнал.
– Но ты не сказала, – ответила я, пытаясь не выдать своего нетерпения в языке тела, но безуспешно, по-видимому.
Она еще раз чуть улыбнулась.
– Он никогда не поверит, что я не поделилась с тобой своим секретом.
– Пусть думает, что ему угодно. Поднять на меня руку – означает войну между дворами. Не думаю, что твой секрет, каким бы он ни был, того стоит.
Она снова издевательски расхохоталась.
– О, полагаю, король за него рискнет войной между дворами.
– Ну, возможно, и рискнет – если сам сможет спокойно сидеть далеко от линии фронта, – но королева Андаис имеет право вызвать его на единоборство. Я не поверю, что Таранис отважится на такое.
– Ты – наследница темного трона, Мередит. Ты не представляешь, какая сила заключена в свете.
– Я бывала при Благом Дворе, Мэви, и понимаю, что если однажды свет поверг тебя наземь, ты станешь его бояться, но все боятся тьмы, Мэви, все абсолютно.
– Не хочешь ли ты сказать, что верховный король Благого Двора боится неблагих? – В ее голосе звучало гневное недоверие.
– Я знаю, что все благие боятся Воинства.
Мэви откинулась на спинку шезлонга.
– Их боятся все, Мередит, при обоих дворах.
Она была права. Если Неблагой Двор сам по себе был тьмой и страхом, то слуа были еще хуже. Им привычно было такое, чего даже неблагие страшились. Слуа были воплощением таких кошмаров, что даже вообразить невозможно.
– А кто управляет Воинством? – спросила я.
Она смешалась, но сказала все же:
– Королева.
– Она может послать Воинство для наказания преступника без суда или предупреждения – за определенные преступления. Одним из таких преступлений является убийство ее кровного родственника.
– Такое делают не часто.
– Но разве она не припомнит этот маленький параграф закона, если Таранис убьет ее наследницу?
– Даже Андаис не осмелится наслать слуа на короля.
– Повторюсь – даже король не осмелится убить наследницу Андаис.
– Думаю, ты ошибаешься, Мередит. За эту тайну он может решиться.
– Как и Андаис решится натравить на него слуа за это преступление. Даже Король Света и Иллюзий не найдет иного выхода, как бежать от них.
Она взяла стакан с подноса, который горничная все еще держала наготове, и сделала большой глоток, прежде чем сказать:
– Боюсь, что король не осознает этого так ясно. Я... Я не хотела бы стать причиной войны между дворами. – Она еще раз отпила из бокала. – Я всей душой желаю, чтобы Таранис годами терпел наказание за свое высокомерие, но не от Воинства. Такого я не пожелаю никому, даже Таранису.
Меня однажды преследовали слуа, так что я могла согласиться, что они ужасны. Но не настолько все же. По крайней мере они убивают быстро – ну, могут, конечно, съесть заживо, но это все равно не так уж долго. Они не пытают. Не растягивают смерть. Бывает смерть и похуже, чем попасться Воинству.
И еще я знала то, чего Мэви знать не могла. Царь слуа Шолто, Властелин Всего, Что Проходит Между, которого именовали Отродьем Тени, но никогда – в лицо, не был слишком предан Андаис – да и вообще никому другому, кстати. Он выполнял свои обязательства, но политика Андаис скатывалась в последние годы все ниже и ниже, и сейчас королева зависела, слишком сильно зависела от слуа в качестве средства устрашения. А они должны были быть действительно последней угрозой. В беседах с Дойлом и Холодом я выяснила, что Воинство стали использовать слишком часто. Они для этого не предназначались, и такое частое обращение к их помощи демонстрировало слабость позиции Андаис.
Но Мэви этого не знала. Никто при Благом Дворе этого не знал, разве что у них были хорошие шпионы... а шпионы должны были быть, если подумать. Но Мэви не знала точно.
– Ты считаешь, что королю станет известно о нашем разговоре? – спросила я.
– Не уверена, но он – бог или был им раньше. Я боюсь, что он нас обнаружит.
– Что ж, я хочу знать причину твоего изгнания – но и ты хочешь чего-то от меня. Хочешь так сильно, что рискнула ради этого своей жизнью. Так что это, Мэви? Что может быть настолько важным для тебя?
Она наклонилась вперед, все так же запахивая халат. Наклонилась так, что меня обдало ароматом масла какао от ее кожи и резким запахом рома изо рта. И она прошептала прямо мне в ухо:
– Я хочу ребенка.
Глава 13
Глава 14
– Ты рискнула вызвать гнев Тараниса только ради визита к другой сидхе? Вряд ли.
– Я наследница Неблагого трона. Ты действительно думаешь, что Таранис осмелится поднять на меня руку?
– Он вызвал Эмриса на дуэль всего лишь за вопрос о причине моего изгнания. Тебя саму в детстве избили за интерес к моей судьбе. И все же ты сидишь здесь и разговариваешь со мной. Он никогда не поверит, что я не сказала тебе, почему он меня изгнал.
– Но ты не сказала, – ответила я, пытаясь не выдать своего нетерпения в языке тела, но безуспешно, по-видимому.
Она еще раз чуть улыбнулась.
– Он никогда не поверит, что я не поделилась с тобой своим секретом.
– Пусть думает, что ему угодно. Поднять на меня руку – означает войну между дворами. Не думаю, что твой секрет, каким бы он ни был, того стоит.
Она снова издевательски расхохоталась.
– О, полагаю, король за него рискнет войной между дворами.
– Ну, возможно, и рискнет – если сам сможет спокойно сидеть далеко от линии фронта, – но королева Андаис имеет право вызвать его на единоборство. Я не поверю, что Таранис отважится на такое.
– Ты – наследница темного трона, Мередит. Ты не представляешь, какая сила заключена в свете.
– Я бывала при Благом Дворе, Мэви, и понимаю, что если однажды свет поверг тебя наземь, ты станешь его бояться, но все боятся тьмы, Мэви, все абсолютно.
– Не хочешь ли ты сказать, что верховный король Благого Двора боится неблагих? – В ее голосе звучало гневное недоверие.
– Я знаю, что все благие боятся Воинства.
Мэви откинулась на спинку шезлонга.
– Их боятся все, Мередит, при обоих дворах.
Она была права. Если Неблагой Двор сам по себе был тьмой и страхом, то слуа были еще хуже. Им привычно было такое, чего даже неблагие страшились. Слуа были воплощением таких кошмаров, что даже вообразить невозможно.
– А кто управляет Воинством? – спросила я.
Она смешалась, но сказала все же:
– Королева.
