Гамильтон Лорел. Ласка сумрака

   Я пристально всмотрелась в лицо Дойла и не нашла ничего, кроме потребности, потребности, равной которой я еще не видела в глазах мужчины. Она вышла за пределы желания и стала настоящей нуждой, как потребность в пище или в воде. Для него – сегодня – это было необходимостью. Если я отвергну его сейчас, может быть, мы и станем любовниками после, но он никогда больше не позволит себе зайти так далеко. Он может навсегда закрыть эту частичку себя, и это станет маленькой смертью.
   Я терпела такую вот маленькую смерть годами, дюйм за дюймом умирая на краю человеческого моря. Дойл нашел меня и привел обратно к фейри. Он собрал воедино все мои частички, которые мне пришлось отбросить, чтобы сойти за человека, сойти за низшего фейри. Если я отвергну его сейчас, обретет ли он когда-нибудь снова эту часть самого себя?
   – Все будет в порядке, Рис, – сказала я, но глядела я не на него, я глядела на Дойла.
   – Уверена?
   Дойл повернулся и прорычал голосом настолько низким, звериным, что трудно было разобрать слова:
   – Ты слышал ее. Теперь уходи.
   Рис слегка поклонился и закрыл дверь за собой. Дойл снова обратил взгляд ко мне и скорее прорычал, чем проговорил:
   – Ты этого хочешь?
   Он давал мне последний шанс сказать "нет". Но тело его покоилось на моем, пальцы вонзались в мои бедра, когда он это говорил. Его мозг и язык пытались дать мне выход, хотя тело этому противилось.
   Я вздрогнула под весом его тела и закрыла глаза. Он зарычал мне в лицо, и звук прошел сквозь его тело, вибрацией отдался во мне с головы до ног, как будто звук нащупывал те местечки, которых его тело еще не касалось.
   И даже сейчас, когда его тело прижимало меня, исторгая слабые звуки из моего горла, он рычал:
   – Ты этого хочешь?
   – Хочу.
   Его рука скользнула с моего бедра к трусикам. Шелк разорвался с влажным звуком, похожим на звук расступающейся под ножом кожи. Я дернулась всем телом, когда он содрал шелковую помеху и вжался грубой материей джинсов в мою наготу. Он вдавливался в меня, пока я не вскрикнула, наполовину от удовольствия, наполовину от боли.
   Он подвинул меня по постели ровно настолько, чтобы вцепиться в свои штаны. Пряжка расстегнулась, пуговица, молния, все соскользнуло вниз – и я впервые увидела его обнаженным. Он был длинным и мощным, совершенным.
   А потом мы любили друг друга.
   Моя кожа начала светиться, словно я проглотила луну, и его темная кожа заблистала в ответ, наполняясь всеми красками, которые я видела недавно в его глазах. Как будто он был темным стоячим прудом, отражавшим луну, а луной была я. Яркие танцующие блики плыли под его кожей, и комната освещалась все ярче и ярче, словно мы оба горели в цветном пламени. Мы отбрасывали тени на стены, на потолок, словно лежали в центре огромного источника света, огромного пламени, и мы стали этим светом, этим пламенем, этим жаром.
   Наша кожа будто сплавлялась воедино, и я чувствовала, как эти танцующие огни текут по мне. Я просачивалась в его темное сияние, и мой белый свет поглощал его, и где-то посреди всего этого он бросил меня в оргазм, вопящую, кричащую, тонущую в наслаждении настолько остром, что оно походило на боль. Я слышала, как он закричал, слышала этот лающий вой, но в этот момент мне было все равно. Он мог вырвать мне глотку, и я умерла бы с улыбкой.