– Она может послать Воинство для наказания преступника без суда или предупреждения – за определенные преступления. Одним из таких преступлений является убийство ее кровного родственника.
– Такое делают не часто.
– Но разве она не припомнит этот маленький параграф закона, если Таранис убьет ее наследницу?
– Даже Андаис не осмелится наслать слуа на короля.
– Повторюсь – даже король не осмелится убить наследницу Андаис.
– Думаю, ты ошибаешься, Мередит. За эту тайну он может решиться.
– Как и Андаис решится натравить на него слуа за это преступление. Даже Король Света и Иллюзий не найдет иного выхода, как бежать от них.
Она взяла стакан с подноса, который горничная все еще держала наготове, и сделала большой глоток, прежде чем сказать:
– Боюсь, что король не осознает этого так ясно. Я... Я не хотела бы стать причиной войны между дворами. – Она еще раз отпила из бокала. – Я всей душой желаю, чтобы Таранис годами терпел наказание за свое высокомерие, но не от Воинства. Такого я не пожелаю никому, даже Таранису.
Меня однажды преследовали слуа, так что я могла согласиться, что они ужасны. Но не настолько все же. По крайней мере они убивают быстро – ну, могут, конечно, съесть заживо, но это все равно не так уж долго. Они не пытают. Не растягивают смерть. Бывает смерть и похуже, чем попасться Воинству.
И еще я знала то, чего Мэви знать не могла. Царь слуа Шолто, Властелин Всего, Что Проходит Между, которого именовали Отродьем Тени, но никогда – в лицо, не был слишком предан Андаис – да и вообще никому другому, кстати. Он выполнял свои обязательства, но политика Андаис скатывалась в последние годы все ниже и ниже, и сейчас королева зависела, слишком сильно зависела от слуа в качестве средства устрашения. А они должны были быть действительно последней угрозой. В беседах с Дойлом и Холодом я выяснила, что Воинство стали использовать слишком часто. Они для этого не предназначались, и такое частое обращение к их помощи демонстрировало слабость позиции Андаис.
Но Мэви этого не знала. Никто при Благом Дворе этого не знал, разве что у них были хорошие шпионы... а шпионы должны были быть, если подумать. Но Мэви не знала точно.
– Ты считаешь, что королю станет известно о нашем разговоре? – спросила я.
– Не уверена, но он – бог или был им раньше. Я боюсь, что он нас обнаружит.
– Что ж, я хочу знать причину твоего изгнания – но и ты хочешь чего-то от меня. Хочешь так сильно, что рискнула ради этого своей жизнью. Так что это, Мэви? Что может быть настолько важным для тебя?
Она наклонилась вперед, все так же запахивая халат. Наклонилась так, что меня обдало ароматом масла какао от ее кожи и резким запахом рома изо рта. И она прошептала прямо мне в ухо:
– Я хочу ребенка.
Глава 13
Я так и застыла в наклоне, почти касаясь плечами Мэви, – не хотела, чтобы она видела выражение моего лица. Ребенка? Она хочет ребенка? А с какой стати говорить об этом мне? Мэви могла хотеть от меня чего угодно, я перебрала кучу возможностей, но ребенок в этот список не попал.
Наконец я взглянула ей в глаза:
– А что тебе нужно от меня, Мэви?
Она откинулась назад на спинку кресла, слегка повертелась в нем, устраиваясь поудобней, – мне это напомнило ее прежнее заигрывание.
– Я уже сказала, Мередит.
Я наморщила лоб:
– Я слышала, что ты сказала, Мэви, но я не понимаю... – Я осеклась и начала сначала: – Я не знаю, чем я могу тебе помочь.
Я сделала небольшое ударение на слове "я", потому что кое-что из нужного ей у меня было. У меня были мужчины.
Она оглянулась на мужчин, на всех мужчин, включая ее собственных телохранителей.
– Теперь ты понимаешь, почему я хотела поговорить об этом наедине? – В голосе слышались просительные нотки.
Я вздохнула. Я так хотела быть политикански-расчетливой. Хотела быть осторожной и недоверчивой. Но я и правда понимала, почему она не могла говорить при всех. Есть то, что выше политики, выше деления на наших и чужих, и одна из таких вещей – это просьба женщины к женщине. Мэви умоляла меня, пусть не словами. Да поможет мне Мать, я не могла разыгрывать непонимание.
– Ладно, – сказала я.
Мэви склонила голову набок:
– Что – ладно?
– Поговорим наедине.
Я почувствовала, как Дойл и Холод дернулись за моей спиной. Они не сдвинулись с места, не сделали ни шага, но напряглись так ощутимо, что едва не подпрыгнули.
– Принцесса... – начал Дойл.
– Все в порядке, Дойл. Ты, Холод и Рис посидите под зонтиком, пока мы будем вести наши дамские разговорчики.
Мэви нахмурилась, мило надув накрашенные бледно-розовой помадой губки. Она точно пришла в себя. А может, просто столько лет чувствовала себя Мэви Рид, секс-идолом, что забыла, как вести себя иначе.
– Я думала, что "наедине" – это чуть больше, чем в нескольких ярдах[10] от публики.
Я улыбнулась ей, без обиды и без намека.
– Ты продемонстрировала, что готова воздействовать на меня магией. С моей стороны было бы глупо доверять тебе безоговорочно.
Надутые губки превратились в тонкие, почти злые.
– А ты доказала, что можешь превзойти меня в магии, Мередит. Я не настолько глупа, чтобы испытывать судьбу вторично.
Повторюсь: я была вполне уверена, что не превосхожу Мэви в магии. Скорее всего меня выручили природные свойства, пробудившиеся, когда она швырнула свое волшебство в мое метафизическое "лицо". У меня это вышло невольно, и я не была уверена на сто процентов, что мне удастся повторить это, если придется. Но Мэви думала, что я могу это сделать по желанию, и я не собиралась ее разубеждать. Пусть думает, что я изумительно сильна и при этом параноик. Потому что я не намеревалась уходить из поля зрения моих людей. Быть сильными и подозревать всех – вот правило для королей.
– Мои стражи посидят в тени, пока мы будем разговаривать здесь. Это максимум уединения, на которое ты можешь рассчитывать, даже для "дамской" беседы.
– Ты мне не доверяешь, – вздохнула она.
– А с какой стати?
Она улыбнулась.
– Ни с какой. Ты права, ты вовсе не обязана мне доверять. – Она тряхнула головой и отпила рома, а потом взглянула на меня поверх бокала. – Ты отказалась от всех напитков. Ты боишься яда или магии.
Я кивнула.
Она рассмеялась: взрыв радостных звуков. Мне не раз доводилось слышать этот смех с экрана.
– Я даю тебе самую торжественную клятву, что здесь ничто не причинит тебе вреда по моему умыслу.
Последние слова были довольно двусмысленны. Подразумевалось, что если мне что-то и причинит вред, то не по ее вине, – и все же что-то могло мне повредить. Я невольно улыбнулась. Такие двусмысленные обещания – вполне в духе двора, где ты должен защищать свое слово чести даже ценою собственной жизни.
– Я хочу, чтобы ты дала мне слово, что ни предмет, ни человек, ни животное, ни любое другое существо не причинит мне вреда, пока я здесь.
Она снова надула губы:
– Ну, Мередит... Такая клятва?.. Я дам тебе слово защищать твою безопасность всеми способами, какие только есть в моей власти.
Я покачала головой.
– Слово, что ни предмет, ни человек, ни животное, ни любое другое существо не причинит мне вреда.
– Пока ты здесь, – добавила она.
– Пока я здесь, – утвердительно кивнула я.
– Если бы ты опустила это добавление, я несла бы за тебя ответственность всегда и везде, где бы ты ни была. – Она вздрогнула, и не думаю, что притворно. – Ты уедешь к Неблагому Двору, а это не то место, где я хотела бы отвечать за твою сохранность.
– И никто бы не захотел, Мэви, так что не переживай.
Она нахмурилась, и я снова решила, что она не играет.
– Я не переживаю, Мередит. Не в моих силах охранять твою безопасность в этих темных мрачных коридорах.
Я пожала плечами.
– При темном дворе есть свет и смех, как есть тьма и горе при дворе сияющем.
– Не думаю, что в Неблагом Дворе можно найти чудеса радости и веселья, которые ждут каждого при Благом Дворе.
Я оглянулась через плечо на Дойла и Холода, обведя их нарочито долгим взглядом. Потом медленно повернулась обратно к Мэви, позволив их красоте отразиться в моих глазах.
– Не знаю, не знаю, Мэви... И при темном дворе есть свои радости.
– Мне доводилось слышать о разврате, царящем при дворе королевы Андаис.
Это заставило меня расхохотаться.
– Ты слишком долго прожила среди людей. Такое отвращение в голосе! Радости плоти – это благословение, которое следует разделять, а не проклятие, от которого нужно защищаться.
– Ну, твой блудный страж и моя милая Мари в этом уверены, должно быть. – Она с улыбкой смотрела мне за спину. К нам направлялись Рис и Мари. Белые локоны Риса снова спадали до талии, мальчишески-привлекательное лицо лишилось фальшивой растительности. Расшитая жемчугом повязка опять закрыла поврежденный глаз. Он улыбался, чуть ли не хихикал, словно узнал какую-то новую шутку.
Мари тащилась за ним следом. Ее прическа была чуть менее безупречной, чем прежде, и белая рубашка выбилась из пояса юбки. Но она веселой не казалась.
Если намек Мэви был правдив, Мари должна была улыбаться. У Риса хватает недостатков, но неумение вызвать улыбку на девичьем личике к ним не относится. Может, его и не стоит воспринимать так серьезно, как кое-кого из других стражей – в постели или вне нее, – но в постели с ним всегда бывало очень весело. Я заметила, что снова хмурюсь. Если он проделал что-то сексуальное с Мари, как мне следует к этому отнестись? В конце концов, он был моим. И только моим, по воле королевы.
Я попыталась почувствовать боль, ревность или хоть обиду из-за того, что он обжимался с Мари, – и не смогла. Может, потому, что я сама спала не только с ним. Может, чтобы ревновать по-настоящему, нужно соблюдать что-то вроде моногамии? Не знаю, если честно, но почему-то меня это просто не взволновало. Вот если бы он переспал с ней, меня бы это задело, потому что забеременеть должна была я, а не какая-то секретарша какой-то кинозвезды! На остальное мне было плевать.
Рис упал передо мной на одно колено, слегка потеснив Китто; но сам факт, что он по собственной воле прикоснулся к маленькому гоблину, был очень хорошим знаком. Он поднял мою руку к губам, ухмыляясь.
– Милая Мари предложила мне свои услуги.
Я подняла брови:
– И?..
– Было бы невежливо остаться безучастным к такому предложению.
По стандартам фейри, он был совершенно прав.
– Она человек, не фейри, – заметила я.
– Ревнуешь? – спросил он.
– Нет. – Улыбаясь, я отрицательно качнула головой.
Он поднялся на ноги одним плавным движением, по пути чмокнув меня в щеку.
– Я всегда знал, что ты больше фейри, чем человек.
Мари присела возле Мэви. Лица девушки нам не было видно, но она качала головой, и Мэви повернулась к нам откровенно возмущенная.
– Мари сказала, что ты отверг ее, страж.
– Я дал понять со всей очевидностью, что восхищаюсь ее красотой, – ответил Рис.
– Но не воспользовался предоставленной возможностью.
– Я – возлюбленный принцессы Мередит. К чему мне искать кого-то еще? Я оказал твоему секретарю все внимание, какого она заслуживала, ни больше ни меньше. – Веселье исчезло с его лица, он казался почти рассерженным.
Мэви потрепала женщину по руке и отослала ее в дом. Мари старательно избегала взгляда Риса. Думаю, она была смущена. Может, она не привыкла к тому, чтобы ее отвергали, а может, Мэви убедила ее, что дело верное...
Я встала.
– Хватит игр, Мэви.
Она потянулась ко мне, но я была за пределами досягаемости.
– Мередит, пожалуйста, не обижайся. Я не хотела тебя оскорбить.
– Ты подослала свою секретаршу соблазнить моего возлюбленного. Ты пыталась соблазнить меня, и не из чистого желания, а из желания управлять мной.
Она порывисто встала.
– Твое последнее утверждение – неправда.
– Но ты не отрицаешь, что велела своей прислужнице соблазнить моего любовника.
Она сняла солнечные очки, так что я смогла увидеть ее растерянность и смущение. Я могла поспорить, что она играла на публику.
– Вы – из Неблагого Двора, и все виды соблазна вам доступны.
Настала моя очередь для растерянности.
– При чем тут мой двор? Ты оскорбила меня и моих людей.
– Вы – неблагие, – повторила она.
Я потрясла головой в недоумении:
– И что из этого следует?
– Вы не стали надевать купальные костюмы... – тихо сказала она, пряча глаза.
– Что?! – снова не поняла я.