   Я пришла в себя под рухнувшим на меня Дойлом. Он дышал с трудом, спина его была покрыта потом пополам с кровью. Я подняла руки: они были окровавлены, кровь светилась неоном на меркнущем белом сиянии. В последний миг забытья я расцарапала ему спину. Я ощутила первый укол боли и обнаружила след его зубов у себя на плече, сочащийся кровью, слегка побаливающий, но еще не слишком. Ничто не могло слишком болеть, пока тело Дойла еще лежало на моем, пока он еще был внутри меня, пока мы оба старались припомнить, как можно дышать, как существовать снова в наших собственных телах.
   Его первыми осмысленными словами были:
   – Я не сделал тебе больно?
   Я притронулась окровавленными пальцами к укусу на плече, смешав два неоновых сияния, как смешивают краски, и поднесла пальцы к его лицу.
   – Думаю, мне надо задать тебе тот же вопрос.
   Он потянулся рукой к своей окровавленной спине, словно не чувствовал ее до этой минуты. Приподнялся на локте и уставился на кровь на ладони. Потом запрокинул голову и захохотал. Он смеялся, пока не свалился опять на меня, а когда смех стих – он плакал.

Глава 19

   Мы лежали, сплетенные, на ложе из волос Дойла. Ощущение было – как тереться о мех всем телом. Головой я устроилась в изгибе его плеча. Он весь был словно теплый мускулистый шелк. Я вела пальцами по его талии, по изгибу бедра – ленивый жест, не совсем сексуальный. Скорее – чтобы увериться, что я могу к нему прикасаться. Несколько минут мы так и лежали, легонько касаясь друг друга. Одна его рука была зажата подо мной, обвивала мою спину, прижимая меня к нему, но не слишком тесно – Дойл оставил место, чтобы вести рукой по моему телу, и хотел дать мне возможность ласкать его. Он хотел чувствовать касание рук, как будто не столько изголодался по сексу, сколько по прикосновениям. Я знала, что люди могут страдать без ласки. Дети могут умереть от недостатка прикосновений, даже если все остальные потребности удовлетворены. Но я не подозревала такого в сидхе, особенно в одной непробиваемой личности, известной как Мрак Королевы.
   Но он лежал рядом со мной, улыбаясь, его пальцы скользили по моему животу и рисовали круги вокруг пупка.
   Я случайно глянула на зеркальный комод за его головой. Моя блузка висела поперек зеркала, будто ею туда запустили.
   Дойл перехватил мой взгляд. Он поднес руку к моему лицу, провел ею вдоль щеки.
   – Что ты увидела?
   Я улыбнулась:
   – Интересно, как это мы умудрились забросить мою блузку на зеркало.
   Он повернул голову, насколько это позволяли волосы, прижатые нашими телами. На его лице, когда он повернулся назад, играла очень широкая улыбка.
   – А лифчик свой ты отыскать не пыталась?
   Я будто в удивлении расширила глаза и начала приподниматься, чтобы разглядеть поверх его плеча комод целиком. Он удержал меня, мягко прикоснувшись к плечу.
   – Сзади.
   Я откинулась на спину, оставаясь в кольце его рук. Мой кружевной зеленый лифчик, подходивший и к блузке, и к трусикам, одиноко свисал с филодендрона, стоявшего в углу на черном лаковом комоде, и здорово напоминал безвкусное рождественское украшение.
   Я качнула головой, почти смеясь.
   – Не помню, чтобы я так торопилась.
   Дойл обнял меня свободной рукой за талию и бедра, подтягиваясь ближе ко мне и прижимая меня плотнее.
   – Это я торопился. Я хотел видеть твою наготу. Я хотел ощутить, как ты касаешься моей обнаженной кожи.
   И упомянутой кожей он прижался ко мне вдоль всего моего тела. Одна только сила его рук бросила меня в дрожь, но чувствовать, как он увеличивается в размерах так близко от меня, было почти невыносимо.
   Я провела руками по гладкой упругости его ягодиц и притянула его поближе. Он запустил ладони под меня, обнимая меня за ягодицы, и приник ко мне так тесно, что я подумала, не больно ли ему так вжиматься в твердые участки моего тела. Он все рос, прижимаясь всей длиной к моему животу, и был сейчас мягче, податливее. Дойл провел этим, растущим, по моему телу, и я вскрикнула.
   Я почувствовала колючий порыв магии секундой раньше, чем комнату заполнил голос:
   – Ну разве не прелестная картинка?
   Мы оба развернулись и увидели Королеву Воздуха и Тьмы Андаис, мою тетю, повелительницу Дойла, сидящую в изножье ее собственной постели и глядящую на нас.

Глава 20

   На королеве было изысканное черное бальное платье, мерцавшее атласным блеском в свете свечей; черные ленты удерживали воланы и оборки, черные атласные перчатки скрывали ее белоснежные руки, черные бретельки пересекали бледные плечи. Локоны – черные, как вороново крыло, – заколотые на темени, изящно обрамляли лицо и тонкую шею. Губы – краснее свежей крови; и огромные на узком лице глаза трех оттенков серого казались еще больше от искусно положенных теней.
   В том, что она была разодета как на вечеринку, ничего необычного не было. Андаис была без ума от приемов и устраивала их по любому поводу. Необычным было то, что постель за ее спиной оказалась пуста. Королева никогда не спала в одиночестве.
   Мы так и застыли, вперившись в ее глаза. Дойл сжал мне руку, и я произнесла почти машинально:
   – Как мило со стороны вашего величества нас навестить, хотя бы и неожиданно.
   Мой голос был спокоен или по крайней мере настолько спокоен, насколько мне это удалось. Вообще-то, по нормам вежливости, перед тем, как врываться вот так, следовало подать какой-то знак. Мало ли чем могут заниматься люди...
   – Это упрек, племянница? – Ее голос был холодным, едва ли не злым. Я не помнила за собой ничего, что могло бы разозлить ее.
   Я передвинулась чуть поудобнее, опершись на Дойла. Я мечтала о халате, но понимала, что прикрыться, когда королева не вышла из рамок вежливости, подразумевало бы, что я либо недолюбливаю ее, либо ей не доверяю. И то, и другое было правдой, но это моя забота, а не ее.
   – Я не имела в виду ничего подобного. Просто отметила факт. Мы не ожидали нынешней ночью визита королевы.
   – Сейчас не ночь, племянница, уже утро, хоть еще и не рассвело. Как вижу, ты спала не больше, чем я.
   – У меня, как и у тебя, тетя, есть занятия получше, чем сон.
   Она шевельнула длинную юбку бального наряда.
   – Ах, это. Всего лишь очередная вечеринка.
   Особенно довольной она не выглядела. Я хотела спросить, не прошел ли бал не так, как она хотела, но не осмелилась. Вопрос был не из тех, которые задают королям, а Андаис весьма чувствительна к оскорблениям.
   Она глубоко вздохнула, и ткань платья колыхнулась у нее на груди, как будто была не очень туго натянута – лиф без достойного наполнения. Если вы не слишком щедро одарены природой в этом отношении, можно носить такие вот платья, будто струящиеся вдоль вашего тела. Надень такое я – и стоит ждать малоприятных казусов. Обнажить тело нарочно – совсем не то что выпасть из платья.
   Она вновь обратила к нам выразительный взор. Недовольство в ее глазах будто заострилось, сменившись эмоцией, слишком хорошо мне знакомой. Злобой.
   – У тебя кровь идет, мой Мрак.
   Я бросила взгляд на Дойла, осознавая, что он все еще лежит на боку ко мне лицом, так что королеве была видна его спина со следами ногтей на темной коже.
   – Да, моя королева, – сказал он совершенно спокойным, изумительно рассчитанным голосом.
   – Кто осмелился причинить вред моему Мраку?
   – Я не считаю это вредом, моя королева, – заметил Дойл.
   Она смерила его взглядом и снова обратила взор на меня.
   – Ты не теряешь времени, Мередит.
   Я отстранилась от Дойла и приняла более или менее вертикальное положение.