– Если бы Мари увидела его обнаженным, она могла бы убедиться, что его тело чисто, за исключением шрамов.
Я нахмурилась сильнее.
– О чем ты лепечешь, во имя Госпожи и Консорта?
– Вы все – из Неблагого Двора, Мередит. Я должна была убедиться, что вы не... не нечисты.
– Ты имеешь в виду, не уроды, – перевела я и даже не пыталась смягчить злость в своем голосе. Она едва заметно кивнула.
– С какой стати тебя вообще интересуют наши тела, как бы они ни выглядели?
– Я сказала тебе, чего я хочу, Мередит.
Я кивнула и была достаточно мила, чтобы не обнародовать перед всеми ее секрет, хотя, видят боги, она не заслужила такой любезности.
– Если кто-то из тех, кто поможет мне в моем стремлении, нечист, то... – Она чуть кивнула мне, побуждая закончить предложение самостоятельно.
Я наклонилась к ней и скорее прошипела, чем прошептала:
– Ребенок родится уродом.
Никакой гламор не мог уже скрыть запахи какао, алкоголя и табачного дыма, исходившие от ее кожи и волос. Меня охватил внезапный приступ тошноты.
Я попятилась от нее и упала бы, если б Рис не поймал и не поддержал меня.
– Что случилось? – прошептал он.
Я покачала головой.
– Я устала от этой женщины.
– Тогда мы уходим, – сказал Дойл.
Я снова качнула головой:
– Еще нет. – Я стиснула локоть Риса и повернулась к Мэви. – Ты скажешь мне, почему ты была изгнана. Ты скажешь мне всю правду здесь и сейчас, или мы уйдем и не вернемся.
– Если он узнает, что я кому-то проговорилась, он убьет меня.
– Если он обнаружит, что я была здесь и говорила с тобой, неужто ты думаешь, он станет выяснять, проговорилась ты или нет?
Теперь она испугалась, похоже. Но мне не было дела до ее испуга.
– Скажи мне, Мэви, скажи – или мы уйдем, и ты не найдешь никого другого за пределами дворов, кто сможет тебе помочь.
– Мередит, пожалуйста...
– Нет, – процедила я. – Великий, чистый Благой Двор – как свысока вы смотрите на нас! Если ребенок рождается уродом – его убивают – или убивали, пока у вас не перестали появляться дети. Тогда даже монстры приобрели ценность. Знаешь ли ты, что случалось с младенцами после этого, Мэви? Знаешь ли ты, что случалось в последние четыре сотни лет или около того с уродами, рождавшимися у благих? Потому что, не сомневайся, инбридинг влияет на всех, даже на бессмертных!
– Я... не знаю.
– Знаешь. Весь этот блестящий, сияющий двор знает. Моей собственной двоюродной сестре позволили остаться при дворе, потому что она – частично брауни. Вы не выкинули ее, потому что брауни – благие, не благие сидхе, но все же создания света. Но когда сами сидхе производят на свет монстров – чистые, сияющие благие сидхе производят уродов, чудовищ, – что тогда происходит, куда они деваются?
Она плакала, тихими, серебристыми слезами.
– Я не знаю.
– Знаешь! Младенцев отдают Неблагому Двору. Мы принимаем монстров, этих чистокровных благих монстров. Мы принимаем их, потому что мы рады всем. Никого, никого не отвергает Неблагой Двор, и уж конечно – не крошечного новорожденного младенца, чье единственное преступление в том, что он появился на свет у родителей, которые не потрудились изучить свою родословную достаточно, чтобы не заключить брак с собственными гребаными родственниками!
У меня тоже потекли слезы, но не от сожаления, от злости.
– Я клянусь, что я, и Рис, и Холод чисты телом. Теперь тебе легче? Это тебе помогло?! Если ты просто хотела переспать с кем-то из мужчин, ты бы не пожелала увидеть меня в купальнике, – но ты хотела этого. Ты хочешь провести ритуал плодородия, Мэви. Тебе нужна я и как минимум один из мужчин.
Я была слишком зла, чтоб думать о том, слышит ли мои слова кто-то, кроме Мэви, и понимает ли то, что слышит. Мне было просто без разницы.
Я оттолкнулась от Риса, мой гнев бросил меня вперед – выплевывать слова прямо ей в лицо.
– Скажи мне, почему тебя изгнали, Мэви. Скажи мне сейчас, или мы бросим тебя, как и нашли. Одну.
Она кивнула, слезы все еще лились у нее из глаз.
– Хорошо, хорошо, да охранит меня Госпожа, но пусть так. Я скажу тебе то, что ты хочешь знать, если ты поклянешься, что поможешь мне завести ребенка.
– Поклянись первой, – сказала я.
– Клянусь, что скажу тебе правду о том, почему я была изгнана из Благого Двора.
– А я клянусь, что после того, как ты расскажешь мне о причине своего изгнания из Благого Двора, я со своими людьми сделаю все, что в моих силах, чтобы ты родила ребенка.
Она потерла глаза тыльными сторонами ладоней. Детский жест. Видно было, как глубоко она потрясена, и я задумалась: не принадлежал ли один из этих бедных, обойденных судьбой младенцев Конхенн, богине красоты и весны? И не преследовала ли ее мысль, что она бросила единственного ребенка, которого могла родить? Я понадеялась, что так и было.
Наконец я взглянула ей в глаза:
– А что тебе нужно от меня, Мэви?
Она откинулась назад на спинку кресла, слегка повертелась в нем, устраиваясь поудобней, – мне это напомнило ее прежнее заигрывание.
– Я уже сказала, Мередит.
Я наморщила лоб:
– Я слышала, что ты сказала, Мэви, но я не понимаю... – Я осеклась и начала сначала: – Я не знаю, чем я могу тебе помочь.
Я сделала небольшое ударение на слове "я", потому что кое-что из нужного ей у меня было. У меня были мужчины.
Она оглянулась на мужчин, на всех мужчин, включая ее собственных телохранителей.
– Теперь ты понимаешь, почему я хотела поговорить об этом наедине? – В голосе слышались просительные нотки.
Я вздохнула. Я так хотела быть политикански-расчетливой. Хотела быть осторожной и недоверчивой. Но я и правда понимала, почему она не могла говорить при всех. Есть то, что выше политики, выше деления на наших и чужих, и одна из таких вещей – это просьба женщины к женщине. Мэви умоляла меня, пусть не словами. Да поможет мне Мать, я не могла разыгрывать непонимание.
– Ладно, – сказала я.
Мэви склонила голову набок:
– Что – ладно?