   – Я полагала, что именно этого ты от меня и хочешь, тетя Андаис.
   – Не помню, видела ли я прежде твои груди, Мередит. Великоваты для сидхе, но очень миленькие. – В ее глазах не было ни вожделения, ни доброты, только опасный огонек. Ее слова никак нельзя было счесть вежливыми. Она никогда не видела моих обнаженных грудей, так что должна была их оценить – но только в случае, если я обнажила их нарочно, чего не было. Я просто оказалась неодета. Ни разу в жизни я не чувствовала ничего похожего на желание в отношении моей тети, и не только потому, что я гетеросексуальна. Совсем не только потому.
   – Что до тебя, мой Мрак, утекло столько столетий с тех пор, как я видела тебя обнаженным, что мне и не упомнить. Отчего же ты повернулся ко мне спиной? Есть ли причина, по которой ты скрываешь себя от моего взора? Быть может, некое... отклонение, которое я запамятовала, портит всю эту темноту?
   Она была вправе сделать ему комплимент, но спрашивать, нет ли у него уродств, требовать, чтобы он подвергся осмотру, – это было бестактно. Был бы на ее месте кто угодно другой, я бы велела ему проваливать ко всем чертям.
   – Никаких отклонений нет, тетя Андаис, – проговорила я, зная, что мой тон недостаточно ровен. Я утратила умение контролировать голос за годы, проведенные вдали от двора. Мне было необходимо обрести его снова, и быстро.
   Она одарила меня очень холодным взглядом.
   – Я говорю не с тобой, принцесса Мередит. Я говорю с моим Мраком.
   Она употребила мой титул – не "племянница", не просто мое имя, а титул. Плохой признак.
   Дойл снова сжал мне руку, на этот раз сильнее, явно советуя мне последить за собой. Он ответил Андаис, но не словами: повернулся на спину, согнув колени так, что они скрывали от ее взгляда главное, а потом медленно распрямил ближайшую к ней ногу – будто опустил занавес.
   Вот теперь в ее глазах и впрямь появился огонь, настоящий огонь, настоящее желание.
   – О-о, Мрак, да ты скрывал сокровища.
   Он повернулся и прямо взглянул на нее.
   – Ничего, что ты не могла бы обнаружить в любой момент из последнего тысячелетия.
   Теперь его голос был недостаточно спокоен. Изменение тона было едва заметно, слабый намек на укоризну, но я ни разу не видела, чтобы он терял самоконтроль в присутствии Андаис даже в столь малой степени.
   Настала моя очередь предостерегающим жестом положить руку ему на живот – одно лишь касание, чтобы напомнить ему, с кем мы беседуем. Не думаю, что на моем лице отразился страх, промчавшийся вдоль позвоночника.
   Может, король Таранис и побоялся бы – из-за Андаис – поднять на меня руку, но сама Андаис прихлопнула бы меня, и глазом не моргнув. Может, она пожалела бы после, но мертвеца уже не поднять.
   Взгляда, которым она одарила Дойла, было достаточно, чтобы моя рука сжалась на его коже, слегка царапнув ногтями. Его тело среагировало, и я понадеялась, что этого напоминания хватит, чтобы он вел себя потише.
   – Поберегись, Мрак, или я отвлекусь и забуду о цели моего визита.
   – Мы – все внимание, королева Андаис, – сказала я.
   Тут она посмотрела на меня. Часть гнева ушла из ее глаз, сменившись недоумением и – под этим всем – усталостью. Обычно читать настроения Андаис было не так легко. А может, ей уже просто не было нужды беспокоиться на чей-то счет.
   – Безымянное освободилось.
   Дойл сбросил ноги с кровати и сел. Его нагота вдруг перестала что-либо значить, до нее никому не было дела. Безымянное заключало в себе худшее от обоих дворов – Благого и Неблагого. Последнее великое волшебство, ради которого объединились оба двора. Сидхе освободились от всего слишком жуткого, слишком хищного, чтобы мы смогли жить в новой для нас стране. Никто этого от нас не требовал, но мы не хотели быть изгнанными из последней страны, согласившейся нас приютить, так что мы пожертвовали многим из того, чем были, чтобы стать более... более людьми. Кое-кто говорил, что Безымянное стало причиной нашего упадка, но это было неверно. Упадок сидхе длился веками. Безымянное было всего лишь необходимым злом. Чтобы мы не превратили Америку в очередное поле битвы.
   – Его освободила моя королева? – осторожно поинтересовался Дойл.
   – Конечно, нет, – оскорбилась она.
   – Тогда кто? – спросил он.
   – Я могла бы долго разглагольствовать на эту тему, но, в сущности, ответ прост: я не знаю.
   Ей явно не хотелось этого говорить, и так же явно было то, что она говорит правду. Она резким жестом стащила одну из перчаток и принялась нервно трепать ее в руках.
   – Очень немногие из фейри могли бы сделать подобное, – заметил Дойл.
   – Думаешь, я этого не знаю? – взорвалась она.
   – Чего хочет от нас в связи с этим моя королева?
   – Не знаю, но последнее, что нам о нем известно, – оно направлялось на запад.
   – Ты полагаешь, оно придет сюда? – спросил он.
   – Вряд ли, – сказала она, хлопая перчаткой по руке. – Но Безымянное практически неудержимо. Оно – это все, от чего мы отказались, а это была чертова уйма магии силы. Если его послали за Мередит, вам нужно все время для приготовлений, какое удастся выгадать.
   – Ты действительно считаешь, что его выпустили охотиться на принцессу?
   – Если бы его просто выпустили, оно разоряло бы земли в окрестностях. А оно этого не делает.
   Она встала, продемонстрировав почти обнаженную спину в вырезе платья. Потом с резким жестом повернулась к нам:
   – Оно исчезло, ушло от наблюдения, и очень быстро. Мы не смогли проследить за ним, а это значит, что твари помогли... помог кто-то, сидящий очень высоко.
   – Но Безымянное – это часть дворов, бывшая часть вас самих. Его след так же трудно упустить, как потерять собственную тень. – Как только я выговорила последнее слово, я поняла, что мне стоило бы помолчать.
   Какая злость отразилась на ее лице, в ее позе, в руках, вцепившихся в ее собственные локти! Она тряслась от ярости. С секунду я думала, что она не в состоянии слово вымолвить от злости.
   Дойл встал, заслонив меня собой от ее взгляда.
   – Королева известила Благой Двор?
   – Тебе не нужно ее прятать, Мрак. Я слишком много сил потратила на ее защиту, чтобы убивать ее собственноручно. И – да, благие знают о случившемся.
   – Дворы выйдут вместе на охоту за Безымянным? – спросил он. Он не сдвинулся со своей позиции прямо передо мной, так что мне пришлось выглядывать из-за него, будто ребенку. Не слишком выгодная позиция, если пытаешься играть сильную личность. Я подвинулась, чтобы видеть зеркало, но они оба меня в упор не замечали.
   – Нет.
   – Но это, бесспорно, было бы к общей выгоде.
   – Таранис уперся. Он ведет себя так, словно Безымянное создано только из силы неблагих. Делает вид, что на его нимбе нет ни одного порочащего пятнышка. – Лицо ее скривилось, словно она раскусила лимон. – Он отрицает, что приложил руку к созданию Безымянного, так что он не станет нам помогать: ведь помочь – значит признать свою роль в его сотворении.
   – Это глупо.
   Она кивнула.
   – Он всегда был больше заинтересован в иллюзии чистоты, чем в самой чистоте.
   – Что может выстоять против Безымянного? – тихо спросил Дойл, словно размышляя вслух.
   – Никто не знает, потому что мы связали его, не испытав. Но оно переполнено магией – старой магией, такой, которой мы не терпим больше даже среди неблагих. – Она шлепнулась на край постели. – Если тот, кто его выпустил, сумев скрыть от нас... Если он сможет управлять Безымянным, оно станет очень сильным оружием.