– Поговорим наедине.
Я почувствовала, как Дойл и Холод дернулись за моей спиной. Они не сдвинулись с места, не сделали ни шага, но напряглись так ощутимо, что едва не подпрыгнули.
– Принцесса... – начал Дойл.
– Все в порядке, Дойл. Ты, Холод и Рис посидите под зонтиком, пока мы будем вести наши дамские разговорчики.
Мэви нахмурилась, мило надув накрашенные бледно-розовой помадой губки. Она точно пришла в себя. А может, просто столько лет чувствовала себя Мэви Рид, секс-идолом, что забыла, как вести себя иначе.
– Я думала, что "наедине" – это чуть больше, чем в нескольких ярдах[10] от публики.
Я улыбнулась ей, без обиды и без намека.
– Ты продемонстрировала, что готова воздействовать на меня магией. С моей стороны было бы глупо доверять тебе безоговорочно.
Надутые губки превратились в тонкие, почти злые.
– А ты доказала, что можешь превзойти меня в магии, Мередит. Я не настолько глупа, чтобы испытывать судьбу вторично.
Повторюсь: я была вполне уверена, что не превосхожу Мэви в магии. Скорее всего меня выручили природные свойства, пробудившиеся, когда она швырнула свое волшебство в мое метафизическое "лицо". У меня это вышло невольно, и я не была уверена на сто процентов, что мне удастся повторить это, если придется. Но Мэви думала, что я могу это сделать по желанию, и я не собиралась ее разубеждать. Пусть думает, что я изумительно сильна и при этом параноик. Потому что я не намеревалась уходить из поля зрения моих людей. Быть сильными и подозревать всех – вот правило для королей.
– Мои стражи посидят в тени, пока мы будем разговаривать здесь. Это максимум уединения, на которое ты можешь рассчитывать, даже для "дамской" беседы.
– Ты мне не доверяешь, – вздохнула она.
– А с какой стати?
Она улыбнулась.
– Ни с какой. Ты права, ты вовсе не обязана мне доверять. – Она тряхнула головой и отпила рома, а потом взглянула на меня поверх бокала. – Ты отказалась от всех напитков. Ты боишься яда или магии.
Я кивнула.
Она рассмеялась: взрыв радостных звуков. Мне не раз доводилось слышать этот смех с экрана.
– Я даю тебе самую торжественную клятву, что здесь ничто не причинит тебе вреда по моему умыслу.
Последние слова были довольно двусмысленны. Подразумевалось, что если мне что-то и причинит вред, то не по ее вине, – и все же что-то могло мне повредить. Я невольно улыбнулась. Такие двусмысленные обещания – вполне в духе двора, где ты должен защищать свое слово чести даже ценою собственной жизни.
– Я хочу, чтобы ты дала мне слово, что ни предмет, ни человек, ни животное, ни любое другое существо не причинит мне вреда, пока я здесь.
Она снова надула губы:
– Ну, Мередит... Такая клятва?.. Я дам тебе слово защищать твою безопасность всеми способами, какие только есть в моей власти.
Я покачала головой.
– Слово, что ни предмет, ни человек, ни животное, ни любое другое существо не причинит мне вреда.
– Пока ты здесь, – добавила она.
– Пока я здесь, – утвердительно кивнула я.
– Если бы ты опустила это добавление, я несла бы за тебя ответственность всегда и везде, где бы ты ни была. – Она вздрогнула, и не думаю, что притворно. – Ты уедешь к Неблагому Двору, а это не то место, где я хотела бы отвечать за твою сохранность.
– И никто бы не захотел, Мэви, так что не переживай.
Она нахмурилась, и я снова решила, что она не играет.
– Я не переживаю, Мередит. Не в моих силах охранять твою безопасность в этих темных мрачных коридорах.
Я пожала плечами.
– При темном дворе есть свет и смех, как есть тьма и горе при дворе сияющем.
– Не думаю, что в Неблагом Дворе можно найти чудеса радости и веселья, которые ждут каждого при Благом Дворе.
Я оглянулась через плечо на Дойла и Холода, обведя их нарочито долгим взглядом. Потом медленно повернулась обратно к Мэви, позволив их красоте отразиться в моих глазах.
– Не знаю, не знаю, Мэви... И при темном дворе есть свои радости.
– Мне доводилось слышать о разврате, царящем при дворе королевы Андаис.
Это заставило меня расхохотаться.
– Ты слишком долго прожила среди людей. Такое отвращение в голосе! Радости плоти – это благословение, которое следует разделять, а не проклятие, от которого нужно защищаться.
– Ну, твой блудный страж и моя милая Мари в этом уверены, должно быть. – Она с улыбкой смотрела мне за спину. К нам направлялись Рис и Мари. Белые локоны Риса снова спадали до талии, мальчишески-привлекательное лицо лишилось фальшивой растительности. Расшитая жемчугом повязка опять закрыла поврежденный глаз. Он улыбался, чуть ли не хихикал, словно узнал какую-то новую шутку.
Мари тащилась за ним следом. Ее прическа была чуть менее безупречной, чем прежде, и белая рубашка выбилась из пояса юбки. Но она веселой не казалась.
Если намек Мэви был правдив, Мари должна была улыбаться. У Риса хватает недостатков, но неумение вызвать улыбку на девичьем личике к ним не относится. Может, его и не стоит воспринимать так серьезно, как кое-кого из других стражей – в постели или вне нее, – но в постели с ним всегда бывало очень весело. Я заметила, что снова хмурюсь. Если он проделал что-то сексуальное с Мари, как мне следует к этому отнестись? В конце концов, он был моим. И только моим, по воле королевы.
Я попыталась почувствовать боль, ревность или хоть обиду из-за того, что он обжимался с Мари, – и не смогла. Может, потому, что я сама спала не только с ним. Может, чтобы ревновать по-настоящему, нужно соблюдать что-то вроде моногамии? Не знаю, если честно, но почему-то меня это просто не взволновало. Вот если бы он переспал с ней, меня бы это задело, потому что забеременеть должна была я, а не какая-то секретарша какой-то кинозвезды! На остальное мне было плевать.
Рис упал передо мной на одно колено, слегка потеснив Китто; но сам факт, что он по собственной воле прикоснулся к маленькому гоблину, был очень хорошим знаком. Он поднял мою руку к губам, ухмыляясь.
– Милая Мари предложила мне свои услуги.
Я подняла брови:
– И?..
– Было бы невежливо остаться безучастным к такому предложению.
По стандартам фейри, он был совершенно прав.
– Она человек, не фейри, – заметила я.
– Ревнуешь? – спросил он.
– Нет. – Улыбаясь, я отрицательно качнула головой.
Он поднялся на ноги одним плавным движением, по пути чмокнув меня в щеку.
– Я всегда знал, что ты больше фейри, чем человек.
Мари присела возле Мэви. Лица девушки нам не было видно, но она качала головой, и Мэви повернулась к нам откровенно возмущенная.
– Мари сказала, что ты отверг ее, страж.
– Я дал понять со всей очевидностью, что восхищаюсь ее красотой, – ответил Рис.
– Но не воспользовался предоставленной возможностью.
– Я – возлюбленный принцессы Мередит. К чему мне искать кого-то еще? Я оказал твоему секретарю все внимание, какого она заслуживала, ни больше ни меньше. – Веселье исчезло с его лица, он казался почти рассерженным.
Мэви потрепала женщину по руке и отослала ее в дом. Мари старательно избегала взгляда Риса. Думаю, она была смущена. Может, она не привыкла к тому, чтобы ее отвергали, а может, Мэви убедила ее, что дело верное...
Я встала.
– Хватит игр, Мэви.
Она потянулась ко мне, но я была за пределами досягаемости.
– Мередит, пожалуйста, не обижайся. Я не хотела тебя оскорбить.
– Ты подослала свою секретаршу соблазнить моего возлюбленного. Ты пыталась соблазнить меня, и не из чистого желания, а из желания управлять мной.
Она порывисто встала.
– Твое последнее утверждение – неправда.
– Но ты не отрицаешь, что велела своей прислужнице соблазнить моего любовника.
Она сняла солнечные очки, так что я смогла увидеть ее растерянность и смущение. Я могла поспорить, что она играла на публику.
– Вы – из Неблагого Двора, и все виды соблазна вам доступны.
Настала моя очередь для растерянности.
– При чем тут мой двор? Ты оскорбила меня и моих людей.
– Вы – неблагие, – повторила она.
Я потрясла головой в недоумении:
– И что из этого следует?
– Вы не стали надевать купальные костюмы... – тихо сказала она, пряча глаза.
– Что?! – снова не поняла я.
– Если бы Мари увидела его обнаженным, она могла бы убедиться, что его тело чисто, за исключением шрамов.
Я нахмурилась сильнее.
– О чем ты лепечешь, во имя Госпожи и Консорта?
– Вы все – из Неблагого Двора, Мередит. Я должна была убедиться, что вы не... не нечисты.
– Ты имеешь в виду, не уроды, – перевела я и даже не пыталась смягчить злость в своем голосе. Она едва заметно кивнула.
– С какой стати тебя вообще интересуют наши тела, как бы они ни выглядели?
– Я сказала тебе, чего я хочу, Мередит.
Я кивнула и была достаточно мила, чтобы не обнародовать перед всеми ее секрет, хотя, видят боги, она не заслужила такой любезности.
– Если кто-то из тех, кто поможет мне в моем стремлении, нечист, то... – Она чуть кивнула мне, побуждая закончить предложение самостоятельно.
Я наклонилась к ней и скорее прошипела, чем прошептала:
– Ребенок родится уродом.
Никакой гламор не мог уже скрыть запахи какао, алкоголя и табачного дыма, исходившие от ее кожи и волос. Меня охватил внезапный приступ тошноты.
Я попятилась от нее и упала бы, если б Рис не поймал и не поддержал меня.
– Что случилось? – прошептал он.
Я покачала головой.
– Я устала от этой женщины.
– Тогда мы уходим, – сказал Дойл.
Я снова качнула головой:
– Еще нет. – Я стиснула локоть Риса и повернулась к Мэви. – Ты скажешь мне, почему ты была изгнана. Ты скажешь мне всю правду здесь и сейчас, или мы уйдем и не вернемся.
– Если он узнает, что я кому-то проговорилась, он убьет меня.
– Если он обнаружит, что я была здесь и говорила с тобой, неужто ты думаешь, он станет выяснять, проговорилась ты или нет?
Теперь она испугалась, похоже. Но мне не было дела до ее испуга.
– Скажи мне, Мэви, скажи – или мы уйдем, и ты не найдешь никого другого за пределами дворов, кто сможет тебе помочь.
– Мередит, пожалуйста...
– Нет, – процедила я. – Великий, чистый Благой Двор – как свысока вы смотрите на нас! Если ребенок рождается уродом – его убивают – или убивали, пока у вас не перестали появляться дети. Тогда даже монстры приобрели ценность. Знаешь ли ты, что случалось с младенцами после этого, Мэви? Знаешь ли ты, что случалось в последние четыре сотни лет или около того с уродами, рождавшимися у благих? Потому что, не сомневайся, инбридинг влияет на всех, даже на бессмертных!
– Я... не знаю.
– Знаешь. Весь этот блестящий, сияющий двор знает. Моей собственной двоюродной сестре позволили остаться при дворе, потому что она – частично брауни. Вы не выкинули ее, потому что брауни – благие, не благие сидхе, но все же создания света. Но когда сами сидхе производят на свет монстров – чистые, сияющие благие сидхе производят уродов, чудовищ, – что тогда происходит, куда они деваются?
Она плакала, тихими, серебристыми слезами.
– Я не знаю.
– Знаешь! Младенцев отдают Неблагому Двору. Мы принимаем монстров, этих чистокровных благих монстров. Мы принимаем их, потому что мы рады всем. Никого, никого не отвергает Неблагой Двор, и уж конечно – не крошечного новорожденного младенца, чье единственное преступление в том, что он появился на свет у родителей, которые не потрудились изучить свою родословную достаточно, чтобы не заключить брак с собственными гребаными родственниками!
У меня тоже потекли слезы, но не от сожаления, от злости.
– Я клянусь, что я, и Рис, и Холод чисты телом. Теперь тебе легче? Это тебе помогло?! Если ты просто хотела переспать с кем-то из мужчин, ты бы не пожелала увидеть меня в купальнике, – но ты хотела этого. Ты хочешь провести ритуал плодородия, Мэви. Тебе нужна я и как минимум один из мужчин.
Я была слишком зла, чтоб думать о том, слышит ли мои слова кто-то, кроме Мэви, и понимает ли то, что слышит. Мне было просто без разницы.
Я оттолкнулась от Риса, мой гнев бросил меня вперед – выплевывать слова прямо ей в лицо.
– Скажи мне, почему тебя изгнали, Мэви. Скажи мне сейчас, или мы бросим тебя, как и нашли. Одну.
Она кивнула, слезы все еще лились у нее из глаз.