   – Чем я могу служить моей королеве?
   Она взглянула на него при этих словах, и взгляд не был враждебным.
   – Что, если я велю вернуться домой, вернуться – и охранять меня? Что, если я скажу, что не чувствую себя в безопасности без тебя и Холода?
   Он упал на одно колено. Волна волос скрыла лицо.
   – Я по-прежнему капитан Воронов королевы.
   – Ты вернешься? – тихо спросила она.
   – Если королева прикажет.
   Я села на кровати и постаралась сохранить видимость спокойствия. Прижала колени к груди и попыталась выглядеть совершенно никак. Если я смогу ни о чем не думать, мое лицо ничего и не выразит.
   – Ты говоришь, что ты все еще капитан моих Воронов, но ты ведь все еще мой Мрак, или ныне ты принадлежишь другой?
   Он не поднял голову и не ответил. Я по-прежнему пыталась ни о чем не думать.
   Она окинула меня очень неприятным взглядом.
   – Ты украла у меня моего Мрака, Мередит.
   – Какого ответа ты от меня ждешь, тетя Андаис?
   – Мудро с твоей стороны напомнить мне о нашей обшей крови. Впрочем, вид его исцарапанной спины подарил мне надежду, что в тебе больше моего, чем я думала.
   Ни о чем, ни о чем, я ни о чем не думаю... Я вообразила пустоту – словно смотришь в окошко на другое окно, и следующее, и следующее... Пустота, ничто.
   – Безымянное выпустили намеренно, Мрак. Пока я не узнаю, с какой целью это сделано, я буду защищать все мои активы. Прекрасная Мередит – один из таких активов. Я все еще надеюсь получить от нее ребенка.
   Она посмотрела на меня далеко не дружелюбно.
   – Он так великолепен, как выглядит?
   Я приложила усилия, чтобы сделать голос таким же невыразительным, как лицо.
   – Да.
   Королева вздохнула.
   – Жаль. С другой стороны, мне все-таки не хотелось рожать щенят.
   – Щенят? – не поняла я.
   – Он тебе не говорил? Две тетушки Дойла большую часть времени бегают в собачьих шкурах. Его бабка была гончей дикой охоты. Адские гончие, как зовут их теперь люди, хотя нам-то известно, что ничего общего с Адом они не имеют. Совершенно другая религиозная система.
   Я помнила звонкий лай и голод в глазах Дойла.
   – Я знала, что Дойл – не чистокровный сидхе.
   – Его дед был пука, и настолько злобный, что соединился в собачьей форме с гончей дикой охоты и дожил до того, чтобы рассказать об этом. – Она улыбнулась мило... и злорадно.
   – Так, значит, Дойл – такой же продукт смеси генов, как и я. – Голос остался спокойным, ага. Молодец я!
   – Но знала ли ты, что он частично пес, когда брала его в свою постель?
   Дойл так и стоял на коленях все это время, и волосы скрывали его лицо.
   – До того, как он проник в меня, я уже знала, что частью своей крови он обязан дикой охоте.
   – В самом деле?
   Она постаралась выразить этой фразой свое недоверие.
   – Я слышала лай гончих из его горла. – Я отвела волосы, чтобы она увидела след укуса на моем плече, очень близко от шеи. – Я знала, что он грезит о моей плоти более чем в одном смысле – до того, как я позволила ему утолить и тот голод, и другой.
   Ее глаза снова стали жесткими.
   – Ты удивляешь меня, Мередит. Не думала, что у тебя хватит духу на секс с насилием.
   – Я не получаю удовольствия, причиняя боль. Насилие в спальне по общему согласию – дело другое.
   – Никогда не видела разницы.
   – Знаю, – согласилась я.
   – Как ты это делаешь? – спросила она.
   – Делаю что, моя королева?
   – Как тебе удается этак спокойненько, с милой улыбкой и нейтральными словами сказать "Иди ты к черту"?
   – Это не было намеренно, тетя Андаис, поверь.
   – Хорошо хоть не стала отрицать.
   – Мы не лжем друг другу, – сказала я, и на этот раз мой голос прозвучал устало.
   – Встань, Мрак, и покажи своей королеве твою несчастную спину.
   Он молча встал, повернулся спиной к зеркалу и отвел волосы вбок.
   Андаис приблизилась к зеркалу, вытянув руку в перчатке вперед, так что на секунду мне померещилось, что ее рука так и выйдет из стекла, словно трехмерная проекция.
   – Я считала тебя доминантным, Дойл, а мне не нравится подчиняться.
   – Ты никогда не спрашивала о моих пристрастиях, моя королева. – Он так и стоял к ней спиной.
   – А еще я даже не предполагала, как щедро ты одарен внизу... – Она проговорила это обиженно, словно ребенок, не получивший на день рождения желанного подарка. – Я хочу сказать, ты же происходишь от собак и пуки, а они не могут этим похвастать.
   – Многие пуки имеют больше одной животной формы, моя королева.
   – Собака и лошадь, да, иногда еще орел – знаю, знаю. А какое это имеет отношение... – Она остановилась на полуслове, и на ее накрашенных губах зазмеилась улыбка. – Ты хочешь сказать, что твой дед мог превращаться не только в пса, но и в жеребца?
   – Да, моя королева, – тихо сказал он.
   – И снасть, как у жеребца, – рассмеялась она.
   Он не ответил, лишь пожал широкими плечами. А я была слишком испугана ее смехом, чтобы смеяться вместе с ней. Насмешить королеву – не всегда безопасно.
   – Мой Мрак, это все чудесно, но все же ты не конь.
   – Пуки – оборотни, моя королева.
   Смех стал потише, а потом она сказала все еще смеющимся голосом:
   – Ты намекаешь, что способен менять его размер?
   – Разве я могу намекать на что-то подобное? – спросил он своим обычным невыразительным тоном.
   Я видела, как по ее лицу – слишком быстро, чтобы уловить их все, – проплыли эмоции: недоверие, любопытство и наконец – острое желание. Она пожирала его глазами, словно нищий, глядящий на золотой слиток: ревниво, завистливо, алчно.
   – Когда все это кончится, Мрак, если ты не станешь отцом ребенка принцессы, тебе придется делом доказать свою похвальбу.
   Думаю, здесь мне наконец изменило спокойствие, но я честно старалась.
   – Я не хвалюсь, моя королева, – почти прошептал Дойл.
   – Я уже не знаю, чего хочу больше, мой Мрак. Если у вас с Мередит будет ребенок, я никогда не познаю удовольствия от тебя. Но то, что я о тебе думаю, то, что на самом деле удерживало меня от близости с тобой, никуда не исчезло.
   – Смею ли я спросить, что это такое?
   – Ты можешь спросить. Может быть, я даже отвечу.
   Пауза длилась секунду или две, потом Дойл спросил:
   – Что же удерживало тебя от близости со мной все эти годы? – Он повернул голову так, чтобы видеть ее лицо.
   – Что ты стал бы королем воистину, не только номинально. А я не делюсь властью. – Она взглянула на меня поверх его головы. – А ты, Мередит? Как тебе понравится иметь настоящего короля, того, кто потребует свою долю власти – и не только в постели?
   Мне пришло на ум несколько ответов, но я их все отвергла и попыталась очень осторожно сказать правду.
   – Я больше склонна делиться, чем ты, тетя Андаис.
   Она пристально вгляделась в меня, с выражением, которое я не могла расшифровать. Я встретила ее взгляд, и в моих глазах отразилась искренность моих слов.
   – Ты больше склонна делиться, чем я... Что может это значить, если я не делюсь ни с кем и никогда?
   – Это только правда, тетя Андаис. Это значит именно то, что я сказала, ни больше ни меньше.