– Хорошо, хорошо, да охранит меня Госпожа, но пусть так. Я скажу тебе то, что ты хочешь знать, если ты поклянешься, что поможешь мне завести ребенка.
– Поклянись первой, – сказала я.
– Клянусь, что скажу тебе правду о том, почему я была изгнана из Благого Двора.
– А я клянусь, что после того, как ты расскажешь мне о причине своего изгнания из Благого Двора, я со своими людьми сделаю все, что в моих силах, чтобы ты родила ребенка.
Она потерла глаза тыльными сторонами ладоней. Детский жест. Видно было, как глубоко она потрясена, и я задумалась: не принадлежал ли один из этих бедных, обойденных судьбой младенцев Конхенн, богине красоты и весны? И не преследовала ли ее мысль, что она бросила единственного ребенка, которого могла родить? Я понадеялась, что так и было.
Глава 14
– Сто лет назад верховный король эльфов Таранис решился отослать свою жену, Конэн из Куалы. Они были супругами уже столетие, а детей не имели. – Ее тон автоматически перетек в распев сказителя. – И потому он отсылал ее.
Я обожала хорошие истории, рассказанные в доброй старой манере, но мне хотелось убраться с солнцепека, а не торчать здесь целую вечность. Так что я ее прервала.
– Он ее и отослал.
Мэви улыбнулась, но не слишком радостно.
– Он предложил мне занять ее место в качестве его невесты. Я отказалась. – Теперь она говорила обычным тоном, распевность исчезла. Может, оно и не так приятно на слух, зато быстрее.
– Это еще не основание для ссылки, Мэви. Как минимум еще одна отвергла предложение Тараниса до тебя, а она до сих пор принадлежит к сияющему двору. – Я потягивала лимонад и наблюдала за ней.
– Но Эдэйн любила другого. Причина моего отказа была иной.
Она не смотрела ни на меня, ни на Китто, вообще ни на кого, полагаю. Она уставилась в пространство: наверное, погрузилась в воспоминания.
– И какой же?
– Конэн была второй женой короля. Сотню лет он провел с новой женой, а ребенка так и не было.
– И?.. – Я сделала еще один долгий глоток.
Она отпила рома и взглянула мне в глаза.
– Я ответила Таранису отказом, потому что я уверена: он бесплоден. Не женщины, а король виновен в том, что у него нет наследника.
Я поперхнулась и обрызгала лимонадом всю себя и Кит-то в придачу. Гоблин застыл, не замечая лимонад, стекающий по его руке и солнечным очкам.
Откуда-то возникла горничная с салфетками. Я схватила стопку и махнула, отсылая ее прочь. Наш разговор был из тех, которые никому слышать не стоит. Когда мы с Китто стали относительно сухими, а ко мне вернулся дар речи, я поинтересовалась:
– Ты сказала это Таранису прямо в лицо?
– Да, – был ответ.
– Ты храбрее, чем кажешься. – Или глупее, добавила я про себя.
– Он потребовал объяснить, почему я не хочу его в мужья. Я сказала, что хочу иметь ребенка и не верю, что он сможет мне его подарить.
Я молча смотрела на нее, пытаясь сообразить последствия того, о чем она сообщила.
– Если твое предположение – правда, то двор может потребовать от короля последней жертвы. Он может потребовать, чтобы он позволил убить себя во время одного из великих празднеств.
– Да, – кивнула Мэви. – Он велел мне уехать той же ночью.
– Из страха, что ты кому-нибудь проговоришься.
– Разумеется, не я одна подозревала такое, – сказала она. – Адария имела двух детей от двух других мужчин, но с королем оставалась порожней столетиями.
Теперь я понимала, почему вопрос о Мэви закончился побоями. Сама жизнь моего дядюшки висела на волоске.
– Он мог бы просто отречься от трона.
Мэви приподняла очки и бросила на меня убийственный взгляд.
– Не будь наивной, Мередит. Это тебе не идет.
Я кивнула.
– Прости, ты права, конечно. Таранис тебе не поверил и не поверит. Нужно заставить его признать свое бесплодие, и единственный способ сделать это – обвинить его перед двором, при всех. А значит, тебе нужно еще до того убедить в своей правоте достаточно многих.
Она покачала головой.
– Не может быть, чтобы подозревала правду я одна. Его смерть вернет плодородие нашему народу. Вся наша сила происходит от короля или королевы. Я уверена, что неспособность Тараниса к отцовству обрекла на бездетность всех прочих.
– При дворе еще рождаются дети, – возразила я.
– И сколько из них – чистой крови благих сидхе?
Я подумала пару секунд.
– Не знаю точно. Большинство из них родились задолго до меня.
– Я знаю, – сказала она, подавшись вперед. Все ее жесты внезапно стали совершенно серьезными, без заигрывания, без шуток. – Ни одного. Все дети, родившиеся у нас в последние шесть столетий, – смешанной крови. Либо появившиеся в результате насилия во время войн с неблагими, либо продукты скрещивания, подобные тебе самой. Смешанная кровь – более сильная, Мередит. Наш король обрек наш народ на вымирание, потому что он слишком спесив, чтобы отречься от трона.
– Если он отречется по причине своего бесплодия, другие все равно могут потребовать его смерти, чтобы наверняка обеспечить успех.
– Они так и сделают, – подтвердила Мэви. – Если обнаружат, что я сообщила ему о его маленькой проблеме сто лет назад.
Она была права. Если бы Таранис ничего не подозревал, они могли бы простить и позволить ему просто покинуть трон. Но целый век знать и ничего не сделать... За такое они по капле распылят его кровь над полями.
Журчание голосов заставило меня обернуться. Пришедший мужчина обменивался любезностями с теми, кто сидел под зонтиком. Он повернулся к нам с улыбкой, сверкнув белоснежными зубами. Во всем остальном он был так явно нездоров, что искусственное совершенство улыбки лишь подчеркнуло серость кожи и ввалившиеся глаза. Болезнь настолько его изъела, что я узнала Гордона Рида лишь через несколько секунд. Он был режиссером, который вывел Мэви из массовки в звезды. Мне вдруг представилось его разложившееся тело в могиле и эти зубы, единственно не тронутые тлением. В тот же миг я поняла, что этот жуткий образ – истинное предвидение. Он умирает.
Знал ли он об этом?
Мэви протянула ему руку. Он взял ее гладкую золотистую ладонь в свою морщинистую, коснулся поцелуем совершенной кожи. Как он должен был себя чувствовать, видя свою уходящую молодость, наблюдая постепенное умирание своего тела, – когда она оставалась неизменной?
Он повернулся ко мне, не выпуская ее руки.
– Принцесса Мередит, как любезно с вашей стороны нас сегодня навестить.
Фраза была такой светской, такой обыденной, словно это был самый обычный вечер у бассейна.
Мэви похлопала его по руке.
– Присядь, Гордон.
Она уступила ему шезлонг, пересела на бортик бассейна, очень напомнив Китто несколькими минутами ранее. Гордон тяжело опустился в кресло, и лишь дрогнувшие веки выдали, что движение причинило ему боль.
Я обожала хорошие истории, рассказанные в доброй старой манере, но мне хотелось убраться с солнцепека, а не торчать здесь целую вечность. Так что я ее прервала.
– Он ее и отослал.
Мэви улыбнулась, но не слишком радостно.
– Он предложил мне занять ее место в качестве его невесты. Я отказалась. – Теперь она говорила обычным тоном, распевность исчезла. Может, оно и не так приятно на слух, зато быстрее.
– Это еще не основание для ссылки, Мэви. Как минимум еще одна отвергла предложение Тараниса до тебя, а она до сих пор принадлежит к сияющему двору. – Я потягивала лимонад и наблюдала за ней.
– Но Эдэйн любила другого. Причина моего отказа была иной.
Она не смотрела ни на меня, ни на Китто, вообще ни на кого, полагаю. Она уставилась в пространство: наверное, погрузилась в воспоминания.
– И какой же?
– Конэн была второй женой короля. Сотню лет он провел с новой женой, а ребенка так и не было.
– И?.. – Я сделала еще один долгий глоток.
Она отпила рома и взглянула мне в глаза.
– Я ответила Таранису отказом, потому что я уверена: он бесплоден. Не женщины, а король виновен в том, что у него нет наследника.
Я поперхнулась и обрызгала лимонадом всю себя и Кит-то в придачу. Гоблин застыл, не замечая лимонад, стекающий по его руке и солнечным очкам.
Откуда-то возникла горничная с салфетками. Я схватила стопку и махнула, отсылая ее прочь. Наш разговор был из тех, которые никому слышать не стоит. Когда мы с Китто стали относительно сухими, а ко мне вернулся дар речи, я поинтересовалась:
– Ты сказала это Таранису прямо в лицо?
– Да, – был ответ.
– Ты храбрее, чем кажешься. – Или глупее, добавила я про себя.
– Он потребовал объяснить, почему я не хочу его в мужья. Я сказала, что хочу иметь ребенка и не верю, что он сможет мне его подарить.
Я молча смотрела на нее, пытаясь сообразить последствия того, о чем она сообщила.
– Если твое предположение – правда, то двор может потребовать от короля последней жертвы. Он может потребовать, чтобы он позволил убить себя во время одного из великих празднеств.
– Да, – кивнула Мэви. – Он велел мне уехать той же ночью.
– Из страха, что ты кому-нибудь проговоришься.
– Разумеется, не я одна подозревала такое, – сказала она. – Адария имела двух детей от двух других мужчин, но с королем оставалась порожней столетиями.
Теперь я понимала, почему вопрос о Мэви закончился побоями. Сама жизнь моего дядюшки висела на волоске.
– Он мог бы просто отречься от трона.
Мэви приподняла очки и бросила на меня убийственный взгляд.
– Не будь наивной, Мередит. Это тебе не идет.
Я кивнула.
– Прости, ты права, конечно. Таранис тебе не поверил и не поверит. Нужно заставить его признать свое бесплодие, и единственный способ сделать это – обвинить его перед двором, при всех. А значит, тебе нужно еще до того убедить в своей правоте достаточно многих.
Она покачала головой.
– Не может быть, чтобы подозревала правду я одна. Его смерть вернет плодородие нашему народу. Вся наша сила происходит от короля или королевы. Я уверена, что неспособность Тараниса к отцовству обрекла на бездетность всех прочих.
– При дворе еще рождаются дети, – возразила я.
– И сколько из них – чистой крови благих сидхе?
Я подумала пару секунд.
– Не знаю точно. Большинство из них родились задолго до меня.
– Я знаю, – сказала она, подавшись вперед. Все ее жесты внезапно стали совершенно серьезными, без заигрывания, без шуток. – Ни одного. Все дети, родившиеся у нас в последние шесть столетий, – смешанной крови. Либо появившиеся в результате насилия во время войн с неблагими, либо продукты скрещивания, подобные тебе самой. Смешанная кровь – более сильная, Мередит. Наш король обрек наш народ на вымирание, потому что он слишком спесив, чтобы отречься от трона.
– Если он отречется по причине своего бесплодия, другие все равно могут потребовать его смерти, чтобы наверняка обеспечить успех.
– Они так и сделают, – подтвердила Мэви. – Если обнаружат, что я сообщила ему о его маленькой проблеме сто лет назад.
Она была права. Если бы Таранис ничего не подозревал, они могли бы простить и позволить ему просто покинуть трон. Но целый век знать и ничего не сделать... За такое они по капле распылят его кровь над полями.
Журчание голосов заставило меня обернуться. Пришедший мужчина обменивался любезностями с теми, кто сидел под зонтиком. Он повернулся к нам с улыбкой, сверкнув белоснежными зубами. Во всем остальном он был так явно нездоров, что искусственное совершенство улыбки лишь подчеркнуло серость кожи и ввалившиеся глаза. Болезнь настолько его изъела, что я узнала Гордона Рида лишь через несколько секунд. Он был режиссером, который вывел Мэви из массовки в звезды. Мне вдруг представилось его разложившееся тело в могиле и эти зубы, единственно не тронутые тлением. В тот же миг я поняла, что этот жуткий образ – истинное предвидение. Он умирает.
Знал ли он об этом?
Мэви протянула ему руку. Он взял ее гладкую золотистую ладонь в свою морщинистую, коснулся поцелуем совершенной кожи. Как он должен был себя чувствовать, видя свою уходящую молодость, наблюдая постепенное умирание своего тела, – когда она оставалась неизменной?
Он повернулся ко мне, не выпуская ее руки.
– Принцесса Мередит, как любезно с вашей стороны нас сегодня навестить.
Фраза была такой светской, такой обыденной, словно это был самый обычный вечер у бассейна.
Мэви похлопала его по руке.
– Присядь, Гордон.
Она уступила ему шезлонг, пересела на бортик бассейна, очень напомнив Китто несколькими минутами ранее. Гордон тяжело опустился в кресло, и лишь дрогнувшие веки выдали, что движение причинило ему боль.